19

Лечебно-трудовой профилакторий изменил Рихарда. Он казался повзрослевшим. В нем уже не было ничего детского. Он побледнел и как бы потускнел. Неухоженные волосы. Пыльные брюки. Он выглядел так, как будто спал на полу в телячьем вагоне.

Внутри во мне боролись различные чувства. Одна моя часть испытывала жалость, другая – злость и бессилие. Одновременно в глубине души все еще теплилась надежда. И это при том, что я давно уже была не способна на какие бы то ни было чувства. Да, я определенно была в шоке.

Он посмотрел на меня и осторожно улыбнулся. Протянул руку. Немного смущенно пожал плечами.

– Иди сюда, – позвал.

Это было как в плохом фильме. Иди сюда, ну иди же и обними меня. Так. Теперь будет все хорошо, только хорошо. Отныне никакой печали. Я уже не пью. Все чудесно.

Я подошла к нему. Что мне оставалось делать?

– Я люблю тебя, Мариса, – сказал он, сжав меня в объятиях. – Боже, там, где я был, на самом деле жутко. Теперь я уже никогда не буду пить, обещаю! Теперь я буду именно тем мужчиной, которого ты заслуживаешь. Буду хорошим отцом нашим детям, буду вести себя как положено. Отныне никакого виски. Или чего-то подобного. Конец клубным вечеринкам. Начну новую жизнь.

Мы долго стояли, обнявшись. Нам обоим было очень хорошо. Я чувствовала давление его тела. Мне казалось, что это тело наконец очистилось от огромной массы лжи и мой муж вернулся ко мне. Да. Именно так. Это был мужчина, которого я ждала в течение всех этих безумных одиноких ночей.

Созависимый человек, живущий с алкоголиком, чувствует себя чем-то вроде застиранной тряпки. При всей своей человечности и порядочности он легко может оказаться на дне, в положении человека, который не может предъявлять никаких требований. Наоборот, он легко позволит себя облапошить и с благодарностью примет любые хорошие новости. Он их жаждет в прямом смысле слова. Ведь он слишком долго прозябал на диете, состоящей из лжи и обмана. Поэтому, если на подносе перед ним вдруг окажется приманка, сдобренная хоть какой-то частью правды, он проглотит ее, не раздумывая.

Но я и тогда со всем этим не покончила. Хотя по понятным причинам это было бы самым простым решением. Ведь развод – это так легко и современно! Сдаться. А проявить упорство, остаться – это не модно. Выбрать для себя самый трудный путь. Развод – это рядовое событие. Столько людей разводятся. Через год, через два, через четыре. Человек ловит себя на мысли, что его брак несколько затянулся. Встретит кого-то другого. Обретет самого себя. Скажет «С Богом!» и помашет на прощание платочком. Отсечет прошлое хирургическим скальпелем. Детей, семейный очаг, все семейные узы. Конец. Разрыв. Никаких сентиментальностей! Так он еще и зависимый? В таком случае развод просто неизбежен. Все зависит лишь от того, когда у той, которая не пьет, закончится терпение. Это так просто и легко – уйти.

Когда-то уйти от мужа считалось революционным поступком. Женщины этого не делали. Они оставались и терпели, не имея другой возможности. Ведь мужчина был господином в доме. Главой семейства. Он зарабатывал деньги. Был хозяином своей жены и своих детей. Если случалось, что женщина выбирала не того мужчину, – это была ее проблема. Бедняжка. Она должна была просто терпеть. О том, чтобы найти себе другого, не могло быть и речи. Не оставалось ничего иного, как идти ко дну вместе с тонущим кораблем. Стиснуть зубы, понимая, какой паршивый лотерейный билет ты вытащила.

Никакая нормальная современная женщина такого терпеть не будет. Если супружеская жизнь не клеится, мы разводимся. Возможно, возникнут финансовые проблемы, возможно, ее перестанут приглашать на ужины, устраиваемые только для супружеских пар (что для многих жен алкоголиков обстоятельство скорее хорошее, нежели плохое). Но от мужа надо избавиться. Для чего с ним оставаться, если ее ничто не держит?

Может быть, потому, что у человека есть на все собственный взгляд.

Может быть, потому, что человек не любит легко сдаваться.

Хорошо это или плохо? Этого не знает никто. Причем, вполне возможно, что мы не получим ответы на все эти вопросы до конца своей жизни.

Ведь я все-таки хотела, чтобы он вылечился. Хотела жить с ним трезвой, спокойной жизнью. Мы еще некоторое время обнимались, пока я не сказала ему, что, наверное, смогу его простить.

Мы собрали вещи и вернулись из пригорода обратно домой, где царил хаос из-за неоконченного ремонта. Шарлотта пришла помочь нам привести жилье хоть немного в порядок. Ее щеки были слегка румяны, когда она поделилась новостью, что накануне вечером познакомилась с новым парнем. В очередной раз. Пока все очень неопределенно. Нет, не хочу говорить, как его зовут. Да, она суеверна! Вдруг, если она скажет, все исчезнет? Чпок! Мужчина растворится, и от него ничего не останется. Я согласилась. Ладно, не говори ничего. Подождем. Пока любовь, если все будет хорошо, не пустит глубоких корней. Не будем трогать эту тему. Ни пуха ни пера, сестренка!

Вынимая из сумки пеленки, питание и детские футболки, я еле слышно напевала. Разобрала сумку с туалетными принадлежностями. Достала нижнее белье. Мне уже не нужно будет таскаться с сумками. Мы снова дома, пусть даже в грязной после ухода рабочих квартире. Скоро закончатся работы и на кухне. Она будет новой и красивой. Кухня. Сердце дома. Здесь мы будем готовить еду, игриво наталкиваясь друга на друга. Я остановилась, погрузившись в мечты. Я видела, как мы целуемся, пока готовится лазанья. Представляла себе, как наша любовь расцветает и становится все сильнее, как она начинает приобретать вкус душицы, базилика и тимьяна. Видела себя и Рихарда. Здоровыми. И наших счастливых детей с глазами, светящимися как звездочки.

Рихард, конечно же, принес всем подарки. Я понятия не имела, где он их взял. Но это было неважно. Человек не может в одночасье избавиться от старых привычек. Однако я терпеть не могла подарков, преподносимых в качестве взяток. Я отлично знала, почему он дарит мне все это. Потому что ему нужно было избавиться от чувства вины. Потому что хотел купить мое расположение. Потому что хотел попросить прощения. Так что мне было лучше без всех этих подарков. Зато детям нет. Чем больше они получали подарков, тем больше радовались.

Начиналась новая, пока еще очень нестабильная жизнь. В наполовину разоренной кухне Рихард готовил спагетти и подливу из молотого мяса, на нем был фартук, он шутил и целовал меня в нос. Мы все вместе поужинали, улыбаясь друг другу. Непринужденно. Наконец-то это не было наигранным. Мы все еще были способны улыбаться друг другу? По всей видимости, да. В любом случае, в тот вечер мы отлично с этим справились.

Рихард пил минералку. Было приятно на это смотреть. Я уже забыла о том, что он может пить что-то другое кроме пива, вина или виски. Теперь он пил минералку, и я не могла на это насмотреться. Я влюбилась в эту картинку. Я влюбилась в способ, которым он подносил ко рту бокал с водой. Отпил. Сглотнул. Жидкость, которая никак не влияла на его жизнь и не отравляла дыхания. Он выпивал бокал до дна.

Чтобы трезвость стала нормой нашей жизни, Рихард получил от женщины-нарколога с карими глазами целую кучу сильнодействующих лекарств. По всей видимости, доктора имели право щедро назначать алкоголикам лекарственные препараты, заменяющие наркотические вещества. Разрешенные наркотики. Наркотики по рецепту, против которых общество не возражало. Однако к употреблению этих, на первый взгляд невинных таблеток алкоголик быстро привыкал, поэтому это было очередным свинством, однако я в то время над этим не задумывалась. Для меня эти таблетки были друзьями. Добрыми феями, которые с помощью волшебной палочки помогли вернуть мне мужа, помогли ему снова встать на ноги.

Собрил, атаракс, терален, пропован. Но самое главное – антабус. Антабус был гарантией того, что Рихард не начнет снова пить. Этот препарат обеспечивал своего рода внутреннюю привязанность к трезвости. Антабус был укротителем алкоголя, живущего в крови алкоголика. Это был вахтер, отправляющий обратно нежелательных гостей. Могло ли это быть так просто? Антабус гарантировал, что Рихарду будет очень плохо, если он выпьет. Вначале следовало принимать лекарство каждый день, чтобы проявилось действие препарата. Через пару дней алкоголик был им буквально пропитан. После этого было достаточно принимать по одной таблетке через день.

– Хочу, чтобы мне вшили капсулу, – сказал Рихард вскоре после этого. – Думаю, это лучше всего. Мне не надо будет думать о таблетках, а у тебя будет больше уверенности.

Возможность вшить под кожу капсулу с препаратом антабус воспринималась, как абстиненция с еще большей гарантией.

Срок действия капсулы составлял десять-двенадцать месяцев. Существовал риск, что алкоголик будет чувствовать себя очень плохо, однако многие все-таки шли на это. В конце концов, даже антабус не может остановить желания снова броситься в объятия алкоголя. Мы выяснили, что вшить капсулу с антабусом могут в одной стокгольмской частной клинике. Рихард ждал этого, можно сказать, с нетерпением. Рассказывал о Дане, парне, которому, как он слышал, сделали такую операцию. С того времени Дан якобы вел трезвый образ жизни (однако, как я узнала позже, это не совсем соответствовало действительности).

Мы вдруг смогли говорить друг с другом о людях, которые много пили. Мне кажется, Рихард сам этого хотел. Я убеждена в том, что он надеялся таким образом исключить возможность остаться один на один со своей проблемой. Ему служило опорой, что есть и другие люди, кроме него. Что на самом деле есть и другие алкоголики. Начали всплывать имена людей, которые много пили. Их было больше, чем я предполагала.

– Я точно готов вшить себе капсулу с антабусом, – заявил он. И его слова звучали убедительно.

Его решение меня обрадовало. Я с удовольствием обсуждала эту тему. Я была в восторге от того, как он запросто признался в своей проблеме. Признался, что болен. Чувство, что мы избавились от лжи, приносило облегчение. Было так здорово, что он не приходит в ярость от каждого моего слова.

Постепенно я стала все ближе знакомиться с абстиненцией, которая пришла на смену длительной зависимости. Ох, она, эта абстиненция, воспринималось как свобода! Однако никто мне не открыл глаза на то, что ее улыбающееся лицо было всего лишь маской, за которой скрывается совершенно другое выражение.

Я сделала ошибку, поверив в то, что абстиненция – это просто трезвость. Что не нужно ничего другого – только чтобы алкоголик перестал пить. Что абстиненция – это постоянное, лишенное осложнений, освобождающее состояние.

И не нашлось никого, кто был бы так любезен и объяснил мне, как алкоголик проживает свою первую абстиненцию. И никто меня не ввел в курс дела о реакциях созависимого, каковы его перспективы в этом отношении. Усталая врач-нарколог, специализирующаяся на лечении алкогольной зависимости, по понятным причинам не соизволила подробно обсудить со мной эту тему. Да и почему она должна была это делать? Я ведь физически от алкоголизма не страдала. Я не страдала никакой химической зависимостью. В амбулатории, как правило, занимаются людьми, находящимися в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, или сумасшедшими. Тот, кто живет с ними, вполне способен позаботиться о себе сам.

Было бы здорово, если бы существовало какое-нибудь методическое пособие с подробным описанием отдельных стадий абстиненции. Но на такие вещи у государства никогда нет средств.

О том, что абстиненция обманчива, я никогда не слышала. Я не понимала, что жизнь с алкоголиком, который только-только встает на путь трезвости, крайне ненадежна. Трезвый бывший алкоголик отличается – особенно вначале – совершенно особым поведением.

Только что завязавший не живет нормальной жизнью, как и те, кто его окружает. Человек полон доверия, но вместе с тем он как бы еще не определился до конца. Карточный домик построен, алкоголик мертв, чудовище пронзили мечом… но все вдруг продолжается как в дурном фильме ужасов, когда экран погас, зажигается свет, все с облегчением встают, а чудовище вдруг возвращается. И не раз. Снова, снова и снова. То, что у многих алкоголиков рецидивы являются неотъемлемой частью пути к выздоровлению, ни докторша из больницы святого Гёрана, ни кто-либо другой мне не объяснили. Что нет смысла говорить «если» возникнет рецидив, скорее «когда» возникнет рецидив. Что рецидив – плата за трезвость, ее менее приятная, оборотная сторона. Понятно, что с нами такого не должно было случиться. В нашей семье рецидиву места нет! У нас вся ложь раскрыта, а алкоголик решительно встал на путь выздоровления.

Я все еще жила в розовой дымке, не боясь того, что придет. Моя мечта о нормальной семье стала наконец приобретать реальные очертания! Я победила, и мы снова контролировали ситуацию. Молодчина, молодчина Рихард! Мой милый Рихард так любит меня и детей, что решил бросить пить.

Так я думала…

Я посещала отделение для будущих мам, измеряла свой живот, поглаживая маленькую девчушку, которая росла внутри меня и становилась все сильнее. Ты родишься в трезвой, здоровой, замечательной семье, шептала я ей, когда вечером ложилась спать. Ты не будешь страдать. Мы тебя будем очень сильно любить. Ты наше маленькое чудо, наш ребенок, который спас нас от гибели…

Я как будто верила, что жизнь проста и предсказуема, как низкопробный любовный роман. Что наш будущий ребенок спасет нас. Могла ли я вообще быть такой доверчивой, будучи без пяти минут матерью четверых детей? Наверное, да.

Случается, что в период беременности женщина теряет способность здраво мыслить. Иногда ей может показаться, что она растворилась во Вселенной, она начинает сходить с ума, говорит с духами и тому подобное. Со мной такое бывало.

Собрил и пропован должны были оказывать на Рихарда успокаивающее действие. Терален ему прописали как средство для хорошего сна. Не знаю, каким образом в его аптечке оказался атаракс, но довольно скоро я обратила внимание на то, что муж как будто не в себе, хотя с виду трезвый. Он был нервным и каким-то перевозбужденным. Иногда по утрам он вставал очень рано, ходил в бассейн, плавал по два километра, затем возвращался, натянуто улыбаясь. Было ощущение, что он вдруг стал стариком. По-другому говорил, по-другому ходил.

– Ты принял антабус? – интересовалась я.

– Можешь дать мне одну таблетку, – отвечал он.

Никакой капсулы он, разумеется, не дал вшить себе под кожу. Мне пришлось снова взять всю ответственность на себя. Я должна была растворить таблетку в воде. Мне позволялось смотреть на то, как он пьет эту беловатую шипучую жидкость. Я хотела убедиться в том, что он выпил ее до конца. В стакане не должно было остаться ни капли.

Сначала я считала антабус фантастическим препаратом. Безусловно, другом всех алкоголиков! И почему его не принимают все лечащиеся алкоголики? Я не понимала этого. Однако со временем я поняла, что в обычной жизни все не так просто. Антабус был нашим другом, но только на первый взгляд. Антабус был искусственным дыханием. Тростью, на которую ковыляющий алкоголик, вставший в приступе паники на путь трезвости, может опереться; спасательным кругом, кинутым в тот момент, когда казалось, что утопающий непременно пойдет ко дну. Алкоголь ушел, но проблема осталась. Рихард был все еще у него на мушке, хотя не пил. Со сцены ушел алкоголь, но алкоголизм остался. Нелегко было это понять.

 

20

Живя с алкоголиком, я во многом стала разбираться. Например, в том, что абстиненция имеет несколько разных стадий. Лихорадочное состояние в первые двадцать четыре часа, которое сопровождается тревогой, страданием, ужасом, но одновременно ощущением счастья – мне это удалось! Не пил целых двадцать четыре часа! Час за часом. В первые двадцать четыре часа победой можно назвать каждую прожитую минуту, когда стакан не поднесен к устам. В рамках определенной программы «12 шагов» за первые двадцать четыре часа, проведенные в трезвости, дается награда. Потому что первые двадцать четыре часа без алкоголя самые тяжелые и не должны оставаться без вознаграждения.

Потом наступает абстиненция последующих дней. Сначала это радость. Рихард так прыгал от счастья, что даже я к нему присоединилась. Смотри, это уже больше, чем двадцать четыре часа! Но потом приходит сильное желание выпить. И тоска. И даже галлюцинации – вкус и запах любимого напитка. Первая трезвая неделя может быть очень тяжелой. И никто вам не пообещает, что в последующие дни все наладится.

Воздержание при помощи антабуса – это иной вид трезвости. Рихард не пил только потому, что принимал медикаменты. Он не мог пить, иначе ему стало бы очень плохо. Он не был на сто процентов добровольным трезвенником. Ему было нехорошо. Он постоянно боролся с собой. Он висел над пропастью и так судорожно цеплялся за край, что можно было заметить, как у него от усилий побелели фаланги пальцев. Этот вид трезвости не приносил ничего спокойного, ничего приятного, ничего обнадеживающего, и не только ему, но и нам, его близким, потому что мы не могли не замечать его разочарования. Трезвость на основе Антабуса – это всего лишь судорожные метания. Алкоголик, который надеется только на лекарство, напоминает рыбу, выброшенную на берег, чья борьба за жизнь подходит к концу.

После нескольких дней, проведенных в трезвости, эго Рихарда начало увеличиваться в размерах. Это был признак приближающейся «самоуверенной» стадии. Она не бывает лихорадочной. Она полна отваги. И крайне обманчива. Рихард, который был трезвенником без году неделя, чувствовал себя слишком уверенно. Да ладно, что в этом особенного! Понятно, что я могу обходиться без алкоголя! Он был уверен, что контролирует ситуацию, и на долю секунды ослабил внимание, что и явилось роковой ошибкой. Не успел он оглянуться, как заказывал девятое виски, а еще через пару часов лежал мертвецки пьяный на постели в вытрезвителе.

На стадии «жалости» бедняжка Рихард так скучал по своей дорогой, любимой бутылке, по своей соске для взрослых, что горевал так, будто потерял близкого друга. Он плакал, жалея себя. Какой смысл имела жизнь без алкоголя? Жизнь казалась ему бесполезной, никчемной и гнусной. Я была злой ведьмой, «да ну их, всех женщин, к черту, они только все портят». Он чувствовал себя разочарованным, обманутым, одиноким… Жизнь утратила все краски. Что плохого в том, что он пропустил маленький, малюсенький стаканчик? А что, нельзя? Его состояние так ужасно… Он просто нуждался в чем-то, что успокоило бы его, в лекарстве, которое бы сняло боль…

Печаль также могла трансформироваться в иные формы сильных эмоций, например, в ненависть. Ясное дело! Из-за ненависти можно было пить сколько угодно! У Рихарда бывали и периоды, когда он ненавидел алкоголь так сильно, что боялся, что эта ненависть убьет его. Но еще больше он ненавидел состояние трезвости… Он злился, наверное, на то, что именно он вынужден быть зависимым. Он просто сходил с ума при одной только мысли, что образ зависимого мог быть фальшивым. Почему именно он должен быть обманутым? Он ненавидел и все больше заливал свою ненависть. Ненависть была прекрасной эмоцией… И превосходным поводом к рецидиву.

Иногда наступала стадия, сопровождаемая паническим страхом перед отлучением от алкоголя, когда Рихард вдруг понимал – о, Боже! – что никогда в жизни не сможет больше выпить! Этот временной промежуток был для него невообразимым. Он позабыл принцип «шаг за шагом». Мысли о последующих сорока годах вынужденной трезвости его только толкали к тому, чтобы он выпил до дна виски семидесятипятилетней выдержки.

На какое-то время он входил в состояние фальшивой трезвости, когда абстиненция была одной сплошной ложью. Рихард вдохновенно лгал нам о том, что алкоголизм – это состояние, которое можно контролировать, что алкоголь можно употреблять нормально, просто стараться не напиваться до чертиков. Подтверждением этой теории являлись, кроме всего прочего, статьи, в которых терапевты, занимающиеся проблемой алкоголизма, развлекались мыслью о том, что алкоголика можно научить пить цивилизованно. Рихард обожал эти публикации. Если это могут сделать остальные, он тоже не останется позади. Достаточно, если он какое-то время будет трезвенником, а потом сможет все вернуть на старую колею.

– Однажды мы вместе с тобой выпьем за это фужер шампанского, – сказал он мне, улыбаясь.

Существует тысяча отговорок, миллион разных видов вынужденной трезвости, но большинство их уверенно ведет к рецидиву. К одному. Ко второму. Ко многим.

Со мной, как с созависимой, все происходило точно так же. Я будто сидела на карусели и перед моими глазами мелькала череда состояний, которые я в тот момент проживала. Моя созависимость отражалась в пьяных настроениях Рихарда, я этим жила. Когда он сопротивлялся изо всех сил, до белизны пальцев, я напрягалась вместе с ним. Когда он жалел себя, я рыдала за компанию из-за него (и из-за себя и детей). Когда его переполняла ненависть, я из солидарности тоже ненавидела. Когда он начинал фантазировать о будущих нереальных вещах, я с удовольствием давала ввести себя в заблуждение, веря, что однажды он сможет цивилизованно выпить, как все остальные! Это будет здорово!

И хотя мне было противно, когда он пил, все же слово «никогда» вызывало у меня чувство протеста. Нельзя недооценивать странного отношения «той, самой близкой» к алкоголю. Он что, уже никогда в жизни не сможет выпить? И как будет выглядеть наша жизнь, мы что, не сможем вместе выпить бокал вина, поздравить друг друга в день рождения, пропустить стаканчик на отдыхе? Эти мысли проносились у меня в голове. Но лишь изредка. Потому что наша жизнь была настолько пропитана алкоголем, что невозможно было представить себе его внезапное исчезновение.

– Я не говорю прямо сейчас, возможно, даже не через три года, но я, естественно, надеюсь на то, что смогу выпить бокал вина или пива, – мечтал Рихард. – Я верю в то, что человек может выздороветь и научиться пить нормально.

Я с тобой согласна, – кивала я и на самом деле верила, что это возможно.

 

21

Считается, что за каждым успешным мужчиной надо искать женщину. Тогда как за каждым «успешно пьющим» алкоголиком стоит кто-то из его близких. Или сразу несколько человек. Как минимум пять, если говорить о каких-то цифрах. Наверное, о себе я могла бы сказать, что стояла не «за», а «перед» своим алкоголиком. Защищала его собственным телом. Я раскинула руки, чтобы к нему не приблизилось ничего плохого. Алкоголик – мужчина, «та, самая близкая» – женщина. Если бы в роли главной героини выступала женщина-алкоголичка, книга была бы совершенно иной. Но моя история о том, каково это – иметь мужа-алкоголика, быть созависимой подругой или женой зависимого от алкоголя мужчины, каково это – иметь детей с человеком, который беспробудно пьет.

Об алкоголизме часто пишут в газетах и журналах. Проведите тест – много ли вы пьете. Дозы, которые указываются, просто смешны. Что знают люди, составляющие эти тесты, о том, как в действительности обстоят дела? Ушлые докторишки, не придающие теме зависимости особого значения, рассказывают сказки о «цивилизованном употреблении». Цивилизованное употребление, простите, что это за идиотизм? Для алкоголика не существует понятия пить «цивилизованно». Если человек умеет цивилизованно пить, значит, он не может быть алкоголиком. Он не придет добровольно в психиатрическую лечебницу с 3,5 промилле алкоголя в крови. Нормальный человек с таким показателем будет наполовину мертв, в отличие от алкоголика, привыкшего пить без меры. Алкоголик сжился со своим ядом. Он не умеет пить цивилизованно, по способу существования и по манере пить он, скорее, полный антиобщественный элемент. Критический порог толерантности по отношению к алкоголю давно перешагнул все дозволенные нормы.

Совсем не случайно у меня вдруг развилась аллергия на спиртное, которого везде было полно. Пили по телевизору, в газетах и журналах, в книгах, однако нигде нельзя было узнать хоть что-нибудь о людях, вынужденных жить с алкоголиками. Употребление спиртного вело к пьянству – дальше этого тезиса никто не шел. Единственное, с чем можно было соотнести стакан алкоголя, так это с довольными лицами. И крайне редко появлялось нечто иное. Взять, к примеру, «антиалкогольные» фильмы, снятые для молодежи в целях пропаганды здорового образа жизни. Из них можно было узнать, что алкоголь – опасный спутник, что если перегнуть палку, наступает неприятное алкогольное опьянение, что алкоголь разрушает мозг и так далее. Но ни слова не говорилось о том, что болезнь под названием «алкоголизм» постигает и всех близких алкоголика. Даже в фильмах для молодежи тех, кто живет с алкоголиками, обходили молчанием. Никто и никогда не использовал термин «созависимость». Никто не предупреждал девчонок, что они могут повстречать парня, который слишком много пьет. Никто их не предостерегал, как все это обернется и чем может закончиться. Бегите от него прочь, посоветовала бы я им. Бегите от него прочь, пока есть такая возможность, бегите от него прочь, пока вы молоды и не стали созависимыми. Чуть позже вы повзрослеете и окажетесь в этой западне, из которой нелегко будет выбраться.

Но нет, безликие подруги алкоголиков не интересуют общественность. О таких, как мы, почти не снимают фильмов. Кстати, я помню один: «Когда мужчина любит женщину» с Энди Гарсия и Мег Райен. Но там алкоголичкой была героиня Мег. Энди играл ее мужа. Естественно, все закончилось хорошо. Голливуд предпочитает показывать красивого, благородного мужчину, который никогда не оставит в беде слабую женщину. Идеальная сказка.

Меня приводили в ярость новости об авариях, преступлениях и тирании в семье. Мало когда акцент в этих новостях делался на том, что преступник был в состоянии алкогольного опьянения или под воздействием наркотиков. Но когда я получала более детальную информацию, например, об автодорожных авариях или пожарах, практически всегда на заднем плане маячил алкоголь. Те, что сгорали в своем доме, после того как курили в постели, в большинстве были пьяны и засыпали с сигаретой в руке (и Рихард частенько проваливался в сон посреди разговора! Хорошо, что он хоть не курил, иначе его имя уже давно фигурировало бы в статистике угоревших курильщиков). Большинство родителей, тиранивших своих детей, были зависимыми. Дорожные происшествия… Кражи… Истязуемые жены. Это что, в порядке вещей, когда кто-то в пьяном угаре колотит жену и детей? Или алкоголь был не столь важным фактором, чтобы о нем говорить? Но ведь журналисты были в курсе, полицейские это знали, больничный персонал тоже владел информацией. Об алкоголе, как о факторе, спровоцировавшем трагедию, открыто говорилось только тогда, когда общественность возмущалась тем, что пьяный водитель задавил насмерть беззащитного ребенка… В этих случаях алкоголь был в центре внимания. Но во всех остальных о нем практически не говорили. Я не совсем хорошо понимала, почему. Это выглядело, как заговор. Известно, что многие журналисты сами являются алкоголиками, но неужели то же самое можно сказать о полицейских, врачах, медсестрах и адвокатах?

Скорее всего, это так. Алкоголиков больше, чем можно предположить.

По всей вероятности, созависимая особа, живущая с алкоголиком, затуманивает действительность. Та, которая всегда рядом, которая сражается на передовой, как одержимая, чтобы только жизнь хоть как-то продолжалась. Она больна, временами сходит с ума, ее преследуют мании, она ведет себя странно, она угрюма и зла. Иногда она вдруг становится милой и доброжелательной. Разве поймешь… Она не единственная, таких миллионы. Но о них никто не пишет элегантных романов. Они просто где-то существуют.

Иногда, и не так уж редко, именно она толкает алкоголика к бутылке, далеко не всегда выступая в роли позитивной силы. Все те страдания, через которые проходит семья алкоголика, не обязательно являются только его виной. Кроме зависимости, могут существовать и иные проблемы. Но созависимая особа понимает это крайне редко. Возможно, это самое трудное в позиции «той, другой» – понять.

Рихард должен был регулярно посещать поликлинику, сдавать анализы крови и мочи. С течением времени он начал получать сначала каждый день, а потом через день дозы антабуса. Медсестра Ингегёрд, к которой он ходил, понимала его. Я тоже пару раз виделась с ней. Женщина в возрасте, стянутые в узел волосы, покрашенные хной. Джинсы и ортопедические сандалии. Она выглядела немного уставшей, может, и у нее в доме был алкоголик или сама она любила выпить? Я не спрашивала.

Судя по всему, Рихард обворожил медсестру Ингегёрд. Она выглядела приветливой хозяйкой, забота которой все поставит на свои места. Она согревала всех вокруг себя теплыми лучами любви. Она гордилась Рихардом, его успехами на поприще воздержания. Рихард все еще умел очаровать каждого. Люди, в особенности чиновники, обожали его. Он был почти таким же обаятельным, как и раньше, к тому же еще лучше овладел искусством манипуляции. Он улыбался медсестре Ингегёрд, шутил с ней, и, сказать по правде, меня удивляло, что она воспринимает его как солнце и проглатывает каждую из его шуток, которые он щедро разбрасывал налево и направо. Между тем медсестра Ингегёрд должна была видеть перед собой всего лишь накачанного антабусом Рихарда, который изо всех сил пытался не сорваться. Уже позже я поняла, что медсестра Ингегёрд видела множество людей, которые были его полной противоположностью. Мужчин, которые приходили небритыми и грязными, которые могли удержаться трезвыми лишь пару дней, которые успевали один раз сдать анализ мочи и исчезали, чтобы снова напиться. Усилия Рихарда удержаться трезвым производили впечатление на весь персонал.

Рихард – любимец социальных работников женского пола. Посмотрите на этого молодого, красивого алкоголика, который к тому же успешен в работе! Такой контраст со всеми теми грязными, запущенными пьянчужками, ночующими в парке. С финскими алкашами, бездомными, наркоманами, шастающими с тележками, наполненными барахлом из урн и мусорных баков. С мужиками, ночующими под мостом. С очумелыми беззубыми рецидивистами. С развалинами по кличке «Вшивак», «Метла», «Топор». С такими клиентами здесь встречались чаще всего. Обыкновенные алкоголики, проходящие курс детоксикации, приходили и уходили, летом ночевали в парке, а когда было холодно, где-нибудь в ночлежке. Ходили погреться в «Армию спасения», где их одаривали поношенными вещами. Были ли у них хоть какие-то близкие? Может, и нет. Может быть, именно поэтому они опустились на самое дно.

 

22

Жизнь с мужчиной, который пытается вылечиться от алкогольной зависимости, сродни состоянию сильной влюбленности. Человек счастлив, пребывает в эйфории, испытывает признательность. Ему легко дышится. Город кажется ему прекрасным. Я ходила вдоль реки, смотрела на Стокгольм и размышляла о нашей жизни. Я не нервничала, думая о том, где сейчас Рихард. Я была уверена, что с ним все в порядке. Такая простая вещь – быть уверенной в том, в чем обычно сомневаешься. Это был почти божественный экстаз.

И, тем не менее, первая эйфория быстро проходит. Исчезает. Она может длиться пару дней, пару недель, но потом начинает таять, становится все легче и легче, пока окончательно не развеется. Однажды она исчезает, и человек не может понять, что, собственно говоря, случилось. Понятно только одно – она исчезла.

В своей признательности Рихарду я допустила серьезную ошибку – мне не пришло в голову предъявить ему какие-либо требования. Когда он перестал пить, у меня камень свалился с души, и обо всем остальном я позабыла. Но потом снова наступили серые будни. Нужно было менять пеленки, утирать носы, чистить грязные ушки, укрощать собственную строптивость. Таскать домой тяжелые сумки с продуктами. По звонку будильника поднимать повзрослевшего сына в школу, а малышей – в детский сад. Привет, каждодневная реальность. Не прошло и полугода, а ты уже снова в дверях? Не могли бы медовый месяц и воздержание продлиться немного дольше?

Будничная жизнь была немилосердна. Как назойливый гость она дышала мне в затылок и выразительно указывала пальцем на мойку, полную грязной посуды.

Однажды утром я проснулась с неприятным ощущением, что в распределении домашних обязанностей у нас получился явный перекос. В семь утра усталость победило раздражение. Почему я должна вставать каждое утро? Он ведь сейчас не пьет, тем не менее продолжает лежать в постели и нежиться, хотя будильник уже прозвонил. Накрывается с головой. Громко храпит.

Я похлопала его по плечу.

– Рихард, слушай… – сказала я вполголоса.

Он слегка зашевелился во сне, но глаза не открыл.

– Рихард! Уже семь! Нам надо вставать.

Я не собиралась сдаваться.

В ответ он пробормотал что-то невразумительное и повернулся на другой бок, спиной ко мне. Опять все только на мне. А он будет валяться в постели. Бедный маленький алкоголик. Нет уж, сегодня утром ты встанешь!

– Эй! Пора вставать! – я похлопала его по спине, на сей раз немного сильнее.

Он резко обернулся ко мне.

– Черт, я не перевариваю, когда ты бьешь меня по спине! Я устал. Человек после этих лекарств чувствует страшную усталость! Ты что, не понимаешь этого? У меня нет сил. Я совершенно разбит.

– А я думаю, что нам надо помогать друг другу. Не такой уж ты и уставший, – сказала я как можно более спокойным голосом.

– Ни фига ты об этом не знаешь! Ты не понимаешь, как мне тяжело! Ну хорошо, сегодня встань ты, а завтра я. Будем вставать по очереди.

Я согласилась. Без дальнейших разговоров я встала, но раздражение во мне не угасло. Трудно было это переварить.

На следующий день он действительно встал, правда, с уговорами. Но когда снова пришла его очередь, он опять выкрутился и остался валяться в постели. Так оно и продолжалось.

Из-за проблем с алкоголем Рихард взял больничный лист. Но не распространялся об этом. Если кто-то спрашивал о причинах, отвечал, что у него язва желудка. Или что он истощен. Он был не в состоянии работать, как раньше, и это его угнетало. Он был постоянно зол и агрессивен по отношению ко мне.

Как я поняла, ему помогало плавание. Он плавал так, как будто готовился к участию в чемпионате мира. Я оставила его в покое – пусть плавает. Что угодно, только не эти пятничные вечеринки в клубе. Рихард сдержал обещание и на какое-то время оставил работу в клубе. Но уже через пару недель начал поговаривать о нем. Не то чтобы он хотел туда вернуться, но… Как это можно было провернуть, чтобы не пить при этом?

Новое понятие, которое надо освоить семье алкоголика, – рецидив. Он не приходит сам. Человек провоцирует его наступление. Хронического алкоголика легко отличить от пьяницы-новичка. Новичок думает, что рецидив – это нечто, что к нему придет, случится само по себе. Новичок скажет: «Получил рецидив». Что же это, он получил его, как подарок? Как какую-то гнусную посылку, которая свалилась ему прямо на голову? У человека случился рецидив. Шел себе в магазин за туалетной бумагой и вдруг – бац! – такой рецидив, что у него ноги подкосились. Он не может ничего с этим поделать. Это как простуда, сваливающаяся на нас, хотим мы этого или нет.

Алкоголик, считающийся профессионалом, и его столь же профессиональная партнерша знают об этом все, что им надо знать. Рецидив не является ничем, что человек получает в подарочной упаковке. Рецидив – это нечто, что человек провоцирует сам. Алкоголик просто осознает, что снова хочет выпить. И совсем не обязательно делает это всегда продуманно. Но все же это его решение, а не случайность. Зависимость активно принуждает его поднести рюмку к губам. Или отправить дозу кокаина в свой разбитый нос. Это его выбор. И он сам несет ответственность за случившееся.

Рихард и раньше пил много эспрессо, теперь же он пил вдвое больше. Кофе превратилось в заменитель алкоголя. То же самое было со сладким: желе, конфеты с малиновым вкусом, лакрицей.

– Мне это необходимо, мне нужно заменить желание выпить чем-нибудь другим, – объяснял он мне, когда я обратила на это внимание. – Я что, уже и сладкое не могу есть? Мне оно необходимо. Ведь это лучше, чем выпить виски!

Его обжорство сладким производило впечатление болезни. Но я считала, что так оно и должно быть. Я не замечала побелевших от усилий пальцев. Не слышала жалости, ненависти и преувеличенной самоуверенности.

В принципе я не хотела его ни в чем обвинять, чего-либо требовать от него, но в повседневной жизни этого не избежать. Я была на восьмом месяце беременности и все время чувствовала себя усталой. Большой, тяжелый живот, отекшие ноги, постоянное чувство голода и желание сходить по маленькому. Ночью я не могла спать. Ворочалась в постели, ощущая каждый свой позвонок. Я ложилась уставшей и вставала невыспавшейся. Последние самые тяжелые недели благословенного состояния! Финишная прямая. Головка спускается вниз. Тебя перевешивает то вперед, то назад. Маленькие ножки стучат в животе, хотя мамочка мечтает о покое. Изжога. Чувство, что уже больше не можешь. Я знала все эти признаки наизусть и понимала, что последние недели будут такими же долгими, как все предшествующие месяцы беременности.

Шарлотта нам помогала, чем могла. Как и Марианна, как и мои родители. Но проводить со мной все двадцать четыре часа они были не в состоянии. Не могли пребывать на службе постоянно. Не могли водить детей в школу и каждое утро готовить им завтрак. Не могли все время наполнять посудомоечную машину, а потом убирать из нее посуду.

Понедельник. Вторник. Среда. Четверг. Пятница. Эдвард должен был ходить в школу. Йоахим и Миранда – в детский сад. Груду белья надо было сложить в шкаф. Убрать игрушки. Следить за клочьями пыли, летающими по квартире. Комнатных цветов уже давно не было – все они завяли. Я перестала краситься и укладывать волосы, у меня не было на это ни времени, ни сил, ни желания. Я ходила в бесформенном черном балахоне, и считала дни до родов. Рихард говорил, что я красива. Говорил каждый день. В этом отношении он был прекрасным мужем. Но мне этого было недостаточно. Я хотела, чтобы он помог мне с тяжелой коляской, покупками и стиркой. Кроме домашней работы, я как бы проходила бесконечный курс обучения, расширявший мой опыт жизни с алкоголиком сведениями, которые мне надо было вдолбить себе в голову. Например, что активный алкоголик или алкоголик, находящийся в стадии абстиненции, максимально эгоистичен. Ленивый и отупевший, он ведет себя весьма неискренне. Ему все равно, что происходит вокруг, главное, что у него все в порядке. Таков уж характер алкогольной зависимости. Никогда не воспринимайте его внешнюю приветливость за его реальное расположение духа. К тому же красивыми словами сыт не будешь.

Я надеялась, что он сдержит обещание и будет проводить с детьми больше времени, будет хорошим мужем, но вместо всего этого он вел себя еще более эгоистично, чем раньше.

– Я не могу рисковать – вдруг опять начну пить, – отвечал он, когда я просила его помочь мне. – Я должен позаботиться о себе.

Ему необходимо было отдыхать. Необходимо было время для себя. Время на размышления. Чтобы он выздоровел, как он говорил. У него часто менялось настроение – то он впадал в задумчивость, то безумно шутил.

– У тебя странное настроение, – сказала я ему как-то вечером.

– Ты права, я чувствую себя немного странно.

Эта новая черта его характера мне нравилась еще меньше. Все выглядело так, что в гости пришел кто-то посторонний. Какой-то безумец. Кто-то невероятно приятный, но с проявлениями всех признаков сумасшествия. Иногда мне казалось, что он рухнет на месте или начнет орать и кидаться вещами. Сначала усмехнется, немного напряженно, примерно вот так. А потом без предупреждения протаранит окно головой.

Не то чтобы я боялась его, но эта его странная, застывшая полуулыбка была довольно неприятна. Сказал, что я красива, и погладил меня по щеке. Потом долго стоял, уставившись в пространство. Пришел домой. Ушел в поликлинику. Ходил туда-сюда. Возносился, как астральное тело, освободившееся от земного притяжения. Это было немного страшновато.

Но дети чувствовали себя прекрасно. Йоахим, который папочку всегда обожал, ожил. Он впился в отца, как клещ. Рихард вынужден был, укладывая его спать, ложиться рядом и по нескольку часов его усыплять. Йоахиму хотелось сказки, хотелось объятий, поцелуйчиков. Он хотел и во сне держать папу за руку. Ночью просыпался и звал папу. Меня ему было недостаточно. Хотел только папочку! Папочка, возьми меня на руки, посмотри на меня. Пап, я хочу чувствовать твое тепло. Папочка, где ты? Но папочка спал глубоким сном без сновидений, вызванным сильными лекарствами. Папочка был близко и вместе с тем далеко. Йоахиму приходилось довольствоваться мной.

Миранда была моим маленьким золотцем. Я обнимала ее при каждой возможности. Вдыхала ее прекрасный младенческий девчоночий запах. Но иногда я чувствовала такую печаль, что у меня выступали слезы на глазах. Ведь мы жили практически нормальной жизнью… Так почему же мне все казалось таким ненормальным?

Помню, как однажды после обеда я стояла в прихожей и смотрела на детскую обувь, сваленную без разбора в одну кучу. Песок, рассыпавшийся по паркету, неровно лежащий коврик с мокрыми пятнами, куртки, шапки, рукавицы, кинутые на пол. Корешки книг на полке, покрытые пылью. Перегоревшая лампочка, которую ни у кого не было сил поменять. Я стояла посреди нашей прихожей и чувствовала, как земля уходит у меня из-под ног. В прихожую скопом ворвались дети, они иногда так играли. Я воспринимала их крики и смех, как в тумане. Ребенок во мне медленно переворачивался, как маленький усталый тюлененок. Я не могла ничего поделать. Просто наблюдала за жизнью сквозь какую-то туманную завесу. Была я здесь или, может, нет? А где я тогда? И почему? Меня охватило чувство нереальности. Я оперлась о стену, чтобы не потерять равновесие.

 

23

Ответственность. Она вдруг стала важна для меня, хотя я не знала, почему. Мне хотелось иметь все под контролем. Если не чью-то выпивку, то хотя бы все остальное. Мне хотелось ощущать себя взрослой. В рамках своего нового чувства ответственности я решила, что рожу нашего четвертого ребенка дома. Я не могла даже подумать о больнице. Мне не хотелось производить на свет ребенка в этом стерильном, стрессовом и слишком общественном месте. Я хотела жить по-своему и распоряжаться своей жизнью. Это было важно для меня. Мне хотелось принимать решения самой. В Интернете я нашла контактный телефон медсестры, которая помогала при родах дома. Я позвонила ей. У нее был приятный голос.

ЛиАнн, легендарная повивальная бабка, ассистирующая при родах, жила в квартире, переполненной кошками, керамикой и хрусталем. Я влюбилась в нее с первого взгляда. Мне показалось, что мы с Рихардом ей тоже понравились. В туалете, возле раковины, у нее была повешена молитва о душевном покое:

Боже, даруй мне разум и душевный покой

принять то, что я не в силах изменить,

мужество изменить то, что могу,

и мудрость отличить одно от другого.

Я долго стояла там, мыла руки и читала молитву снова и снова. Я видела в этом знамение.

Мы говорили о моих предшествующих родах. Я рассказала ей, что у меня с Йоахимом были скорые роды и что я едва-едва помню, как родилась Миранда, потом мне было даже жаль, что я проморгала нечто важное. Она спрашивала меня, как рожала моя мать. Я не знала точно, мы никогда не говорили об этом. ЛиАнн говорила, что очень часто для женщины имеет значение, как она родилась сама, а также рассказы об этом. Роды – это как смерть. Как человек рожает, так и умирает. Некоторые орут криком, иные ведут себя спокойнее, тише. Слушать ее было – все равно что вступить в новый мир. Далекий от обстановки и практики городского роддома. Далекий от вечно работающего конвейера: беременна, сорок вторая неделя, стимуляция родов инъекцией окситоцина.

С ЛиАнн роды выглядели, как нечто иное, более духовное, возвышенное. Как нечто красивое и правильное. Нечто, что несет в себе любовь, силу. А нам эта сила была нужна. Ах! Да, я хотела, чтобы у нас было много сил. Добрых сил.

Естественно, на повестке дня снова встал вопрос об ответственности. Кто понесет ответственность? Во время родов, потом? Мы с Рихардом спорили об этом по дороге домой. Он считал, что рожать дома не стоит, потому что это слишком большая ответственность. Я верила – под влиянием разговоров с ЛиАнн, – что ответственность за наших детей несем мы. Может, я хотела, чтобы Рихард опять стал таким, каким был раньше. Я хотела, чтобы это был мужчина, на которого я могу опереться. Если он сумеет взять на себя ответственность во время родов, то его можно считать почти здоровым, разве нет?

Он немного подумал, а потом принял решение.

– Если ты хочешь рожать дома, если тебе это кажется правильным решением, то так мы и сделаем, – сказал он. – Я согласен. Конечно, ты знаешь, что лучше для тебя и для ребенка. Мы не можем избавиться от ответственности. Это наш плод любви, твой и мой, и мы несем ответственность за то, что он родится тем способом, который тебе будет подходить больше всего.

Наша маленькая девочка, зачатая в хаосе, должна была в хаосе прийти на свет. В хаосе, о котором я в то время думала, что это самый обычный способ существования. Мы протоптали свою собственную дорогу. Мы не развелись. Назло всему мы все еще держались друг за друга. Хорошо это было или плохо? Трудно сказать, но мы все еще были единым целым. На весьма шаткой основе, но все же вместе.

А мадам Кокаин тем временем терпеливо ждала подходящего момента, чтобы нанести удар.

Ежедневно я таскала в коляске двух маленьких детей. В автобус, из автобуса. Боролась с комбинезонами. Был декабрь, наступили морозы. Я с трудом могла натянуть на свои отекшие ноги сапоги, но мне это все еще удавалось.

Подсознательно я ждала какой-то катастрофы. У меня было ощущение, что надвигается буря. Торнадо, который нас сметет с дороги, как муравьев. Природное явление, которое уничтожит все, что мне было дорого и важно.

Я не была уверена, что Рихард принимает антабус. Он утверждал, что ему этот препарат дает Ингегёрд. Но что если ей он говорит, что дневную дозу ему даю я? С моей стороны было глупо, что я не нашла смелости уточнить это, но у меня не было сил ругаться.

А потом наступил рецидив. Проскользнул в нашу жизнь. Неожиданно. У меня было чувство, что Рихард просто хотел попробовать, может ли он все еще пить. Попробовать, можно ли ему хотя бы пиво. Маленький стаканчик виски. Чуточку вина.

Я снова начала принюхиваться, не пахнет ли от него алкоголем. Мне казалось, что от него исходит легкий запах спиртного. Но я не была в этом уверена. Боже, как я не была уверена! Мне казалось, что я живу во сне, полном неопределенности. Я ничего не знала. Так перестал он пить или нет? Может быть, запах алкоголя поселился у меня в носу? Разве я могла целиком положиться на свои собственные ощущения?

Маленькая школа рецидива – на что обращать внимание:

– на смену настроения или состояния, когда он не в себе;

– на увеличение приема «безопасных» лекарств;

– на склонность к «ритуальному» питью, пусть хотя бы воды или лимонада;

– на агрессивное поведение и желание спровоцировать конфликт.

Но самое главное правило – если вы чувствуете, что алкоголик пил, значит, он на самом деле пил. Это работает на 99,9 процента. Не дайте себя обмануть! Вы же это знаете. Разве нет?

«Что ты делаешь? – спрашивала я чаще, чем обычно. – Куда идешь? С кем? Зачем? Когда вернешься? Ты обязательно туда должен пойти?»

Подозрение на рецидив терзало меня. Разрывало на части. Мучило меня. Не давало покоя. Он стоял в дверях, собираясь уйти. Кинул в мою сторону затравленный взгляд.

– Я просто зайду куда-нибудь выпить эспрессо. Вернусь через полчасика…

Я считала минуты. Я не могла делать ничего другого, кроме как считать минуты, для того чтобы убедиться, что полчаса пройдут и он нарушит лимит.

31 минута. 32. Это смешно, но я вела себя как параноик. Впрочем, я такой и была. Я знала это, хотя ничего знать не хотела. Знала и умирала от страха. На поздней стадии беременности я была отдана на милость чему-то такому, с чем не могла справиться.

33 минуты. Я позвонила ему на мобильный телефон. Он был отключен. Я оставила ему длинное сообщение.

35 минут. Легла на диван и уставилась в потолок.

Я ждала.

Он вернулся только через три часа и вел себя странно в полном смысле этого слова. Вместе с ним в комнату ворвался характерный запах, а я делала все, чтобы он не заметил, как я ко всему принюхиваюсь.

Я обнюхала и его верхнюю одежду в прихожей. Дым. Определенно дым. Или мне это показалось? Я была уставшей от всей этой бесконечной борьбы со своими собственными противоречивыми ощущениями.

Я не хотела, чтобы он пил. Серьезно, я этого ничуточки не хотела.

Ребеночек меня сильно толкнул в районе ребер, как будто хотел сказать: «Проснись, мама, разве ты не видишь, что он с тобой делает?»

Я помолилась Богоматери, покровительнице будущих мам, просила, чтобы Рихард избегал алкоголя хотя бы до времени, пока я не рожу.

Схватки начались за неделю до срока. В тот день я притащила домой страшно тяжелую сумку с продуктами. Йоахим и Миранда не хотели надевать комбинезоны, поэтому я гонялась за ними по всему детскому саду. По дороге домой Миранда не хотела сидеть в коляске, и я несла ее на руках. Я позвонила Рихарду на мобильный телефон, хотела попросить, чтобы он вышел мне навстречу, но не дозвонилась. В четыре часа у него выключен телефон. Что он делает? У меня закружилась голова, и не успела я переступить порог своего дома, как почувствовала, что начинаются схватки. Это было радостное ощущение, но одновременно пришел и страх. А вдруг Рихард не придет? Тогда я не смогу родить дома! Я позвонила ЛиАнн. Она попросила, чтобы я описала свои ощущения. Когда поняла, что я уже почти не могу говорить, сказала, что сейчас же приедет.

Я также позвонила маме и Марианне, чтобы они приехали, забрали детей и оставили их у себя на ночь.

Села к компьютеру. В перерывах между схватками я хотела просмотреть электронную почту.

В это время раздался звук поворачивающегося в замке ключа. Рихард!

Не было времени на выяснение отношений. Только не сейчас, когда наш ребенок готовится появиться на свет.

Он приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но я его прервала.

– Я буду рожать дома. Звонила ЛиАнн, она уже в пути. Мне все равно, чем ты занимался, сейчас мы должны быть вместе. Ты меня слышишь… ай… сейчас мы должны, слышишь, тянуть одну лямку…

На минуту об алкоголе следовало забыть. Это было чудо, что в тот раз Рихард оказался на самом деле трезвым.

– Я звонила и моей, и твоей маме, – сказала я и встала из-за письменного стола. – Если бы они не могли…

– Понятно, я обо всем позабочусь, – сказал он. – Ни о чем не беспокойся. Теперь думай только о себе и о нашем ребенке. Иди приляг, я позабочусь о том, чтобы дети нормально собрались.

Я его послушала. Перестала суетиться. Думала только о себе. На какое-то время я забыла обо всем на свете.

Тело сотрясали родовые схватки. Пришла ЛиАнн, положив мне на живот руки, массировала его короткими круговыми движениями. Тепло ее сильных рук заглушило боль. Окунись в нее, Мариса, окунись в нее, говорила она мне, и я окунулась в боль. Не спрашивайте, как у меня это получилось, но я будто нырнула под огромную волну, ушла в спокойствие, под воду, под огромную шумящую массу. Там, внизу, было прохладно, спокойно и безопасно. Где-то в иной вселенной моя матка сокращалась, но боли грохотали высоко над моей головой. Боль оставалась, однако не приносила мне вреда. Зато матка работала с жизнеутверждающей силой. Я скользнула под поверхность и слегка двигалась вслед за своим телом. Боль утихла и ослабла. Схватки не ощущались. В тот момент даже мое сердце отдыхало… Я вдыхала и выдыхала, ЛиАнн меня массировала, а я все еще находилась в полусидячем положении. В состоянии вечного покоя, где-то в краю теней, на границе между жизнью и рождением, я вдруг увидела женщину, собирающую что-то на кроваво-красном поле. На небе клочьями висели тучи, но над ее головой соединялся небосвод…

Рихард позаботился о детях и теперь сидел рядом со мной, держа меня за руку. За окном шел легкий снег. ЛиАнн улыбалась мне. В комнате было тихо.

А потом родилась наша Юлия. Выскользнула на свет без боли и крика и теперь рассматривала нас своими темно-синими глазами. Это было прекрасное мгновение тихого семейного счастья. Впервые за последнее время Рихард и я чувствовали себя снова вместе. Мы были благословлены маленьким чудом, хотя обстоятельства были далеко не идеальными. В тот момент я ощущала огромное смирение.

Мы торжественно выпили лимонад и уселись в кухне, Рихард держал младенца на руках. Это было прекрасное мгновение. Тайм-аут от всех проблем и страхов.

Место нашего рождения – это уголок мира, где в какой-то определенный момент находятся избранные люди. Те, кто когда-либо побывал там, подтвердят, что это особое место. Незваные гости могут подсматривать, но вход им туда воспрещен.

Дни идут своим собственным чередом. Везде еще чувствуется запах плаценты и крови. Глазки открываются и закрываются. Малюсенький ротик жадно сосет, а матка все еще сокращается. Женская энергия. Мужская энергия. Детская энергия. В нашем вновь рожденном мире шел густой снег, а мы держали в руках теплый комочек новой жизни. Но дни после родов убегали слишком быстро. Засохший остаток пуповины отпал. Кожица на ножках и вокруг запястий слишком сухая, но в скором времени она станет крепкой и пухленькой младенческой кожей. Груди уже не тверды, как арбузные шары, из них льется животворящая влага. Младенец все спит и спит, и в какой-то момент он вдруг перестает быть новорожденным. Время идет. Движется. И иногда оно мчится слишком быстро.

 

24

Нам рассказали о частной клинике, в которой многим помогли перестать пить. Услуги были дорогими, но Ингегёрд сказала, что расходы может погасить «социалка». Хотя бы частично. Это был шанс.

Рихард не особо признавал свой рецидив, но согласился с тем, что заходить к Ингегёрд пару раз в неделю – этого мало. И все же он не хотел лечиться где-нибудь вне Стокгольма, провести хотя бы и пару недель в какой-нибудь дыре. Он хотел остаться в городе. Чувствовать под ногами асфальт, как он говорил. Я позвонила в «Либерти», так называлась клиника, и нас пригласили на консультацию прямо на следующий день.

«Либерти» занимала первый этаж кирпичного дома. Нас приняла высокая женщина в черном костюме, с красиво постриженными под пажа седыми волосами. Ее звали Гунвор, она была бывшей алкоголичкой.

Мы сидели и пили кофе, Гунвор слушала нас, кивая головой в знак того, что она знает, о чем идет речь. Потом она рассказала нам свою историю. О желании пить, которое все нарастало. Об утрате контроля. О том, как она прятала бутылки. О чувстве унижения. О походах от бара к бару. О сексе с незнакомцами. О пьянстве и многом другом, что пришло потом. О синяках и столкновениях с закрытыми дверями. Об абстиненции и боли. О тоске. Это была история о крутой и мощной любви, которую никто, сам никогда не страдавший алкогольной зависимостью, не способен понять.

Гунвор точно знала, что с нами происходит. Она говорила об алкоголизме, как о чем-то обыкновенном. Ее рассказ был очень впечатляющим. Она не стыдилась. Называла вещи своими именами.

В клинике люди распределялись по группам и работали на основе программы, которая называлась «12 шагов». Жившие с алкоголиками имели свой собственный день, когда должны были прийти и поделиться с остальными своим опытом.

По программе могли работать только те, кто удерживал себя в трезвости. Если человек срывался, его посылали домой. Всех участников каждое утро обходили специальные контролеры, чтобы с помощью теста на алкоголь узнать, не пили ли они. Получившие «зеленую карту» могли войти в овальную комнату и принять участие в дневной программе.

Когда мы ссорились дома, Рихард не раз орал, требуя, чтобы я приобрела тест на наличие алкоголя, а не ходила вокруг него и не принюхивалась. Теперь, наконец, он был под наблюдением иной инстанции, той, которую не мог обвести вокруг пальца.

Было приятно знать, где он проводит дообеденное время. Что его что-то заставляет встать, принять душ. Клиника была его работой с девяти до двенадцати, с понедельника по пятницу. После обеда туда по желанию могли приходить те, кто хотел принять участие в собрании Анонимных алкоголиков.

Гунвор зарегистрировала Рихарда. Он должен был явиться уже в понедельник.

В «Либерти» нам в определенной степени открыли глаза. Мы встречались с другими алкоголиками, наркоманами и их близкими. Матерями, отцами, братьями и сестрами, взрослыми детьми. Мы поняли, что мир алкоголиков гораздо шире и разнообразнее, чем принято считать. Мы также узнали, что алкоголизм – это болезнь, а не нечто, что можно просто стряхнуть, как засохшую грязь. Алкоголик стремится к трезвости. Но этого недостаточно. Он нуждался в активной помощи самому себе. В понимании болезни, называемой алкоголизмом.

Мне было полезно узнать, что алкоголизм всегда работает по трагикомично банальному шаблону. Алкоголик – не специфический случай, и его зависимость не является исключительной. В своем желании напиться он не оригинален и в этом отношении ничем не отличается от остальных. Каждый алкоголик своеобразен, но признаки болезни у всех одинаковы. Ложь, отрицание, сопротивление, утрата контроля. Новые попытки начать трезвый образ жизни, изменение характера, когда алкоголь все больше и больше внедряется в жизнь, когда человек все больше и больше теряет контроль над собой. Эта спираль регрессии одинакова для всех алкоголиков. То же самое можно сказать о рецидивах, которые являются неотъемлемой частью процесса выздоровления.

Когда родился Йоахим, Рихард ночью вставал, менял ему пеленки, танцевал с ним под песни Элвиса, когда младенец плакал. Йоахим обожал Элвиса. «Heart of wood» была классикой, как и «Love me tender». Рихард был самым превосходным отцом, о котором только можно было мечтать. Укладывал малыша спать, играл с ним, подгузники менял чаще, чем я, был своим маленьким сыном очарован.

Когда родилась Миранда, он уже не вставал так часто. Мало когда слышал, что ребенок плачет. Мы спали в разных комнатах: я и Миранда – в детской, Рихард и Йоахим – в нашей спальне. Мы разделились, что было удобно Рихарду, поскольку так он не должен был ночью вставать. Йоахим вполне мог проспать всю ночь.

Теперь, когда родилась Юлия, вся «ночная ответственность» оказалась на мне. Мы с Рихардом уже не делили обязанности, и я вдруг поняла, что забота обо всех четырех детях легла на мои плечи. Если Эдвард вдруг описался ночью, мне надо было встать и помочь ему. Если плакал Йоахим, мне надо было успокоить и его. Я должна была искать в темноте потерянную Мирандой соску. И, кроме того, я ночью кормила Юлию. Часто после кормления я замирала, глядя на ее маленькую головку в белом младенческом чепчике. Идеальное личико с закрытыми глазками. О чем она думала? Снилось ли ей что-нибудь?

Ночи были холодными. Из окон сильно дуло.

Мы метались в хаосе между четырьмя детьми, стараясь оставаться в рамках нормальной жизни. Дети снова болели, и я сбилась со счета, в который раз. Это была типичная зимняя простуда с температурой, им было плохо, их рвало, они хныкали. Мешки для мусора наполнялись использованными подгузниками и кучей непрочитанных газет и журналов. Была угроза, что кухня вот-вот станет непроходимой территорией. Мы покупали пиццу, потому что у меня не было сил готовить. Я мечтала о жизни в семье, где много взрослых. Эдвард приводил домой друзей из класса поиграть вместе, и мне было стыдно, когда потом за детьми приходили их родители. Мы живем в хаосе, говорила я себе. Я не представляла, как все наладить, чтобы жизнь шла нормально, но знала, что так должно быть.

Я даже не заметила, что на пороге уже Рождество. Помню лишь, что в гостиной появилась елка, а Рихарда охватила традиционная подарочная лихорадка. В Сочельник у меня пропало молоко, поднялась температура, и я с облегчением отдала себя в заботливые руки мамочки и Шарлотты. Шарлотта праздновала Рождество в одиночестве. На 28 декабря у нее была запланирована поездка на Бали, чтобы немного прийти в себя. Ее новое знакомство снова оказалось пустышкой.

Семья старалась не пить на праздники алкоголь. Это нервировало Рихарда. «Из-за меня не стоит этого делать», – говорил он нам. Но каждый лишь смущенно улыбался. Ни у кого не было желания обсуждать тему абстиненции и алкоголизма, ни у кого не было желания сыпать соль на рану. Это было жалкое Рождество. Даже новорожденный ребенок не принес нам покой и мир, в которых мы так нуждались.

Сразу после Нового года Рихард начал длительную антиантабусовую кампанию. Ха-ха-ха! Понятное дело, что ни один алкоголик в душе не любит антабус. Я что, была так глупа, что на самом деле поверила ему? Он говорил, что после антабуса у него болит желудок, что он чувствует себя уставшим, что у него ухудшается зрение. Плохое зрение! Как это ужасно! Кошмар, только представьте себе, что он может ослепнуть! Он чувствовал себя подавленным. Его терзали судороги. Да, у него проявлялись тысячи различных побочных явлений, и выводом была необходимость отказаться от антабуса, иначе он просто сдохнет. Показал мне официальный список продающихся лекарств с их описанием и специально обратил мое внимание на побочные явления, возникающие при употреблении Антабуса. Из пятидесяти возможных он имел сорок девять.

Как всегда, я проглотила наживку. Естественно, если ему после этого лекарства так плохо, надо прекратить его прием.

Так он отказался от антабуса. Позже Рихард так же быстро покончил с собрилом, пропованом и тераленом. Атаракс он уже и так какое-то время не принимал.

Теперь он был здоров. Совершенно здоров. Во всяком случае, он так думал.

Он все еще ходил в «Либерти», но чем дальше, тем более критично отзывался о программе «12 шагов». Ему казалось, что работники «Либерти» не понимают его специфических проблем. Он считал себя не таким, как другие. Исключением. Начал плохо говорить о Гунвор. Сука. Самодовольная гордячка.

 

25

Я уже смирилась с его капризами. Но никак не ожидала, что он начнет ревновать меня.

Теперь пришла его очередь устраивать мне допросы.

– Куда ты идешь? – спросил он однажды утром, когда я собиралась с коляской на улицу. В течение дня он частенько бывал дома, а вечерами, наоборот, уходил и подолгу задерживался. Иногда ночами он вообще не возвращался домой. Я уже не чувствовала его отсутствия в нашем супружеском ложе: Йоахим спал на папиной половине, Миранда посередине, я и Юлия – с краю. Я больше не ждала, когда он вернется. Я была рада, что его нет. Тешила себя надеждой, что он не пьет, но догадывалась, что это не так, он снова начал пить.

– Иду гулять с Юлией, – сказала я и взяла с полочки шарф.

– А куда? – Он пересек комнату и загородил собой входную дверь.

– Просто пройтись.

– С кем у тебя встреча?

– Ни с кем!

– Да ладно, с кем у тебя встреча? Чего же ты так расфуфырилась?

Я прихватила волосы заколкой.

– Боже мой, да ни с кем я не должна встретиться! – Я пожала плечами. – Просто иду погулять с ребенком. В парк.

Он мне не верил.

– Я знаю, что у тебя с кем-то свидание. У тебя есть любовник. Признайся.

Как такое могло прийти ему в голову?

– Опомнись, Рихард, какой любовник? У нас ведь две недели назад родился ребенок! На что мне любовник? У меня еще и кровотечение не остановилось!

Я видела, что он мне не верит. Не способен. Его логическое мышление буксовало.

– Холодно. Ты не пойдешь на улицу, встречайся с ним в помещении.

– Пойду! И хватит уже об этом. – Я открыла входную дверь и начала вывозить коляску с Юлией.

Он загородил мне дорогу.

– Ты никуда не пойдешь, пока не признаешься!

Я расплакалась. Отпихнула его, и мне удалось выскользнуть на улицу. Я захлопнула двери.

На улице мороз щипал мне щеки. Юлия безмятежно спала в своем спальном мешке из овечьей шерсти.

Не успела я пройти и пятидесяти метров, как зазвонил мобильник. Рихард.

– С кем это ты говоришь?

– Ни с кем!

– Так почему было занято?

– Я ни с кем не говорила! Клянусь.

– Ну, и где ты?

– Рядом с домом, гуляю, Юлии необходимо бывать на воздухе. Хватит тебе! Ты что, выпил, что ли?

– Нет, не пил. Но я знаю, что ты мне изменяешь. Из-за этого у меня нет ни минуты покоя. Моя жена с каким-то другим мужчиной. Я не вынесу этого!

Я отключилась. Он снова позвонил. И снова. Пальцы у меня все больше дубели. Прогулка становилась в тягость. Я надеялась, что Рихарда не будет дома, когда мы вернемся. Мобильник я выключила.

Я старалась ходить на прогулки каждый день, чтобы после родов побыстрее прийти в норму. Мне хотелось быть сильной, чтобы самой заботиться о детях. Рихард хоть и жил с нами, но наши семейные дела его особо не интересовали.

Я снова включила мобильник. Плача, позвонила той замечательной медсестре ЛиАнн.

– Ах, моя милая, я очень хорошо понимаю тебя, – сказала она просто. Судя по всему, мои жалобы ее не удивили. – Мужчины бывают невозможными, да и женщины тоже, но когда родился ребенок, а муж не понимает… Я знаю, какими могут быть алкоголики.

Было приятно довериться ЛиАнн. Она не критиковала, не давала оценок, не читала мораль, ни на кого не указывала пальцем, что могло еще больше все осложнить. Она просто выслушала и поделилась своей мудростью. Подала мне руку помощи, в которой я в ту минуту так нуждалась. Мне было жаль втягивать во все это маму, а Шарлотте я не могла звонить тысячу раз в день. Подруги? Ни у одной не было четверых детей. Ни у одной не было мужа-алкоголика. Во всяком случае, я таких не знала.

Но мои приятельские отношения с ЛиАнн не нравились Рихарду.

Ему не нравилось, что я с ней общаюсь.

Он принял решение разрушить и эту связь.

– Я никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким, – сказал он пару дней спустя, когда мы начали вспоминать с ним мои роды. – Все крутилось вокруг тебя. Ты и ЛиАнн, ЛиАнн и ты. Вы обе делали вид, что я пустое место.

– Но ты там был! Да и где бы ты мог быть? Я бы без тебя никогда не справилась!

– Но ты никому не рассказываешь об этом. Когда ты с кем-то треплешься по телефону, то говоришь только о себе и ЛиАнн. Она что, теперь твоя новая лучшая подружка или, может, даже Юлин папочка?

У него было плохое настроение. А у меня не хватило ума сменить тему разговора. Он разгорячился, начал трястись.

– Какая же ты гнусная лгунья, Мариса. То все говорила: «Рихард, милый мой Рихард, я тебя поддержу», но когда понадобилась твоя помощь, ты наплевала на меня. Я тебе безразличен.

Я старалась сохранить спокойствие.

– Это неправда, и ты это знаешь. Конечно же, я переживаю за тебя, но когда ты так дебильно ревнуешь меня! Звонишь мне и надоедаешь! Что с тобой происходит? У меня нет сил ссориться!

Был вечер, пришло время укладывать старших детей в постель. Бытовые вопросы могли разрядить обстановку. Я начала раздевать детей, чтобы посадить их в ванну, пустила воду. Он пришел за мной. Я надеялась, что игра с детьми его отвлечет. Я ошибалась.

– Ты не будешь никуда уходить, когда я с тобой разговариваю!

– Перестань!

Я закрыла двери ванной. Он резко открыл их.

– Оставь меня! Мне надо выкупать детей.

– Я хочу знать, что ты делаешь! С кем ты встречаешься?

– Ни с кем, прошу тебя, Рихард, оставь меня…

Я сумела запереться в ванной. Он начал бить ногами в дверь. Миранда и Йоахим смотрели на меня, вытаращив глаза. Юлия разместилась у меня на животе, привязанная платком. Слава Богу, она спала.

– А ну, пусти меня, – орал за дверью Рихард. – Или я выбью эти сраные двери!

Пришлось открыть. Я пожала плечами. Ничего не сказала. Он окинул меня взглядом, полным недоверия.

Потом ушел. Хлопнул дверью так, что от нее отлетел кусок краски.

Когда он приходил ночью домой, бывало мы ругались, например, от полуночи до пяти утра. Я снова начала искать спрятанные бутылки. В кухонном шкафу, который никто никогда не открывал, я нашла целый ящик пустой посуды от виски. «Johnnie Walker», «Red Label», «Black Label», «Bells», «Famous Grouse», «Jack Daniels». Была там и бутылка от вина, которое мне подарил на Рождество старый приятель. Она была пуста, не считая пары капель на дне.

– Я не пью! Понюхай! – Он дыхнул на меня.

Я уже не знала, чем от него пахнет.

Леденцами от кашля. Ополаскивателем для полости рта. Зубной пастой. Эспрессо.

Ну, конечно, от него пахло алкоголем.

Кроме всего прочего.

Воняло, как в винокурне.

 

26

– Мне надо в Нью-Йорк, – однажды заявил Рихард, как раз в тот момент, когда я только-только дотащилась с детьми домой по мокрым от растаявшего снега улицам. Комбинезоны детей были тяжелыми от воды, Юлия орала, требуя еды. Я молча посмотрела на него.

– Я уже забронировал себе билет. Мне надо помочь парням из «The Orphans» с выступлением.

«The Orphans» – его старые друзья. Рок-н-ролл, тусовки, наркотики.

– Серьезно? – Я воевала на грязном полу с балансирующей Мирандой и ее обувью. Чувствовала, как из грудей начинает течь молоко. В груди немного покалывало и булькало. По всему лифчику разливалось тепло.

– Ты что, не можешь хоть раз в жизни порадоваться, что у меня что-то получилось? – вздохнул он. – Вот если бы ты сказала: «Как КЛАССНО, Рихард, что ты поедешь в Нью-Йорк, тебе это пойдет на пользу». Ты только представь, как бы я тебя за это любил. Ты только представь, что Мариса хоть раз в жизни счастлива, что у ее мужа что-то получилось, черт возьми. Но нет. Ты не можешь быть счастлива. Ты завидуешь мне. Так хотя бы радуйся, что я уберусь отсюда и ты сможешь спокойно таскаться с мужиком, с которым встречаешься прямо у нас в доме!

Мне наконец удалось стащить с Миранды обувь. С раздражением я швырнула обувь к дверям.

– Я ничего не сказала. Мне просто кажется, что…

– Ну, что? Ну?

– Что тебе лучше не общаться сейчас с «The Orphans», ты ведь пытаешься не пить.

И тут же пожалела о сказанном. Почему я не умею держать язык за зубами? Ведь я была рада тому, что он уедет, действительно рада, серьезно. Мне хотелось, чтобы он уехал на пару дней и оставил меня в покое. Может, ему эта поездка пойдет на пользу. Я попробовала улыбнуться.

– Слушай, как-то все не так вышло… Я только хочу, чтобы ты был в порядке. Я просто немного устала, – попробовала я разрядить ситуацию.

Он махнул рукой. Вздохнул. Ситуация вдруг стала напряженной. Это всегда случалось очень быстро – от обыкновенного бесхитростного приветствия до ужасного скандала мы добегали за десять секунд.

– Ну, понятно, ты как всегда мне ничего хорошего не желаешь. Ты мечтаешь, чтобы я сидел здесь, держа тебя за ручку, чтобы превратился в нудного сухаря и умер со скуки, – сказал он раздраженным голосом.

– Так зачем ты тогда заводил со мной стольких детей? Ведь ты сам их хотел.

– Да, я хотел этого, но человеку иногда требуется немного свободы, чего-то другого, кроме спагетти с кетчупом, покупки кучи обуви и заботы о том, чтобы никто не остался без резиновых сапог! Это что, так трудно понять! У тебя что, нет никакой высокой цели?

Я тяжело поднялась. Включила Йоахиму и Миранде видео. Теперь, наконец, пришло время покормить уже истерически орущую Юлию.

– Иди сюда, – сказал Рихард, – я хочу поговорить с тобой.

Мы сели каждый в свое кресло. Юлия замолкла сразу, как только я дала ей грудь. Она спокойно и тихо лежала в моих объятиях.

– Я чувствую страшную депрессию, – сказал он. – Все остальные занимаются проектами и постоянно что-то делают, а я? Я будто оказался на запасном пути. В изоляции. Так что пойми, мне хочется использовать этот шанс.

Молоко текло ручьем, Юлия закашлялась.

– Ты меня, конечно же, не слушаешь, – обвинил он меня. – Ты не понимаешь этого, потому что не хочешь понимать и не хочешь, чтобы мне было хорошо! Ты хочешь, чтобы мне было плохо. Ты не способна радоваться моим успехам. Признайся в этом.

Разговор все больше и больше начинал походить на классический скандал. Рихард против Марисы. Я не хотела отвечать, потому что знала: любые мои слова обернутся против меня, поскольку это будет реплика не из его сценария. Мои сценарии он не признавал. Всегда оказывалось, что все, что я говорю, – плохо. Иногда мне хотелось попросить у него перечень мнений, которые он хотел бы от меня слышать. В этом случае я бы просто зачитывала их вслух.

Из детской послышалась музыка из «Робин Гуда»: «Фальши-и-вый коро-о-ль Англии…»

– Почему мы всегда все должны так разбирать? Да езжай ты! Езжай! Я не против, чтобы ты поехал. Я просто боюсь, что ты опять начнешь пить, понимаешь?

– Не начну, обещаю, – ответил он.

Одна женщина, с которой я познакомилась в «Ал-Анон», мне рассказала, что существует состояние, называемое «сухим опьянением». Сухое опьянение наступает тогда, когда алкоголик в стадии абстиненции начинает вести себя, как пьяный, хотя на самом деле он трезв. Я не знаю, как это состояние называется в официальной медицине. О сухом сексе я слышала. О сухом плавании тоже. Но о сухом опьянении? Оказавшись в состоянии сухого опьянения, абстинирующий алкоголик проявляет все признаки, характерные для вдрызг пьяного. Кричит, ругается, кидает вещи, хнычет и жалеет себя. Он может быть непредсказуемым, лабильным и, в целом, ужасно противным. Может трепаться и трепаться без умолку, как какой-то сошедший с катушек перпетуум мобиле. Сухое пьянство. В любом случае, это одно из самых неприятных словосочетаний, связанных с зависимостью. Именно потому, что в этом случае нет даже химического элемента, на который все можно было бы списать. Лабильность вылезает откуда-то изнутри, из психики, которая действительно нездорова.

Через три дня Рихард уехал, и наступил покой. Никаких контролирующих телефонных звонков на прогулках. В доме не было взрослого мужчины, на которого бы я злилась, что он мне не помогает. Я начала мечтать о том, чтобы он исчез навсегда, чтобы заблудился в Манхэттене, чтобы его самолет разбился. Ужасные, запрещенные мысли. Я мечтала, что зазвонит телефон и я услышу в трубку: «Ваш муж погиб при пожаре в ресторане». Я видела его перед собой неподвижного и мертвого. Бледное лицо. Щеки, вымазанные сажей. Он лежит спокойный и красивый, как Христос. На висках у него вьются колечки темных волос. Он мертв. Наконец-то он утих. Дождался покоя. И мы вместе с ним.

Естественно, он позвонил в пять утра, потому что, ясное дело, не имел представления о разнице в часовых поясах. Его это не волновало, как и то, что я устала, что все мы спим. Он позвонил и бормотал, что любит меня, но голос его был напряжен. Кажется, он напился. Он рассказывал, сколько накупил подарков мне, мальчишкам и маленьким принцессам. Он даже слегка развеселил меня, хотя я была уставшей. В этот момент я любила его. Пусть чуть-чуть, но я чувствовала, что все-таки не хочу, чтобы он умирал. Я знала, что это совершенно несносный человек, но все равно была бы рада увидеть его снова.

Рихард и кредитные карты были не самой лучшей комбинацией. Алкоголик и деньги не могут жить в согласии. И, конечно же, никак не сочетались жаждущий алкоголик и мой кошелек. Я уже ощутила это, когда напрасно искала деньги, которые только что взяла из банкомата и еще не успела потратить. Об алкоголике и дорогом украшении, которое он при случае мог бы сдать в ломбард, и говорить нечего, все и так понятно.

Зависимый человек постоянно нуждается в наличных. Бабки. Деньги. Доллары. Сто. Пятьсот. Мелочь из детских копилок.

Если он не мог найти денег, брал карточку. Дозволенный кредит был постоянно использован. Когда имелась возможность взять что-то в кредит, он с радостью пользовался этим шансом.

Рихард часто занимал деньги. Почти постоянно был в долгах. У алкоголиков вечно дырявые карманы. Деньги исчезают. Деньги – потребительский продукт. Зачем человеку экономить, если завтра он может умереть? Деньги уплывают сквозь пальцы. Твоя кредитная карта – это моя кредитная карта. Деньги – это все. Наличные – это король королей!

Он открыл двери. Полные руки пакетов и сумок. Естественно, все покупки сделаны на «American Express» и за деньги, которых у нас не было. У меня сжался желудок, когда я представила эту астрономическую сумму, которую мы получим по фактуре. Надо позвонить в агентство, чтобы найти дополнительный заработок. Может, вернуться к рекламной кампании косметики, над которой я работала еще две недели назад в качестве одной из ведущих целого проекта, но вынуждена была отказаться из-за постоянной усталости? Теперь я просто обязана это сделать. Нам придется собрать последние оставшиеся деньги.

Он привез футболки из «Urban Outfitters», духи, крошечные туфельки из розовой кожи для Юлии. Мальчишкам привез ковбойские костюмы, один больше, другой поменьше. Корону с блестящими камешками для Миранды, а мне – черное платье восточного покроя.

– Да оно мало мне! Я слишком толстая для него, ведь я еще не скинула вес после родов, – возразила я, увидев платье.

– Ну прошу тебя, надень его. Мне хочется увидеть свою красивую жену в этом прекрасном платье.

У меня не было сил сопротивляться. Нервозность, вызванная его безумными покупками, немного отступила, и я надела платье. Сняла джинсы и футболку и втиснулась в обтягивающее платье. Чтобы застегнуть его, мне пришлось задержать дыхание. Рихард помог мне.

– Ах, Боже, как тебе идет! Выглядишь классно, Мариса, – зашептал он и подошел ко мне.

Запах. От него исходила куча запахов. Чужая земля. Аэропорт. Такси. Табак с алкоголем. Свобода с наркотиками. Ревность с гормонами. Подавленность.

– Я не спал пять дней, – прошептал он. – Я совершенно измотан. И очень возбужден. Я хочу тебя. Прямо сейчас. Иди ко мне.

Я не хотела. Не сейчас. Не здесь. Не так.

– Нет, Рихард. Не сейчас. Скоро проснется Юлия, и мне нужно будет идти в садик.

Он поймал меня за плечи.

– Да ладно, давай по-быстрому. Здесь. Сейчас.

Я попробовала высвободиться.

– Но я не хочу! Прошу тебя, пусти меня!

Он отпустил меня с видимым раздражением.

– Так, ты совсем не соскучилась по мне, пока я был в Нью-Йорке! Что ты здесь, собственно говоря, делала! Спала с кем-то другим!

– Рихард, я ни с кем другим не сплю. Как ты себе это представляешь? На мне четверо детей, и когда тебя не было, я была с ними одна.

Он не верил мне.

– Я вижу по тебе, что ты лжешь! Я могу опять свалить! Только скажи, и я свалю, могу прямо сейчас.

Он схватил сумку и вышел, хлопнув дверями. На пол упал очередной кусок краски. Я начинала привыкать к подобным вспышкам, прощаниям и угрозам. У меня уже не было сил расстраиваться.

Я выглянула из окна. Он шел по улице как-то неровно, напряженно, с головой, наклоненной под странным углом.

Я немного постояла у окна в своем черном платье. Оно не очень приятно обтягивало бока.

НЕНАВИСТЬ. ГНЕВ. Этими словами можно обозначить дорогу алкоголика к рецидиву.

Он вечно голоден, ему надо удовлетворять свое желание, уровень сахара в крови все ниже и ниже. Ему постоянно нужно что-то держать во рту, что-то, что служило бы в качестве соски.

Он всех ненавидит. Окружающий мир к нему несправедлив! Жена его игнорирует! Он раздражен! Супруга отказывает ему в сексе, хотя не видела его несколько дней, а он приехал с полными сумками красивых подарков. Кто бы не был раздражен? В бешенстве? Кого бы это не привело в неистовство? Он так раздражен, что должен как-то разрядиться.

Он отдан на произвол судьбы. Чувствует себя изолированным. Одиноким. Кто утешит маленького мальчика? Мальчик плывет в лодке темной ночью совершенно один. Покинутый всеми. Очень печальный. В его одиноком сердце живет пустота. У него нет друзей. Никто его не ждет. Жена его бросила.

Он выжат. Он не может больше. Силы на исходе. Уставший. Один против всех.

ГНЕВ. Он испытывает гнев и ненависть.

Естественно, ему просто необходимо напиться, чтобы выдержать все это.

 

27

Я считала, что кокаин – в целом не страшный наркотик. Не самый опасный. Просто такая игрушка. Человек его принимает, когда хочет полнее ощутить вкус жизни, если ему не хватило для этого пары бокалов вина. Кокаин был модным. Клубная молодежь его употребляла, чтобы чувствовать себя «cool». От восьми сотен до тысячи за грамм.

Я как-то раз попробовала кокаин еще в конце восьмидесятых годов в одном нелегальном клубе. Это был горьковатый порошок, который щипал нос. Результат был моментальным. Я вдруг почувствовала себя красивой, сногсшибательной, сексуальной. Я была звездой вечера. Куда там кому-то до меня! Я была необыкновенно интеллигентной и вела себя как королева. Я знала, что меня все любят, и знала, почему.

Белый порошок насыпался на зеркальце или стол. Простукивался кредитной картой, чтобы в нем не осталось крупных частиц. Делился на более узкие или пошире дорожки. Линии. Две на человека – одна на каждую ноздрю. Затем нужна была банкнота, но если ее не было, то годилась и просто ладонь. Надо было быть внимательным, чтобы ни один кристаллик не пропал даром, чтобы человек втянул в себя все эти дорогие частички. Потом немного жгло в носу, во рту ощущалась горечь. Если что-то оставалось, то надо было аккуратно собрать все наслюнявленным пальцем и втереть в верхнюю десну прямо над зубами. Десна на какое-то мгновение немела. Все это происходило как в слегка замедленном фильме.

Большинство не шли дальше этого. Принимали одну дорожку за весь вечер в клубе. Когда человек употреблял наркотик от случая к случаю, ему больше и не надо было. Большинство народа принимало кокаин изредка. С менее великолепной стороной кокаина никому знакомиться не хотелось.

Мы, наркоманы-любители, встречались лишь с привлекательным лицом кокаина. С лицом, созданным для клубных тусовок. Мы приняли лишь пару дорожек, не больше. Мы познакомились с кокаином, лишь слегка поцеловав его в твердое, ледово-белое лицо легким прикосновением губ. Наркотик тут же потерял к нам всякий интерес. Не стал распыляться.

У него было множество других жертв, на которых стоило обратить внимание.

Так у него есть семья? Ну и что? Он будет принадлежать мне. Стоило лишь начать, и кокаин уже ничто не могло остановить.

Парочка сведений, которым вас не научат в детском саду: кокаин – ужасный наркотик, прежде всего потому, что деформирует личность со страшной скоростью. Еще одним его побочным эффектом является агрессивность. И мания. Человеку кажется, что его кто-то или что-то преследует. Паранойя. Люди, подсевшие на кокаин, ведут себя, как психопаты.

Еще одним неприятным последствием становится нарушение памяти. Человек может на самом деле потерять память, приобрести частичную амнезию. Одновременно наркотик разъедает перегородку носа, что может привести к утрате обоняния. Даже те, кто завязал с кокаином, часто имеют проблемы со слизистой оболочкой носа. Страдают хроническими простудными заболеваниями. Тогда как «наркоманы-любители» пребывают в блаженном неведении, все эти сведения остаются для них табу.

«Наркоманы-любители» не владеют достаточным количеством разумной информации, чтобы бояться последствий употребления кокаина.

Мой Рихард из праздного любопытства принял свою первую дозу кокаина намного, намного раньше, чем я думала. Он начал, и я об этом совершенно ничего не знала, играючи принимать кокаин задолго до своего визита в США, но не остановился на полпути. Он пошел дальше. Потерял голову от мадам Кокаин. Он сильно привязался к белому порошку, и чтобы чувствовать себя нормально, ему надо было все больше и больше увеличивать дозу. Он уже не чувствовал возбуждения, наркотик не возносил его к небесам, как было в начале их романа. А он все сильнее и отчаяннее пытался вернуть это чувство эйфории. Чувство бессмертия.

Кокаин расставлял ловушки своим жертвам. Рихард попался с торжественной помпезностью. Погоня за тем первым чувством упоения стала для него главным смыслом жизни. Незаметно ему перестало хватать одного грамма, чтобы просто пережить вечер.

Он все больше и больше покупал капель для носа, вливая их в себя по литру. Однако это не помогало, и из носа капала кровь. Легко начиналось кровотечение. Часто он жаловался, что ему тяжело дышать. Утверждал, что простыл. Я объясняла ему, что незерил уничтожает слизистую. Он лишь пожимал плечами.

Однажды поздно ночью, когда он, вернувшись домой, громко хлопнул дверью, я вылетела из комнаты. Мне показалось, что он сошел с ума. Я была очень испугана, но надо было что-то делать.

– Что ты принял?

– Ничего, – ответил он.

Меня не удовлетворил такой ответ. Я подошла к нему и поцеловала его, сунув ему в рот язык. Я почувствовала тот знакомый металлический привкус химии. Наркотик.

– Почему у тебя во рту такой горький привкус? Ты можешь мне объяснить, что это?

Он не ответил. Просто нервно переступил с ноги на ногу. Затрясся. Задрожал.

Я заметила на кончике его носа остатки белого порошка. Почти невидимый след, как будто кто-то дунул мукой и на носу остались пылинки. Сначала я никак не могла сообразить, что же все это значит. Но меня вдруг осенило! Меня захлестнула волна своеобразного чувства счастья. Конкретное доказательство принесло мне странное облегчение. Я сразу сообразила, где искать настоящего виновника. Это не мой Рихард. Это наркоман. Рихард вел себя так, потому что был под воздействием наркотика. Я рухнула на диван.

– Ты забыл вытереть нос, – сказала я резко.

Видно было, что он нервничает, что ему страшно.

– Ты, черт возьми, полная идиотка! Что ты плетешь? – отрезал он, но уже не держался так уверенно и выглядел слегка удивленным.

Я посмотрела на него, мне хотелось увидеть его настоящее лицо.

– О, господи, Рихард, – произнесла я, на сей раз ласковей, – господи, хорошо, что я узнала, что ты принимаешь наркотики. Потому что, знаешь, я была очень напугана. Я думала, что ты сошел с ума. Но теперь мне все понятно. Ты сидишь на кокаине. С этим можно бороться. Ты не сумасшедший, ты просто принимаешь наркотики. Слава Богу! Слава Богу!

Чувство облегчения было искренним, я не лукавила. Мой муж – не душевнобольной. Все это только следствие употребления химии. Именно химия воздействовала на его душевное равновесие. С этим можно было бороться.

Потом я замолчала. Отвернулась, а он ушел. Я легла в ожидании того, что он вот-вот распахнет двери, ворвется и устроит скандал, но он не пришел.

Он молча лег на диван. Ночь прошла без скандала. Это было так необычно, что я долго не могла уснуть. Просто лежала, наслаждаясь тишиной, прислушиваясь к тому, как он ворочается на диване, переваливаясь с боку на бок.

Через пару дней Рихард не пришел домой. Не дал о себе знать. Отключил мобильник.

В глубине души мне этого хотелось, но как только это на самом деле произошло, мне стало плохо. Я позвонила Марианне, сообщив, что ее сын уже пару дней не показывается.

Я обзвонила всех его друзей, с которыми, как мне было известно, он все еще общается. Никто о нем ничего не знал. Мое беспокойство нарастало.

Я приготовила ужин, уложила детей спать и немного посидела в Интернете. Позвонила Шарлотте. Пробило одиннадцать, потом полночь, а Рихарда все не было.

Он и раньше приходил домой поздно, но всегда предупреждал меня, даже если был сильно пьян. Что бы ни происходило, мы оставались в контакте посредством телефона. Но сейчас он действительно исчез. Около трех я проснулась от испуга – он так и не позвонил. Не позвонил он ни утром, ни на следующий день.

Шарлотта как всегда была моей опорой в трудную минуту. Если ее сестра, бывшая замужем за алкоголиком и наркоманом, надоела ей, то она не подавала виду. Засучив рукава, она взялась за ужин: сварила картошку, приготовила омлет и прибралась в кухне. Моя золотая сестричка. Она даже сумела немного поднять мне настроение.

– Думаю, он увлекся покупками, – сказала она и попробовала, готова ли картошка. – Что скажешь, может, детям лучше сделать пюре?

– Да все равно. Понятно, он где-то в магазине. Или по дороге в Рио.

– Не забывай, что он любитель приключений. И о-о-о-чень харизматичный. И вообще, были времена, когда мы с тобой вместе попивали вино.

– Ты же понимаешь, как у нас сейчас. В доме у алкоголика никогда не найдешь спиртного! – я покачала головой. В этот момент пришла Миранда и села мне на колени.

– Мам, кушать, – захныкала она.

– Тетя Шарлотта через минутку приготовит что-то вкусненькое, моя красавица.

Миранда рассмеялась, когда увидела, как Шарлотта пританцовывает.

Во всем этом веселье чувствовалась фальшь. Рихард исчез.

В кухню вошел Эдвард и приподнял крышку кастрюли.

– Фу, вареная картошка, – заворчал он. – Почему у нас никогда не бывает ничего вкусненького?

– Ну-ну, парень! Я требую к себе немного уважения. Ну-ка, подойди к тете и поцелуй ее, – ответила ему Шарлотта.

Она принесла с собой бутылку вина, и я выпила бокал, чтобы позабыть обо всех переживаниях. Чуть позже я выпила еще один. Мне вдруг стало хорошо. Было приятно ощущать, как в груди разливается тепло. До этого меня все время бил озноб.

Он позвонил поздно вечером. Из телефона доносилось пение Элвиса. На дисплее мобильника номер не высветился.

Шарлотта ушла. Дети уже спали.

Рихард не хотел говорить, где он.

– Я тебе все равно не нужен. Тебе без меня лучше, – бормотал он.

– Не строй из себя мученика! Может, без тебя в доме действительно спокойнее, но, тем не менее, я все равно хочу знать, где ты. Это, черт возьми, ненормально, что ты просто так берешь и исчезаешь!

– Я там, где ты меня не найдешь, понятно? Пару дней меня не будет. Мне надо побыть одному и подумать.

Он отключил телефон.

 

28

Сколько человек может выдержать? По собственному опыту я знаю, что довольно долго. Каждый раз, когда возникает нечто новое, границы допустимого отодвигаются еще дальше. Это немного напоминает жизнь в зоне военного конфликта. Человек радуется, что пережил нападение, что выжил, что обошлось без ранений. Хотя бы физических. Человек не обращает внимания на свою психику, не думает о том, как все это время губит сам себя. Не понимает, что он и сам болен, что у него горячка, что он чувствует тоску и больше всего хотел бы расплакаться, как маленький брошенный ребенок. Но вместо этого он собирается с силами и начинает думать о детях, которые требуют внимания. Ради них надо сделать глубокий вдох и… постараться сохранить голову трезвой.

Это был настоящий курс выживания молодого бойца, я не знала, к какой жизни себя готовлю. В любом случае, со всем, что касалось жизни семьи, я справлялась на пять баллов. Действительно держалась молодцом. Я ведь не могла подвести. Все вокруг меня рушилось, но я стояла насмерть, как скала. А разве не так должна вести себя каждая женщина? В то же время я сама себе удивлялась. Мне бы и в голову не пришло, что я справлюсь с чем-то подобным. Просто я никогда не относила себя к сильному типу людей. Я была избалованной эгоисткой, которая не встречалась с трудностями. Теперь, когда все стало с ног на голову, оказалось, что мне вполне по плечу подобный образ жизни. Удивительно, какие способности может открыть в себе человек. Как правило, все это выплывает на поверхность в минуты кризиса, когда ты отчетливо понимаешь, что не можешь свернуть с пути.

Рихард позвонил вечером следующего дня и любезно сообщил мне, что находится в отеле. В отеле без названия. В незнакомом месте. В отеле, в котором он может спрятаться от окружающего мира, особенно от меня. Он собирался оставаться там до тех пор, пока не поймет, что ему делать. Ему нравилось, что я нервничаю.

Он снова позвонил ночью. Позвонил, наверное, раз двадцать. Нашей ругани не было конца.

Я поняла, что в таком состоянии не смогу написать тексты для рекламной кампании по косметике. Рихард постоянно звонил, не давая мне сосредоточиться. Поэтому я решила, что узнаю, в каком отеле он живет, заеду туда и покажу ему, где раки зимуют.

– Нам бы не помешало приехать сюда на пару дней, – сказал он неожиданно во время одного из наших разговоров. – У меня здесь собственная сауна.

– М-мм, понятно. Зато у тебя нет красивого вида из окна.

– Есть! Еще какой. Между прочим, очень даже классный.

Назвавшись журналисткой, я позвонила в центр управления отелями и поинтересовалась, в каких из них есть апартаменты с собственной сауной. Мне повезло. В Стокгольме было всего два таких отеля. В первом о Рихарде никогда не слышали, но во втором администратор, услышав его имя, немного помолчала. Совсем немного, секундочку. Но все было ясно. Конечно же, она не могла знать, что невозможно обмануть того, кто живет с алкоголиком или наркоманом, кто сам созависимый и поэтому ко всему очень чувствителен.

– Я правильно поняла, что у вас зарегистрирована особа с таким именем? – спросила я.

– Мы не имеем право давать информацию о наших гостях, – ответила она.

– Значит, он гость вашего отеля?

– Я не могу ответить вам на этот вопрос.

Я поблагодарила ее и повесила трубку.

Я скинула с себя грязную футболку и домашние штаны. Влетела в душ, побрила подмышки, пах, ноги. Тщательно вымыла голову. Надела черное кружевное белье. Сорок пять минут я красилась: макияж, пудра, тени, тушь. Длинные черные ресницы обрамляли мои глаза, полные ненависти. Я хотела выглядеть красивой и сексуальной в тот момент, когда врежу ему. Он должен до самой смерти помнить обо мне. Как я замахиваюсь. Как бью. Последнее, что он увидит, прежде чем я свалю его на землю, будет мое выражение, стилизованное под Модести Блейз.

Что он о себе возомнил? Вонючий плейбой! Король! Отец маленьких детей, детей, которые еще ходят в детский сад, мой муж и, в общем и целом, обыкновенный и ужасно примитивный мужик. У него есть обязанности, на которые он наплевал. Спрятался в дурацком отеле-люкс в центре Стокгольма от жены и детей! Играет, видите ли, в Элвиса! Ему, видите ли, себя жалко!

Губы я накрасила ярко-красной помадой. Юлию взяла в переносное сиденье, к себе на грудь.

Вызвала такси.

Когда я вошла в холл отеля, кровь во мне кипела. Ноги дрожали. Сердце выскакивало из груди. Адреналин ударил в голову. У меня было желание расколотить эту их стеклянную стену из шведского хрусталя молотком. Мне хотелось выдрать у противной расфуфыренной администраторши ее налакированные волосы. Мне хотелось кричать, визжать, короче, просто спровоцировать ужасный скандал. Кто-то хочет поиграть со мной в войну? Пожалуйста!

Администратор подняла на меня глаза и улыбнулась. Она ни о чем не подозревала.

– Я иду к своему мужу, – сообщила я.

Ее улыбка погасла.

If you're loomng for trouble, you've come to the right place. Тебе хочется проблем? Они у тебя будут.

– Он в курсе, что вы здесь? Иначе я не смогу сказать вам, в каком он номере, – произнесла она неуверенно.

Бах. Зеленый луч лазера. Ты мертва! Твой мозг вытекает прямо на стойку рецепции.

Я улыбнулась. Наклонилась к ней.

– Послушай, ты, – сказала я тихо, – ты не поняла, что я иду к СВОЕМУ МУЖУ и не собираюсь ставить об этом в известность ни вас, ни кого бы то ни было другого. Если вы мне сию же минуту не скажете, в каком он номере, я пойду наверх и лично открою двери каждого дебильного номера в этом вашем сраном отеле, пока не найду своего козла. И это будет ОЧЕНЬ нелицеприятная картина.

Она посмотрела в сторону своего коллеги. Я поняла, что она не собирается мне помогать.

Бах! Из моего специально сконструированного шлема выскочили две трубки со смертельным зарядом. Сейчас ты взорвешься, а потом и весь отель превратится в руины!

– Ну, и что в этом трудного? Дайте мне номер комнаты! – я топнула каблуком по мраморному полу.

Другой администратор поднялся и попробовал разрядить напряжение.

– Я не думаю… – начал он.

Я уставилась на него. Юлия слегка заворочалась.

– Тогда позвоните ему, – сказала я. – Позвоните ему, и он сам сможет сообщить мне номер комнаты.

Он наклонился и набрал номер. Подал мне трубку.

Рихард ответил своим обычным «алло?»

– Послушай, – сказала я, – ты еще помнишь меня? Я твоя жена. Я стою внизу в холле отеля и держу на руках твоего ребенка. И ты только представь, ты, сраный кретин, что меня не хотят пускать наверх. Будь, пожалуйста, так любезен и назови мне номер комнаты, иначе я устрою здесь такую сцену, что ты пожалеешь, что остановился в этом отеле и, более того, что ты вообще появился на свет! Может, я и сумасшедшая, но я в отчаянии, что вышла замуж за никчемного наркомана, мне нечего терять, со мной Юлия, и через пять минут все здесь будет ужасно, ужасно некрасивым. Считаю. Один, два…

– Но я не хочу, – раздалось в трубке.

Я повысила голос.

– Так ты хочешь сцену? Пожалуйста, я покажу все, на что способна. Пошел в задницу, сраный трус. Четыре, пя…

– Комната двести тридцать, – выкрикнул он.

Я грохнула трубку на рычаг и наклонилась над стойкой рецепции. Администраторы отпрянули, глядя на меня испуганными глазами.

– Я страдаю психозом кормящих матерей и чувствую себя, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ПЛОХО, – зашипела я. – Я, собственно говоря, вне себя. Психоз кормящих матерей – довольно серьезная болезнь. Еще немного, и я действительно устроила бы здесь цирк. Никогда не говорите недавно родившей женщине, что вы не можете сказать ей номер комнаты, в которой находится ее муж. И если вы мне сейчас скажете, как пройти к двести тридцатой комнате, то сегодняшний день закончится для вас неплохо. Во всяком случае, себе я его точно не дам испортить.

И я, не оборачиваясь, пошла к лифту.

За одной из темно-синих одинаковых дверей с золотистыми номерами скрывался мой муж. Мой муж-наркоман. Мой муж-алкоголик. Мой муж, который врал. Мой муж, который от нас сбежал. Мой муж, на которого я больше не могла положиться. Я постучала в дверь.

Она открылась. Я со всей силы врезала ему пощечину. Затолкала его в комнату. Отстегнула переносное сиденье и положила Юлию на постель. Элвис нам пел: «Take good care of her».

– Ты, ничтожный засранец, – завизжала я и снова его ударила, на сей раз кулаком.

Он не сопротивлялся, лишь слегка ухмыльнулся. Его ухмылка завела меня еще больше. Я схватила его за грязные волосы и притянула его голову к себе. Единственным желанием было стереть эту ухмылку с его лица, заставить его плакать, чтобы он упал на колени и пообещал мне все на свете. Я все еще готова была верить обещаниям. Из нас двоих именно я была большим безумцем. Это я вела себя как идиотка. Это мне требовалась взбучка.

Я колотила его, пока не выбилась из сил. Кулаки ударяли по его щекам, животу, горлу. Чем сильнее я его молотила, тем больше росло желание продолжать. Когда перейдешь границы физического насилия, трудно остановиться. Я его била и с каждым ударом все больше ощущала, как меня одолевает тоска. Как черный цветок с неприятным запахом, который распускается только для того, чтобы поглотить меня. Мои удары становились все слабее и слабее, пока, наконец, не утратили всю свою силу. Я стояла с повисшими в воздухе руками. Потом они беспомощно упали.

– Иди сюда, – сказал он.

Приблизился ко мне. Обнял меня. Поймал за руки. Он пах Рихардом. Только Рихардом. От его прикосновений я начала еще больше слабеть.

Мы легли на неубранную постель. Я закрыла глаза. Чувствовала на лице его руки. Кончики его пальцев исследовали мои брови, нос, губы. Он погладил мои виски, в которых все еще отчаянно пульсировала кровь. Потом поцеловал меня. Я чувствовала его язык, его щетина меня немного царапала. Я приоткрыла губы, разрешая ему поцеловать меня.

Он нежно раздел меня. Мы занялись любовью прямо посередине той неубранной постели. Быстро, нервно, в стрессе. Как будто оба боялись вспомнить, что с нами происходит. Как будто мы не хотели лишить себя краткого мгновения ностальгии. Рихард и Мариса. Снова вместе, до самого конца. Надолго ли?

Все это время Юлия спала на краю постели. В какой-то момент она проснулась. Я покормила ее, и она снова уснула.

Мы опять занимались любовью. Хотя в этом не было самой любви. Мы просто занимались сексом. Наши тела чувствовали, чего они хотят друг от друга. Ничего удивительного. Это были всего лишь телесные упражнения, которые мы столько раз делали в течение своей совместной жизни. Нам не требовалось размышлять на эту тему. Наши тела подчинялись естественному инстинкту. Это было так просто. И вместе с тем так невероятно сложно.

А потом… Потом пришло чувство нереальности. Мне казалось, что я лишилась последних сил. Хотелось уйти от всего этого, от этого затхлого, тяжелого запаха, от кучи его одежды, скомканных чеков на ночном столике и от Элвиса, который пел: «You Gave Me a Mountain».

– Согласись, классная комната. Если уж я решаю жить в отеле, то все должно быть в определенном стиле, – заявил Рихард.

– Ты полный идиот. Как ты мог просто так взять и исчезнуть?

– Мне хотелось исчезнуть. От всего. Я начал паниковать.

Он взял в прокате фильм «Покидая Лас-Вегас» с Николасом Кейджем в главной роли. Алкогольный романтизм наивысшего калибра. Пьяница, который нажирается до потери памяти, находит себе подругу, которая оказывается проституткой, но любящей его и готовой смириться с его жизнью в алкогольной лихорадке. А он пьет и пьет, и целый фильм, в принципе, – одна большая оргия, заполненная бутылками и алкогольным опьянением. Рихард этот фильм взял посмотреть. Как патетично, подумала я тогда.

И только позже он объяснил мне, почему взял именно этот фильм и почему именно тогда.

В его планах был просмотр фильма с одновременной передозировкой наркотика и алкоголя, чтобы отправиться на тот свет.

Не играет никакой роли, насколько близка «та, что рядом» человеку, подсевшему на кокаин. Нет никаких шансов, что она сможет вжиться в его состояние, ощутить его панику. Это невозможно. Нереально представить себе, как тысячи иголок впиваются ему в висок, как он пережевывает несуществующую пищу, чтобы избавиться от чувства жжения во рту. Никакой человек, сам не переживший всего этого, не знает, как трясется тело, зависимое от кокаина, и как оно дергается, потому что не в состоянии находиться в покое, как вдруг верхняя его часть выгибается дугой от судорог. Никто не проникнется его страхом от учащающегося сердцебиения, от собственного отображения в зеркале. Его болезненной зависимостью от очередной дозы кокаина – этой погонной силы, которая заставляет его продать собственного ребенка, жену, старую мать. Спокойно заложить дом и все свое имущество. Когда подписан договор с кокаином, а перо намочено в собственной крови из носа, то ты так крепко связан, что не можешь освободиться и, в принципе, не хочешь. Лишь иногда и не очень старательно он пытается избавиться от зависимости, стать чистым. Но время идет, минуты мелькают, и песок пересыпается не в его пользу. Он тихонечко мурлычет кокаиновую песнь, когда звонит своему дилеру. Сам не верит в правдоподобность происходящего, говоря с дилером, потому что только что обещал завязать. Договаривается о встрече. Ему не хочется идти, но ноги сами его несут. Только раз, напоследок, уверяет он себя, в последний раз. Он дрожит от наслаждения, когда кокаин своим белым острым языком проникает в его телесные отверстия. За наркотик он готов умереть.

От того, что вы ударите наркомана, он не перестанет быть наркоманом. То, что он употреблял наркотики и пил, автоматически не давало мне права избивать его. Но взбучка на долю секунды принесла с собой чувство облегчения. В момент удара. В тот миг удар казался мне чем-то, на что я имею право. Я не ищу для себя оправдания, лишь стараюсь как-то объяснить. Объяснить, как это я, любящая мама маленьких детей, обычно спокойная, образованная и разумная, в одночасье превратилась в фурию.

Я была готова его бить, пока не успокоюсь. Собственно говоря, я не имела никакого права его бить, сколько бы он ни употреблял наркотиков. Свое поведение я могу объяснить тем, что во мне что-то оборвалось. Ведь я постоянно была на грани нервного срыва, которому не было конца.

И хотя я порядочно избила Рихарда, меня это не успокоило так, как я себе это представляла и как надеялась. Я чувствовала опустошенность. Вину. Неуспех. Мне пришло в голову, что я совершила ошибку, но это его вина, разве нет? Так почему мне так плохо? Ведь он всего лишь получил то, чего заслуживал… Счет за ночь, которую он провел в отеле, нас уже точно угробит. Это была еще одна причина, почему я считала правильным дать ему взбучку. Это была месть за наш уничтоженный семейный бюджет. Наказание за ужасающую безответственность. Кулаки были единственным оружием, которое у меня осталось. Ведь никакие увещевания уже не действовали. Может быть, именно физическое насилие приведет его в чувство?

Тогда я не знала, что подобный метод совершенно непригоден. Но от понимания этого я была далека.

Мне нужен был совет. Неужели ничего нельзя сделать? Эта беспомощность была самым страшным злом. Просто беспомощно смотреть, как Рихард опускается все ниже и ниже. Как из-за него и всем нам плохо. Как его подминают под себя алкоголь и наркотики. Тогда я не могла его выгнать. Надежда все еще жила во мне. У нас был общий дом, и Рихард обязан был вернуться.

Мне кажется, что тогда у меня в голове не нашлось ни одной разумной мысли, это просто была не я.

Потом настал новый период, и некоторые подробности напрочь стерлись из моей памяти.

Я только помню, что пришли новые вечера с новыми порциями кулаков.

Мы все еще притворялись, что стараемся сохранить наш брак.

– Мариса, – сказал он мне однажды ночью, – Мариса, иди ко мне и ляг на меня. Мне необходимо почувствовать твой вес. Я не могу лежать спокойно. Меня лихорадит. Иди ко мне и успокой меня. Помоги мне перестать трястись. Я не смогу успокоиться, если ты не ляжешь на меня. Мне нужен груз, чтобы не подпрыгивать. Пожалуйста. Мне необходимо почувствовать твой вес. Мне необходим груз. Иначе, наверное, я сойду с ума…

Я легла на него. Прижала его руки к постели. Постаралась, чтобы он перестал дрожать, трястись, дергаться.

Свой вес я ему одолжить могла, но свою жизнь давать ему не хотела.

 

29

Если алкоголизм считался постыдным, то наркотики – постыдными вдвойне. «Наркоша». Теперь Рихард был не только алкоголиком, но и наркоманом. И, скорее всего, уже давно. Хуже уже быть не могло. Или могло? Кем еще он мог быть? Убийцей? Злодеем? Мог кого-нибудь мучить? Насиловать? Ограбить банк? Я пыталась представить, какое из всех этих преступлений могло бы быть относительно сносным. Какой вид противозаконных действий я могла бы считать более приемлемым в сравнении со всеми остальными. Я даже составила рейтинг возможных преступлений. 1. Ограбить банк. Вполне приемлемо. Главное, чтобы он никого не убил. 2. Кража. Здесь он должен был совершить действительно что-то серьезное, например, украсть редкую картину, а не обокрасть какого-то несчастного человека. Только государство. Или какое-нибудь богатое предприятие. 3. Убийство. Но только в том случае, если убитым будет отъявленный злодей. Не обыкновенный человек. Не девушка. Если убитым окажется наркоман или алкоголик, подобные ему, это можно хоть как-то понять. Издевательства над женщиной и изнасилования исключались, поэтому в рейтинге для них не нашлось места. Но Рихард и не был типом, который мог бы совершить преступление на сексуальной почве. Скорее он был грабителем банков в духе фильма «На гребне волны». Я даже представила себе, как он с помощью обворожительной улыбки очарует кассиршу, а потом, вместе с трусиками, утащит у нее и кассу с выручкой в пару миллионов. Все эти мысли действовали на меня успокаивающе.

Я все глубже скатывалась к своей созависимости. Любая мелочь могла вывести меня из себя. Я перестала следить за собой. Не могла адекватно оценивать обстановку. Я стала истеричкой.

Теперь Рихард принимал кокаин каждый день. Был ревнив и всех подозревал. Если кто-то звонил нам по ошибке, он тут же хотел узнать номер. Взял мой компьютер, закрылся с ним в подвале и просматривал все мои файлы. Заявлял, что за ним следит полиция и тайные агенты. Даже ФБР. Обвинил меня в том, что я сижу в Интернете на порносайтах. Что я позволила кому-то снять его голым, чтобы потом продать его фотографии в немецкие порножурналы. Иногда он стоял у окна в гостиной и записывал номера автомобилей, чтобы позже их проконтролировать в реестре. Он был уверен, что за ним кто-то следит. Уверял, что я наняла частного детектива.

Он рылся в моем нижнем белье. Рылся в моих вещах. Перевернул квартиру вверх дном. Наверное, собирался раскрыть заговор против себя. Был уверен, что больные – это все остальные. Что, в принципе, он единственный здоровый человек в этом сумасшедшем мире.

Однажды вечером мы сидели за столом и ужинали, я с детьми, мама и Шарлотта. Внезапно в комнату вошел Рихард. В руке он держал черное прозрачное боди, которое сам же мне два года назад подарил.

Я как раз собиралась заправить салат. Шарлотта начала рассказывать о театральной постановке, на которой побывала. Мама завязывала Миранде слюнявчик. Все мы были голодными и немного уставшими.

Зато Рихард был полон энергии. Так и кипел злобой.

– Так вот оно что! Теперь у меня есть доказательство! Трахаешься с кем-то, – завизжал он, махнув перед моим носом боди.

Все замерли. Я с вилкой и ложкой над миской с салатом. Мама около Миранды. Шарлотта осталась сидеть с открытым ртом и куском хлеба в руке. Эдвард и Йоахим выглядели до смерти испуганными. И только Юлия не стала свидетелем идиотской выходки отца. Она мирно спала.

Наконец я пришла в себя.

– Рихард, что ты делаешь? Подумай о детях!

– Еще чего! Посмотри на это пятно! Чья это сперма? Ну? Я жду ответа.

Он весь покраснел от злости.

– Секс, – заорал, – только секс! Ты, ебаная сучка! Кто тебе купил это порнобелье?

– Ты сам и купил.

– Врешь! Слышите, как она врет? – Он повернулся к Шарлотте. – Как ее сестра ты должна была знать об этом! Так, говори, с кем она снюхалась?

Шарлотта встала.

– Рихард, иди сюда. Ни с кем она не встречается. Тебе надо успокоиться.

Он вырвал руку из рук Шарлоты и разодрал боди пополам.

– Вот я и уничтожил твое проститутское белье! Ты, шлюха! Неверная сумасшедшая шлюха!

– Рихард, прошу тебя, перестань!

– И что это ты в этом порнобелье делала? Ползала на четвереньках. Ну? Это был какой-то мент, да?

– Прекрати!

Он вытащил из ящика кухонного стола ножницы и направился в гостиную. Разорванное боди в одной руке, ножницы в другой.

– Ты уже никогда не сможешь его надеть!

Он резал и резал, пока от боди не остались только узенькие ленточки. Потом швырнул ножницы и рухнул на пол, всхлипывая, как обиженное дитя. Я помогла ему подняться и уложила в постель. Его тут же сморил коматозный сон.

Я закрыла за собой двери.

Мама стояла в кухне и плакала.

В то время я постоянно испытывала чувство стыда. Больше всего мне было неудобно перед воспитательницами в детском саду. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, когда я с удовольствием приводила и забирала детей из детского сада. Ничто во мне не вызывало такого чувства стыда, как розовые беззаботные лица воспитательниц подготовительного отделения, их чуткое отношение к детям. С каким беспокойством они бросали взгляды на мое опухшее от плача лицо, когда после очередной бессонной и скандальной ночи я передавала им в руки своих потомков у зеленой детсадовской калитки.

Когда-то я любила этот нормальный и спокойный детский коллектив. Теперь же я не находила утеху ни в чем, даже в мысли о том, что не везде жизнь такая, как у нас. Судя по всему, я была основательно не в себе. Я притворно улыбалась, хотя на душе у меня скребли кошки.

Это не могло продолжаться вечно. Невозможно было и дальше притворяться, что все в порядке. Необходимо было с ними поговорить. Но я все откладывала и откладывала неприятный разговор. Завтра, думала я. Завтра я им скажу, как обстоят дела. Но наступало утро, и я отводила детей в сад, «пока, мой маленький, дай я тебя поцелую, мамочка за тобой скоро придет», и я крадучись, как побитая собака, исчезала.

Мне просто надо дождаться подходящего момента, повторяла я себе. Но этот момент все не наступал. Зависимость просто никак не вязалась с детским садом. Детсад существовал для серьезных мам и пап, которые увозили своих отпрысков в удобных спортивных колясках в уютные дома или квартиры, где лампы светились золотистым теплым светом, а на стол ставились тарелки с цветочным орнаментом, полные горячего супа, спагетти или какой-то другой вкусной домашней еды. Естественно, мамы и папы ругались, бывали неверны друг другу, даже разводились, однако не были ни алкоголиками, ни наркоманами.

Мне не приходило в голову, что в моей шкуре могло быть гораздо больше людей, чем мне казалось. Я действительно считала себя одинокой. Мне казалось, что я самый одинокий человек на свете, когда каждое утро я безмолвно лгала воспитательницам детского сада, с фальшивой улыбкой отдавая им детей и точно так же, не поделившись своей проблемой ни с кем, каждый вечер забирала их обратно.

Однажды, когда я пришла за детьми, ко мне обратилась милая девушка Стина, которой было около двадцати пяти лет. Она отвела меня в сторону.

– Послушайте, – начала она, – может, вам будет не очень приятно, что я об этом говорю, но Йоахим нам сегодня рассказывал, что мама с папой среди ночи кричат друг на друга и ругаются и что папа ведет себя плохо по отношению к маме.

Я смотрела в землю. Повисла тяжелая тишина.

– Да, – сказала я чуть погодя, – к сожалению, это правда. У нас… определенная проблема.

Она ждала, что я продолжу.

Было трудно найти подходящие слова.

– Собственно говоря… Рихард пьет. Сильно пьет. Да, это так. Он… он алкоголик.

Слова застревали у меня в горле.

Она осторожно кивнула, как будто уже давно все знала. Как будто я напрасно делала над собой такие усилия. Все так просто? Почему я считала, что этого никто не поймет?

– Я хочу развестись, – быстро сказала я, в тот момент мне казалось, что это звучит разумно.

– Хорошо, что вы доверились нам, теперь нам будет легче говорить с вашими детьми. А это нужно делать, – добавила она.

Я почувствовала, что краснею.

– Вы думаете, это причиняет им страдания? Я имею в виду не только то, что произошло сегодня. Они что… грустные? – Немного заикаясь, я едва выговорила последнюю фразу.

– Да нет, в общем-то, – ответила она и посмотрела на меня. – Нам просто показалось, что Йоахим ведет себя хуже, чем раньше, но это, возможно, связано и с возрастом.

Ведет себя хуже, чем раньше. Мой сын ведет себя хуже, чем раньше. Как хуже? Бегает по садику и играет в игру под названием «порву в клочья нижнее белье»? Играет в маму и папу «а-ля алкоголик»? Значит, это все влияет и на детей? Естественно, влияет, было бы странно, если бы не влияло. Развод. Нам давно уже надо было развестись. Я что, действительно так сильно люблю Рихарда? И вообще, можно ли все, что между нами, назвать любовью?

Я приняла решение посещать «Ал-Анон» чаще. Время встреч было не очень удобным для меня. Приходилось добираться через весь город, но мне было приятно туда ходить. Встречи в этой маленькой комнате наполняли меня покоем и вместе с тем мужеством. Девять из десяти присутствующих были женщины. Молодые и не очень, среднего возраста и совсем старые. Женщины, чьи отцы и матери, братья и сестры, мужья и племянники были алкоголиками и наркоманами. «Те, что рядом». Самые близкие. Я слушала их рассказы о разочарованиях и надежде, о том, как они проводили выходные и праздники, о рецидивах и обманутом доверии. И я делилась своей горечью и печалью, одиночеством, которое я иногда чувствовала, – словом, всем тем, что мне так трудно было объяснить детям.

Я полюбила их, этих женщин из «Ал-Анон». Полюбила, но все же не хотела быть одной из них. Их опыт, жизненные повествования наполняли меня смирением. Я читала литературу, издаваемую «Ал-Анон» и «Анонимными алкоголиками», и пыталась найти нечто, что принесло бы нам утешение.

Это был поиск некой духовной пищи, которая освободила бы нас от нашей земной ответственности. От нашей потребности иметь все под контролем. Рихард искал духовную пищу в наркотиках и алкоголе. Я – в программе «Ал-Анон». Оба мы блуждали во тьме. Мы нуждались в большом ласковом отце, может быть, Отце Небесном, который смог бы нас утешить, позаботиться о нас. Но все, что у нас было, – это я и он, он и я. При таком положении дел мы мало что могли исправить.

В самом начале нашего тернистого пути к трезвости мне пришлось повстречаться со многими женщинами, которые выглядели совершенно разбитыми, хотя их мужья перестали пить. Тогда я даже не представляла себе, как это – жить с абстинентом. Мой муж в те времена постоянно пил.

– Существует только одна вещь, которая могла бы быть еще более утомительной, чем жизнь с алкоголиком. Это жизнь с абстинентом-алкоголиком, – поделилась со мной Маргарита, умная и внимательная женщина, с которой я встретилась в «Ал-Анон». – Знаешь, мой Ганс-Петер мне нравился больше, когда пил. С тех пор как он стал трезвенником, у него всегда плохое настроение. К тому же он перестал спать! Пока пил, я знала, что как только он вольет в себя последние капли из бутылки, тут же заснет мертвецким сном. Я наливала ему и считала до пятидесяти. Не успевала досчитать и до тридцати, как у него начинала падать голова, а на сорока пяти он уже беспробудно спал, уронив голову на стол. Зато когда стал трезвенником!.. Мы никогда столько не ругались, как теперь, когда он перестал пить.

Ее слова меня расстроили. Я старалась убедить себя в том, что со мной такого не случится.

 

30

Наша семья в разбитой лодке. Маленькие дети с невинными глазками крепко держались за ее рассохшиеся борта. Юлия на руках. Нас раскачивал черный вихрь, не предвещавший ничего хорошего. Взбивая воду в реденькую грязную пену, он старался утащить нас на дно. Лодка ходила ходуном. У руля – папочка, пьяный наркоша. На корме – мамочка, у которой уже не было сил лгать. Мы на всех парусах неслись прямиком в ад.

Наша семейная лодка окончательно развалилась одним романтическим туманным вечером, когда небо смущенно краснело перед лицом наступающей весны, а городские крыши ярко блестели в лучах заходящего солнца. В доме царили дисгармония и напряжение. Как всегда, мы кричали, хлопали дверьми, обвиняя друг друга во всевозможных грехах. Не могу припомнить, с чего все началось. Помню только, что перебранка вышла из-под контроля и Рихард, наконец, пустился во все тяжкие. С грохотом хлопал дверьми и скидывал с полок книги. Дети ревели. Я бегала вокруг них, испуганная и злая. Наконец он поставил жирную точку, ударив по картине. Стекло с пронзительным звоном треснуло, и картина упала на пол.

Через пару минут кто-то позвонил в дверь.

На пороге стояли двое полицейских.

– Добрый день, нам позвонили ваши соседи и сказали, что у вас здесь идет бурная ссора.

При этом они пытались заглянуть в квартиру.

– Да, мы ругаемся. Знаете, это мой муж начал, – сказала я тихо, держа на руках Юлию.

Рихард бегал по квартире и все еще орал. Он даже не заметил, что в прихожей полиция.

– Послушайте, может, вы успокоитесь? – обратился к нему один из полицейских, полноватый мужчина лет сорока.

Рихард оторопел.

– Что вы тут, к черту…

– Нас вызвали ваши соседи. Они слышали крик и грохот.

Рихард надулся.

– Мы не нуждаемся в полиции! Это семейная проблема!

– Зато НАМ полиция необходима. Я ухожу, – сказала я, – благодарю Бога за то, что существует полиция.

Я надела обувь и собрала детей. Мне хотелось оказаться очень, очень далеко отсюда.

– Вы можете зайти к соседям, к тем, которые нам позвонили, – обратился ко мне другой полицейский. – Через минутку спущусь к вам. Сначала нам хотелось бы поговорить с вашим… хм-м… другом.

– Это мой муж.

– Отец этих детей?

– Да.

Наши хорошие, милые соседи, живущие этажом ниже, переживали за нас, они приютили и меня, и детей, угостили нас горячим шоколадом и сладкими булочками. Они улыбались нам, нисколько не давая понять, что я никчемная женщина, раз у меня такой сумасшедший муж, как Рихард.

– Надеемся, что вы не обижаетесь на нас за звонок в полицию, но мы уже не могли все это слушать, – сказала Сив, соседка. – Мы не впервые… слышим ваши ссоры.

– Нет, – ответила я коротко и впилась зубами в домашнюю булочку с корицей. Мне не хотелось выслушивать ее мнение о нашей семейной жизни, ее рассказ о нашей адской супружеской жизни. Хотелось иллюзий, будто мы сидим вместе только потому, что дружим, за окном прекрасный весенний вечер и мы просто хотим немного побыть в обществе наших милых соседей. А не потому, что в эту минуту в нашей квартире наверху находятся два полицейских, которые явились утихомирить ссорившихся супругов и вообще проверить Бог знает какие подозрения.

Полиция! Когда дело доходит до полиции, это уже не шутки. Я не привыкла, чтобы в нашу банальную семейную жизнь вмешивалась государственная власть. Я не была готова к тому, что закат нашей любви будет проходить на глазах правоохранительных органов, в чьи обязанности входит написать рапорт об ужасах домашнего насилия. В своих собственных глазах я все еще казалась себе, в целом, порядочной гражданкой, для которой самой важной проблемой, когда она шла гулять, было решить, какую майку сегодня надеть – голубую или, может, зеленую. Ну, хорошо, на самом деле все это было не так просто, но я точно не была готова к тому, что кто-то вмешается в нашу жизнь и позвонит в полицию. И полиция действительно придет. И что все это так серьезно.

Второй, более приятный полицейский через пару минут спустился вниз, чтобы поговорить со мной. Это был «добрый» полицейский. Другой, «злой», остался наверху. Это я понимала. В большинстве случаев женщины и дети являлись жертвами. Мы уже и так натерпелись, чтобы ко всему прочему нас еще допрашивал «злой» мент. Полицейский был милым и приятным, и его интересовало, что случилось. Пришлось объяснить ему, что Рихард – алкоголик и наркоман и что вся эта история достаточно неприятная. Он покивал головой.

На левом безымянном пальце у него было кольцо, и я живо представила, каково это – быть замужем за ним, а не за Рихардом. Быть женой этого приятного, молодого полицейского с добрыми голубыми глазами. Может быть, он был болван, как некоторых людей называл Рихард? Полный ноль, который не умел в клубах обходить длинные очереди и который вовсе не знал, какой ди-джей сегодня самый популярный. Такой тюфяк точно никогда не пробовал кокаин в порочно-злачной атмосфере Soho. Ах, как бы я хотела быть с ним только поэтому! Я хотела именно этого – простоты, обыкновенности. Мне хотелось броситься этому полицейскому на шею и умолять его, чтобы он унес меня прочь от моей нынешней жизни. Но, конечно же, я ничего такого не сделала. Я кормила Юлию грудью, гладила ее по маленькой головке и отвечала на вопросы: ударил ли меня или детей Рихард? – «нет», проявлял ли он агрессию до этого – «да». Все это уже было. В прошлый раз.

– Вам есть куда пойти? – спросил полицейский. – Чтобы вам не оставаться дома.

– Я могу поехать к родителям, – сказала я.

– Мы подождем, пока вы соберете необходимые вещи, вам лучше не оставаться наедине с мужем.

– Спасибо, – сказала я. – Большое спасибо.

Шарлотта, моя «скорая помощь», была, как всегда, готова помочь своей младшей сестренке.

– Это только переходная фаза, – сказала она. – Я знаю, что не всегда заканчивается так. Ненавижу его, но в то же время понимаю, что он болен. Я просто боюсь, что ты окончательно выбьешься из сил. Думаю, ему надо обратиться в какую-нибудь серьезную лечебницу. Стационар ему не поможет.

Кризисный штаб собрался в доме моих родителей.

– А что говорит Марианна обо всем этом? – спросил отец. – Она, должно быть, совершенно подавлена. Иметь сына, который приносит столько горя.

– Он делает это не специально, во всяком случае, я так думаю, – ответила я.

– Ты сообщишь обо всем этом, куда следует? – полюбопытствовала Шарлотта.

– Не знаю, – ответила я. – Не знаю.

Соседка Сив послала мне цветы.

– Не надо чувствовать себя виноватой, девочка моя, – сказала она мне через пару дней при встрече. – Если бы ты только знала, сколько людей находится в подобной ситуации! Алкоголь – это страшный крест. Множество детей вынуждены расти в семьях с такими проблемами. Я уже встречалась с этим.

Мне захотелось закричать: «Нет»! Только не это! Мы не такие! Моего мужа не рвет на диване! Но я молчала, чтобы не расплакаться в голос. Вот так это было, когда кто-то проявлял ко мне доброту. Нет, моего мужа не рвет на диване! Но до этого оставалось совсем немного. Такая «радость» могла случиться каждую минуту.

– Спасибо, Сив, – сказала я. – Большое спасибо.

Позвонила Марианна.

– Может, Рихард переедет ко мне на пару дней? – предложила она.

Что это даст, подумала я, но вслух ничего не сказала.

– Может быть.

– Я думаю, что после нормального семейного обеда мы могли бы поговорить с ним. Может, он неуверен в себе. Вся эта ответственность, столько детей и вообще. Может, у него стресс! И все это выражается в таких вот реакциях?

– Стресс? А как же наркотики?

– Мариса, слушай, ты не преувеличиваешь? Почему, собственно говоря, ты думаешь, что он принимает наркотики? Нет-нет, я этому не верю. Рихард не наркоман.

– Марианна, такие проблемы у многих: у молодых, у старых. Наркотики сегодня – это самая обычная вещь. Я не думаю, что…

Она перебила меня.

– Мне кажется, ты слишком нервная, Мариса. А в таком состоянии человек не то еще выдумает. Ты все видишь в черном цвете.

– Если человек не признает проблему, это не поможет ему избавиться от нее! Я надеялась, что все изменится к лучшему, когда он согласился с тем, что он алкоголик. Когда признал это. Но все стало еще хуже. И мы снова там, где мы были, он снова все отрицает, к тому же ты ему веришь.

– Нет, но человек сначала должен выяснить, как и что, прежде чем сделает какие-то выводы! Ты видела когда-нибудь, как он принимает наркотики?

– Не совсем…

Я не видела, как он принимает наркотики, Марианна, но я видела, как у него дергаются ноги, как будто через все его тело пропустили электрический ток. Видела, как из носа у него идет кровь. Как кровь брызжет на стену, Марианна! Как будто ему кто-то кулаком врезал по носу, Марианна. И кровотечение невозможно остановить. Квартира наша полна пустых бутылочек от незерила. Как ты думаешь, что за всем этим стоит, Марианна? Он без конца кашляет и чихает, и ему нужна целая тонна бумажных салфеток. Он разбазарил все наши деньги, и очень часто встречается с человеком, которого мы назовем, к слову, господин X. А о господине X. известно, что он дилер. Он торгует кокаином. Конечно же, все это совершенно не является доказательством того, что Рихард наркоман, не так ли, Марианна? Мы ведь, в принципе, можем делать вид, что все это лишь мои фантазии. Может, я просто злая стерва и всю эту историю выдумала, чтобы сделать свою жизнь интересней.

Конечно же, я ничего этого не сказала вслух.

– Думаю, что это все алкоголь, – сказала Марианна. – Не могли бы вы с Рихардом прийти ко мне на обед, чтобы мы поговорили? – спросила она.

Она так ничего и не поняла…

Вскоре после этого разговора произошла пара странных, доходящих до абсурда вещей. Во время очередной ссоры в машине Рихард открыл дверь и на ходу выскочил. Я ехала медленно и боковым зрением успела заметить, как он повернулся и идет в сторону машины. Внезапно Рихард бросился под колеса. Я ударила по тормозам, слава Богу, вовремя. Его лишь слегка задело бампером, но и этого было достаточно, чтобы он потерял равновесие и упал.

– Ты хотела меня убить! Вы это видели? – заорал он дурным голосом, показывая всем брюки, которые при падении порвались.

Люди останавливались, глядя на нас. Какая-то девушка помогла ему подняться.

– Ты хотела меня сбить! Сволочь, сука, ты, оказывается, опасная баба! Ты сумасшедшая! Она хочет, чтобы я умер! – он опустился на тротуар. Расплакался, как ребенок, закрыв лицо руками.

В этот момент я больше всего мечтала о том, чтобы его действительно кто-нибудь переехал. Не я, а кто-нибудь другой, далеко, в тысяче миль отсюда.

В семье алкоголика со временем все выходит из строя. Так оно и было! В нашей квартире царила полная разруха. Я уже давно не успевала прибираться. Везде было полно пыли. Осторожный весенний свет попробовал проникнуть в комнату, но окна были так грязны, что в помещении все время стояла полутьма. Постели не убирались. Я не могла, да и не хотела готовить. Дети ели в «МакДоналдс» чаще, чем хотелось бы. Мы заказывали пиццу, китайскую еду и сардельки из уличных бистро. В семье алкоголика со временем все выходит из строя. Вещи разбиваются. Ничего не ремонтируется. Наконец я плюнула на оплату коммунальных услуг. На необходимость позвонить в нужные инстанции. На друзей. Не читала газет. Всю свою энергию я направила на то, чтобы накормить детей и что-то съесть самой. Что угодно, хлеб с чем-нибудь, йогурт. Потом я позволяла смотреть им видео, пока не приходило время сна. Часто я мечтала о том, чтобы они, наконец, уснули. Чтобы было тихо. Чтобы я могла положить голову на подушку и провалиться в бесчувственный сон.

Я стала все чаще мечтать о смерти Рихарда. Воображение рисовало мне еще более сильные и яркие картины, чем когда он был в Нью-Йорке. Я представляла, как его переехал поезд метро, как он выскочил из окна, повесился, умер от передозировки. Я представляла себе, во что буду одета в день его похорон. Перед глазами у меня стоял маленький Джон Кеннеди у гроба отца. Эта картинка меня успокаивала. Только в нашем гробу будет лежать не убитый президент, а отец семейства, наркоман и пьяница, который ушел на тот свет в расцвете сил. На пике своей никчемной жизни.

Сам Рихард в разговорах о своей смерти находил какое-то особое утешение.

– Когда я умру, положи со мной вещи, которые мне дороги, – говаривал он. – Часы. Книги. Фотографии детей.

– Ты ведь так быстро не умрешь, крапиве не страшен мороз, – возражала я.

– Я умру раньше тебя, и ты накроешь погребальный стол. Я буду лежать в открытом гробу, чтобы каждый мог попрощаться со мной. А процессия с телом пройдет через весь город. Это будет похоже на похороны государственного значения.

Он страдал манией величия в самых разных ее проявлениях.

Ясное дело, он получит все, что захочет, только пусть помрет, сдохнет, сгинет с этого света. Исчезнет. Смерть – это такое простое решение, думала я тогда. Такой элегантный выход из положения. Пусть только умрет, оставит меня в покое, пусть все опять будет простым и обыкновенным. Он исчезнет, и дети смогут плакать по своему папочке, который находится на небе. Потому что в этом случае о нем никто не будет вспоминать как о сумасшедшем, который хлопал дверьми и разбивал картины, который орал и был уверен, что его дом находится на мушке у тайной полиции. О нем не будут вспоминать как о человеке, который в течение одного вечера принял рекордное количество кокаина, и о нем не будут помнить, как о папочке, приводившем всех в изумление количеством выпитого виски. Мои сексуальные фантазии крутились вокруг приятного полицейского, который принес известие о смерти Рихарда. Потом мы жили счастливо до самой смерти.

Хорошо, что мой любимый Рихард подарил мне хотя бы прекрасных детей.

 

31

Почки на деревьях должны были вот-вот раскрыться. Природа готовилась надеть на себя нежный зеленый наряд. Но мне не было дела до какой-то там весны.

У Рихарда появилась новая мания: его стали пугать все электрические провода, находившиеся в квартире. Он кричал о сетях, об агентах и о подслушивании. Угрожал мне, что разобьет компьютер как источник всего зла. Слышал голоса, видел чужих мужчин в черных плащах.

Я позвонила психиатру. Марианне. Его другу Симону. Позвонила маме. Шарлотте.

Рихард бегал туда-сюда, подслушивая под дверями. Я попробовала его уговорить, чтобы он сел рядом со мной на диван. Отказался. Начал собирать вещи, желая эмигрировать в Австралию. За ним следила целая Швеция. Его лицо было подозрительно вытянутым, бледным и опухшим. Черная рубашка, которую он во что бы то ни стало хотел иметь на себе, чтобы выглядеть безупречным гражданином, ему не шла, а стрелки на брюках были недостаточно острыми. Все вокруг него было разбитым на куски, которые он пробовал собрать воедино, но путался и забывал, что делает.

Кто-то позвонил в дверь. Рихард вздрогнул.

Это были люди из психиатрической помощи. Мужчина среднего возраста, Ларс. С ним женщина, я забыла, как ее звали. Кристина. Камилла. Гунилла. Какая разница? Я поприветствовала их как во сне.

Надо было позаботиться о Рихарде. Защитить его от самого себя. Я хотела, чтобы они увезли его. Они сказали, что не могут. Я отказывалась оставаться с ним в квартире. Попросила их объяснить, что меня ждет дальше.

– Это будет непросто, – сказала женщина из психиатрии. – Он сам должен почувствовать желание лечиться.

– Но ведь он не в себе! Вы что, не видите?

– Видим, конечно, – сказал Ларс. – Он выглядит психически неуравновешенным. Лабильным. У него проявлялось все это раньше?

– Он принимает наркотики, – ответила я. – Кокаин. Алкоголь. Лекарства. Бог знает, что еще. Я только вижу, что это совершенно иной человек, не тот, кого я знала. Это ужасно.

– Он раньше наблюдался у психиатра? – спросил Ларс.

– Он прошел курс детоксикации в больнице. Ходил на амбулаторное лечение. Давно. Ему было плохо, и он махнул рукой на лечение. Говорил, что оно не помогает.

Они взглянули друг на друга.

– Всегда можно спросить, не хочет ли он поехать с нами добровольно.

Ну, надо же, каким надо быть всегда деликатным! Мне снова показалось, что люди из психиатрической службы не имеют никакого представления о зависимости. Или их это просто не интересовало? Они что, получили инструкции, что в подобных ситуациях не стоит лезть вон из кожи? Или это стоит слишком дорого для общества? Люди среднего класса должны быть готовы справиться со всем самостоятельно. Ведь наркоманы по своей собственной вине оказываются на дне. Если у них есть деньги на очередную дозу, то у них должны быть средства на лечение в частной клинике. Мне показалось, что я нашла причину нежелания людей из психиатрической службы что-либо делать.

Рихард тем временем напоминал загнанного зверя.

– Я никуда не поеду! Вы с ума сошли! Зачем ты, стерва, звонила психам? – орал он на меня, теребя бумаги на письменном столе. – И здесь я не останусь ни минуты. Это ты сумасшедшая, не я!

– Рихард, езжай с ними в больницу. Тебе нужна помощь.

– Никогда! Они только хотят меня убить! Как и ты! Но я исчезну и уже никогда не вернусь.

Пришел Симон и попробовал поговорить с Рихардом по душам. Друга-то он слушать будет, наверное? Ведь Симону Рихард все еще верит? Наконец Симон предложил Рихарду какое-то время пожить у него. В этот момент появилась Марианна и присоединилась к нашей полной отчаяния компании.

– Мариса, наверное, будет лучше, если Рихард уйдет на пару дней. Вы сможете решить ваши проблемы позже.

Она все еще не понимала, как все плохо.

Наши проблемы… Ведь речь уже давно не шла о наших проблемах. Проблема была не в супружестве, не в разногласиях, не в различных мнениях или семейных ссорах. Но в тот момент я не выдавила из себя ни слова. Только кивнула. Я была благодарна Марианне, что она помогла Рихарду упаковать вещи.

– Вы всегда можете нам позвонить, – сказал Ларс. – Вот номер мобильного. Сообщите нам, если ничего не изменится.

Они казались мне совершенно беспомощными. Я хотела, чтобы они сделали ему укол, связали его и закрыли в камере с мягкими стенами, где бы он пришел в себя.

Сумасшедшим, которые сами спровоцировали свое состояние с помощью наркотиков, скорее всего, никакой помощи не оказывалось. И тяжело созависимым тоже. Может, скорее, это мне нужна была психиатрическая помощь? Мне, Шарлотте, Марианне и моей милой мамочке? Плюс всем детям: Эдварду, Йоахиму, Миранде и грудной Юлии? Нам необходимо было лекарство забвения, чтобы мы с полным правом отправились на полгода в лечебный отпуск на Гавайи.

Гунвор из «Либерти» мне дала координаты психолога, к которому я при желании могла бы зайти. Это была женщина, имеющая опыт общения с семьями зависимых. Я пошла на консультацию, но большую часть времени там проплакала. Я казалась себе усталой и опустошенной. Она дала мне бумажные салфетки, чтобы мне было во что сморкаться. Потом покачала головой и сказала, что все мужчины – мерзавцы. Она улыбнулась мне стальными серыми глазами, подведенными холодными бледно-голубыми тенями. На ней был костюмчик, в ушах поблескивал жемчуг. Мне казалось, что она вообще ничего не поняла. Какие еще мерзавцы? Мы же не обсуждали всех мужчин мира, всех мерзавцев во Вселенной? Речь шла о Рихарде. О моем Рихарде.

Марианна записала нас в городскую семейную консультацию. Она все еще думала, что проблема кроется в наших напряженных отношениях. Why not? Хуже уже быть не могло. Прекрасно, Марианна.

С семейным консультантом Сиркой мы встретились в комнате, окрашенной в бежевый цвет, с серо-белой мебелью. На стене висела картина с зимним пейзажем. У Сирки были неухоженные волосы, губы покрашены бежевой помадой. Она выслушала нас и обратилась ко мне с вопросом:

– Как вы думаете, может, Робин недоволен вашей сексуальной жизнью?

– Его зовут Рихард. Да, может быть.

– Расскажите мне поподробней.

– Мне нравилось решать семейные конфликты в постели.

Бац! Рихарду не понравились мои слова. Он сразу почувствовал ложь. Конечно же, это было не так! Я все это выдумала. Все мои слова были сплошной ложью, я говорила глупости. Я хотела выставить его в неприглядном свете.

– Хм-м, ну да. Как? – спросила Сирка.

– Например, я пробовала успокоить его сексом, чтобы не допустить скандала.

Понятно, что итогом нашего разговора с Сиркой был дикий скандал с Рихардом. Он был в бешенстве. Наш визит в консультацию закончился криком и слезами, и я думаю, что Сирка избавилась от нас с облегчением.

Больше мы к ней не ходили.

Позже я записала нас к парочке дорогих терапевтов, проживающих в солидном городском квартале. Сюда приходили все местные крутые, и за высокую плату терапевтический тандем Ленита & Джейк решали проблемы знакомых и малознакомых супружеских и несупружеских пар. Они вели прием в клинике, которая выглядела, как уютная квартира: кожаные диваны цвета бычьей крови, мягкий свет ламп от Карла Мальмстена, на полу серо-белые элегантные ковры. Ленита и Джейк, судя по всему, не привыкли к парам, проблемой которых была зависимость. Кроме того, они были удивлены, когда на вторую встречу я пришла одна, поскольку Рихард лежал у Симона и разбудить его не было никакой возможности. За немалые бабки я сидела на диване цвета бычьей крови, и меня буквально рвало нашей семейной историей. Я рыдала, сморкалась и лила слезы, чувствуя огромную жалость к себе, детям и остальному человечеству.

Ленита и Джейк считали, что мы можем вернуться к ним, когда Рихард выздоровеет. Надо ли говорить, что ни Ленита, ни Джейк не рассчитывали на то, что мы пополним ряды их клиентов?

Мне позвонила чиновница из социальной службы и сообщила о своем намерении посетить нашу семью. Они получили бумагу из полиции и по закону должны были начать расследование. Теперь нас взяли на заметку. Нормально ли мы воспитываем детей? Может, мы наносим им серьезную травму? Может, мы плохо с ними обращаемся, бьем их? Может, мы разбили им сердце, принудив жить в предательских сетях зависимости, подорвав их психику, так как в нашем доме перевоспитывалось не только чудовище по имени алкоголь, но и мадам Кокаин. Может быть, они заслуживали какую-нибудь веселую, бодрую мамочку, которая бы пекла им булочки, а не эту неврастеничку, которая изо дня в день кормила их гамбургерами и чипсами. Может быть, они заслуживали беспроблемного папу в подтяжках, который строил бы для них шалаши и проводил с ними все выходные, а не спал как убитый целый день. Может быть, они должны расти в доме без видео? В голове у меня вертелось множество таких «может быть». Это было очень унизительно – знать, что в нашем доме, в нашей жизни будет копаться «социалка». Даже незваные гости из полиции выглядели на этом фоне вполне даже ничего.

Я попыталась дозвониться Рихарду, но он не брал телефон. Я отправилась к Симону и нашла там Рихарда лежащим в постели под одеялом. Глаза его были закрыты. Симон стоял возле постели и беспомощно качал головой.

– Давно он так лежит?

– Я не знаю. Кажется, со вчерашнего вечера.

– Он что-нибудь ел или пил?

– Насколько я знаю, нет.

Рихард слегка пошевелился, и из его уст вырвался стон. Я вновь позвонила в психиатрическую службу. Просто не знала, куда еще могла бы обратиться. Номер их мобильного был последней соломинкой, за которую я могла ухватиться. Там хоть кто-то ответит, и человек не должен будет выслушивать автомат, объяснявший, что как раз наступил обеденный перерыв или что-нибудь похуже, отчего как раз сегодня служба целый день не будет работать… Была надежда, что на этот раз они увезут его с собой. Я не знала, куда. Куда-нибудь. Например, туда, где для него найдется лекарство. Может, они оставят его там, так что ответственность за него ляжет на больницу.

Симон и я нервно ходили туда-сюда. Рихард действительно выглядел очень плохо. Наконец приехали из психиатрической службы, на сей раз это были две женщины в возрасте. Рихард ни разу не открыл глаза. Не отвечал на вопросы.

– Наверное, вам надо взять его с собой.

– Мы не можем.

– Но ведь ему очень плохо!

– Он переусердствовал и должен поспать, чтобы набраться сил. Все не так плохо.

Мне же, наоборот, казалось, что все очень плохо. Он еще никогда не выглядел так ужасно.

– Вы можете позвонить нам снова, если что-нибудь случится, – сказали они.

И уехали, оставив нас наедине с самими собой.

Это было сумасшествие. Что еще должно было случиться? Он что, должен был перестать дышать?

Я позвонила Марианне. Теперь пришла ее очередь забирать сына. Нельзя и дальше оставлять его у Симона в квартире как какой-то предмет. Симон работал и не мог ухаживать за ним. К тому же он и сам почти каждый вечер проводил в пивнушке.

Вот так и случилось, что Рихард, наконец, вернулся к матери. А я превратилась в мать-одиночку с четырьмя детьми, из которых троим еще не было и четырех лет. Мне было все равно. Я приняла этот факт с облегчением.

Не только я с детьми, но и все окружение Рихарда начало страдать от созависимости. Марианна, мои родители, Шарлотта и даже Симон. Мы ходили вокруг Рихарда, все более сужая круги. Все наши мысли, поступки, настроения вдруг оказались зависимы от того, как он себя чувствовал, что делал, напился ли, нанюхался ли или по чистой случайности ничего не употребил. Его жизнь захватила всех вокруг, пробивалась как мыльная вода из всех щелей, уничтожая слой за слоем тонны бумажных полотенец, которыми мы пытались осушить затопившее нас чувственное болото.

Рихард был нашей сверхурочной работой на полный рабочий день. Все остальное перестало существовать и было пущено на самотек. Нашим главным интересом и нашей главной проблемой стал Рихард! Ни о чем другом мы не могли думать. Мы были полностью поглощены, одержимы тем, что он и как он. Прежде всего, его болезнью.

Несколько раз в день я звонила Симону, который знал Рихарда почти так же хорошо, как я, и очень за него переживал. Разговаривать с ним было приятно, он все знал, и мне не нужно было ничего скрывать. И Марианна наконец поняла, как все серьезно. Жить с алкоголиком или наркоманом – это одно, но быть его матерью – это, в некотором отношении, еще хуже. Жена может подать на развод, разорвать все узы, человек ведь имеет право выбора, даже если у него есть дети. А мать – это мать, от материнства не отмахнешься. Она носила в себе Рихарда, дала ему жизнь, выкормила его, видела его первую улыбку, помогла ему сделать первый шаг. В своей прошлой жизни он никогда не забывал о Дне матери, о дне ее рождения, о ее именинах. Покупал любимой мамочке подарки. Они общались каждый день. В переходном возрасте все его друзья находили в доме его матери убежище. Она покупала кучу еды, и все приятели Рихарда могли остаться у них на ночь. Они приходили гурьбой, и сонная, в застиранном велюровом халате, Марианна открывала им дверь, пуская шумных подростков внутрь. Они могли усесться на кухне, за раз умять весь хлеб и выпить все молоко, которое было в доме. Марианна никогда не жаловалась. Она была рада, что Рихард дома, и отдала бы все на свете, чтобы и он, и его друзья чувствовали себя хорошо.

Ныне ее взрослый сын, отец ее маленьких внуков, звезда всех модных вечеринок, лежал у нее дома, досаждая ей своими галлюцинациями. Кричал, что за ним следит тайная полиция. Караулил под дверью, дергался всем телом, когда слышал любой, даже самый слабый звук. Закрывал шторы, запирался в квартире, не пуская Марианну внутрь, когда она возвращалась с покупками из магазина. На улицу он вышел только один раз, и когда вернулся, то утверждал, что в квартире за время его отсутствия побывали тайные агенты, которые рылись в его вещах.

Он звонил мне по нескольку раз в день, и чаще всего ночью. Твердил, что собирается вернуться домой.

 

32

Я начала запираться на ночь, оставляя ключ в замочной скважине. Немного поворачивала его, чтобы Рихард не смог открыть дверь снаружи.

Однажды он оказался под дверью. Я как раз собиралась в детский сад и не предполагала, что он поджидает меня. Я вообще о нем не думала. Он застал меня врасплох. Как только я открыла, он ворвался в квартиру. Дети испуганно спрятались за меня. Он выглядел жутко: взлохмаченные волосы, помятая одежда, невидящие холодные глаза.

– Где договор? – заорал он. – Дай договор! Эта квартира принадлежит нам обоим. Не думай, что ты так просто меня отсюда выставишь!

С грохотом он выдвинул один из ящиков письменного стола.

Держа на руках Юлию, я попробовала остановить его, но он с силой толкнул меня. Это меня шокировало. Раньше такого не бывало. Он успешно перешел еще одну границу. Надо было сохранить спокойствие и попытаться вывести его из квартиры.

– Послушай, я знаю, где договор, – сказала я осторожно. – Я поищу его, ладно?

– Он мне нужен прямо сейчас! Давай его сюда! А потом напишешь расписку, что я имею право на половину всего, что у нас есть, и что я буду брать к себе детей каждую вторую неделю.

– Но…

– Никаких но, сука! Делай, что тебе говорят!

Миранда расплакалась.

– Ты же видишь, я не могу сейчас искать, здесь дети. Поищу попозже. Сейчас это невозможно.

– ИМЕННО СЕЙЧАС! СЕЙЧАС! Ты хочешь меня обдурить! ДАВАЙ ИЩИ!

Я пятилась к входным дверям, с Юлией на руках и орущей Мирандой, повисшей на моей ноге. Йоахим просто онемел от шока. Эдвард, к счастью, был в школе. Повезло. Пока Рихард рылся в бумагах, я сумела выскочить на лестницу, где я встретила одного из соседей.

– Что здесь происходит, черт возьми?.. – Рихард выбежал за мной, но, увидев соседа, ретировался. Он выглядел испуганным. Завертел головой, бросив на нас полный ненависти взгляд. Потом сбежал по ступеням и исчез.

Тем же утром я вызвала слесаря и поменяла замок. Если кто-то теперь звонил, я сначала спрашивала, кто там. Я перестала открывать двери, не посмотрев в глазок. На улицу я выходила только если лестничная площадка была пуста.

К нам в гости пришли работники социальной службы. Мужчина и женщина. Я убрала всю квартиру, обрядилась в строгую одежду – юбку до колена и блузку. Дети были причесаны, в чистой одежде без малейшего пятнышка. На столе стояли свежие цветы. Играла классическая музыка. Из кухни доносился аппетитный запах гуляша. Дети послушно сидели у телевизора и смотрели передачу для малышей. Юлия что-то мило лепетала в своем стульчике для младенцев. Эдвард делал уроки. Я с очаровательной улыбкой пригласила гостей в гостиную. Предложила им чай с печеньем.

Черт побери, у них не должно быть ощущения, что они пришли в какую-то асоциальную семью. Понятное дело, муж алкоголик и наркоман, но чтобы семья жила нормально, достаточно ведь дельной, доброй и милой мамы?

Я видела, что сумела произвести впечатление. Их легко было провести. Они знали, что я неплохо зарабатываю, что работаю для нескольких престижных агентств в качестве автора рекламных статей. Как и все прочие, они видели только то, что лежало на поверхности. Купились на персидский ковер, вазу с цветами, иллюзию покоя и порядка. Я чувствовала себя главной героиней ибсеновского «Кукольного дома». Важно играть как можно более правдиво. Ведь речь шла о нашей жизни.

Потом мы пили чай и общались. Симпатичные люди, они были несколько удивлены тем, что у нас все так прилично выглядит. Наверное, они слышали сентенцию о том, что в семье алкоголика уже давно ничего не работает. На первый взгляд в нашей семье работало все. В квартире порядок, опрятно одетые дети. А разбитое сердце никого особо не интересовало. Я вполне заслужила «Оскар» за актерское мастерство. Мне блестяще удалось скрыть слезы, тоску и отчаяние неудавшейся жизни.

Я ознакомилась с официальным Законом об охране от алкоголизма и токсикомании. Особа, зависимая от алкоголя или иных психотропных веществ, по закону могла быть направлена на стационарное лечение, если амбулаторное не дало результатов и если эта особа представляла собой угрозу для себя и окружающих ее людей. Например, планировала самоубийство с помощью передозировки. Марианна согласилась с тем, что Рихард должен пройти курс лечения. Казалось, иной возможности нет. Амбулаторное лечение, программа «12 шагов», словом, все цивилизованные способы уже не действовали. Пришло время сильной руки. В виде смирительной рубашки и мягких стен. Рихард должен был очистить свой организм от яда, пережить абстиненцию под строжайшим контролем. Принудительное лечение казалось последней возможностью.

Теперь это была версия «Наркоман 2.1». Жесткая игра.

В соответствии с этим законом Рихарда отправили в лечебницу Катринехольме, как мы и хотели. Через пару дней он сбежал, естественно, прямиком домой. Колотил ногами в дверь, вне себя от злости из-за того, что ключ не подходил к новому замку. Орал так, что стены дрожали: «А ну, пусти меня, ты, мерзавка, гнусная стерва!»

Я вызвала полицию. Мне вдруг показалось это вполне естественным. Я наблюдала за тем, как полицейская машина остановилась на улице перед домом и как полицейские оттаскивают Рихарда от дверей. Слышала, как он сопротивляется, как борется с ними. Видела, как три крупных полицейских ведут его с заложенными за спину руками.

Я спокойно пошла в кухню и приготовила ужин – рыбные тефтельки с рисом. Дети ели с аппетитом. В этот вечер за столом было весело.

Я связалась с адвокатом. Подала заявление на развод с просьбой оставить детей на моем попечении, а квартиру в моем распоряжении. Юрист, худая пятидесятилетняя женщина, выиграла уже не один спор о детях. Развод должен был пройти без сучка, без задоринки. Неприятностей можно ждать только со стороны социальных служб, здесь надо проявить осторожность, поучала она меня. У нее был большой опыт, и она знала, что случиться может всякое, однако верила в положительный исход. Хотя бы потому, что я такая, какая есть. Что ко всему отношусь ответственно. Что у меня нет никакой зависимости.

К сожалению, о созависимости мало что известно. «Та, которая рядом», самая близкая, может быть, по-своему больна даже серьезнее, чем сам алкоголик или наркоман. И хотя это не та болезнь, которая бы произвела фурор в обществе, она все же существует, и особа, ею страдающая, находится в весьма непростом положении. Алкоголик или наркоман могут избавиться от зависимости, а что делать той, самой близкой? Она так и останется со своим, теперь уже «чистым» алкоголиком или наркоманом, который в нее вцепится мертвой хваткой. Она все еще больна. Она может выздороветь, но станет ли когда-нибудь свободной?

Я приобрела себе пособие Мелоди Битти «Освободитесь от созависимости» – своего рода библию людей, приближенных к особам, страдающим от алкогольной или наркотической зависимости, но я не нашла в ней ничего полезного для себя. Я не ощущала себя какой-то растерянной бедняжкой, находящейся в смятении, о которых рассказывалось в этой книге! Я не считала себя классическим примером созависимой. Ведь я его в конце концов выгнала! Конечно, мне понадобилось какое-то время, прежде чем это случилось, но все же я сделала это. Я поменяла замок. Отправила его на лечение. Вызвала полицию, когда он разбушевался. Я установила определенные границы.

Может, я уже на пути к выздоровлению? Или я просто отказывалась признать реальное положение вещей?..

По истечении десяти дней городской суд аннулировал решение о принудительном лечении Рихарда, постановив, что он должен лечиться на добровольной основе. Рихард наконец понял, что действительно нуждается в лечении. Серьезном лечении. Он готов был даже покинуть Стокгольм.

Он отправился в путь ранним утром. Позвонил, чтобы попрощаться, и немного рассказал о лечебнице в Катринехольме. Где угодно лучше, чем там, пожаловался он. Никакого лечения там не было. Только холодные стены. Больничные койки. Запертые двери. Мужчины без признаков жизни. Терапия? Шутишь? Никому это не нужно. Никто и не слышал о лечении. Никого это не интересует.

Забота об алкоголиках и наркоманах была там ужасающей. Скорее всего, общество хладнокровно надеялось на то, что его неуспешные представители сами уморят себя до смерти, и чем быстрее, тем лучше. Чтобы их содержание не слишком отразилось на государственной казне. Если пациенту предоставили камеру и голый бетонный пол, назвав это лечением, то, естественно, он долго не протянет и общество довольно быстро избавится от таких отвратительных типов.

Лечебница в Грёндале была полной противоположностью заведениям для принудительного лечения. Это было приятное здание семейного типа. Вилла шестидесятых годов, площадью около пятисот квадратных метров. Внутри она была отделана светлым деревом и укомплектована мебелью ИКЕА, со спортзалом в подвале. В кухне стоял бездонный морозильник, наполненный упаковками с готовой едой. Кофеварка была в постоянной готовности. Сестра-хозяйка выпекала сладкие булочки. Пациенты должны были основательно подкрепляться, чтобы не думать о глупостях. Здешняя группа состояла из нескольких молодых наркоманов с легким криминальным прошлым за плечами. Была здесь и пара алкоголиков среднего возраста и некий грустный господин из Ландскрона, подсевший на амфетамин.

В Грёндале всем правил Герт, в прошлом кокаинист. Все здесь было организовано на основе известной программы «12 шагов». Каждый вечер проводили вместе, в обсуждении очередного шага. Перед сном – обязательная молитва с просьбой дать душевных сил. Ежедневные оздоровительные прогулки в самых отдаленных местах, где-то у черта на куличках. Безлюдное место, где и весной, и осенью в четыре часа пополудни уже темно.

Я позвонила туда, чтобы поговорить с Гертом о Рихарде. Хотела узнать, как он доехал. Я нервничала. Разумеется, он прибыл готовеньким. Всю дорогу провел в вагоне-ресторане. Мертвецки пьяному, ему помогли выйти из поезда. Позже он не мог вспомнить ничего из своего путешествия на север.

– Понимаете, алкоголик обманывает вас, даже если просто говорит «привет», – объяснял мне Герт. – Нельзя верить ничему, что он говорит.

– Он уверяет, что во всех его бедах виновата я. Что я, страшная женщина, его и погубила, – поделилась я.

– Ну, понятно, они все так говорят. Им нужно переложить на кого-то вину. Но вам необходимо уяснить для себя, что если кто-то пьет или принимает наркотики, это не ваша вина. Вы не несете за это никакой ответственности. За все отвечает только он сам. Не забывайте об этом!

– Но…

– Он будет пытаться переубедить вас, доказывая, что это так. Ему удалось запудрить вам мозги. В этом они специалисты. Наркоманы – известные манипуляторы. Уговорят каждого. И вы ему верите. Я это знаю, – сказал он уверенно и убедительно.

Мне еще никогда не приходилось слышать, чтобы кто-то так прямо говорил об этих вещах. Что все это можно объяснить так просто.

– Я знаю, что вы страдаете от чувства вины, – продолжал Герт. – Избавьтесь от него. Не вы стали причиной проблем Рихарда. Теперь вы должны думать о себе и о детях. Забудьте о нем на время. Он сам должен позаботиться о своей жизни.

– А вдруг он вернется?

– Вы просто не должны пускать его. Я знаю женщин, которые приглашали домой какого-нибудь здоровяка и выдавали его за своего нового приятеля, чтобы наркоман испугался и оставил их в покое. Он будет стараться убедить вас в том, что его зависимость – это ваша вина. Будет делать все возможное, чтобы утянуть вас вместе с собой на дно. Помните, что я вам сказал ранее: он лжет, даже когда говорит «привет». Во всем, что он говорит, нет ни слова правды. Ни одного слова.

Было приятно знать, что Рихард находится на лечении. К тому же добровольно. Может, ему наконец придется по душе программа «12 шагов» и сеансы с Анонимными алкоголиками? Утром, в обед и вечером он впитывал в себя духовные ценности. Иные духовные ценности, отличные от тех, которые он пытался отыскать с помощью белого порошка и бутылки.

Я продолжала запирать двери, даже когда была дома. Иногда я стояла в прихожей и прислушивалась к шагам на лестнице. Принюхивалась, не пахнет ли на лестничной площадке алкоголем. Автоматически совала руку в карман его старой куртки, которая висела на вешалке. Я все еще находила какие-то бутылки. Пустые. Без единой капли.

Дети спрашивали об отце. Сначала я говорила им, что папочка уехал по работе. Мне казалось это самым простым объяснением. Потом мне расхотелось лгать, и я сказала им, что папа болен и находится в специальной больнице.

– Он вернется домой или умрет? – спросил меня серьезно Эдвард.

– Нет, милый, папа не умрет. Папа выздоровеет, – ответила я.

Остальные ни о чем не спрашивали. Их больше интересовал новый «Лего». К тому же отец так редко бывал дома, что являлся для них довольно смутной фигурой. Миранда была больше привязана ко мне, а Юлия слишком мала, чтобы что-то понимать. И только Йоахим иногда плакал, скучая по отцу, злился, что его укладываю спать я, а не любимый, обожаемый папочка. Иногда он заявлял, что больше любит папу, чем маму, чтобы проверить мою реакцию. Я старалась не реагировать, но каждый раз, когда он так говорил, мне было очень больно.

– Нет, папа не умрет, папа выздоровеет.

– Он потом будет с нами жить? – Йоахим на минутку отвлекся от своей игры.

– Посмотрим, пока это невозможно. Позже увидим, – ответила я.

Через пару дней от Рихарда пришла первая весточка. На ковре в прихожей лежали пять конвертов, подписанных его ершистым почерком. «Самому чудесному Йоахиму в мире» – было написано на одном из них. Внутри лежали две книжки. «Моей принцессе Миранде» – было помечено на другом. В нем была закладка для книг с ангелочками. «Моей необыкновенной маленькой звездочке Юлии» – это был третий, фигурный конверт с двумя розовыми сосками. На имя Эдварда пришел конверт с надписью: «Моему большому мальчику» и наклейкой Carhartt.

Я тоже получила конверт, подписанный «Моей прекрасной жене».

«Мариса… Боже, как мне тебя не хватает, не хватает твоего голоса, твоего запаха, твоих ног, запаха твоих волос, твоего носа, не хватает твоей противности, когда ты меня будишь, не хватает твоих фантастических блюд, и тех твоих настроений, и твоих прекрасных поцелуев. Как бы я хотел тебя целовать, гладить, наблюдая за тем, что ты все сильнее возбуждаешься… Как бы я хотел войти в тебя, в женщину, которую так сильно люблю. А потом лежать возле тебя, обнимать тебя, а потом размышлять о том, забеременела ли ты на сей раз, положить тебе руку на живот и желать, чтобы он еще раз начал расти. С каждый ребенком, которого ты родила, я любил тебя все больше и больше.

Р.»

Я тоскую по тому моменту, когда ты пришла бы ко мне со словами: я беременна, я жду ребенка… Боже на небесах, как мне этого хочется, снова ходить на ультразвук, слышать стук сердечка, а потом увидеть первый образ ребеночка, нашего ребеночка, совместного плода нашей любви… Мечтаю наблюдать за тем, как у тебя растет живот, мне не хватает твоего противного настроения, мечтаю посещать с тобой консультации для будущих матерей и смотреть, как тебе натирают живот гелем, слушать, как нам стук сердечка говорит: «Я уже скоро приду в ваш мир, я скоро приду в мир, и здесь мне будет очень хорошо».

Мне не хватает твоего мурлыканья, мне хотелось бы наблюдать, как ты все больше раздражаешься, я тоскую по этому состоянию – ведь оно говорит о том, что ребенок скоро появится… и я смогу удержаться от улыбки, увидев, как из глубин твоего тела появляется темная головка, из моей фантастической жены… я знаю, что тебе ужасно больно, но в эту минуту уже ясно, что скоро все закончится и что у тебя будет ребенок, у нас будет ребенок. Я мечтаю увидеть тебя счастливой после рождения девочки. Я вспоминаю пуповину, которую мне доверили перерезать… и как я был этим горд.

Я люблю тебя, моя самая хорошая и самая прекрасная жена.

Лжет, даже когда говорит «привет». Так утверждает Герт, повторяла я сама себе. Но все же не смогла удержаться от слез после прочтения письма.

– Дети, пойдемте, посмотрим какой-нибудь фильм, – предложила я, после того как раздела их. – Что вам поставить?

– «Книгу джунглей», – выкрикнул Йоахим. Он крепко прижимал свои новые книжки к груди и целый вечер с ними не расставался. Даже когда шел спать, все еще держал их. Наутро я нашла их спрятанными у него под подушкой. Там же лежала замусоленная фотография Рихарда.

 

33

Я связалась с симпатичным человеком из Ерста Вендпункта, организации, занимающейся помощью детям, родители которых пьют или употребляют наркотики. Он рассказал мне о своем собственном опыте зависимости.

Как из-за пьянства он потерял жену, детей, работу. Как пил, принимая антабус, и несколько раз оказывался на грани смерти. Но вот уже двенадцать лет, как он вылечился. Двенадцать лет! Такого длительного срока я не могла себе и представить!

– Как мне говорить об этом с детьми? – спросила я.

– Лучше всего сказать им правду, – ответил он. – В доступной для их возраста форме и в зависимости от того, что они будут спрашивать. У нас есть программа для детей и молодежи, разработанная специально для проблемных семей. Но к ней проявляют большой интерес, поэтому придется подождать.

Это как раз для Эдварда, подумала я.

Но Эдвард злобно сопротивлялся.

– Не пойду я ни к какому психологу! Забудь об этом! Достаточно того, что папа в психушке…

– Он в больнице.

– Это не важно. Все равно он псих. Я никакого психолога не хочу!

– Хорошо, только успокойся. Ты не обязан ни к кому ходить.

Мы старались просто жить. Воспитательницы в детском саду утверждали, что вроде бы у Йоахима и Миранды все в порядке, во всяком случае, так им казалось. Я надеялась, что это правда. Тяжело было тащить все на себе. Водить детей в детский сад, забирать их. Делать покупки, готовить, стирать. Но в то же время все складывалось не так уж плохо. Не надо было нервничать, что вечером домой вернется пьяница. Словом, я начала приходить в себя.

Я пригласила на ужин пять своих подруг. Мама и Шарлотта взяли детей на ночь. Я принадлежала самой себе. Вечер, проведенный с подругами, с отличной едой, вином… Эдакое бегство от обыденности. Я могла спокойно вымыться и намазаться кремом. Накраситься. Красиво одеться. Могла поразмышлять. Имела возможность немного прийти в себя. Квартира была убрана. У нас хорошо пахло. Меня захлестнула волна покоя. Я лежала в хорошо пахнущей ванне и блаженно шевелила пальцами на ногах. Я была молода, полна жизни. Я вылечусь. И чтоб мне провалиться, если какой-то дебильный наркоша мне в этом помешает!

Одна. Совершенно одна. Алкоголик и наркоман за решеткой. За детьми присмотрит женская часть моей любимой семьи. Дома все, как в сказке. Работа, которая только и ждет, когда я к ней приступлю. Конечно, мое сердце разбито, это так. Но рана заживет. Обязана зажить!

Я высушила волосы феном и гладко зачесала их. Тщательно подвела глаза. Я думала о вещах, о которых не думала уже несколько лет. Наконец мне захотелось что-то делать. Хотелось смеяться. Хотелось путешествовать. Хотелось радоваться жизни.

Я посмотрела на себя в зеркало. Своими собственными глазами. Не глазами кого-то другого. Я увидела себя. Марису. Я видела женщину, которая перешагнула порог тридцатипятилетия, но которая все еще молода. Я отметила пару мягких складок на лбу и веер мелких морщин вокруг глаз. Но в этом не было ничего плохого. Это была я. Я нравилась себе. Серьезно. Честно.

Когда через пару дней я праздновала свой день рождения, Эдвард вручил мне рисунок в рамочке. Под ним его детской рукой карандашом было написано:

Как здорово, что мы помирились с Эдвардом. Он меня больше не обвинял в том, что все случившееся – моя вина. И он, скорее всего, начинал приходить в себя после жестокой болезни под названием «зависимость».

 

34

Путешествие на поезде. Семейная поездка. Я и двое маленьких детей, которые в вагоне крепко вцепились в поручни сидений. Чуть поодаль – мальчик постарше. Мы едем на север, в Грёндаль. Уик-энд для посещений. Мы едем шведским краем. Тук-тук, тук-тук. Судорожно сглатываю. Я не уверена в том, что это правильно – встретиться с мужчиной, в котором я больше не нуждаюсь. Является ли человек, зависимый от наркотиков тем же, что и сама зависимость? Нет. Но зависимость приносит огромную боль.

Уик-энд для посещений. Мы спим у Рихарда в комнате. На столе – наши фотографии. На окне стоит фигурка слона – на счастье. Запах ароматизированных свечей. Все иное. Неестественное. Его интересует, не встретила ли я кого-нибудь другого. Я отрицательно качаю головой.

Уик-энд для посещений. Дети могут навестить папочку. Они немного сдержанны. Он бросает на меня обвиняющий взгляд. Никак опять настроила детей против отца?

Уик-энд для посещений. Ночью он требует секса. Мне не хочется. Желание? Едва ли. Теперь он уверен, что я влюбилась в другого. Плачет. Не верит мне, когда я объясняю ему, что сыта мужиками по горло.

Хорошо, что уже воскресенье. Очередное путешествие поездом, теперь уже в обратную сторону. Мне полегчало, как только я покинула это место.

Рихард был недоволен, когда узнал, что я подала заявление на развод и опеку над детьми. Начал посылать еще более длинные письма, писать по электронной почте. Звонил так часто, как только мог. Нашел себе адвоката и, кроме всего прочего, грозился, что не даст мне так просто забрать у него детей. Я думала о том, что мне говорил Герт. Слова Рихарда отскакивали от меня, как горох от стенки. Он заметил мою отстраненность, отчего пришел в еще большее отчаяние.

Поначалу в Грёндале ему все нравилось, однако с течением времени выяснилось, что и здесь что-то не так. За короткое время он испортил отношения с Гертом. Понятно. Это была часть зависимости. Сначала воодушевление, потом ненависть. Рихард собрал вещи и сбежал. Автостопом доехал до Стокгольма. Вернулся к пиву. К виски. К кокаину. Снова напился до бессознательного состояния. Вновь кружился в танце смерти с мадам Кокаин.

И снова имел возможность следить за мной.

Я знала, что он в городе, но старалась сохранять хладнокровие, понимая, что все это – признак беспомощности и что дальше так продолжаться не может.

Мне позвонила Марианна, тоже в отчаянии. Сказала, что все ужасно. Звонил и Симон. Мы все снова сблизились, самые близкие родственники, созависимые. Вместе с тем каждодневная жизнь с мокрыми детскими комбинезонами и вечными ссорами, кто с какими игрушками пойдет купаться в ванну, продолжала идти своим чередом. Надо было чистить зубки и стелить постели. Я снова работала, принося в дом деньги. Я даже иногда заглядывала в бары. Немного флиртовала. В какие-то моменты я забывала, что у меня с алкоголиком и наркоманом общие дети, что я нахожусь в процессе развода и меня ждут болезненные споры о том, останутся дети со мной или нет. Я все еще жила и все еще имела право свободно дышать.

После короткого, но интенсивного загула Рихарда отправили в антиалкогольную лечебницу в поселке Норрбы. Находилась она в семистах километрах от Стокгольма. Далеко на севере, в краю темных лесов и кристально чистых ручьев. Дальше от клубных сцен человек забраться просто не мог. О Норрбы было известно, что это одна из самых лучших лечебниц. После окончания курса лечения многие бывшие пациенты оставались в Норрбы. Оставались жить в деревне. На севере человек мог приобрести недвижимость за пару сотен тысяч, причем большой дом. Бывший пациент становился владельцем целого поместья. В тамошних лесах наркотиков особо не водилось. Героин не тек в искрящихся ручейках, журчащих между скал. С величественных небес на бывших алкоголиков – ныне трезвенников – не падал водочный дождь, на склонах скал его не ждали бутылки с виски. Наркотики туда проникали, но найти их было гораздо труднее, чем в большом городе.

Казалось, в Норрбы Рихард нашел свой дом. Процесс детоксикации избавил его организм от яда. Он согласился с рекомендациями не читать ни газет, ни книг. Согласился есть вегетарианские блюда. Казалось, что он наконец нашел себя в программе «12 шагов».

В этот период я получала от него огромное количество писем по электронной почте. Вот одно из первых.

«Привет, Мариса. Я знаю, что ты устала от всего и не хочешь со мной разговаривать. Я очень обидел тебя, и мне самому от этого тяжело. Именно сейчас ты не хочешь обо мне даже слышать, и это понятно, но я по вас ужасно соскучился. Я слышал, что ты говорила с Тертом… Я не справлюсь со всем этим, если у меня не будет возможности поговорить с детьми. Вы получили прошлый раз мои письма? Я бы хотел попросить тебя благословить меня на моем пути к выздоровлению. Даже если мы разведемся, хочу, чтобы мы остались друзьями. Собственно говоря, я не имею права просить тебя о чем-либо, но все равно это делаю. Моя милая дорогая красавица, расскажи мне какую-нибудь сказку, я прошу тебя. Хотя она и не поможет мне вылечиться, зато немного развеет мою печаль и тоску по тебе… Ты всегда была моей самой лучшей подругой и женой… надеюсь всем сердцем, что ты дождешься меня… милая, пришли мне сказку, чтобы мне было, о чем мечтать… Я не решаюсь попросить тебя, чтобы ты мне позвонила…

Р.»

Алкоголик-абстинент или наркоман часто бывает дьявольски сентиментальным. Во всем мире вы не найдете человека, которого бы он жалел больше, чем себя.

Я написала ему:

«Привет, это здорово, что ты вновь пытаешься найти дорогу к самому себе. Это напоминает сказку о Спящей красавице, которая очнулась от столетнего сна. Ты был очень долго не здесь. Кто ты? Собственно говоря, я этого не знаю. Гунвор из «Либерти» однажды сказала мне, что нельзя бросать никого, кто пытается стать трезвенником, избавиться от наркотической зависимости, потому что никогда не знаешь, какого мужчину ты встретишь потом… Да, понятно, это так, а ты для меня – самый потрясающий мужчина на свете, когда ты в себе, когда в тебе говорит твое нормальное трезвое «я». Когда ты мил, разумен и спокоен. А не когда пьян и обкурен и ведешь себя, как псих! Тогда я тебя боюсь.

Мариса»

Ты сжег за собой множество мостов. Еще немного, и по твоей вине я могла оказаться на дне. Ты действительно лишил меня очень многого. Ведь когда ты исчез, ты унес с собой большую часть меня и моей жизни.

Понятно, и я иногда бываю сентиментальной, и я иногда думаю о наших детях и о том, как нам бывало хорошо, пока все не полетело к чертям. Но потом вдруг заколет сердце, и я вспомню о том, что уже миллион раз так себя чувствовала. Как я надеялась, как во мне загорался луч надежды, как ты меня гладил и обещал мне звезду с неба, как ты был нежен и мил… А потом, когда ты опять был «на коне», на мою шею вновь падала гильотина и отсекала голову. Ты хоть знаешь, сколько раз я вот так надеялась, молилась и верила тебе? И именно столько раз ты обманул, разочаровал меня. Я очень сильно обожглась. И не собираюсь еще раз проходить через все это. Говорят, что в жизни не бывает никаких гарантий, но, честно говоря, я уже не смогу обойтись без гарантий.

Боюсь, что если еще раз я почувствую даже самый невинный обман, то упаду и не смогу больше встать на ноги. Помнишь, как ты ворвался в нашу квартиру и грубо меня толкнул, хотя я держала на руках Юлию? Это была одна из последних ран, которые я позволила себе нанести. Тогда я зажала в кулак все свои эмоции и закрылась в себе.

Конечно, я не в состоянии вымарать из памяти все, что мы вместе прожили. Наш смех, наши слезы, рождение наших детей, наши мечты. Но рана все еще кровоточит, хотя сейчас уже не так сильно. Она уже не так болезненна, как в тот день, когда ее нанесли, она затянулась тонкой пленкой, которая ее хранит. Но при малейшем ударе она вновь откроется и начнет кровоточить. И я прошу тебя, не береди мне снова ту рану. Оставь меня в покое. Я буду стараться относиться к тебе максимально дружески, общаться с тобой, но только при условии, что ты не будешь пить и употреблять наркотики, что ты будешь лечиться. Тебя ждет длинная дорога, и во мне ты найдешь опору и друга, но не проси от меня ничего большего. Потому что я могу скончаться от потери крови…

 

35

Наконец-то я освободилась от Рихарда. Но я не смогла избавиться от чувства вины. Наоборот, чувство вины преследовало меня на каждом шагу. Моя хроническая болезнь, мое другое «я». Чувство вины не слабело. Я уже не помнила, как это – жить без чувства вины. Чувство вины. Я увязла в его липких объятьях по самые уши.

Чувство вины из-за того, что мой муж пьет. Чувство вины из-за того, что он наркоман. Чувство вины из-за того, что я ничего не смогла сделать, чтобы он вылечился. Чувство вины из-за того, что я его выбрала. Чувство вины из-за того, что я не разошлась с ним раньше. Чувство вины из-за того, что я его выставила за дверь. Чувство вины из-за детей. Чувство вины по отношению к себе. Чувство вины по отношению к окружающему миру. Чувство вины из-за того, что я вообще испытываю чувство вины.

Мужчина с алкогольной или наркотической зависимостью часто воспринимается как негодяй, однако у него есть хоть что-то в этой жизни. Его порок. Зависимость. И хотя это кажется странным, но в определенных кругах он приобретает некий статус. Это же мужчина! А что делать женщине, которая ему ближе всех, его жене, приятельнице, матери его детей… Что имеет она? Ничего. Она лишь одна из длинного списка женщин, которым не удалось найти себе нормального мужчину.

Существует глубоко укоренившееся заблуждение, что жена способна своего мужа алкоголика или наркомана заставить перестать пить или употреблять наркотики. Если ей не удастся избавить его от зависимости, то ее можно считать никчемной. Даже этого она не в состоянии сделать! Привести мужа в порядок!

К тому же это чаще всего ее вина, что с ним не все в порядке. Мой адвокат показала мне приписку от адвоката Рихарда, где было ясно сформулировано: «Жена довела своего мужа до регулярного употребления алкогольных напитков». Если бы в ушах до сих пор не звучали слова Герта, им бы удалось убедить меня в том, что это правда.

Я уже научилась справляться с повседневной рутиной без отца своих детей. Он продолжал посылать открытки, электронные сообщения, звонил. По решению городского суда, дети были переданы на мое попечение, как я и хотела. Я также могла и дальше жить в нашей квартире. Бракоразводный процесс должен был состояться через несколько месяцев, по окончании срока, данного нам на размышление.

Среда. Послеобеденное время. Группа, состоящая из женщин и двоих мужчин, сидит в маленькой комнате в одном из уголков Стокгольма. Молодые, среднего возраста, пожилые. С темными волосами, светлыми, седыми. В джинсах, костюмах, платьях, пиджаках. С сумками, портфелями, рюкзаками. В сапогах, лодочках, мокасинах.

Наступает моя очередь поделиться своим опытом. Сначала мне не хотелось говорить, но потом я передумала.

– Меня зовут Мариса, и я созависимая.

– Привет, Мариса, – приветствует меня остальные хором.

– Мой муж – алкоголик и наркоман. У нас четверо детей. На данный момент я живу без него пять месяцев. Кажется, что проблемам нет конца. Но я стараюсь сосредоточиться на том, чтобы преодолеть все самое важное. Шаг за шагом. Я счастлива, что могла сегодня прийти и поделиться своим опытом, познакомиться с вашим. Вы очень важны для меня. Спасибо.

– Спасибо, – ответили остальные. Некоторые улыбались.

На столе что, горит свеча?..

Жизнь продолжается, шаг за шагом.

 

36

Рихард пробыл в больнице Норрбы шесть месяцев, а потом ушел, поняв, что часть пациентов принимает наркотики. Чувствовал, что искушение велико. Поэтому принял решение об уходе, чтобы попробовать освободиться от наркотиков иным способом.

Он пережил несколько серьезных рецидивов. Встретился с человеком, который стал его спонсором в АА. Выздоровление было далеко не простым процессом – «шаг вперед, два шага назад». Рихард прервал отношения с дилером, который поставлял ему кокаин, перестал встречаться с сомнительными друзьями. Потерял кучу возможностей, связанных с работой по специальности. Покончил с тем, что ему нравилось больше всего на свете, – с клубными тусовками.

Следующим летом он обратился ко мне с просьбой дать ему еще один шанс. Ничего не обещал, просто сказал, что старается держаться. Я прожила без него уже целый год и была настроена скептически. И все же втайне надеялась на то, что наша семья опять станет полноценной. Я полагала, что в долгу перед нами обоими, поэтому решила поверить ему еще раз. Я никогда не переставала любить Рихарда-человека. Я покончила лишь с Рихардом-алкоголиком и наркоманом. Жить одной с четырьмя детьми – это как суровая битва. Я и сама начала пить вино в таких количествах, что даже Эдвард стал отпускать замечания по этому поводу. Я решила наплевать на то, что обо мне подумают люди. Пусть считают меня сумасшедшей, но я снова пустила Рихарда. Мое решение было подкреплено интуицией: на сей раз все будет иначе.

Рихард вновь стал жить с нами. И в какие-то моменты нам действительно было хорошо. Но перед самым Рождеством у него случился рецидив, который чуть не стоил ему жизни. По собственной инициативе он тут же уехал в Норрбы. Позже рассказывал, что он сорвался за это время впервые. Капитулировал перед наркотиками и алкоголем. Опустился на дно, обобщил он. Признал, что лицом к лицу с наркотиками и алкоголем он беспомощен, что его жизнь стала неуправляемой. В этом признании не было лжи и фальшивой надежды. В новый год он вступил трезвым. «Первый трезвый Новый год, начиная с тринадцати лет», – комментировал он.

Как человек может узнать, что алкоголик или наркоман что-то говорит серьезно? Мне кажется, на сто процентов этого никто не может знать. Зависимость не дает гарантий, как бы сильно «та, что рядом» ни нуждалась в них. Ну, как известно, и в обычной жизни вам по большому счету никто и никаких гарантий не даст.

Наркоман очень тесно связан со своей зависимостью. Рихард, алкоголь и кокаин представляли собой сплоченную троицу. Но на сей раз мне показалось, что он на самом деле хочет избавиться от зависимости. Я не чувствовала никакой горечи, никакой печали. Внезапно стало легко прощать. Я знала, что он или избавится от наркотиков, или погибнет.

В последний отъезд Рихард задержался в Норрбы на десять дней. Вернувшись, он начал серьезно работать над собой на основе программы «12 шагов». Нашел английскую общественную организацию, которая занималась помощью наркоманам-кокаинистом. Впервые он чувствовал себя, как дома. Наконец-то он видел самого себя в рассказах других. Это очень помогло ему.

Иногда я спрашиваю себя, не сделала ли я ошибку, приняв его снова. Может быть, мне надо было проявить стойкость и сказать «нет». Но я этого не сделала. Я приняла решение и дальше любить его, но при условии, что он избавится от зависимости. Условия были простыми. Наши отношения продолжатся только в том случае, если он будет далек от наркотиков.

Одна из моих подруг недавно влюбилась в мужчину, у которого были проблемы с алкоголем. Когда она узнала, что он пьет, весь ее мир рухнул. Я сказала ей, что она может его любить и так, даже если он сильно пьет. Это не грех. И в этом нет никакой трагедии. Это вполне реально. Будь готова к тому, что начнутся проблемы. Но с ними можно бороться. Это вполне возможно – любить алкоголика. Потому что он может быть классным мужчиной. И этот классный мужчина может вылечиться. Если Рихард сумел это доказать, то и другие смогут.

На сегодняшний день прошло десять лет с тех пор, как Рихард избавился от алкогольной и наркотической зависимости. За ужином я могу выпить вина. Он не против. Мы можем спокойно обсуждать тему кокаина. Мадам съехала от нас, но нельзя недооценивать ее притягательности. Зависимый человек должен до конца своей жизни быть начеку.

Рихард и я все еще любим друг друга. Довольно сильно. Но это не значит, что все прекрасно. Пока не совсем ясно, действительно ли мы выздоровели. Мы и сейчас ругаемся по телефону, по мейлу, в эсэмэсках. Рихард иногда орет и хлопает дверьми. Я действительно умею его завести. Дипломатия никогда не была моей сильной стороной. Но, даже рискуя ежеминутной аварийной посадкой, мы продолжаем оставаться вместе. А чья, скажите на милость, жизнь обходится без риска? Человек, собственно говоря, рискует постоянно.

Как почувствовать момент, когда человеку уже невмоготу? Этот вопрос я задавала себе много раз, но так и не нашла на него стоящего ответа.

Как почувствовать момент, когда человек окончательно потерял терпение? Что надо встать и уйти? Было бы замечательно, если бы он мог обратиться в какую-нибудь инстанцию, которая бы ему категорически сказала: «Сейчас! Сейчас чаша действительно переполнилась. Все! Эта выпивка – последняя. Он на финише. Пропустил свой шанс. Он потерял сознание. У него покраснели глаза. От него идет вонь. Он в патетическом настроении…»

Но такой инстанции не существует. Человек отдан на милость себе самому, своему здравому рассудку, который, предполагается, у него еще есть.

Вы нигде не найдете пособия, в котором бы вам посоветовали, когда надо уйти от наркомана или алкоголика. Какое время для этого самое подходящее? Нет никаких книг, по которым вы могли бы проконтролировать свое собственное положение. Нашли бы ответ на вопрос: «Я ненормальная или как»? Почему мне так тоскливо и грустно? Почему я кричу и крушу все вокруг себя?

Я искала такую книгу в библиотеке. В книжном магазине. В Интернете. Я нашла всевозможные пособия. Как похудеть, как правильно одеться, как разговаривать с домашними животными. Я выяснила, как обходиться с телесными недугами и научиться повышать себе настроение. Но я нигде так и не смогла прочесть, как разговаривать с алкоголиком, чтобы он не вышел из себя. Не существует книг, которые бы рассказали, какие темы являются уместными, когда мужчина вашей жизни оказался в кокаиновой зависимости. Я очень нуждалась в подобном пособии, но не нашла его, и это вынуждало меня рисковать. Поэтому я часто говорила не то, что нужно было, чем только усугубляла ситуацию. Мне действительно нужна была инструкция. Некая шпаргалка. Но таких не существует. На собственном горьком опыте я, наконец, научилась разбираться во многих вещах. Но идеальных инструкций вам не даст никто. И вы никогда не будете готовы к сдаче выпускного экзамена по предмету «Умение жить с алкоголиком и наркоманом».

Алкоголь и наркотики – как ядовитая вода, которая подтачивает берега любви. Волны перекатываются сквозь каждодневную жизнь, постепенно уничтожая все человеческое, называемое нормальным. Понятие «нормальный» в том виде, в каком его воспринимают люди без проблем с алкоголем, перестает существовать. Остаются лишь слова «хуже» и «плохо». Потому что «хорошо» исчезает, во всяком случае, пока алкоголик активно пьет.

Много раз я пыталась установить определенные правила, очертить границы. Я хотела его выставить. Захлопнуть двери. Запереть их на ключ. Сказать: «Так дальше продолжаться не может. Я больше не хочу тебя видеть! Моя жизнь принадлежит мне, а не алкоголю или наркотикам. Отправляйся куда-нибудь в другое место. Я не хочу быть женой алкоголика, жертвующей собственной жизнью ради его спасения. Я не за тем пришла в этот мир! Это разбазаривание моих способностей!»

Ни одна женщина не должна подвергаться подобному… Но я выдержала это несколько лет. Снова и снова давала ему новый шанс. Я надеялась. Ведь очень непросто избавиться от мужа, с которым у вас дети, с которым вы создали семью. Когда человек живет воспоминаниями о большой любви. О том времени, когда вы были друзьями, когда вместе смеялись и вместе противостояли всему миру.

Когда-то давно я не могла понять, как кто-то может жить с человеком, напивающимся до чертиков. Просто так сидеть и пялиться, как муж пьет, пьет и пьет? Как может смотреть на то, как он опускается, как может все сносить. Она что, желает быть жертвой? Бессонные ночи? Пустые бутылки? Ад, который приносит жизнь с алкоголиком? Почему же она все еще с ним?..

Я знаю, что некоторые люди, имеющие за плечами подобный болезненный опыт, часто твердят, что благодарны тому, через что им довелось пройти. Благодарны за боль, за утрату, за кризисную ситуацию, в которой оказались. Когда-то я этого не понимала. Как человек может быть благодарен за то, что с ним случилось что-то страшное? Но со временем я изменила свое мнение. Ныне об этой специфической благодарности я знаю немного больше. И все-таки я бы никогда добровольно не выбрала в партнеры человека, о котором бы знала, что он алкоголик. Я не вышла бы замуж за наркомана, если бы могла выбирать. Не просила бы о таком жизненном «подарке», если бы могла обойтись без него.

Одновременно с этим я понимаю, что полученный опыт изменил мой взгляд на мир. Возможно, мне нужно было именно это. Смирение, возможность оказаться лицом к лицу с вещами, о которых я ничего не знала. Благодарность за все те чудесные моменты, которые раньше воспринимались как естественные. Я не собираюсь разглагольствовать о том, какое это счастье, что все это с нами случилось. Но это оказалось в высшей степени поучительным.

Абстиненция не решает всех проблем.

Но именно благодаря ей утром приятнее просыпаться.

И в сердце у вас покой.