– У Роджерса и Хаммерстайна есть песня про жареных омаров, – рассказывал Теодор Пирсу. Времени было около часу пополудни.

– Идиотизм, – сказал Пирс. – Чистый идиотизм – писать песни про жареных омаров.

– Это была песня про моллюсков, – сказал Теодор. – Ребята могли себе позволить… Ладно, не бери в голову.

– Песня про моллюсков? – повторил Пирс недоверчиво. – Не догоняю.

– Где все? – спросила я.

– Взяли собак и пошли ухаживать за англичанином, – сказал Пирс.

– И Мариэтта с ними? – спросила я.

– Ага.

– Черт! Как так получилось – она напилась, а проснулась раньше меня!

– Генетика, – ответил Теодор. – Датская кровь. Алкоголь хорошо усваивается.

– Ты выяснил, что именно произошло вчера в библиотеке? – спросила я.

– Приблизительно. Кофе хочешь?

– Да, спасибо. Я сама сделаю, а ты расскажи, что там было.

– Я слышал несколько довольно противоречивых версий. Чтобы узнать правду, придется подождать пятничной газеты. Как я понял, Эдвард отсыпался после припадка. Леопольд забыл с ним рядом игрушечный пулемет. Англичанин то ли обкурился, то ли чересчур чувствителен к угарному газу. Он пошел к библиотекарше в кабинет узнать, нельзя ли ему, хоть это и справочная литература, взять на дом «Энциклопедию птицеводства». Библиотекарша как раз ходила и запирала двери, а когда вернулась к себе, тоже потеряла сознание из-за этого газа. Телефоны, как тебе известно, не работали. В ФБР знали, что Эдвард грабитель. Не получив никакого ответа, они просверлили в стене дырку и увидели лежащего Эдварда, а рядом с ним пулемет и нечто, показавшееся им самодельной бомбой. Там же валялась библиотекарша с задранной юбкой. Они позаимствовали на Алгонкинском полигоне танк и напрочь разворотили стену.

– Танк? – переспросила я.

– Или что-то в этом роде, – сказал Теодор. – Ну, знаешь, вроде тех, которые применили тогда в Уэйко, в Техасе.

– А бомба?

– Понятия не имею, – пожал плечами он. – Даже не знаю, была ли она настоящая. С год назад все паниковали насчет самодельных бомб. Некоторые действительно оказались бомбами, а большинство – так, игрушки.

– Пожалуй, это похоже на правду, – сказала я. – А с англичанином-то что?

– Фэбээровцы решили, что он тоже преступник, и здорово его отдубасили. Кажется, даже повредили ему гениталии, – сказал Теодор.

– Какой кошмар! Пойду, пожалуй, тоже его навещу. У нас найдется что-нибудь ему в подарок?

– А чем он интересуется? – спросил Пирс.

– Знаю! – обрадовалась я. – Пирс, поделись косячком-другим.

– Ты чего? – сказал Пирс. – У меня самого травы кот наплакал, ее сейчас вообще не достать. Да ты же его даже толком не знаешь.

– Послушай, Пирс, отдай мне все, что у тебя осталось, а я за это расскажу, что я для тебя придумала.

– Сначала расскажи, потом посмотрим, – сказал Пирс.

– Знаешь, по-моему, ты должен поехать в Лос-Анджелес и стать кинозвездой.

– Один? – спросил Пирс.

Лицо его приобрело странное выражение, в его примитивном мозгу, похоже, наконец забрезжила Мысль. То, что мы наблюдали, сравнимо разве что с поведением неандертальца, впервые разводящего огонь. Я собралась было ему об этом сообщить, но решила не отвлекать его в столь ответственный момент – кто знает, может, вторая Мысль не посетит его никогда.

– Я… я потом к тебе приеду, помогу обустроиться, – сказала я. – Пирс, ты действительно самый красивый мужчина на свете, и я давно не встречала никого, кто умеет говорить, как Гэри Купер. Есть несколько звезд ему под стать, но, увы, большинство нынешних героев экрана – коротышки с длинными носами и безвольными подбородками.

– Кто такой Гэри Купер? – спросил Пирс.

– Мод, а идея-то неплохая, – воодушевился Теодор. – Он станет кинозвездой и поможет нам всем или хотя бы мне с моей музыкой.

– Я представления не имею, чем хочу заниматься, поэтому мне он вряд ли поможет, – сказала я. – Впрочем, я бы не отказалась выйти замуж за английского лорда. Тогда бы все меня уважали.

– Это точно, – сказал Теодор. – Статус женщины по-прежнему в основном зависит от того, есть ли у нее муж и кто он. А тебе не будет противно, когда люди станут к тебе хорошо относиться только потому, что ты леди?

– Не-а, – сказала я. – Плевать.

– Лишь бы относились хорошо, – сказал Пирс и по-дебильному загоготал.

– Закрыл бы ты свои коралловые уста, – сказала я.

– И не гогочи! – сказал Теодор. – Когда ты молчишь, Пирс, ты производишь потрясающее впечатление. Некоторые при виде тебя даже впадают в благоговейный ужас – сам видел. Жаль, мне этого не дано.

– Как же мне на пробы ходить – с закрытыми коралловыми устами? – спросил Пирс.

– Я буду ходить с тобой, – пообещала я. – Буду объяснять, что ты считаешь себя выше всей этой суеты и разговаривать не желаешь. Правда, текст роли тебе все-таки произносить придется.

– Он может и этого не делать, Мод, если ты объяснишь, что без камеры у него плохо получается, – сказал Теодор. – Вот здорово будет побывать на съемках!

– Пирс, так можно я возьму марихуану?

Он сходил в спальню и вернулся со щенком и двумя косяками.

– Песик ты мой, – сказал он, целуя его в морду. – Вонючка маленькая!

Косяки он отдал мне.

– Один мокрый! – сказала я.

– Он упал в лужу, которую напустил щеночек. – Давно я не видела Пирса таким жизнерадостным.

Я положила косяки на стол, отправилась к себе в спальню и вывалила из шкафа всю одежду. Ну и что, что Мариэтта первая притащилась к лорду, все равно я оденусь лучше. Сколько я его видела, он всегда был в чем-нибудь консервативном, но, поскольку тягаться с консервативными английскими девицами его круга смысла не имело, я решила поразить его воображение эксцентричностью костюма. Впрочем, другой одежды у меня и не было.

Я нашла пару очень узких атласных брюк цвета морской волны (чуть выше щиколоток и почти без пятен), а наверх – черный с короткими рукавами свитерок из ангоры. Завершал ансамбль мохнатый розовый акриловый жакет. Оставалось подобрать обувь. Мне не хотелось уродовать свои лучшие туфли прогулкой по грязи. У Мариэтты нога на размер меньше, однако у нее есть несколько пар, в которые я с трудом, но влезаю. Я опасалась навлечь на себя ее гнев, хотя, с другой стороны, он мог бы сослужить мне хорошую службу, поскольку, увидев меня в своих туфлях, она обычно теряет дар речи и только нечленораздельно мычит, что выставляет ее не в лучшем свете.

Но в последний момент я струхнула и надела зеленые резиновые сапоги, веллингтоны, которые могли пробудить в нем ностальгию, напомнив о битве при Ватерлоо, где его соотечественники впервые появились в галошах. Прихватив со стола косяки, я направилась к двери.

– Когда мы поедем, Мод? – спросил Пирс.

– Пакуй вещи, братец! – сказала я. – Через две недели нас здесь не будет. Или раньше, если денег наскребем.

Я зашагала по грязи. Навстречу мне шли мамочка, Леопольд и Мариэтта.

– Куда это ты? – спросила Мариэтта.

– Навестить англичанина, – сказала я. – Как там он?

– Не стоит его сейчас беспокоить, – жестко сказала Мариэтта. – Он отдыхает.

Трейф с Лулу, до того рыскавшие под деревьями, кинулись ко мне. Трейф передними лапами заляпал мои атласные брюки. Лулу его немедленно приструнила – куснула в шею. Он взвизгнул и посмотрел на нее с обидой. Лулу презирает Трейфа. А когда у нее течка, находит вполне привлекательным. Его такая переменчивость всегда поражает и озадачивает.

Сначала, года четыре назад, мамочка взяла Лулу, и хотя Трейф появился всего через несколько месяцев, было поздно – Лулу уже решила, что она сложившаяся личность, причем личность, которая собак терпеть не может. Трейф ее, естественно, обожает. Каждое утро, едва проснувшись, он ползет к ней и осыпает слюнявыми поцелуями, и каждое утро она злобно на него рычит.

– Ты надолго? – спросила мамочка. – Мы хотим съездить к Эдварду в больницу, пока его не забрали в тюрьму.

– В котором часу? – спросила я.

– Посещения с четырех до восьми, – ответила мамочка. – Думаю, поедем часа в четыре. Не люблю ездить по темноте. В темноте я плохо вижу.

– Если успею вернуться, поеду с вами, – сказала я. – Может, дашь мне поводить?

– Ты же видишь еще хуже, чем я.

– Почему бы тебе не попрактиковаться сейчас, Мод, пока светло? – сказала Мариэтта.

– Не хочется, – ответила я и подмигнула ей. – Специально меня не ждите! – Она нахмурилась. – Что, похмелье? – спросила я.

– Если ты надела что-нибудь мое, я твои тряпки маникюрными ножницами изрежу, – сказала Мариэтта.

– Мариэтта! – сказала мамочка. – Тебе не стоит столько пить, если на следующий день у тебя так портится настроение. Ты, случайно, не беременна?

– До встречи! – сказала я, оставив их доругиваться среди луж.

Я позвонила и прождала минут, наверное, десять. Наконец распахнулось окно на втором этаже и в нем появился лорд.

– Это ты? – сказал он. – Слушай, можно, я кину тебе ключи? У меня нет сил спуститься.

– Ради бога, – сказала я. Он положил ключи в носок и кинул их мне.

Я никогда раньше не бывала в доме Колманов, потому что Колманы нас терпеть не могли и несколько раз даже нам назло вызывали полицию. Они обвиняли нас в том, что мы опрокидываем их мусорный бак, ломаем забор, воруем помидоры и спускаем с цепи их собаку. Из всего этого только одно обвинение было отчасти справедливым.

Не знаю, снял ли лорд дом с меблировкой, или это была старая мебель Колманов, но мне так или иначе стало его жаль. Мебель была либо самая примитивная, либо тяжелая и громоздкая, вроде старых буфетов и обшарпанных комодов, когда-то выкрашенных кремовой краской, давно облупившейся. Всей этой рухляди было лет сто пятьдесят, и никто за все эти годы так и не собрался ни починить ее, ни заменить на что-нибудь посовременнее.

Пару минут я рассматривала этот китч, а потом поднялась наверх. Саймон лежал под скромным белым одеялом, перед ним стоял поднос с завтраком.

– Ты разминулась с остальными, – сказал он нервно. – Они только что ушли.

– Знаю. Они сказали, что ты, наверное, отдыхаешь и не стоит тебя беспокоить. Но я подумала, что вряд ли помешаю.

– Что ты, конечно, нет, – сказал он.

Я придвинула к кровати старый стул с деревянной спинкой.

– Ради бога, объясни, что с тобой приключилось. Мне никто ничего толком не рассказал.

– Один из агентов вашего ФБР меня невзлюбил, – сказал он. – Вероятно, он начал бить меня, когда я еще был без сознания. Пострадал самый чувствительный орган.

– Господи! – сказала я. – Интересно, какой именно?

Он смутился.

– В области паха.

– Да нет, – сказала я, – мне интересно, какой именно агент. Вчера вечером в ресторан пришли трое. Если б знала, я бы им пиццу отравила.

– Очень мило с твоей стороны, – сказал он. – Но вчера вечером на месте происшествия их было не трое, а гораздо больше.

– Ты показал врачу паучий укус? – спросила я.

– Я был настолько не в себе, что забыл про него. Твоя мама была так великодушна, что отвезла меня домой.

– Да, – сказала я мрачно. – Об этом я забыла. Она очень великодушно пользуется людьми. Надеюсь, тобой она не попользовалась?

Он закашлялся и залился странным румянцем цвета очищенной хурмы.

– Я так хотел выбраться поскорее из этой больницы, что, по совету твоей мамы, не стал дожидаться выписки, а просто ушел. Надеюсь, у меня из-за этого не будет никаких неприятностей. Не знаю, покрывает ли моя страховка подобные случаи.

– А какая у тебя страховка? – спросила я.

– Нечто под названием «Америкэн юнайтед гар», – сказал он. – Понятия не имею, что в нее входит. Вчера вечером в больнице не спросили, кто будет платить. Значит ли это, что меня обслуживали бесплатно?

– Нет. Во-первых, уверена, что страховка «Америкэн юнайтед гар» не покрывает ничего. Никакая страховка этого не делает, они все для проформы. Во-вторых, тебя все равно найдут и заставят платить. Такие здесь порядки. Но ты же лорд. Разве это не значит, что ты богат?

– Вовсе нет, – фыркнул он. – Я младший сын. Все досталось моему старшему брату.

– Твой отец что, больше его любил?

– Нет, что ты, – сказал он. – Просто у нас так принято. Primo Gem'ture.

– А-а, – сказала я. – А что же твой старший брат сделал со всем своим богатством?

– Большую часть промотал, – сказал он. – Вообще-то, он граф. Живет на Багамах.

– Потрясающе! А что граф Генитуре делает один на Багамах?

– Играет в гольф, – ответил он. – У него есть ресторан. Может, откроет еще один, в Нью-Йорке.

– Ресторан! – воскликнула я. – Подумать только, живет сам по себе на Багамах, имеет ресторан. Ты рассказывал об этом Леопольду?

– Твоему братишке? Нет. А зачем?

– Мой брат очень интересуется ресторанным бизнесом, – сказала я. – Может, когда-нибудь я его туда отвезу. Он слишком юн, чтобы самому отправляться с визитом к Номеру Первому. Я хочу сказать – к твоему старшему брату.

– Как он, бедняжка? – спросил Саймон. – Сегодня он был довольно мрачен. А насчет кикбоксинга я говорил совершенно серьезно. Правда, сейчас я не в форме.

– Ты не представляешь себе, сколько народу мне это говорило. Слушай, я окоченела. Тебе не кажется, что здесь жутко холодно?

– Да? – сказал Саймон. – Прости, пожалуйста. Я этого как-то не замечаю. Знаешь, после стольких лет в английской школе…

– Бедняжка! Забудь о том, что пережил. Я с тобой! – сказала я и расстегнула свой розовый жакет. – Под одеялом гораздо теплее. Можно, я немножко с тобой полежу?

– В кровати?

– Сапоги я сниму, – сказала я и быстро их скинула.

– Да! Как ты пожелаешь! Это просто замечательно! Делай все, что захочется, прошу тебя. Мне так неловко – я сам должен был предложить, только… только я… Просто не знаю, что сказать… Я и мечтать не смел…

– Не кори себя, – сказала я и быстро нырнула под одеяло.