На прошлой неделе выпал снег. В городе он успел завянуть, стаять, свернуться, под звон и грохот машин. Но в Central Park'e снег еще лежал уплотнений, чистый, задумчивый. Сад преобразился, наконец, покаявшись, вернулся к своему детству, заснул, остановился. Звуки и краски ложились глуше и тусклее, будто сквозь завесу, пелену: не рядом, не тут, а соседняя, потусторонняя реальность! Синевато искривленный мир, пышный, завороженный.

Музейными саркофагами грезились по краям небоскребы, окаймляющие царственно пустынный парк. Не сад походил на кладбище, а город обрамляющий его: ни звука, ни вибрации, — все заглохло, умерло. Две, три аллеи были расчищены, но боковые тропинки так и лежали, непроницаемые, со следами одиноких прохожих, неуспешно пытавшихся преодолеть эту податливую гладь. Шагать по целине было трудно и потому, непосредственная борьба эта, доставляла Бобу Кастэру знакомую, — давно забытую, — усладу. Он шибко брел, с наслаждением волоча ноги по пушистому, голубоватому снегу, ветер бил в лицо, — Боб снял шляпу, подставляя непокорную голову бешеным порывам океанского вихря. Лицо раскраснелось, заулыбалось: дыша всей грудью, он невольно запел.

И вдруг, спереди, заюлило на снегу, темное, живое пятно: щенок. Боб Кастэр обрадовался ему как родному, близкому творению, — на другой планете: с такой нежностью человек бы приветствовал земного клопа или глиста, на Марсе! Боб подался в сторону пса, но тот начал улепетывать и залаяв стреканул в кусты. И вот поляна, озаренная не солнцем, а светом, — субстанцией, эссенцией света, — и посередине: девочка, белокурая, с локонами по плечо, одетая празднично, однако не совсем по сезону. Она держала щенка, пытавшегося снова вырваться и не сразу заметила Боба. Улыбаясь ей как видению, Боб приблизился и спросил:

— Откуда ты?

Девочка молчала. Он спросил знает ли она, где живет: там, там, там?.. По внешности ей можно было дать лет 6-7. Раз она кивнула головою: восточная сторона. Боб взял ее за руку и повел; девочка доверчиво пошла рядом, даже щенок, обрадованный присутствием взрослого, разумного существа, послушно заковылял, не отставая. Идти было трудно, ноги ежеминутно проваливались, ветер бешено задувал, открытые туфельки девочки явно не годились для такого путешествия. Спросив еще раз, безрезультатно: — Как ты сюда забралась… Боб взял ее на руки и размашисто зашагал целиной к East Side. Собака бежала жалобно подвывая.

Там, за кустами, оказалась тропинка, мелькнули столбики широкой аллеи, — и вот уже автомобильная дорога. Бесшумно застопорив, возле них остановилась полицейская машина.

— Я нашел ее в снегу, она говорит, что живет на East Side, — улыбаясь объяснил Боб, вытирая со лба пот.

— Лезьте в машину, — приказал полицейский за рулем. Потеснившись, они все уселись: девочка на коленях у второго полицейского, собака на руках у Боба.

У ближайшего участка шофер затормозил:

— Пса оставьте здесь, — посоветовал он.

Боба ввели в одну комнату, затем в следующую: обыкновенная контора и все же чувствовалось, — полиция! По запаху, по воздуху, по ткани окружения. Пришлось ждать довольно долго пока вышел седой, бритый джентльмэн, атлетического сложения.

— Повторите ваши показания, — предложил он и занялся трубкой.

Боб, уже несколько рассерженный, повторил свой рассказ. Офицер сверял что-то по записи.

— Ваше имя? Фамилия? Возраст? Адрес? Место рождения?.. — смолк, рассеянно пуская клубы дыма.

Вошел другой полицейский, они, шопотом, обменялись несколькими фразами. Была ли это справка о Бобе Кастэре или о девочке… только офицер сказал:

— Отлично. Я могу вас отпустить. Подпишите пожалуйста это…

Боб бегло пробежал взглядом уже отпечатанные на машинке строки собственного свидетельства.

— Я не могу подписать. По совести не могу, — сказал Боб Кастэр.

— Почему?

— Тут обозначено, что я черной расы. Я не черный, я белый. Мой отец француз, а мать русская.

— Но у вас темная кожа…

— Цвет в данном случае ничего не обозначает. Моя кожа только сегодня потеряла первоначальную белизну: она была подобна вашей. Болезнь или другое недоразумение, не знаю!

— Но этого для нас достаточно…

— Я протестую, — упрямо заявил Боб Кастэр: — у меня имеются свидетели!

— Может быть вы говорите правду, — рассудительно начал офицер: опытный и мудрый чиновник. — Может быть вы врете или пьяны или взбесились, но это бесполезно, ибо выходит за пределы моей компетенции. Вы знаете, что перед законом негр равен белому, мы все сотворены одним Богом, Отцом.

— Да, все люди братья, — невесело улыбнулся Боб.

— Вот что, сегодня воскресенье. Я не вижу причин с вами спорить. Мы отметим, что вы считаете себя белым хотя выглядите негром, такое вы сможете подписать?

Боб согласился и сопровождаемый непроницаемыми взглядами полицейских выскользнул наружу. И снова миниатюрная бесконечность, — снежная, полярная, безгрешная. Деревья пухлые, печальные стояли, сосредоточенные, прислушиваясь к внутреннему голосу, будто осознавая свои тайные грезы и возможности. Время от времени, порыв ветра (подобно страшной мысли), сотрясал их до основания: они судорожно вздрагивали, тщась сорваться с места, побежать. «Вообразить себе мир с бегущими деревьями, — подумал Боб: — по земле, по воде!»