ПОДРОСТКИ ЗАДЕРЖАНЫ

Программа сообщает о задержании группы подростков, скрывавшихся в районе озера Тахо, Невада. Имена на этот раз не сообщаются, но, по слухам, в числе задержанных Слоун Барстоу и Джеймс Мерфи.

За этими несовершеннолетними, которые с прошлого месяца считаются пропавшими, власти развернули настоящую охоту сразу в нескольких штатах. Точная причина побега Барстоу и Мерфи не разглашается, но к эффективности Программы автоматически возникает много вопросов.

Доктор Причард, создатель Программы, уклонился от участия в дискуссии. Ожидается, что его адвокат выступит с заявлением на этой неделе. Пока связаться с Артуром Причардом и получить у него комментарии не удалось.

 

Глава 1

Слышу голоса, но не могу разобрать слов. С трудом разлепляю глаза, вижу свет в узенькие щелочки и моргаю. Голос рядом со мной звучит как эхо.

– Ну что, жива? – раздается отчетливее.

Губы онемели. Я лениво поворачиваю голову в сторону. Очень болит лоб от удара об асфальт.

– Помогите, – шепчу я стоящей рядом медсестре и пытаюсь вытянуть руку, но запястья привязаны. Вокруг голые белые стены, в палате сильно пахнет хлоркой. Медсестра нагибается ко мне, и я узнаю ее. Я ж ее помню по первому пребыванию в Программе! Келл кладет мне руку на плечо.

– Обязательно поможем, – говорит она с убедительной улыбкой на тонких губах. – Но сначала выведем инфекцию. – Она достает из кармана пушистого синего свитера шприц и снимает колпачок. – Так, не двигаемся, не то будет больно, – говорит она, закатывая мне рукав.

Я втянула воздух, поперхнулась и заплакала.

– Келл, не надо, я не больна, правда, не больна!

– Все так говорят, – сказала она любезно, но твердо. Когда я ощутила укол и жжение, я открыто зарыдала.

Вошел хендлер – высокий и не такой прилизанный, как остальные. Это он положил Касу руку на плечо на парковке. Я замотала головой, силясь выбросить мысли о Касе, притвориться, что несколько недель знакомства мне просто приснились. Не могу уложить в голове, что парень, который столько для нас делал, оказался предателем.

Хендлер тихо заговорил с Келл. Меня развязали и пересадили в кресло-каталку, пристегнув ремнями к подлокотникам. Жжение от укола перешло в покалывание, и постепенно я будто погрузилась в теплую ванну. Во мне разливалось спокойствие, хотя логически я понимала, что успокаиваться не с чего. Лекарство притупило панику, но не могло заглушить ее совершенно. Я этого не позволю. Я брыкалась, стараясь сползти с кресла, но была слишком сонной и в результате билась, как рыба, хватая воздух ртом. Когда меня вывезли в коридор, у меня не осталось сил сопротивляться. Я обмякла в кресле, чувствуя, как слезы текут по щекам.

– Куда меня? – пробормотала я. Медсестра Келл торопливо шла рядом, сунув руки в карманы свитера.

– К врачу, Слоун. Надо установить, являешься ли ты кандидатом на дальнейшую терапию.

Сердце сделало перебой.

– А если нет? – спросила я. Келл не ответила, лишь улыбнулась, будто услышав глупый вопрос. Мы проезжали мимо пациентов в коридоре – в глаза бросались лимонно-желтые пижамы. Но лицо, которое я успела заметить, прежде чем кресло вкатили через двойные двери, чуть не добило последнюю надежду.

Лейси Клэмат смотрела на меня от окна расширенными, как у зачарованного оленя, глазами. Светлые волосы коротко подстрижены – практически пикси. На безмятежном лице не отразилось ни узнавания, ни эмоций. Я хотела ее окликнуть, но удержалась, потому что к ней подошла медсестра и вставила в руку пластиковый стаканчик. Послушно и без жалоб Лейси проглотила содержимое и снова уставилась в пустоту.

Когда хендлер вкатил кресло в двери с табличкой «Отделение терапии», я повернула голову вперед. Она здесь. Лейси здесь! Слава богу, жива, но очень изменилась. Что с ней сделали?.. Надо прогнать эти мысли. Я ее вытащу – а меня, очень надеюсь, вытащит Джеймс.

В кабинете врача руки мне не развязали, посадив перед огромным дубовым письменным столом, заваленным бумагами. В первый раз я находилась в другом стационаре, пусть даже медсестра Келл и играет здесь мисс Рэтчет. После нашего бегства из Орегона по всей стране открылись отделения Программы. Невозможно даже определить, в каком я штате.

В отличие от пустых больничных коридоров, в кабинете обстановка почти домашняя. Чувствуется, что его занимает мужчина: вдоль темно-зеленых стен книжные стеллажи, под резным креслом, к которому меня пристегнули, плотный коричневый ковер. Комната напоминает жилище богатого холостяка – есть даже большой глобус, в котором можно держать бутылки спиртного.

Стараются создать ложное ощущение комфорта, нормальной жизни? Неважно. Надо найти Даллас и убедиться, все ли с ней в порядке. Она всегда добывала для нас информацию, теперь настала моя очередь.

Дверь за спиной открылась. Я напряглась, ожидая, что сейчас появится доктор Уоррен с ухоженным каштановым понитейлом – ну такая вся безобидная и располагающая, однако стол обогнул мужчина и уселся в кожаное кресло.

Открыв мою медкарту, он поднял взгляд и тепло улыбнулся.

– Здравствуй, Слоун, – произнес он. Речь звучала отрывисто, будто он несколько лет избавлялся от акцента. У него ухоженная бородка с сильной проседью, очень идущая к красивому лицу, которое несколько портил шрам, рассекший верхнюю губу. Впрочем, это не делало его отталкивающим, а лишь добавляло характера и выделяло из безликой массы врачей. Мысли у меня были честными и откровенными из-за лекарства, растворенного в крови. – Я доктор Беккет, – представился он, вынув из нагрудного кармана очки в тонкой металлической оправе. Надев их, он внимательно оглядел меня. – Вижу, тебе уже ввели успокоительное. – Он что-то черкнул в моей карте. – Это необычно.

– Я бы сказала, много чего необычно, – прохрипела я. Доктор Беккет облокотился на стол и подался вперед.

– Склонен согласиться. Слоун, ты не в первый раз в Программе. Что могло случиться, чтобы тебя привезли повторно? Снова началась депрессия?

– Вы что, издеваетесь? – фыркнула я. – Меня привезли, потому что я пыталась спастись от кучки психопатов! – Но вспышка сразу прошла от прилива теплой волны. Я чертыхнулась, когда голова склонилась набок. Не хочу расслабляться. Я хочу разнести это здание на части!

Доктор серьезно кивнул.

– Кажется, у тебя начался бред. Это не редкость. – Он снова что-то записал в мою карту. – Суицидальные пациенты нередко искаженно интерпретируют окружающую действительность. У них развивается паранойя – им кажется, что их все преследуют. Плохо, что тебе так одиноко. Мы так на тебя надеялись.

– Ну, еще бы!..

– Перестань, – махнул он рукой. – Призови на помощь здравый смысл. Не можешь же ты искренне считать, что мы желали тебе плохого! Медсестра Келл даже настояла на переводе сюда. Мы хотим, чтобы у тебя все получилось. Подумай о своем потенциале – ты могла бы так нам помочь!.. Живой пример – красивая, умная и с заболеванием. Общественность с готовностью приняла бы тебя как мотивационного оратора. Ты могла бы убеждать подростков добровольно обращаться в Программу, чтобы нам не приходилось их разыскивать. Но ты не соблюдала рекомендации своего лечащего врача – и своего хендлера. – Он помолчал и сложил перед собой руки. – Я с большим огорчением узнал о том, что случилось с Кевином. Хороший был человек, мы вместе работали в другой больнице.

Несмотря на успокоительное, я выпрямилась в кресле: ремни на руках впились в тело.

– Что вы с ним сделали?

Доктор Беккет с деланым недоумением покачал головой:

– Я? Дорогая, он снова заболел из-за вас – из-за стресса, который вы с Джеймсом Мерфи заставили его пережить. Кевин бросился с моста Сент-Джонс вскоре после вашего бегства.

Удар был сокрушительный. Я опустила голову, справляясь с острой болью, прежде чем успокоительное залило ее теплом. Кевин, значит, не в Программе. Он погиб.

– Вы его убили, – прошептала я, зажмурившись.

– Не будь дурой, – сказал доктор с ноткой раздражения. – Мы хотели ему помочь, но он выбрал иной путь. Больные иногда так поступают. Вопрос в том, – он снял очки, – что выберешь ты. Если дать тебе возможность, ты покончишь с собой, Слоун? Пойдешь на это ради сохранения зараженных воспоминаний?

Да. Мой ответ – да, но почему он спрашивает? Разве нет более целесообразных вариантов? Я хочу быть сильной. Я неслышно кричала себе быть сильной, но уже начала терять самообладание. Кевин, мой друг, мертв. Люди Программы вполне могли сбросить его с моста, но даже если Кевин спрыгнул сам, он сделал это, чтобы нас защитить. Программа не оставила ему выбора. Если они и на меня начнут давить, как я поступлю? Все пропало. Они изменили Лейси, изменят и меня. Стоит ли жить?

– Надо нам связывать тебя для твоей же безопасности, Слоун? – мягко вопросил доктор Беккет.

– Да, – с вызовом и злостью ответила я. – Обязательно.

Беккет выдохнул и откинулся на спинку кресла.

– Очень жаль. – Он нажал кнопку вызова на телефоне. – Пусть медсестра Келл готовит следующую дозу, – сказал он, осторожно поглядывая на меня. Справившись с собой, он сложил очки и опустил в карман. У меня мелькнула мысль, что он носит их, только чтобы выглядеть официально. Видимо, мы уже миновали эту стадию знакомства. – А ведь мы можем быть друзьями, – мягко продолжал он, – если захочешь. Только в нашем уравнении есть одна постоянная переменная: ты никогда не выйдешь отсюда со своими воспоминаниями. Мы просто не можем этого допустить, попытайся нас понять.

– Вы чудовища!

– А может, мы лекарство от мировой эпидемии? Все испробованные вакцины оказались неэффективными. Разве ты не готова умереть ради будущих поколений?

– Нет. А вы готовы убить меня ради них?

– Да. Мой ответ – да.

Я не помнила свой первый курс лечения в Программе. Они всегда высказывались так прямолинейно или это моя ситуация вынудила их отбросить всякую вежливость? Отчасти мне хотелось услышать от Беккета ложь, убаюкивающую страх. Однако его честность заставила меня стоять на своем, придав сил моей решимости.

– Ты пережила огромный психологический стресс. Всплыли ли какие-нибудь воспоминания? – спросил Беккет.

Мне стало горько оттого, что я снова потеряю драгоценные крохи, забуду Миллера. Но если я хочу остаться в живых, надо подыграть – хотя бы немного.

– Да, – ответила я, – но только хорошие. Я расскажу вам о них, не буду сопротивляться и лгать. Но сначала вы должны кое-что для меня сделать: я хочу убедиться, что с Даллас все в порядке.

Доктор улыбнулся, довольный, что я готова помогать своему выздоровлению.

– Ах да. Даллас Стоун, очень запущенный случай. Специалисты считают, без крайних мер она не доживет до утра. Она в штрафном изоляторе до особых распоряжений.

– Что? Вы не имеете права сажать ее под замок, она не животное!

– Но она вырывает себе волосы! Она опасна для себя и окружающих. Вспомни, она же пырнула хендлера ножом!

– Он это заслужил! – крикнула я.

– Она окончательно потеряла рассудок, она кого-нибудь убьет!

– Позвольте мне с ней поговорить. Пожалуйста! – Я рванулась в своих ремнях, желая с мольбой сложить руки. Доктор Беккет склонил голову набок, будто взвешивая за и против. – Она моя подруга, – молила я. – Я смогу ее урезонить. – Даллас действительно моя подруга, за которую я буду бороться. Жаль, что я не поняла этого раньше и не увезла ее из дома у озера, прежде чем появились хендлеры.

– Ты действительно можешь на нее повлиять? – осторожно спросил врач.

– Да, – выдохнула я. – Поверьте.

Я действительно хотела помочь Даллас, но в основном мне нужно было, чтобы она собралась и прекратила психовать, пока я не придумаю, что делать. Мы нужны друг другу, чтобы не свихнуться.

Спустя долгую паузу доктор Беккет кивнул и нажал кнопку интеркома, не сводя с меня взгляда.

– Пожалуйста, отвезите мисс Барстоу в изолятор поговорить с пациенткой. Обеспечьте тщательное наблюдение. – Сев поглубже в кресле, он взял мою медкарту и принялся ее листать. – Надеюсь, тебе удастся ее успокоить, – сказал он, хлопнув картонной папкой по столу, – в противном случае дальнейшее тебе страшно не понравится.

 

Глава 2

От хендлера, катившего мое кресло, пахло табачным дымом. Келл нигде не было видно. Тот факт, что от человека не пахло медициной, вселяло надежду, напоминало о…

Я опустила голову, скрывая слезы. Действие успокоительного начинало проходить. Кевин погиб, Лейси будет в отчаянии. Больно было сознавать, что в этом может быть и моя вина: соблюдай я правила, Кевину не пришлось бы мне помогать, и он был бы жив.

Я почувствовала прикосновение к плечу, и тут же кто-то вытер мне носовым платком глаза, щеки и нос. Я отстранилась и обернулась. Хендлер убирал платок в карман.

– Ты плачешь, – негромко сказал он. – Старайся этого не делать.

Я фыркнула, готовая послать его подальше – какая ему разница? Я плачу из-за трагедии, а он просто сволочь, работающая на Программу. Но не успела я открыть рот, как хендлер остановился у двери с маленьким прямоугольным окошком и достал карту-ключ на вытягивающейся цепочке на поясе. Открыв дверь, он некоторое время вглядывался в скупо освещенную комнату, вынул тазер из кобуры на бедре и вошел. Я готовилась услышать крик Даллас или, хуже того, звук падения на пол, но все было тихо. Появился хендлер с непроницаемым лицом, зашел сзади и ввез меня в комнату. Отстегнув ремни, удерживавшие мои запястья, он строго на меня посмотрел, будто предупреждая, и вышел, прикрыв за собой дверь.

В изоляторе темнее, чем в других больничных помещениях, но не мрачно. Пол выложен серыми резиновыми плитками, стены обиты белым. Под потолком маленькие трековые светильники. Окон нет. В углах комнаты совсем сумрачно. Там я разглядела Даллас, сидевшую на полу со связанными впереди руками. В ярко-желтой пижаме она казалась бледнее. Узнав меня, она широко улыбнулась. Щербатая улыбка уже не казалась трогательной – Даллас выглядела безумной.

– Я его убила? – спросила она.

Неужели все это время она думала только о Роджере?

– Не знаю, – ответила я. – Последнее, что я слышала, – «Скорая» едет. – Мне не понравилось разочарование в глазах Даллас. Что с нами стало? Мы желаем человеку смерти? Во что нас превратила Программа?

– А Релма нашли? – спросила она.

– Не знаю. Пока о нем ничего не говорили. – Я не хотела делиться своими подозрениями, что Роджер мог как-то навредить Релму. Так мне легче надеяться, что Релм убежал. Сейчас он единственный, кто может нас спасти. Джеймс, может, и будет все помнить после Панацеи, но он же в Программе. Я лишь надеюсь, с ним все в порядке.

– Никто не спасется, – сказала Даллас, раскачиваясь на месте. Сейчас она казалась меньше и беззащитнее. – Рано или поздно Программа найдет Релма: в твоей голове есть информация, которая им поможет, и они ее из тебя достанут. Или из меня. – Она завела глаза к потолку. – Хотя из меня вряд ли, я буду мертва.

– Даллас, – прошептала я, наклонившись вперед со своего кресла, – ты мне нужна. Мы нужны друг другу. Соберись, иначе выйдет скверно.

– Все уже кончено.

– Нет. – Я слезла с кресла – от успокоительного тело было как чужое – и взяла Даллас за руки, стараясь ее вернуть, заставить очнуться. – Мы уже выжили в Программе, перетерпим и на этот раз. Знаешь, кого я здесь видела? Лейси!

Это вроде бы вызвало у Даллас искру интереса. Темные глаза расширились, губы тронула слабая улыбка.

– Она жива?

Я решительно кивнула, скрыв отчаяние, охватившее меня после встречи с Лейси.

– Жива, – подтвердила я. – Даллас, надо продержаться, пока я не придумаю, что делать.

– Я устала бороться, – прошептала она. – Кас прав, это слишком трудно. Лучше умереть.

Ее печаль наполняла комнату, начиная действовать на нервы. Я обняла Даллас, впитывая ее боль, как могла. Ее волосы уже не пахли землей; от них шел запах мокрой бумаги. Запах разложения. В каком-то смысле Даллас сейчас там, где ей положено быть, – у нее действительно склонность к суициду, без вмешательства она бы умерла. Я не могу допустить, чтобы это произошло.

– Будь сильнее, – холодно сказала я, обнимая неожиданно хрупкую и маленькую Даллас. – Ты не умрешь, я тебе не разрешаю.

За моей спиной послышался щелчок открывшейся двери. На пороге стоял хендлер, лицо терялось в серой тени. Мне пора уходить. Я приподняла лицо Даллас, но она находилась где-то в своем мире: взгляд был застывший, ничего не выражающий, почти мертвый.

– Я нас спасу, – сказала я одними губами. От слез щипало глаза. – Не сдавайся, продержись еще немного.

Хендлер подошел и взял меня повыше локтя – не грубо, но настойчиво. Он усадил меня в кресло и снова привязал мои руки, косясь на Даллас. Она смотрела, но никак не реагировала, уйдя глубоко в свои мысли.

Я пробормотала «до свидания», и хендлер вывез меня из комнаты. Мы поехали по коридору. Я окончательно пала духом. Даллас теряла рассудок, прежняя личность Лейси стерта; осталась только я, но, по иронии судьбы, я привязана к креслу. Я не могу ждать, пока меня явятся спасать Джеймс или Релм. Надо оглядеться в этом корпусе и разобраться, как отсюда выбраться. Я знаю, чего Программа от меня хочет: безмятежного спокойствия. Придется вспомнить актерские навыки.

– А можно попросить, чтобы вы мне устроили экскурсию? – сама любезность, я повернулась к хендлеру. На его губах мелькнула улыбка, и он коротко взглянул на меня. Глаза у него орехового цвета – не незабываемо голубые, как у Джеймса, но, кажется, добрые. Он явно более человечен, чем остальные, – за исключением Кевина.

– Сейчас поздновато для экскурсий, – сказал он негромко. – Может, завтра.

Я выпрямилась, разочарованная, но не обескураженная. Я запрещу себе грустить, спрячу эмоции. Я говорила Даллас правду – я нас спасу.

У меня нет иного выхода.

Когда я открыла глаза, в палате кто-то напевал. Утреннее солнце просачивалось вокруг наглухо задернутых штор. Я заморгала и повернула голову. Медсестра Келл сидела на стуле около кровати и, представьте, вязала. Некоторое время я оторопело смотрела на нее, прежде чем обрела голос:

– Что вы делаете?

Она не подняла взгляда, но перестала напевать. Металлические спицы позвякивали.

– Позволила тебе выспаться. Вчера ты выглядела очень усталой.

Я стиснула зубы, вспомнив обещание, данное себе вчера вечером: надо подыгрывать.

– Да-да, – согласилась я. – Возможно, это от лекарства, которое вы мне ввели.

Она отложила вязание.

– Наверное. Но сегодня нам инъекция не понадобится – доктор Беккет хочет тебя видеть.

– О’кей. А есть шанс, что меня перестанут привязывать? Ремни стирают кожу до крови.

Лицо Келл дрогнуло.

– Бедняжка, – сказала она, осматривая мои руки. – Я посмотрю, как твои дела, и решу, что можно сделать. Все будет зависеть от тебя.

Трудно было не вставить шпильку: если бы от меня что-нибудь зависело, ноги моей не было бы в этом жутком заведении. Я готова была плюнуть Келл в лицо за ее жестокость, но я лишь опустила голову.

– Я постараюсь, – покорно произнесла я, хотя внутри все кипело. – Келл, а почему вы здесь работаете? Вам-то какая выгода?

Она искренне удивилась моему вопросу, даже отложила вязание.

– Я спасаю жизни. Даже твою однажды спасла.

Неужели она действительно так считает? И было видно – да. В облике круглолицей, с рыжими кудряшками Келл не было ничего зловещего; скорее, она походила на чью-то любящую бабушку.

– Вы же знаете, что тут с нами делают, – не выдержала я. – Нас насильно изменяют, губят нашу жизнь!

Маленькие зеленые глазки Келл стали жалостливыми.

– Я знаю, что ты так думаешь, милая, но ты ошибаешься. Я уже тридцать лет работаю медсестрой, и такой эпидемии никогда не было. По-моему, ты не осознаешь…

– Я это испытала на собственной шкуре, – перебила я.

– Да, ты была больна и выздоровела, поэтому не можешь оценивать происходящее объективно. У инфицированных же искажение восприятия. Мне доводилось вытаскивать нож для масла из горла пятнадцатилетнего подростка – после этого случая в кафетериях Программы только ложки. Я забиралась на стул, чтобы перерезать простыню, на которой повесилась тринадцатилетняя больная, ногтями процарапав кровавые спирали с внутренней стороны предплечий. – С порозовевшими щеками Келл подалась ко мне: – В прошлом году я похоронила двоих внуков, Слоун, поэтому не воображай, что я плохо знаю, что такое эта эпидемия. Знаю, и гораздо лучше тебя. Я просто человек, готовый делать все, что могу, лишь бы ее остановить.

Я онемела: Келл все же оказалась человеком.

– А почему вы в этом стационаре? – спросила я наконец. – Почему попросили о переводе сюда, чтобы присматривать за мной?

Она улыбнулась и заправила мне выбившуюся прядку.

– Потому что я видела тебя после первой госпитализации. В твоих глазах была мертвенная чернота… Я не сдамся, пока ты не выздоровеешь. – Было видно, что Келл считает свой поступок благородным и ждет от меня благодарности. Если бы не мои утраченные воспоминания, я бы, может, и углядела ее благие побуждения.

Крикнув про себя: «Спасибо, что сломали мне жизнь!», я буркнула, стараясь, чтобы не дрогнул голос:

– Спасибо, что спасли.

После беседы по душам медсестра Келл помогла мне надеть новую желтую пижаму и пушистые тапки-носки. Хендлер пришел вчерашний, и тревога меня немного отпустила, хотя я не знаю почему. Он вполне мог оказаться таким же негодяем, как другие.

– Аса, – бросила ему Келл, когда он ввез кресло в палату. – Отвези Слоун к доктору Беккету, он ее ждет.

Хендлер не ответил, но взял меня за руку и помог сесть в кресло. Неожиданный добрый жест застал меня врасплох.

– Скоро все наладится, – сказала Келл, нетуго пристегивая мои запястья. Она отступила, и Аса вывез меня из палаты, прежде чем я успела ответить.

Можно было подумать, что продолжается вчерашний вечер: хендлер снова вез меня по коридорам, правда, на этот раз медленнее. Он не спешил. Кое-где бродили пациенты, но Лейси среди них не было. Я искала ее взглядом, надеясь и страшась увидеть то, что от нее осталось.

– Я хочу тебе кое-что показать, – тихо произнес Аса, нажимая кнопку, открывшую двойные двери – не те, которые вели в терапевтическое отделение. Я посмотрела на него, стараясь понять, с чего он решил меня покатать. Но Аса чем-то напоминал Релма, и я не стала спорить. Мы ехали по тихому больничному крылу. Белые стены сменились светло-серыми.

– Неужели это дорога к выходу? – спросила я, стараясь разрядить напряжение, угадывавшееся в Асе.

– Не совсем, – ответил он, не взглянув на меня.

Сердце тяжело застучало. Я села прямо. Легкость улетучивалась, сменяясь страхом. Когда впереди показались новые двери, Аса замедлил шаг.

– Здесь их и держат, – пробормотал он.

– Кого? – Сразу было ясно, что эта часть больницы используется не так активно – вокруг было тихо, как в мавзолее, и в воздухе слегка пахло аммиаком. Страх пересилил разум, и я начала рваться в своих ремнях, сперва не сильно, а потом все более агрессивно. Я не понимала, куда он меня везет. Что происходит?

Вдруг мы остановились в большой комнате, вроде рекреации, но вместо развлечений и карт вокруг лишь инвалидные кресла, в которых сидят люди в серых пижамах. Все смотрят в окно, только один – на черно-белую картину на стене. У некоторых левый глаз закрыт белой нашлепкой.

– Что это? – дрожащим голосом произнесла я.

– Врачи считают, яркие цвета беспокоят прооперированных, – пробормотал Аса. – И шум тоже. Их держат в изоляции, пока психика не станет стабильнее.

Я резко обернулась на кресле – ремни рванули так, что я вздрогнула.

– Ты хочешь сказать, здесь всем сделали лоботомию?

Аса кивнул, встретившись со мной взглядом.

– Да, Слоун. Вот что делают в этом корпусе. Ты считаешься неизлечимой, поэтому тебя ждет то же самое.

Его слова упали, точно гири. Я судорожно огляделась, пытаясь уложить это в голове. Угроза лоботомии существовала всегда, но я никогда не думала о ней всерьез, не верила, что это может произойти со мной…

– Но я же иду им навстречу, – пискнула я. – Я же им говорю…

– Они вытянут нужную информацию и отправят тебя сюда, как остальных.

Я заморгала. Теплая слеза сорвалась со щеки и упала на колено. То, что показал мне Аса, потрясло меня до глубины души. Перепуганная, растерянная, я не представляла, что делать. Господи, я так боюсь, что не могу мыслить связно!

– У тебя осталась примерно неделя, – добавил Аса. – Придержишь информацию, выиграешь время. Теперь ты знаешь, каковы ставки, Слоун.

Неделя. Мне осталась неделя жизни. Как смириться с такой перспективой, не сорвавшись в кромешное безумие? Чего этот Аса от меня хочет? Что мне отсюда, на крыльях улететь? Или это такая новая пытка?

– Зачем ты меня сюда привез? – пробормотала я, снова глядя на неподвижные затылки пациентов, на опущенные плечи, на опустевшие души.

– Чтобы ты кое на кого посмотрела.

Джеймс. Я чуть не выпрыгнула из кресла, но меня удержали ремни, врезавшиеся в кожу. Нет, пожалуйста, только не это!

Аса наклонился ко мне и указал на кресло в дальнем конце комнаты. Человек сидел в профиль, и было видно, что пожилой. У меня вырвался крик облегчения – не Джеймс! Хендлер повернул голову. От шороха его белого халата мороз прошел по коже.

– Сопротивление разгромлено, – прошептал он. – Но Джеймс и Майкл Релм скрылись, и теперь вся надежда покончить с Программой связана с тобой и твоими друзьями. Запомни, у тебя мало времени придумать, как это сделать.

С Джеймсом все в порядке. Боже мой, Джеймс скрылся! Но радость продлилась недолго: я вгляделась в человека в кресле – и узнала его.

– Артур? – Мой голос треснул.

Аса выпрямился и подкатил кресло ближе к доктору. Не веря глазам, я смотрела на серую бородку, морщинистую кожу. Глаз прикрыт белой марлевой повязкой. Из уголка рта на грудь серой пижамы тянется ниточка слюны.

Я заплакала.

– Артур! – снова позвала я, надеясь, что он вздрогнет и посмотрит на меня, но он уставился в пустоту, ничего не видя и не зная. Артур Причард мертв, его тело оставлено медленно гнить. – Простите, что я вам не поверила, – прошептала я. – Мне страшно жаль, что так получилось. – Я растопырила пальцы, желая дотянуться и коснуться его, но Аса откатил кресло назад.

– Надо идти, – серьезно сказал он. Я не сводила с Причарда глаз, пока Аса вез меня к дверям. Мне до боли хотелось вернуть все назад и поступить иначе. На что мне остается надеяться? Как смею я питать надежду, если Программа сделала лоботомию своему создателю?

 

Глава 3

Аса ничего не сказал, остановив кресло в центре кабинета доктора Беккета и оставив меня одну. Меня трясло – я не могла прогнать воспоминание о превращенном в куклу докторе Причарде. Он уже не участвует в нашем будущем. Через неделю меня ждет такая же участь, если я не придумаю, что делать.

Неужели это сделали с Лейси и она такая же, как Причард, пустая кукла? Глаза вновь наполнились слезами, но я шмыгнула носом и неистово заморгала. Запястья привязаны, нельзя, чтобы доктор Беккет видел мое заплаканное лицо. Надо придумать план, и побыстрее.

Сзади открылась дверь. Я глубоко вздохнула и подождала, пока врач обошел стол, пристально глядя на меня. Он выглядел в точности как вчера, но сейчас, зная, на что способна Программа, я не на шутку его боялась.

– Здравствуй, Слоун, – добродушно сказал он. – Как прошел разговор с Даллас?

Даллас. У нее еще меньше времени, чем у меня. Может, ей уже сделали лоботомию сегодня утром?

– Хорошо, – скупо улыбнулась я. – Она больна, но вы ей сможете помочь.

Доктор Беккет кивнул своим мыслям и присел, сделав вид, что обдумывает мои слова.

– Таково твое авторитетное мнение?

Меня задел его сарказм, но я сдержалась.

– Я не специалист, но я видела случаи депрессии. В глубине души Даллас хочет жить, и у вас есть возможности для ее лечения.

– Интересно. – Доктор снова открыл мою папку и что-то быстро записал на белом листе под зажимом. – Судя по всему, со вчерашнего дня ты пережила кардинальную внутреннюю перемену. Чему приписать это чудесное преображение?

– Медсестре Келл, – соврала я. – Она объяснила, почему попросилась быть моей сиделкой и отчего работает в Программе. Что сказать? Ее слова нашли отклик в моей душе.

Беккет засмеялся и отодвинул папку.

– И все? Ты меня извини, Слоун, но я не куплюсь на твое объяснение. Мы относимся к терапии очень серьезно и не можем верить на слово. Нам придется продолжать лечение. У тебя есть два варианта: ты можешь добровольно поделиться своими воспоминаниями, или мы их отберем принудительно. Я понимаю, тебя вряд ли привлекают обе перспективы, но первый вариант приятнее.

Я могла бы счесть его угрозу пустой или попробовать обхитрить Беккета, если бы не видела своими глазами…

– Я сделаю все, чтобы выйти отсюда, – сказала я. – В этом могу вам поклясться.

– Счастлив это слышать. Нам нужна твоя помощь, чтобы найти Майкла Релма.

– Что? – растерялась я. Неужели Беккет ждет, что я сдам Релма? Пусть я не знаю, где он, но они же с Джеймсом вместе. Я буду их защищать.

– Майкл твой приятель с твоего первого пребывания в Программе. Здесь даже сказано, – доктор улыбнулся, – что между вами было нечто большее, чем дружба. Мистер Релм скрылся, но мы не можем его отпустить, он связан контрактом.

По спине пробежал ледяной холодок.

– Каким таким контрактом?

Доктор Беккет даже удивился:

– Как, он тебе не сказал за все время, пока вы скрывались? – Я не ответила – отчасти не хотела признаваться, что Релм был рядом, отчасти уже догадывалась, что сейчас услышу. – Майкл Релм хендлер, Слоун, хендлер под прикрытием. В тот раз у него было задание помочь стереть твои воспоминания, в этот раз – выследить тебя и других мятежников, но он, должно быть, увлекся твоим случаем или, что вероятнее, заболел. Мы должны его найти, прежде чем он навредит себе.

Губы у меня двигались, но слова не выходили. Релм… хендлер? Релм?! У меня затрепетали веки, я едва не потеряла сознание, ударившись плечом о металлическую раму кресла. Релм помог меня стереть, а сейчас выследил и сдал Программе? Есть ли в этом доля правды? Может ли это быть?

Не обращая внимания на Джеймса, Релм смотрел на меня с каким-то благоговением.

– Так ты рада меня видеть? – спросил он, словно боясь услышать ответ.

– Да! Что за вопрос?

Он улыбнулся и опустил руку:

– Понятно. Ты ее так и не приняла.

Мир разваливался на части. Я начала рваться с кресла. Теперь я поняла, что Релм имел в виду. В какой-то момент прошлого я, видимо, догадалась, кто он. Он боялся, что я вспомнила.

– Нет! – закричала я, сдирая кожу о ремни. По щекам покатились слезы, горло саднило. Я зарыдала, чувствуя себя преданной и оскорбленной. Доктор Беккет обошел стол и расстегнул ремни. Я не сделала попытки убежать, лишь закрыла лицо руками и плакала. – Релм! – стонала я. – Что ты наделал?

Мой лучший друг помог уничтожить мою личность. Он работал на Программу и никогда по-настоящему не был моим другом – его снабдили инсайдерской информацией, подкинули все подробности моей жизни! А теперь он с Джеймсом. Что он задумал?

Я чувствовала себя глупой, обманутой – и одинокой. Доктор Беккет участливо обнял меня за плечи. Я повернулась и заплакала в твердый воротник его белой рубашки, пачкая кровью рукава. Попадись мне Релм, я бы его зубами разорвала.

В голове теснились воспоминания, сколько раз Релм был добр и заботлив, как он всегда меня выручал. Но я зарычала от их лжи и отстранилась от доктора Беккета. Он схватил меня за локти и удержал.

– Успокойся, – убедительно произнес он. Не помогло – я готова была его убить, раскидать по кирпичику все это заведение. – Мы поймаем Майкла Релма, – пообещал Беккет, наклонившись к моему лицу. – И тогда он больше не будет тебе лгать.

Я с вызовом выставила подбородок.

– Откуда мне знать, что лжет он, а не вы?

Беккет выпустил мои руки и уселся на стул рядом.

– Не будь наивной, Слоун, ты все понимаешь. Может, не хочешь признавать, но знаешь: Майкл Релм, Шепард, Дерек, Табита – все они работают на нас.

Я смотрела на него, торопливо перебирая в памяти каждого знакомого, подозревая всех и вся. Теперь правды уже не узнать. Невозможно отличить, что настоящее, а что подделка.

– И Кас. Кас тоже ваш сотрудник.

Беккет покачал головой:

– Касанова Гутьеррес только информант. У нас с ним был уговор – Панацея в обмен на вашу свободу. Он-то как раз из благородных побуждений… К сожалению, прибывшие хендлеры констатировали, что вы все больны. Мне сказали, у них не оставалось выбора, как только забрать вас всех в больницу. Суицид, в конце концов, заразен, вы являетесь угрозой высокого порядка. Мистера Гутьерреса мы, впрочем, отпустили: когда можем, мы держим слово.

У меня сжались кулаки. Кровавые следы от ремней пачкали желтые рукава. Я не верила доктору Беккету. Они и не планировали выполнять уговор, как не собирались отпускать меня сейчас. Аса это подтвердил. Я не поддамся на его уловку. Беккет просто пытается свести меня с ума, заставить подчиниться Программе. Почему? Я же не какая-то особенная, не стою стольких хлопот и расходов. Чего они еще от меня хотят, ведь они отобрали все!

Вскочив, я схватила со стола пресс-папье – чугунный мозг, размеченный на сектора, – и занесла над головой. Доктор Беккет медленно поднялся с кресла, переводя взгляд сузившихся глаз с меня на пресс-папье.

– Положи сейчас же, – тихо сказал он. – Повторять не буду. – Дверь за ним открылась, будто весь наш разговор отслеживался с самого начала. В дверях стоял Аса с непроницаемым лицом. Он молча покачал головой. Решимость меня покинула. Я не пойду этим путем, не стану убивать Беккета, которого тут же заменит другой. Это чересчур. И это выше моих сил.

С гулким ударом чугунный мозг выпал из моих рук на толстый ковер. Беккет протянул ко мне руку, и я оттолкнула его так сильно, что он попятился, налетел на стул и упал на пол. Я закричала и принялась рвать на себе волосы. Подбежал Аса. Я теряла над собой контроль, совершенно не отвечала за себя. Аса обхватил меня, прижав руки к бокам, и держал, не давая двинуться. Я кричала, а когда Беккет попытался встать, пнула его ногой, к сожалению, промахнувшись.

Медсестра Келл, снимая на ходу колпачок со шприца, вбежала в кабинет, где творился настоящий хаос. Я успела заметить ее обеспокоенный взгляд, когда она воткнула мне в бедро иголку и ввела седатив. Вскоре я обмякла; и меня посадили в кресло. Крики перешли в тихие всхлипывания. Медсестра Келл опустилась рядом на колени и вытерла мне лицо, а я лишь беспомощно смотрела на нее.

– Ш-ш-ш, – шептала она. – Все почти закончилось, Слоун. Несколько дней, и все будет позади.

От этих слов я снова закричала и перевела взгляд на Асу, который смотрел сквозь меня, сжав челюсти. Я совершенно одна. И я наконец-то начала понимать, что так было с самого начала.

Не знаю, сколько прошло времени, но я в кабинете доктора Беккета, привязанная к креслу, с забинтованными запястьями. Ясность то приходит, то снова отступает. Я в отчаянии, но лекарство притупляет эмоции, пробуждая успокоение и благодушие, с которыми я не могу бороться. Доктор Беккет принимает это за готовность сотрудничать. Наверное, так оно и есть. Выбора мне в любом случае не оставили.

– Майкла Релма отправили на поиски тебя и Джеймса, – сказал Беккет. – К сожалению, вскоре после отъезда из больницы он разорвал контракт, и, лишь когда в дело вмешался Причард, мы узнали о вашем местонахождении – иногда нам приходится присматривать за нашими специалистами. Признаться, интерес Артура к Панацее стал непредвиденным осложнением. Что он вам обещал, Слоун? Вы отдали ему Панацею?

Они ничего не знают. Я улыбнулась про себя, радуясь, что Джеймс проглотил таблетку прежде, чем до нее добралась Программа. Я знаю, он выдержит – он слишком, черт побери, нахальный, чтобы спасовать. Он сейчас с Релмом, но раз Программа разыскивает этого типа, значит, Джеймса он не сдал. Я посмотрела на доктора из-под влажных ресниц.

– Артур хотел исправить вред, нанесенный Программой, – сказала я. – Он собирался вернуть нам воспоминания и лечить депрессию как полагается, как было, пока вы не извратили терапию.

У Беккета немного вытянулось лицо. Он подался вперед:

– Методы Причарда признаны неэффективными, а Программе необходимо было развиваться. Нет никакой гарантии, что Панацею когда-либо воспроизведут. Ивлин Валентайн, должно быть, использовала стволовые клетки, а сейчас это незаконно. Он об этом говорил?

Даже сквозь искусственное онемение чувств я ощутила удовлетворение. Беккет ничего не знает о Панацее и надеется что-нибудь узнать от меня. Я никогда не была так счастлива оттого, что не знаю ответов.

– Надо спросить самого Артура Причарда, – невинно сказала я, глядя на высокую полку в дальнем углу, куда Беккет переложил чугунное пресс-папье. Не мог спокойно видеть его на столе. А ведь у меня была возможность убить Беккета. Может, и надо было. – Чего вы от Релма-то хотите? – спросила я, вяло шевеля губами. – Вы же нас поймали. Даже если он не сдал нас самолично, задание он выполнил. Отчего вы все равно хотите забрать его воспоминания?

Доктор Беккет сложил руки на столе.

– Для нас он обуза, – просто ответил он. – Его сотрут полностью.

Во мне плеснулась былая привязанность к Релму, хотя я его ненавижу, – ненавижу то, что он сделал. Я громко шмыгнула носом и вытерла щеку о плечо, отказываясь поддаваться сочувствию. Релм меня предал. Я этого не прощу.

– Ну и хорошо, – произнесла я наконец, хотя и не искренне. – И прекрасно.

Оставив кресло в коридоре возле кабинета Беккета, Аса вел меня в палату, крепко удерживая за талию. На ногах эффект лекарства чувствовался сильнее – я шаталась и шла нетвердо.

– Еще чуть-чуть, – сказал Аса, сворачивая в мой коридор.

– Надо было везти меня на кресле, – пробормотала я, взявшись за стену, чтобы отдышаться. – А почему я не привязана? Не боишься, что я тебя оглушу?

– Нет, – ответил Аса. Он непроницаем, его лицо всегда стоически спокойно, движения размеренны. В палате он откинул одеяло, поддерживая меня другой рукой, и помог лечь. Сразу навалилась боль от всего, что я сегодня вынесла. Аса постоял, глядя на меня, и я подала ему руку.

– Почему ты мне помогаешь? – спросила я. Он взял меня за руку и ободряюще пожал.

– Релм попросил.

Глаза у меня расширились. Я выдернула руку, но Аса снова схватил ее и прижал к сердцу.

– Релм о тебе беспокоится, – настойчиво повторил он. – Он просил присмотреть за тобой.

Я не желала слушать и попыталась ударить Асу, но он легко забрал сразу обе мои руки в свою. Я вскрикнула от боли в запястьях.

– Успокойся, Слоун, – сказал он, удерживая меня.

– Майкл Релм лжец, – зарычала я, отбиваясь. Аса прижал мои руки к кровати.

– Все мы лжецы. Каждый скрывает, кто он на самом деле.

– Но не настолько же. – Я снова заплакала, но слезы сменились гневом. Я заметалась из стороны в сторону, борясь – не знаю с чем. Я думала, Релм меня любит. Я так в нем ошиблась…

– Ненавижу его, – всхлипнула я от невыносимой печали, зарывшись лицом в подушку. – Ненавижу!

Рука Асы тронула мои волосы. Он мягко гладил меня по голове, пока я не начала засыпать, отпуская боль, от которой не спасало лекарство. Уже почти погрузившись в сон, я услышала шепот Асы:

– Майкл будет очень огорчен, услышав это.

 

Глава 4

Я проснулась от сильнейшей боли в голове – будто молотком били. Я тут же принялась ощупывать лоб в поисках шва: не сделали ли мне лоботомию, пока я спала? К счастью, пальцы наткнулись только на спутанные волосы.

Мои руки. Я посмотрела на них, удивившись, что я не привязана к кровати. На запястьях синяки и свежие ссадины, но я благодарна за нежданную свободу. В груди ныло – там поселился глубокий страх. Надо сказать Даллас о Релме, надо все ей рассказать – от их общего прошлого до того, как он стал хендлером, грязным лжецом, за что я его ненавижу.

Я оглядела палату, вспоминая, как Аса возил меня в ужасное крыло, где держат пациентов после лоботомии и сидит Артур Причард с текущей изо рта слюной. Что, по мнению хендлера, я должна сделать, чтобы не загреметь туда же? Если бы сбежать было легко, тут бы никого не осталось. Не знаю, помогает мне откровенность Асы или только травит душу.

Собираясь с мыслями, я пробежалась по хронологии своей жизни – после выхода из Программы. Мы с Джеймсом встретились в Центре здоровья на следующий день после моего возвращения. Он вел себя со мной то лучше, то хуже, пока наконец не определился. Он заступался за меня, включая те несколько раз, когда Релм переходил границы. Релм…

Я затрясла головой, удерживая крик. Меня жгла ярость, но такие эмоции пользы не принесут. Надо все хорошенько обдумать. Надо найти выход. Через пару секунд разгоревшуюся ярость залило неожиданным теплом, распространившимся в груди. Введенный мне препарат, видимо, содержит ингибитор, успокаивающий расшатанные нервы – я помню это по первым дням после выхода из Программы.

Радуясь свободе, я медленно и осторожно слезла с кровати, не доверяя себе и боясь резких движений. Кое-как переоделась в свежую пижаму, лежавшую на кровати, и вышла из палаты, нерешительно и встревоженно, все время оглядываясь. В коридоре слышались голоса, и я пошла туда.

В небольшой рекреации, мини-версии комнаты досуга, четверо пациентов смотрели телевизор, прикрепленный к стене, – кажется, рекламный ролик Программы. Еще двое глядели в окно. Одной из них была Лейси.

Я невольно расплылась в улыбке, но тут же овладела собой. Я не хочу ее напугать… Я замялась. А я могу ее напугать? Она вообще сознает, что происходит? Я подавила эту мысль.

– Привет, – скрипуче сказала я, остановившись возле нее. Лейси продолжала смотреть в окно, не реагируя на мои слова. Я поискала взглядом шрам, но шрама не было. Правда, я не знаю, как делают лоботомию: как-то до сих пор не пришлось интересоваться.

Лейси повернула голову, оглядела мое лицо, и ее губы приоткрылись.

– Пора на завтрак? – спросила она слишком мягким голосом. Глубокая, сосущая печаль пробудилась в груди. Я через силу улыбнулась:

– Еще нет.

– Оу. – Она отвернулась к окну. Ее мысли казались легким ветерком – ни напряжения, ни страха, ни тревог. Я силилась придумать, как дать ей понять, что я тревожусь за нее и прошу прощения, что не уберегла ее от Программы. Ужасно, что все так обернулось…

– Слоун! – Голос Келл заставил меня вздрогнуть. Обернувшись, я увидела на пороге медсестру. Келл стояла с замкнутым, подозрительным видом, и когда она строго повторила мое имя, отчитывая меня, как ребенка, я поняла: общение с Лейси подошло к концу.

– Мы еще поговорим, – сказала я подруге, пытаясь передать интонацией, что я надеюсь еще увидеться. Лейси взглянула на меня без интереса и вновь перевела глаза на окно, за которым открывался больничный двор.

Сникнув под обвиняющим взглядом Келл, я зачастила:

– Я не знала, куда идти, когда проснулась. Вас же не было.

Она взяла меня за локоть и повела в палату.

– Аса должен был тебя привязать. Слоун, ты пока не готова общаться с другими пациентами. Ты для них угроза.

Я посмотрела на Келл, пока мы шли к моей темнице.

– Привязывать будете? – Я не могла сдержать вскипевшую ярость. – А мне казалось, я всячески стараюсь вам помочь.

– Милая, – снисходительно сказала Келл, – конечно, стараешься. Но пациентам рискованно с тобой общаться. Из-за тебя здесь может начаться новая эпидемия. Ты еще очень больна. Подожди еще неделю, время пролетит незаметно!

Через неделю мне сделают лоботомию. Келл наверняка это знает, однако держится так, будто я должна быть благодарна. Вся дружба, которую она пыталась завязать, испарялась на глазах. Я скрипнула зубами и ничего не ответила.

– Твой завтрак я оставила в палате, – продолжала Келл. – Тебе там будет удобнее. – Она остановилась перед дверью и жестом предложила мне войти первой. У кровати стоял металлический поднос на тележке. Еда накрыта пластиковыми тарелками, чтобы не остывала. В школе Лейси говорила – в еду кладут седативы, но я умирала с голоду. Справится ли организм с новой дозой успокоительного, если я съем немного пищи? Стоит ли рисковать?

Я подошла к подносу и в этот момент услышала щелчок запираемой двери. Сердце упало – я подбежала проверить ручку.

Келл меня просто заперла. Я огляделась в поисках чего-нибудь, чем можно взломать замок, но у Программы большой опыт: самый острый предмет в палате – пластиковая ложка на подносе с завтраком. Оказавшись в ловушке, я присела на кровать, приподняла тарелки и увидела блины с выложенными смайликами.

Я долго смотрела на них. Ирония – или жестокость – судьбы казалась слишком горькой, и я перевернула поднос, ухнувший на пол с громким звяканьем. Я легла на кровать, подтянула колени к подбородку и стала глядеть в окно.

Доктор Беккет меня не вызывал. Время тянулось, и вскоре я почувствовала подступающий психоз. Бормоча что-то себе под нос и выискивая разные силуэты в прожилках на пластиковой двери под дерево, я почти не сомневалась, что за мной придут, лишь когда придет время везти меня в серое больничное крыло.

В обед Келл принесла новый поднос. Едва увидев ее, я подбежала, умоляя выпустить меня. Мне казалось, я сойду с ума, если хотя бы в коридор не выйду. Но Келл только взглянула на меня, направляясь к перевернутому подносу с завтраком.

– Прости, Слоун, но выходить тебе еще нельзя. Мне очень жаль.

Я сникла, но Келл это не беспокоило – она оттирала с пола апельсиновый сок, успевший высохнуть липкими пятнами.

– Что же мне делать все время? Это что, новая версия изолятора?

Келл шумно вздохнула, поднялась и посмотрела на меня.

– Доктора Беккета вызвали на весь день. Он примет тебя, когда вернется. А пока он хочет, чтобы ты сидела в палате и не влезала в неприятности. Нет никакого смысла себя накручивать. Ешь свой ленч.

Я взглянула на сандвич, удивившись, как аппетитно он выглядит. Я не помню, когда ела последний раз, – может, еще до приезда сюда. Желудок согласно заурчал. Я беспомощно села на кровать, взяла сандвич и осторожно откусила. Я ожидала горького или мелового привкуса от растертых таблеток, но вкус был как у обычной индейки.

– Под тарелкой есть бумага, – сказала Келл, развернув салфетку и накрыв мне колени. – Доктор Беккет велел. Вдруг тебе захочется записать мысли для следующей сессии, чтобы дело двигалось быстрее. Вот тебе и позитивный способ бороться со скукой.

Вранье, ему нужна информация о Панацее и о Релме. Ничего он от меня не получит.

– Может, я напишу родителям, – предположила я, желая посмотреть на реакцию Келл. Она тепло улыбнулась.

– Прекрасная мысль, – искренне сказала она. – Программа, конечно, уже уведомила их, что ты здесь, но они наверняка оценят твое внимание. Ты ведь их здорово напугала.

Программа уведомила моих родителей, что я здесь, притом что мне собираются сделать лоботомию? Нестыковочка. Но Келл от души обрадовалась, что у меня появилось желание написать родителям. Неужели она не знает, что делают с людьми в этом корпусе? Вряд ли кто-нибудь вообще это знает.

Родители. Если Программа им ничего не сообщала, что им известно? Сказал ли отец маме, что звонил Джеймс? Надеются ли они, что он защищает меня, как обещал? Если бы они только знали о готовящейся лоботомии!.. После нее я стану на редкость послушной. Это такой они хотели меня видеть?

Я молчала. Келл закончила уборку и вышла, пообещав зайти за тарелками через час. Доедать я не стала, достав бумагу и гибкую ручку, оставленную на подносе.

Сдвинув тарелки, я подкатила тележку с подносом как письменный стол. Глядя на чистый белый лист, я не знала, что писать. Я думала о Джеймсе, которого мне вряд ли доведется снова увидеть – ну, пока я еще я.

Закрыв глаза, я представила свое письмо Джеймсу, не смея перенести это на бумагу. Я вспоминала хорошие (и не очень) времена и наши клятвы.

«Я люблю тебя, – мысленно писала я Джеймсу. – В другой жизни мы могли бы остаться вместе, бороться и встретиться вновь. Наше существование не было бы заботой посторонних. Может, я бы научилась плавать, а когда-нибудь мы бы завели детей.

Джеймс, мы не подводили друг друга. Ты принял Панацею и теперь всегда будешь меня помнить. – Слезы капали на чистый лист. – Но тебя я не вспомню. Я забуду, как ты меня смешил и бесил своим упрямством. Джеймс, я тебя не вспомню.

Но я всегда буду тебя любить».

Я легла на кровать. Листок слетел с кровати и некоторое время мелькал в воздухе, пока не приземлился на пол. Я не смогу сказать Джеймсу о своих чувствах, пока не выберусь отсюда, но каждая секунда напоминала, как мало у меня времени. Никто за мной не придет, кроме хирурга.

 

Глава 5

– Расскажи мне о том, что последнее ты помнишь из пребывания на ферме, прежде чем за вами приехали хендлеры, – сказал доктор Беккет. Он снова сидел в кожаном кресле, а я на стуле напротив, и руки у меня не были связаны. Голова тяжелая – лекарство, которое доктор дал мне для успокоения, обволакивало тело, расслабляло мышцы, наполняло легкостью.

– Я была с Джеймсом, – с улыбкой начала я. – Мне приснился сон о нас, и я как раз его пересказывала, когда снизу послышался крик Даллас. Тогда мы побежали в лес. – Прикрыв глаза, я говорила о погоне, о том, как в Причарда выстрелили из тазера, а Даллас заколола Роджера. Беккет внимательно слушал, не перебивая, но когда я закончила, он облизнул губы, будто ему не терпелось задать вопрос.

– А где был Майкл Релм во время сцены на парковке? Касанову там видели, а Майкла на ферме не оказалось. Ты не знаешь, куда он пошел?

– Может, покончил с собой, – горько ответила я и сразу пожалела о вылетевших в тишину кабинета словах. Я не хочу смерти Релма. Я хочу, чтобы он сказал, что Беккет лжет от начала до конца. Я хочу, чтобы он отвез меня к Джеймсу.

– Я абсолютно уверен, что Майкл жив и здоров, – сказал доктор. – Но не беспокойся, когда мы его отыщем, он получит по заслугам. Так когда ты последний раз его видела?

– В доме. Они с Касом затеяли спор и вышли во двор, а потом мы с Джеймсом поднялись наверх и… – Я подняла взгляд на доктора Беккета, спохватившись, что не должна вообще-то знать, что Джеймс на свободе. – А как Джеймс? – спросила я с тревогой.

Доктор улыбнулся:

– О, с ним все в порядке, Слоун. Он в стационаре Программы и очень нам помогает, как я слышал. Не волнуйся о нем. Лучше о себе думай.

– Не мучайте его. – Доктор Беккет попался на собственной лжи и даже не знает об этом. Я быстро заморгала, словно сдерживая слезы. – Пожалуйста, не мучьте его.

Доктор поджал губы, будто испытав угрызения совести.

– Я передам, что ты за него просила. Устроит?

Я кивнула, притворяясь благодарной, откинулась в кресле и сосредоточилась на последних днях на ферме и нашем с Джеймсом разговоре о детях. Вряд ли эти воспоминания помогут кого-то найти, тем более моего бойфренда.

Беккет что-то записал, явно взволновавшись. Я помнила слова Асы, что у меня всего шесть дней до лоботомии, если я не научусь тянуть время.

– Кажется… – начала я, не зная, что сказать, но понимая, что надо действовать, – я что-то забыла… Насчет того, где может находиться Релм. Вроде он мне что-то говорил, но я не помню.

Доктор снял очки и положил их на стол.

– Есть препараты, позволяющие оживить воспоминания, – начал он. – Можем в следующий раз испробовать.

Он мне не верит. Видимо, догадывается, почему я вдруг стала образцовым пациентом. Я применила отвлекающий маневр.

– Если вы его найдете, – заговорила я храбрее, чем от себя ожидала, – я хочу с ним поговорить прежде, чем вы сделаете… – я махнула рукой, – то, что решили с ним сделать. А затем я хочу поехать домой.

Доктор Беккет снисходительно кивнул:

– Конечно, дорогая. Тебе в любом случае придется закончить курс лечения, но после этого ты свободна.

– Договорились.

О лоботомии он не сказал – правда, я и не ждала. В душе я немного надеялась, что он открыто признается. С другой стороны, без спасительной лжи оставшиеся дни превратились бы в пытку. Я уже видела Лейси, Причарда. Я знаю, что меня ждет. Может, лучше до последнего не думать об этом.

На прощание доктор Беккет заставил меня проглотить блестящую красную таблетку. К моему удивлению, Аса меня не ждал. Меня сразу потянуло в сон, и я заторопилась в палату, но, проходя мимо рекреации, замедлила шаг.

Лейси сидела у окна, тихо покачиваясь. Казалось, ей лучше. Я огляделась – коридор можно было признать зоной, свободной от Келл, – и подошла.

– Красивая прическа, – начала я с самой жалкой и безобидной фразы в мире. Лейси повернула голову и сверкнула улыбкой.

– Спасибо.

Она не предложила присесть, но по ее виду я поняла, что она не против. Я не помню Лейси до Программы, но волей-неволей приходится поверить, что она всегда была сорвиголовой. Интересно, эта ее черта снова проявится?

Она мягко улыбнулась и оглядела меня расширенными глазами. В них не было узнавания, но они не казались мертвыми. Я подалась вперед, убедившись, что нас никто не видит.

– Тебя зовут Лейси, – прошептала я. – Ты Лейси Клэмат из Орегона.

Улыбка ее стала меньше, брови сошлись на переносице – Лейси пыталась понять, о чем я говорю. Она совсем не знает, кто она, но ее личность никуда не делась. Даже без воспоминаний она все равно останется собой. Несмотря на панику, которая поднималась во мне при мысли, что прежней Лейси больше нет, я убеждала себя, что передо мной Лейси.

– Если я смогу вытащить нас отсюда, – еле слышно сказала я, – пойдешь со мной?

Лейси перевела взгляд левее, и чья-то рука сжала мне плечо, отчего я подскочила. Обернувшись, я увидела Асу с сердито сжатыми губами.

– Вы, должно быть, устали, мисс Барстоу, – холодно сказал он. – Пойдемте в палату, там вы отдохнете.

Он прав: несмотря на прилив адреналина, снотворное действовало очень мощно – я боялась упасть и заснуть.

Я взглянула на Лейси, но она уже отвернулась и, покачиваясь, снова смотрела в окно.

Я пробормотала «пока» и пошла за Асой. Он вел меня как наказанного ребенка, а не как мятежницу, пытающуюся организовать побег из заведения по промыванию мозгов. Когда мы вышли в коридор, Аса резко обернулся. Я попятилась.

– Ты что творишь, черт побери? – прошипел он. От Асы пахло табаком, вокруг глаз залегли темные тени. Он здорово чем-то взволнован.

– Нельзя ли конкретнее, – попросила я. От неистового взгляда у меня мороз прошел по коже.

– Лоботомии захотела? Слоун, я пытаюсь спасти тебе жизнь, а ты задаешь Лейси вопросы о побеге. Боже! – Он стиснул кулак, словно желая кому-то врезать, отступил, затем снова подошел, явно расстроенный. – Надо быть умнее. Даллас меня не слушала, и ей назначили операцию.

– Что?! Когда? – Ее превратят в одну их тех кукол, погрузят в вечное забытье! – Ты должен их остановить.

– Каким образом? – Аса подошел вплотную. – Операция назначена на завтра. Если я себя скомпрометирую, закончу как она или Причард.

– Тогда что нам делать? Я не могу этого допустить, я должна ее спасти!

– Слоун, – в отчаянии заговорил Аса, – ты должна спасти себя. Ей я помочь уже не могу, и ты тоже. Тяни, веди свою игру. Релм делает все возможное.

Снова имя Релма вызвало во мне противоречивые чувства, тут же ослабленные лекарством. Меня словно окатило теплой водой, в голове все поплыло. Аса выругался и повел меня под локоть в палату.

– Это все красная таблетка, седатив, который действует, пока стираются твои воспоминания, – сказал он, оглядываясь.

– А что стирается? – спросила я, еле шевеля губами.

– Точно не знаю. Смотря что ты им рассказываешь.

– Они хотят найти Релма, – сказала я, когда Аса провел меня в палату. – Им хочется знать, почему его не было в доме на ферме, когда за нами пришли.

Аса помог мне лечь и смотрел на меня сверху:

– И что ты им сказала?

– Правду. – Глаза мигали реже. Аса появлялся и исчезал через долгие интервалы. – Что я не знаю.

Аса улыбнулся. Глаза у меня закрылись.

– Умница.

Я снова сижу в кабинете Беккета, чувствую себя, как никогда, одинокой. Непостижимо, но я согласилась принять таблетку, которая прикрепляется к моим воспоминаниям, помечая их для уничтожения. В жизни не думала, что добровольно соглашусь на такое, но сейчас это мой единственный шанс выиграть время. У меня осталось пять дней или даже четыре. Без долгих размышлений я проглотила желтую таблетку и прикрыла глаза, ожидая первой теплой волны.

Напротив застонало кресло доктора Беккета, когда он устраивался перед долгой сессией. На секунду я испугалась – вдруг подсознательно я догадываюсь, где Релм, но торопливо прогнала эти страхи. Я уже приняла таблетку – теперь мысли не спрячешь. Может, отчасти мне хочется, чтобы его поймали?

Через пять минут глаза широко открылись. Я ощущала спокойствие, но в отличие от седатива никакой сонливости. Я собранна, ясно мыслю и позитивно настроена. Я долго разглядывала Беккета, прежде чем он перехватил мой взгляд: он что-то писал в блокнот, быстро перелистывая страницы. На пальце нет обручального кольца; одет в мягкий коричневый блейзер, а под ним рубашка – так стильные телезвезды одеваются на вручение премий. Неужели он действительно следит за модой или это часть имиджа? Сегодня он побрился и выглядит моложе. Ему за сорок, но без бороды и тридцати не дашь. Ходячая ложь этот Беккет – фальшивый от и до.

Он поднял взгляд.

– А, я вижу, лекарство подействовало.

Я кивнула и уселась поудобнее. Кресло комфортнее, чем мне помнится, или я просто настроена помочь.

– Что вы пишете? – спросила я.

Он улыбнулся, будто ему неловко, что я за ним наблюдала.

– Порой требуется принимать решения, Слоун, – ответил он. – Некоторым пациентам помочь невозможно. Именно на меня возложена миссия принимать самые трудные решения. С сожалением должен тебе сказать, – он поджал губы и отвел взгляд, – что Даллас не выздоровеет. Ей назначена операция.

В горле пересохло. Ярость и горе взорвались в груди, но их сразу смыло теплой волной.

– И что с ней будет? Это жестоко даже для Программы!

– Уверяю тебя, это вовсе не так ужасно, как ты думаешь. По крайней мере, для нее. Мы довели технику лоботомии до совершенства – методы, которые применялись когда-то, давно канули в Лету. Изначально лоботомию делали душевнобольным преступникам, и отнюдь не с целью лечения: просто трудные пациенты становились проще в уходе. Лобные доли Даллас будут отсоединены от нервов, передающих зараженные сигналы. – Беккет сложил перед собой руки привычным жестом врача. – Мы вставим через глазницу металлический электрод и перережем нервные волокна. У Даллас не останется никакого шрама, зато ей уже не захочется убить себя.

– Она вообще думать не сможет, – огрызнулась я.

– Неправда. Мы же не удаляем часть мозга, а лишь меняем маршрутизацию. В результате получается более спокойный, менее агрессивный человек. Даллас не будет помнить прежние ужасы – долговременная память не сохранится. Она пройдет длительную, от трех до шести месяцев, физическую и речевую терапию и снова научится жить.

– Это ждет и меня? – тихо спросила я.

– Все зависит от того, сможешь ли ты нам помочь, Слоун. Скажи, где Майкл Релм?

Его рот лжет, а глаза уже рассказали мне все, что я хотела знать. В этой больнице нет другого терапевтического отделения, кроме этого. Я закончу так же, как остальные.

– Я не знаю.

– А что он говорил тебе на прощание? О чем был ваш последний разговор?

Воспоминание было выбрано, и, неспособная лгать из-за лекарства, курсировавшего в моих венах, я ответила:

– За день до приезда хендлеров мы стояли на мосту. Релм сказал, что понимает – я всегда выберу Джеймса, а не его, и обещал – что бы ни случилось, он всегда выберет меня. Но я этого не захотела.

Доктор Беккет кивнул:

– Ты надеешься снова увидеть Майкла Релма?

Я пыталась удержать ответ, но не могла:

– Да. Я жду, что он меня спасет.

Беккет расхохотался:

– Даже так? Уверяю тебя, это невозможно, но то, что ты в это веришь… Это о многом говорит. Слоун, ты любишь Майкла Релма?

– Сейчас я его ненавижу.

– Но в целом, несмотря на то что он лгал тебе и предал, ты любишь Майкла Релма?

От слез щипало глаза. Нижняя губа задрожала.

– Да, – прошептала я, – люблю.

– Тогда нам не придется искать Майкла Релма, – сказал Беккет, закрывая папку. – Он сам за тобой явится. А мы будем его ждать.

 

Глава 6

Утром я проснулась с похмельем от очередной таблетки, но не стала ждать, пока оно пройдет, – быстро встала и натянула чистую пижаму. На тумбочке стоял поднос с завтраком, но времени на еду не было: сегодня Даллас сделают лоботомию. Надо успеть найти ее и спасти. Я быстро вышла в коридор. Стены и пол кренились, и я несколько раз налетела на стену, пока приноровилась. Я помнила дорогу в изолятор, но вокруг все расплывалось.

– Слоун? – Обернувшись, я увидела Асу, вышедшего из другого коридора. – Что ты тут делаешь, почему не в палате?

– Мне нужно к Даллас, – ответила я. – Ты должен помочь мне спасти ее.

Аса в тревоге огляделся – коридор был пуст, подбежал, схватил меня за локоть и повел обратно. Я вырывалась, но он только сжимал пальцы.

– Отпусти! – выкрикнула я, но Аса ускорил шаг. – Мне больно!

Он рывком втолкнул меня в палату – я остановилась только у кровати, еще раз огляделся, вошел и плотно прикрыл дверь.

– Ты последний разум потеряла? – спросил он и оглянулся. Привлекать внимание медсестер или других хендлеров – последнее, что нам нужно. Проверяя его, я снова пошла к двери. Аса схватил меня, притягивая к себе. Он не смотрел на меня, лишь чуть наклонил голову, глядя вперед.

– Если ты это сделаешь, они тебя прикончат. Из изолятора выпускают по разрешению доктора Беккета. – Ореховые глаза встретились с моими. – У тебя оно есть?

– Я не могу допустить, чтобы ей сделали лоботомию. Аса, ты должен мне помочь.

Он немного расслабился, но лишь пожал плечами.

– Не могу, – прошептал он. – Даже если бы хотел. Я неминуемо скомпрометирую себя.

– Тогда что? – спросила я. – Что мне делать? После Даллас настанет моя очередь – тоже будешь тянуть?

– Нет, я обещал Релму.

– Почему? – всплеснула я руками. – Что ты ему задолжал такого ценного?

Аса быстро отвел взгляд, на щеках выступил румянец.

– Майкл Релм однажды спас мне жизнь, я у него в долгу.

– Может, он и тебе лгал!

Аса улыбнулся и повернул ко мне голову:

– Лгал, конечно, но я все равно ему благодарен. Без него я бы сто процентов покончил с собой. Релм был моим единственным другом, настоящим там или нет, и он меня спас. Сейчас я оказываю ему ответную услугу. Он любит тебя, Слоун. При всех своих изъянах он тебя любит.

– Жаль, что я не могу ответить тем же, – отрезала я. – Не забудь ему передать.

Телефон Асы завибрировал. Он вздрогнул, прочитал сообщение и отступил на шаг:

– Мне надо идти. Прошу, держись подальше от Даллас. У тебя четыре дня – постарайся, чтобы тебя не отвезли в операционную раньше. Ты меня поняла?

– Можно подумать, я в состоянии этому помешать!

– А ты делай все возможное, – коротко ответил он и выскользнул за дверь. Я обратила внимание, что он бледен и напряжен. Несмотря на предупреждение, я не могла обречь Даллас на то, чтобы вставленный через глазницу металлический щуп перерезал ее жизнь. Я должна как-то этому помешать.

Дыхание сбилось, пульс участился от адреналина, когда у меня мелькнула безумная мысль: может, мы пробьемся отсюда с боем?

Я оглядела комнату, ища все что угодно, что сойдет за оружие, но в палате был только поднос с накрытыми тарелками и пластиковая ложка. Вот бы медсестра Келл забыла свои вязальные спицы или что-то острое! Мне нужна карта-ключ, чтобы проникнуть в изолятор, а Аса ни за что не одолжит свою.

Минуты шли. Я все думала о Даллас, чья жизнь вот-вот непоправимо изменится. Никто, кроме меня, ей не поможет. Только я могу ее спасти. Я переставила тарелки на кровать и подняла металлический поднос. Я раздобуду карту-ключ.

Я приоткрыла дверь и выглянула в щелочку, надеясь увидеть в коридоре медсестру, но там было пусто. Поднос холодил руку, сердце стучало так, что кровь шумела в ушах. Мне придется кого-нибудь оглушить, и, хотя я ненавижу стационар Программы, делать этого мне не хочется. Но разве у меня есть выбор? Я проберусь к Даллас, выведу ее из изолятора, и мы попробуем сбежать. Все зависит от слепой удачи – попадемся мы или нет.

Я размеренно выдохнула, гадая, не сошла ли я и вправду с ума. Затем подалась вперед и громко свистнула. Не услышав ничего в ответ, я свистнула второй раз. На этот раз послышались шаги. Я чертыхнулась, засомневавшись в последнюю минуту, но закрыла дверь и встала за ней. Шаги приближались. Я занесла поднос над головой, готовясь с силой опустить его на того, кто войдет в палату.

Словно в замедленной съемке я видела, как повернулась ручка. Руку свело судорогой, дыхание участилось. Я увидела профиль, короткие рыжие волосы – и с силой опустила поднос. Металл ударился о череп с тяжелым звоном – вибрация отозвалась у меня в мышцах. Металлический лист согнулся. Я замахнулась, чтобы снова опустить поднос на голову вошедшей, но тело рухнуло на пол передо мной.

Медсестра Келл. У меня безжизненно, виновато повисли руки. На долю секунды я испугалась, что она мертва, но тут же услышала булькающий звук и прерывистый тихий стон. У меня считаные минуты. Надо найти Даллас.

Я сорвала карту-ключ с пояса Келл и, не выпуская подноса, выбежала из палаты, вертя на бегу головой, чтобы не пропустить нужные двойные двери. Каждую секунду я ожидала сирены, топота ног бегущих хендлеров, но все было тихо. Пока.

Перед сестринским постом я остановилась и прижалась к стене, чтобы меня не было видно. Не знаю, как миновать его с безумным видом и подносом в руке. Тихо поставив свое оружие на белый пол, я пошла вперед. Терапия. Может, я иду на терапию.

Молодой темноволосый медбрат взглянул на меня, я кивнула, и он снова уткнулся в компьютер. Я свернула, не дойдя до лечебного крыла, сразу узнала двери в конце коридора. Сюда меня возил Аса повидаться с Даллас. Я не уверена, что она еще здесь, но сейчас узнаю.

Оглядевшись, я воспользовалась картой Келл и осторожно вошла, увидев череду комнат. Даллас, должно быть, в единственной закрытой. Я с трудом проглотила слюну, смертельно боясь никого не застать. Вдруг я уже опоздала? Проведя картой по щели, я распахнула дверь, обмирая от страха.

В приглушенных полутонах изолятора я лишь через несколько секунд разглядела у стены фигуру в серой пижаме. Даллас подняла голову, и запавшие глаза расширились при виде меня.

– Слоун? – слабым голосом спросила она.

– Слава богу! – Я подбежала к ней. За эти несколько дней она совсем сдала – болезненная, исхудалая. Изоляция начала на ней сказываться.

– Мы с тобой бежим отсюда немедленно, – сказала я. – Если поймают, лоботомию сделают обеим. Лейси уже кукла, мы следующие в очереди. Шевелись! – Я толкнула ее к выходу, оглядываясь и держась вдоль стены в ожидании, что вот-вот заревет сирена и замигают огни. Но все было тихо. Мучаясь чувством вины, я думала, нашли уже Келл или нет.

Когда мы подошли к двойным дверям, я остановилась, взявшись рукой за косяк.

– Даллас, – сказала я, получив от нее почти стеклянный взгляд. – Нам придется бежать по лестнице, поняла? Не останавливайся – даже ради меня.

Прошла секунда, и в глаза Даллас начала возвращаться жизнь. Она вдруг обняла меня – коротко, тут же отстранилась и кивнула на дверь. Я провела карточкой, и мы направились к лестнице, идти до которой надо было мимо сестринского поста.

Но спуститься не удалось. Не знаю, сколько ступеней мы прошли, прежде чем я ощутила жжение, нестерпимое давление и скрутившую меня судорогу. Мир вокруг замер, и я мешком рухнула на пол. Меня трясло, из глаз текли слезы, изо рта сочилась слюна. Глаза закатились, и когда я смогла посмотреть вперед, передо мной был белый халат и рука с тазером.

Рядом появился кто-то еще и за плечо поволок меня в холл, перевернув на спину. Это Аса, он холодно смотрел на меня сверху вниз – не с досадой или гневом, а отстраненно. С лестницы доносился крик Даллас – она звала меня, но я ничем не могла ей помочь.

– Я сейчас возьму кресло, – сказал Аса, – и отвезу тебя в изолятор.

Он смотрел в коридор, кого-то ожидая. Я хотела спросить о Келл, но конвульсии были еще слишком сильны, чтобы говорить, – сводило челюсти.

Привезли кресло. Аса с другим хендлером подняли меня и усадили. Я свесилась на сторону, но ни один не помог мне и не спросил о моем самочувствии. Наверное, на этот раз меня убьют – я перешла все границы дозволенного. Я ожидала, что меня повезут к доктору Беккету, но кресло развернули, и вот я еду обратно, откуда мы только что бежали. Хендлеры перевалили меня на кровать в комнатенке рядом с изолятором Даллас, привязали и вышли. Аса даже не оглянулся.

Я услышала, как кто-то легонько стучит. По мере того как я просыпалась, стук становился громче. Я открыла глаза, сначала удивившись незнакомой комнате, затем вспомнив, что я в Программе и меня ждет лоботомия. Стук прекратился. Я повернула голову вправо – и оцепенела.

– Привет, Слоун, – сказал Роджер. – Пора немного поболтать.

Я хотела закричать, но Роджер в два прыжка пересек палату и зажал мне рот.

– Ну, ну, не доводи меня до крайности, а то глотку перережу!

Я отбивалась, изо всех сил мотая головой. Роджер отступил, вздрогнув и схватившись за бок, куда Даллас ранила его ножом. Как только его ладонь отпустила мое лицо, я закричала. Роджер схватил меня за горло, и крик пресекся. Я задыхалась, глаза полезли из орбит.

– Так, все сначала, – зарычал он. В груди жгло огнем. Я пыталась вздохнуть, но не могла. – Я убью твоего дружка, но сначала мне нужно его найти. Где Майкл Релм?

«Не знаю», – показала я губами. Я рвалась в своих путах, но это было бесполезно. Роджер навалился всем весом, и он гораздо сильнее. У меня трещали кости. Он меня убьет.

– Дело вот в чем, Слоун, – непринужденно продолжал Роджер. У меня перед глазами замелькали черные точки. Я уже теряла сознание. – У Релма есть кое-что мое. Я готов к обмену, но мне нужен Релм. Ты мне поможешь, или я уничтожу Даллас. – Роджер навис над моим лицом. Я силилась вздохнуть и не могла. Он любезно улыбнулся. – Я ее так отделаю – пожалеет, что не умерла!

При этой угрозе я собралась с последними силами и врезала ему коленом, попав в бедро. Роджер потерял равновесие и отлетел вбок. Я снова закричала, зовя на помощь, но кричать было ужасно больно – голос будто обдирал горло. Я никак не могла отдышаться – воздух проходил с трудом. Я беспомощно смотрела, как Роджер покачнулся, схватившись за грудь: раны от ножа у него наверняка еще не зажили – вдруг они откроются, и он истечет кровью!

– Я его найду, – прошипел Роджер, наставив на меня палец и отходя к дверям. – Майкл Релм покойник, так и знай.

– Помогите! – закричала я, но из меня вылетел только сиплый шепот, после чего начался приступ кашля. Роджер выскользнул за дверь, и я закричала, катаясь из стороны в сторону, чтобы как-то высвободиться из ремней, стиравших до крови мои едва зажившие запястья. – Помогите! – крикнула я снова, испугавшись, что он раздавил мне трахею и голос не вернется.

Послышались шаги. Я приподняла голову. Дверь распахнулась, в комнату заглянул Аса. Едва он увидел меня, как схватил рацию и назвал код. Я пыталась сказать ему о Роджере, который собирается убить Релма и сотворить с Даллас нечто ужасное, но он шикнул на меня, лихорадочно отстегивая ремни.

Сбежались люди, но говорить мне не позволили. Меня пристегнули к каталке. Белые халаты со свистом мелькали рядом, а я все пыталась вздохнуть. Я искала взглядом Роджера, но он исчез, как призрак, оставив гадать, была это явь или сон. Но в конце коридора, когда меня срочно везли на рентген, я услышала возглас одной из медсестер:

– Боже мой, что у нее с шеей?

И я поняла, что Роджер действительно приходил.

В ожидании Беккета я сидела в окружении хендлеров в палате изолятора – для разнообразия без ремней.

– Это был Роджер, – просипела я Асе. Горло по-прежнему саднило. Аса, напряженный и сосредоточенный, кивнул:

– Да, я видел, как он пробежал мимо. Мне показалось, он выбежал из комнаты Даллас, но затем я услышал твой крик.

Он виновато опустил взгляд. Я тронула его за руку, но Аса отпрянул, как от ожога. Я обманула его доверие, попытавшись спасти Даллас. Вряд ли он станет мне помогать.

Беккет вошел в палату, и Аса сразу отвел его в сторону, прежде чем врач успел поговорить со мной. Я смотрела, с нетерпением дожидаясь возможности рассказать, что случилось, чтобы они приняли меры и Роджер не смог бы навредить Даллас или найти Релма.

Доктор вынул телефон и минуту с кем-то разговаривал, озабоченно поглядывая на меня. Он что, звонит Роджеру? И вообще, станет ли Программа обращаться в полицию? Доктор Беккет закончил разговор, прошел мимо Асы и остановился передо мной. Я машинально тронула шею.

Он улыбнулся извиняющейся, но теплой улыбкой.

– Оставьте нас ненадолго, – коротко бросил он хендлерам. Они переглянулись, но вышли. В маленькой белой палате остались только я и хороший доктор. Меня охватила паника – вдруг Беккет тоже примется меня душить, как Роджер. Я беззащитна. Мне страшно.

– Должен признаться, – начал Беккет, – я шел сюда, ожидая Майкла Релма. Я разочарован, что он не пришел за тобой. Видимо, он тебя все-таки не любит.

От язвительных слов стало обидно, но у меня было важное дело.

– Вы не можете не наказать Роджера за такое, – сказала я после затянувшейся паузы. Голос звучал полузадушенно, слабо. – Он психопат, он угрожал убить Даллас и Релма. Я знаю, что хендлеры у вас резвятся как хотят, но даже вы должны знать какие-то границы.

– Все необходимые меры приняты.

Я засмеялась, но тут же схватилась за свою несчастную шею, стараясь утишить боль. Все-таки сумасшедший здесь персонал, а не мы, пациенты.

– Значит, ему все сойдет с рук, – сказала я, – как в тот раз. – Я посмотрела прямо в глаза Беккету: – Он шантажировал пациенток, заставлял заниматься с ним сексом в обмен на воспоминания.

У Беккета вытянулось лицо:

– Это что, слухи? Откуда ты знаешь?

– Я же была пациенткой Программы, не забыли? Я стала жертвой Роджера.

– У тебя остались недозволенные воспоминания?

– Да о чем вы думаете? Беккет, он насиловал несовершеннолетних девочек! Кому, на фиг, дело, что он сохранял им одно воспоминание без контекста? Они теряли несравненно больше! Это должно быть отражено в каких-то рапортах, ведь Роджера уволили еще до моей выписки!

Беккет озадаченно заморгал. Я не верила глазам.

– Доктор Уоррен все об этом знает, – настаивала я. – Релм сломал руку этому подонку. Роджера уволили и вывели из больничного корпуса с вещами. Почему его снова взяли в Программу?

– Никто его не брал, Роджер не работает в Программе – по крайней мере официально, как, кстати, и доктор Уоррен. Ее уволили после того, как ты пустилась во все тяжкие. – Беккет выдохнул и осторожно начал: – Слоун, нам надо поговорить о медсестре Келл.

Мне стало ужасно стыдно.

– Как она?

Доктор Беккет покачал головой:

– Ну, не блестяще, сама понимаешь. Ей наложили несколько швов. Это так ты отплатила женщине, которая пыталась тебе помочь? И после этого ты будешь утверждать, что ты не больна?

– Я не хотела ей навредить, – призналась я. – Я лишь хотела увидеть Даллас. То, что вы делаете, неправильно – нельзя превращать нас в зомби.

Доктор Беккет фыркнул:

– Какие зомби, Слоун? Ты же видела Лейси! Пациенты в прекрасном состоянии, просто… менее склонны к насилию, не рвутся покончить с собой. Неужели ты этого не видишь?

Мы словно говорили на разных языках. Похоже, Беккет действительно верит в чушь, которую несет.

– Тогда оставьте меня в покое, – сказала я. – Мне неизвестно, где Релм, да и в любом случае я бы вам не сказала. Пусть он меня предал, но он хотя бы не гребаный сказочник.

Доктор Беккет некоторое время сидел неподвижно, и улыбка Чеширского кота растянула его губы.

– Бедняжка, – сочувственно произнес он. – Тебе действительно не помочь.

Он мягко провел по моей щеке.

– Поспи, Слоун, – пробормотал он. – Я сделаю, что смогу, чтобы помочь Даллас.

Как по сигналу, дверь открылась, и вошли двое хендлеров, едва слышно заговорив с доктором. Беккет оглянулся на меня с сомнением, но и с некоторым беспокойством.

– Очистите сектор, позвоните охране, пусть обыщут территорию. До завтра, пока не придет хирург, дополнительный пост у изолятора.

Хендлеры, как безмозглые рабочие муравьи, отправились исполнять задание.

– Что, вот так все и закончится? – окликнула я Беккета. – Удалите наши воспоминания и сделаете вид, что мы вообще не существовали?

– Поверь мне, Слоун, – сказал доктор, – я был бы счастлив, если бы все было так просто. Ты не представляешь, какой пиар-кошмар устроила нам ты с твоим бойфрендом! Но Программа и не от такого оправлялась. Подростки будут продолжать убивать себя, а мы будем их спасать. Таков новый порядок вещей. Я рад, что в этой борьбе я на правильной стороне.

– Ошибаетесь.

– Да что ты знаешь? – В голосе доктора прорвалось раздражение, подпортив невозмутимый фасад. – У тебя депрессия, бред, здесь на твое мнение плевать хотели… – Он замолчал, справляясь с собой. – Увидимся по ту сторону, Слоун. Уверен, ты будешь куда приятнее.

На этом Беккет вышел и запер меня в обитой войлоком палате, вернувшись к служению Программе.

 

Глава 7

– Джеймс, – прошептала я, желая, чтобы звук его имени соткал из воздуха самого Джеймса. Я могла только представлять его лицо, голубые глаза и голос. Джеймса рядом нет и никогда не будет. Я лежу в палате одна, руки привязаны – верный способ мигом нажить клаустрофобию.

В тишине мне казалось, что мутится рассудок. Сколько времени прошло после того, как я напала на медсестру Келл – несколько часов, сутки? Понять невозможно – окон нет. Ничего нет. Незнакомая медсестра дважды заходила помочь мне воспользоваться туалетом. В последний раз она переодела меня в жесткую серую пижаму, но не сказала ни слова. Я чувствовала, что она меня ненавидит. Может, она подруга Келл? Однажды я чуть не спросила о пострадавшей, но передумала. Я не имею права спрашивать – я же сумасшедшая, напавшая на сиделку.

Теперь я привязана к койке, зову своего бойфренда по имени и всерьез жду ответа. Наконец за дверью раздались шаги – тяжелые, не тихие как у медсестер. Еще какой-то шум, значит, людей несколько. Я невольно улыбнулась: за мной пришли! Джеймс и Релм наконец пришли меня спасти!

Я вытянула шею и приподняла голову, чтобы видеть дверь. Я выйду отсюда! В голове закружились мысли – рассеянные, хаотичные, они натыкались друг на друга. Я не дам их стереть! Я начала кричать.

– Я здесь! – вопила я, не обращая внимания на кашель. – Джеймс! – Горло саднило после нападения Роджера, но я не хочу, чтобы они прошли мимо. По замку провели картой, дверь пискнула – я почти свободна!

Дверь распахнулась, и спустя секунду я поняла, что передо мной не Джеймс и даже не Релм. Вошел парень в белом халате и с прилизанными светлыми волосами, а за ним еще двое, почти копии друг друга. Улыбка исчезла с моего лица. Бабочки в животе вспыхнули и мгновенно обратились в пепел отчаяния.

– Нет, – я медленно покачала головой, – нет.

Хендлер бесстрастно шагнул в палату и начал расстегивать мои ремни, действуя уверенно, но не причиняя боли.

– Мы сейчас отправимся в маленькое путешествие, мисс Барстоу, – начал он, будто я сама не понимала. – Я помогу вам встать, и вы пойдете с нами, о’кей?

– Куда? – спросила я.

– Вас ждет один доктор.

Я позволила поднять себя, обрадовавшись, что снова стою на ногах. Волосы на затылке сбились, я смущенно пригладила их рукой, когда мы выходили. Я не увижу доктора Беккета – меня ведут к хирургу. Мне сделают лоботомию.

Один из хендлеров отстал, видимо, заняв пост у комнаты Даллас. Все вокруг казалось нереальным – стены, белые халаты, запах мыла, боль в запястьях. Я будто вязла в дурном сне, от которого никогда не проснусь. Когда из меня сделают новую Слоун, я настоящая – та, кто я сейчас, – будет заперта в обитой войлоком белой палате? Я буду вечно ждать Джеймса. По щеке потекла слеза, я судорожно вздохнула. Сухие губы начали трескаться, когда я заплакала. Страх был настолько громаден и кромешен, что я позволила себе укрыться в воспоминаниях о Джеймсе, как в последнем убежище.

– Слоун, – говорит Джеймс, улыбаясь, – ты должна научиться плавать.

– Угу. – Я сделала радио в машине погромче. Джеймс игриво ударил меня по руке.

– Я не шучу, – настаивал он. – Вдруг тебе придется спасаться?

Я со смехом повернулась к нему:

– От кого? От акул?

– Кто его знает.

– Ну, акул мне все равно не обогнать. Я не умею плавать и вполне счастлива, зато я прекрасно прыгаю по скалам. Надо будет как-нибудь тебе показать.

– Как мне не нравится, что ты боишься, – сказал Джеймс. Улыбка пропала, голос звучал серьезнее. Мы ехали к границе, где нас дожидались Лейси и Кевин, чтобы всем вместе присоединиться к мятежникам. В каждой минуте нормальной жизни сквозил подавленный страх. Вряд ли это когда-нибудь пройдет. – Не хочу, чтобы ты чего-то боялась, – продолжал Джеймс. – Я хочу, чтобы ты боролась. За все. Всегда. Иначе победят они.

Я с трудом проглотила слюну – «они» означало людей Программы.

– Я боролась за тебя, – буркнула я.

Джеймс дернул плечом.

– Ну да, а теперь я хочу, чтобы ты научилась плавать.

– Ни за что.

Джеймс включил дворники – начался мелкий дождь – и покачал головой, будто такой упрямой ослицы в жизни не встречал.

– Однажды, – сказал он, – я найду способ убедить тебя послушаться.

Я открыла глаза. Бесконечные коридоры. Голые белые стены сменились серыми – значит, мы в хирургическом отделении. Я никогда не плавала с Джеймсом. Он был прав – я слишком боюсь, всегда и всего. Я поглядела вправо и влево на хендлеров, ведущих меня вперед, к концу жизни, которую я знаю.

Больше бояться нельзя. Надо прыгнуть и поплыть.

– Вы хоть отдаете себе отчет в том, что делаете? – спросила я одного из хендлеров. – Я ведь даже не больна. Это делается, чтобы заткнуть мне рот.

Ни один из них не взглянул на меня, хотя хендлер справа чуть прищурился. Был бы здесь Аса, он бы мне помог. Но меня сопровождают два незнакомца, с которыми я веду свой последний разговор перед встречей с хирургом. Я рванулась, но хендлеры держали меня крепко.

– Идемте, – мягко сказал один из них, будто и впрямь разговаривая с сумасшедшей.

– Неужели вы сознательно в этом участвуете? – прошипела я на него. – Помогаете уничтожать людей? Что, если бы я была вашей знакомой, вашей сестрой? А если бы вы сами оказались на моем месте?

Хендлер повернул голову, его губы дрогнули – видимо, заранее заготовил какой-то ответ, но я воспользовалась моментом и бросилась на него, врезавшись плечом и чуть не сбив с ног, одновременно вырвав руку у другого хендлера. В тапках-носках я поскользнулась, но и в этом оказался плюс – я нырнула, и хендлер, пытавшийся меня схватить, промахнулся.

Я кинулась бежать – сперва скользила, потом немного освоилась – и выскочила за дверь, ведущую в главный коридор. Хендлеры кричали – и мне, и в свои рации. Отсюда, конечно, не сбежать, но я не пойду на смерть покорно, как животное. Если уж так суждено, меня потащат, отбивающуюся и кричащую. Я им задам!

Снова оказавшись среди белых стен, я побежала изо всех сил. Я не знала, насколько отстали хендлеры, и не желала оглядываться, боясь, что страх свяжет мне ноги. Я бежала, ежесекундно ожидая разряда из тазера, но понимала – ни за что не остановлюсь.

Последний поворот – и я вижу спины нескольких охранников. Мне стало нечем дышать, в животе лег тяжелый камень. Все кончено. Я уже хотела закричать и драться насмерть, но вдруг догонявшие хендлеры замолчали, вслушиваясь в то, что говорили им по рации, и переводили взгляд с меня на то, что происходило впереди. Я стояла в замешательстве, дрожа от адреналина, пока не услышала обрывки разговора. Я поняла, что секьюрити нет дела до меня и криков хендлеров, потому что они заняты беседой, вернее, активно пытаются выставить кого-то из холла.

Я пошла к ним, зная, что попаду прямо в лапы охраны, но надеясь, что это каким-то образом послужит моему спасению. Я оглядывалась на хендлеров, мявшихся на месте и явно разрывавшихся между возможными вариантами. Один из охранников повысил голос, повторяя, что комментариев не будет. Боже мой!..

Я побежала вперед, стараясь заглянуть за шеренгу широкоплечих мужчин. Кто-то кричал, что не позволит себя выгнать; я узнала голос и остановилась у двери на лестницу, переполняемая неимоверным облегчением.

Один из охранников шагнул вперед, и в просвете показался Келлан – темноволосый, с живыми глазами.

– Келлан! – крикнула я, правда, недостаточно громко, чтобы он услышал, – я осипла от слез. Я спасена. Репортер не допустит, чтобы мне сделали лоботомию.

За Келланом стоял оператор с камерой, снимавший всю сцену, хотя один из охранников постоянно закрывал ему объектив и отталкивал камеру в сторону. Из последних сил я встала на цыпочки и вскинула руки, чтобы привлечь внимание репортера, и в этот момент дверь на лестницу с громким щелчком приоткрылась. Не успела я ничего понять, как чья-то рука схватила меня за локоть и втащила на лестницу. Дверь с грохотом захлопнулась.

 

Глава 8

– Господи, Слоун, – сказал Джеймс, оттащил меня к себе за спину и подсунул под дверь монтировку. Без дальнейших слов он крепко обнял меня и прижался губами ко лбу. Некоторое время мы стояли в холодной бетонной лестничной шахте.

Я даже не могла его обнять – дрожали руки. Я медленно коснулась рукава его рубашки, а затем и теплой кожи. Я подняла голову и стала вглядываться в голубые глаза, лохматые золотистые волосы и успевшую отрасти светлую бородку. Это Джеймс из моих воспоминаний. Может, он тоже воспоминание?

– Ты настоящий? – дрогнувшим голосом спросила я. Мне даже показалось, что у меня галлюцинации, что мне сделали лоботомию, и это все реактивный психоз. Но пальцы коснулись шрамов на бицепсе Джеймса, я и поняла – это он. Застонав, я упала ему на грудь.

– Я здесь, – прошептал Джеймс, держа меня крепко и надежно. – Я здесь, Слоун. Я же сказал, что приду за тобой. А теперь, – он наклонился ко мне, – надо выбираться отсюда. Твой друг-репортер пока удачно всех отвлекает, но бежать надо немедленно. Ты сможешь бежать?

Я кивнула и вытерла лицо, но никак не могла отпустить руку Джеймса, боясь, что он исчезнет, и тогда меня схватят и потащат обратно в серый коридор. А вернуться туда я не могу. Просто не могу.

– А Даллас? – вспомнила я. – Она у них, и ей собираются…

– Я уже отправил за ней человечка, – послышался голос с нижней площадки. Я взглянула туда и увидела Релма в белом халате, с прилизанными волосами. От этого зрелища меня буквально замутило. Релм-хендлер. Релм в своем настоящем обличье. – Как только вы выйдете с территории, Аса приведет Даллас вниз, – сказал Релм. – Он дал мне свою карту-ключ, и в суматохе мы смогли войти сюда незамеченными. Блестящий план, позволь похвастаться, – улыбнулся он.

Я отпустила руку Джеймса и пошла вниз по ступенькам. Лицо пылало, как в огне. Релм просветлел лицом при моем приближении. Остановившись на площадке, я оглядела его. Неровный шрам на шее чуть выше белого воротника. Кожа вовсе не такая уж бледная, черные круги под глазами почти не заметны – не то грим, не то ему просто идет форма хендлера.

Я с силой ударила его по лицу. Слезы покатились у меня по щекам. Ладонь стала горячей. Релм постоял, потупившись, затем медленно выпрямился. Глаза у него увлажнились.

– Извини, – сказал он, все поняв. Я подалась ближе.

– Я тебя не прощу, – зарычала я. Кто-то тронул меня за руку, отчего я вздрогнула. Обернувшись, я увидела Джеймса.

– Нам надо идти, – мягко сказал он, с сочувствием глядя на Релма. Джеймс знает, что Релм на самом деле хендлер? Знает и пришел сюда в его компании?

Пальцы Джеймса переплелись с моими, и он кивнул, словно прося ему доверять. Я подчинилась. Он потянул меня вперед, мимо Релма, хотя я порывалась сказать что-то еще. Ладно, отложим. Мы потопали по ступеням, Релм, прилично отстав, шел сзади. Мы уже были у самого выхода, когда наверху дверь на лестницу затряслась, скрежеща монтировкой. Погоня. Джеймс сжал мою руку, и мы выскочили из здания на палящее солнце, сразу ослепившее меня. Щебень дорожки больно впивался в тонкие подошвы больничных тапок, но я шла, не представляя, куда меня ведет Джеймс. В здании заревела сирена – во мне возник острый страх. Нам не выбраться. Нас не выпустят!

– Туда, – сказал Релм, сразу оказавшийся сзади, указывая мимо моего плеча влево. Он легко мог меня обогнать, но он старался меня прикрыть. Сбоку от корпуса проходила узенькая дорожка, из-за угла высовывался белый фургон. Я слышала, как тела ударились о металлическую дверь: хендлеры буквально вывалились из здания. Легкие горели, но я бежала, зная, что речь идет о жизни и смерти.

Впереди была парковка, заполненная примерно наполовину, но мы бежали к боковой дорожке. Рядом с фургоном мелькнул белый халат; я напряглась всем телом, оступилась и упала бы, если бы Джеймс не подхватил. Хендлер привез кого-то на кресле и отодвинул дверцу фургона. У меня вырвался крик, потому что эти светлые дреды я узнаю где угодно. Я смотрела, как Аса сажает в фургон Даллас, обмякшую и бессильную, будто ей ввели сильный седатив. Вдалеке послышались полицейские сирены, и я отлично понимала, что не желаю тут торчать, когда они приедут.

Пусть Программа изначально порочна, я не стану рисковать тем, что власти мне не поверят. Пока они разберутся, я в этом хаосе могу вновь очутиться в лечебнице. Я не наивна и знаю, что Программа не остановится ни перед чем, лишь бы я замолчала навсегда.

– Быстрее, Слоун, – задыхаясь, сказал Джеймс, на бегу оглянувшись и рванув так, что мои ноги оторвались от земли, и я буквально пролетела за ним пару шагов. Видимо, хендлеры приближались. Мне казалось, я чувствую, как они дышат мне в затылок. Даллас однажды сказала, что из Программы вытащить невозможно – они пытались. Джеймс тогда сказал, что не так пытались. Я очень надеюсь, что он понял, как делать это правильно.

Мы свернули за угол. Аса был уже за рулем, мотор работал. Он сорвал с себя белый халат, пристегнулся и включил мотор. Фургон открыт, свобода так близко, что я уверена – у нас получится. У нас должно получиться.

Я услышала, как двинулся рычаг переключения скоростей, и на секунду испугалась, что Аса нас бросит, но кто-то схватил меня за пижаму на спине и швырнул вперед. Я потеряла равновесие, споткнулась и ударилась животом о подножку фургона. Вокруг суматоха, машущие руки, старающиеся меня схватить, невозможно понять, что происходит. По инерции я вкатилась в фургон, и дверь с грохотом захлопнулась.

Релм упал рядом, и мы лежали плечом к плечу. С визгом шин фургон рвался вперед. Легкие горели, в боку ужасно болело. Может, у меня что-то было повреждено внутри, но в таком состоянии точно не понять.

– Спасибо, чувак, – сказал Джеймс. Щеки у него раскраснелись, волосы мокрые от пота. Я повернула голову: он обращался к Релму, который силился отдышаться. Тот вяло помахал рукой. Именно Релм забросил меня в фургон. Я отвернулась, не в силах смотреть ему в лицо, пусть даже он только что спас мне жизнь.

– Слоун?

Я улыбнулась, узнав голос, и приподнялась, застонав от резкой боли в боку, но оттолкнув руку Релма, пытавшегося помочь. Даллас сидела сзади, пристегнутая ремнем безопасности поверх серой пижамы. Марлевой нашлепки на ней не было, и от облегчения я не могла сдержать смех. Успели.

Я хотела обнять ее, но фургон летел с сумасшедшей скоростью, и я не решалась встать. Джеймс пересел на переднее сиденье, подсказывая Асе, куда ехать. Мой друг хендлер теперь тоже беглец, и по его бескровным щекам я видела, что он это знает.

Бок снова пронзило болью, и я приподняла край пижамы посмотреть. Там оказался багровый синяк размером с кулак с малиновым пятном в середине. Я быстро поправила куртку, вспоминая, какие важные органы у нас справа.

– Релм, помоги ей пересесть на сиденье, – попросил Джеймс. Я посмотрела на него. Увидев мое лицо, он нахмурился: – Ты в порядке?

Он что-то сказал Асе и, хватаясь за сиденья, подошел меня поднять. Я молча позволила Джеймсу себя передвигать, прикусив губу, чтобы удержаться от крика в потревоженном боку. Релм пролез вперед и сел рядом с Асой.

Я осторожно запахнулась в пижаму и опустилась на сиденье рядом с Даллас. Джеймс обеспокоен, но он то и дело поглядывает в окно, не едут ли за нами полицейские – или, хуже, хендлеры. Я взглянула в зеркало заднего вида над Асой и закричала не своим голосом:

– Погоня!

Сзади все наши маневры повторяла черная машина, обгоняя большинство автомобилей. Вот она свернула за нами. Меня охватил ужас.

Джеймс мельком взглянул на черную машину и успокаивающе взял меня за руки.

– Это Келлан, – сказал он. – Все нормально, это Келлан. – Я удивленно посмотрела на него. – У меня же осталась его визитка, – пояснил Джеймс. – Он помог вас вытащить.

Я посмотрела на машину, но через тонированные стекла водителя было не разглядеть. Столько всего случилось, что я не знала, о чем спросить сначала. Я уронила голову на грудь Джеймсу, счастливая, что он рядом, и еще более счастливая вернуть себе свободу. Однако невольно закрадывалась мысль, надолго ли.

– Куда мы едем? – спросила я, обняв Джеймса. Я вздохнула, когда он погладил меня по волосам, и напряглась, когда ответил Релм.

– В Орегон, – тихо сказал он. Я с трудом выпрямилась, гневно глядя на него. С ума сошел?!

– Там же наверняка засада! Я не вернусь домой, ведь родители сдали меня в Программу!

– Другого выбора у нас нет.

– А как тебе доверять? Ты же хендлер! Ты позволил им меня забрать! – Я с трудом удержала слезы, живо вспомнив пережитое предательство. Даже если простить Релму былые грехи, он не вывел нас из дома на ферме. Он отыскал нас для Программы – и исчез, когда больше всего был мне нужен.

Релм опустил голову.

– Я не позволял им тебя забрать, просто не смог помешать. Кас рассказал мне о своей сделке. Если бы я не ушел, загребли бы всех. Я выручил Джеймса. – Он повернулся ко мне. На щеках играли желваки. – Я сделал это ради тебя, поэтому можешь спокойно мне доверять.

Джеймс крепче обнял меня, пробормотав, что Релм прав, но мне этого было мало. Меня необъяснимо остро злило то, что Релм хендлер, что его не было на ферме, но это не все. В памяти мелькнул обрывок воспоминания, и я повернулась к Даллас, уверенная, что это как-то связано с ней. Но память молчала. Я посмотрела на Релма. Воспоминание стерто! Программа отчасти стерла причину, почему я на него злюсь. Что же еще он мог натворить? Я отказываюсь верить ему из-за преступлений, о которых не помню, – не такая я добрая.

– Значит, в Орегон, – сказала я, взбешенная, что Программа вообще посмела лезть в мои воспоминания. – А потом? Сколько времени пройдет, прежде чем нас снова схватят?

Аса взглянул на Релма, явно тоже тревожась об этом. Да, влип парень, ничего не скажешь. Каким бы ни был его долг перед Релмом, Аса здорово испортил себе биографию, сбежав с группой полупомешанных мятежников.

– Не знаю, – серьезно сказал Релм. – Но домой ты не отправишься. Мы едем в Орегон кое с кем встретиться. С другом. Возможно, единственным, который у нас остался.

– Как его зовут? – Не представляю, чтобы кто-то захотел встать на нашу сторону. Даже ради долгов перед Релмом.

Релм печально улыбнулся и отвернулся, глядя вперед.

– Ивлин Валентайн.

 

Глава 9

Дома в Орегоне выглядели как прежде. Когда мы въехали в городок, меня охватила ностальгия. Я всю жизнь каталась мимо этих пастбищ, мы всей семьей ходили в походы и жили в палатке. Потом мы выбирались на природу с братом и, пусть я этого не помню, с Джеймсом.

Глаза закрывались от усталости, но синяк на боку ужасно болел. Джеймс на заднем сиденье говорил с Даллас – ее односложные ответы мало облегчали наши страхи. Она нездорова, и серьезно. Все без слов понимали – надо за ней присматривать, чтобы не выпрыгнула из мчащегося фургона.

Релм звонил Келлану, но нам мало чего рассказал. Разговор звучал довольно угрюмо, а на прощание было сказано: «Посмотрим». Я думала, наши лица будут на всех телеканалах и сканерах, но, видимо, Программа решила утаить инцидент. Нет даже «Эмбер алерт» по нашу душу.

Сиденье дрогнуло, когда Джеймс схватился за спинку и перебрался ко мне. От легкого толчка страшно заболел бок, и я скрипнула зубами, чтобы не вскрикнуть. Скрыть это я не успела, и Джеймс осторожно повернул меня лицом к себе.

– Что случилось? – серьезно спросил он. Заметив, как я оберегаю правый бок, он обвиняюще уставился мне в глаза: – Ушиблась?

Сидевший впереди Релм сразу обернулся. Ну все, сейчас начнется представление.

– Приложилась о фургон, – сказала я пересохшими губами. – Не буду лгать, чертовски больно. Аса, – обратилась я к хендлеру, чуть улыбнувшись, – у тебя обезболивающего не найдется?

Аса взглянул в зеркало заднего вида.

– Несколько ампул торазина, но тогда ты долго проспишь.

Я покачала головой. Может, мы временно обогнали преследователей, но если я засну, я буду беспомощна. Нельзя так рисковать. Вряд ли я вообще когда-нибудь смогу заснуть.

– Пусть он сделает тебе укол, – прошептал Джеймс. Едва касаясь, он кончиками пальцев провел по синяку, и я вздрогнула. – Я не смогу поцеловать так, чтобы все прошло.

– Это я тебя толкнул, – тихо сказал Релм. – Моя вина.

Взглянув на него, я подавила поднявшуюся во мне волну симпатии, отказываясь сказать ему хоть одно ласковое слово. Иначе не знаю, сколько еще он у меня заберет.

– Не глупи, – отозвался Джеймс вполне дружелюбно. – Ты спас нам жизнь. Аса, можешь передать мне шприц? – Я умоляюще взглянула на Джеймса, но он решительно покачал головой: – Я пригляжу, чтобы с тобой ничего не случилось.

Мы смотрели друг на друга, зная, что он уже обещал это раньше. Так мы и живем, давая невыполнимые обещания, чтобы надежда прожила еще немного. Надежды, как сказал Артур Причард, иногда достаточно, чтобы выжить.

Я кивнула и закатала рукав пижамной куртки. Аса передал шприц, и Джеймс, напрягшись, очень сосредоточенно занес его, как копье. Если бы бок так не болел, я бы засмеялась.

– Подожди, – вмешался Релм, перелезая назад и отбирая шприц у Джеймса. – Иисусе, ты же не панцирь насквозь пробиваешь. – Он сунулся между нами, и от его близости мне стало невыносимо тоскливо. Он уже снял халат, но волосы по-прежнему были гладко зачесаны на пробор, украшая хозяина не по заслугам. Я еще сильнее возненавидела за это Релма.

– Так, – тихо произнес он, пряча взгляд. Проведя теплыми, нежными пальцами по моим мышцам, он взялся за предплечье и приподнял мою руку. – Вдохни, – прошептал он слишком мягко. Слезы выступили на глазах, и я сжала губы, чтобы не заплакать. Не хочу, чтобы Релм был здесь. Не хочу боли и сожаления. Не хочу любить его и ненавидеть одновременно.

Почувствовав укол и глубокое жжение там, где вошла игла, я вскрикнула. Но виной тому был не укол, и Релм это знал. Когда он вытащил иглу, я закрыла лицо руками и заплакала обо всем, что потеряла за последние месяцы. О том, как меня предавали и попирали мои права. Я чудом спаслась от лоботомии! Впереди в жизни только мрак, поэтому я плакала.

Релм встал, и Джеймс снова оказался рядом, шепча, чтобы я выплакалась. Он помог мне лечь к нему на колени. Я прижалась к Джеймсу – бок все еще болел – и несколько раз судорожно всхлипнула. Торазин начинал действовать, обволакивая меня дремотой. На этот раз я не стала сопротивляться успокоению.

– К Ивлин доедем через час, там можно будет отдохнуть, – сказал Релм, сидя впереди. Помолчав, он добавил: – Если она нас впустит, конечно.

Металлическая дверь со скрежетом отъехала, и я, вздрогнув, проснулась. Бок уже не болел, но казался жестким и припухшим, и на секунду я вообразила, что пресс у меня затвердел, как окаменевшее дерево.

– Несите в комнату, – скрипуче сказал женский голос с легким немецким акцентом. Должно быть, это Ивлин Валентайн. Сильные руки подхватили меня и подняли с сиденья. Голова легла Джеймсу на грудь. Я силилась проснуться, но глаза слипались – действовал торазин.

– Попытка суицида? – спросила врач.

– Нет, – ответил Релм. Я с трудом приоткрыла глаза и увидела крытый дранкой маленький коттедж. Меня несли ко входу, увитому плющом. Казалось, дом старается спрятаться среди деревьев. – Девушка просто расстроена, – добавил Релм. – Мы едва не опоздали ее спасти. А вот другой, Даллас, нужна ваша помощь.

Врач вздохнула и пробормотала что-то, чего я не разобрала. Я слабо повернула голову, но перед глазами все плясало, пока Джеймс меня нес. И еще я никак не могла отдышаться.

– Здравствуй, милая. – Голос рядом со мной. Высокая худая женщина в очках. Ей за шестьдесят, у нее жесткие каштановые волосы и родинка сбоку на носу. Она улыбалась. Зубы желтые и кривые, но улыбка искренняя. Мне Ивлин Валентайн сразу понравилась. – Не старайся говорить. – Она нетерпеливо махнула рукой. – Тебе надо выспаться. Я только посмотрю твой бок – надо проверить, все ли там в порядке.

– С ней все будет нормально? – Джеймс даже не пытался храбриться. Он совершенно без сил, и если бы несли не меня, я бы поддержала его и заверила, что все прекрасно.

– Наверняка, – сказала врач, и я почувствовала, как она откинула мне волосы с лица. Я словно поплыла в воздухе – Джеймс повернулся, чтобы пронести меня в дверь, и нас поглотила тьма. Окна были занавешены, над головой включился свет. – Так, большая гематома, сейчас потыкаем и убедимся, все ли нормально. – Она потрепала меня по плечу, давая понять, что шутит. – Клади ее сюда.

Я ощутила приятно холодные простыни – Джеймс уложил меня на узкую кровать. Я была заторможенной, слабой, но больше всего боялась оставаться с кем-нибудь, кроме Джеймса. Я схватила его за рубашку, чтобы он не уходил. Он присел на кровать, взял мою руку и прижал к губам.

– Все, кроме блондинчика, вон, – сказала доктор, выгоняя Релма и Асу. – Прежде всего давай-ка снимем с нее этот отвратительный цвет, – обратилась она к Джеймсу, и он начал стаскивать пижамную куртку, сгибая мои руки. Ивлин опустилась на колени, осмотрела синяк и действительно потыкала в него, отчего я не сдержала стона. Она извинилась, но потыкала еще несколько раз в других местах. Потом подошла к комоду и достала ярко-розовую футболку. – Помоги ей надеть, – попросила она Джеймса. – Не могу видеть ее в сером.

– С ней все нормально? – напряженно спросил Джеймс.

– Контузия, синяк. Несколько недель нужно поберечься. Насколько я могу судить, основная травма у нее психологическая. – Доктор взяла маленький деревянный стул и присела у кровати. Она посмотрела на меня и Джеймса. – Сочувствую, вы многое вытерпели, но, возможно, вы сможете мне кое-что объяснить. Например, как, черт побери, Майкл Релм меня отыскал.

Я не ответила, отдав инициативу Джеймсу, только несколько раз расширила глаза, чтобы окончательно проснуться.

– Когда нас забрали из фермерского домика, – начал Джеймс, – Релм оказался в фургоне, куда меня посадили. Он был одет хендлером. Еще там был Аса. Они привезли меня в какой-то подозрительный мотель недалеко от больницы. Никто не знал, что Аса был в фургоне, поэтому в Программе не заподозрили, что он каким-то боком причастен. Жил я в мотеле под тщательным прикрытием, ведь для Программы я бесследно исчез. В общем, Релм меня спас. – В груди у меня возникла боль – не знаю, что мне надо услышать, чтобы я простила Релма. Просто не представляю. – У меня случайно осталась визитка журналиста, – продолжал он. – Мы с Релмом с ним встретились и попросили помощи, пообещав такой репортаж, какого у него еще не бывало, но только после освобождения Слоун. – Джеймс пожал плечами. – Релм пожертвовал вами, Ивлин. Он сказал, что договорится для Келлана об интервью, если он нам поможет.

Хорошее настроение Валентайн мгновенно испарилось, и она бросила совсем не добрый взгляд на дверь, за которой ждал Релм. Он как-то рассказывал, что Ивлин очень хорошо к нему относилась. Но если она прячется от Программы, какое право он имел ее раскрывать? Похоже, Релм вообще присвоил себе многовато прав.

Джеймс продолжал:

– Келлан предложил войти в больницу и устроить там переполох. Раньше он уже пытался проникнуть в корпус и знал, что сбежится охрана и его остановят. В это время мы с Релмом и вошли незаметно. Конечно, мы не ожидали, что Слоун попытается прорваться самостоятельно, но, похоже, мы ее недооценивали. – Джеймс улыбнулся, но было видно, что он еще не до конца отошел от мысли, что мог меня потерять. Я не помнила свое первое пребывание в Программе, но на этот раз, если бы не Джеймс и Релм, меня бы не было. Настоящая Слоун Барстоу была бы мертва. Вряд ли я когда-нибудь вновь почувствую себя целой – или вспомню, что означает спокойно жить.

– А другая девочка? – спросила Ивлин, скрестив руки на груди. По ее лицу я не понимала, не то она просто деловита, не то здорово разозлилась.

– Даллас одна из нас, – сказал Джеймс. – Но раньше ее насиловали, и с ней все скверно. Не смотрите, что она нормально выглядит. Релм рассчитывает, что вы ей поможете.

– Похоже, Майкл Релм на многое рассчитывает, – заметила Ивлин. – Продолжай. – Нет, она точно злится. Хорошо, что торазин начал отпускать – или это действует адреналин? – потому что, по-моему, Ивлин Валентайн вот-вот выставит нас из своего дома.

– Мы планировали забрать Слоун и Даллас и ехать сюда, – сказал Джеймс. – Релм давно знал, где вы, поэтому и оставался в Орегоне, поближе к вам. Он ждал удобного момента, чтобы приехать. Я счел, что этот момент настал.

Ивлин молчала. В тишине я оглядывала ее спальню. Свет приглушенный, но необычный. На стенах картины – лесные пейзажи, написанные крупными мазками, постельное белье темно-зеленого цвета. Обстановка скромная, и я поняла, что своим появлением мы сломали Валентайн и без того с трудом налаженную жизнь. Она приютила беглецов.

– Я знала, что мое время придет, – серьезно сказала она. – Если перед своим уходом я смогу спасти еще нескольких детей, так тому и быть. Но как только Программа меня обнаружит, дом будет окружен. Вам нельзя долго здесь оставаться.

– Если вы поговорите с Келланом, – подался вперед Джеймс, – и расскажете свою историю, мы покончим с Программой! Релм говорит, вы знаете, как это сделать.

На губах Ивлин мелькнула улыбка, и она плотнее запахнулась в свой красный свитер.

– Майкл слишком высокого обо мне мнения. Программа уничтожит меня задолго до того, как правительство предложит мне защиту. Я слишком стара, чтобы бегать, и слишком устала. У меня много секретов – таких, которые я никогда не забуду. – Ивлин искоса посмотрела на Джеймса: – У тебя ведь тоже?

Из-за нашего побега я совершенно забыла, что Джеймс принял Панацею и теперь знает все о нас и о себе. Боже мой! Что ему известно?

– Я же не врач, – ответил Джеймс. – Уверен, мои секреты по сравнению с вашими ничто.

Ивлин подалась вперед.

– Ты здоров? – тихо спросила она. – Ты в состоянии сдерживать депрессию?

Джеймс неловко двинулся на стуле.

– Мне же оказали помощь, – сказал он. – С Релмом и кое-какими лекарствами самое худшее я поборол. Я сосредоточился на Слоун и делал все возможное, чтобы ее спасти. Было чертовски нелегко, но, кажется, худшее уже позади.

Ивлин кивнула:

– Не всем так повезло. Будь готов к тому, что воспоминания будут возвращаться и дальше, и некоторые будет непросто пережить.

– Я понимаю риск, но сейчас не об этом надо думать. Вы великодушно впустили нас к себе, но мне нужно знать… Ивлин, вы знаете, как покончить с Программой?

Она подняла взгляд к потолку, будто сдерживая слезы.

– Майкл не оставил мне выбора. И я не питаю иллюзий насчет щепетильности Программы. Они не остановятся ни перед чем, чтобы заткнуть мне рот. – Ивлин шумно вздохнула и откинулась на спинку стула, скрестив ноги. – Знаете, своих детей у меня не было, поэтому эпидемия не коснулась меня так близко, как других врачей. Это не значит, что я отнеслась к ней спокойно – я была в ужасе. Но, несмотря на все исследования, я не могла найти причину этой вспышки.

Ближе всего я подобралась к разгадке, когда в маленькой школе в Вашингтоне отравились три девочки, ночевавшие у подруги. Они стали одними из первых жертв эпидемии, и, кроме дружбы, их ничто не объединяло – ни генетические маркеры, ни родственные связи. Одна из них, шестнадцатилетняя, с девяти лет жила на антидепрессантах. У нее диагностировали миллион заболеваний и назначили лечение, чтобы она могла учиться в школе. Я считаю, что именно коктейль из лекарств в конечном счете и вызвал у нее суицидальные мысли. Что она сказала подругам, почему они захотели умереть – тайна, но с того дня все и пошло. Репортажи, статьи, подражания – все происходило так быстро, что уже никто не интересовался, почему подростки решили убить себя; речь шла о том, как их остановить. Начался настоящий мировой психоз… По крайней мере, это мое мнение. Предлагались и иные теории, но теперь это уже разговоры в пользу бедных с тех пор, как появилась Программа. – Ивлин картинно развела руками. – И сразу всех спасла.

Я жадно впитывала сказанное Валентайн, сопоставляя с тем, что видела и испытала. Не могу сказать, что полностью согласна с Ивлин – я бы не сказала, что эпидемия выдумка, но доля правды в ее словах определенно есть.

– Я привязалась к Майклу, – ностальгически продолжала она. – У него доброе сердце, и он настоящий боец, однако он бывает жестоким и любит манипулировать. Это началось после того, как его лишили воспоминаний. Программа его не спасла, а лишь сделала хуже. Тогда-то я и поняла, что это не решение. Я начала думать над формулами и нашла способ вернуть воспоминания. Я дала Панацею Майклу, Кевину, Роджеру и Питеру. – Она часто заморгала, сдерживая слезы. – Питер не пережил возвращения памяти. Несмотря на все мои старания и помощь, он не смог. – Ее голос пресекся. Я отвела взгляд. – Он бы выжил, если бы я не дала ему Панацею. Я его убила – и поклялась никогда не рисковать так снова. Но… – Ивлин печально пожала плечами, – Программа узнала о Панацее, и со мной разорвали контракт. Я не стала дожидаться лоботомии и сделала все, чтобы защитить своих пациентов. Я уничтожила их личные дела и формулу препарата. Последняя таблетка была у Релма. Он не сказал вам, кому она предназначалась?

– Нет, – сказала я. Ивлин тихо фыркнула, и тут меня осенило: Релм украл таблетку Роджера! Тот все это время искал свою Панацею, а она была у Релма! Видимо, в конце концов Роджер его вычислил.

– А вы можете изготовить еще? – спросила я, думая о Даллас и гадая, поможет ей прошлое или убьет.

Ивлин медленно покачала головой:

– Я никогда этого не сделаю. Обрушить на пациента все плохие воспоминания сразу? Это все равно что своими руками убить подростка. Артур Причард носился с этой идеей, а я утверждала, что это ошибка, Панацея была ошибкой. Он мне не поверил.

Артур Причард, один, в серой комнате.

– Ему сделали лоботомию, – тихо сказала я. Джеймс дико на меня посмотрел. – Я видела его в Программе.

Плечи Ивлин чуть поникли.

– Мне очень жаль это слышать… Но факт остается фактом: Панацея никого не спасет. Это был всего лишь опыт наивной ученой. Надо было с самого начала запретить Программе стирать воспоминания. Ты спрашиваешь, знаю ли я, как уничтожить Программу? – Ивлин подняла взгляд на Джеймса. – Я не знаю, как заставить мир поверить нам, но если ваш журналист сможет разузнать о засекреченных Программой исследованиях, он найдет ответ. Причина распространения эпидемии – в самой Программе. Давление, повышенное внимание вызвали новый виток эпидемии, который они надеются сдержать, переустроив мир. Программа сеет самоубийства.

 

Глава 10

Время было уже позднее, и Ивлин разрешила нам отдохнуть в ее спальне, пока она посмотрит Даллас и остальных. Было как-то странно лежать в ее кровати, но в то же время я очень хотела проспать несколько часов рядом с Джеймсом. Мы мало говорили – что-то с облегчением пробормотали о том, что наконец-то мы вместе. Мне о стольком надо было расспросить, но за последние часы на меня обрушилась масса информации, и я боялась больше не вместить.

Не знаю, сколько времени прошло, когда Джеймс рядом со мной шевельнулся, сказав, что я сплю как мертвая. Я проснулась. Он включил свет, и все в комнате окрасилось в оттенок, который меня не украшал. Я взглянула на свою розовую футболку и серые пижамные штаны и через секунду вспомнила, где мы.

Меня словно волной обдало, и я вскочила с кровати, вздрогнув от боли в боку. Я проверила синяк – Джеймс выпятил нижнюю губу при виде гаммы красок. Он нежно меня обнял, а я поклялась, что со мной все в порядке (хотя болело чертовски), и поцеловала его в губы. Затем мы вышли из комнаты.

Далеко идти не пришлось. Я споткнулась на ровном месте и вытянула руку, чтобы Джеймс не шел дальше. В кухне за круглым столом в свете яркой лампы сидела Ивлин, а перед ней Келлан со своим оператором, записывающим интервью. Релм с Асой стояли поодаль. Релм встретился со мной взглядом и отвел глаза. Мы стояли и слушали, как Ивлин Валентайн рассказывает миру о Программе. Она говорила деловито, временами даже сухо, но ее слова вызывали доверие.

Когда они сделали перерыв, чтобы перенастроить камеру, я тихо пошла поискать Даллас. Она сидела в гостиной и смотрела на пустой телеэкран. Ивлин и с нее содрала серую пижамную куртку и выдала на редкость просторную футболку «Сиэтл сихокс». Даллас явно была не в своей тарелке – такой я ее еще не видела. Я присела рядом. Мы молчали. У нее задрожала губа, но Даллас тут же широко улыбнулась, сверкнув щелью между передними зубами. Я обняла ее за плечи, она прижалась ко мне, подавив плач, и мы уставились в экран выключенного телевизора. Мы сдружились, но сейчас слишком эмоционально травмированы, чтобы говорить о пережитом.

– Слоун, – тихо позвал Джеймс. Я оглянулась – он стоял в дверях, безупречно красивый (по крайней мере, для меня). Я поцеловала Даллас в щеку, отчего она засмеялась, встала и подошла к Джеймсу. Я не надеялась когда-нибудь услышать смех Даллас, и теперь мне стало почти как дома. Я взяла Джеймса за руку и повела его на кухню.

Интервью с Ивлин закончилось. Она очень устала и пробормотала, что приготовит чай. Я решила ей помочь, повернула ручку плиты – вспыхнул газ – и поставила на конфорку чайник. Кто-то тронул меня за локоть, отчего я вздрогнула. Это был Аса.

– Я хотел попрощаться, – негромко сказал он. В обычной одежде он выглядел как все – нормально. В нем нет ничего зловещего, тем более что глаза у него такие добрые.

– Как попрощаться? – не поняла я. – Мы же даже не поговорили толком, я о тебе ничего не знаю.

Аса улыбнулся и робко взглянул по сторонам.

– Не обижайся, – он показал на оператора, – но я так решил. В Сан-Диего есть девушка, которую я хочу навестить. Я планирую залечь на дно и переждать то, что начнется, когда дерьмо попадет в вентилятор. Я очень надеюсь, что у вас все получится.

– Знаю. – Я обняла его, оберегая свой ушибленный бок. Я не виню Асу за нежелание продолжать. Скорее, это даже доказывает его предусмотрительность. Мой бывший хендлер обошел комнату и со всеми попрощался, избегая, однако, репортера. Он обменялся рукопожатием с Джеймсом и обнялся с Релмом. Так же быстро, как появился в моей жизни, Аса ушел, сыграв свою роль в моем спасении.

Ночь получилась длинной. Мы с Джеймсом уклонились от телеинтервью в обмен на устное, из которого выйдет статья, – в основном из нежелания лишний раз тиражировать наши и без того засвеченные лица. Релм вообще отказался говорить, а к Даллас Келлан счел за лучшее не подходить: он получил все, что нужно, от нас с Ивлин. Валентайн простилась с ним не особо любезно; я видела, что ее гложет тревога. Ивлин выжидательно поглядывала на дверь и стискивала руки, но не просила нас уйти. Пока не просила.

Я вызвалась проводить Келлана до машины. Время приближалось к полуночи – сквозь листву деревьев поблескивали звезды. Кричали сверчки, квакали лягушки – когда вокруг столько голосов, невозможно чувствовать себя одинокой.

– Прости меня, – сказал Келлан. Я с удивлением взглянула на него, снова отметив, что глаза у него не черные, как в Клубе самоубийц.

– За что?

– За то, что не пришел быстрее. Джеймс рассказал, как близко ты была к…

Я справилась с комом в горле и перебила:

– Главное, вы пришли. – Я улыбнулась. – Важно, что сейчас я здесь.

– Они у нас вот где, – горячо заговорил журналист. – Я разыщу информацию об исследованиях, и вместе с заявлением Ивлин и рассказами очевидцев Программе не пережить пиар-удара. Клянусь тебе, Слоун, больше они у тебя ничего не заберут.

Надеюсь, Келлан прав. Я в него верю. Он гонялся за нами по всей стране, помог спасти мне жизнь – должно быть, он неплохой журналист, если ему под силу такое. Из дома вышел оператор с оборудованием, кивнув мне на прощание, и мы с Келланом обнялись. Я смотрела, как он садится в машину, готовый ехать дорабатывать свой убойный репортаж. Вдруг Келлан опустил стекло:

– Слоун, а если бы осталась Панацея – ну, если бы Ивлин сделала еще таких таблеток, ты бы приняла ее?

Я задумалась, покачиваясь с пяток на мыски. Травма от пребывания в Программе еще свежа, но мне кажется, это лишь малая часть боли, которую я вытерпела за последние месяцы. Что будет, если ко мне вернется все?

– Вряд ли, – честно ответила я. – Иногда единственная реальность – это настоящее.

Келлан улыбнулся, хоть и не без замешательства, и уехал от нас, мятежников. Оставил нас друг другу.

В доме было тихо. Джеймс, сидя на полу гостиной, тихо говорил с Даллас, лежавшей на диване. Меня тронула его мягкость и бережность в общении с ней. Вообще после приема Панацеи он изменился – стал более внимательным и чутким, а значит, мы с самого начала были вместе.

В кухне звякнула чашка. Я пошла на звук и смутилась, увидев за столом одного Релма. Дверь в спальню Ивлин закрыта. Когда я вошла, Релм оглянулся. Несмотря на желание выбежать, я присела напротив, набравшись смелости взглянуть ему в глаза.

– Однажды я сказал – лучше бы ты меня ненавидела, – сказал он. – Еще не поздно взять эти слова назад?

Не хочу, чтобы он острил – от этого мне только больнее. Я положила руки на колени и сжала кулаки в попытке справиться с эмоциями, грозившими вот-вот прорваться.

– Почему? – спросила я. – Если ты был хендлером и стер мои воспоминания, почему притворялся моим другом? Почему продолжал притворяться, когда меня выпустили из Программы?

Релм, задетый моими словами, печально опустил взгляд.

– Я выполнял свою работу и влюбился. Я делал все, чтобы тебя сберечь. А если просто – я эгоист. Думал, что смогу добиться от тебя ответной любви, если рядом не будет Джеймса. Надеялся тебя дожать.

– Я же тебя любила!

Релм печально улыбнулся:

– Не как его. – Он перевел взгляд на дверь в гостиную. – Кстати, неплохой чувак; мы даже поладили. Я ошибался – я никогда не смог бы полюбить тебя так, как он. Этот парень от тебя совершенно съехал с катушек.

Я засмеялась, положив руки на стол, – гнев улегся. Между мной и Релмом наверняка много чего было, просто я не помню. И не хочу помнить. Пусть все будет так, как сейчас. Я заключаю перемирие. Я пожелала спокойной ночи, хотя глаза Релма молили о продолжении разговора.

Джеймс широко улыбнулся при виде меня и похлопал по ковру, сказав, что занял мне местечко. Мы решили уехать рано утром. Ивлин давала нам свою машину, так что можно спрятаться где-нибудь в городе, пока Релм отвезет Даллас в Корваллис, где, по ее словам, у нее двоюродная сестра, которая приютит ее на первое время. Мы не знаем, достаточно ли сделали Ивлин и Келлан, чтобы покончить с Программой, но впервые мы близки к результату. И в этом есть утешение.

– Нам надо ехать.

Голос прорезал тишину, и я оказалась на ногах раньше, чем толком проснулась. Релм стоял в дверях, на рукавах рубашки коричневато-красные пятна. Я испустила крик ужаса, отчего Даллас и Джеймс подскочили в кроватях, ничего не понимая.

– Боже, ты живой? – Сперва мне показалось, что Релм ранен, и я принялась его осматривать, но, не найдя раны, взглянула на дверь спальни Ивлин. Кровь была не его.

Релм бесстрастно переждал мою суету и лизнул уголок рта, как бы не зная, с чего начать.

– Ивлин покончила с собой. Она… не хотела возвращаться в Программу. Оставила записку. – Он вынул из кармана мятый листок, но смотрел не на строки, а сквозь бумагу. – Она старалась, чтобы Панацея не попала в Программу, а теперь не захотела, чтобы они схватили нас. Написала, что защищает свой мозг от ученых.

Я попятилась. Джеймс подхватил меня и усадил на диван. Я хотела побежать и взглянуть на Валентайн, но Релм никогда бы от нее не ушел, если бы оставалась надежда ее спасти. В его глазах была подавленность и вина. Сидевшая рядом Даллас начала всхлипывать, и Джеймс сразу взял ее за руку.

Он и сам боролся со слезами.

– Релм прав, надо ехать.

– Надо вызвать «Скорую», – сказала я. – Хоть что-нибудь!

– Нет, – покачал головой Релм. – Слишком поздно. Я уже позвонил Келлану, он кого-нибудь пришлет, когда мы скроемся. Джеймс, ключи висят у двери, машина в гараже. Я жду вас на улице.

– Релм… – заговорила я, но он уже исчез в кухне. До нас донесся стук открываемых и закрываемых дверец шкафа – Релм собирал еду в дорогу. Ивлин Валентайн мертва. Она могла поехать с нами, но ее страх был слишком велик. Она права, сама Программа превратилась в эпидемию.

Сборы прошли как во сне: Даллас плакала, Джеймс ее почти вынес и крикнул мне поторапливаться. Мы сели в машину и ждали Релма. Он вышел на крыльцо, запер дверь и постоял какое-то время, глядя на дом. Я подавила рыдание, думая, что Ивлин была для него больше матерью, чем Анна. Он не говорил с нами, когда сел в машину, и сразу уставился в окно, держа на коленях коричневый кожаный портфель.

Я так и не спросила, что он забрал из дома Ивлин в тот день. Видимо, Ивлин Валентайн была частью его прошлого, которую он не желал забывать.

ПАДЕНИЕ ПРОГРАММЫ

Ранее окутанный секретностью проект «Программа» приостановлен правительством США на неопределенный срок. В ответ на интервью, где подтвердилось масштабное сокрытие фактов, конгресс тут же принял решение закрыть все стационары Программы впредь до особого уведомления.

Общественное возмущение возросло, когда всплыли детали применявшихся в Программе процедур. Один из хендлеров, Роджер Коулмен, арестован по нескольким обвинениям в изнасилованиях несовершеннолетних и в настоящее время ждет суда. Ему вменяется в вину принуждение несовершеннолетних пациенток к сексу в обмен на сохранение отдельных воспоминаний. В случае обвинительного вердикта ему грозит до шестидесяти лет тюрьмы.

Скандал разразился, когда было обнародовано видеоинтервью с покойной Ивлин Валентайн, ранее сотрудничавшей с Программой. Она подтвердила, что Программа знает об исследованиях, указывающих на непосредственную роль этой организации в развитии эпидемии, доказав обоснованность обвинений в адрес руководителей проекта в сокрытии истинного положения вещей.

Ввиду закрытия стационаров все пациенты вернулись домой и переведены на диспансерное наблюдение, однако на сегодняшний день эффект Программы попрежнему весьма ощутим.

 

Глава 11

Полгода спустя

Я опустила стекло – влетел теплый ветер и заиграл моими волосами. Джеймс переключал радиостанции, но везде передавали только новости: Программе конец, доктора и медсестры дают в конгрессе показания о проведенных лоботомиях и сокращении числа самоубийств. Все только и говорят о Келлане Томасе – журналист-одиночка вытащил на свет божий сенсацию века. Он отыскал засекреченные исследования, его интервью с Ивлин Валентайн крутили по всем новостным каналам – Келлану даже не пригодилась информация, полученная от нас с Джеймсом.

Эпидемия продолжалась, но вскоре после того, как вышло распоряжение о приостановлении работы Программы до окончания федерального расследования, вспышка сошла на нет, как Ивлин и предсказывала. Самоубийства не прекратились, но с каждым месяцем статистика улучшалась и надежда крепла.

На центральной консоли завибрировал телефон. Джеймс потянулся нажать кнопку «игнорировать», но я успела взглянуть на экран. Майкл Релм. После всего случившегося между Джеймсом и Релмом завязалась дружба, в которую я старалась не лезть. Я никогда не смогу доверять Релму снова, но своему бойфренду позволяю дружить с кем хочет, даже если упомянутый приятель однажды стер мои воспоминания.

– Я думала, его нет в городе, – сказала я. – Разве он не во Флориде, занят темными делами?

Джеймс остановил машину возле пастбища, где ходили коровы, и быстро набрал сообщение.

– Как мне не нравится твой неодобрительный тон, – заявил он. Когда я не отреагировала, Джеймс отложил телефон и прижал меня к себе. – Будь помягче.

– Отстань, – буркнула я.

Джеймс улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

– Ну чего ты. Не бери в голову, жизнь прекрасна. – Он переплел пальцы с моими, продолжая говорить: – У нас все так хорошо. Я не хочу испортить настроение разговором о Майкле Релме.

– Он же твой лучший друг по гроб жизни!

– Неправда. – От его прикосновения по руке пошло тепло. – Просто я ему благодарен. Он спас меня и помог вытащить из Программы тебя. Его трясли следователи, но он не назвал наших имен. Мы перед ним в долгу, не говоря уже о том, что без его помощи ты загремела бы на лоботомию…

Я скрестила руки на груди.

– Знаю, знаю. – Меня коробило от разговора о последних часах в Программе. Даже когда меня расспрашивали дознаватели, я сослалась на то, что из-за сильных лекарств якобы не помню подробностей побега, и предложила просмотреть записи Программы, которые доктора скорее всего уничтожили.

Джеймс помолчал, давая мне остыть, и переменил тему. С недавних пор у меня возникло новое хобби: предаваться воспоминаниям.

– Это было однажды вечером, – начал он с интонацией доброго сказочника, – когда вы с Брэйди готовы были поубивать друг друга. Я говорил, что вы уперлись, но меня, естественно, игнорировали, – сказал он, округлив глаза. Я улыбнулась – мысль о брате окутала меня словно теплым одеялом.

– Из-за чего мы ссорились?

– Из-за меня, из-за чего ж еще! Ты была против, чтобы я остался ночевать, потому что обещала зайти Лейси, а я типа слишком наглый, чтобы со мной нормально общаться. Брэйди парировал, что по Лейси тюрьма плачет, а я – беспроигрышный вариант. В общем, слово за слово, и разгорелся скандал.

– И кто кого переспорил?

– Я, конечно, – засмеялся Джеймс.

Я опустила руки, с улыбкой представляя ситуацию. Я, конечно, этого не помнила, но обожала, когда Джеймс рассказывал. Слава богу, что он все помнил.

– Каким образом?

Он облизнул губы и придвинулся ближе:

– Пообещал быть паинькой, хоть и не без искорки в глазах.

– Хм. – Я взяла его за футболку и притянула ближе. – Я знаю этот взгляд. Ну и что было? Я запросто позволила себя уговорить? Это на меня не похоже.

– Это вообще не в твоем характере, – прошептал он, коснувшись губами моих губ. – Тогда-то я и понял, что ты меня любишь, и начал оставлять тебе записки. Я убеждал себя – хочу, чтобы ты меня за них отчитала, а на самом деле мечтал лишний раз с тобой поговорить.

Я поцеловала его – легко, игриво. Теперь у нас есть время – не нужно убегать, мы свободны.

Но тут в кармане зазвонил мой сотовый. Джеймс застонал и попытался отобрать его у меня, не прерывая поцелуя. Когда я все же заполучила телефон, то увидела, что звонит мать.

– Как чувствует. – Джеймс с размаху уселся в свое кресло, лукаво поглядывая на меня.

Я засмеялась и ответила на звонок:

– Да, мам, что случилось?

Джеймс снял машину с тормоза, и мы, минуя пастбище, поехали дальше по пасторально-мирной, петлистой дороге.

– Детка, – расстроенно сказала мать, – я забыла, что ты мне сказала. Ты хотела, чтобы я купила тебе мак-н-чиз? Но это же ужасно вредно!

– Я по нему ужасно соскучилась, сто лет не ела. – С тех самых пор, как убежала с мятежниками. Мне казалось, я этого в жизни не забуду, хотя подсознание активно старалось заглушить воспоминания.

– А отец хочет свиные отбивные! Ладно, подам эту дрянь на гарнир… А, вот он! – В телефоне зашуршало. Я нетерпеливо постукивала ногтями по дверце машины.

– Что-нибудь еще? – спросила я, желая побыстрее вернуться к прерванному занятию.

– Нет, все, – радостно сказала мать. – Передавай привет Джеймсу, и приезжайте домой к шести.

Я согласилась, нажала отбой и посмотрела на Джеймса.

– Хоть бы она перестала лезть из кожи вон, – бросила я практически беззлобно. Когда я вернулась домой сразу после разразившегося скандала, родители не знали, куда деваться от внимания прессы и ужасов, о которых рассказывали очевидцы: в новостях крутили несколько интервью. Понадобились месяцы психотерапии – нормальной! – чтобы я перестала винить родителей, а затем они долго учились не винить себя. Сейчас мы вроде как помирились.

– Ну, она старается, – сказал Джеймс, не сводя взгляд с дороги. Родители помогли ему купить небольшую стелу на могилу, и Джеймсу стало немного легче, но его все равно мучает, что отец умирал один. У каждого из нас свой крест. Джеймс живет у нас, в комнате Брэйди, но скоро мы съедем и будем жить отдельно. Родители, конечно, достают, но я обещала остаться дома на год. Мне их не хватало – в смысле, не хватало родителей, которые у меня, наверное, были.

Погода была чудесная, но Джеймс сидел молча, видимо, обуреваемый мыслями об отце. Мне не нравится, когда он подолгу молчит и думает о том, чего я не помню. Иногда он кричит во сне. Это побочное действие Панацеи, вернувшей и трагические воспоминания. Ничего, несколько дней Джеймс проходит молчуном, а потом мы все обсудим. Помнить не всегда легко, это я уже поняла.

– Расскажи мне что-нибудь еще, – тихо попросила я.

Уголок рта Джеймса изогнулся:

– Невинное или что-то неприличное?

– Давай невинное, – засмеялась я.

Джеймс задумался. Улыбка стала печальной.

– Про выходные, когда мы жили у реки в палатках в компании Лейси и Миллера.

При звуках этих имен во мне плеснулась скорбь, но я все равно буду слушать. Джеймс осторожно посмотрел на меня, как бы спрашивая, можно ли продолжать. Я кивнула.

– Миллер был по уши влюблен в Лейси – ну, просто готов был ее следы целовать, и ты, неугомонная маленькая сваха, решила, что кемпинг – отличная возможность для двойного свидания. И все бы получилось, не будь Лейси непоправимо городской жительницей. Она не знала, куда деваться, а Миллер только ахал и охал: «О, тебе мешают москиты? Мне тоже! О, ты не ешь консервированную фасоль? И я тоже!» На это больно было смотреть, поэтому отвел парня в сторону и дал ему совет.

– Ага!..

– Предложил ему вести себя сдержаннее, чтобы добиться своего, однако Миллер не просек концепцию и остаток вечера вообще игнорировал Лейси. На следующее утро Лейси наседала на тебя, плача и спрашивая, что она не так сделала.

– И чем дело кончилось? – спросила я. Миллера я не помню, тем более так, как Джеймс, и никогда не вспомню, но эти истории связывают меня со мной прежней. Миллер словно стал любимым персонажем детских сказок.

– Ты, как всегда сама любезность, пошла к Миллеру и велела перестать вести себя как придурок. Ты ведь не знала, что я ему сказал у палатки. Он пошел к Лейси извиняться, она устроила ему веселую жизнь, но в конце концов они встретились уже без нас и отлично поладили. – Джеймс улыбнулся. – Миллер так меня и не выдал, и ты искренне думала, что он идиот. На самом деле идиотом был я.

– Неужели я не догадалась? Должно быть, была ослеплена твоей внешностью.

– А кто не был?

Джеймс остановил машину у самой травы. Мы посидели, переполняемые чувствами после его рассказа.

– Жаль, что я не помню. – Я посмотрела на Джеймса. – Но хорошо, что помнишь ты.

– Я не остановлюсь, пока ты не будешь знать каждую секунду нашей жизни. Я ничего не упущу, даже плохое.

Я кивнула. Джеймс обещал это каждый день после отъезда из дома Ивлин. Иногда его рассказы повторялись, но я не возражала. Мы ездили к Лейси и рассказывали что-то и ей, но, хотя она улыбалась, у меня возникло впечатление, что она не совсем понимает, о чем речь. К счастью, оказалось, что она достаточно здорова, чтобы закончить школу и попробовать поступить в колледж. Ее психотерапевт даже надеялся, что однажды она станет прежней, так что мы не сдаемся. Мы никогда не сдаемся.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказал Джеймс, пряча улыбку.

– Блестящее? – Мне хотелось его подразнить.

– Не очень.

Я наморщила лоб.

– Яркое?

Он засмеялся.

– Нет, это на потом. – Он сунул руку в карман брюк, но остановился, устремив на меня взгляд ослепительно-голубых глаз. – Помнишь свой сон-воспоминание накануне бегства с фермы? Насчет того, чтобы я бросил семя?

– Фу! Нет. – Я уже не помню последний день на ферме. – Очень надеюсь, что ты говорил о земледелии.

Джеймс вынул пластиковый шарик вроде тех, которые выдает автомат со жвачкой. В шарике поблескивало что-то розовое. Я прикусила губу, еле сдерживая улыбку.

– Вообще-то оно блестящее, – сказала я.

– Так я же отъявленный лжец! В общем, – он снял крышечку и достал кольцо, – ты помнишь, после того воспоминания мы почувствовали безумную любовь друг к другу – ты даже вроде сказала, что я милый. Сейчас я помню, что чувствовал в тот день. Даже тогда, несмотря на все происходящее, я знал, что никогда тебя не отпущу.

– Не смей доводить меня до слез, – предупредила я, чувствуя, как предательски щиплет глаза.

Джеймс взял мою руку и надел кольцо на палец.

– Я уже дарил тебе такое дважды, – сказал он. – Поверь, оба раза обстоятельства были романтичнее, чем сейчас. Но я продолжаю дарить их тебе – та же модель из того же «Денни». – Его улыбка растаяла, а взгляд стал слишком серьезным для солнечного дня. Я погладила его по щеке и поцеловала.

– Я столько раз тебя терял, Слоун, – пробормотал он. Он погладил мое бедро и подтянул ногу на колени. Он уложил меня спиной на сиденье. Его поцелуи приятны, но и немного печальны. Я попыталась полностью изменить настроение, и Джеймс быстро отодвинулся, засмеявшись.

– Эй, мисс Шаловливые Ручки, – он кивнул на ветровое стекло, – мы будем это делать или нет? Почему ты еще одета?

– Пожалуй, я останусь здесь, – сказала я, хватая его за ремень. Он шутливо хлопнул меня по рукам и подхватил за талию.

– Пойдем, – прошептал он, целуя меня так нежно, что я невольно доверилась ему. Джеймс вылез из машины. Я глубоко вздохнула, успокаиваясь, и посмотрела на реку. Здесь оба раза у нас случился первый поцелуй. Взяв полотенце с заднего сиденья, я нехотя открыла дверцу.

Джеймс стоял на самом краю высокого берега. Он обернулся. Глаза в солнечном свете казались кристально голубыми.

– Давай, трусишка, – сказал он. И я улыбнулась.

– Не знаю, в чем дело. – Джеймс тащил меня в воду, взяв повыше кисти. – Проблема в том, что на тебе по-прежнему слишком много одежды.

Я вытаращила глаза. Губы дрожали от ледяной воды.

– Ты это всякий раз говоришь! Кончай болтать и сделай что-нибудь впечатляющее, прежде чем я побегу ждать в машине, – сказала я дрожащим голосом. Приняв вызов, который он обожал, Джеймс ухмыльнулся, окунулся в воду и откинул мокрые волосы назад.

– Не двигайся, – сказал он, наставив на меня палец, и поплыл к мосткам. Я скрестила руки, прикрывая верх бикини, и любовалась. Джеймс греб сильно и мощно – он еще не вылез из воды, а я уже должным образом впечатлилась. Я громко свистнула.

Джеймс оглянулся, подмигнул и сделал обратное сальто, шумно приземлившись в воду. Я захлопала, прервавшись на секунду, чтобы полюбоваться новым кольцом, которое он как бы нечаянно надел мне на левую руку. Джеймс поплыл обратно; его рот иногда оказывался под водой.

– Так и ты можешь, – сказал он, подплыв поближе.

– Ну, не все же сразу.

– Надо закаляться.

Подойдя вплотную, Джеймс обнял меня холодными руками и приподнял из воды, чтобы поцеловать. Его губы казались слегка холоднее моих, и скоро мои пальцы глубоко впились в его спину, притянув вплотную, отчего нам стало жарко.

– Позже, – сказал он между поцелуями. – По-моему, ты просто пытаешься меня отвлечь.

Я засмеялась и поцеловала его. Джеймс поставил меня в воду, театрально вздохнул с деланым неодобрением и протянул руку.

– Держись, – серьезно сказал он. Я взялась за предложенную руку и пошла за ним на глубину. – Двигай ногами. О, изобрази ножницы, Слоун! Представь ножницы!

Я сделала, как он сказал, мы оба проявили терпение, и вскоре страх начал отступать. Страх воды. Страх утонуть. Страх смерти – и жизни. В этих минутах внутреннего спокойствия я нахожу силы продолжать – не в Джеймсе, родителях или друзьях.

Я обрела себя. После столького времени, после всего, что у меня отобрано и уничтожено, я нашла дорогу домой. В памяти больше не всплывают эпизоды прежней жизни – стресс от Программы или побега уже не сказывается таким образом. Я смирилась и с удовольствием слушаю рассказы Джеймса.

Релм, хотя я по-прежнему ему не доверяю, снова зажил в своем деревянном домике. Когда он виделся с Даллас в последний раз, то рассказал ей всю правду (которую я забыла, как и весь последний день на ферме). С тех пор мы Даллас не видели, хотя иногда она присылает мне открытки из Флориды. В последней была фраза: «Релму не говори».

Роджер в тюрьме, но не за нападение на меня или Даллас: обвинения выдвинула Табита, одна из хендлеров под прикрытием, сообщив, что, когда она впервые попала в стационар в качестве пациентки, Роджер насиловал и ее. Оказалось, его готовы засудить еще многие девочки. Роджер отсидит от пятнадцати до двадцати лет в Орегоне, и это ему еще не предъявили обвинений в связи с его участием в Программе.

Больше из хендлеров и медсестер пока никого не привлекли. Доктор Уоррен не объявилась, доктор Беккет нанял адвокатов. Медсестра Келл не стала заявлять на меня в полицию, хотя мне до сих пор стыдно перед ней. Я бы рада извиниться, но у меня не было возможности. Может, когда-нибудь и представится.

Ничего не слышно от Каса, хотя Релм с ним несколько раз общался. Они договорились оставить Даллас в покое и не лезть в ее жизнь. Впрочем, теперь я не верю ничему, что говорит Релм.

– Хорошо, – похваливал Джеймс, поддерживая меня и заходя на глубину. – А теперь я тебя отпущу, и ты отлично поплывешь сама.

Дыхание у меня сразу сбилось, и от испуга я разучилась махать ногами.

– Джеймс, – начала я, готовая схватиться за него.

Он наклонился и прошептал:

– Борись, Слоун.

Усилием воли я выровняла дыхание, коротко кивнула и начала бить по воде руками. Сперва получалось вразнобой – в лицо летели брызги, но затем Джеймс меня отпустил, и водяная гладь поплыла мимо. Джеймс не отставал. Мы поплыли к мосткам. Несколько раз я думала, что не доплыву и утону, как Брэйди, но не останавливалась.

Ухватившись за мостки, я захохотала. Мне понадобилось немало времени и потерь, чтобы я поняла: значение имеет лишь настоящее. Не воспоминания, а настоящее. Сейчас я в реке, где погиб мой брат. Я с Джеймсом – и плаваю.