Агнета и Гари ушли вместе. Полчаса назад. Я остался один, в полном замешательстве. Пытаюсь упорядочить то, что произошло, - доступными мне средствами. Но, с какой бы стороны ни подступал я к толкованию случившегося, чувство, что я уничтожен, повержен, не проходит.

Гари был сегодня в прекрасном расположении духа. Его лицо, руки, ноги - исполнены радости, радостноподвижны; он, можно сказать, фонтанировал идеями и словами. Был невероятно хорош собой, потому что улыбка не сходила с его губ, и, похоже, это соответствовало его намерениям: он хотел нравиться, нравиться прежде всего Агнете - хотел произвести на нее впечатление, перетянуть на свою сторону. Такое я замечал не впервые. Но на сей раз Гари позволил себе унизить меня... И она, моя сестра, его поддержала. Я не думаю, что он с самого начала собирался выставить меня в неприглядном свете, как это получилось потом; но, с другой стороны, он и не попытался вовремя изменить направление нашего разговора, не пощадил меня и не принял во внимание неискушенность моей натуры.

Он пришел с опозданием, никак это не объяснив. Агнета, во всяком случае, явилась раньше и сказала, что напрасно ждала его на вокзале. Они, значит, заранее договорились о встрече. Агнета даже забеспокоилась, что его еще нет, хотела опять бежать на вокзал, чтобы уж точно не разминуться. Так примерно она выразилась... Будто могли быть какие-то сомнения в том, что в конце концов Гари окажется у меня. Агнета - на свой манер - ему предана. На свой манер... Я склонен думать, что моя любовь относится к иной сфере, ибо родственна смерти... То есть что это чувство есть часть меня - как моя печень, почки... Или, в менее возвышенном смысле, - кишки... из-за которых я умру, если мне их вырежут. Пусть даже моя любовь есть нечто малое, вечное лишь наполовину, - существовать без этой тени во мне я не могу. Я уже пробовал приставить к своему телу нож и самолично ее вырезать, однако душа моя начала столь сильно кровоточить, что я, на грани потери сознания, отказался от такой мысли. Я, если разрубить меня на две половины, жить дальше не смогу. Когда я записываю такое словами, напрашивается вопрос: а не цепляюсь ли я за это учение о моей субстанции и не хочу ли любой ценой его защитить... по причине отсутствия во мне элементарной жизненной силы, из-за моей душевной убогости? В действительности же я чувствую себя убогим именно потому, что все яснее осознаю это мое проклятие: мою несвободу. Есть люди. И есть один человек: Гари, в моем представлении ничуть на них не похожий. Мое желание обрести счастье, возможное для меня только в одном варианте, растет постоянно; но растет и предчувствие того, что мне не миновать беды. Я сегодня плакал. От ревности.

Я раньше упомянул, что Ульфер Будде подвез Гари на своем белом автомобиле почти до самого садового домика. Это имя я сегодня услышал не в первый раз. Оно и раньше периодически выныривало в рассказах Гари, в его воспоминаниях, - как символ редкого феномена неправедного счастья. Ульфер Будде - единственный сын рано умершего мелкого чиновника. Мать его больше не вышла замуж. Она, ограничивая себя во всем, накопила денег, чтобы платить за обучение сына в гимназии. Добросовестно о нем заботилась. Может, поощряла в нем склонность красиво одеваться. Позже Ульфер Будде изменился. Пубертатный возраст его изменил... Или - усилил в нем стремление выделяться среди других, то есть набивать себе цену (такое выражение вполне соответствует его характеру в те годы, от пятнадцати до семнадцати). Вероятно, он любил главным образом себя самого. Он рассматривал себя в зеркале, нравился себе и изобретал всякие способы, как облегчить свою жизнь. <...>