Однажды Барри вернулся домой с работы в возбужденно-приподнятом настроении. Оказалось, что около его офиса машина сбила мужчину, который, правда, сильно не пострадал, отделавшись двумя выбитыми зубами. Травма — по части Барри, и он почти целый день провозился с исстрадавшимся пациентом, оказавшимся англичанином знатного рода, не то лордом, не то маркизом.

— Этот англичанин, полюбовавшись вставленными зубами, пригласил нас завтра на ужин, — заключил Барри повествование, в котором Пейтон по достоинству оценила лишь последнюю фразу.

— А куда? — спросила она.

Барри назвал дорогой фешенебельный ресторан, о котором она знала лишь понаслышке.

Следующий день прошел в многотрудных хлопотах. Пейтон соорудила сногсшибательную прическу, сделала маникюр, не забыла о макияже, а затем погрузилась в приятное размышление: что надеть. Выбор пал на кружевное черное платье, ажурные чулки и сексуального вида туфли на высоких каблуках с ремешками, обхватывающими лодыжки.

В ресторане лорд Генри Бэттен-Бауэри — так представился англичанин — не сводил с Пейтон глаз, и, к ее немалому удивлению, Барри внезапно приревновал. И чтобы выразить это чувство, вовсе ему несвойственное, даже обнял ее за плечи, словно огородив от соперника.

И напрасно. Пейтон где-то читала, что в великосветских кругах считается неприличным, если кавалер не попытается соблазнить или хотя бы обольстить встреченную им даму. А лорд Генри, несомненно, поднаторел в галантном обращении с женщинами. Он соблюдает приличия, — рассудила она, — только и всего. А вот Барри ведет себя, как сквалыга, как владелец бейсбольных открыток, пылящихся в ящике письменного стола, но ни одной из которых он ни с кем не поделится.

Лорд Генри был человек высокого роста с продолговатым худым лицом, рыжими баками и копной косматых волос, придававшей ему вид огородного пугала. Зато руки его с длинными тонкими пальцами могли бы принадлежать знаменитому пианисту. На это сравнение наводила и его диковинная привычка непроизвольно лязгать зубами — казалось, что, орудуя ими, он нажимает на рояльные клавиши.

Произведя столь двойственное сравнение, Пейтон все же склонилась к мысли, что более всего он походит на киноактера. Фамилии киноактрис в ее памяти не задерживались, а вот имена киноактеров она помнила хорошо и даже английских: Лесли Ховард, Питер О’Тул, Алек Гиннесс, Дэвид Наивен. Как и каждый из них, Генри был притягателен, сексуален, хотя и держался скромно и, даже пожирая ее глазами, не переходил границы дозволенного, словно ожидая своего часа. Американец ведет себя по-другому. Он, не теряя времени даром, дает ясно понять, что ты ему приглянулась, или вовсе не уделяет тебе внимания, если пришлась ему не по вкусу.

По словам Генри, он владел в Англии огромным поместьем, раскинувшимся на нескольких тысячах акров. Однако хозяйственные заботы тяготили его. Вот если бы он тоже был доктором! Тогда он присоединился бы к «Врачам без границ» или лечил детишек с врожденным пороком сердца, а то отправился бы в Перу бороться с тамошней малярией. Однако, как со скорбью признался Генри, его удел не так уж и плох. Его младшему брату приходится еще хуже: недавно он занял должность хранителя «личного кошелька» королевы. Лорд Генри состроил кислую мину.

Пейтон плохо понимала его: то ли он не свыкся со вставленными зубами, то ли говорил с интонацией, присущей только чистокровным британцам. Все же Пейтон решила, что настало самое время задать Генри вопрос и этим затемнить свою постыдную непонятливость:

— Что же, Генри, ваш младший брат хранит у себя сумочку королевы, когда она принимает ванну?

Вопрос повис в воздухе: англичанин отвел глаза.

Пейтон пожала плечами и уткнулась в тарелку, на которой на ложе из засахаренного инжира лежала гусиная печень — на ложе покоилась печень, а не она, и все же, преодолев незначительную преграду, один из ее сосков выскочил на всеобщее обозрение. Пейтон поспешила привести платье в порядок.

— Мы славно провели время, — произнес Генри. — Рад, что познакомился с вами, хотя для этого мне и пришлось настрадаться. — Он начал смеяться одними кончиками губ, как смеются лишь англичане.

Его поместье находилось в Уилтшире, а его гордостью, как он с удовольствием заявил, являлся возведенный еще норманнами маленький замок, который он реставрировал. Прощаясь, он пригласил Пейтон и Барри провести у него уик-энд, когда они будут в Лондоне.

— У Генри есть друг? — поинтересовалась Пейтон, вернувшись с мужем домой.

— Друг? — удивился Барри. — Генри женат.

Это ей показалось странным, она составила о Генри определенное представление и, оказалось, ошиблась. Однако, бывает, и геи берут себе в жены женщин. Но Пейтон недолго мучилась этой мыслью — лорд Генри был не в ее вкусе.

Барри редко проводил свободное время с Пейтон. После работы он обычно встречался со своими друзьями, а в выходные то ездил на север штата ловить рыбу на муху, то посещал джаз-клуб, являясь членом его правления, то пропадал часами на стадионе, тренируя футбольную команду тинэйджеров. Ни одно из этих занятий Пейтон не привлекало, и она часто оставалась дома одна.

Но вот однажды Барри пригласил Пейтон на маскарад, проводившийся дантистами города в Хэллоуин с благотворительной целью: деньги, вырученные от сбора, предназначались для зубоврачебных училищ.

Пейтон решила пойти на бал в костюме Зубной волшебницы. Она приобрела крылья в магазине игрушек, а в театральном купила балетную пачку и трикотажный костюм, к которому с помощью латекса приклеила розовые соски, решив, что двух — ее собственных — для волшебницы маловато. Наряд дополнило ожерелье, состоявшее из зубов, вылепленных Барри из пластилина.

Сам Барри решил предстать в облике пасты.

— Al dente, не правда ли? — самодовольно произнес он.

Пропыхтев целый вечер, он соорудил из пластика одеяние, напоминающее коробку спагетти, нарисовав на месте, примыкающем к животу, тарелку с лапшой. Чтобы придать костюму законченность, он купил белый парик.

Барри давно облысел. Волосы стали выпадать у него еще в молодо, ^и, тогда он пытался бороться с этим неприятным явлением, использовал мази и притирания, но это не помогло. Поначалу Пейтон относилась к этому сдержанно, но когда Барри почти полностью облысел, посчитала это ужасным и однажды даже пожалела его, трогательно воскликнув: «Барри, не бойся, я никогда тебя не покину!». Впрочем, это проявление чувств Барри не тронуло: он уже свыкся с лысиной и, как почти всякий мужчина, не придавал этому недостатку никакого значения. Пейтон тогда смутилась. А что если волосы начнут и у нее выпадать? Да она почувствует себя прокаженной.

В парике Барри стал походить на помятую женщину преклонного возраста, давно распростившуюся со вниманием кавалеров. Пейтон была моложе его всего на несколько лет, но за годы замужества она нисколько не изменилась: все та же высокая упругая грудь, тонкая талия, эластичная кожа, шелковистые иссиня-черные волосы. Казалось, время над ней не властно.

Маскарад проводился в одном из фешенебельных ресторанов в деловой части города. На столах стояли салаты из сырых овощей, пюре из морских моллюсков, чипсы; кругом сновали официанты с подносами, предлагая закуску; к услугам гостей был и бар.

К удивлению Пейтон, некоторые мужчины явились на маскарад в женском костюме, изображая медичек, для чего им пришлось воспользоваться не только белым халатом, но и накладным бюстом, париком и косметикой. Куда катится мир, если мужчинам пришло на ум стать — пусть на время — толстозадой брюнеткой или полногрудой блондинкой? Что побудило их на такой странный поступок? Неужели мужчинам плохо живется? Пейтон впервые в жизни преисполнилась к мужу нежностью. Вероятно, она мало угождает ему, поддерживая лишь ровные отношения. Но он и сам виноват: рохля, лапша. Придя к такому определению, Пейтон язвительно усмехнулась: недаром Барри на своем маскарадном костюме нарисовал тарелку с лапшой.

Не в силах разобраться в собственных чувствах Пейтон решила выпить и направилась к бару, прокладывая себе путь сквозь толпу и принося извинения, когда кого-нибудь задевала надетыми на руки широкими крыльями.

Маскарадные костюмы были разнообразными. Вот бравый солдат беседует с моряком, а вот Микки-Маус, прихорашиваясь и глупо хихикая, крутится вокруг Золушки. Однако многие участники маскарада выдумкой не блеснули и, видно, последовав чьему-то невзыскательному совету, просто прикрепили на грудь костюма лоскут белой материи, на котором изобразили незатейливый атрибут из собственной практики: кто выбрал зубную пасту, кто — мост с золотыми коронками, а кто — просто зуб. У каждой маски был номер.

Выпив двойную порцию водки и обретя хладнокровие, Пейтон подошла к Барри, подняв маску на лоб. К ним приблизилась женщина, одетая гейшей.

— У вас прекрасный костюм! — восхитилась она.

Пейтон сочла, что похвала относится к мужу, и только по взгляду женщины, остановившемуся на ней, сообразила, что похвалили ее. Ей показалось странным, что, находясь рядом с мужем, она привлекла чье-то внимание. Она была всего лишь мужней женой, призванной его обихаживать, выполнявшей чуть ли не роль реморы, обихаживающей акулу, которая терпит докучную прилипалу в силу необходимости: та очищает ей кожу после еды.

— Спасибо, — сказала Пейтон. — Я — Пейтон Эмберг, а это мой муж, доктор Барри Эмберг.

— Я, кажется, однажды вас видела, — ответила женщина. Она, казалось, нарочито задумалась и, всплеснув руками, продолжила: — Вспомнила! Несколько лет назад я видела вас в салоне красоты на Семьдесят второй улице. Вы там были с подругой и говорили о своих сердечных делах. Я обратила на вас внимание, потому что вы были возбуждены.

— Вы ошиблись, — смущенно сказала Пейтон. — Я хожу в салон красоты на Тридцать четвертой улице. В том салоне, о котором вы говорите, я никогда не была.

— Да вы просто забыли. Я вас запомнила хорошо. У меня на лица хорошая память. — Гейша подняла маску на лоб.

— Рэчел! — воскликнул Барри. — А я тебя не узнал. То-то мне показался знакомым голос.

Пейтон окинула Рэчел взглядом — коллега мужа, Барри о ней рассказывал. По виду еврейка, моложе ее, достаточно привлекательна: сероглазая, с пышными рыжими волосами, обрамляющими лицо цвета слоновой кости; даже нос с горбинкой ее не портит; на Барри смотрит преданными глазами. Вот на ком ему следовало жениться. Грейс была бы довольна.

— Ну что, вспомнили? — спросила Рэчел голосом инквизитора.

Пейтон сочла за лучшее согласиться.

— Вы правы, — сказала она. — Теперь и я вспоминаю тот случай. Но это было очень давно, лет десять назад. Я в салоне была со своей подругой Викторией. В то время бедняжку преследовали любовные неудачи. Наверняка она делилась со мной своими невзгодами.

Рэчел хмыкнула и, заметив кого-то в толпе, поспешила навстречу.

— Пойдем выпьем, — сказала Пейтон, взглянув на мужа.

Он сохранял на лице полную безмятежность. Видимо, воспоминания Рэчел его нисколько не тронули. Впрочем, решила Пейтон, Барри, видно, даже не задумывается над тем, что она может ему изменить, или смотрит на такую возможность сквозь пальцы: главное — не знать ни о чем. Неудивительно, что он безмятежен.

Рэчел — вот кто действительно удивил! Надо же узнать человека, увиденного мельком, случайно, несколько лет назад! Да ладно, узнала — но зачем компрометировать женщину, говоря при ее супруге о вещах, для его ушей вовсе не предназначенных?

Впрочем, некоторые лица и эпизоды почему-то запоминаются. Она и сама не раз при случае вспоминала ненароком услышанный разговор двух парней, сидевших в машине с открытым верхом, один из которых жаловался другому на измену какой-то Кристи. Пожалуй, того беднягу, говорившего с отчаянием в голосе, она, повстречай, узнала бы тоже. Но разве она подошла бы к нему, встретив на вечернике, чтобы напомнить ему о Кристи — тем более, будь он в обществе женщины?

Размышления Пейтон прервал распорядитель бала, элегантный мужчина в смокинге. Улыбнувшись, он сообщил, что ее маскарадный костюм вошел в число лучших, и попросил ее пройти на помост для участия в церемонии награждения победителей конкурса. Пейтон возликовала: вдруг она выиграет первый приз — оплаченный обед на двоих в фешенебельном ресторане? Барри немного сник — его «паста» членам жюри пришлась не по вкусу.

Ожерелье Пейтон за вечер поистрепалось, пластмассовые зубы помялись, а когда она встала из-за стола и направилась через зал к помосту, стали один за другим отваливаться, шлепаясь на пол. Однако это печальное обстоятельство ее не смутило — ей было не до зубов.

Когда она поднялась на помост, распорядитель подвел ее к микрофону и, улыбнувшись, спросил:

— Как называется ваш костюм?

— Зубная волшебница, — ответила Пейтон. Распорядитель откашлялся и торжественно произнес:

— Первый приз присуждается костюму «Зубная волшебница», номер двадцать три — Пейтон Эмберг.

Пейтон хотелось плакать: она ни разу в жизни ничего не выигрывала, а тут ее неожиданно наградили, и дело не в призе — оценили ее труды. До сих пор превозносили лишь ее красоту — «Она такая красивая. Неудивительно, что Барри на ней женился». Но привлекательной внешностью ее наделили, такой родилась — ее заслуги в том не было. В то же время у Барри признавали совсем иные достоинства: восторгались его способностями, умом, профессиональными навыками. Старания Пейтон на работе ни разу не оценили. Видно, она — посредственность. Поменяйся она специальностью с мужем, ничего бы не изменилось. О нем бы с восхищением говорили: «Барри талантлив и энергичен. Он подомнет под себя все туристические агентства, станет главой крупной компании». Ну а она стала бы заурядным зубным врачом — выше головы не прыгнешь.

Получив приз, Пейтон подошла к Барри, который разговаривал с каким-то индусом.

— Пейтон, — радостно сказал Барри, видно, уже забывший о своей неудаче, — это — мой друг, доктор Соми Сингх, мы с ним вместе учились в колледже. Он хочет с тобой познакомиться.

— Я и не знал, что у тебя такая восхитительная жена, — любезно произнес Сингх.

У него были шелковистые волосы, пухлые щечки, маленькие мясистые губы и необычайной длины бархатные ресницы. Вероятно, в своей предыдущей жизни он был наложницей в персидском гареме.

— Откуда вы родом? — спросила Пейтон.

— Из Раджастана. Я — раджпут. Вы знаете, кто такие раджпуты?

Пейтон покачала головой.

— Раджпуты — индийская каста воинов. Мы владели обширными землями, многочисленными дворцами, но после образования Пакистана часть наших богатств отошла к этому государству. Но не будем о грустном. У вас прекрасный карнавальный костюм.

В глазах Сингха вспыхнул жгучий огонь.

Пейтон смутилась. Таким пылким и страстным взглядом, сравнимым с ударом током, ее одаривал лишь Джермано, но это было давно. Пожалуй, с такой страстью смотрел и Омар Шариф на Лару, свою возлюбленную в фильме «Доктор Живаго». Пейтон вспомнила, как герои это фильма долго шли лесом, утопая в снегу, пока не пришли к дворцу, оставленному хозяевами в революционное лихолетье, а войдя во дворец через высокую застекленную дверь, очутились в пустом танцевальном зале, где хозяйничал только ветер. Пустота…

Барри был положительным, добропорядочным человеком без вредных привычек. Он не курил, не злоупотреблял алкоголем, дома почти не пил: стакан сухого вина за ужином и бутылка пива в жару — вот и все, что он себе позволял. Если бы Пейтон предложила ему попробовать травки, посмотреть порнофильм или приобрести сексуальные принадлежности, он был бы шокирован, а то бы и счел, что она свихнулась.

Возможно, она никогда не проявляла к нему сексуального интереса и даже была довольна, когда их половые сношения стали более редкими. Пейтон терпела Барри, но в душе нескрываемо полагала, что ее настоящий муж, родственная душа, пребывает где-то в безвестности — возможно, рядом, за углом, по соседству, а может, в другой стране.

Сексуальной фантазией Барри не обладал, считая кровать единственным местом для любовных утех, да и в постели был не слишком изобретателен. К тому же Пейтон казалось, что Барри искренне полагает, что секс не только плотское наслаждение, но и духовная близость между партнерами.

Это раздражало ее: секс для нее был только физическим наслаждением, и чтобы получить настоящее удовольствие, ей приходилось изощряться самой, тайно пользуясь опытом, приобретенным на стороне. Но постепенно, со временем, Барри перестал ее возбуждать, и она отдавалась мужу только в тех редких случаях, когда он сам проявлял активность.

Однако на этот раз, вернувшись после бала домой, Пейтон была настолько возбуждена, что, оказавшись рядом с Барри в постели, нетерпеливо произнесла:

— Ты, наверное, не откажешься трахнуть Зубную волшебницу? Редкий случай, воспользуйся!

— Глубже, глубже! Сильней! — затем забормотала она, впервые столь грубо и откровенно проявляя похотливое вожделение.

Испытав оргазм и совладав с изнеможенными вздохами, Пейтон затихла, а когда разошедшийся Барри опять полез на нее, она его отстранила, утомленно проговорив:

— Я устала. Давай отложим на утро. Давно не пробовала твой пенис на вкус. Al dente — не возражаешь?

Она отвернулась к стене, подумав, что до утра еще далеко. Возможно, Барри забудет об ее обещании или просто не захочет ее, и тогда ей не придется давиться эякулятом или раздвигать услужливо ноги. Заниматься любовью с мужем неинтересно.

Женщины заводят знакомство с мужчинами, влюбляются и выходят замуж за человека, с которым делятся мыслями, чувствами, обсуждают хозяйственные дела, становясь вместе с ним единой, слитной командой, связанной более тесно, чем родители со своими детьми или ближайшие подруги между собой.

Или она ошибается? Прошло уже много лет, но Пейтон не ощущала, что тесно связана с мужем. Она делила с Барри квартиру, еду, вместе с ним воспитывала ребенка, но она не была уверена, что вспомнит о существовании мужа, если уйдет из дома, чтобы не возвратиться.

Однако причин для расставания не было. Да и куда ей уйти? В дом полоумной матери? Со времени знакомства с Юсефом Джонсом никто не предлагал ей руки и сердца. Да и стоит ли менять мужа, уходить к другому мужчине? Хотя такие случаи происходят, и даже в великосветских кругах. Какая-то английская герцогиня, поддавшись безумной страсти, сбежала из дому с аргентинским игроком в поло, оставив не только мужа, но и малолетних детей. Но только вполне возможно, что, оказавшись в непрезентабельной гасиенде, затерявшейся в аргентинских пампасах, да еще убедившись, что ее новый избранник предпочитает ей породистых лошадей, она уже клянет себя за ошибку.

Родственную душу днем с огнем не найдешь, хотя, полагала Пейтон, такой человек, разумеется, существует, но он казался ей призраком, который не ухватить, как ни протягивай руки. В конце концов она пришла к убеждению, что настоящая пламенная любовь может вспыхнуть только между людьми, мало знающими друг друга.

Пейтон устраивало, что Барри не уделяет ей большого внимания, принимая ее всего лишь за привычный неотъемлемый атрибут своей повседневной жизни, и ему даже в голову не приходит, что она разъезжает по странам и континентам в поисках иллюзорного, недоступного, невозможного.

Пейтон долго не могла забыть Соми Сингха. Его шелковистые волосы, бархатные ресницы и пристальный страстный взгляд его угольно-черных глаз, похожих на бездонные омуты, произвели на нее неизгладимое впечатление. А как сочно и колоритно он говорил! Весь характер этого человека словно отражался в его голосе, то ласковом и обаятельном, когда нужно кого-то было уговорить, то жестком и звучащем как приказание, когда следовало кому-то внушить безоговорочную покорность. Одно слово, раджпут из касты бесстрашных воинов! Она бы подчинилась ему. Ей казалось, что, соприкоснувшись с этим удивительным человеком, она откинула полог черно-белой действительности и очутилась на миг в цветном сказочном мире.

Однажды, когда она в супермаркете разглядывала банку с консервированными томатами, Пейтон поймала себя на мысли, что все еще вспоминает его, она оцепенела, застыла, словно скованная наркозом. Она была не в силах пошевелиться, в то же время испытывая блаженство.

Пейтон и в дальнейшем вспоминала о нем не раз с замиранием сердца. И все же постепенно это сладостное, приятное чувство притупилось, померкло, а затем и вовсе рассеялось.

Однажды Пейтон пошла к врачу-терапевту, доктору Штраусу, у которого постоянно лечилась. Как всякий немец, он был педантичен и деловит, а его манера держаться, напоминавшая старорежимную армейскую выправку, придавала ему излишнюю холодность, и его можно было бы посчитать сухарем, если бы на его холеном лице за золотой оправой очков не поблескивали проницательные умные глаза, в которых прятались веселые искорки извечного мальчишества.

Его приемная находилась в Нижнем Ист-Сайде в небольшом отдельно стоявшем доме старой постройки. Казалось, построив его, о нем напрочь забыли. В помещении обычно стояла полная тишина, которую нарушало лишь монотонное тиканье настенных часов. Доктору Штраусу ассистировала Гизела, его жена, черноволосая, черноглазая, еще сохранившая следы былой красоты.

У Пейтон был повод пойти к врачу: у нее участилось мочеиспускание, и она тревожилась за свои почки. В приемной других пациентов не оказалось, не было и Гизелы. Встретившись с доктором, неизменно относившимся к ней с участием, Пейтон собралась расспросить его о Гизеле, о детях, но, неожиданно напоровшись на его пристальный страстный взгляд, пришла в замешательство и стала бубнить о своем недуге, в то же время мысленно рассуждая, что если его чуть поощрить, он непременно пригласит ее в ресторан, хотя, конечно, и облечет свое внезапное предложение в благопристойную форму — без намека на развитие отношений.

Однако встречного шага Пейтон не сделала, но, возвращаясь домой, она представила себе заманчивую картину: номер гостиницы, расположенной где-нибудь на окраине, уютная комната, кровать с холодными простынями, столик красного дерева, обитые кожей стулья, мягкий свет, штофные портьеры; вот Штраус подходит к ночному столику и, прежде чем раздеться, снимает очки и аккуратно, чтобы не поцарапать, кладет их стеклами вверх.

Картина была заманчива, и все же в ней чего-то не доставало.

Спустя несколько месяцев Пейтон вновь поступила на службу, но ее по-прежнему одолевала тоска, иногда доходившая до отчаяния. Пейтон жаждала внимания и любви, и вот однажды она решила опять наведаться к Штраусу, чей страстный и жгучий взгляд она причислила к целебным лекарствам.

Чтобы непременно добиться цели, она решила подходяще одеться. Она выбрала мини-юбку и кружевную с пышными оборками блузку с глубоким вырезом, притягивающим взор к пикантной ложбинке. Она улыбнулась, представив себе его внимательные глаза, такие мягкие, добрые — взгляд с грустинкой, выражающий благоговейное восхищение.

Однако ожидания Пейтон не оправдались. Когда она увидела Штрауса, он выглядел виноватым, словно ей изменил. Видимо, так и было. В то же время он стал уверенней — похоже, в нем заиграли мужские гормоны, чего раньше Пейтон не замечала. Но как бы там ни было, с вишни обобрали плоды. Штраус словно бы побывал на дне океана, в мире, досель ему незнакомом, где познакомился с его обитателями — креветками и другими ракообразными, усеявшими дно мириадами раковин, — познакомился с существами, о которых нельзя с уверенностью сказать, живут ли они жизнью более интенсивной, чем обыкновенные люди.

Она опоздала.