Пробуждение после бурной кайфовой ночи на цыганской хате у Цыбули и Штымпа было тяжким и долгим. Было неприятно оттого, что память сохранила лишь отдельные яркие эпизоды их ночных похождений, а между ними тяжко зияли чёрные провалы в памяти. Проснувшись на каком-то тряпье в углу блатной квартиры, очумевшие друзья, тупо глядя друг на друга, вспоминали свои вчерашние приключения.

– Цыбуля, слышь, а классно вчера мы ширнулись, – тряся тяжёлой головой, сипел, глядя в потолок, Штымп.

– Да, Штымп, и девочки отличные подошли попозже, помнишь?

– Да, помню, но какие же это были девочки? Ты чё, Цыбуля, это же цыганка Тамара приходила, с тебя долг требовала, а с ней Танька-чумная, а ты им по дозе сунул за пол-цены, они укололись и тоже забылись.

– Да это разве Танька была? Ей же давно уже за пятьдесят. А я зацеловал её, ха-ха, до икоты. Мне показалось, что это девочки с Института пожаловали к нам. Вот это наглюкались мы с тобой, Штымп.

– Да, здорово было, Цибуля. И товару мы вчера толканули с тобой нехило, помнишь? Пацанам с первого участка, Владику и Шизику скинули на целый кусок. Бедилле с четвёртого участка катанули аж на два колечка. Сегодня «бабки» обещают скинуть. Восточный и Ливадия уже на подходе. Там тоже всё схвачено. А вот по «Волне» что-то не двигается. Надо с хлопцами оттуда «стрелку» забить и порешать всё конкретно.

– Ладно, Штымп, хватит башкой трясти. Гляди – отвалится. У тебя же не шея, а шнурок от кроссовок. Давай-ка сейчас с утра уколемся по маленькой для поправки здоровья и двинем опять на «Волну» пацанов на стрелку загонять.

Друзья тяжело поднялись, нашли на заплёванной кухне какой-то затёртый сухарь, погрызли его по-братски, сидя на полу, затем сварганили утреннюю дозу ханки, забили себе её в измученные шприцем вены и под лёгким кайфом вышли на улицу.

Утренняя прохлада медленно отступала под уверенным натиском дневного августовского зноя, на небе ни облачка, с моря ни дуновения свежего ветерка. Под палящим зноем закайфованные партнёры быстро вспотели, устали двигать ногами и присели отдохнуть на скамейке возле Дома Молодёжи, известного ранее как Дом Культуры Строителей. Здесь в тенёчке под старыми тополями было чуточку прохладнее, они устало облокотились на спинку скамейки и сладко задремали, уронив головы друг на друга…

…А на «Волне» собрались классные пацаны. Они собрались, как всегда, в институте, перед входом, поставили в рядок большие тяжёлые скамейки, и расселись перед инструктором Цибулей с бумагой и карандашами, готовясь конспектировать его указания.

– Ну, это прямо семинар такой классный получается., – восхитился Цибуля и приступил к делу. Он говорил не слабее самого Цицерона, модулируя в определённых местах голос и помогая себе грамотной жестикуляцией. Сначала он обрисовал пацанам и гирлам трудности текущего момента, не забыв упомянуть о предательстве самого Абдуллы, затем сообщил о настоящих и будущих поставках товара, обрисовал им границы участка, в пределах которого они обязаны трудиться, специально подчеркнув, что, чем лучше они будут работать, тем скорее они заживут классно, как арабские шейхи. Все с ним соглашались, понимали важность задач, поставленных перед ними «паханом» Цибулей, смотрели ему в рот и были согласны трудиться день и ночь, чтобы выполнить порученное им большое дело и «распахать» порученный участок до нужной кондиции.

Они внимательно слушали, как проникновенно втолковывал им Цибуля необходимую плотность охвата территории, записывали балансы цен, задавали умные вопросы про то, как вести себя с чужими ментами, а как со своими, и вообще работать с этим контингентом было просто здорово.

Всё шло прекрасно, пока к ним не подошёл вредный дедуля Матвеич из охраны Института и не спросил, чем это они тут занимаются, и почему именно тут, и попросил освободить охраняемую территорию в самое ближайшее время. Однако Цибуля и не думал сдаваться. Он хитро посмотрел на вредного охранника и тихо спросил у него:

– Слышь-ка, дед, а заработать хочешь? Славную зелень можно состричь в этих садах, если ты со мной дружить будешь. Это тебе не укроп на даче дёргать. Машину классную купишь себе, девочки тебя любить будут. Отдыхать поедешь не в Хмыловку, а на Таити. Тётки там классные и все голые. Их Гоген ещё рисовал на траве. Ха-ха!

Видит Цибуля, заинтересовался дед, руками задвигал, пальцами зашуршал, будто деньги считает.

– А сколько на лапу положишь? – спрашивает.

– А вот бери пайку товара, и с кажной ханки сотка тебе будет. Как пацанов своих наберёшь, так они к тебе будут два раза в день ходку делать, и с кажного, представляешь, по сотке, а там и друзья ихнии подойдут. Им тоже надо ширнуться с кайфом, и подружки ихнии. Вот глядишь, в день у тебя не одна пенсия набежит. Ну, как, дед, по рукам?

Смотрит Цибуля, а дед чем-то недоволен. Гримасничает, лоб морщит:

– Мало мне по сотке с ханки, жулик ты, – говорит дед, – себе вон по куску схватываешь, а мне одни огрызки сбагрить хочешь. Не пойдёт так. Давай мне тоже кусок, а то ментам тебя сдам и загремишь на нары.

– Какие нары, – говорит ему раздосадованный Цибуля, – дед, очухайся. Все менты давно наши, с рукой протянутой ходють. На их три тыщи собаку не прокормишь, не то, чтобы всю семью. Кабы не мы с ханкой, они вымерли бы все как один ещё до перестройки. Соглашайся, дед, пока я добрый, а то других специалистов найду, и останешься с пенсией в кармане, на сухари не хватит.

А дед всё не соглашается, всё злится и ярится, кричит, что сам будет ханкой торговать, что у него тоже друзья есть, что это его участок и ему, Цибуле поганому тута неча делать.

Цибуля очень обиделся. Это ему-то самому главному сбытчику такое говорят.

– Заткнись, – говорит, – дед, а то по балде получишь.

А дед не испугался да как схватит его, Цибулю за шею, и душить начал. Цибуля кричит, вырывается, его тоже за хилую шею ухватить исхитрился и давай его душить и колотить. Слышит, хрипеть дед начинает.

– Так тебе и надо, – злорадно подумал Цибуля и открыл глаза. Перед ним на скамейке сидел полузадушенный Штымп и, злобно хрипя, пытался дотянуться короткими ручонками до его, Цибулиной, шеи. А вокруг скамейки, на которой они сидели, собрался народ и с удивлением взирает, как два чумных наркомана душат друг друга и ругаются всякими словами в полузабытьи. Вот это кайф схватили, нечего сказать.

Придя в себя, наши пилигримы посмотрели друг на друга осовевшими глазами и поплелись дальше. Только после полудня они дотопали до Института и рухнули на те самые скамейки, которые уже мерещились Цибуле днём, на которых он отчаянно схватился с вахтёром Матвеичем, будь он неладен. Но только они расположились отдохнуть и поработать с молодёжью, как перед ними возник опять тот же Матвеич, но уже натуральный, в камуфляже и с физиономией, не предвещающей ничего хорошего.

– Надолго расположились? – спросил он с ходу.

– Дед, ты чего, откуда? Ты опять на нашу голову? А ты, что, того, согласен с нами работать?

Всё смешалось во всё ещё одурманенной голове старшего специалиста наркосбыта Цибули. Но Матвеич не был склонен к долгим разговорам. Он внимательно посмотрел на квёлых друзей, взглянул на юнцов, их окружающих, и резко скомандовал:

– А ну, встать. Кругом! Шагом марш! И чтобы вас тут я больше не видел. Здесь учебное заведение, а не блатная хата для шныриков. Не то я точно поработаю с вами, как когда-то с нарушителями границы. Мало не покажется.

Как будто кто-то под руки подхватил ослабших друзей и вынес их за новые ворота Института. Они опомнились только возле ГАИ, удивлённо осмотрелись, почесали затылок и печально отправились восвояси. Вторая попытка вербовки клиентов своего рынка сбыта наркозелья опять провалилась по их вине.

А Матвеич после обхода вернулся к напарнику и недовольно бросил:

– Что такое? Опять в подвале что-то непонятное творится. Туда иду, свет сквозь решётку сочится, обратно иду – погашен. А я прекрасно знаю, что там никого нет и быть не может, так как все ключи у нас с тобой на табло развешены. Надо завтра Витюше-электрику задание дать, чтобы проверил. Может, замыкает где-нибудь проводка.