По звуку захлопнутой двери Спарт догадался, какое облегчение они испытали, вырвавшись из его дома.

Насвистывая что-то знакомое и старинное, он тщательно прибирал операционную, расставлял вещи по местам, часть инструментов спрятал в потайной шкаф. Для своего странного, вздутого тела, передвигался он легко и быстро. Долго мыл руки под краном, но вытер их об рваное, замасленное полотенце. Вышел, заперев дверь на ключ. Проходя мимо одной из жилых комнат, он остановился и осторожно заглянул туда. Там на постели, съежившись, лежала его жена и, по обыкновению, прижимая к груди свернутый угол простыни, нежным шопотом убаюкивала некое воображаемое существо. По сути ее помешательства этот край простыни изображал ее мужа, хотя в то же время муж ее находился и в углу, под самым потолком: она и с тем перемигивалась, пересмеивалась, — седая, расстрепанная, грязная, морщинистая, со счастливыми глазами невесты. Причмокивая, жеманно кокетничая, стыдливо хихикая, виляя сухеньким тельцем, она заигрывала со своим идеальным нареченным.

Доктор Спарт молча постоял у порога. Впервые, за эти многие годы ее помешательства, он вдруг понял: в основе болезни жены — верное чувство! Он, ее муж, не оправдал любви, надежд, представлений… Она ушла в другой мир, унося на руках желанного супруга. Улыбнулся: подобного рода догадки успокаивали его, независимо от их содержания.

Вспомнил про тот аборт: ее, в Европе. Они тогда были совсем молодыми: студенты. Он желал ребенка, хотя учитывал все трудности, но она решила: слишком рано. Как далеко это и как близко: живо, больно. Это было в Вене: начало века. Но могло случиться и вчера или в Шанхае. Ах, если бы у них хватило мудрости и веры убежать, проделать то же, что выдумала эта смешная пара… Так дилетант, шахматист, проиграв, ссылается на один, неудачный ход (дайте ему назад и он снова немедленно попадется). «Да, но события развивались бы иначе, — сам себе возразил Спарт: — Тоже неудачно, но по-другому. А хуже моей жизни нельзя вообразить. Потому что просто не было жизни».

Доктор прошел в свой большой, заваленный многими, казалось ненужными, предметами, темный и затхлый кабинет. Почувствовал знакомую боль в груди. Сел на диван, придерживая рукой сердце. «Вот так я когда-нибудь умру, — промелькнуло: — Здесь. Один. Буду лежать на этом диване или сползу на ковер. Пройдет день, два или больше, прежде чем спохватятся, постучат, взломают дверь. Полиция, понятые… Такие снимки печатают в газетах: угорел, самоубийство, разрыв сердца. Так и будет. Не сегодня, конечно, — по старой привычке решил он: — Но скоро, очень скоро». Мысль о смерти его не пугала больше и не возмущала. Липкой, запухшей рукой массировал себе грудь. Но он ценит покой, удобство, тишину. Его комната, — постель без простынь, пыль, запахи, — только казалась в беспорядке: он мог найти любую вещь или запись, почти мгновенно! И вдруг, ему предстоит сняться, ночью сесть в поезд, трястись куда-то со многими пересадками, — холод, вокзальный неуют, мутное кофе, сосиски, грубый кондуктор, опросы таможенных чиновников… Вот какой чудилась ему теперь смерть: сомнительное, трудное путешествие, в 3-м классе, с просроченной визой.

«Они дураки, ли дети, вспомнил он снова своих сбежавших пациентов. — Наверное пожалеют. Но все-таки побольше бы им подобных чудаков».

Доктор Спарт учился в Вене. Думал посвятить себя хирургии, а незаметно соскользнул на аборты. Почему? Любая «честная» практика не давала бы ему меньше дохода! На суде его стыдили: уважаемые коллеги ошельмовали Спарта. Уважаемые… Они делают то же самое, только соблюдают приличия. Светлые личности. Он, доктор Спарт, по крайней мере иногда пользует больных бесплатно: на свой страх и риск. А они повесятся за 5 долларов. Впрыскивают витамины и гормоны, вырезывают аппендиксы и амигдалы. «Рэкетиры». Один вид «ракета» узаконен, а другой — нет! Вот и всё. "But Brutus was an honorable man".

Спарта формально оправдали тогда, — на суде. Законы. Подлецы. Жить нет больших оснований. И даже умирать не стоит. «Но эта женщина. Такую можно полюбить. И этот черномазый. В нем что-то есть. Как будто ему перерезали артерию, он пальцем ее заткнул и продолжает жестокий бой.

Глупо, но что-то есть привлекательное в глупости. Вообще, мой недостаток в отсутствии глупости. Это, кажется, в первый раз в моей практике такое случается, — подумал Спарт, опять улыбаясь. — Только бы они завтра не пожалели и не пришли снова».

Ночь — мучительная пора для Спарта. Укладывался он рано: часу в 7-м. Просыпался около 11-ти, лежал в темноте, прислушиваясь к стуку сердца, к своим нерадостным думам; зажигал свет, перелистывал книгу, играл в шахматы с воображаемым другом, прогуливался по квартире, подавал жене воду или яблоко, снова растягивался на диване, вспоминал, ругал невидимых врагов, обидчиков. Под утро забывался беспокойным, смертоносным сном.

Его желтое, вздутое лицо покоилось высоко на подушке. Он потянулся уже за вторым фенобарбюталом, когда в коридоре неожиданно и резко затрещал звонок и вслед за ним раздались глухие удары в дверь. Спарт трясущейся рукою запахнул полы халата и побежал отворять, по дороге включая свет повсюду. Неумеренный в своем голосе, он молча распахнул дверь и увидел на пороге — Боба Кастэра.

— Доктор, — запыхаясь произнес тот: — Пожалуйста, доктор, кровотечение.

Усадив ночного гостя, Спарт попросил его толком объяснить, чего ему надобно… Сабина без всякой видимой причины почувствовала себя худо. Боб пробовал домашние средства, но обнаружилось: она вся в крови.

— Спасите ее, — сказал Кастэр, умоляюще. — Сделайте все, чему вас учила жизнь и школа. Не случайно мы с вами встретились.

— Вы хотите, чтобы я лечил вашу жену?

— Она еще не моя жена.

— Это все равно. Правильно ли я вас понял: вы не для аборта ко мне явились?

— Какие глупости! Мы должны их спасти.

— Подождите меня, — тихо сказал доктор: — Пять минут, — и, сбросив халат, начал облачаться. Седой, крупный, широкогрудый, он был внушителен и даже борода его, — лохматые, неряшливые космы, — не отталкивала теперь, не пугала; весь вид его суровый, пророческий, внушал доверие. — Я сейчас, — продолжал он скороговоркой. — Что такое пять минут. Я вас ждал всю жизнь, а вы пяти минут не можете потерпеть. Я буду принимать этого ребенка. Клещами вырву его. Я буду крестным отцом ему, понимаете? И вы не имеете права. Молодой человек, — угрожающе шагнул он к Бобу. — Если бы вы только знали, что иногда происходит в жизни… — и вдруг заплакал: неумело, беспомощно морщась.