Финалист второго Открытого чемпионата России по литературе

Какофония Какой невероятно голубой цвет у этого шарфа! И рисунок… похожий одновременно и на облака, и на воздушную вату из деревянного киоска, вечно полного пчёл.Отчего же так неистово ветер рвёт голубой лоскут из рук хохочущей девчушки?!Ах да! На небе видна неровная белёсая полоска. Кусочек неба для любимого – это же такая мелочь?!– Ты только посмотри, что я тебе принесла!Запыхавшаяся и румяная, она приплясывает босыми ногами на июньской траве перед вихрастым пареньком, а ветер неистово рвёт из девичьих рук голубой шарф.– Угу. Красивый!Смущённый, он отворачивается и бубнит в сторону:– Красивый. Как и ты.Лицо паренька заливается алой краской, отчего белёсые волоски над верхней губой кажутся розовыми.– Я хотел тебе сказать… хотел… ещё давно…Мальчишка смотрит в голубые внимательные глаза девушки и… вместо объяснений начинает ещё сильнее раскачивать на пальце новенькие, пахнущие лаком босоножки озорной красавицы.– Это для нас обоих, – спасает девчушка незадачливого ухажёра.Она встаёт на цыпочки и весёлыми кольцами принимается накидывать небесный лоскут на плечи: себе… ему… себе… ему…Мальчишка счастливо жмурится и даже умудряется несколько раз случайно ткнуться носом в щёку подружки, вершащую свою волшебную работу.– Теперь не вырвешься! Никогда! Понял? Ни-ког-да!И она завязывает тугим узлом концы небесно-голубого шарфа:– На счастье!Девчушка кладёт маленькие ладони на пунцовые уши паренька и… наклонив его голову, неумело целует мальчишку в маковку.– Ты чего?От неожиданного жеста мальчишка таращит глаза и пятится назад.– Я? Я… Мама всегда так делает…Ветер, взявшийся невесть откуда, вновь с силой дёргает концы шарфа… но узел на голубом лоскуте оттого завязывается ещё сильнее.

Их глаза встречаются и… неумелые влюблённые, прикрыв от страха глаза и вытянув губы… сталкиваются лбами. Испуганные – не притаился ли в кустах кто-то насмешливый и коварный – они оглядываются по сторонам и, зайдясь безудержным детским хохотом, бегут прочь от берёз и клёнов – единственных свидетелей неловкого поцелуя. Отчаявшийся ветер хватает в охапку их задиристый смех и с силой бросает его оземь, отчего тот рассыпается на миллиарды весёлых звонов, моментально заполняющих опустевший парк.

Грузно наваливаются сумерки. Уже не видна белёсая полоска в стальной выси. И только двое влюблённых всё идут, и идут, и, связанные одним небом, не могут оторваться друг от друга. – А хочешь – я тебе спою?Где подслушала, где взяла она эту чудную мелодию, в которой только свет?! Много света! Очень много света.– Красиво. Тебе надо идти в певицы.– Нет. Я буду композитором. Знаешь почему? Я напишу для тебя волшебную музыку! Никто в мире не напишет лучше! Люди будут слушать и говорить: «Какая счастливая девушка это сочинила! Как она его любит! И её наверняка тоже очень любят». Любят? Эй… не молчи! Ведь любят?– Любят… Очень…

Шарф уже не голубой – он цвета ночного неба. Впереди их ночь.Первая.Последняя.

– От этой какофонии можно сойти с ума! – новая соседка в ярких розовых бигуди под газовой косынкой стояла на лестничной площадке в окружении полусонных домохозяек. – Не понимаю! Почему вы столько лет терпите это безобразие?! Давайте самоорганизуемся и напишем, куда следует! И пусть музыкантшу выселят к чёртовой матери вместе с раздолбанной пианиной! Это не музыка! И это не жизнь! Это пытка! Это… И в ту же минуту из квартиры напротив послышались слабые дребезжащие звуки.– Вот! – ткнула пальцем в дверь соседка-прокурорша. – И сегодня дождались! Начинается!Звуки старого инструмента тем временем становились всё громче и… невыносимее.

Маленькая, в пушистых акварельно-белых завитках-кудёрушках, старушка всматривалась в тёмное прямоугольное пятно на старых выгоревших обоях и улыбалась: улыбалась портрету, который много лет назад упал за пианино. Достать его оттуда было некому. Да, собственно, и необходимости в этом не было. Мутно-белёсые глаза одинокой старушки мало что различали в опустевшем без любимого мире; но, судя по тому, как нежно она смотрела на след от портрета, помнили… видели каждую чёрточку мальчишеского лица. Звуки, заполнившие лестничную площадку стали резче.– Вызывайте милицию! – скомандовала соседка в газовой косынке и, подняв сжатые кулаки, принялась барабанить в дверь музыкантши. – Откройте! Милиция…– Какая милиция? – переспросила дородная женщина с кастрюлей в руках.– Та, которая скоро приедет! – огрызнулась зачинщица. – Откройте! Вам говорят! Откройте! Милиция!Подагра изуродовала пальцы; музыкантша давно уже не попадала в нужные клавиши. То, что пианино расстроено, тоже беспокоило исключительно соседей: слух щадил одинокую старушку и дарил ей волшебный обман – иллюзию совершенства гармоний, рождённых её фантазией, иллюзию лёгкости пассажей, выскальзывающих из-под её пальцев… Иллюзию счастья.И лишь когда уставшие клавиши под истёртой деревянной крышкой погружались в сон, память возвращала несчастную одинокую женщину в мир – в мир, где под стопкой пожелтевших треугольников, хранящих слова любви и бережно перевязанных алой ленточкой, на дне комода лежал ещё один, написанный чужой рукой.И она вновь и вновь – ночью и днём, в будни и в праздники – будила стёртые до заноз клавиши, чтобы вернуться в тот довоенный вечер, когда еще был жив любимый – тот, для которого она всю жизнь пишет самую светлую и самую прекрасную музыку.