Волны ворошат песок. На берегу мотает ольховые ветки, шумит хвоя сосен. Дует ветер — напористый и холодный. Пахнет озоном, йодом, льдистым дыханием далеких высот. Волны с белыми барашками на гребнях источают сине-зеленый донный огонь. На песок выбрасывает водоросли и темные водяные яблочки — сфероностоки, или по местному «картошку». Редкие старатели бродят вдоль полосы прибоя, собирают сфероностоки. От холода синеют пальцы рук.
Берега пустынны, если не считать двух-трех сборщиков «картошки». Остальных поклонников озера (а их здесь тысячи три!) холодный ветер загнал в палатки. Деревянно стучат борта лодок, качаясь на цепях. Закрыта наглухо дверь зимовья, в котором живет Горбун — полупьяное, но доброе божество озера, поставщик всемогущей целебной грязи и водяных яблок.
Холодный ветер буйствует день или два, летят серые облака-кони. И, как только пронесет табуны облаков, стихнут волны, солнце накаляет кварцевые пески берега до того, что нельзя ходить босиком. Неопытные любители загара опаляются на этих песках до фиолетовых волдырей — кожа потом спадает вся, как она спадает у змей во время линьки. Такие пески! Кварц (к тому же, возможно, еще и радиоактивный) имеет способность усиливать воздействие ультрафиолетовых лучей.
В солнечный день берега усыпаны детьми, женщинами, старухами, стариками. Много больных — именно они, больные, облепляют берега озера. Мажутся грязью, похожей на солидол, едят водяные яблочки (под кожицей яблок — студенистая и совершенно безвкусная мякость), стоят по горло в воде, залечивая гнойные язвы, экзему, чесотку. Озеро питают донные минеральные источники — огромная воронкообразная чаща минеральной воды, море!
Может ли жить рыба в минеральной воде? Оказывается, может! Арей кишит рыбой. Щука, чебак, булус, синявки, вьюны… Мясо щук желтое — до отказа пропитано йодом. К многолюдью рыба привыкла, шныряет у самых ног, выхватывает корм чуть не из ладоней. А куда ей деться, рыбе? Вьюны до того привыкли к людям, что сосут пальцы ног, щекочут пятки любителей постоять в воде. Терпеливые стоят в арейской воде часами — лечатся. Специального врача на озере, конечно, нет. Специалистом, по давней традиции, считается Вася Горбун. (Между прочим, на кличку Горбун он нисколько не обижается, сам себя так называет: «Вася Горбун всегда поможет». Или «Батьку-то своего отправь подлечиться. Приедет — пусть спросит Васю Горбатого».) В солнечный день избушка Васи нараспашку, дверь так и стоит открытой от темпа до темпа. На полу зимовья стоят тазы, кастрюли и ведра с грязью — подходи и бери кому сколько надо! В благодарность на дощатый стол бросают копейки, ставят бутылки с водкой, портвейном, «солнцедаром».
— Язва проклятая! — крутит в руках бутылку Вася Горбун. — Что с ней делать-то Больным вредно нить, а выбросить тоже жалко: люди зачем-то делали, труд человеческий! Гостинцы! Опорожнять надо…
Вася Горбун, страдальчески и брезгливо морщась, наливает желающим, наполняет и свой стакан. Выкидывать грех вроде, а несут и несут: куда ты денешься? Тяжело, трудно! Синенькие Васины глаза к концу дня делаются водянистыми и белесыми — Арей в дни слякотного апреля. Горбун уходит в кусты, надает и там засыпает. Ввиду обилия бутылочных подношений добрый дух целебного озера давно бы сгиб, но потреблять «гостинцы» ему пособляют штатные рыбаки Юра с Гохой да еще дед Ромашка. Собственно, зимовье из черных поколотых бревен — принадлежность рыболовецкой бригады. Васе Горбуну зимовье отдано под жилье по доброте душевной. Это зимовье и сам Вася Горбун как бы навечно приросли к берегу Арея, покрылись мхом-тиной. И будто вместе они родились на горном хребте — озеро и Вася Горбун.
А озеро древнее. Происхождение его загадочно. Следов действия вулкана поблизости нет, нет и высокой горы, с каких в ледниковый период скатывались мегатонные куски льдин, выдалбливая кары-ямины под озера. Арей-озеро будто бы творение рук человеческих. На южном берегу — избушка Васи Горбуна, на противоположном, северном берегу отчетливо заметен песчаный вал, не позволяющий водам Арея упасть в низину, в покать. И будто бы вал этот сыпали толпы татар, Чингисовы орды. Из монгольских степей, говорит легенда, конники Чингисхана ринулись на запад, к Байкалу, шли они долиной Ингоды, а потом речкой Танга и поднялись на Арейское плато. Тут они увидели тридцать четыре целебных источника от тридцати четырех болезней. Личный лекарь предводителя подтвердил всесильность воды. Источники соединялись в маленькой котловине, кружили там и речкой сливались в пологую падь. Кривоногие Чингисовы конники почти все поголовно мучились ревматизмом, лишаями и гнойными ранами, так что свалка возле чаши с целебной водой была неминуемой. Тогда хан приказал всей орде таскать в кожаных ведрах песок и насыпать вал, который бы запрудил речку. Озеро получилось настолько громадное, что места для купания в священной целебной воде хватило всем туманам. За многие столетия песчаный вал зарос могучими соснами, угрюмом, кедрами, но действительно, он очень похож на искусственное сооружение. Мягкой хвоей, похожей на длинные зеленые волосы, мохнатится кучка кедров, и в этом месте вал узок, а откос страшен и крут: развороши бульдозером песчаную перемычку и воды Арея с грохотом полетят в покать. Юра-рыбак и Вася Горбун любят показывать это место туристам. Однажды старичок-географ указал им на господствующее направление ветра: дескать, это ветер и весенние льдины накатали вал. Но Васе Горбуну приятней думать, что отсыпкой вала занимались татары.
Арейская вода шелковиста, мягка и прозрачна. Глубины ее источают прохладу, лучатся донным сине-зеленым светом. В центре озера крутится грибом еле заметный белесый дым, и вода здесь, имея особую мощь, как бы наплывает опупком, бьет со дна сильный радоновый ключ.
Наискосок от избушки Васи Горбуна в кочках и непролазной чащобе тоже выходит из земли целебный родник, вода которого очищает глаза, снимает трахому. Мазеобразную коричневую грязь берут недалеко от этого места, но Вася Горбун утаивает грязевый источник. С черпаком на длинном шесте он выплывает за грязью в сумерках, после заката. Собственно, физически немощный Вася сидит в лодке так, для прилику: грязь (нелегкая работенка!) достают со дна рыбаки Юра с Гохой. Сочная коричневая грязь несет с собой запах донного холода, йода и старых отмерших водорослей.
— Туристы! Их здесь тысячи! — шепчет Вася Горбун. — Нельзя показывать! Было еще одно место, но его загадили, набросали туда жестянок, ведер, веревок, проволоки. Источник заглох. Тутошние места любят нежность и обхождение. А не у всех руки-то правильно воткнуты!
Грязевые донные источники остались теперь в двух противоположных углах озера, как бы по диагонали. И — странное дело! — сфероностоки, водяные яблоки, тоже растут в двух противоположных углах Арея, Если прочертить диагонали между грязевыми источниками и донными «огородами» сфероностоков, то эти диагонали схлестнутся крест-накрест.
Рано утром, когда тысячные толпы туристов (на берегах Арея две турбазы и два спортивно-оздоровительных лагеря) дрыхнут в своих палатках, гладь озера лежит ровной глянцевитой пластиной. В зеркало ее глядится высокое небо, чуть подкрашенное соком зари. Свежестью, силой жизни пропитаны вода и воздух, каждая травинка и каждый куст. Один только вид озера наполняет душу и тело покоем, уверенностью, надеждой. А вода?! В светлых ее наливах таинственно качаются водоросли, похожие на птичьи перья. С виду вода кажется тяжелой, жестоко-холодной. Но, едва окунешься, по телу прокатывается несказанная благодать. Днем пить сырую воду брезготно (у берега полощут свои струпья и язвы больные свищами, экземой, губительным кожным грибком), но сейчас я черпаю воду пригоршнями и пью вдосталь. Вода, срываясь с ладоней, падает на гладь озера и гулко звенит в тишине утра. Пальцы ног щекочут вьюны и маленькие синявки, караси-карлики. Стою по грудь в воде. На той стороне кварцевыми песками белеет «чингисов» вал, топорщатся мощные древние сосны, сучья которых похожи на изломанные мохнатые крылья. Где-то там, в правом углу озера, на замшелом дне растут таинственные сфероностоки. Я так и не мог понять: на чем и как растут водяные яблоки? На их глянцевитой темной кожице нет ни малейших следов корней, черенков или присосок.
Вася Горбун выходит из зимовья и тоже пьет озерную воду, черпая ее жестянкой.
— Любую заразу убьет, — объясняет он. — Пей, не бойся. Я только и спасся этой водичкой. Весь посгнил было, только благодаря водичке этой живу.
Лицо Васи Горбуна делается светлым и как бы вбирает в себя утреннюю свежесть Арея. Колечки русых кудрей спадают на его лоб, синие глаза перекликаются цветом с чистым высоким небом, слегка разглаживаются складки морщин. Для туристов и наезжан-дикарей Вася Горбун представляется придатком Арея — вроде той кряжистой коряги под обрывистым берегом, где весь день стоит полутьма от высоких кустов ольхи, или вроде того Духа, которым когда-то молились язычники. Но сейчас вдруг подумалось, что и Вася Горбун был когда- то красив и молод. Подошли две старушки на слабых ревматических ногах, одна из них попросила грязи.
— Иди, моя, возьми, сколь тебе надо, — махнул Вася Горбун на распахнутую дверь зимовья.
Показалось, что вторая старушка прячет под ситцевым запаном бутылку водки.
— Это что же там с ними деется? — махнул рукой за таежные дали Дух-озера. — Водка у них в хождении наравне с деньгой-золотом или как? Или уж я сам похож на такого страшного лешака, которого надо ублажать зельем?
Я еще в первые дни заметил, что Вася Горбун за свой труд ничего не просит и ни от чего не отказывается. И сейчас он ничего не сказал старухе, которая выпростала из-под запана бутылку, кивком головы дав понять, чтобы она оставила ее в зимовье.
— Тяжело! — сказал Вася Горбун. — Хоть бы курорт открыли тут — специалиста пришлют по грязи. Я бы тогда на спокой ушел.
Но по многочисленным архивным бумагам я знал: курорта на Арее не будет. Ученые экспедиции и комиссии начиная с 1769 года писали в своих заключениях: «Арейские грязи, водоросли, кварцевые пески, воды прибрежных источников и вода самого озера, в которой содержатся натрий, кальций, магний, хлор, радиоактивное серебро, радон, йод, железо, обладают целебной силой, но создание санатория на Арее нецелесообразно ввиду незначительного запаса целебных грязей и водорослей, ввиду короткого теплого периода (один июль), а также из-за удаленности от главных дорог». Только один врач, восторженная Анна Бек, посетившая Арей в 1916 году, высказала предложение открыть на Арее санаторий. Подобно конникам Золотой Орды, весь путь от Читы до Арея (230 километров) Анна Бек одолела на лошади.
В палатках проснулись туристы. Начинается возня у воды, рыболовы-любители отталкивают от берега плоты, лодки. Палатки туристов-дикарей спрятаны в глубине леса — дым костров путается в хвое сосен и лиственниц: варят завтрак. Возле зимовья устраивается очередь, Вася Горбун наделяет жаждущих здоровья дарами озера. Рассказывает, как правильно пользоваться грязью, водой. Старичок-бурят, глаза которого вывернуты трахомой, спрашивает про глазной ключ. С этим старичком Вася Горбун особенно ласков:
— У меня еще хуже с глазами было. А теперь я стал, как орел!
Если Вася начинает сравнивать себя с орлом, значит, он успел откушать «гостинцев». На столике поблескивают бутылки, одна из них наполовину пуста.
Из поселка приходят рыбаки Юра и Гоха. Бросают на дно плоскодонки невод. Будет рыбалка.
Мы с Юрой садимся в лодку, Гоха и Вася Горбун идут берегом. Плывем под темный ольховый обрыв — там держится щука, да и туристов меньше. Вода переливается, колышется за кормой. Переливы ее чисты, и даже на глаз видно, что это не обычная, не простая вода. Дыхание освежают глубинный холод и запах йода. Нити колючих с виду водорослей качаются в глубине. Подумать только: целое море минеральной воды!
На песчаной косе стоят грузовые автомобили. Капот одной машины открыт, шофер копошится в моторе. Словно кровь на рубашке, под которой свежая пулевая рана, на песке ширится темное пятно. Шофер, очевидно, сливает на берег отработанное масло. Вася Горбун коршуном налетает на этого шофера, начинает кричать, машет руками.
Неподалеку от озера строится мощная автострада. Но и на старой дороге густо пылят колонны автомобилей, идущих на Чикой, Хилок, Петровский завод. Старая дорога проходит по касательной к озеру, и каждый водитель норовит отдохнуть на Арее. Земля в этом углу плотно утрамбована колесами, залита маслом, в воде возле берега валяются железяки, круги негодной автомобильной резины.
— Народу здесь тысячи, — говорит Юра, — а охрана озера налажена плохо.
Вася Горбун шумит на шофера, Гоха стоит руки в брюки, делает вид, что это не его дело. Глядят с бугра на воду глазами-окнами реденькие домики старого Арея (новый поселок в стороне, за полосой леса), темной ботвой зеленеет в огородах картошка. Юра-рыбак рассказывает: было у Васи Горбуна свое хозяйство, дом был, но Вася Горбун пустил хозяйство по ветру, а дом отдал на слом в соседний поселок: вроде, уезжать надумал. Он смотреть не мог на строительство туристских баз, на толпы организованных и диких туристов, которые, как ему казалось, вели себя одинакова дико: рубили на берегу деревья на дрова и палаточные колья, выливали мыльные остирки в священную арейскую воду, оставляли в лечебном песке стекло битых бутылок. Вася Горбун помнил берега Арея девственными: на той стороне, где сейчас стоит турбаза «Кристалл», плавали дикие гуси, купались лоси и трубили изюбры, воздев морды к небу и вытягивая вдоль спины длинные ветвистые рога. Теперь под каждым кустом табунились туристы, и Вася Горбун предвещал Арею беду. Чтобы не видеть гибели озера, он и надумал уехать.
И когда растащили хозяйство Васи Горбуна, а дом разобрали на бревна и увезли, Вася напился, упал в кусты и плакал, жалея Арей. Всю ночь он ходил по берегу, слушал свист одинокого кулика, и так решил он в эту ночь: уезжать ему с Арея нельзя! Будет он тут жить до конца своих дней, но по мере сил и возможности сохраняя озеро. Но дома-то у Васи Горбуна уже не было, рыбаки из жалости отдали ему под жилье зимовейко с одним маленьким оконцем и земляным полом: «пустили на фатеру».
Лодка уткнулась в песок. Расправляем невод, Юра подвязывает веревки. Вася Горбун, видать, усовестил шофера, в целях перемирия водители угощают Васю Горбуна и Гоху. Звякает и блестит стекло. Вокруг нашей лодки толпятся туристы — добровольные помощники. Не дожидаясь Гоху, делаем первую тоню. Плоскодонка делает полукруг и, оставляя за собой цепь темных точек, возвращается к берегу. Идет невод трудно — гребет водоросли. В сетчатой мотне и крыльях накатывает зеленые копны. Вода ласкает босые ноги — таскать невод в такой воде одно удовольствие.
Туристы раздирают клубки водорослей, обирают рачков-бокоплавов, похожих на больших блох. Это — бормаш, для наживки. Нити водорослей густо утыканы узкими упругими листиками, похожими на пихтовую хвою. Из клубков вместе с бормашем вылетают синявки, караси-карлики. По крайней мере они очень похожи на карасей. Размером вдвое меньше спичечного коробка. Из животов синявок мальчишки выдавливают больших белых червей и тоже используют для наживки. Размером плоский тягучий червь больше самой синявки, и диву даешься: как он умещается в ее животе? Не по вине ли этого червя-паразита рыбка с течением веков превратилась в карлицу? Червь, несомненно, вытягивает из синявки все соки. Подошла мотня. Ярятся золотисто-зеленые щуки, хлобыщут водой. Юра кидает щук на дно плоскодонки. Собирается толпа — смотрят, суют Юре деньги, просят рыбы. Юра — человек безотказный, но и план выполнять надо: зверопромхоз дает ему план на рыбу. Старуха в старинном цветном сарафане властно сует в руки Юры рубль, влажный от пота ладоней, и просит щуку:
— Одну мне, сынок, одну! Всего одну щучку!
Боясь отказа, бабка сама лезет в плоскодонку и торопливо, почти с вожделением хватает небольшую щуку, жадно прижимает ее к груди наподобие священного амулета. Юре смешно, он берет самую большую щуку и подает бабке.
— Не! — отрицательно трясет головой старуха. — Мне такую надо! Зять у меня пьет, осатанел совсем. Арейская щука будто хорошо пособляет от запоя, если ее живмя опустить в водку, настоять, а потом хорошенько угостить настойкой выпивоху. Спасибо тебе!
— Вот Васе бы с Гохой такой настойки, — хохочет Юра.
При активном участии туристов мы еще делаем две- три тони, а потом невод начинает барахлить: крылья его закручиваются веревкой, мотня ничего не приносит, кроме водорослей. Берег обрывист, неловок. Невод приходится разбирать на узкой песчаной полоске или совсем в воде. Нестойкой походкой пришел помогать Гоха. Вася Горбун, однако, не смог пробиться сквозь кордоны гостеприимства. Его зазывали в тень деревьев на хлеб- соль, заманивали в палатки и везде подносили стаканчик. Вася Горбун давал подробные инструкции на предмет пользования грязью, горячим песком, водяной картошкой. Странно себе представить, что Вася Горбун жил когда-то в поселке обычной крестьянской жизнью, имел дом, хозяйство и семью. Но Гоха как раз и напоминает об этом, ворчит:
— Чего ради старается? Они же его уродом сделали…
Гоха намекает на какую-то давнюю трагедию, которая поломала Васю Горбуна в юности. Вовсе не горбуном, а статным красавцем был Вася: лицо каленое, кольца кудрей на высоком лбу, открытые глаза цвета весеннего нёбушка. Но повредил парень ребра, сделали ему врачи операцию, а после этой операции — не то по злобе, не то по глупости — почти насильно угнали его на лесозаготовки. Там он будто бы поднял тяжелое бревно, свернул себе позвоночник, и с тех пор стал Вася на всю жизнь горбатым. Испортилось у него все внутри, а синие глаза подернуло бельмом-катарактой.
Жара накаляет воздух. Юра с Гохой уходят домой обедать. Я запекаю в песке щуку, разложив маленький костерок. Вкус арейской щуки особый — она напоминает мясо лосося. Вся насквозь она пропитана йодом.
За оврагом, в низине, расположилась лодочная станция. В тени лиственниц и ольховника выбита глубокая тропа. За поворотом обрыв берега кончается — начинается «чингисов» вал. К берегу примыкает широкая отмель с бархатным илистым дном. Вода здесь прогрета до температуры чая в пиале — излюбленное место купания детей и старичков-ревматиков. Едоки сфероностоков тоже тянутся к этому месту: как раз напротив отмели донная плантация водяных яблок. Их достают с лодки с помощью сачка из марли или легкой сетки. Аквалангисты ныряют за ними. А иные, стоя по горло в воде, шарят по дну ногами, приноравливаясь ухватить яблочко пальцами ног.
Говорят, что сфероностоки растут на тех самых ветках, которые напоминают птичьи перья. Но Вася Горбун утверждает, что они заводятся сами по себе, нарастают, круглеют, лежа в белесых водяных мхах. Аквалангисты утверждают, что так оно и есть будто бы.
Я раздеваюсь и тоже забредаю в воду. По топкому слою ила тучами ползают вьюны, оставляя за собой дорожки-канавки. Стоя по горло в воде, удержаться на ногах трудно: так и норовит тебя подбросить вверх. Но я все-таки умудряюсь поймать пальцами левой ноги несколько мелких и два крупных яблока. Такое впечатление, будто ешь мармелад, в который забыли положить сахар и специи. Большие зрелые яблоки внутри имеют белый твердоватый комок, и от этого своим срезом яблоко напоминает бычий глаз с бельмом посредине.
По утверждению Васи Горбуна, эти яблоки несъедобны: их обычно кладут на раны или мозоли. Но и мелкие следует есть очень немного. На памяти Васи Горбуна был случай, когда больной желудком съел целую кастрюлю водяных яблочек и по дороге в больницу умер «от ломоты в брюхе».
Могучие меднотелые сосны лепятся к самому краю песчаного вала. Крыльями распростерты их кривые сучья. Корни обнажены штормами и ветрами. Такое впечатление, что сосны готовятся улететь, как гуси, которых было множество когда-то у арейского берега.
В сторону тайги вал обрывист и крут. Топорщатся ветки дикун-травы, сплетаются непривычно огромные кусты багульника, темнеет прихотливая резьба листьев угрюма. Длинные корни угрюма телефонными проводами оплетает песок вала, оберегая его от разрушения.
Далеко внизу маячат замшелые кочки, ерник, колоды, пестрят стволы берез. Юра-рыбак прав: копни бульдозером, и вода хлынет в кочкастую сырую падь. Боязно смотреть туда, вниз… Купальщики нежатся на песке. Древние деревенские старушки, которые у себя дома стесняются пройти по улице в платье без рукавов, разгуливают в нейлоновых плавках — продляют жизнь. Старик-ревматик зарыл в песок внука по самое горло, себя окапывает лопаточкой: прогревает старые кости песочком. Искрятся стеклистые зерна кварца.
Уезжающие нагребают песок в мешочки, чтобы увезти домой: не то для лечения, не то в качестве сувенира. Утекает арейский песок в Казань, Благовещенск, в Лугу, что возле Новгорода.
Вчера женщины из Вологды одаривали Васю Горбуна ласковыми словами, щекотали самолюбие лестью:
— Тебя на том конце земли знают. Вологда — вон где она! А там наши знакомые говорят: как приедете на Арей — Васю спросите. Вася вам все сделает — человек он хороший со всех сторон.
Вася Горбун зацвел репешок-травой, обещал отворить бабам все блага и тайны Арея. Ты смотри-ка, и правда знают его во всех концах земли! Отовсюду едут на Арей люди.
— Из мертвяка Арей меня человеком сделал! — опять пьяненько хвастал и тряс колечками светлых кудрей Вася Горбун. — Орленок теперь, чисто орленок…
А уж какой там орленок! Сапоги растоптаны, штаны свисают мотней, пиджак сидит наперекосяк, складки щек вожжами стягивают лицо.
В лодке (выбираем рыбу из бригадных сетей) Юра- рыбак рассказывает:
— Вася-то мать сильно жалел. Мать у него умерла в войну, жалел ее и сам едва не кончился от жалости.
Юра-рыбак приподымает завесу над главной загадкой Васи Горбуна. Был статный паренек Вася, красавец на всю деревню: «С радости-веселья хмелем кудри вьются!» Но война пришла, обернулась она для далекой таежной деревни голодом и непосильным бабьим трудом. Не то от надсады, не то от болезни какой умерла Васина мать (они тогда не здесь; на Чикое жили), а была это поздняя осень, ворота зимы. Вася жалел мать, плакал: солнце, земля и небо даны человеку для радости, а смерть рука об руку с дурью ходят, горе-беда! Мороз сильный в ту ночь ударил, бабы обряжали мать, а Вася упал на земляной пол завозни — рыдал, плакал. Он, видимо, плакал всю ночь, а к утру уснул на мерзлой земле, весь заледенел грудью. Здоровье у Васи, видимо, было немалое, остуду легкие выдержали, а вот ребра в боку стали с той поры гнить, врач их вырезал, а потом Васю придавило недетской работой, и стал он горбатым. Будто бы послали его на лесную работу — таскать бревна, и там он надломил себе позвоночник, хотя сам Вася Горбун это начисто отрицает: не было никаких бревен! Никто его, больного, не посылал силком на лесные работы.
Может, и правда не было никаких бревен, а может, Вася Горбун не хочет помнить плохое о людях. Бревен, говорит, не было, а все остальное было: гнил он весь заживо, и глаза сделались темные, пеленой их закрыло, и отец привез его с Чикоя на Арей, да тут и окопались Федотовы всей семьей — единственно из-за Васи. Потому что озеро пособило Васе свет увидеть, уцепиться за жизнь. Тихое было озеро, вдалеке от больших дорог…
У бурят есть старинная загадка-триада: «Что три самых чистых в мире?» Испытуемый при этом должен так ответить: «Лазурь бесконечного неба чиста, вода священных озер чиста, глаза юной девушки чисты и безвинны». Там вот в тишине арейского вечера приходит на ум эта загадка. Июльская жара быстро сменяется холодом, который загоняет больных и туристов в палатки, к теплу костров. На берегах становится пустынно и тихо. Чистота неба открыто перекликается с чистотой воды — небо глядится в озеро, а озеро — в небо. И действительно, нет ничего чище воды и неба…
Вася Горбун сидит на старой перевернутой лодке, смотрит на воду и в небесные дали. И, возможно, он тоже думает о чистоте воды и неба. Для опоры души должен человек видеть перед собой неподдельное, глубокое, чистое. Без этого ничего нет — дым один.
Я подгребаю веслами, а Юра-рыбак выбирает щук, застрявших в сети. Щуки брусковидные, ровные — каждая величиной с полено. И вдруг среди этого однообразия ворохнулось некое темно-золотистое чудо: не то солнечный круг, не то самовар какой! Ворохнулось и темным медным огнем укатилось в глубины.
— Карась! — вспотел Юра. — Ух, ты, язва! Ушел…
— Разве тут есть караси?!
— Нету. То есть запустили сюда из Танги. Есть деревня Танга и озеро Танга. Ну, вы же видели по дороге? Только одни караси там и водятся.
Несколько лет назад, говорит Юра, колхозники из Танги любопытства ради привезли бочку с мальками карася и выплеснули в Арей: «Плодись рыбка больша и маленька!» Карасю Арей понравился. Он разжирел, вымахал величиной с корыто, заржавел от старости.
Приплода, однако, не дал: минеральная вода Арея худо, видать, действует на карасиный приплод. А может, щурята и бормаш поедают икру новосела.
Протопали старички с огромными рюкзаками на спинах. Дед Федор и дед Миха. Старички пособляют лесничеству охранять на берегу Арея лес. За лесом смотрят двое, а на воде Вася Горбун один, доброволец. Уж как-то так получилось, что районные власти забыли наладить досмотр за озером. С берега машет Гоха: пора плыть за грязью. Рыбу принимает Вася Горбун, несет в зимовье. Днище плоскодонки уставлено ведрами, тазами, кастрюлями. Весла колышут воду. Мерцает на берегу серебряный (катионы серебра!) «глазной» ключ. На корявой березке висят цветные кусочки ткани. Лоскутья вешают на ветки старушки-бурятки. С глубокой древности озеро Арей считалось у бурят святыней.
Оранжевые закатные облака опрокинулись в воду. На плечах Юры-рыбака бугрятся мускулы, когда он ворочает веслами. Не в пример сухопарому Гохе, Юра кругленький, сбитый. Юра-рыбак знает немало профессий, убегал с Арея в город — обучал езде на тракторе студентов сельхозтехникума. Но не выдержал — вернулся к себе на Арей. Почему — сам не знает. Наверное, по той же причине: «Человек должен видеть перед собой чистое и глубокое». А работа у Юры на Арее неопределенная, трудная: зимой он уходит в тайгу на поиски соболя, белки. С осени добывает кедровые орехи. Вода Арея очищает и лечит тело, утро Арея лечит душу.
Первыми просыпаются рыбы, потом Вася Горбун. Или наоборот? По крайней мере, когда я приезжаю из поселка на озеро, Вася сидит на берегу и пьет из жестянки воду — летом он ничего не ест. Жестянка воды — вот и весь завтрак.
Затем на плотах и лодках отчаливают от берега удильщики. Они просиживают целые дни: купальщики кишмя кишат вокруг лодок — того и гляди кого-нибудь подденешь за нос или за ухо. И чебаки, сверкая полосками никеля; тут же вьются, хватают наживку.
К полудню Вася Горбун раздает желающим арейскую грязь и водяные яблочки. Неизвестный шутник написал на двери зимовки: «Меняю грязь на золото». Собираются Юра с Гохой, дед Ромашка, лесная охрана в лице деда Федора и деда Михи. И много неизвестных. Уха кипит в большом черном котле. На правах хозяина Вася Горбун наливает в стаканчики, потчует ухой:
— Ешьте хорошенько! Мне-то еда не идет летом.
Дед Ромашка трясет запущенной бородой:
— Вечный праздник пополам с горем!
И правда, жизнь вокруг замшелой избы Васи Горбуна похожа на грустный праздник.
Позади зимовья на бугре Юра-рыбак показал темный квадрат крапивы, в которой проглядывались остатки фундамента. Место, где стоял дом Васи Горбуна. Жена была, дети, хозяйство, а сейчас Вася Горбун уподобился бесплотному духу. Вот, оказывается, летом он не ест ничего! Зимовейко растерянно смотрит мутным глазом окошка на новую жизнь озера.
Орут лодочные моторы спасательных катеров, спортсмены вереницами бегают вокруг озера, сверкающие от обилия стекла и никеля легковые автомобили толпятся на берегу. Голосят (каждый свое!) транзисторы, маячут в кустах цветные палатки, женщина-экскурсовод в красных брюках водит по берегу толпу туристов. Мажутся грязью дети и старики, солнце накаляет кварцевые пески «чингисова» вала, шарят по дну пальцами ног ловцы сфероностоков. Маленький забайкальский Крым — Крым на один месяц июль! В августе, когда начинается период дождей, Сибирь становится обыкновенной Сибирью, волшебство природы кончается: землю секут холодные ветры.
Вася Горбун к вечеру напивается, плачет: жалеет озеро и людей. Кажется ему, что люди, несмотря на старания деда Федора, деда Миха и его собственные старания, вырубят по берегам лес, вытопчут кустарник и травы — сгинет Арей, как сгинули несколько источников по его берегам. Люди незаметно украдут у самих себя чудо-озеро, великое чудо. Подумать только: такая прорва народу! На этом дело не остановится: был вчера московский строительный начальник — выглядывал места для домов. Все сплошь, говорят, заселят туристами.
Караваны диких гусей давно пролетают мимо. Изюбры ушли в дальние отроги хребта. И только любопытные косули выбегут тихой ночью попить целебной арейской водицы. Дразнит их еле уловимый запах радона, йода и серебра, которым тянет с Арея.