Йонатан сжал протянутую ему в ответ руку. Каково бы ни было прошлое, какие бы отношения не связывали его прежде с тем, кто стоял перед ним, сейчас это был тот единственный человек, который мог спасти от смертельной опасности его брата.
— Ты пришел меня арестовывать? – спросил он.
— Да, — ответил Илан.
— Все в порядке. Я пойду с тобой. Но после молитвы.
— Хорошо. Я подожду. Иди и молись, — миролюбиво предложил Илан.
— Нет, ты не понял. Мы с тобой пойдем сейчас молиться вместе. В нашем миньяне, с моим классом.
В душе Илана Коэна все запело. Но он решил действовать осторожно, поскольку понимал, что сейчас в его жизни происходят самые-самые главные события.
— Я бы с удовольствием, парень, но я не умею молиться, — ответил он.
— Это не страшно, — подбодрил его Йони. – Я сейчас все объясню. Пошли.
Они пошли, почти что побежали, по направлению к школьной синагоге, и Йони на бегу принялся давать инструкции:
— Все очень просто. Ты должен всего лишь прислушиваться к кантору и в тех местах, где я буду тебе делать знаки, вслух произносить «амен». Сможешь?
— Да чего же тут не смочь? – удивился Илан. Пока все шло хорошо. Просто очень хорошо. Он шел молиться! Впервые в жизни он шел, чтобы влиться в ряды тех, кто обладает единственным сокровищем, которое ему действительно нужно, а не чтобы встать напротив них и помешать им, отдалив себя еще более от того, что он искал. Сокровище это было душевным покоем, гармонией и ощущением правильности происходящего. Вот и все слова, которыми пока что мог хоть приблизительно описать Илан Коэн то, что он так страстно искал в жизни, сам того не осознавая.
Они уже врывались, запыхавшись, в двери синагоги, когда Йони затормозил и произнес:
— Погоди, это еще не все.
— А что еще? – Илан испугался, что от него потребуется что-то, чего он не сможет сделать.
— Когда я сделаю тебе вот такой знак, — и Йони показал, как именно он просигнализирует о нужном моменте, — ты должен будешь от всей души, искренне-искренне, попросить Бога простить тебя за твои грехи. Сможешь?
Илан Коэн опустил глаза. Это было уже не автоматическое повторение «амен», которое, вообще-то, ни к чему не обязывало. Этот мальчик, оказывается, воспользовался моментом его слабости, чтобы проникнуть в самую суть его души и, главное, развернуть события его жизни на новые рельсы, — а то, что жизнь после такого искреннего покаяния должна повернуться, было более чем ясно. Например, как он потащит его после этого в участок?
— Не волнуйся, я потом пойду с тобой сам, — сказал Йони. — Дело не в этом. Я прошу тебя сделать то, о чем я сейчас сказал, чтобы спасти моего брата.
— А что случилось с твоим братом?
— У него большие неприятности. Там, где он сейчас находится, случилась беда.
— А… где он находится? – спросил Илан, чтобы протянуть время и чтобы хоть что-то произнести.
— Он находится в синагоге. В осажденной синагоге. Если ты ему не поможешь, там произойдет погром.
— Ты бросаешься словами, парень. По-моему, мы вас вытаскивали довольно вежливо… Зачем вы называете это «погромом»?
— Грубоватая у вас, однако, вежливость, — пробормотал мальчик, но тут же, встрепенувшись, добавил: — Слушай меня внимательно. Там, где находится сейчас мой брат, может произойти погром, настоящий, кровавый погром, и он обязательно произойдет, если мы не спасем их своей молитвой. Мы, миньян «вернувшихся и раскаявшихся». Здесь имеется девять человек «вернувшихся». «Раскаявшимся» должен стать ты. Только такая молитва их спасет. Ты понимаешь? Я это не придумал, об этом говорят знающие люди, каббалисты. Ты готов?
Илан помедлил не более секунды.
— Я готов, — ответил он. – Но только скажи мне, после того, как меня простит Бог, ты меня тоже простишь?
— Да, — ответил мальчик. – В таком случае я тебя тоже прощу.
Кантор уже подошел к возвышению, дети встали каждый на свое привычное место. Молитва началась. Илан Коэн внимательно прислушивался к словам и ловил знаки, указывающие, когда ему нужно отвечать «амен». А когда Йони подал ему главный знак, он внезапно разрыдался.
— Прости меня, — бормотал он. – Прости меня, и пусти меня к ним. Я не должен был так сильно на них тогда обижаться. И мои родители должны были попробовать поступить в другое поселение, вместо того, чтобы обижаться на них и отдаляться. И не подумай, пожалуйста, что я их виню. Я виню только себя!
— Принято, — прозвучал вдруг рядом глухой голос. Илан судорожно обернулся и не увидел никого, кроме молившихся мальчиков.
…Услышав рядом глухой голос, произнесший слово: «Принято!», Ицик повернулся к окну, в котором уже в течение получаса мелькали факелы. И увидел, что огни отдаляются. Да и шум снаружи затихал.
Плач в переполненной синагоге постепенно смолк. Люди толпились у дверей, уже понимая, что опасность по непонятной причине миновала, но все еще не решаясь выйти на свежий воздух.
Ицик распахнул дверь первым. Он вышел наружу, глотнул морозного воздуха и достал из кармана сотовый телефон.
Телефонная связь – через века и снежные мили – установилась так быстро, как будто бы он звонил в соседний израильский городок.
— Привет, — сказал он. – Вы уже закончили молиться?
— Да, только что, — ответил ему брат. – И вы тоже?
— И мы тоже, только что.
— Как дела?
— Все обошлось, они ушли. Спасибо тебе, Йонатан, — произнес Ицик с чувством.
— Да не за что, все в порядке. Пока! – произнес Йони, отключился и засунул телефон в карман. Потом обернулся к Илану Коэну и сказал ему: — Я тебе очень благодарен. Ты молодчина. А теперь поехали, куда там тебе велено меня доставить.
А Ицик чуть замешкался. Он не успел спрятать телефон, и один из его товарищей, пробегая мимо, бросил любопытный взгляд на вещь, которая должна была показаться ему сверхестественной. Однако же, ожидаемой удивленной реакции не последовало. Его соученик лишь заметил:
— А, это у тебя такой аппарат, чтобы разговаривать с теми, кто далеко, верно? Наш ребе нам показывал такой. Он сказал, что через триста лет все будут такими пользоваться, потому что так и не научатся обходиться без лишних предметов.