В редакцию «Вэнити фэр» я вернулся через два дня и был немедленно вызван к Грейдону. Ну вот, подумал я, так и знал. Он собирается устроить мне выволочку за то, что на приеме я надоедал Мэлу Гибсону. Однако когда я вошел в его кабинет, он сунул мне под нос экземпляр «Ивнинг стандарт». Газета была развернута на странице, где красовалась написанная мною история.

— Что это за бред?

— Статья кажется тебе недостаточно льстивой? — удивился я.

Вместо ответа он взял газету и начал читать вслух:

— «В прошлый уик-энд я прибыл в Лос-Анджелес ради церемонии вручения Оскара, и каково же было мое удивление, когда я узнал, что все мои друзья-англичане уехали из города. Почему? По-видимому, чтобы избежать конфуза из-за того, что их пригласили на прием "Вэнити фэр"». — Он бросил газету на стол и впился в меня обвиняющим взглядом: — И что ты скажешь на это?

Боже мой! Какой-то идиот из «Ивнинг стандарт» удалил предлог «не» из первого абзаца и тем самым исказил смысл статьи. Я немедленно пустился в путаные объяснения о том, как мне не удалось все проверить из-за проблемы с телефоном в ресторане, и даже упомянул, как мне при этом досталось от Дайаны Росс. Но он не только не избавился от скептицизма, но еще добавил имя Росс к длинному списку знаменитостей, которые «пострадали» от моего преследования тем вечером. В результате я должен был потребовать от редактора отдела газеты прислать письмо, подтверждающее тот факт, что в моей статье изначально имелась частица «не», даже несмотря на то что, по ее частному признанию, без нее материал «воспринимается намного лучше». Но даже это не убедило его до конца. Для него эта статья так и осталась моей обычной «ехидной» писаниной.

— Я последний раз разрешил тебе прийти на прием в честь вручения Оскара, — проворчал он.

Думаю, терпение Грейдона было почти на исходе. («И кто бы сомневался?» — так бы ответил на это Крис Лоуренс.) Сначала он терпеливо сносил мои выходки, относясь к ним как к разнообразию в размеренной жизни редакции. Не знаю почему, но ко мне он питал необъяснимую слабость. Я был кем-то вроде придворного шута, единственным человеком в «Вэнити фэр», которому разрешалось выставлять себя дураком снова и снова, потому что это нравилось боссу. Однако сейчас мои шутки все меньше и меньше его развлекали. И если в ближайшем будущем я не сотворю чудо и не извлеку кролика из цилиндра, то могу распрощаться со своими 60 000 долларов в год.

К счастью, 18 августа 1996 года мне наконец-то удалось найти то, что его заинтересовало. Я только-только вернулся из Лондона, где брал интервью у Яна Шрагера — он планировал открыть там пару отелей, — и быстро написал служебную записку, в которой намекнул, что журнал мог бы затронуть тему о необычной бурлящей атмосфере, царящей в столице Британии. Я даже процитировал Яна Шрагера, сказавшего, что он почувствовал «в Лондоне невероятную энергетику», «настоящее возбуждение». У меня не было ничего особо претенциозного на уме. Просто показалось, что из этого может получиться хороший материал для журнала.

Через 24 часа служебная записка вернулась ко мне со следующей резолюцией: «Надо обсудить». Это означало, что Грейдон хотел обговорить вопрос со мной лично, что было очень хорошим знаком. (Обычно он отзывался о моих идеях как о «собачьих свистках» — «Ты их слышишь, а я нет».) Поэтому я поспешил к нему в кабинет, где он потребовал от меня объяснить более детально, почему я считаю, что для панегирика Лондону наступило самое подходящее время. Я рассказал немного о «британской поп-культуре» и «британском искусстве», не забыв упомянуть всех причастных к этому людей: Дамиена Херста, Ноэль Галлахера, Вивьен Уэствуд и т. д.

— Ладно, Тоби, — махнул он рукой. — Я подумаю.

Через несколько дней меня опять вызвали в офис Грейдона, но на этот раз я был там не один. Кроме Эйми Белл, присутствовали старший редактор отдела публицистики Джордж Ходгман, заведующий отделом художественного оформления Дэвид Харрис, его помощник Грегори Мастрианни, помощник редактора отдела фотографии Лиза Берман. Очень скоро я понял, что вся эта звездная палата собралась здесь, чтобы выслушать меня. Очевидно, Грейдон предполагал посвятить ренессансу лондонской культуры гораздо больше, чем одна страница. Если только мне удастся убедить этих людей, что сегодня Zeitgeist обитает по ту сторону Атлантики, идея может перерасти в подборку фотографий или, что еще лучше, в «специальный выпуск». Моя роль была еще не совсем понятна, но в любом случае это куда лучше, чем подписывать снимки для «ВиЭф камеры». Это мой шанс.

Поначалу меня постигла неудача. Их не убедила моя десятиминутная презентация, которую они выслушали с вежливым вниманием. Отчасти это объяснялось ненадежностью источника. С их точки зрения, я просто обязан петь дифирамбы Лондону — ведь я оттуда родом. Другая причина заключалась в их гордости за свой город: сама мысль о том, что притязание Нью-Йорка на звание самого крутого мегаполиса планеты оспаривается Лондоном из всех возможных претендентов, казалась им ненавистной. Когда бывший мэр Нью-Йорка Рудольф Джулиани заявил: «Наш город может надрать задницу вашему», он говорил от имени каждого жителя Нью-Йорка. Но какой бы ни была причина, они не купились на мою идею.

Я чувствовал: еще немного — и проиграю окончательно. Как можно убедить людей, что те или иные вещи сейчас в моде, или, как выражаются в «Конде наст», — «на слуху»? Я стал приводить различные эмпирические доказательства. Например, что из всех французских туристов, заполонивших Лондон, 45 % молодежь, которой не исполнилось и 25 лет, но… Они также оказались для них недостаточно убедительными. Когда речь идет о том, где конкретно в тот или иной момент сосредоточен «дух времени», проблема понять, насколько значимы для тебя такого рода данные. Голые факты еще ни о чем не говорят. Важнее внутреннее ощущение.

Признаться, я не ожидал, что они так серьезно воспримут вопрос о том, действительно ли Лондон то самое место. Когда журнал, подобный «Вэнити фэр», объявляет что-либо модным, будь то ресторан, район или город, он не просто оповещает об этом. Скорее совершает акт миропомазания. В результате даже если выбранный ими объект немодный, неинтересный и еще тысячу «не», с появлением статьи он становится модным, интересным и т. д. Данная область, где распространение информации оказывает столь заметное влияние на ход событий, что не вяжется с прежними представлениями об объективности и непредвзятости, является своего рода журналистским эквивалентом принципа неопределенности Гейзенберга. Тогда почему они сидят с нахмуренным видом, добросовестно взвешивая все «за» и «против»?

Меня вдруг поразило сходство между спорами о том, что модно и немодно, и дискуссией о том, что правильно и неправильно. Еще из курса философии, которую я изучал в Оксфорде, мне запомнилось, что одним из критериев моральных высказываний вроде тех, что «убивать — это плохо», является «отсутствие возможности их проверить», так как никакое количество фактов не способно доказать их обоснованность. То же относится к высказываниям, связанным с «духом времени».

Также я вспомнил, что написал Джон Мейнард Кейнс об окружении философа-моралиста из Кембриджа Дж. И. Мура. По его словам, тот сумел стать во главе своих приверженцев не потому, что переспорил их в дебатах, а потому, что его голос оказался громче всех. Мур одержал победу благодаря исходящей от него уверенности в себе. С точки зрения Кейнса, чтобы убедить кого-то в справедливости своих моральных убеждений, достаточно излагать их со всей настойчивостью, на какую вы только способны. Потому что как только оппоненты почувствуют вашу убежденность, они начнут думать так же, как вы.

А возможно ли применить этот принцип к нынешнему обсуждению? И я решил, что попытка — не пытка.

— Лондон сейчас самое модное место, — сказал я, стараясь придать голосу решительность и непреклонность. — В нем жизнь бурлит. Стоит вам сойти с трапа самолета в Хитроу, и вы чувствуете, как воздух буквально насыщен электричеством.

— В самом деле? — подал голос Дэвид Харрис.

— Не сомневайтесь.

— Так ты считаешь, что Свингующий Лондон «второй волны» — это не выдумка? — спросила Эйми.

— Конечно. — Я многозначительно посмотрел на каждого из присутствующих. — Вы сделаете ошибку, если отнесетесь к этому феномену как к чему-то надуманному.

Кажется, моя уловка сработала. Они начали переглядываться, кивая друг другу: «Может, в этом действительно что-то есть». Они начали сдаваться:

Дэвид Харрис [колеблясь]. Вообще-то можно попробовать.

Я. Честное слово, мы не пожалеем.

Эйми Белл [амбивалентно]. Ну, если ты абсолютно уверен…

Я. На сто процентов.

Джордж Ходгман. Не возражаю.

В кабинете повисла тишина. Консенсус был достигнут. Лондон теперь «на слуху».

— Черт возьми! — вздохнул Грейдон. — Давайте сделаем это.

Было решено, что в мартовском номере журнала за 1997 год будет целых 25 страниц, посвященных второму пришествию Лондона, в том числе эссе из 5000 слов и около дюжины фотопортретов наиболее влиятельных людей города. Так на свет появился номер «Вэнити фэр», получивший название «Клевая Британия». («Когда б вы знали, из какого сора…») И кто это сказал, что философию нельзя применить в реальной жизни?