…Десятки тысяч инженеров не имеют работы в нашей старой Германии. Миллионы квалифицированных рабочих побираются на улицах. Страна технического прогресса кричит от голода.

ПОСВЯЩЕНИЕ

Луганским большевикам,

Луганскому паровозостроительному заводу имени Октябрьской революции,

Луганскому брату этого завода, который станет в ряды гигантов первой пятилетки.

1

(Музыкальное вступление)

I СЦЕНА

Степь. Рельсы. Весна. Резкий ветер. Дует в одну сторону — ровно, глубоко, мощно. Идут против ветра двое. Иностранцы. Старший качается, как былинка. Ветер.

Франц (младший). Проклятая степь. Пустыня без конца и края. Тут затеряешься, как иголка. И ветер заметет твои кости.

Хейман (говорит медленно, садится на землю, он вот-вот потеряет сознание). Нам удалось вырваться. Я боялся, что нас догонят. Вам показалось, что за нами гонятся?

Франц. Я вас спас. О, проклятье тем, которые заманили нас в этот ад!

Появляется диск солнца. Полосы туч.

Хейман. Мое сердце разрывается на части. В голове гудит, у меня температура. Мы попали в суровую погоду, дружище. Ветер свалил меня окончательно.

Франц. Страна проклятых температур! Ветер гремит, как ураган над морем. Летом жара, мозг расплавляется, а зимой — мороз, от которого трещат кости.

Хейман. Какое ужасное пространство. У меня кружится голова. Я вижу, как плывут издалека корабли. На горизонте маячат их ветрила.

Франц. Вы бредите!

Хейман. Я вижу голые мачты. Они простираются к небу.

Франц. Успокойтесь, Хейман. Мы пробьемся сквозь эту степь. Тогда опасности не будет. Солнце не будет жечь наших костей, ветер не будет швырять нас на землю. Мы дойдем до страны тихих погод, укрощенных стихий.

Хейман. Эльба впадает в море.

Франц (горячо). Я — первый мастер. Я — инженер высокой квалификации. Я не позволю обращаться с собой, как с мальчишкой! Меня знает вся Германия. Я — Франц Адер, будьте вы прокляты!

Хейман. Да. Я не коммунист. У меня температура. На цех нужно двенадцать калориферов. И вентиляторов. Как сильно дует!

Франц. Мы работаем на вашей реконструкции, как каторжники. Строим индустрию. Голую степь раскидываем под тучи.

Хейман. Социалистическая промышленность, Милли, есть только в этой стране. Я — беспартийный человек, так и пиши в анкете. Камрады, в цехе должна быть такая чистота, как в больнице.

Франц. Хейман, вы нездоровы?!

Хейман (бредит). Строить новые паровозы нужно с толком. Я говорю себе: ты квалифицированный мастер, ты приехал в эту страну работать. В страну огромных пустынь и великих дел. Но бойся измены. Геноссен, вон за углом их целая колонна! Берегите патроны!! Не более одного патрона на каждого зеленого! Wacht auf, verdammte dieser Erde!..

Франц. Что мне с вами делать, Хейман? Да и что скажет на это фройляйн Милли?

Дед-пастух. Высокий, белый, старый. В шапке. Посох, как у апостола. За кулисами лают собаки. Ветер надувает белую одежду, как ветрило.

Дед. Пугу-пугу, пассажиры. Спички есть?

Франц. Кто вы такой?

Дед. Я? Казак с Луга. Пастух здешней местности. Стадо пасу. Пасу вот до склона своих лет, потому как скоро пастухам выйдет отставка. Машины будут в степи пастись. А вы кто такие? Случайно не заграница, которая Днепр перекрывает? Шустрая, шельмины дети!

Франц. Мы немецкие специалисты.

Дед. Были тут и такие. Лет двенадцать прошло, как удрали. А вас куда бог несет?

Франц. Домой.

Дед. Уже и удираете. Вы хоть не обокрали?

Хейман (лихорадочно). Геноссен. Гамбург восстал. На этой крыше мы поклялись умереть. Крыша, дождь, туман. Мы летим над Гамбургом. Я вижу дым и гудки на Эльбе. Камрады!

Франц. Вы видели лошадей? Нам нужно ехать. Тут затеряешься, как в море. Вишь как дует ветер и изгибается земля! Проклятая степь!

Дед. Гай-гай, сколько раз я исходил ее босиком вдоль и поперек. Сколько стад я выпас людям на этой степи! Да ты мне давай все рощи на свете — не возьму. Мне чтоб голая степь была и посреди нее я со стадом. Как бог. А лошадей тут нет. Одни только трахтора. О, спаси мою душу! Говорят, что Днепр перережете и мельниц наставите видимо-невидимо? Это вам такой Дненрище, что и черту рога свернет!

Франц. Днипрельстан другие строят.

Дед. И на самом деле Днепр стань. Перекроешь его, должен будет стать.

Франц. Мой товарищ болен. Нужно нести. Нужны люди.

Дед. Я со стадом. А ты пойди сам позови. Тут много народу проходит. Все в рабочие хотят. О, спаси мою душу!

Франц. Посидите. Я пойду. (Уходит.)

Дед. Вот я и говорю себе — отчего это все люди в рабочие пошли? В чугунную печь голову сует, под землю лезет, караул, спасите, ничего не поймешь. Не лучше ли стадо в степи пасти и со степью казацкой разговаривать?

Хейман. Геноссен. О, не поддайтесь.

Дед. Лежи, козаче. Пускай твоя доля скачет.

Пауза. Дует ветер. Дед задумался.

Говорил мне Махнов на этом самом месте. И на саблю оперся. «Пришлю, говорит, вам, дед, в подпаски батраков из города. Уже конец городам наступил». Да не сказал ничего о заводах. А оно и вышло не по его. И город и село — все на завод пошло. А кто же овец будет пасти? — спрашиваю вас. Я к машине равнодушен, мне бы коня хорошего, сытого, казацкого, так я бы еще показал свой казацкий норов. Бывало, как рассказывает мой дед, то и сейчас вспоминается. А ведь уже и мне годочков девяносто, видать, есть. Больно мне хотелось к Махнову записаться — не приняли. Говорят: «Принимаем только до шестидесяти лет, а тебе уже больше».

Хейман (вскакивает с места). Ветер. Пустыня. Кричите во тьму. Земля качается.

Дед (насильно усаживает его на землю). Ну тебя к лешему. Еще и борись тут с ним.

Хейман. Ты меня положил на холодный цинк. Милли!..

Дед. Такое слабое, а еще удирает. Как та овца, которая домой в загородку хочет. Тут ему, видишь ли, степь не понравилась. Чабанская степь. Да и харч, видать, не тот. Сразу видно, что не нашего рода, чужого плода и заграничного корня. О, спаси мою душу! Да если бы я был помоложе, я бы их тут обоих избил. Чтобы знали, как удирать. А если бы вы от отары убежали? А скотина без воды позаливалась бы?!

Хейман. Проклятая степь…

II СЦЕНА

Комната завкома. Шум. Посетители. У стола женщина-мастер.

Председатель завкома. Тише, товарищи. Невозможно заниматься. Ни черта не поймешь. Тише.

Женщина-мастер. Говорю же тебе, что удрали с завода. Сама видела, как помчались по шпалам. Председатель. Пешком?

Женщина-мастер. Ну да. Вот так — ноги на плечи и готово. Левацкий загиб, да и только!

Председатель. Что им — поезда не было? Высокомерие одолевает?

Женщина. Разве у них распорядки в голове? Тот, младший, уж больно нервный — так и швыряется всем, а наш Хейман сегодня болен и на работу не вышел.

Председатель. Ну, а я — что могу я поделать? Это дело политическое. Пускай этим занимается партийное руководство. Пойди расскажи Венгерше.

Женщина выходит. В двери она сталкивается с Милли. Молодая девушка.

Женщина-мастер (кричит с порога). Вот тебе и Хейманова доченька! Осторожно с ней, она горяча как огонь!

Милли (на ломаном языке, нервно). Товарич председатель. Мой фатер Хейман нет. Нет гауз, нет фабрика.

Председатель. Гражданочка, ваш отец будет найден. Он пошел прогуляться.

Милли. Я хочу директор. Переводчик.

Председатель. Садитесь, пожалуйста. Я нас проинформирую.

Кто-то освобождает стул. Милли садится.

Председатель. Понимаете, они драпен-драпана домой. Бежали. Фюйт! Но мы их догоним! Понимаете?

Милли. Нихт понимат.

Председатель. Вот черт! Смотрите: ваш отец был болен… В доску… (Крутит пальцем у своего лба. Прикладывает руку к голове, изображает боль.)

Милли. Нихт понимат.

К столу подходит немец-рабочий, знающий язык. Говорит с немецким акцентом.

Рабочий. Разрешите, я расспрошу.

Председатель. Пожалуйста, расспрашивайте.

Рабочий. Фройляйн Хейман, президент заводского комитета спрашивает, не был ли ваш отец болен, когда выходил из дому?

Милли (оживленно). О да. У него была плохая температура. Я не разрешала ему идти на работу. Но он не послушал. Сказал, что боится за цех. Они ругались с Францем.

Рабочий. Она говорит, что у Хеймана была плохая температура, он был болен.

Милли. Франц потащил его на завод. Я говорила не делать зтого.

Председатель. Скажи ей, что президент завкома спрашивает, не доводится ли Франц родственником ей?

Рабочий потихоньку спрашивает. Милли отвечает.

Рабочий. Франц ее нареченный. Он честный специалист.

Председатель. Вот видишь, я так и думал. Ищи его теперь в степи!

Входят Венгер, директор, женщина-мастер. Венгер — коренастая, решительная пожилая работница. Директор (пиджак, белая рубашка, галстук). Идет солидно, ощущая важность своей должности.

Венгер (спокойно). Завком, я еду за беглецами. Мы пришли к выводу, что их нужно вернуть. Ничего не пойму. Это какая-то болезнь!

Председатель. Вот эта гражданочка говорит, что Хейман вышел из дому больным. Это его дочь.

Венгер (подходит к Милли, приветливо). Вы понимаете, товарищ, тут случилось недоразумение. Мы скоро все выясним и дадим вам знать. С вашим отцом не случится ничего плохого.

Рабочий переводит эти слова Милли.

Милли. Говори, ти директор?

Директор. Я директор.

Рабочий. Она просит послать машину, чтобы догнать.

Директор (в замешательстве). Придется на дрезине. Они пошли по шпалам.

Венгер (подчеркивает). Автомобиль не отремонтирован? Еще после той аварии? Не отремонтирован?

Директор качает толовой.

Венгер. Я еду на заводской дрезине. Ну, пошла!

Входит милиционер. К Венгер. Хватает ее за руку.

Милиционер. Вот где ты! Я в кабинет, а он пустой. Я — контужен. Я за себя не отвечаю!

Спокойная Венгер вспыхнула.

Венгер. Ну тебя к богу, товарищ милый! И людей не стыдишься! Я тебя в КК позову! Я думала: у тебя выходной день — ты хоть с ребенком дома побудешь. Куда ты ее дел?

Милиционер (тоном ниже). Отвел в детский сад. Осточертела мне уже такая жизнь. Либо себе, либо тебе жи ть разобью.

Женщина-мастер. А еще военный! Что она тебе — домашняя посуда, что ли?

Милиционер. Где она сегодня ночевала, а?

Женщина-мастер. У нас в эту ночь штурм был. Прорыв ликвидировали. А ты что подумал?

Венгер. Ну, хватит смешить людей. Пошли. Я тебе все-таки жена, чучело ты милицейское!

Пошли. Вслед — смех.

Женщина-мастер. Вместе на фронтах были. Там познакомились и сошлись. Вместе головы под пули подставляли. И любили друг друга. Ох, и ревнивый же он, как вулкан! Забыл, что у женщин теперь все права. Теперь женщина на гору революции идет, как герой!

Председатель. Прошу героев идти к их вулканам. Невозможно заниматься!

III СЦЕНА

Степь. Ветер. К деду и Хейману подходят трое. Сельские парни. Фуражки, кудри. Говорят мало, не спеша. Громко, потому что в степи. На одном из них — военная форма, это демобилизованный красноармеец. С ними Франц.

Франц. Тут лежит. Нужно нести. Я дам деньги.

Рудой (к деду). Доброго здоровья. Ну и бешеные же у вас псы!

Дед. Здравствуй, козаче. Возле меня не бойся!

Рудой. Откуда они здесь взялись?! Задержал нас и требует, чтобы мы немедля куда-то его несли.

Дед. Чужой крови люди. Им, вишь, степь не понравилась. Наша старая запорожская, казачья степь. Чужой крови.

Рудой (смеется). А класса? Тоже чужого? Бедного класса народ или богатого? Вы, дедушка, в Красной армии прицельно были? То-то и видно, что не были.

Дед. Не приняли меня. О-о, спаси мою душу! К самому Чахнову подходил. Запиши меня, говорю, — не записал. «Вы, говорит, стрелять не умеете». Из этой хлопушки? Да на кой леший она мне, ежели у меня будет сабля на боку? Не приняли, говорю, в армию.

Рудой (смеется). Это вы, дедушка, к чужим было попали. Возможно, это вовсе и не Махно был?

Дед. А кто их разберет! Я их всех за Махнова принимал. Я неграмотный.

Рудой. А хоругвь у них какая была? Красная или иная какая?

Дед. Мне было не до хоругви.

Ветер снова резко дует.

Франц. Мы немецкие специалисты. Мы бежим в Германию. Нас терроризировали. Нами пренебрегали. Не давали работать.

Рудой. Подождите, не так быстро. Вы бежите из допра?

Франц. Мы с завода. Там можно с ума сойти. Я потерял координаты! Я, как дикарь, бегу куда глаза глядя, по голой земле!

Хейман (бредит). Люди, на помощь! Меня положили на рельсы. Сейчас придет поезд. Развяжите. Камрады!

Франц. Он заболел. Я не могу сам справиться с «им. Его нужно вынести из этой степи.

Дед. Вот видишь: степь ему не по душе!

Рудой. А вы к дирекции обращались?

Франц. Директор послал к инженеру, а инженер послал ко всем чертям.

Рудой. Прицельно! А в заводской комитет?

Франц. Заводской комитет ничего не понимает. Пьет чистый спирт.

Дед. О-о спаси мою душу! Какое же еще понимание нужно?

Рудой (сурово). Вы в партийный комитет ходили?

Франц. Я — беспартийный. Я подчиняюсь администрации. Тем, кто платит мне.

Рудой. Партия есть авангард рабочего класса. Если вам не давали работать, вы не — имели права не пойти в партийный комитет.

Франц. Вы не смеете так разговаривать со мной! Я не разрешаю вам! Я — инженер высокой квалификации. Меня знают многие фирмы. Вы на меня орете, будто я что-нибудь украл. Я ничего не воровал! Кто вы такой?

Рудой. Вы меня об этом не спрашивали, когда звали на помощь.

Хлопцы. Пошли! Пускай себе удирают.

Рудой (твердо). Нет, ребятки, я ему еще отвечу. Я — демобилизованный красноармеец. А теперь иду на завод. И полагается мне знать, что это за люди здесь бродят по нашей степи. Согласно уставу полевой службы, я должен знать — чужие или свои это люди.

Франц (почти истерично). Я иностранный подданный! Я — подданный Германской республики! Меня давят ваши пустыни. О, я знаю! Вас послали догнать меня и убить в этой степи.

Хейман. Геноссен. Калориферы. Температура.

Рудой (обеспокоенно). Подождите. Мы идем прицельно на завод. Колхоз нас выделил. Вы нас тащите сюда, и мы выясняем факты. Где же убийство?

Франц (истерично). Молчите! На ваших руках — кровь! Где ваш револьвер? Стреляйте прямо в сердце! Я умру в этой проклятой степи, как мужчина. Я больше ничего не скажу!

Пауза. Ветер усиливается. Ревет.

Дед. Снова степь проклинает. О, спаси мою душу!

Рудой. Мы вот что сделаем. Прицельно мы оставим с вами деда, а сами пойдем и пришлем сюда санитарную карету, может, больного и трогать нельзя.

Дед. Чтобы я да сидел тут с ними? А ежели убьют? Я еще жить хочу.

Рудой. Посидите.

Дед. А дудки! У меня овцы.

Рудой. Дедушка, ведь это же международная политика!

Дед. А я пойду.

Ушел, напевая старческим дребезжащим голосом: „Вулиця гудё, де козак иде!“

Рудой. Вот тебе и махновец! Придется мне самому. А вы, хлопцы, катайте на завод. Тут уже недалеко. Придя на завод, сообщите в контору, что их спецы сидят здесь. Пускай приедут с врачом. Да побыстрей.

Хлопец. А ежели нам не поверят?

Рудой. Поверят. Это же международная политика! Идите прямо по рельсам. Во-он там, вдали, видите, стоит дрезина. Наверное, ремонтная бригада. Попросите, чтобы подвезли.

Хлопцы пошли, оглядываясь в сторону Рудого.

Франц. Вы отправили их, чтобы не было свидетелей?

Рудой молчит.

Мы честные специалисты. Разрешите нам идти на родину. Мы никакого вреда не причинили. Мы не можем больше вытерпеть.

Рудой. А почему бы вам не поехать поездом? Чистая постель, горячий чай — это вам не пешком ноги бить!

Франц. Вы же нас охраняете? Как татарин, встретились в степи.

Рудой. Чтобы вы не учинили никакой провокации. Я вам не верю, господин немец. Разве вы не можете удушить этого вашего камрада, чтобы самому бежать дальше? А нам тогда прицельно что прикажете делать с трупом иностранного специалиста в голой пустынной степи? Разве нам поверят тогда, что вы бежали не от смерти?

Франц (наклоняется к Хейману, садится возле него). Хейман, тут затеряешься как иголка. Как иголка. Только в библии — такая пустыня.

Рудой ходит, хмуро поглядывая в ту сторону, куда пошли хлопцы. Останавливается, всматривается. Свирепствует ветер. Позванивают рельсы. Влетает дрезина. На ней трое: Венгер и двое рабочих. Венгер сходит на землю, улыбается.

Венгер (спокойно). Ваши хлопцы хотели, чтобы я отвезла их на завод, по это лишнее, потому что именно ради этого я и ехала сюда. Доброго здоровья, товарищи.

Рудой. Здравствуйте.

Венгер. Доброго здоровья, товарищ Адер. Нам очень обидно, что вы к нам не обратились. Вы же знали к нам дорогу.

Франц. Вы хотите арестовать меня, мадам Венгер?

Венгер. До вашего бегства вы иначе обращались ко мне, товарищ Франц.

Франц. Тогда вы были секретарем партии, а сейчас вы приехали, чтобы забрать меня в тюрьму.

Венгер (улыбается). Вы ошибаетесь. Мы не будем вас задерживать. Но зачем же идти пешком? С больным Хейманом? Там на завод пришла его дочь, спрашивает, где он. Нельзя рисковать его жизнью.

Рудой. Очень прицельный спец. Говорил, что не давали ему работать. Удирают в Германию.

Венгер. Они бегут просто в степь. Я понимаю это, как отчаяние. Это истерика, товарищи. А может, и провокация. Я приехала вмешаться в это дело. Товарищ Адер, давайте возвратимся дрезиной назад, больного необходимо немедленно отправить в больницу. А сами вы затем поступите так, как вам угодно. Только нормальным путем.

Рудой. Он боится.

Франц (запальчиво). Я вас не боюсь! Я чужой подданный! Под этим проклятым небом вы чините насилие!

Венгер. Я хочу спасти жизнь человека. Жизнь честного специалиста.

Франц. Вы ругаетесь? Вы обвиняете меня в нечестности? А это честность, когда меня заставляют покрывать тупость ваших людей? Это — честность, когда меня толкают против моей профессиональной этики? У меня одна жизнь, и я не хочу ее позорить. Я приехал работать честно!

Венгер. Товарищ Адер, тут, в степи, без фактов, нам очень тяжело говорить. Для этого нужны компетентные люди, спокойные чувства. Мы вас выслушаем, и вы нас выслушаете, мы посоветуемся вместе — работать вам дальше или уезжать домой.

Франц (нервно). Поздно вы спохватились, Венгер. Я нервы себе вымотал с вашими людьми. Спать, зевать, портить машины — это они умеют. От инженера и до чернорабочего — ходят сонные и мечтают. Я еще в гимназии перестал мечтать. Я обвиняю ваших инженеров, ваших рабочих, я обвиняю вас — тут, в этой бешеной степи!.

Венгер. Я спокойно стою перед вашими обвинениями. Я готова их услышать, но в другом месте — на заводе, среди рабочих.

Франц. Я пройду ее насквозь — эту степь! Мне незачем возвращаться на завод. У меня было достаточно времени для разговоров.

Венгер. Мне кажется, что отец вашей невесты заслуживает большего внимания с вашей стороны. Он лежит без сознания, и я приехала спасти его.

Рудой. Товарищ специалист, я, возможно, малость погорячился. Я не знал, что вы такой нервный. Мы привыкли по-простому: рубить все в глаза — и ладно.

Франц (через силу). Я подчиняюсь неизбежности. Вы должны дать мне слово…

Венгер. Вы как ребенок, товарищ Адер! Вы хотите пешком дойти до узловой станции! Заводская железная дорога вам не нравится? Вы боитесь рабочих? Вы сразу так и говорите.

Франц (устало). Мне очень тяжело, Венгер…

Венгер (высоким голосом). А нам не тяжело от вашего поступка?! Мы забираем больного с собой, а вы поступайте, как знаете…

Хейман стонет.

Венгер. Вот!

С дрезины соскакивает рабочий. Энергично подходят к больному, несут к дрезине. Франц, не слеша, трогается за ними. Свирепствует ветер.

IV СЦЕНА

Сборочный цех паровозостроительного завода. Под паровозом — несколько людей. Паровоз еще голый, без колес, стоит над канавой, как это делается на заводах. Возле паровоза бригадиры — Седой и Гвардия. Седой — в железных окулярах, низенький. Гвардия — высокий, худощавый. Виден угол станка, за которым работает рабочий в матроске. Мостовой кран подвозит детали. Работают точно, быстро, весело. Грохочет цех.

Седой (работает). Вчера я пересадил свою пальму. Ту, которую в прошлом году привез из Сухуми. Когда был в доме отдыха. Называется „Кентия Кентербери“. Происходит с острова лорда Говей в Великом, или Тихом, океане. Вот красота!

Гвардия (вылезает из-под паровоза). А землю какую она любит?

Седой. Обыкновенную! Только чтобы не пересушивать и несильно поливать. Немного солнца.

Гвардия. А листики длинные?

Седой. Дюймов на восемь. Красота!

Гвардия. Я, брат, свои китайские розы давно пересадил. Землю составил, как в аптеке. И ношусь с ними, чтобы они подольше были на солнце. Приятное растение. Особенно тот куст, который цветет красным, как огонь, цветом.

Кран подвозит детали.

Седой (лезет под паровоз). Я — когда-то — в молодости — рыбой — занимался. — Часами — сидел — возле — аквариума. — Вот — красота — была.

Подходит рабочий в матроске.

Рабочий. Граждане ударники, паровоз замерзнет от вашей работы.

Гвардия. А ты почему ушел от станка? Мало тебе брака?

Рабочий. У меня автомат. Загнал стружку и гуляй.

Гвардия. А брак в землю прячь?

Рабочий. Не бойся. Я ударник лучше тебя. Ты еще никакого премия не имеешь, а мой портрет уже в газете.

Седой (из-под паровоза). Газета выдержала?

Гвардия. Ну, иди уж к станку, ударник! А то снова положишь резец точить да деталь закапывать.

Рабочий. Ты не задирайся. Я настоящий ударник, значит должен и за вами следить. Ударная работа у вас, стариков? Один только смрад.

Гвардия (спокойно). Высказался? Теперь иди работай. Выполняй, как мы, старики, план. Только бракованных деталей в землю не закапывай.

Рабочий вдруг побежал к станку.

Седой (работает ключом). Молодой. Угомонится. А мы девятьсот пятый год еще знаем. Помнишь, как мы дробовики налаживали? А потом ковали железные ежи, чтобы бросать под ноги казачьим коням? Кони бесятся, падают. Красота! Молодой! Угомонится…

Гвардия. Такого угомонишь! Это тебе не „Кентербери“! Тут я с тобой совершенно не согласен!

Седой. А в чем ты со мной согласен?

Гвардия. В цветах — да. А тут — нет. Потому как для нового завода — нужно и людей обновлять! Сто раз тебе говорил!

Седой. А наш завод тебе не годится? Тебе — чтобы до самого бога? На кнопочках? Сюда-туда, руки в брюки и — посвистывай?

Гвардия. Чтоб ты знал! Нужно новый поставить. Баста!

Седой. Покупать ли, новый ли ставить — один черт!

Гвардия. Один — да не один! Нужно разобраться!

Проходит заводской инженер. Останавливается. Смотрит.

Гвардия. Тут, Иван Павлович, детали плохо подгоняются. Нужно добиваться, чтобы шлифовали хорошо.

Иван Павлович. Ладно, скажу. План сегодня выполните? Тяжело без реконструкции.

Седой. Нелегко.

Гвардия. Слыхали мы, что наш трест целый завод за границей покупает. Перевезет и поставит вместо нашего. Это правда?

Иван Павлович. Разговоры. Это немец распространил. Вот будет заводское совещание, мы заслушаем доклад треста о реконструкции завода, внесем свои предложения, тогда все и выяснится.

Седой. А вы, Иван Павлович, за какую программу?

Иван Павлович. Я за реконструкцию. Покупать целый завод!

Седой. Правильно!

Гвардия. А немец — наоборот.

Иван Павлович. Поменьше бы слушали этих авантюристов, так лучше было бы. Вы думаете, он заболел? Подхватил Хеймана и бежал с завода. Пошли-побежали в степь, как гимназисты.

Седой (мечтательно). Сейчас как раз в степи дрофы, как профессора, ходят…

Гвардия. Подожди, дружище, тут не охота. Как это так — побежали в степь?

Иван Павлович. Домой пешком пошли.

Гвардия (нерешительно). Может, это у них спорт?

Иван Павлович. Какой там спорт! Товарищ Венгер сама поехала за ними.

Седой. Таки задели их за живое.

Иван Павлович. Да. Вот и верь им после этого.

Ушел. Рабочие посмотрели друг на друга. Продолжают разговор, работая.

Гвардия. Вот будет работа для зубов! Чтобы и зубы не выкрошились! Франц такой горячий, что слова спокойно не скажет. Швырнуть инструмент, напугать до костей, — разве трест его защитит?

Седой. Тоже мне защита! Не верю трестам. Обманывают нашего брата.

Гвардия. Так мы же хозяева! Что скажем, то и сделают.

Седой. Мы хозяева, мы и рабочие. Все вместе. А они приказчики. Вот они и обманывают: нас — хозяев, перед нами — рабочими, и нас — рабочих, перед нами — хозяевами. Красота!

Гвардия. Ничего не пойму. А дело же идет по нашим рельсам?

Седой. Не очень-то и по нашим! Завод хотят купить! Уже наш им не годится!

Гвардия. А не годен он. Об этом все знают.

Седой. Мы ого своими руками отогрели после революции.

Гвардия. А паровозы нужны для социализма?

Седой. Мы даем паровозы! Изо всех сил стараемся!

Гвардия. Паровозы? Разве „0-5-0“ — паровоз?

Содой. По и не верблюд!

Гвардия. Плохой паровоз. И мало мы их выпускаем. Нужно продать завод к чертовой матери!

Седой. Завод продать? Нашу кровь и нашу душу?

Гвардия. Кровь нам не нужна — паровозы давай!

Седой. И привезти из-за границы чужой завод? Да он тебе немецким языком заговорит.

Гвардия. Не привозить. Нужен новый завод. Чтобы дать полную норму паровозу и — баста.

Седой. Ты, выходит, умнее немца?

Гвардия. Немец свое защищает, а я — свое. Он продает старый завод, а я за новый голосую!

Седой. По-глупому голосуешь.

Гвардия. Ия глотку буду грызть, чтобы не покупали за границей завод!

Седой. Ты в степи побегай, как немец! Может, остынешь…

Гвардия. Я от белых не бегал! А тут — мой самый высокий голос!

Седой. Большевистский завод в яму закапываешь?

Гвардия. И закопаю, ежели новый будет.

Седой. В гроб, значит? Завод в гроб? Принесут тебе, значит, гроб, а ты завод в него и положишь? Так, что ли? Гроб тебе нужен?

Четверо фабзайчат несут через весь цех деревянный гроб. Несут медленно и мрачно. Подносят его к рабочему в матроске и ставят на землю. Снимают крышку, достают оттуда плакат.

„В ЗЕМЛЮ БРАКОВАННЫХ ДЕТАЛЕЙ НЕ ПРЯЧЬ,

А СЮДА ИХ ВСЕ СКЛАДЫВАЙ,

И САМ НА НИХ СВЕРХУ ЛОЖИСЬ!“

Седой. Красота!

2

V СЦЕНА

Внутри бывшей церкви. Рабочая столовая. Вместо алтаря — сцена. Невысокий занавес. Плакаты. Столы. Деревянные скамейки. Висит паникадило, украшенное красными флажками. Надпись: „Хотя это уже и не церковь, но головные уборы во время обеда снимайте“. Заканчивает обед первая смена. Вместе с другими обедают Венгер, Рудой и председатель завкома. Хрипящий репродуктор передаст какой-то концерт.

Рудой (галантно. Венгер ему нравится). Я тебе говорю, дорогая товарищ Венгер, что мы засеяли всю выделенную площадь. И так мне кажется, что они прицельно не управятся сами убрать. Вот какая вещь.

Венгер. Нужно, чтобы известили заблаговременно. Мы им пришлем бригаду на помощь. Проследи за этим сам, товарищ.

Рудой. Я-то прослежу для нашего колхоза, только как ты рабочих будешь отрывать от работы, товарищ Вера?

Венгер. И не буду отрывать. Помогать поедет бригада добровольцев. Свой тарифный отпуск они отдадут на смычку с колхозниками. И отдохнут там, в степи, на солнце, на новой работе.

Рабочий (рядом). Разве у крестьянина работа легче, что там можно еще и отдохнуть? Крестьянская работа — каторга.

Венгер (улыбается). Верно, что тяжелая. А наши товарищи облегчат ее. Отремонтируют колхозникам машины, помогут им лучше организовать труд, — организация — это уже тебе половина дела, — усилят колхозный культурный фронт, наладят тесную личную связь — многое предстоит им сделать. Нужно работать по-пролетарски, товарищ.

Председатель завкома. Вот куда бы я с охотой поехал. Ну их ко всем чертям, эти завкомовские дела! Пускай на моем месте посидит кто помоложе.

Венгер. Снова за свое! Ты так и выговор заработаешь.

Председатель завкома. Лучше выговор, чем такая морока.

Входит директор завода. Садится возле Венгер.

Рудой (встает). Здравствуйте, товарищ директор. Председатель завкома (к Венгер). Вот тебе и весь заводской треугольник: я, ты да он. Последний раз прошу вас — отпустите меня на производство. Что я вам — народный заседатель, чтобы сидеть в завкоме? Я теряю квалификацию!

Директор (степенно). Хорошо, я подумаю. Может быть, что-нибудь сделаем.

Венгер (посмотрела искоса, будто в шутку). Директор, а о тебе ходят плохие слухи.

Директор. Какие?

Венгер. Потом скажу.

Тем временем радио выключают, я на сцене происходит представление местного заводского Темафора (театр малых форм). Рабочие, сидевшие спиной к сцене, поворачиваются с тарелками в руках.

Конферанс (перед занавесом).

Товарищи ударницы и ударники!

Слесаря, кузнецы и литейщики!

Токари, котельщики и электросварщики!

Приятного вам аппетита! (Кланяется, поет.)

Наш Темафор, вперед лети,

В коммуне остановка! (Умолкает.)

За занавесом заканчивают:

Конферанс. Вот и познакомились! (Поет.)

Занавес раздвигается. Пантомима. Сидит председатель завкома (грим). Опечален. Входит жена рабочего. В руках у нее плакат — „ЗАЯВЛЕНИЕ“. Председатель показывает ей плакат — „ХОЧУ НА ПРОИЗВОДСТВО“. Женщина в испуге убегает. Входит секретарь с плакатом: „КОЛЛЕКТИВНОЕ СОГЛАШЕНИЕ“. Председатель и ему показывает тот же плакат. Входит осоавиахимовец в противогазе. В руках у него плакат — „ОСОАВИАХИМ“. Председатель лезет под стол, показывает оттуда свой плакат. Занавес. Рабочие смеются.

Конферанс.

Директор хочет встать и выйти.

Венгер (тихо, решительно). Не строй из себя гнилого интеллигента. Сиди.

Занавес раздвигается. Пантомима. Директор важно ходит по комнате. Садится. Берет телефонную трубку. Говорит. Плакат — „АВТО“. Входит секретарь. Директор показывает плакат — „НЕ МЕШАЙТЕ“. Входит секретарша. Плакат ей навстречу: „МИЛАЯ“. Садятся рядом на стул, словно едут в авто. Она показывает рукой — „АХ, ЗАЯЦ!“ Он — „МИЛАЯ, ДОГОНЮ“. Падают со стула. Занавес. Рабочие смеются. Стучат ложками о тарелки.

Венгер (директору). Именно об этом я тебе и хотела сказать.

Директор стиснул зубы.

Конферанс.

Занавес раздвигается. Пантомима. Рабочий Петя. Машет кулаками на иностранного специалиста. И ругается. За его спиной вырастает дом: после каждого ругательства — новый этаж. Многоэтажная ругань. Петя достает из-за пазухи бутылку, выбивает ладонью пробку, пьет, прячет пустую бутылку под станок. Занавес. Рабочие смеются. Выкрикивают.

Конферанс.

Занавес раздвигается. Выходят Темафоровки, неся в руках модель завода. Гудит гудок. Рабочие торопливо начинают выходить.

Темафоровки (поют).

Куплет повторяется дважды. Идут, пританцовывая, за занавес.

Занавес.

Председатель завкома (кричит). Товарищи, кого выделили со второй смены на совещание, оставайтесь! Скоро начнем!

Некоторое время в столовой почти никого нет. Начинают входить рабочие и работницы других смен. Одни в рабочей одежде — прямо на работу, другие — в чистой. Рудой отходит к „треугольнику“.

Директор. Выброшу с завода одного, другого, так будут знать, как дискредитировать единоначалие! Слишком много себе позволяют!

Председатель завкома (шутит). Ох, братишка, нагрянет контрольная комиссия!

Венгер. Знаешь, что мне сказали в кузнечном цехе? „Давайте, говорят, нам его обратно. Пускай еще в цехе поучится. Мы ему автомобиль не для того давали, чтобы он на нем за зайцами гонялся!“ Вот как говорят массы, а ты — „выброшу!“

Директор. Что же мне — поддабриваться к каждому? Чтобы не прогнали с директорства? Я управляю целым заводом, и для меня дела важнее всяких разговоров. Да я завтра, ежели захочу, и в тресте сидеть буду!

Венгер. На охоту ездил на автомобиле?

Директор. Ну, ездил.

Венгер. По пахоте за зайцами гонялся? Это, по-твоему, дело? Или единоначалие?

Председатель завкома. Да хватит вам. Ну, поломал машину, ну, исправим.

Венгер. Если бы это поломал спец. А директор-рабочий, да еще с этого же завода; здесь, знаешь, принципиальное дело.

Директор. Я знаю, что мне в КК говорить. Это мое дело.

Венгер. А дискредитация директора рабочего и партийца, это чье дело?

Директор. Театралов, которые тут выступали.

Венгер. Разве? А я думала, что твое.

Председатель завкома. Да хватит вам. Ближе к делу. Что говорят инженеры?

Директор (после паузы). Не понимаю я. Иван Павлович — мой помощник — против покупки завода. Трестовский инженер убеждает, что нужно купить.

Венгер. Так, значит, дело с покупкой завода все-таки стоит?

Директор. Трест выдвинул такое предложение. Вместо реконструкции.

Венгер. А наши инженеры?

Директор. Не поймешь. Каждый по-своему.

Венгер. Значит, дело серьезное. Будем, товарищи, сегодня внимательными втройне. Чтобы нам чего-нибудь не прозевать. Нужно самим доискиваться правды.

Председатель завкома. Ежели поставить у нас заграничный заводик, дак мы сразу же прямо в социализме будем!

Венгер. Говорю, дело серьезное, товарищи. На каждом, самом маленьком участке промышленности нужно заботиться об интересах пролетарского государства.

Входит милиционер. Медленно и нерешительно. Становится в сторонке.

Милиционер. Вера, иди сюда.

Венгер. Ну, чего тебе?

Милиционер. Дело есть. Иди сюда.

Венгер (подходит, ласково). Ревновать пришел? Вот чудила!

Милиционер (тихо). Знаешь, я был на дежурстве, а потом случайно забежал в детский садик, и там…

Венгер (заволновалась). Что такое? Говори скорее!

Милиционер. Наша Майка заболела.

Венгер. Что с ней? Где она сейчас?

Милиционер. Температура. Горит. Плачет.

Венгнер (обеспокоенно). Вот волынка. Врача позвал?

Милиционер. Ты будешь сердиться, по я…

Венгер. Что — ты?

Милиционер. Я схватил ее на руки и принес в заводскую больницу.

Венгер. Она в сознании?

Милиционер. Положили ее. Лежит. Зовет маму.

Венгер. А у меня как назло сейчас собрание.

Милиционер. Горит. И плачет. Где мама, спрашивает.

Венгер. Бедная Майка. Что же мне делать?

Милиционер. Она плачет.

Венгер (подлетает к директору и председателю завкома). Слушайте, товарищи, я бегу в больницу. Задержите на пятнадцать минут начало собрания. Я сейчас. Верите, сердце облилось кровью…

Председатель завкома. Кто там, в больнице?

Венгер. Ребенок мой. Словно камень кто положил на сердце. Маечка моя маленькая… (Остановилась.)

Директор. Оно бы и неприлично бежать с собрания. Что, она тому ребенку поможет? На каждом участке нужно беспокоиться об интересах пролетарского государства.

Председатель завкома. Попробуй родить ребенка, а потом будешь говорить. Она и мать не хуже, чем секретарь. Люблю Венгершу за это. А на собрание она успеет.

Директор. Я не согласен. Кто она — мать или секретарь в первую очередь?

Венгер побежала. За нею милиционер.

Председатель завкома. В первую очередь она — Венгерша!

VI СЦЕНА

Скамья возле заводской больницы. На скамье Милли и Франц.

Милли. Вы сегодня не на работе, Франц?

Франц. Не на работе, Милли. Навестил вашего отца. С вами на солнце посижу. Солнце весеннее, мглистое. Словно мы на Ванзее приехали. Плещет вода, гуси летят высоко, незаметно. Немецкая весна, да и все тут.

Милли. А вчера был ветер, Франц! У нас не бывает таких ветров.

Франц. Тут еще Азия, Милли. По степи ходят аравийские пастухи. Словно степные пираты, блуждают люди. Украиной называется эта земля, и вовсе нет Гоголя. Помните, „Тарас Бульба“? А тут из пустыни встает мировая индустрия.

Милли. Вы, как поэт, Франц. Я думала, вы уже бросили поэзию.

Франц (неохотно). Разве это поэзия? Это дикая стихия. Такой ветер никаким стихом не перекричишь. Сюда нужны гудки, морские сирены, пушечные выстрелы. Проклятая степь.

Милли. У вас были нежные сонеты… Немецкие сонеты.

Франц. Глупости. Я инженер, Милли. Я приехал сюда завоевателем, конквистадором. Мне нет дела до идей — я практик. И я буду строить хотя бы и коммунизм — если он будет создаваться с заводов!

Милли. А у коммунистов есть любовь? Мне говорили, что у них лотерея.

Франц. Вы, Милли, ребенок! Какое вам до них дело! Вы — немецкая девушка…

Милли. А если вы будете строить коммунизм и станете коммунистом? И не будете знать меня? А будете знать лотерею?

Франц (привлекает Милли к себе). Я буду строить коммунизм, но я останусь вашим Францем.

Милли (отодвигается). Вы забыли, что было вчера. Вы не взяли меня с собой, когда бежали!

Франц. В страшную пустыню?! Там песок и ветер. Меня вдруг охватили сомнения.

Милли. Немецкая девушка всегда должна быть возле своего нареченного.

Франц. Но ведь там было так опасно! Я не мог рисковать вашей жизнью.

Пауза. Милли пытается собраться с мыслями.

Милли. Гофман пишет, что нельзя рисковать только любовью. А жизнью моего отца вы ведь рисковали?

Франц. Длинная, бесконечная дорога. Степь. Пастухи, которые ходят, словно апостолы, возле отар. Вы бы почувствовали страшное отчаяние. Вас жгло бы солнце и швырял на землю ветер. Вас бы мучила жажда.

В больницу пробегают Венгер и милиционер.

Милли. Но я была бы с вами, Франц.

Франц. А смерть, Милли?

Милли. Я боюсь только лотереи. Вы вытащите другой номер, не меня.

Франц (прижимает). Чего же вы гневаетесь, Милли?

Милли (отодвигается). Вы не взяли меня с собой. Я хотела быть немецкой девушкой.

Франц. Вы и так немецкая девушка. Поцелуйте меня — мне уже нужно идти на собрание.

Милли (заставляет себя говорить спокойно). Так вот она — ваша любовь?! Собрание, дела. Лотерея?!

Франц. Вы смешная, Милли. Я — инженер, я — мужчина. Я не могу объяснять вам свои дела. Вы не поймете их… Что вы мне ответите, если я вам скажу, что честность может выглядеть в степи, как преступление?

Милли (встает, громко). Ваши дела меня не касаются! Я оставляю их вам! Я — смешная? А вы недостойны немецкой девушки. Вы — трус! Вы бежали от меля, потому что совершили какой-то непристойный поступок! Прочь! Я вас не знаю!

Франц вскочил на ноги. Протянул руку к Милли, но она замахала руками.

Франц (оторопев). Подождите… Минуточку… Я же люблю вас, Милли…

Милли. Прочь от меня!

Франц медленно отходит, Милли падает на скамью и начинает плакать.

Милли (сквозь слезы). Бы еще меня не знаете, Я вас застрелю и не заплачу…

Плачет. Из больницы выходит взволнованная Венгер.

Венгер. Вот тебе и на! Чего это вы плачете?

Милли. Нихт любит… Лотерея…

Венгер. Ну и леший с ним! Пошли со мной. Успокойтесь.

Милли. Нихт понимат…

Венгер. Дьявол ему в печенки, вот что! Пошли со мной. Никогда я не поверю, чтобы две женщины да не поняли друг друга. Да еще и в наших таки делах.

Милли (плачет), Нихт понимат.

Венгер. Ничего, поймете. Я вот была у нос гели моей Майки. Жар. Температура, плачет, бедная. Узнала меня и начала жаловаться. Такая беспомощная, доверчивая. Верите, даже заплакать хотелось. Пошли.

Милли поднялась. Пошли. Дальнейший разговор — в движении.

Венгер. Моя Майка — необыкновенный ребенок. Когда я прихожу, бывало, с работы, она садится ко мне на руки и рассказывает новости. Язык у нее, конечно, детский.

Милли (жалобно). Нихт понимат.

Венгер. Я ее тоже не совсем понимаю. Отец — тот лучше ее знает. Он больше бывает с нею. Нужно вот не затянуть собрание и снова к ней побежать.

Милли. Нихт понимат.

VII СЦЕНА

Церковь-столовая. Людей уже собралось порядочно. Входят Седой и Гвардия. Продолжают разговор.

Гвардия.…города всегда будут городами. Никто не собирается их разрушать.

Подходят к директору и председателю завкома.

Седой. Я не говорю, что диктатура пролетариата разрушит города. Мне подумалось вот: сколько есть дармоедов в наших городах. Живут и… живут… И ни к какому классу, говорят себе, не принадлежат. Потом я подумал, что много наших городов развалится и погибнет. Красота!

Директор. Что это ты выдумал?

Седой. А то, что будут города возле групп больших заводов или там, где столицы республик. Остальные города постепенно развалятся. Это диалектика.

Гвардия. Это вы на лекциях прорабатываете?

Седой. Лектор объяснял нам о том, откуда пошли города. Выходит — все из экономики. Ну, а теперь экономика другая, вот и соображай сам.

Председатель завкома. Ты бы пояснил нам подробнее.

Седой. Это я шел так и подумал: что будет с теми городами, которые не являются промышленными центрами и столицами? И надумал: „Города были центрами торговли“. Были? Факт! „Ремесленные центры“. Были? Факт! „Крепости от врагов“. Были? Тоже факт! „Резиденции князей“. Были? Безусловно, факт. Теперь нет ни одного, ни другого, ни третьего, ни десятого факта. Эти города разваливаются. Красота?

Гвардия. Говорили мы с ним о голубях, говорили о цветах, а теперь на города съехали!

Председатель завкома. И поедем дальше. Уже порядочно народа собралось. Не послать ли за инженерами?

Директор. Иван Павлович сейчас будет. Он просматривает сводку по заводу для газеты.

Гвардия. Тем временем будем начинать. Завком, это твое дело.

Председатель завкома. Нужно бы Венгершу подождать.

Директор. Нечего нюни разводить. Да пусть у меня сейчас сто отцов умирает, а я собрание не брошу и к ним не поеду.

Гвардия. Ты у нас гвоздь. А куда она девалась?

Председатель завкома. Побежала к своей больной дочери. Сказала, что сейчас будет.

Гвардия. Дети — это цветы нашей жизни. Привередливое растение! Привередливее, чем мои китайские розы.

Седой (смеется). И чем „кентия кентербери“!

Гвардия. Но, впрочем, начнем, А там, смотришь, и мать больного цветка придет. Она всегда в курсе дела.

Председатель завкома отодвигает один стол в сторону. Стучит карандашом.

Председатель завкома. Товарищи, разрешите начать работу.

Все не спеша рассаживаются. Присутствует около 50 человек. Это актив завода: мастера, ударники, начальники цехов.

Для ведения собрания нужно избрать президиум. Завком предлагает такие кандидатуры: председателем — вот этого юношу…

Показывает на Седого. Все аплодируют, восклицания: „Согласны!“

…а секретарем — бывшего красноармейца и подшефного колхозника, а ныне нашего таки рабочего — вот этого товарища.

Показывает на Рудого. Аплодисменты.

Кто против? Нет. Президиум, займите свои места.

Гвардия. Я предлагаю еще одного члена президиума — представителя от комсомола, товарища инженера с электросварочного цеха.

Председатель завкома. Кто против? Нет. Занимайте места.

Президиум садится к столу. Третьим — молодой инженер. В это время заходят Иван Павлович и инженер из треста. Окуляры. Надменность. Сигара.

Седой. Начнем, товарищи. На повестке дня два вопроса: доклад трестовского инженера о плане реконструкции нашего завода и второй вопрос — бегство с завода двух иностранных специалистов.

Председатель завкома. Предлагаю перенести вопрос в текущие дела.

Седой. Возражения есть? Переносим. Докладчика ограничивать во времени не будем, а товарищей, которые будут выступать по докладу, мы попросим говорить короче. Слово предоставляется представителю треста.

Инженер (выходит, бросает на стол портфель, достает бумаги, раскладывает их. Картавит). Э-э, я должен доложить вам о тех мероприятиях, которые мы, то есть наш трест, предполагаем осуществить на вашем паровозостроительном заводе имени Октябрьской революции. Реконструкция промышленности требует от инженерно-технического персонала и от рабочих напрячь все силы. Вредители хотели затормозить победоносное движение социализма в России…

Голос. В Союзе Советских Республик…

Инженер. Э-э, простите, я забыл, что вы живете на Украине.

Голос. В Союзе Советских Республик.

Седой. Не мешайте докладчику.

Инженер. Наш Союз Советских Республик обладает неограниченными возможностями для строительства индустрии. Но мы еще не овладели передовой техникой. „Техника в период реконструкции решает все“, как сказал товарищ Сталин. И мы, то есть наш трест, согласно гигантскому пятилетнему плану строительства промышленности и коллективного сельского хозяйства, наметили целый ряд мероприятий, при помощи которых мы поднимем на небывалую высоту продуктивность заводов нашего треста. Мы дадим большевистскому транспорту быстрых и сильных железных коней. Мы поведем страну в будущий социализм. „Призрак бродит по Европе“, как сказал Карл Маркс.

Голос (тихо, воспользовавшись паузой). Тетю свою будешь агитировать.

Седой (спокойно). Товарищ тетя, помолчите.

Голос второй (тихо). Пускай цифры шпарит. У нас производственное совещание. Нас агитировать нечего.

Инженер (достает сигару, убедительно). Цифры просмотрит компетентная комиссия. Я буду здесь докладывать лишь в общих чертах. Если кого-нибудь заинтересует конкретная вещь специального порядка — пускай задает вопрос после доклада.

Голос (добродушно). Ну, валян.

Директор (просит слова). Товарищи, давайте не прерывать доклад товарища инженера. Мы должны приветливее принимать человека, который пришел к нам с дорогой душой.

Аплодисменты.

Голос. Больно интеллигентный он. Как вьюн.

Входят Венгер и Милли. Венгер обняла Милли, так они и идут. Садятся рядом.

Инженер (словно бы ничего не услышав). Ну так вот. Я хотел сказать несколько слов о вашем заводе. Вы сами знаете, как трудно на нем выполнять план выпуска паровозов. Мне не нужно говорить вам об изношенности станков, о нерациональном планировании цехов, о недостатке заводского транспорта и плохих условиях труда рабочих. В плане стоит реконструкция, которая даст возможность повысить продуктивность завода. Что даст такая реконструкция? Выпуск паровозов на вашем заводе будет доведен до трехсот-трехсот десяти штук в год.

Голос (удивленно). Почти каждый день по паровозу? Целых триста штук?

Входит Франц. Рабочие загудели. Франц подходит к задней скамейке, садится.

Инженер (после паузы). Но мы, то есть трест, нашли еще один способ реконструкции завода. Собственно, не реконструкции, а полного обновления. Стоимость этого способа точно такая же, как и первого. Зато эффект огромный. Мы будем иметь тогда не 300 паровозов, а минимум 350 штук. Каждый день из сборочного цеха будет выезжать паровоз.

Голоса:

— Какая красота!

— На сто процентов!

— Ну, ну!

— Только машинистов давай, чтобы ручки крутили!

Гвардия (не выдержал). И что же вы предлагаете?

Женщина-мастер. Какой такой способ? Не левацкий ли это загиб?

Инженер (высокомерно улыбается). Видите ли, это очень интересный способ. Бывает так, что покупается дом. Но с условием освободить место, на котором он стоит. Трах-бах…

С грохотом в дверь влетает девушка. Бежит, наталкиваясь на столы, к президиуму. И там останавливается. Тревога.

Седой. В чем дело? Кто вы такая?

Девушка (заикается). Тут вы ппоссыллали за пперреводчиком? Сс неммецкого яззыка. Я ппереводчица.

Седой. Тю, напугала. Садись, переводчица.

Переводчица села. Увидела Милли, перешла к ней.

Инженер (слегка картавит). Я говорю: вдруг дом исчезает. Куда он девается? Его перевезли на другое место.

Голоса. Ну?

Инженер (громко). Трест решил купить за границей целый паровозостроительный завод, как говорят, на ходу и перевезти его сюда. Поставить на месте старого. При помощи немецких инструкторов овладеть им. Выпускать триста пятьдесят паровозов в год.

Длинная пауза. Начинается шум. Совещание переваривает предложение.

Венгер (спокойно). Давайте, товарищи, без волынки. Нам предлагают купить целый завод! Не какой-нибудь станок или трактор, а завод. Купить целый завод! Давайте осмыслим это и выслушаем детали, чтобы все было ясно.

Женщина-мастер (в отчаянии). Это — не левацкий загиб?!

Седой (к инженеру). Будьте любезны, просим продолжать.

Инженер. Мы будем покупать то, что можно будет перевезти. Разное там оборудование, станки, заводские чертежи, технику. Акционерное общество, которое предлагает нам завод, напугано экономическим кризисом и отдаст его почти даром — вместе с инструкторами.

Гвардия. У меня есть вопрос.

Седой. Пускай товарищ инженер закончит доклад, тогда.

Инженер. Я уже закончил. Я думаю, что будет целесообразнее, если я расширю его, отвечая на вопросы.

Гвардия. Во-первых, меня интересует такая штука — какими деньгами мы будем платить за завод? Валютой?

Инженер. Червонцы ведь там не ходят!

Гвардия. И, во-вторых, меня интересует, берем ли мы подписку с акционерного общества паровозостроительных заводов в том, что оно не будет строить за паше золото новый, лучший завод?

Седой. Кто же тебе ответит на такой вопрос?

Гвардия. И, в-третьих, меня интересует для смеха, будут ли во время перевозки обновлены станки — хотя бы так, как у нас обновляли когда-то иконы? Или так и доедут к нам старые?

Голос (в восторге). Вот язык — как бритва!

Инженер. Завод там новый. Станки исправные.

Седой. Что же ты, дружище, предлагаешь? В гроб наш завод?

Гвардия. Транспорт социализма нуждается в паровозах. Прежде всего — социалистические темпы! Опередить капиталистические страны. Мы били их в гражданскую войну. Мы будем бить их техникой! Для этого нужно бить в капсуль! Капсуль у нас — это завод, который вырабатывал бы не триста паровозов в год и не триста пятьдесят, а тысячу паровозов. И вся недолга!

Поднимается шум. Задет больной вопрос для заводского актива.

Голоса:

— Правильно!

— Дело говоришь!

— Левый загибщик!

— Ему тысячу подай!

— Какой умный!

— А деньги где возьмешь?

Седой. Дисциплинка, товарищи! Просите слова и говорите, а не кричите без толку!

Иван Павлович. Я считал бы необходимым, чтобы выступил товарищ директор завода.

Седой. А вы сами?

Иван Павлович. Я потом…

Директор. Хорошо, я скажу. (Пауза.) На мой взгляд, трест правильно сделал… (пауза) прислав нам товарища инженера для информации… (Пауза.) Я думаю, что покупать завод не следует.

Венгер внимательно досмотрела на директора. Инженер из треста улыбнулся. Гвардия замер.

Иван Павлович, мой помощник, толковый и преданный нам инженер. Он против покупки. А кто же из нас знает так наше дело, как он? Видно, и заграничные заводы знает все наперечет.

Голоса:

— Ну да!

— Конечно!

— В самом деле!

Директор. Кому, бишь, наш завод принадлежал до революции — бельгийцам или немцам?

Гвардия (мрачно). Немцам. Одному немецкому горбаню.

Директор. Я думаю, что лучше всего было бы купить за границей кое-что из нового оборудования, переоборудовать цеха, перестроить завод, повысить квалификацию отдельных рабочих, в частности литейщиков, и надежно, точно, без задержки выпускать себе триста паровозов в год. В облака легко залететь, но падать оттуда больно, товарищи.

Аплодисменты.

Иван Павлович. Правильно говорит бригадир Гвардия. Оно, конечно, триста паровозов в год мало. Тысяча паровозов лучше, а если бы десять тысяч, то было бы и совсем хорошо. Но ведь мы не прожектеры, мы — практики! Зачем нам залазить в облака, как говорит товарищ директор? Ведь паровоз — не аэроплан? Я — главный инженер завода. Я знаю каждого нашего рабочего, как самого себя. Я — прежде всего практик, и только практик…

Гвардия (тихо). Меньшевики тоже были практики.

Иван Павлович. Я меньшевиком не был. А завод наш знаю и рабочих наших знаю. Я вам ручаюсь, что половина заграничных станков будет испорчена на второй же день! Одними только прогулами мы сведем продуктивность немецких машин до уровня наших изношенных „калош“!

Молодой инженер (из президиума). Прогульщиков мы закопаем в землю!

Иван Павлович. Уважаемый мой коллега выражается очень категорически. Но от выражении нам не станет легче. Я предлагаю отказаться от покупки, постепенно поднять продуктивность нашего старого завода, учить рабочих, постепенно допускать их к зарубежным машинам и только после этого ставить вопрос о покупке заграничного завода, товарищи.

Молодой инженер (с места). А вы не думали над тем, что на отсталой технике — и сознание будет отставать?

Иван Павлович молча садится на место.

Рабочий в матроске. Мы, молодежь, одобряем деятельность треста… Завод обязательно нужно купить!

Молодой инженер. За себя говори, а молодежь сама может сказать!

Рабочий в матроске. Товарищи, мы отобрали у своих капиталистов фабрики и заводы. Теперь мы отбираем эти заводы у заграничных капиталистов.

Женщина-мастер. Покупаем за валюту, сынок!

Рабочий в матроске. Мы перевезем к себе всю индустрию. Машины станут работать у нас, в свободной пролетарской стране.

Восторг части актива.

Я хочу надеяться, что приближаются уже те времена, когда мы не только завод купим, но вместе с заводом и весь пролетариат!

Женщина-мастер. Ну и дурак же ты, сынок! Ты себе лучше ума купи! Разве же пролетариат можно купить? Это левацкий загиб!

Гвардия (вспыхнул). Предлагаю лишить его слова. Договорился до ручки. Ударник липовый!

Седой. Никому не даю слова. Успокойтесь! Объясняю товарищу ударнику, что сказал он… на красоту! Такое — что и на ноги не обуешь. Слово даю инженеру электросварочного цеха. Говори, комсомольская горячка!

Франц (встал). Я хочу говорить. Прошу слова, товарищ бригадир.

Седой (растерялся). Пожалуйста, говорите.

Франц. Я хотел было ругаться здесь, товарищи, хотел было выразить вам все мое огорчение. Но прозвучало небольшое слово, и я растерялся и забыл о ругани. „Пролетариат купить нельзя“, сказано было передо мной. И великая степь замкнулась горизонтами и поднялась заводами. Государство невероятных размеров стало догонять идущих впереди. Ведет ее новый класс, вчерашний раб, завтрашний властелин мира. Я бросился в степь, как в море. Какой там ветер!

Венгер. Товарищ Адер, повторите ваши вчерашние обвинения. Сегодня ветра нет, и вам не нужно будет так громко кричать.

Франц. Какой там ветер! Горизонты качаются от ветра. (Пауза.) Я, видно, бежал от самого себя, Венгер. Не на заводы ударение, а на людей. И у вас вырастают новые люди. С одной волей, с одним желанием. Единодушны, классово сознательны.

Венгер. Товарищ Адер, вы, кажется, вчера говорили другое?

Франц. У человека иногда бывают обязанности, связанные со всей его предыдущей жизнью. И он поднимается на ноги, выходит в степь отчаяния и хочет вырасти, чтобы увидеть, что лежит за горизонтом.

Венгер. И вы видели, Адер?

Франц. Я увидел станцию Предостережение. И от нее два пути — вперед и назад! (Пауза.) Я повторял много раз, что вам нужно купить завод. Повторяя, сам в последнее время не был иногда уверен. И теперь я искренне не знаю. Сегодня я имею смелость сказать: не знаю! (Пауза.)

Седой. Слово инженера электросварочного цеха. (К Гвардии.) Смотри, голубчик, какого мы с тобой выучили!

Молодой инженер. Я, товарищи, красиво говорить не умею, а скажу по-простому, по-рабочему…

Голос дружеский. По-инженерски!

Молодой инженер. Нет, по-рабочему. Потому что я был рабочим до инженерства и остался рабочим, получив инженерное образование. Вот что я вам скажу.

Голос враждебный. На шкуру выучился.

Молодой инженер (вспыхнул). Не нарывайся! Я вижу, кто там реплики подает! Это тот моряк, который в пивной плавает! Ты, браток, лучше на работу нажми…

Седой. Без комплиментов, товарищи!

Молодой инженер. Молчи, завком. Я на него, возможно, уже год смотрю! Он мне, как кусок легких, застрял в глотке!

Голос. На испуг берет!

Молодой инженер. Это ты нас на испуг брал! Это ты бросал в нас бутылки и заклепки, когда мы внедряли электросварку! Это ты был, проклятый оппортунист и хвостист!

Седой. Ближе к делу, товарищ инженер.

Молодой инженер. Они нас травили, когда мы внедряли электросварку. Они портили нам дорогу. Они не верили, что можно сделать без заклепок даже целый паровоз.

Голос. Куда заехал!

Молодой инженер. Не заехал, а факт! Наш комсомольский цех сварил мостовой кран? Сварил. Варим цистерны? — варим! Экономим сотни тонн металла? — да, экономим. А ты в нас проволокой швырял?!

Директор. Говори о деле.

Молодой инженер. Я буду говорить, товарищ директор. Я не буду оглядываться, что мне скажет Иван Павлович! А ты без него и шага не можешь сделать. Какой ты ни есть крепкий директор, а в технике тебя обманет кто угодно. Технику не знаешь — значит, нужно изучить.

Седой. У тебя осталось три минуты.

Молодой инженер. Я и за мунуту скажу, что я думаю об этой лавочке. Нас убеждают купить завод. Зачем его покупать? Чтобы немцы на наши деньги построили себе лучший! Нет, дружочки, сами выдыхайте свою старую технику! Правильно говорит товарищ Гвардия — никакой покупки старых заводов! Даешь сверхамериканские! Перегнать Европу, вот как! Так можно договориться до того, что, купив завод, и социализм готовый захотим к себе перевезти! Нет, дружочки, это социализм не наш. Свой мы сами сделаем! И заводы сами построим. Я только боюсь, не едет ли уже к нам этот немецкий завод скорым поездом.

Инженер из треста. Э-э, я забыл вам, товарищи рабочие, сказать, что мы, то есть наш трест, так сказать, то есть, принципиально этот завод уже купили. Речь шла о том, чтобы проинформировать актив завода и подготовить к этому. Я был командирован за границу оформить соглашение.

Пауза. Вот-вот взорвется возмущение. Гудок. Длинный.

Венгер. Товарищи, внимание! Перерыв на десять минут. Те, которые должны идти сейчас на смену, пусть останутся еще на полчаса. Товарищей инженеров мы не задерживаем. Товарищи члены партии, прошу на сцену, на собрание фракции.

Легкое волнение. К алтарю идут Венгер, Гвардия, Рудой, женщина-мастер, директор, молодой инженер и ряд участников собрания. Поднимается шум. Инженер из треста и Иван Павлович выходят. Франц сидит, окаменев, отвернувшись от Милли. Переводчица вдруг подошла к Седому.

Переводчица (заикается). Тттоваррищ, ппред-ддседатель, кккого я должна пппереводить? Ттут все ччудесно понимают друг друга.

Седой. Тебя самоё нужно переводить. Посиди.

Переводчица отошла и встретилась с Милли, которая направилась к Седому.

Переводчица. Ффройляйн Хейман хочет с вами поговорить.

Седой (его окружили рабочие). Пожалуйста, послушаем. Она по-нашему понимает?

Милли (грустная улыбка). Нихт понимает.

Рабочий. Ох, и девушка же как ляля!

Переводчица. Фффройляйн Хенман ххочет ссказать ннесколько сслов. Она пппп..

Седой (ласково). Вот что, девушка. Ты, когда говоришь, пой. Вот так просто — бери и пой. А то тебя никто и замуж не возьмет. Вот попробуй спеть.

Переводчица (зарделась). Я ппопытаюсь. Оннна (поет) просит слова.

Седой. Вот и красота! Хоть сразу под венец!

Милли подходит к Францу.

Милли. Они нас оскорбили, Франц.

Франц радостно бросился к Милли.

Франц. Нет, дорогая моя, они хотят вставить мне новые глаза!

Милли. Окуляры? Зачем окуляры?

Франц. Не окуляры, а глаза. Мои старые глаза не видят дороги. Нужно вырвать их и поставить глаза какого-нибудь комсомольца.

Милли (жалобно). Я не понимаю, Франц. Вы, кажется, хотите сделаться коммунистом?

Франц. Они хотят, чтобы я увидел то, чего еще нет. Чего не знает заводская практика. Чего не было в мире и что — неизвестно, будет ли. Мне нужны глаза.

Милли. А… это больно?

Франц. Очень больно, Милли. Я говорю то, что я знаю, а они — то, во что верят. С каких это пор я ставлю веру выше знаний?! Лотерею…

Милли. Кстати, переводчица не знает, есть ли у коммунистов любовь!

Франц. Девушка моя, это глупость! Думайте о глазах, а не о сердце. Я вот поеду в отпуск домой. Поживу немного в моей старой Германии. Попытаюсь осмотреться. От нас здесь требуют немного большего, чем сама техника, — требуют новых глаз. Найду ли я в себе честность возвратиться сюда?

Милли (испуганно). Вы скоро уезжаете?

Франц. Да, скоро!

Милли (жалобно). А я? Мне нельзя вас потерять. Немецкая девушка…

Франц (прерывает). Бойтесь потерять самое себя, Милли!

Тем временем собрание фракции закончилось, Милли подходит к Венгер, доверчиво обнимает ее.

Милли (робко). Моя милая фрау… я — немецкая девушка… я живу у вас и думаю, что это — край света… Вы не обидитесь на меня, если я спрошу вас? Скажите мне всю правду. Есть ли у коммунистов любовь? Или так себе — просто лотерея? (Тихо.) Мне хочется любить… (Всхлипывает.)

Франц выбегает.

Седой (к переводчице). Переводи скорее. Видишь, неувязка.

Переводчица (зарделась). Нне ххочу!

Седой. Что такое — не хочу? Переводи!

Переводчица. Ффрройляйн Хххейман ггговорит…

Седой. Пой же, пой!

Переводчица (пробует петь). Фройляйн Хейман говорит глупости…

Рабочий-немец (равнодушным тоном). Фройляйн интересуется, есть ли у коммунистов любовь!

Венгер смеется, обнимает Милли.

Седой. Нет никакой любви. Тридцать лет живу со своей старухой и ни разу не слышал о любви!

Венгер. Обязательно есть! Как же так!

Седой. От членов партии слово имеет секретарь партийного комитета, товарищ Венгер.

Волна аплодисментов.

Венгер. Человек сам добьется нужного ему класса. Мне кажется, что товарищ Франц много увидит в сегодняшней Германии. А Германия не является лучшим исключением в капиталистическом хозяйствовании. Вспомним тезисы исполкома Коминтерна. Хорошо, говорит директор завода. „Не нужно, говорит, летать в облака“. Правильно говорит главный инженер завода. „Мы, говорит, не прожектеры, а практики“. Хорошо, по-молодому волнуется инженер электросварочного цеха. Но маленькую деталь они выпустили из своего поля зрения, Все выпустили. Хотя говорим мы о ней нередко. Напомню товарищам директивы партии: „Догонять в основном, перегоняя на отдельных участках“. Из этого исходят социалистические темпы. У товарища Гвардии — правильный капсуль! Как ставит партия вопрос о реконструкции или о строительстве новых заводов? Социалистические темпы — вот главный рычаг! Руководство завода не надеется на наших рабочих? Хочет допускать к новым машинам не сразу? Мы взялись руководить государством сразу! Наш заводской отряд рабочего класса с честью возьмется и за новые машины! (Аплодисменты.) Но как говорит партия о покупке машин за рубежом? Мы не имеем права покупать то, что мы можем на данном этапе сделать сами! И ежели трест решил купить завод, то мы должны послать туда нашего рабочего — пусть он посмотрит, не можем ли мы сами его построить. Мы предлагаем для этой цели кандидатуру товарища Гвардии, который знает немецкий язык. (Аплодисменты) Поезжай, товарищ Гвардия, посмотри, свяжись с рабочими того завода и потом расскажешь обо всем нам. Возможно, мы и сами сумеем его построить?

3

VIII СЦЕНА

Уголок с разной публикой. Рабочий приют (место, где человек может целый день пить одну свою кружку пива и падать на стол от голоду. Замаскированное убожество. То, что не замаскировано, сразу же прячут за пышный фасад капиталистической жизни!). Оркестр заканчивает мелодию — все, как в хороших ресторанах. Пары, танцевавшие между столов, садятся на места. Сцена для выступлений. Возле стола сидит Карл, пожилой рабочий со шрамом на лице. Очки. Трубка. Напоминает Седого. Рядом с Карлом — молодой человек.

Молодой. Никакого собрания нам не разрешат. А соберемся — арестуют.

Карл. Жаль. Нам нужно собраться. У нас будут гости. Из СССР.

Молодой. Может, собраться в лесу? За городом?

Карл (смеется). Романтики тебе захотелось? Может, посоветуешь еще собраться на кладбище, под крестами?

Молодой. Как же обойти полицейский запрет? Вы все шутите!

Карл. Из шутки, может, и дело выйдет. Ты любишь танцы?

Молодой. С красивой девушкой? Почему бы и нет!

Карл. Так вот я что сделал: я нанял для собрания зал Германа. Понял? Ступай и приходи с девушками.

Молодой выходит. К Карлу приближаются Высокий и Гвардия.

Высокий. Вот вам и сам товарищ Гвардия.

Карл (протягивает руку). Привет! Фамилия у тебя хорошая!

Гвардия (садится). Дали в подполье. Так и осталась.

Карл. Военные силы организовывал?

Гвардия. Красную гвардию на нашем заводе.

Карл. А теперь Гвардия торговлей занимается? Заводы покупает? Может, вам нужен социализм? Мы вам недорого свой продадим. Полицейский.

Гвардия. Разве — на мыло! А больше не на что.

Карл. А с заводом — и рабочих покупай одновременно. Все равно сами побегут.

Гвардия. Так привыкли к заводу?

Карл. Ежедневно есть привыкли. Ежедневно ночевать в доме привыкли.

Гвардия. Значит, такой у вас социализм?

Карл. Сам говоришь — на мыло.

Гвардия. Вот какое горе я вам причинил?

Карл. Ты на наше горе не обращай внимания. Сами его выдыхаем. Не жалей!

Гвардия. Завод, безусловно, плохой. Мне рабочие показали все его недостатки.

Карл. И что же ты решил?

Гвардия (задумался). У тебя какая специальность, брат?

Карл. Паровозная.

Гвардия. Между прочим, плохая у вас погода в Германии. Ты на сборке работал? У вас парообогреватели откуда идут?

Карл. Из электросварочного. А что?

Гвардия. Правильно. Так оно и есть.

Карл. Экзаменуешь меня?

Гвардия. У нас до сих нор боятся электросварки. Парообогреватели все еще отливают.

Карл. Ты рабочий или администратор?

Гвардия. Рабочий. Послали меня сюда потому, что тут не каждому администратору поверишь. Да если еще он не рабочий.

Карл. Наш завод лучше вашего?

Гвардия. Новее и больше.

Карл. Может, купишь? Хозяин недорого возьмет.

Гвардия. А какой будет твой совет? Покупать?

Карл. Нет, не покупай. Даром не бери. У вас нужно строить коммунизм на новых заводах. Этот завод пускай для нашего остается.

Гвардия. Если бы я купил завод — то куда бы рабочие пошли? На улицу? Под окна с протянутой рукой?

Карл. Мы пошли бы на улицу. О нас ты не думай. Тебя послал наш класс.

На эстраде возобновляется движение.

Конферанс. Сегодня у нас экстра-выступления. Смех — слезы. Первым нумером выступит известная красавица, хозяйка уральских платиновых рудников, баронесса Икс.

Баронесса (жалкий вид, поет басом). Рроманс „Уйди, мечта!“ (Поет.)

Гвардия. Может, ты поехал бы к нам?

Карл. Жалеешь, что останусь без работы? Пойду с протянутой рукой?

Гвардия. Я же завод не покупаю!

Карл. Заводов у нас много, и безработных — миллионы…

Гвардия. Я видел Франца — наш специалист, немец. Испугался он безработных. Говорит, что повис в воздухе между двух точек. Какой воздух, какие точки — так и не добился.

Карл. Как его фамилия?

Гвардия. Франц Адер. Говорит: „Я балансирую в воздухе…“

Карл. Отец его был моим товарищем. Мастер. А сына выучил на инженера. Тихий, любил кактусы и ни за что не хотел заниматься политикой. На нашем заводе вдвоем с сыном работали.

Гвардия. Он настаивал, чтобы мы купили ваш завод. Коммерческая выгода, говорил.

Карл. Там, у вас, настаивал?

Гвардия. У нас. Здесь он молчит, но мне показалось, что хочет заговорить.

Карл. А ты с ним не говорил?

Гвардия. Человек сам добьется нужного ему класса. За нас работает история.

Карл. У вас много таких острых?

Гвардия. А ты думал шуточное дело — руководить государством?

На эстраде несколько офицеров-балалаечников. Истрепанная одежда, погоны. Очень разношерстные и разноплановые.

У одного болят зубы.

Конферанс. Боевые русские полковники сыграют национальную песню горцев Кавказа.

Балалаечники режут „Ухарь-купца“. Один в черкеске мрачно выходит вперед. Танцует, взяв в зубы обыкновенный нож.

Гвардия. Вот они — наши хозяева! Проклятые души страны! Они нам шахты водой заливали! Рабочих и крестьян расстреливали!

Карл. Играют хорошо!

Гвардия. Одного моего товарища повесили. Три дня не давали снять. И сейчас перед глазами стоит. Сына моего замучили. Я сам едва ушел от петли…

Конферанс. Национальный украинский герой, атаман гетманского войска, фельдмаршал фон Китичка. Покажет военный танец, который пляшут его казаки перед боем.

Выходит пьяная, запухшая рожа. Синие штаны, жупан, медали на нем, длинная сабля. Молча начинает сразу же „садить“ гопака. Его догоняет музыка.

Гвардия. Это — актер?

Карл. Эмигрант. Их не разберешь. Они словно отроду актеры.

Гвардия. И у нас такие есть. Эстрадники. Трудовой элемент, член профсоюза, все как следует. А выступает так, как этот орел. Стыдно!

Карл. Неужели он фельдмаршал?

Гвардия. Не очень. Просто контрреволюционер. Ты знаешь — многих из них мы… в расход, как бы это перевести на немецкий слово „кокали“? (Показывает.) Понимаешь — голову прочь, руки прочь, ноги — к чертям! Били, как хотели. Гетман полгода был в Киеве, империалистам хлеб давал, мясо давал, все давал. У нас на Украине его программу знают!

Карл (неожиданно). Там у нас кузнечный цех очень хороший…

Гвардия. На самом деле хороший. А что?

Карл. И механический. Может, ты купил бы эти цеха отдельно. В них хорошо можно работать. А остальные цеха — не годятся.

Гвардия. Я, брат, понимаю тебя. Но я даю тебе слово паровозника, что у меня нет жалости. Я не покупаю завод по другим причинам.

Карл (тихо). Ты не подумай, что мы боимся оказаться на улице!

Гвардия (растроганный). Брат мой, давай осмотримся вокруг. Мир огромный стоит вокруг нас, и машет нам, и кричит! Никакая интервенция нам не страшна! Поймет нас весь мир!

Карл. На каком же языке?

Гвардия. На таком, на котором очень хорошо понимали нас в девятнадцатом году французы, греки, немцы, зуавы и другие нации. На нашем пролетарском языке. (Становится в позу, говорит без акцента.) Камрад! Пролетариат! Пуанкаре сволочь! Вив ла Франс! Солидарность! Руби их под корень! Топи своих лейтенантов! Из пушок не стреляй! Вставай, проклятьем заклейменный! И всё тут! Видишь, понятно всему миру!

IX СЦЕНА

Кабинет. Окно с тяжелыми гардинами. Лампа. Мало света. Огромный стол и такое же кресло. Сидит маленький Горбань. Как ребенок. На столе звонит один из телефонов.

Горбань (голос, как фистула). Так, слушаю. Это вы, Эрнст? Как трещит в трубке! Наша старая Германия не умеет уже и телефоны исправить! Болит голова. Не люблю весну — сыро и душно. Здоровье слабое. Выздоровею, выздоровею! Обязательно! Причиню вам еще одну неприятность! Ну, ну, не нужно сантиментов! Знаю, что вы не можете дождаться, пока я сдохну. Отчего же обижаться? Это — ваше право, право молодого волка. Вы замените старого, когда его выволокут на свалку. Ну, конечно! Я вас не зря взял в сыновья. Молодость думает, что она завоюет мир, но не забудьте, дружище, что мы стары, как мир. Кто? Волки-одиночки. Те, которые любят анархию. Не бойтесь — анархию производства. Один на всех, и все на одного. Прошу, прошу. Вы успокаиваете волка-одиночку. Я хотел бы быть молодым. Я — человек, а не-я — капитал. О нет — не для весны! Я помог бы вам в близкой и неотложной схватке. Вы не уверены, что она близка? Поверьте старому волку. Знаю. Есть шрамы на ушах и на коже…

Входит Франц.

(Горбань продолжает). Будьте здоровы. Приезжайте к старику.

Вешает телефонную трубку. Приглашает Франца садиться.

Франц (машинально). Как здоровье, господин директор?

Горбань. Так себе, Адер. Скоро умру. Не любит меня Германия. Нужны теплые края.

Франц. Собственно, вы не любите Германию, господин директор.

Горбань. Вы уже так думаете? Я болен, Адер. Мне уже время вспоминать о том свете. Раздать деньги попам, расширить дом для сирот, ассигновать средства на больницу. Мне уже время изучать псалмы и купить путеводитель по царству небесному.

Франц. Я приехал в отпуск, и мне нужно купить путеводитель по Германии. Хотя Германия — не царство небесное, а всего лишь республика. Вот и ваш завод стоит.

Горбань. Я его променяю на деньги. Вы получите ваши комиссионные.

Франц. Они обожгут мне руки. Я начинаю думать, что старые заводы пусть разваливаются там, где они построены.

Горбань. У покупателей есть возможность все осмотреть. Какая мне выгода продавать новые станки? Если большевикам понадобятся большие паровозы — они обратятся к нам. Не думаете же вы, что они сами будут их строить на собственных старых заводах?

Франц. А вы построите себе новый завод?

Горбань. Покамест нет. Сейчас кризис. Теперь у нас маломеханизированное производство камнем висит на наших делах. Мы хотим, чтобы этот камень был снят с нас.

Франц. И за это право чтобы было заплачено деньгами?

Горбань. Вы мило шутите. Хотя иногда мне кажется, что вы немного неосторожно задаете мне вопросы. Я не чувствую у вас искренности. Во время приступа болезни мне мерещится, что надо мной смеются.

Франц. Говорит батрак со своим бывшим хозяином…

Горбань (кричит). Молчите! Я вас насквозь вижу! (Пауза.) Я себя плохо чувствую… Мне кажется, что я стою голый в стеклянной башне и тысячи глаз пронизывают меня, как пули…

Франц. Десятки тысяч инженеров не имеют работы в нашей старой Германии, Миллионы квалифицированних рабочих побираются на улицах. Страна технического прогресса кричит от голода.

Горбань. От голода, говорите? Вы наверняка знаете, что от голода? Сколько вы были у большевиков?

Франц. Почти год работал я в СССР.

Торбань. И там нет голода? Нет продовольственных карточек? Или вам там платят большие комиссионные?

Франц. Там тяжело было с продовольствием. В столовой нас кормили плохо… Это верно… Комиссионных вовсе не платят. У вас больше…

Горбань. Вот видите!

Франц. Но там все знали, почему им тяжело. Все знали, что нужно напрячь все возможности, знали, что с каждым днем будет лучше. Там нет во всей стране незанятой пары рук.

Горбань (после паузы). Поговорите еще немного. Я не пойму, чего вы хотите. Вы агитируете меня?

Франц. К слову пришлось, господин директор. Вы меня воспитывали, когда я был у вас инженером. Я тогда не знал подобных вопросов. Теперь они обступили меня со всех сторон, как тучи обступают степь…

Горбань. Я вам говорил, что инженеру нет дела до политики? Он строит, изобретает, творит человеческую силу на земле. Он — над политикой.

Франц. Позвольте батраку поговорить с его бывшим хозяином, господин директор. Вот так. Батрак работал, обогащал хозяина, кормился возле него… И вдруг кризис. Хозяин продает предприятие, выгоняет батраков и ждет, когда кризис минует, пока по земле пройдет голод, война, опустошение, темнота. Потом он постепенно начнет все сначала. А батраков возьмет новых, потому что все старые вымрут. Правильно я выражаю свою мысль?

Горбань. Это вы о себе? У вас появилась способность к социальным вопросам!

Франц. Вообще. Теперь допустим, что существует другой хозяин, который не знает кризиса, поскольку у него иная экономическая система. Допустим, что этот хозяин не продает предприятие, а строит новое, что он никогда не выбрасывает батраков на голод и смерть и т. д.

Горбань. Вам кажется, что батрак перейдет к этому другому хозяину? (Кричат.) Пускай переходит! Он будет каяться! (Пауза.) А? О чем мы с нами говорим? Совсем из головы вылетело… Вы сказали, что (быстро) коммунизм является самой лучшей системой?

Франц (встревоженно). Я этого не говорил, господин директор. Мне показалось, что я падаю и лечу. С двух сторон — две силы. И пуля может лететь мне вдогонку…

Горбань. Хорошо, Адер. Я доволен вашим объяснением… Вы посоветовали вашим новым хозяевам купить мой завод…

Франц. Теперь я буду молчать.

Горбань. Почему?

Франц. Я думаю, что мои хозяева должны покупать только то, чего они еще сами не научились делать. А ваши станки… Да вы сами, господин директор, поговорите с хозяевами.

Входит секретарь.

Секретарь. Прошу прощения, господин директор. Они пришли.

Горбань. Пускай войдут. Вы, Адер, можете посидеть и послушать.

Франц. Я не буду вам мешать.

Направился к выходу. Встречается с Гвардией, инженером и руководителем завода.

Гвардия. О, товарищ Франц, как вы сюда попали? Посидите вместе с нами. Мы дадим вам совещательный голос. Вы знаете этот завод?

Франц. Я работал на нем.

Руководитель завода. Разрешите, господин директор, познакомить вас с уважаемыми коллегами, которые приехали к нам по делу покупки завода.

Горбань. Очень приятно. Прошу садиться. Вы уже показали им цеха?

Гвардия (садится, нарочито не замечая протянутой руки). Мне его личность знакома. Спросите его, товарищ Адер, он случайно не был на нашем заводе за главного хозяина?

Инженер (с ленцой, картавит). Что это вы, товарищ Гвардия, выдумали — он ведь немец!

Гвардия. Знаю, что немец. Наш завод принадлежал когда-то заграничной компании. Он как-то приезжал, и я запомнил его до гробовой доски.

Инженер. Я могу спросить, только думается мне, товарищ Гвардия, что вы ошибаетесь.

Гвардия. Спросите. Я никогда не ошибался в таких делах.

Франц (мрачно). Не нужно спрашивать. Это действительно так.

Гвардия. Заметьте себе, инженер, что я никогда не ошибаюсь в личностях.

Горбань. О чем у вас речь, уважаемые господа?

Инженер. Мы договариваемся о некоторых формальностях.

Гвардия. Говорите с ним. Вы еще не забыли нашего уговора?

Инженер (обиженно). Э-э, вы, кажется, считаете меня вредителем промышленности? Вы думаете, что вредители и в жизни такие, какими их показывают на сцене? Вы не доверяете мне или моей комплекции?

Гвардия. Прошу прощения. Вы не так меня поняли. Говорите с ним. Но позовите и меня, когда нужно будет схватить за глотку этого горбатого черта!

Инженер (к Горбаню). Э-э, нам было очень приятно осмотреть ваш образцовый завод. Приветливая администрация (поклон в сторону руководителя завода) позаботилась о том, чтобы нам показать всё детальнейшим образом. Мы были поражены образцовой дисциплиной в цехах. Нас обрадовало хорошее состояние машин и блестящее распланирование процесса производства…

Гвардия нервничает.

Я и господин Гвардия (поклон) — рабочий нашего завода, старая рабочая гвардия, — мы удивлялись тем результатам, которых вы достигаете на вашем заводе…

Гвардия нервничает, руководитель завода сияет.

…которых вы достигаете на вашем заводе. Когда мы выходили из литейного цеха, ветви весны навевали на нас счастливую симфонию прогресса и возрождения человечества. (Пауза.) Мы говорили с господином Гвардией — каким образом они достигают таких успехов, каких мы не можем добиться у себя на заводе имени Октябрьской революции?

Гвардия готов вскочить с места.

(Инженер тянет). Мы удивлялись с господином Гвардией — каким образом можно на старых станках давать такой эффект? Каким образом станки-инвалиды почтенного возраста выполняют задание? Даже новые станки, значащиеся в арматурных списках, заменены старыми станками, ибо они, очевидно, лучше служат?

Гвардия (вдруг хватает инженера за плечи). Продолжайте, продолжайте, лейте на них холодную воду! Вы прекрасный спец!

Инженер (морщится). Вы меня искалечите, товарищ Гвардия. (Продолжает.) Мы сказали себе — какая высокая квалификация у здешних рабочих, если они на таком заводе творят чуде…

Горбань (предчувствуя недоброе). Очень длинное предисловие. Вам не нравится мой завод?

Инженер. Очень нравится. Но посудите сами: станки старые, не приспособленные к массовому производству. Процессы обработки металлов медленные и дорогие.

Горбань. Вы понимаете, что вы говорите? Вас послали сюда оформить соглашение!

Инженер. Вы, господин директор, очевидно, принимаете меня за кого-то другого! Возможно, сюда должен был приехать другой инженер, который говорил бы с вами, вероятно, по-другому. И понимал бы вас иначе. Только это — не я.

Горбань. У вас есть полномочия?

Инженер. Полномочия на покупку — есть. Но со мной — представитель хозяев…

Гвардия (вдруг поднимается, к Горбаню). Разрешите мне сказать принципиально. У вас было два завода. Один мы завоевали оружием в семнадцатом году. Второй вы нам хотите продать. Давайте — начистоту. Вы говорите от своего имени, вам нужно продать завод и на все остальное, на все не ваше, вам наплевать. Я же говорю не только от своего имени. Я должен думать об интересах всего нашего государства. Укрепится ли оно от покупки вашего завода или ослабеет? Как вы думаете — укрепится?

Горбань (тихо). Весна в этом году очень душная. Мне иногда кажется, что я купаюсь в горячем море. И стою на горячем песке. (Кричит.) А, что вы сказали?! Полиция!! (Тихо.) Прошу простить меня, я жду врача… Пускай в другой раз…

Инженер. Э-э, простите за беспокойство. Нам очень приятно было… (Выходит.)

Гвардия. Интересная история! (Выходит.)

Франц (встает). Господин директор, желаю вам выздороветь.

Горбань. Вы сами больны, Франц. И еще сильнее больны, чем я. Вам нужно лечиться. Вас нужно лечить.

Франц. Батраков не лечат. Их нанимают. (Выходит.)

Горбань остается один. Его начинает трясти лихорадка. Лицо перекошено, глаза закрыты.

Горбань (визгливо кричит). Лечат! Батраки! Каторгу! Каторгу! (Падает на стол. Лежит неподвижно, потом понемногу поднимает руку. Крутит автоматический телефон. С большим трудом берет трубку.) Алло… Вы, Эрнст? Слушаете? Поезжайте… в полицей-президиум… Франца Адера… немедленно…

X СЦЕНА

Комната немецкой семьи среднего достатка. Возле фисгармонии сидит мать Франца — маленькая, хрупкая, — тихо наигрывает что-то из Шуберта.

Мать. То же самое я играла в тот день, когда моего отца забирала полиция и делала обыск в квартире. Я сидела у фисгармонии и играла ему на дорогу. Толстый оберет стоял в шинели у камина, и ему было очень жарко…

Входит Франц.

Франц. Здравствуй, мутти. Что это у нас дверь не заперта?

Мать (обрадовалась). Ты пришел? Тебя никто ни о чем не спрашивал?

Франц. Меня? Никто.

Мать (выбегает из комнаты и возвращается). Я хорошо заперла дверь… Теперь такие сквозняки всюду по квартирам!

Франц. Теперь во всем мире сквозняки свистят.

Мать. Как долго тебя не было! Ты приехал, а я на тебя еще как следует и не нагляделась. Я счастлива, что ты пришел.

Франц (садится). Насмотришься. Вот поедем вместе к Милли…

Мать. В Россию?

Франц. Поедем туда, будем жить, работать. Там такая смешная степь. Идешь, идешь — кажется, всю жизнь будешь идти и не дойдешь до конца. И такая голубая весна.

Мать. Я, сынок, рада за тебя. Дни мои долгие, а жизнь уже короткая.

Франц. Поедем, мутти. Я потерял старую Германию, кстати. Я не могу быть сторожем у трупа. Тот завод, на котором работали мы с отцом, — труп. Я хочу творить жизнь. Я хочу взмахнуть руками и почувствовать, что у меня есть крылья. Только там вырастает будущее.

Мать (подходит к окну, выглядывает). Что написать Милли? Она будет беспокоиться о тебе.

Франц. Я сам ей напишу.

Мать. Садись и пиши. Еще имеешь время. Я так обрадовалась, увидев тебя. Мне все казалось, что я услышу выстрелы у ворот. Я села за фисгармонию. Ты встретил Эльзу?

Франц. Не встретил, мутти. Что это ты выдумала? Какие выстрелы?

Мать. Избалованная девушка! Я же ей велела — не пропустить тебя. Видимо, играет где-нибудь с детыми. И она тебе ничего не сказала?

Франц. Мутти, я требую объяснений.

Мать. Разве ты ничего не знаешь? Я думала, что тебе это уже известно!

Франц. Мутти, ты меня пугаешь!

Мать. Тебе нужно будет выбежать из наших ворот и забежать в соседний двор. В нем есть сквозной выход. Я постою у окна…

Франц. Мутти!!

Мать. Я тогда была еще молодой девушкой, Франц. Как мне хотелось свергнуть кайзера. Я видела себя мученицей на эшафоте. А оберст сидел у теплого камина и не снимал шинели…

Франц (бежит в соседнюю комнату и возвращается), Мутти, у вас кто-то был?! Мои вещи разбросаны! Скорее говори мне, мутти!

Мать. Я всю жизнь мечтала, чтобы ты был революционером. Я верила, что ты пойдешь в меня, а не в отца. И вот теперь я чувствую эту боль — да, ты стал революционером. Ты знаешь, что это очень больно, — я не думала что будет так сжиматься сердце.

Франц. Я не такой революционер, как ты думаешь, мутти. Я получал комиссионные за дело, которое казалось мне честным. Прожив год в СССР и приехав сюда, я увидел, что не могу рекомендовать покупку завода. Я дал понять это. Вот и вся революционность.

Мать. Я горда, сын мой. К нам приходила полиция и искала тебя. Твоя старая, глупая мать плакала, но она была горда.

Франц. Они еще возвратятся?

Мать. Они приказали не запирать дверь и караулят на улице. Я послала Эльзу встретить тебя. Но ты сам как-то прошел. Увидеть свою старую мать…

Франц. Нужно бежать. Они могут возвратиться назад.

Мать. Соседний двор имеет два выхода. Ворота — рядом с нашими воротами. Когда тебя ожидать, Франц?

Франц (собирается), Я позвоню, если смогу. Прощай, мутти. Моя старенькая революционерка!

Мать. Иди, сынок. Я буду смотреть на тебя из окна. Помнишь, когда ты шел впервые в школу, я смотрела на тебя из окна. Тебе обязательно нужно предупредить своих товарищей?

Франц. Да, мутти. Я должен сказать им о тебе. Знаешь, не так легко вставлять себе глаза. Но меня уже не остановят выстрелы…

Мать. Иди и потихоньку пой, будто гуляешь. Хотя бы вот эту… (Напевает прежнюю мелодию.)

Франц. Поцелуи меня, мутти. Если со мной что-нибудь случится, я хотел бы, чтобы ты поехала к Милли.

Прощается. Франц выбегает. Мать подходит к окну, продолжая тихонько напевать. Останавливается и смотрит на улицу. Напряженная пауза. Далекий выкрик. Выстрел.

Мать (в зал). Вышел! Бежал! (Оживленно.) А теперь мне можно и поплакать…

XI СЦЕНА

Убогий танцевальный зал. Наигрывает пианино. Меланхолическая, мрачная мелодия. Не то фокстрот, не то какой-то менуэт. Танцуют пары и одиночки. Рабочая публика. Работницы фабрик, солидные рабочие, молодые парни. Танец несколько даже торжественный.

Посредине зала стоят Карл и Гвардия.

Карл (громко). Наше собрание объявляю открытым. Не шаркайте ногами, товарищи. Нужно, чтобы всем было слышно. Музыканты, не стучите так сильно по клавишам. Да, хорошо. Вы знаете, что нам не разрешено проводить собрание рабочего актива. Но они не имеют права запретить нам танцы! Кстати, мы не всегда будем плясать под их дудку. Затанцуют и они под нашу! Предоставляю слово гостю. Аплодировать не нужно.

Гвардия (растерянный). Я хотел бы говорить, стоя босиком на раскаленном металле. Мне это было бы легче, чем говорить сейчас, когда вас еще могут заставить танцевать! Товарищи, жизнь наша — с вами! Уезжая из вашей страны, я горд тем, что могу передать вам привет от пятнадцати тысяч рабочих завода имени Октябрьской революции!

Рабочий (высокий, похож на гвоздь). Нас душат, как бешеных собак. Расскажи нам, товарищ, о вашей стойкости. Мы ощущаем поддержку всемирного пролетариата. Мы не сдадимся. Мертвые — мы будем кричать из могил. Давайте танцевать, товарищи!

В зал вбегает Франц. Покачивается. Держится руками за плечо.

Танцы прекратились. Музыка продолжает играть.

Карл. Продолжайте танцы. Франц, иди сюда!

Движение возобновляется. Франц, покачиваясь, заходит в круг.

Медленно опускается на пол.

Франц. За мной гонится полиция… Я ранен… Я хотел вам сказать… Я стою между двух сил… Я еще не полностью ваш… Но буду ваш. Видите — уже сделал шаг… Болезненный шаг… Я думал, что не добегу. Ветер повалил меня на землю. Степь качается в шторме…

Карл. Продолжайте танцевать, товарищи. Полиция никогда не зайдет за раненым туда, где танцуют. Бегите за бинтами и доктором. Мы попытаемся укрыть его от полиции. Он теперь наш.

Франц. Я рад быть вашим, но мне кажется, что я сейчас стану уже ничьим… Это — намного проще, чем я думал… Если можно… я хотел бы, чтобы моя мать поехала к Милли… (Умирает.)

Гвардия (кричит). Солидарность! Интернационал! Пуанкаре — сволочь! Руби их под корень! Вставай, проклятьем заклейменный! И — все! (Взял себя в руки, остановился.)

Пауза.

4

Все действие идет под знаком ветра. Он ревет над степью, над строениями. Словно зверь, прижимает, раскачивает железные конструкции. Под голым небом, где стены не защищают от ветра, он клонит людей, словно парусное судно, набок. Это не покорность людей, это — соревнование с ветром.

XII сцена

Комната завкома. Председатель завкома нервничает.

Швыряет стулья.

Председатель завкома. Это так тебе не пройдет! Я твою кузницу и вдоль и поперек переломаю! Не известив завком! Не спросив партийное руководство! Могилу роете? Рабочий класс вас самих в могилу положит! Душегубы!

Седой (входит). Здоров, Сеня! Резец дерет?

Председатель завкома. Вот когда допекли! Охрип от ругани! Венгерша никак не может справиться со своими делами.

Седой. Когда же он будет? Долго ли еще ждать?

Председатель завкома. Никогда не будет! Вот — на мою голову, ложи ее под молот, ежели будет!

Седой. Как так не будет? Время уже. Ждать надоело.

Председатель завкома. А ты тоже ожидаешь? Ты тоже душегубства хочешь?

Седой. Что ты! Что ты! У тебя, Сеня, резец не дерет?

Председатель завкома. И ты на кузницу сдался?! И тебя уже нетерпение берет?

Седой. Берет. Скажу тебе по совести — берет.

Председатель завкома. Позор на твою голову! Пускай бы уже — не коренной рабочий! Ты же под станком и родился!

Седой. Друг он мне или нет?

Председатель завкома. Ты уже прогульщиков друзьями называешь?

Седой. Кто? Гвардия — прогульщик?

Председатель завкома. Какой Гвардия?

Седой. Тот самый, который из-за границы должен приехать.

Председатель завкома. Ну и закрутил. Я думал, что ты о похоронах прогульщика. Меня даже в пот бросило!

Седой. Я о Гвардии спрашиваю. Когда приедет?

Председатель завкома. Сегодня приедет. Вот телеграмма.

Седой. А завод купили?

Председатель завкома. Может, купили. Нам не жалко. Гуляем на старых станках — теперь на новых ржавчину разведем.

Седой. Слушай, есть серьезный вопрос: тебя ночью блохи не кусали?

Председатель завкома. Он тебе на работу не вышел? Он тебе станок остановил? А ты на него — что? Аллилуйя будешь петь!

Седой. Значит, закопать в землю?

Председатель завкома. Ну, ты меня не покупай! Я тебе не немецкий завод!

Седой. А я тебе не инженер из треста! Завод покупать — не шутки шутить! Целая волынка в цехах. Купят или не купят? Сторож на воротах гадалкой сделался. Идут мимо него люди на смену, а он считает, сколько пройдет светловолосых, черноглазых и рыжих… Какие-то знаки в этом усматривает…

Председатель завкома. Покупать или не покупать?

Седой. Ну да… Дело, вишь, серьезное.

Председатель завкома. Оно, конечно, — завод не свеча!

Седой. Я забыл уже, когда последний раз поливал свои цветы. Все из головы проблема не выходит… Что значит купить завод? Это значит купить все машины, потому как здание перевезти невозможно? А с машинами — купить и темпы, потому что каждая машина без темпа не продается. А темп — ихний, капиталистический, вот и штучка выходит! Ты купил завод, а привез — гроб для пролетарского дела! Ясно?

Председатель завкома. Ну уж и гроб? Досок не хватит.

Входит мать Франца.

Мать. Здравствуйте, уважаемые большевики. Меня не хотели пропустить к вам, но я шла издалека и не могла ждать!

Председатель завкома. Битте, садитесь! (К Седому.) Что она говорит? Не могу понять ее речь.

Седой. И я не знаю. Тут должно быть целое дипломатическое представительство. А ты — только завком.

Мать (садится). У вас тут немного грязновато, товарищи большевики. Мой Франц говорил, что это его поражало. Но мои руки умеют работать… Я — революционерка.

Седой. Франц?

Председатель завкома. Откуда она? Может, от Гвардии? С ним что-нибудь случилось? А мы ни в зуб не понимаем! Беги за переводчицей… Она в цехе, возле инженера…

Седой выходит.

Мать. Я буду работать на заводе, дорогой мой. У вас тут, говорят, работы для всех хватит. А я не хочу сидеть у кого-то на шее. Буду мыть тарелки в столовой, что ли… Агитатором могу быть…

Председатель завкома. Простите, гражданочка, никак не пойму ваш язык. У нас есть линия, чтобы изучать иностранный язык, но я совершенно не имею времени. Только и знаю, что „васисдас“, „гутентаг“, „битте“.

Мать. Мой Франц умер, как порядочный человек. А мне и похоронить его не удалось. Чужие люди его похоронили. Где у вас кладбище?

Входит Милли.

Милли. Товарич председатель завкома!

Председатель завкома. Битте.

Милли (волнуется), Я не знаю, что мне делать. Видимо, он к вам не вернется! Вы его тут хотели сделать коммунистом. Вы погубили честного рабочего… Я хочу уехать от вас прочь! Я немецкая девушка я поеду к своему Францу…

Председатель завкома. Очень приятно, очень приятно! Можете до завтрашнего дня говорить — все равно не пойму… Битте, садитесь. Сейчас придет переводчица.

Мать. Я привезла тебе привет, дитя мое.

Милли (бросилась). От кого? Кто вы такая?

Мать (встала). Я — мать.

Милли. Я боюсь… Сейчас на меня обрушится свет… Мне страшно.

Мать. Последние слова его были обращены к тебе, Милли..

Милли. Последние?! Говорите сразу!

Мать. Его ранила полиция. Он умер, доченька.

Милли. Умер? Мама!

Падает в объятия старушки, плачет.

Председатель завкома. Поговорили. А я стою возле них, словно каменный…

Утирает глаза. Входит Седой с переводчицей.

Седой. Еле нашел! (К переводчице.) Ну, спой нам, что это за старушка приехала… (Увидел.) Вот так штука!

Переводчица (заикается). Уважаемая фрау, что у вас тут случилось!

Председатель завкома (вытирает слезы). А рыдают чисто по-нашему…

XIII СЦЕНА

Окраина кладбища. Ветер. Два гробокопателя. Один работает, другой сидит на земле, опершись на лопату, и меланхолически смотрит перед собой.

Первый. Работай, Данила, чтобы могила была в полном масштабе!

Второй молчит, продолжает смотреть.

Чтобы новопреставленного раба божия достойно присоединить к теплой компании мертвецов. Кого мы хороним, Данила?

Второй (не поворачивая головы). Прогульщика! Первый. Какая драма на восемь действий с танцами! Все мертвецы одинаковы — прогульщик, ударник ли! Что ты там видишь, Данила?

Второй молчит, поднимается на ноги, продолжает смотреть.

Перед твоими глазами раскинулось кладбище. Видно, убитый горем дед хоронит убитую горем бабу? Или наоборот?

Второй молчит, смотрит. Первый достает бутылку, немного отпивает.

Без водки разве похоронишь живого человека? Да еще такого пьющего? А нужно. Кого скажут, того и закопаем. Мы есть спецы. Что ты там видишь, Данила?

Второй вдруг садится и отворачивается.

Что-то кольнуло твое сердце? Вынь ту занозу и выпей. Второй (неожиданно начинает петь).

Первый (прекратил работу). Хорошо поешь. Только очень жалобно.

Второй. Вылазь и посмотри. Тебе тоже станет жалобно.

Первый (вылезает, смотрит). Действительно, правильно. Что же это они там делают? Венгерша со своим мужем?

Второй. А что на кладбище можно делать?

Первый. Заработать, выпить и закусить!

Второй. А они наоборот — ребенка хоронит.

Первый. Да примет их небесный кооператив! А старая немка почему слоняется по кладбищу? Место для себя подыскивает?

Второй. Цветы принесла. То на одну могилу положит, то на другую. Видно, грусть заедает.

Нервый. Она такая — кого угодно заест. Грусть эта. Может, выпьем?

Второй. Смотри — на могилу покойного Вани положила. Думал ли он, ложась с ножом в сердце, что ему заграница цветы принесет?! (Показывает.) А это кто?

Первый (опьянел). Парусная шаланда. Вишь как гнется от ветра! Как бросает ее по морю!..

Причаливает рабочий в матроске, выпивший.

„Матроска“. Кладбище здесь, граждане?

Второй. Тут оно.

„Матроска“ (качается). А могилы кто здесь роет?

Первый. Мы роем. Потому как мы спецы. В полном масштабе.

„Матроска“. А какое вы имеете право рыть могилы?

Первый. Труп не любит воздуха.

„Матроска“. Рабочий класс, значит, — в яму? Без возврата?

Второй. Это мы, может, для тебя роем?

„Матроска“. Д-да, для меня. Прогульщик — это я! Вот я и залезу в яму… (Залезает в яму.) А вы меня закапывайте преждевременно… чтобы без музыки… чтобы без суда… Вот я лягу… (Ложится.) Закапывай рабочий класс!

Второй. Ты не хулигань! Порядок нужен. Пускай над тобой речи произнесут, музыка сыграет. Сразу же вылазь!..

„Матроска“. Моя яма! Закапывай, и все тут!

Первый. Это ж не на самом деле! Это будут показательные похороны прогульщика.

Второй. Вылазь, чертов мертвец! Лопаты отведаешь!

„Матроска“. Не вылезу!

Венгер, проходя, останавливается. Милиционер бежит, от волнения не видя перед собой дороги.

Венгер (глухо). Что у вас тут такое?

Второй. Копаем яму для показательных похорон прогульщика.

„Матроска“ (из ямы). Закапывают рабочий класс!

Венгер (отпрянула). Кто там?

„Матроска“. Сам прогульщик в полном масштабе.

Первый (повторяет). Сам прогульщик в полном масштабе!

Венгер. Кончайте эту комедию. Никаких похорон не будет. (Пошла.)

Первый. Вылазь! Похороны отменены! А то на тебя немка цветы положит!

„Матроска“ (вылезает). Какая немка?

Подходит мать Франца.

Мать (останавливается, цветы в руках). Его похоронили там, а мне кажется, что он здесь. Эти могилы мне кажутся родными. Вот и свежая яма. Какая тут черная земля! Один сын был, а жизнь впереди такая длинная.

„Матроска“. Мамаша… Дай твою ручку… По гроб жизни пить не буду…

Мать. Люди здесь, как дети. Они плачут возле незасыпанных ям…

„Матроска“. Интересует меня, мамаша, купят ли они у буржуев завод? Не могу на старом работать!

Первый. Купят тебе маску на морду, чтобы лошадей не пугал.

Мать (бросает в яму цветок). Я завтра еще приду, Франц… (Выходит.)

Первый. Ну и день! Давай дальше, Данила. Пение и водка — что добрая женщина: либо из дому выгонит, либо убаюкает!

Продолжают пение. Втроем.

„Матроска“. Неправильно. „Аж три голубочки-и-и!“

Появляется дед-пастух.

Дед. Поминаете?

Первый. Просим к столу. Похороны отменены.

Дед. А покойник был пьющий? То выпить следовало бы, о спасай мою душу!

Первый. А вы еще крепкие? Пейте на здоровье!

Дед (хорошенько выпил, закусывает сухарем, который он достал из-за пазухи). Слабая водка теперь пошла. А кудою здесь на завод, люди добрые?

Второй. По делам?

Дед. А то как же?!

Первый (показывает). Пройдете через тот переулочек, там будут ворота.

Дед не спеша пошел против ветра.

Второй. Серьезный дед. Как прохвессор.

Первый (рассматривает бутылку). Хорошенько выпил голубок! И капли не оставил! Такому деду только из цистерны пить!

XIV СЦЕНА

В степи. Венгер и Милли.

Венгер. Встретились в степи две женщины. Два горя под высоким небом. И не знают, что им сказать, как им друг друга утешить.

Милли. О-о, если бы я могла понять ваш язык! Мне хочется пойти степью туда, куда шел он…

Венгер. Фронты вспоминаются мне. Взрывы снарядов и стук пулеметов. Стиснув зубы, шли мы на врага. Воля класса вела нас к победам. Голодные, босые, бились мы за будущее…

Милли. Я думаю, что я пошла бы за ним, фрау Венгер. Я чувствую себя одинокой, как то облачко…

Венгер. И вот я — мать. Она прорастала во мне, как верно. Она билась во мне. Наши сердца были связаны. Я родила со. Я стала высокой, как башня, над моим ребенком…

Милли. Мне кажется, что в вашей стране нет одиночества…

Венгер. И я — уже не мать. Никогда не услышу ее смеха. Слезы закипают на горячих глазах. И мне не стыдно слез, товарищи мои.

Милли. Видно, ваша страна будет уже и моей страной, фрау Венгер… Я хочу стать достойной моего Франца…

Венгер. Степь, горе и две женщины. Поплачем, товарищ, потому что на работе нужно стоять с ясными глазами, с твердым сердцем и не плакать. Даже если ты мать и потеряла ребенка.

Плачут обе.

XV СЦЕНА

Ворота завода. Ждут Гвардию.

Сторож. Кажется, кто-то едет… Рыжий или белый? Седой. Он или не он?

Председатель завкома (выходит). Венгершу не видели?

Седой. Мы Гвардию ждем.

Председатель завкома. Вот морока! Без Венгерши как без рук. Директор в трест смылся.

Седой. Может, с Гвардией приедет!

Молодой инженер (выходит). Мне уже на смену идти, а его еще нет.

Седой. Услышим, что привезет! Может, вместе с заводом и приедет?

Молодой инженер. Пускай тогда лучше не приезжает.

Председатель завкома. А может, там завод на ручках и на ножках?!

Седой. И станки — одни автоматы?

Молодой инженер. Вы, старики, как дети! „А может, а может?!“ Говорю вам, что Гвардия приедет без завода!

Председатель завкома. Нет — с заводом!

Молодой инженер. Без завода.

Сторож. Вон идет товарищ Венгер. Чернявая.

Венгер подходит к председателю завкома. Говорит медленно, глядя мимо него.

Венгер. Кто отдал это глупое распоряжение о похоронах прогульщика?

Председатель завкома. Я же говорю им, что этого не нужно! Разве они послушают? Кузница!

Венгер (проходит в ворота). Немедленно аннулируй и прекрати! У нас есть другие методы влияния.

Седой. О-го, с Венгершей не шути! Так согнет, что закряхтишь! Никакое горе не сломит ее голову. Красота.

Молодой инженер. Позовете меня. (Выходит.)

Сторож. Во-он он, кажется, идет. В белом плаще. Белявый.

Все всматриваются.

Седой. Чудная мода за границей.

Подходит дед-пастух. Водка разморила его.

Дед. Здесь дорога на завод?

Седой. Здесь. Обратитесь к сторожу.

Сторож. Вы из какой бригады?

Дед. Я — без бригады. Я — сам. Из „Парижской коммуны“.

Сторож. Разве вы француз?

Дед. Какой там француз! Овец пасу.

Сторож. В Париже?

Дед. Что ты на меня уставился? Всю жизнь пасу, о спаси мою душу! Дед мой в казаках был. Пьющий был, шельмин сын. Водку ведрами пил. А я отару пасу. У пана пас, у немцев пас, а теперь — в „Парижской“ хлеб ем. Якономия бывшая немецкая. Теперь — „Парижская коммуна“.

Сторож. Так вы из совхоза? А я думал — правда из Парижа! На завод?

Дед. Зачем мне твой завод? Я — казак. Отец у меня был казак, лед — казак. Казацкого семени. Стада пасли. А до завода мне нет никакого дела.

Сторож. Чего же вы пришли?

Дед. К рабочим пришел. Пускай совет дадут, о спаси мою душу!

Сторож. Правильно, дед! Теперь рабочий — любой вопрос разрешить может!

Дед. Пришел просить рабочих. Жить мне тяжело. Пастухам конец приходит. Степь под заводы пустили. А я казаком быть хочу. Всю жизнь стадо пасу и мечтаю о коне или байдаках. Пришел совета просить, о спаси мою душу! А если не пустят казачествовать, то пусть бросят в железную печь, или на кол посадят, или крюком за ребро зацепят. Как в песне поется.

Сторож. Как же вы хотите казачествовать?

Дед. А так, как в песне поется. По степи летать, по синему морю на байдаках гулять, турка-бусурмена громить, славы казацкой добывать…

Сторож. Острая программа. Почему же вы к Махно не пошли?

Дед. Не приняли, говорю. О спаси мою душу!

Сторож. Так мне думается, что ничего из этого не выйдет. Вы, дед, лет триста назад уснули. Сколько вам лет?

Дед. Да, почитай, девяносто лет. А отец мой до ста двадцати годов жил. Даже надоело ему. Тоже казак был и водку дул. Чабан был отменный.

Сторож. Слушайте же, дед, сюда. Турка громить нельзя. Там свой брат — пролетариат. А в степях полно тракторов. Они там вашего казацкого коня насмерть перепугают. Если же вам очень хочется казачествовать — нанимайтесь в конную милицию. Правду я говорю?

Дед. Тебе шутка, а мне хлопоты. В могилу лягу, не показачествовав. И внуков всех революция забрала.

Сторож. Вот что я вам посоветую. Идите в свою „Парижскую коммуну“ и пишите заявление. Все как есть напишите. А рабочие тогда подумают. Сами знаете — много дел, ежели государством руководить. Вот завод покупаем…

Дед. Я писать не умею! До самой смерти заявление писать буду…

Сторож. Пойдите в ликбез, научитесь писать и напишите заявление. Без этого — ничего не выйдет.

Дед (горько). Прощайте. Пойду. Казак саблей пишет, копьем подписывает. А бумага ему не нужна. О спаси мою душу!

Пошел, напевая: „Вулиця гуде, до козак іде“.

Седой. Немного выпил, старикан?

Председатель завкома. Апостол водки и овец.

Сторож. Идет!

Седой. Гвардия?

Сторож. Что-то больно качается… Белявый черт…

Заходит рабочий в матроске.

Председатель завкома. Вот он, виновник торжества! Жнеть пропиваешь?

„Матроска“ (пьяный). Выпил за амнистию… Венгерша амнистировала…

Председатель завкома. Благодари, что от стыда уходишь…

„Матроска“. Лучше бы вы меня в землю закопали, чем такое надругательство. Прохода на заводе не будет…

Седой. А ты исправься, мы тебя защитим…

„Матроска“ (обнимает Седого). До конца жизни не буду… Товарищ ударник, вот тебе святой серп и молот!

Сторож (вдруг). Это уже наверняка он! Зови народ!

Седой. Он! Гвардия!

Восклицания. Из ворот хлынули люди. Приближается Гвардия вместе с директором. Гвардия в одежде красного фронтовика.

Гвардия. Вот мы и приехали!

Голос. Завод купил? В двух словах скажи!

Гвардия. Помните, приезжал к нам инженер? Такая фигура, что только в театре вредителей играть! А на самом деле он — честный спец.

Председатель завкома. А завод купил?

Гвардия. Не купил.

Мололой инженер (к председателю завкома). Вот видите!

Гнарлия. Но привез…

Селой (инженеру). Его взяла!

Гвардия. Заграничный завод не покупаем. Мы его и сами сделали бы, если бы захотели. Но мы не захотим. Потому что нам нужен лучший завод. И этот лучший завод мы можем построить сами.

Аплодисменты. Восклицания.

Венгер. Коммунистическая партия будет вести нас к победам. Пам предстоят бои. Выдержка и дисциплина, товарищи.

Гвардия. И еще скажу я, товарищи, несколько слов. Был я за границей, видел капиталистов. Видел и нашего брата — рабочего. Народ, как кремень. Сознательный народ. Одно слово — гвоздь-народ. И я вам скажу, что с такими союзниками жизнь наша покатится, как яблоко. И все тут!.. (Пауза. Гвардия подыскивает слова.) Гвардия — что? Гвардия — единица. Гвардия — точка. А за Гвардией — класс! Рабочая гвардия всего мира. Куда ни кинь — всюду гвардия! Везде встают, как лес, солдаты. Наши бойцы против капитала всего мира. Вы думаете — он не будет защищаться? Вот так сам по себе в гроб и ляжет? Вы думаете, газом не будет отравлять? Пушек не выставит? Напротив него стоит рабочая гвардия. Стоит объединенный класс. Скажите, товарищи, может ли гвардия отступить? Или рабочий класс свернет когда-нибудь свои знамена, пробитые пулями, окровавленные? Не свернет? Так о чем же тут говорить?! И — все тут, канешно! (Пауза. Гвардия подыскивает слова.) Гвардия — что? Гвардия — пешка! Кажется, такая огромная заграница. Затеряться — раз плюнуть. А я не затерялся. Нашел земляков. Одного со мной, пролетарского класса. Показали мне все. Поговорили. Пива выпили. Не без того. И я вам скажу — гвоздь-народ! И победа за нами! Да разве на один завод у нас замашка? У нас замашка на весь мир. И мы завоюем весь мир. И все тут… Хор, песню!

Музыкальный аккорд.

1931, июнь.