(Колыбельная для мальчика)

Маленькая девочка разговаривает с отцом:

Современный анекдот

– Папа, мне сегодня приснилось, что ты подарил мне маленькую шоколадку.

– Будешь слушаться, приснится, что подарил большую.

 

1

Сквозь жиденькую штору молочным пятном проступал круг луны. Пятилетний Матвейка лежал затылком к окну, но хорошо его видел, поскольку и окно, и полузадёрнутая штора, и лунное пятно на ней отражались в зеркальной створке громадного шифоньера, стоявшего у противоположной стены. И от этого скрещивания лучей, настоящих и отраженных, в комнате клубился сказочный свет. А из него, как из волшебного тумана являлись в изобилии принцы и принцессы с белёными кукольными личиками, бородатые карлики, потешные зверушки и даже страшные чудища, злобный вид которых был всего лишь игрой Матвейкиного воображения, и потому они, не причиняя никому вреда, исчезали с такой же лёгкостью, с какой появлялись.

Из приотворённого окна слегка поддувало, и штора колыхалась, а вместе с ней пульсировало и молочное пятно, и тогда Матвейке казалось, что это даёт о себе знать такой же, как он, мальчишка с далёкой и неведомой планеты, играя перед сном с зеркальным осколком и посылая на землю лунного зайчика.

В какой-то миг лунное пятно на шторе задрожало и стало деформироваться – сначала появилось крупно лицо, потом оно расплылось, удлинилось, и Матвейка увидел целиком мамину фигуру. Она плыла ему навстречу в длинном платье из прозрачной кисеи, молодая и красивая, только лицо её и руки были очень белые, словно натёртые мелом, и сказывала старинную сказку о мальчике, отправившемся на поиски живой воды, и её грудной голос, спокойный, с лёгкой хрипотцой, журчал, как лесной ручей, ласково и заботливо…

Мать в полузабытьи склонилась над ребёнком и смолкла. Глаза малыша мгновенно раскрылись.

– А что было дальше?

Мать очнулась.

– Дальше…

– Мальчик нашёл волшебный родник?

– Нашёл, сынок…

– И принёс матушке живой воды?

– Принёс…

Малыш потянулся к матери.

– В ладошках принёс, что ли?

– Нет, в ладошках он бы не донёс. У него была с собой фляжка, которую ему отец подарил, когда вернулся с войны.

– Солдатская фляжка?

– Солдатская…

– И матушка ожила?

– Конечно, ожила. Спи, Матвейка, спи, сынок. У меня ещё постирушки…

– Насовсем ожила?

– Насовсем.

С шумом распахнулась створка окна. Лунный ветер ворвался в комнату, звеня металлическими кольцами – вздулась парусом и сдвинулась в сторону штора. Хлопнул дверью сквозняк. Где-то взвизгнула табуретка на кафеле, послышался кашель, повеяло табачным дымом. Матвейка приподнялся.

– Папа пришёл?

– Это у соседей. А папа… – она сделала паузу, – …папа уехал.

– Уехал? Куда?

– В командировку.

– Далеко-далеко?

– Далеко. Россия большая…

– А когда приедет?

– Не скоро… – выдохнула мать и тяжело поднялась с кровати.

В окне что-то звякнуло. Матвейка резко повернул голову на звук. На карнизе гомозилась белоснежная птица с розовой горбинкой на клюве. Она смешно дёргала головкой, пытаясь заглянуть в комнату.

– Кто это, мам?

– Голубка…

Мать торопливо захлопнула створку. Голубка не улетела. Тогда она резким движением задёрнула штору и застыла у окна, словно окаменела.

 

2

Отец вернулся, когда Матвейке шёл одиннадцатый, зимой, под новый год. В тот самый новый год, когда первый российский президент, скромно повинившись перед россиянами, неожиданно отрёкся от власти, и страна без сожаления разменяла лихие девяностые на обнадёживающие нулевые. Народу спели очередную колыбельную на век грядущий: мол, забудем о прошлом беспределе и начнём всё сначала.

Разгорячённый катанием с горки, Матвейка припозднился. Содрав с себя промокшую куртку, ураганом ворвался в квартиру – «Ура! Каникулы!»

Мать лежала на кровати с каким-то мужчиной, худым, бородатым. Он бережно гладил её по волосам и заглядывал в лицо. Мать ойкнула, рывком притянула одеяло к подбородку, а мужчина пробасил:

– Здорово, мужик! Как житуха?

Матвейка замер – в горле запершило, и губы не слушались.

Мать, в то же время как бы оправдываясь, пришла на выручку:

– Папа вернулся, сынок… из командировки.

Отец сконфуженно кашлянул.

– Не признал… ничего…

– Почему… признал, – Матвейка судорожно набрал воздуха и выбежал из комнаты.

При скудости праздничного стола новый год встречали весело, с кургузой ёлкой из отбросов ёлочного базара, с отсыревшими бенгальскими огнями из старых запасов, с поддельным «шампанским» от собственника с ограниченной ответственностью. Сначала сидели за столом, а потом во дворе взрывали петарды, катались с ледяных горок.

Матвейка был счастлив.

– Ну, теперь будет порядок! – приговаривал отец, забрасывая сына снежками и с восторгом поглядывая на мать. – Только держись! Новый гражданин начальник не даст расслабиться. Он и олигархов построит на раз. Как думаешь?

– Не знаю, – отвечала мать, глядя на отца с любовью, которой хватило бы и на десятерых. – Я в этом не разбираюсь. Лишь бы ты был с нами. Всегда.

Отец, сбривший бороду и изрядно повеселевший, выглядел молодцом. Охваченный лихорадкой свободы, он не мог усидеть на месте, беспрестанно вскакивал, ходил, то и дело обнимал жену, тискал сына, размашисто жестикулировал, безостановочно говорил, и в глазах его светилась надежда.

– Куда я денусь! Теперь всё будет по-другому. Заживём по-человечески, слово даю! Что я зря в автодорожном учился! Есть одна идейка…

– Что за идейка, Павлуша?

– Потом, потом расскажу. Надо ещё кое-что продумать…

В новогодние праздники отец много шутил, сыпал анекдотами, а с лица матери не сходило выражение неизъяснимого блаженства. Отец подарил сыну большой фонарик с регулируемым фокусом и двумя круглыми батарейками внутри. При правильной настройке его луч бил на сто с лишним метров. В тёмное время этим лучом Матвейка доставал до окна своего дружка Витьки, который жил в доме напротив – подавал ему «тайные» сигналы, воображая себя пилотом инопланетного корабля, который шарит по земным просторам в поисках жертвы для своего таинственного эксперимента.

Весь январь отец бегал по старым приятелям, выспрашивал, прикидывал, советовался. А в начале февраля закрутил свой бизнес по ремонту и сбыту подержанных автомобилей. Где-то на отшибе купил за гроши сарайчик, переоборудовал под мастерскую, завёл сговорчивую клиентуру. Поначалу работал один, безвылазно. Чуть позже подыскал безработных слесарей. Пристроил подсобное помещение. И через год, к следующей весне, раскрутился окончательно. Дело двинулось в гору. Мать расцвела, округлилась, стала строить планы на будущее.

А осенью неожиданно всё пошло наперекосяк, словно чей-то сглаз помешал. Да и отец, видимо, оплошал в чём-то, потерял бдительность: где-то не рассчитал, где-то понадеялся на честность партнёров, где-то кореша подвели – короче, влез по горло в долги. И однажды не вернулся с работы. А на следующее утро его нашли в мастерской с проломленным черепом. Мать тогда уже носила под сердцем второго, за восьмой месяц перевалило. И в тот же день с ней случилась нервный припадок. Родила до времени, почти в беспамятстве, прямо на дому, хорошо, соседка, баба Нюра, подоспела. Ребёнок оказался здоровеньким и горластым. А вот мать, разрешившись от бремени, не на шутку сдала, сердце занемело, будто погрузилось в ледяную прорубь.

Её родная сестра Эльвира, не проявила и тени сочувствия. С некоторых пор она сторонилась младшенькой. А всё из-за того, что та единственный раз в жизни, когда муж налаживал свой первый бизнес, попросила её о помощи.

– Какой там бизнес! Что он о себе думает! Водителем – еще, куда ни шло. Или пусть наймётся сторожем на автостоянку. Большего, дорогая, вам не светит. Так и скажи ему: я не бросаю денег на ветер.

 

3

– Матейка, амам! Амам, Матейка!

Полуторагодовалый малыш, голый, с ног до головы перемазанный в собственных испражнениях, колотил ручонкой по кровати, где ночевал его старший брат Матвейка, звал, просил есть.

Матвейка любил братика, хотя часто потешался над ним. Его забавляло слетевшее как-то с губ малыша первое осмысленное или, скорее, узнаваемое по своему звучанию слово, двуединый зов к родившему и кормящему, «амам» – «мама» наоборот. Но сейчас это «амам» действовало Матвейке на нервы. И сам голос ребёнка, требовательный и капризный, казался недопустимым в сладкой утренней тишине. Не разлепляя глаз, он поймал малыша за ручонку, сдавил и резко тряханул, словно приказал «замолчи!». Не больно сдавил, не сильно тряханул, но с нескрываемым раздражением – малыш перебил ему сон – и тут же отпустил. Малыш заплакал и пошлёпал в другой конец комнаты, где спала мать.

Матвейка рывком повернулся к стене, укрылся с головой и замер, пытаясь ухватить ускользающее видение. И это ему почти удалось… Вот он выбирается из тёмного ельника, идёт через редкий березняк, проходит, как под живыми арками – упругими дугами орешника, спускается в низину, и перед ним открывается поляна, усыпанная разноцветными колокольчиками, он легко ступает по невидимой тропе, раздвигая коленками высокие стебли, колокольчики звенят, жмутся друг к другу и смеются, словно от щекотки, поляна полого спускается всё ниже и ниже, и вдали открывается сияющая радужным светом ложбинка, а навстречу плывёт мама в длинном воздушном платье, будто сотканном из тумана, и машет рукой, и зовёт его «Сынок, иди сюда, он здесь!»…

Но тут завопила сигнализация под окном, заливисто, с присвистом, на разные лады – автомобильный соловей пропел караульную арию. А ещё носилось по комнате невыносимое «амам!» И сон свернулся испуганно, улизнул неуловимой жар-птицей, рассыпался на множество мерцающих звёзд, до слёз прекрасных и недосягаемо далёких. А ведь он почти отыскал тот животворный родник, о котором ему в раннем детстве сказывала мать, он помнил волшебную сказку на ночь, красивую и грустную… Нет, не просто помнил, она не выходила у него из головы, не давала покоя, сказка о мальчике, отправившемся на поиски источника с живой водой, чтобы спасти от смертельной болезни родимую матушку. А после сказки мама напевала старинную колыбельную, положив свою руку ему на живот. И он, ухватившись за мамины пальцы, засыпал с улыбкой. Тепло её руки и тембр её голоса, такой… родной до головокружения, казалось, и были главной защитой в этом мире – умиротворяли и успокаивали…

Да, так и пела: и утащит во лесок, и положит под кусток… Зачем? И что со мной будет? И как же мама без меня?.. В колыбельной не сказано. Или, может быть, сказано, а он этого не услышал, потому что всегда засыпал слишком рано, не на той строчке?.. Все его мысли снова и снова возвращались к матери. Матвейка чувствовал, понимал, что его никто никогда не любил, кроме матери. И он любит её, только её. При мысли о ней у него делается горячо в груди. Да ещё братика…

Матвейка с силой воткнул в подушку кулак. Старая подушка охнула, вспылила перьями, и одно из них, невесомое, пушистое, чудом сохранившее свою форму и первозданную белизну, закружило перед глазами и с лёгким покачиванием опустилось на лицо, щекотно коснулось губ. Матвейка дунул, пёрышко вспорхнуло, закружилось и с таким же покачиванием вернулось обратно. Матвейка дунул ещё раз, откинул одеяло, разлепил глаза, свесил ноги с кровати, хмуро взглянул на окно. Шторы были задёрнуты не до конца, и в просвет между ними, как из щелевого прожектора, бил солнечный луч. Он делил полутёмную комнату на две части – пыль, поднятая вознёй малыша, роилась в этом луче сероватой взвесью, образуя почти непроницаемую завесу. И что делалось за ней, Матвейка спросонья не мог разглядеть, только смутно угадывал: где-то там, словно в другом измерении, на диване, не раздевшись с вечера, спит его мать, уставшая, замотанная…

Он опустил ноги на пол, потягиваясь и зевая, и в это время из омута пылевой завесы вырвался пронзительный крик, и вскинулись две ручонки, потом показалось вымазанное личико, малыш вынырнул целиком, с разбегу уткнулся Матвейке в коленки и заверещал: «Матейка! Амам! Амам!»

Матвейка поморщился, оттолкнул малыша, но тут же рассмеялся по-доброму.

– Эх, ты… Санька! Засранец! А ну, пойдём!

– Падём! Амам! Матейка, амам! – скрипел Санька жалобно, с готовностью протягивая брату ручонку. Матвейка искоса глянул в сторону спящей матери, зашипел «Тише, дурашка! Мама спит!» и потащил малыша в ванную на помывку.

 

4

Пока малыш сидел на детском стульчике и, постукивая сандаликом по ножке стола, сосал молоко, Матвейка изучал висевший на двери календарь. Сегодня воскресенье, первое июня, День защиты детей и первый день летних каникул. Кто их защищает и от чего? – задался Матвейка вопросом. И сам же ответил: родители, от плохих людей. И тут же подумал: да их самих надо защищать. Отца уже не надо… А мать – обязательно! И я буду её защищать, я…

Со двора влетел в форточку истошный мальчишеский крик. Матвейка подскочил к окну, помахал кому-то.

«Выходи! Смотри, у меня – что!» – неслось с улицы.

Малыш отбросил опустошённую бутылку в сторону, стянул с себя слюнявчик и принялся хлопать ладошками по столу, требуя внимания.

– Матейка, падём гуять! Падём, Матейка!

– Щас пойдём…

Матвейка подобрал с пола бутылку, торопливо ополоснул под краном, налил новую порцию молока, сунул малышу.

– На ещё, амам! А я щас…

Малыш с готовностью ухватился за бутылку и, словно залихватский трубач, полуприкрыв глаза, вскинул донышко к потолку. А Матвейка побежал в комнату, будить мать.

– Мам, можно я погуляю? Сегодня у тебя выходной. Мы с Витькой договорились на великах покататься.

Мать не отвечала.

– Ну, мам! Саньку я помыл, накормил. Слышишь, бутылкой стучит?

Матвейка раздёрнул шторы, отворил окно пошире. Комната озарилась ярким светом, заблагоухала уходящей свежестью утра. День обещал быть жарким. Матвейка полил цветы на подоконнике из стоявшей рядом пластиковой бутылки, выглянул в окно, крикнул «Я щас!», подошёл к дивану, присел на корточки.

– Ну, мам! А посуду я потом вымою. Честное слово! Меня Витька ждёт. Ему новый велик подарили, горный, с амортизаторами, со скоростями, с толстыми колёсами, как он хотел…

Мать лежала, не шевелясь, и молчала. Матвейка тронул её за руку. – Ну, мам!.. – и тут же отдёрнул. Рука была безжизненно холодной. Матвейка вскочил в испуге, снова присел, опять вскочил, в панике побежал на кухню.

Малыш бил по столу ладошкой и сыто улыбался. Матвейка бросил ему «сиди, я щас!» и устремился к выходу.

Баба Нюра прибежала немедленно, охнула, схватилась за сердце «Господи! Вот беда-то!» и тут же вызвала «скорую».

Когда врач, высокий старик в голубом халате и в голубой шапочке, в сопровождении двух санитаров проходил в комнату, Матвейка сграбастал хнычущего Саньку, зажал ему рот ладонью и притаился за дверью.

«Ну что?» – услышал он, как соседка спросила через некоторое время. И тут же скрипучий мужской голос вдруг распорядился по-деловому: «Реанимация! Есть пульс! Шевелитесь, ребятки! Носилки! Аккуратно, без лишних движений!»

Баба Нюра пробыла в квартире до приезда материной сестры, копошилась на кухне, протирала плиту, мыла посуду и всё приговаривала: «Бедные, бедные! Как же вы теперь?..»

– А куда её повезли? – спрашивал Матвейка у соседки.

– В больницу, куда же.

– А она жива?

– Жива покудова, слава Богу! Терпите, может, и пронесёт… Муж мой, Николай Иваныч, ты его должон помнить, земля ему пухом, тоже с инфарктой боролся. И только на четвёртом заходе сдался… О, Господи, спаси и сохрани!

Матвейка машинально играл с малышом и напряжённо думал о сказочном роднике с живой водой. Малыш бегал по комнате, прятался за штору и, когда Матвейка нащупывал его, заливисто хохотал.

Несмотря на оперативность, проявленную соседкой, и профессионализм врачей «Скорой», мать не спасли. Поздно хватились. Но Матвейке решили пока не говорить об этом. Пусть свыкнется с мыслью, что жизнь её на волоске и каждую минуту следует ожидать неизбежного. Что поделаешь, все под Богом ходим…

 

5

Единственная родственница матери, сестра Эльвира, жившая неподалёку, в новом микрорайоне, в этот трагический момент занималась шопингом в центральном бутике. Она явилась часа через три. Второпях, словно куда-то опаздывая, расспросила бабу Нюру о случившемся, с гадливостью на лице обошла квартиру и распорядилась, чтобы та разложила по сумкам детские вещи. Подходящих сумок не нашлось, и баба Нюра ссудила на время свой чемодан. И пока она укладывала в него ребячье барахло, дети находились в её квартире. Санька спал, безмятежно посапывая, а Матвейка знаками общался с Витькой через окно.

Эльвира Семёновна была женщиной неуёмной фантазии и редкого самомнения. Предки её мужа, профессора местной финансовой академии, принадлежали к дворянскому сословию. Среди них даже затесался один граф, получивший свой титул за какие-то особые заслуги перед отечеством на дипломатическом поприще. Потому Эльвира Семёновна с чистой совестью и неподдельным энтузиазмом «косила» под аристократку. Смотрела поверх голов, с простыми людьми разговаривала через губу. При этом её речь изобиловала такими терминами, значения которых она и сама до конца не понимала. А её излюбленными словечками были: «цивилизованный» и «элитный». Всё, с чем она имела дело, от района проживания до рулона туалетной бумаги, всегда было сугубо цивилизованным и непременно элитным. А то, что не вписывалось в обозначенные пределы, для неё просто не существовало. Или существовало, раз уж никуда от него не деться, как субстанция достойная всяческого презрения.

– Как ни прискорбно, – вещала Эльвира Семёновна, покуривая и пристально наблюдая за действиями соседки, – каждый получает по заслугам. Моя сестра была совершенно необразованна и абсолютно нецивилизованна. Одевалась, как чумичка. Вечно не прибрана, не накрашена. Работала чёрт знает где. Кажется, уборщицей в ДЭЗе.

– Продавщицей, – поправила баба Нюра, собирая ребячью одежду. – Она в палатке торговала.

– Не играет значения! То есть, не имеет роли! – вспылила аристократка, путаясь в словах, она не выносила, когда ей противоречили. – А всё потому, что замуж вышла необдуманно: не то за бомжа, не то за наркомана. И вот вам, пожалуйста!

– Да что вы, Эльвира Семёновна, Павлуша был хороший человек. Не пил, всё машины ремонтировал. И они любили друг друга…

– Он и в тюрьме успел побывать! ваш хороший человек.

– Так ведь оговорили его.

– Это неизвестно. Как бы то ни было, мой муж, профессор, утверждает: бизнес не для всякого, бизнесменом нужно родиться. А ваш Павлуша родился исполнять, а не заправлять. Да-да, и с этим ему надо было смириться. Одни в господах ходят, другие в прислужниках. Вот бы и прислуживал тем, кто попроворней оказался. У него и родители рылом не вышли. Отец был деревня деревней, то бродяжничал, то вагоны разгружал, где его и придавило однажды. Мать – алкоголичка, вечно с похмелья…

– Да что вы, Эльвира Семёновна! Знала я его мать, Клавдию, в рот не брала хмельного… мигренью страдала, бедняжка.

– Вам надо было на адвоката учиться, Анна Гавриловна. Простите, а вообще-то вы учились когда-нибудь и чему-нибудь?

– Я, конечно, тоже из деревни… уж не обессудьте. А как в город попала, на сварщика выучилась, на стройку пошла. Как же не училась…

– Рабочий и колхозница в одном флаконе? Занятно.

– А что в этом плохого? Всю жизнь сама себя обслуживала. И с детьми управлялась. Бездельем не грешила… – Баба Нюра вдруг окунула лицо в ладони. – Деток жалко.

– Ничего, привыкнут. Пока у меня поживут. А потом в детдом сдам, на попечение государства.

– В детдом?! – вскрикнула баба Нюра.

– Что вы на меня так смотрите? Это называется цивилизованный подход. Я их не рожала. И на какие, извините… мне их содержать? У меня всё спланировано. К тому же с детьми я не привыкла обращаться, придётся няньку нанимать… Нет, нет, и не уговаривайте! И квартиру эту продам. Вовремя Павла убили, а то б ему досталась.

– А детки? Ведь они тут прописаны.

– Ничего. Что-нибудь придумаю. Говорила я ей! Таких, как моя сестра, стерилизовать надо, чтоб не плодились!

– Да что вы такое говорите!..

– Да, да, на корню стерилизовать! А то нарожают, и расхлебывай за них! У нас и так беспризорников пруд пруди. Оттого и преступность растёт. А государству это нужно? Мы хотим быть цивилизованной страной, а нам не дают.

– Кто ж вам не даёт? – испуганно вырвалось у бабы Нюры.

– Люди! – выпалила Эльвира Семёновна и встала в позу Екатерины Великой, принимающую послов не очень дружественной державы. – Никчёмные люди! Такие, как муж моей сестрицы! Да и она тоже…

– Так уж нет её, царствие ей небесное! И про Павлушу вы напрасно так… Работал человек, одевался чистенько, всегда здоровался, никогда худого слова от него не слыхала. Как же не хороший, хороший. Тольки вот неприспособленный был к жизни нашей. Верил всем. А верить-то нынче никому нельзя, всяк в свою сторону тянет, до скрежета зубовного…

Баба Нюра поставила перед Эльвирой Семёновной чемодан с вещами, скорбно вздохнула.

– Ну, вот и собрала вам ребячий гардероб. Всего ничего. Жили-то и, правда, бедно…

Аристократка загасила сигарету в цветочном горшке, зыркнула в шкаф, пошарила взглядом под кроватью, походя смахнула с серванта себе в сумочку немногочисленные сестрины драгоценности, затем крикнула детей. Подхватив подмышку, как полено, полусонного малыша, приказала Матвейке: «И ты собирайся, пока поживёте у меня. А там видно будет. И помоги мне чемодан донести до машины».

– Да куда ему, тяжело, – спохватилась баба Нюра. – Я поднесу чемодан-то.

Матвейка взялся за велосипед.

– А можно я погуляю? Меня Витька ждёт.

– Что за Витька? Какой-нибудь местный оболтус? – строго поинтересовалась тётка.

– Дружок его, из двадцать пятого дома, – заступилась за маленького соседа баба Нюра. – Хороший мальчик, вежливый. Мать школой заведует. И отец у него на хлебной должности, в мэрии.

– Ну что ж, с этим, пожалуй, можно, погуляй пока, – снизошла тётка. – Обеда для вас у меня всё равно пока нет, а к ужину, чтоб явился. И без велосипеда, пожалуйста. У меня элитный паркет – натуральный, дубовый. В общий коридор – тоже нельзя. У нас там порядок. Позвонишь в домофон, назовёшь своё имя. И консьержке скажешь, мол, – к супруге профессора. Я предупрежу. В подъезд входи один. И в лифт – тоже. Понял? И не опаздывай! Я не люблю этого. Это нецивилизованно. Ужин в семь часов.

С Саньки слетела панамка. Матвейка поднял её и натянул на Санькину голову. Но она опять свалилась. Он снова её поднял, и тут уж тётка выхватила её из Матвейкиных рук с раздражённым комментарием: «ох, ну ничего не могут сделать как следует!»

– Саньку кормить пора, – вставил Матвейка. – Там в холодильнике…

– Уж как-нибудь разберусь! – язвительно припечатала аристократка и направилась к выходу.

– Матейка! – плача, кричал малыш из-под руки уносившей его тётки. – Матейка! Падём! Амам, Матейка!

Матвейка помахал брату: «Пока, Санёк! Я скоро приду».

 

6

На улице Матвейка рассказал о случившемся Витьке, и срочно стал агитировать его на поиски родника с живой водой. Витька поначалу загорелся, но, подумав, приуныл.

– Это, наверное, далеко, а у меня уроки…

– Какие уроки! Каникулы!

– И отец заругает. Он не любит, когда я далеко со двора уезжаю.

– А ты не говори.

– Да и какой родник, – засомневался Витька, – сказка это…

– Ничего не сказка! Мне мама говорила, он на самом деле существует. Где-то в нашем лесу. А я во сне это место сегодня видел. Сразу узнаю!

– Чо, правда, что ль?

– Не веришь?

– Ну, ладно, – согласился Витька, заинтригованный уверенностью Матвейки. А вдруг!.. Хотя у него в семье и нет больных, он сам попьёт живой водички, на всякий случай. – А ещё… – Витька заговорил на пониженных тонах, – мне папа говорил, где-то за нашим лесом военные нашли инопланетянина. Дохлого. Там у них запретный полигон. Он в овраге лежал. А когда его на исследование повезли, исчез. Открыли ящик, а его там нет.

– Врёшь!

– Ничего не вру! Мне папа говорил. У него тело было зелёное и скользкое. А глаза, как у жабы. В смысле – выпученные.

– У папы?

– Ты чо, не веришь?!

– И куда же он подевался?

– А я откуда знаю! Телепортировался, наверное. Они могут. Интересно, у него тело мягкое, как у нас, или жёсткое?

– Наверное, как у тебя, – Матвейка ткнул пальцем в Витькин живот.

– Чего-о! Это он у меня после обеда такой… выпирает. А всё мама: ешь да ешь! Вот я и перенаелся, – и Витька с деланным равнодушием стал перечислять по пунктам обеденное меню: – Печёнка жареная с картошкой, пирожки с мясом, а ещё с капустой, творожники… а потом ещё компот.

– Везёт же некоторым, – Матвейка сглотнул слюну и закатил глаза к небу.

– А я пиццу люблю и кока-колу. И вообще я мало ем, – вдруг стал оправдываться Витька. – Не хочется… Так чо, погнали? Только давай по быстрому. Отец велел соблюдать режим. А то он мне новый кампик не купит. Договорились? – Витька хвастливо провёл ладонью по рулю нового велосипеда. – Классный у меня велик, а?

– Договорились.

– Слушай, а может, тот инопланетянин живой водички попил, а?

Матвейка молча оседлал велик.

– На разведку смотаемся. А если по быстрому не найдём, сразу вернёмся. Ага? – заключил Витька.

– Идёт. Мне тоже к ужину тётка велела.

Как только друзья выехали за черту города, дорога пошла в гору. Матвейка изо всех сил жал на педали. Витька безнадёжно отставал.

– Подожди меня! – петухом кричал он вдогонку, извиваясь всем телом. – Мне тяжело!

– Скорость переключи!

– Что сделать?

– Переключи скорость!

– А как это? Я не знаю! – истошно завопил Витька и встал.

Матвейка резко затормозил, бросил велосипед на обочину, подскочил к Витьке с упрёками.

– У кого новый велик? У кого сто пятьдесят скоростей? У меня или у тебя?!

– Пятнадцать, – поправил Витька, надувшись. – Да я сегодня первый раз…

– А ещё выступал! – Матвейка взялся за рычажок на руле. – Видишь рычажок?

– Ну, вижу.

– Едешь в гору, крутишь сюда, а под гору – сюда. Понял?

– А! Это я знаю! Просто я не в ту сторону крутил.

Матвейка не успел перекинуть ногу через седло, как Витька, победно выпрямившись, пронёсся мимо.

– А я тебя обогнал!

Преодолев подъём, Матвейка свернул с трассы направо, под указатель «п. Лесной, 3 км» и выехал на просёлок.

– Сюда! – кричал он Витьке, укатившему вперёд метров за сто.

Витька вернулся недовольный.

– Почему сюда?

– Потому что лес там, – Матвейка показал на голубеющую полоску вдали.

– Тут дорога плохая, – нудил Витька.

Матвейка прибавил ходу и вырвался вперёд. Витька догнал Матвейку и ехал рядом, по второй колее.

– Тут и не ездит никто. Вон даже трава на дороге растёт.

Матвейка безостановочно крутил педали и ничего не отвечал.

– Щас бы попить, – жаловался раскрасневшийся Витька. – Такая жарища! У меня все штаны мокрые.

– Памперсы надо было надеть, – не оборачиваясь, отозвался Матвейка.

– Ты чо! Я кожей вспотел! И пить хочется!

– Приедем, напьёшься.

– Его ещё найти надо, твой родник.

Чуть-чуть не доехав до леса, Витька мешком рухнул на подвернувшийся песчаный бугорок, он – в одну сторону, а его горный велосипед – в другую.

– Всё, я больше не могу!

Матвейка тоже спешился, сел рядом.

– Ладно. Привал десять минут.

Витька с опаской посмотрел в сторону леса.

– А может, в другой раз, а?.. А то у меня ноги сломались. Я и до дому теперь не доеду.

– Ничего, доберёмся до родника, починишь свои ноги.

– Как это?

– Живой водой.

– Сказки всё это! Нет живой воды! – упрямился Витька.

Матвейка резко поднялся.

– Есть!

– Чего ты придумал! Вода везде одинаковая, мокрая, – бубнил Витька, поглядывая на часы. – Ну вот, уехали, а я и мобильник не взял. А ты?

– А у меня его вообще нет.

– А если мы потеряемся?! И куда торопиться? Могли бы и завтра…

Матвейка подхватил велосипед и покатил к лесу. Витька заковылял следом.

– Да ладно, постой! Я с тобой!

 

7

На дороге показался велосипедист. Мужчина лет пятидесяти, в джинсовых шортах с разлохмаченными краями, в белой рубахе нараспашку, неторопливо крутил педали. На его голове красовалась белая широкополая панама с ворсом, с красным помпончиком на макушке, а на лице вместо глаз зияли чёрные пятна солнцезащитных очков. Поравнявшись с пацанами, велосипедист тормознул.

– Заблудились, мальчики? – спросил он с участием, неожиданно высоким для его комплекции голосом.

– Ничего не заблудились, – отрезал Матвейка, – путешествуем.

– А куда путь держите, если не секрет?

– Секрет.

– Понимаю, – по лицу незнакомца расползлась сахарная улыбка. – А то я подумал, может, помогу чем. А раз так, удачи!

Незнакомец поставил ногу на педаль.

– Да ничего не секрет! – брякнул Витька. – Он говорит, – Витька показал пальцем на Матвейку, – будто в этом лесу есть живой родник.

– Живой родник?

– Ну, в смысле, с живой водой.

Незнакомец глянул из-под панамы на солнце, затем огляделся вокруг, почесал волосатую грудь.

– С живой водой?

– Ну, да!

– А зачем вам живая вода понадобилась?

– Да вот у него, – Витька снова пальцем на Матвейку, – мать больна.

– И серьёзно больна?

– А то. В больнице она. И вообще… Чуть не померла сегодня.

– Во-он ка-ак, – протянул мужчина. – Значит, теперь отцу придётся по хозяйству отдуваться.

– Да нет у него отца, убили.

Матвейка двинул Витьке кулаком в бок. Витька скорчил плаксивую гримасу.

– Ты чо! Больно!

– Плохи дела… – сказал мужчина, и улыбка сошла с его лица. – Да, и я слыхал про источник. Тоже хочу подлечиться… поясница замучила и селезёнка подёргивает… да всё некогда. У меня тут и дачка рядом. В случае чего, милости просим. Посёлок Лесной знаете?

– От трассы три км, по указателю, – хмуро вставил Матвейка, стараясь держаться независимо.

– Верно. Это за поворотом. Отсюда не видно. Моя дачка на краю посёлка. Дома, правда, пока нет, хозблоком обхожусь. А родник, говорят, где-то в нашем лесу. Да не даётся он людям, таится. Кто ни искал, возвращались ни с чем. Хотите, вместе поищем. Только вот в город съёзжу за хлебом. В наш магазин сегодня не завезли. Фургон у них сломался.

– Спасибо, мы сами, – подал голос Матвейка.

– Сами так сами. Я не навязываюсь. Если вдруг набредёте, хоть покажете?

– Покажем, – заверил Витька.

– Тогда – удачи. Да не заблудитесь. Наш лес волшебный… – незнакомец стянул с себя рубаху, бросил её на руль. – Печёт сегодня, скорей бы ночь, – и медленно, не оглядываясь, покатил по дороге, сверкая маслянистой от пота спиной.

А друзья свернули к лесу.

– Ты зачем меня в бок ударил? – ныл Витька.

– А ты что, не слыхал, в школе говорили, с незнакомыми не идти на контакт.

– Да я спросил только.

– А зачем ляпнул, что моего отца убили?

– Да брось ты! Нормальный дядька. Сразу видно, дачник. И панамка прикольная… как у клоуна.

– Сам ты клоун!

 

8

Лес начинался густым ельником. Он стоял мрачной стеной, словно всем своим видом говорил, что не пропустит чужаков. Друзьям пришлось низко поклониться, чтобы войти в него. В ельнике было темно и колюче. Он сопротивлялся всеми доступными ему способами. Нижние сухие ветки цепляли за одежду, совали палки в колёса. От осыпавшихся иголок не было спасения, они резали по щекам, путались в волосах, попадали под одежду и кололи изнутри. Длинные змеистые корни строили подножки. Особенно не везло Витьке. Ветки лезли ему в глаза, в рот, в уши. Паутина опутывала лицо, шею, приходилось смахивать с себя паучков и постоянно нестерпимо хотелось чесаться. А тут ещё на пути попадались муравейники, рыжие шевелящиеся холмики из высохших еловых иголок, твёрдых и острых, как настоящие, стальные.

Витька отмахивался от всего сразу и ныл непрестанно.

– Ну вот, не лес, а… колючие потёмки! И зачем я с тобой поехал! Куда мы идём? Тут и дороги-то нет! И муравейники! Вон какие кучи большие! Папа говорил, в старину казнь такая была: человека привязывали к дереву возле муравейника. И муравьи его съедали. У них, наверное, зубы есть.

– У кого? У муравьёв?

– А чего, запросто. Ведь как-то они кусают. Могут и нас съесть.

Матвейка окинул взглядом обширную Витькину комплекцию.

– Подавятся.

– Да я серьёзно! – вскипел Витька, так что у него затряслись щёки.

– А ты на кучи не наступай. Они и не тронут.

– Далеко ещё?

– Чего пристал! Идём и идём.

– Да, тебе хорошо! У тебя мама больная… тебе надо…

Матвейка скрипнул зубами, остановился.

– Ты мне друг?

– Ну, друг. А чего?

– Вот и молчи в тряпочку. А не нравится, можешь возвращаться. Я не держу.

Витька засопел обиженно, но всё же двинулся за Матвейкой, энергично прижимая к себе цепляющийся за ветки велосипед, будто его кто-то хотел у него отнять.

Когда ельник закончился, пошли осины. И вскоре лес осветился белоствольными свечами берёз. Витька вздохнул облегчённо и, оглянувшись, спросил:

– А обратно так же?

– На сером волке.

Витька замер, забегал глазами по кустам.

В кустах что-то зашелестело, где-то рядом хрустнула сухая ветка, отчаянно хлопая крыльями, взлетела неведомая птица. Витьку мгновенно скрутил столбняк, и пока они не миновали березовый лес, он не произнёс ни слова. За березняком лес поредел, стало светло, подул освежающий ветерок и можно было идти по прямой. Вскоре друзья вышли к поляне с колокольчиками. А дальше начинался спуск…

Матвейка остановился, сосредоточенно изучая окрестности, потом бросил велосипед и с разбегу окунулся в звенящее разноцветье.

– Вот она! поляна! Я видел её во сне! Дальше вниз, а там… – Матвейка ринулся вперёд, крича на ходу: – Да брось ты свой дурацкий велик! Никуда он не денется!

– Ага! У тебя старый, а у меня дорогой! – огрызнулся Витька, но велосипед всё-таки аккуратно прислонил к берёзе.

Матвейка стремительно бежал в низину, где по его расчётам должен был находиться родник с живой водой. Витька последовал за другом, постоянно оглядываясь на свой велик.

Родник приветствовал их ослепительным лучом. Матвейка зашёлся от счастья.

– Нашёл! Нашёл, мама! Нашёл!

Сердце прыгало где-то у горла, тело пронизала блаженная истома, ноги ослабели, и последние два метра Матвейка, поскользнувшись на траве, съехал на пятой точке и упёрся ногами в гладкий валун. Но тут же вскочил, окунул лицо в прозрачную ледяную купель, глотнул родниковой влаги. Сразу заломило зубы и обложило горло. Но на мгновение.

Подбежал Витька.

– Ну как? Она? Та самая?

– Она…

Матвейка зачарованно смотрел на клубящееся сероватым песком дно родника. Вода, прозрачная и плотная, словно масло, переполняла природную чашу, и, сверкая на солнце, стекала по каменистому ложу и тут же, в двух-трёх метрах от источника, терялась между камнями, словно возвращалась в недра земли.

– Точно она? Та самая? – допытывался Витька. – Ну-ка, дай попробую! – он припал к источнику, хлебнул, подвигал челюстью, закатив глаза к небу, проглотил, выпрямился. – Вода как вода. Мокрая, чистая. Только холодная, как лёд… А как проверить, живая она или нет?

– У тебя нога прошла?

Витька потрогал свою коленку, попрыгал.

– Прошла вроде…

– Ну вот.

– Тогда набирай и поехали домой.

Матвейка вдруг оторопел, стукнул себя по лбу, в растерянности сел на землю.

– Ты чего? – испугался Витька.

– Фляжка! Фляжка! – бормотал Матвейка в отчаянии. – Я бутылку не взял…

– Ну и ладно, не переживай. В другой раз наберём. Теперь знаем, где.

– Только время зря потеряли…

Матвейка вскочил и побежал к оставленному на взгорке велосипеду. Витька – за ним.

– Ты куда?

– За бутылкой!

 

9

Из леса друзья выбрались быстро. Витька забыл про волков и не отставал от Матвейки, который, не разбирая пути, танком ломился сквозь зелёную преграду. На песчаном бугорке устроили пятиминутный привал. Солнце кочегарило на полную катушку. Витька выпал из леса и сразу распластался по земле, как сорванное ветром с верёвки мокрое бельё. Матвейка думал о матери, и потому не замечал ни жары, ни усталости.

– Так, погнали домой! – скомандовал Матвейка.

– Я ещё… не отдохнул, – сопротивлялся Витька, тяжело дыша.

– Отдыхай. Потом догонишь.

– Ты куда? Я с тобой! – Витька гусеницей заполз на велик и поспешил за другом.

Вскоре впереди замаячил велосипедист в белой панаме с красным помпончиком. На его руле болтался полиэтиленовый пакет с хлебом и какой-то бутылкой.

– Молчи! – предупредил Матвейка.

Когда они поравнялись, незнакомец спросил:

– Ну как, отыскали «живой родник»?

Матвейка молча проехал мимо. А Витька всё-таки оглянулся, крикнул:

– Нашли!..

Отъехав на безопасное расстояние, Матвейка резко затормозил.

– Ты что, дурак? Я же сказал!

Витька поджал губы.

– Он ведь спросил… неудобно…

– Какой ты у нас вежливый, даже тошнит. Ладно, домой не едем.

– Как это? Почему?

– Долго. У тебя деньги есть?

– Какие деньги? – Витька напрягся, и дыхание вмиг восстановилось.

– Да не бойся, отдам!

– А я и не боюсь. Когда отдашь?

– Как вернёмся, отдам.

– Сколько тебе? – Витька полез в карман. – Вот, у меня только две десятки. Мама дала на мороженое.

– В другом пошуруй.

Витька полез в другой карман.

– Ой, забыл… тут полтинник. Папа дал.

– Тоже на мороженое?

– Нет, на батарейки.

– Купим бутылку в ближайшем ларьке, на краю города.

– С чем-нибудь подешевле, – уточнил Витька. – А может, в посёлок? Там же есть магазин, дачник говорил.

– Ладно. Только подождём. Пусть уедет. Сколько стоит простая вода?

– Ну, не знаю… по-разному. А зачем тебе вода?

– Да не вода, а бутылка.

– А, посуда… Сколько, говоришь?

Витька держал в одной руке пятидесятирублёвую купюру, в другой две десятки и в затруднении переминался с ноги на ногу. Матвейка схватил пятьдесят рублей.

– Ладно, с меня полтинник.

– Точно отдашь?

– Точно.

– А на что я батарейки куплю? Отец заругает.

– Сказал же, отдам.

– А где возьмёшь?

– У бабы Нюры попрошу.

 

10

При въезде в посёлок, в тени развесистого клёна, стояла отделанная белым сайдингом торговая палатка. На синем фоне вывески крупными белыми буквами было выведено «Продукты» и более мелким шрифтом пониже «ИП Козлофф Е. И.».

Матвейка так разогнался, что не успел притормозить, и колесо его велика с грохотом ткнулось в белую стенку. Палатка вздрогнула. Матвейка отбросил велик в сторону, сунул раскрасневшуюся голову в окошко.

– Вода есть?

Продавщица невозмутимо вытерла пот со лба, отпила из маленькой бутылочки мутной желтоватой жидкости.

– Чего хулиганишь? Чуть хоромы мои не завалил.

– Я спешу.

– Что за спешка в такую жару…

– Вода есть? – повторил Матвейка в нетерпении.

– Выпили воду. Только соки да кола. Такого лета отродясь не помню. Хоть бы гроза, что ли… Сижу, как в микроволновке. Вот лимонную дую. Сама состряпала. Говорят, помогает.

– Тогда кока-колу. Самую большую!

– Не лопнешь, мальчик? В жару надо пить по глоточку. И не сладкое, а кисленькое что-нибудь. Иначе сердце надорвёшь, а всё равно не напьёшься. Пятьдесят рублей.

Матвейка протянул продавщице полтинник, схватил двухлитровую бутылку кока-колы, мигом скрутил крышку, отбежал в сторону и вылил содержимое под кусты.

Продавщица охнула. Витька взвизгнул по-девчачьи.

– Ты чего сделал?! Я пить хочу!

– Перебьёшься. Некогда.

– Мальчик, ты здоров? – спросила удивлённая продавщица.

Матвейка дёрнулся нервно.

– Мне нужна пустая бутылка!

– Сказал бы, я б тебе пустую нашла. Забесплатно. Зачем добро переводить. Она, конечно, гадость несусветная, но денег стоит.

– Ты зачем вылил! Я бы выпил.

Матвейка сунул бутылку под майку, поправил цепь, вскочил на велик.

– Из родника попьёшь. Ты и так мокрый.

– На мои деньги купил и вылил всё.

– Я же сказал, отдам! – отрезал Матвейка, неистово накручивая педали.

– Да-а… я пить хочу! – гундосил Витька. – Из меня вся вода вышла…

– Отстань!

– Не отстану, пока деньги не отдашь! – кричал Витька вслед.

– Как хочешь, – ответил Матвейка, не оборачиваясь.

Он изо всех сил катил обратно, к лесу. Через минуту-другую ошарашенный Витька пришёл в себя и, несмотря на то, что силы почти оставили его, последовал за другом.

Продавщица высунулась в окошко.

– Ишь, и жара им нипочём. Кросс у них, что ли… Мучают ребятишек почём зря.

 

11

Как только мальчишки подъехали к ельнику, Витька критически расслабился – повалился в изнеможении на знакомый бугорок и ухватился за живот.

– Всё… умираю… иди один… а я здесь… подожду…

Солнце спряталось за одинокую, неизвестно откуда взявшуюся, тучку. Свет приугас. Подул слабый ветерок. Стало легче дышать.

Матвейка сплюнул, положил велик на землю. Затем лёг на спину, раскинул руки и сказал с затухающей интонацией:

– Привал… пятнадцать минут….

Витька лежал рядом и некоторое время косился на торчащую из-под майки друга бутылку. Майка вылезла из штанов, и бутылка наполовину оказалась на свободе. И с каждым выдохом высвобождалась всё больше и больше, издавая от трения пластика о живот жалобно-визгливый звук. Матвейка лежал неподвижно, как убитый. Вдруг он застонал и прошептал «мама!», очевидно во сне.

– Мотя… – тихо позвал Витька.

Матвейка не отозвался. А бутылка, уже почти целиком высвободившаяся из-под майки, сползала к земле. Неожиданный порыв ветра отделил её от Матвейки и покатил с бугорка в сторону дороги.

Витька напрягся, сел, поглядывая то на Матвейку, то на бутылку. Матвейка спал, и так глубоко, что, казалось, не дышал. И Витька решился. Вскочил, побежал за бутылкой. Поднял её, оглянулся. Матвейка лежал в той же позе. Тогда Витька по высокой нехоженой траве, росшей по ту сторону дороги, поскакал к оврагу и забросил вожделенный сосуд в непроходимые заросли крапивы. Затем быстрым шагом, зигзагом, вернулся на прежнее место.

Надо сказать, в этой невинной (невинной, по его, Витькиному разумению) шалости не было ничего предосудительного. Ну, схитрил мальчик немного. Что в этом особенного? Просто он очень устал, и ему захотелось домой. А стремлению Матвейки добыть живую воду он изначально не придавал существенного значения. Ну, прогулялись немного, пора и честь знать. И нельзя же, в самом деле, всерьёз думать, что будто бы где-то на свете есть такая вода, которая способна оживлять мертвецов. Сказки всё это!

Витька удовлетворённо шмыгнул носом, потёр ладони и закрыл глаза. И на его лице нарисовалась едва заметная улыбка.

Солнце снова выплыло из-за тучки, продолжая жарить обезвоженные мальчишеские телеса. Матвейка очнулся, взглянул на блаженную физиономию друга, шлёпнул по его животу. Витька испуганно согнулся.

– Ты чего?!

Матвейка вскочил на ноги.

– Хорош дрыхнуть, подъём!

Витька изобразил просыпание: с недовольным видом потянулся, вынудил себя на зевок.

А Матвейка деловито заправил майку в штаны и вдруг спохватился, стал ощупывать себя, словно не веря своим глазам. В горле образовался ватный ком.

– Где? – выдавил он почти беззвучно.

Витька состроил удивлённые глазки.

– Чего?

– Бутылка где? – вскричал Матвейка.

– А я откуда знаю! Я спал…

Матвейка бегал кругами по бугорку, надеясь отыскать пропавшую бутылку.

– А когда ложился, она была при тебе? – с интонацией сочувствующего следователя спросил Витька.

– Не помню…

– Значит, по дороге выпала.

– А всё ты виноват!

– А я-то тут причём?

– «Умираю»! «Иди один»! Нечего было валяться тут! Только время потеряли!

– Да никуда он не денется твой родник! Завтра приедем, сумку возьмём и бутылок сколько хочешь, – Витька поднял велосипед и поставил его рулём в сторону дома.

– Мне сегодня нужно! Завтра будет поздно!

На дороге показался дачник в белой панаме. Он, было, проехал мимо, но вдруг остановился в отдалении, повернулся к друзьям, снял очки, спросил просто:

– Какие-то проблемы?

– Да нет, – ответил Витька, мельком взглянув на Матвейку. – Никаких.

– Живой воды набрали?

– Да нет… не во что…

Дачник в панаме надел очки, развернулся, подъехал к друзьям. Удушливо запахло одеколоном.

– А говорите, нет проблем. У меня посуды всякой завались. И банки, и бутылки. Могу презентовать.

– А из-под «кока-колы» есть? – не выдержал Матвейка.

– Да хоть из-под «спрайта», хоть из-под «швепса», хоть из-под «пепси». На любой вкус. Я когда-то увлекался этими напитками. В результате печень сорвал. А теперь поумнел. Только проверенную минералочку употребляю. У вас как со здоровьем? В порядке?

Матвейка пожал плечами. А Витька ответил:

– В порядке.

– Ну и отлично! Ну что, поехали? Тут рядом. И километра не будет. Дам хоть с десяток.

– Забесплатно? – поинтересовался Витька и машинально ощупал свой карман.

– Да, если хотите, сам заплачу, – засмеялся дачник. – Самому надоели. Только захламляют сарай. А вы за это подскажете, где он, этот родник. Может, и я подлечусь. Повезло вам. Крупно повезло… – дачник как-то странно причмокивал и с каким-то особым вниманием оглядывал мальчиков, почесывая волосатую грудь. – У меня, правда, дела в городе… ну да ладно, на полчасика задержусь. Дуйте за мной.

Дачник в панаме энергично оттолкнулся загорелой ногой и поехал к посёлку.

– Ты чего! Сам говорил… – удивился Витька.

– Молчи! Так надо. Только возьмём бутылку и сразу к роднику.

 

12

Когда миновали палатку и свернули на едва видневшуюся в траве и уходившую в сторону от посёлка дорожку, Матвейка забеспокоился. Он нагнал дачника в панаме и заявил с напором:

– Вы сказали, у вас дача в посёлке!

– Ну, какая может быть дача в посёлке, – усмехнулся дачник. – Около посёлка. На берегу реки. Да мы уже и приехали. Вон видите бытовку на склоне? Это и есть мои скромные владения.

И действительно, вскоре они приблизились к небольшому участку, огороженному частым и аккуратным штакетником. Из-за деревьев реки не было видно, но были слышны звуки моторок. Обособленность участка объяснялась довольно крутым уклоном. Не всякому понравится работать на земле, сознавая, что при первом хорошем дожде его земледельческие труды могут быть смыты в реку. Сквозь щели штакетника был виден железный вагончик с полукруглой крышей, с зарешёченным окошком. Он стоял вдоль склона, одним боком опираясь на землю, другим – на сваи. По стенам, между клочьями облупившейся краски, живописно расплывались пятна ржавчины. От вагончика сбегала вниз ступенчатая дорожка. Она огибала чёрный ствол могучего дуба и терялась в зарослях ивняка. Матвейка прислонил велик к забору.

Какое-то время дачник возился с замком. Ключ никак не хотел проворачиваться.

– Надо бы маслица – в скважину, забыл! – сожалел дачник, дёргая ключом вправо-влево. – С маслицем ход будет мягче. Так ведь? – обратился он в Матвейке, сладко улыбаясь.

Матвейка насупился, еле заметно повёл плечом.

– А каким маслицем, сливочным? – заинтересовался Витька.

– Ишь какой богатей! Сливочное для другого сгодится. Растительным, разумеется. Лучше всего нашим отечественным, подсолнечным, от него запах аппетитный и долго не высыхает, – ответил дачник, и в этот момент ключ со скрежетом провернулся в нужную сторону, и дужка замка вышла из паза.

Дачник распахнул калитку.

– Прошу!

Матвейка шагнул, но вдруг почему-то остановился.

– Смелее! – подбодрил дачник. – Моё хозяйство в вашем распоряжении. А велосипеды можно у калитки оставить, – сказал дачник, обращаясь персонально к Витьке. – Тут у нас тихо. Воровать не воруют.

Около вагончика земля было утоптанной, а на остальном пространстве участка рос бурьян мальчишкам до подбородка, среди которого преобладали пожелтевшие от зноя метёлки крапивы, и из которого в одном месте виднелись складированные по правилам – с продухом между слоями – широкие и уже почерневшие доски, а в другом – накренившаяся, проржавевшая насквозь, железная бочка.

– А как вас зовут? – поинтересовался Витька.

Дачник отшвырнул лежавший на дороге обломок кирпича.

– Да как зовут… обычно зовут… «Эй ты, мужик!» – дачник рассмеялся, радуясь собственной шутке. – А твоё имя, если не секрет?

– Не секрет, Витька.

– А у товарища твоего есть имя?

– Давайте нам бутылку, и мы пойдём, – отрезал Матвейка. – Нам некогда.

– Будет вам бутылка, строгий малыш. Без проблем, – дачник полез в карман за другим ключом.

– Я вам не малыш, – буркнул Матвейка.

– Да ты не обижайся, я страсть как люблю пошутить. А зовут меня Арнольд Альбертович.

– А где у вас огород, Арнольд Альбертович? – продолжал расспрашивать Витька.

– Огород? Не успел с огородом, Витёк. Недавно купил. Тут много чего делать надо. Траву покосить. Террасок наделать. Укрепить их по правилам. Иначе весь мой огород смоет дождём.

Попасть в вагончик оказалось намного проще – замок был новеньким, аж сверкал на солнце. И дачник, перед тем, как вставить ключ, с какой-то нескрываемой нежностью провёл по нему пальцами. Когда со свистом и скрежетом отворилась железная дверь, из вагончика пахнуло жаром, как из духовки. Матвейка невольно прикрыл лицо руками.

– Ничего, сейчас проветрится, – подмигнул дачник Витьке и шагнул внутрь.

Матвейка и Витька зашли следом.

– А вон и бутылки, как обещал, – дачник указал на гору пустых пластиковых бутылок в дальнем углу вагончика. – Не стесняйтесь. Берите, какие понравятся и в любом количестве. А я пока к реке спущусь за водой. Полы освежить.

Дачник взял стоявшее у выхода пустое ведро, вышел из вагончика.

Мальчики кинулись к бутылкам и не заметили, как дверь в этот момент с визгом захлопнулась.

Матвейка схватил две попавшиеся под руку бутылки и рванулся к выходу. Но дверь оказалась запертой. Матвейка двинул по ней плечом. Дверь не поддавалась.

– Что? – испуганно спросил Витька.

– Он запер нас.

– Как запер?

– Очень просто, на замок.

– Зачем? – голос Витьки от неожиданно накатившего страха полез вверх. Он подскочил к двери и тоже со всей силы бухнул в неё плечом.

Вагончик задрожал, но дверь оставалась неприступной.

– А всё из-за тебя! – взорвался Матвейка. – Говорил, не разговаривай с ним, говорил? И вот, пожалуйста, попали в ловушку.

– В какую ловушку? – Витька припал спиной к стене, поскольку у него сильно задрожали коленки, захныкал: – Почему в ловушку? И причём тут я? Ты сам захотел… за бутылкой! Надо было домой ехать.

– Заткнись! – Матвейка собрал пальцы в кулак и забарабанил по железу. – Откройте! Откройте дверь! Дяденька! Арнольд Альбертович! Откройте!

 

13

Прошло с полчаса. Вагончик был накалён до такой степени, что скоро стало трудно дышать. Окно не открывалось. И разбить стекло оказалось невозможным, поскольку изнутри оконный проём тоже был забран прочной решёткой, но с более мелкой ячейкой.

А дачник всё не возвращался.

Матвейка шарил по закоулкам вагончика в поисках выхода. А Витька полулежал на полу, мокрый и зелёный, с выпученными глазами. Почти как тот мифический инопланетянин, о котором он недавно рассказывал своему другу. Ему было совсем плохо.

– Меня шас вырвет…

– И пусть! Легче станет, – деловито заметил Матвейка.

– Да-а, – простонал Витька. – Тебе хорошо… Тебя жара не берёт…

Матвейка продолжал настойчиво обследовать железную западню.

– Он, наверное, украл мой велик… – плакался Витька. – Что я папе скажу!..

– На фиг ему сдался твой велик!

– А зачем он тогда… нас тут…

Витька не успел договорить, как всё его обеденное меню – печёнка с картошкой, пирожки с мясом, творожники и компот – жёлто-зелёной слизью неожиданно вырвались наружу и залили деревянный пол. Позеленевший Витька отполз подальше от дурно пахнувшей лужи и заговорил не своим голосом:

– Ну вот… Пить хочу!..

– Потерпи… я, кажется, что-то нашёл…

Раскидав гору бутылок, Матвейка наткнулся на подгнивший край половой доски с дыркой на месте выпавшего когда-то сучка. Он просунул два пальца в дырку, потянул на себя, и тут же часть доски рассыпалась в труху, и в полу образовалось отверстие, в которое свободно проходила рука. Матвейка припал к полу и увидел склон поросший крапивой. К счастью, эта сторона бытовки стояла на трубчатых сваях. И при желании, нырнув в дыру, можно было оказаться на свободе. Но дыра была слишком мала. Матвейка попытался оторвать доску, но у него не хватало силёнок. Доска подгнила только у сучка, остальная часть оставалась довольно крепкой. При некотором усилии она пружинила и снова возвращалась на место. Требовался рычаг. Матвейка окинул взглядом вагончик. У самой двери, в углу, стояли лопаты и арматурный пруток, измазанный в мазуте. Он подхватил ребристый кол, который на конце был заточен под лом, всунул заострённый конец меж досок и нажал. Послышался слабый треск, но доска оставалась на месте.

– Ползи сюда! – скомандовал Матвейка.

– Зачем? – слабо отозвался Витька.

– Ползи ко мне, сказал!

Витька сморщился то ли от боли, то ли от запаха тошнотворной лужи, то ли от того, что именно сейчас, когда он был не в состоянии даже нормально дышать, приходилось совершать усилие и куда-то ползти.

– Скорей! – поторапливал Матвейка.

– Я и так… спешу… – отвечал Витька, словно сонный паук, едва передвигая конечностями.

Наконец, он дополз до образовавшейся в полу дыры и, вылупив глаза, с размаху упал на неё лицом.

– Ты чего? – Матвейка попытался поднять друга, но тот был слишком тяжёлым.

– Я… дышу… – не сразу глухо ответил Витька, и спина его заходила вверх-вниз, как у хорошего насоса.

– Потом! Потом будешь дышать!

Витька медленно распрямился.

– Жми на лом! – приказал Матвейка.

– Зачем?

– Жми, сказал!

Витька взялся руками за пруток, навалился, но тут же отпустил руки и ухватился за горло – тошнота возвращалась.

– Не могу…

– Тогда садись на него, для тяжести, а я буду жать!

– Да-а, он грязный.

– Садись!

– Тебе хорошо говорить, ты лёгкий…

Витька медлил, но только он сел, раздался явственный треск, и полуметровый кусок доски, совершив молниеносный кульбит, исчез в образовавшейся прорехе. Со второй доской было проще – на расстоянии тридцати-сорока сантиметров от стенки на ней был огромный сучок, почему она в этом месте мгновенно и переломилась. А третья никак не давалась, слишком плотно была пригнана к соседней, и её невозможно было поддеть. Но и эта, с большим трудом проделанная в полу прореха, – чуть более двадцати сантиметров в ширину – могла быть для пленников неожиданным спасением. Матвейка просунул в неё ноги, подтянул живот и в считанные секунды очутился снаружи. Только руку слегка ободрал. От радости он даже не заметил, что упал на колючую перину из крапивы.

– Теперь ты! – приказал Матвейка, оглядевшись вокруг.

Витька окунул ноги в дыру, опёрся на руки и стал спускаться, но когда дело дошло до живота, безнадёжно застрял.

– Давай! – подбадривал Матвейка.

– Не могу, – пищал висевший на животе Витька и по его щекам ручьём лились слёзы смешанные с потом.

– Живот подбери!

– Не подбирается, – Витька панически размахивал руками и дёргался, как заяц, угодивший в капкан.

Матвейка шепнул «погоди, я щас!» и исчез.

– Ты куда? – жалобно позвал Витька.

Матвейка обошёл вокруг вагончика и, убедившись, что никого поблизости нет и что дверь действительно заперта на замок, тут же вернулся.

– Дай мне ломик.

Витька кряхтел и беспомощно водил руками:

– Я не могу… не достаю…

– Тогда залезай обратно!

– Зачем?

– Не хочешь, виси. А я домой поехал.

– Подожди! Не бросай меня! Я постараюсь!

– Постарайся. И жди меня, я скоро.

– Ты куда? – завопил Витька.

Но Матвейка уже спускался по ступенчатой тропинке вниз, туда, где по словам дачника должна была быть река.

А Витька, кряхтя, сопя и хныкая, наконец, ухитрился подняться в вагончик, лёг на пол и всунул голову в дыру. Так меньше донимала жара. А тут ещё комары совсем озверели. Безнаказанно прокалывали кожу и сосали кровь, где попало. Витька устал сопротивляться, лежал бревном и был не силах даже пальцем пошевелить, чтобы прихлопнуть очередного микроскопического вампира. В горле пересохло и горело так, будто там развели костёр. Всё тело зудело, а в голове плясали зелёные чёртики.

 

14

Тропинка петляла между стволов часто растущих молодых дубков. И Матвейка то и дело упирался лбом или грудью в сплетение веток. А тут ещё, как назло, серебристой пеной выпирали отовсюду купы ивняка, заполняя собой пустоты, оставленные дубовыми порослями, и затрудняя обзор. Темнота сгущалась. Матвейка двигался наугад и вскоре совершенно утратил ориентацию. Запаниковал, обо что-то споткнулся, хотел опереться на другую ногу, но она провалилась во что-то скользкое. Матвейка потерял равновесие, и его понесло вниз. Прутья хлестали по лицу, били под рёбра. Тропинка исчезла, а берег стал почти отвесным, так что Матвейке показалось, что он летит в неведомую бездну, что его затягивает в какую-то чудовищную воронку. На лету он хватался за ветки обеими руками, чтобы остановить падение, зацепиться и не дать воронке поглотить себя полностью. И в какой-то миг ему это удалось – изловчившись, он ухватился за попавшуюся под руку ветку потолще и повис на ней, как на тарзанке. И как раз вовремя – под ногами блеснула вода. Он огляделся. Сквозь чёрный змеёвник вывороченных корневищ на притопленном паводком берегу просматривалась гладь реки, розовая от заката. Висеть было трудно, руки сразу стали неметь, но Матвейка, сжав зубы, терпел, затаился, пытаясь понять, выдал ли он себя этим неожиданным падением. Где-то неподалёку послышались голоса и плесканье. Вдруг всё затихло.

– Шум слыхал? – спросил кто-то настороженным басом, манерно протягивая гласные.

Ему ответил другой, с теноровым подголоском, и Матвейка узнал его. Второй голос принадлежал дачнику в белой панаме с красным помпоном.

– Кто-то мусор скинул. У них тут свалка в овраге.

– Что, прямо у реки? А мы как эти… купаемся тут. Подхватим какую-нибудь халязию. И куда экологическая служба смотрит!

– Как и везде – туда, где поживиться можно.

– А люди-то сами, без головы что ли?

– Жлобы, – вяло отозвался дачник.

Слышно было, как они вылезают из воды, отряхиваются, топают по лодке, гремят цепью.

– Ну, так на чём порешили, Борюсик? – спросил говоривший басом, видимо, в продолжение предыдущего разговора.

«Борюсик»! Значит, он сказал нам не настоящее имя», – подумал Матвейка.

– Не гунди! – рявкнул дачник напористо. – Будешь делать, как я скажу!

– А если повяжут? Сдадут с потрохами.

Что ответил дачник, Матвейка не услышал. В это время над рекой повис протяжный гудок теплохода, а мимо берега пронёсся быстроходный катер. И тут же на берег накатила шумная волна.

Матвейка воспользовался этим, чтобы избавить себя от висячего положения и заодно перебраться поближе к разговаривающим. Усталости он не чувствовал. С ловкостью обезьянки, перехватывая руками ветки и цепляясь ногами за стволы, он лихо, а, главное, бесшумно, преодолел водную преграду, ступил на твёрдую почву и оказался метрах в двадцати от лодки, на которой сидели дачник и обладатель манерного баса.

Вода успокоилась, и снова стало сравнительно тихо. Мужики выпивали и закусывали. Несмотря на возникшую между ними перепалку, их лица были довольно спокойны, тела расслаблены, а жесты медлительны. Дачник, сидевший на корме в одних трусах, без панамы, жевал и смотрел на реку, изредка прихлопывая на лысине комаров. Второй, поджарый, гораздо моложе дачника, длинноносый и усатый, в красной бейсболке, расположился по центру лодки. Опрокинув пластмассовый стаканчик и закинув в рот кусок колбасы, он спросил:

– Так как, Борюсик?

Дачник повернулся к приятелю полностью, выставил указательный палец.

– Значит, так… мочить не будем, – и, помолчав, добавил, как бы между прочим: – Оприходуем и свезём в условленное место.

– Куда? Что за место? Зачем? – оживился длинноносый.

– До моря вниз по реке ходу на моей ласточке три часа с небольшим. За ночь управимся.

– Не понял?

Дачник огляделся, сбавил звук, сказал с расстановкой:

– Пацаны на запчасти пойдут. Есть покупатель.

– Вона! А молчал! Кто покупатель?

– На американца пашет. Бабла не меряно и вообще…

– Пополам?

– На дурика захотел? Кто их привёл сюда, а? Сиди и помалкивай, бизнесмен из дурдома.

– Прошу не оскорблять! Из «детдома», – поправил длинноносый и вдруг рассмеялся: – А ты у нас, оказывается, юморист! Доктор Айболит! Утопить – изуверство, а порезать на куски, значит, благодеяние?

– Мы этого не увидим.

– Сегодня к нам тётка одна звонила, – сказал длинноносый, помолчав. – Я подходил к телефону. Хочет племянников сдать. Родителей нет, а ей воспитывать в лом. Может, и их пристроим, пока никто не знает? Пойдёшь к ней, представишься директором, ну и все дела там… якобы с бумагами обделаешь.

– А почему я?

– Ты у нас представительный с виду. Тебе…

– Там видно будет, – перебил дачник. – С этими управимся, предложу. Держи на контроле.

– Есть, командир! Так как, пополам?

– А ты прохиндей, Геня.

– Есть немного, – рассмеялся длинноносый и поднялся. – Так что, погнали?

– Сиди! – приказал дачник. – Рано ещё. Пусть стемнеет.

Дачник достал из кармана круглую баночку, вытряхнул из неё обоюдоострою палочку и принялся ковыряться в зубах.

– Твой прикуп, тебе и карты в руки, – вяло согласился длинноносый, нетерпеливо ёрзая по лавке. – А пацаны-то, пока мы тут… не сбегут?

– От меня не сбегут. С часок посидят в моей кутузке, будут как вяленые судаки.

Матвейка не всё понял из подслушанного разговора. Взрослые никогда не говорят напрямик, прячут в словах свои подлинные желания. Но одно уразумел безоговорочно: ему и Витьке грозит опасность. И смертельная опасность. Больше ждать нечего. Надо срочно спасаться. Матвейка огляделся, стал потихоньку ретироваться и тут же нащупал за спиной деревянные ступеньки. На ступеньках стояли две двухлитровых бутылки с водой, видно, заранее приготовленные дачником. Так вот он настоящий спуск к реке! Наверху он шагнул не в ту сторону, его обманула боковая тропа, ведущая к мусорному оврагу.

Зазвонил мобильник. Дачник суетливо полез в карман.

– Да, это я, Майк. Порядок, нашёл. Ночью доставлю. О, кей.

– Они? – поинтересовался длинноносый.

– Они. Будут ждать в условленном месте с трёх до пяти.

– Так чего мы сидим?

– Успеется. Здесь опасно. Посёлок рядом. В дороге побалуемся. Воду заготовил?

Длинноносый заёрзал, похватал рукой под ногами.

– Блин, на лестнице оставил. Принести?

– Ладно, потом. И верёвку не забудь прихватить. Под тобой лежит.

– Понял.

– Ну, тогда наливай.

Подхватив одну бутылку, Матвейка бесшумно стал карабкаться наверх, с каждой ступенькой прибавляя шагу. И его пока ещё живое сердце колотилось с вызовом, подбадривая своего хозяина: беги, Матвейка, беги, промедление подобно гибели!

К железной бытовке он выбрался совсем из другого угла участка. Свет угасал, и небо напоминало остывающую раскалённую плиту. Одинокие облачка скукоженные и почерневшие, были раскиданы повсюду, как шкварки на горячей сковородке. Но уже можно было дышать, воздух посвежел.

Матвейка выбежал за калитку – их велики стояли прислонённые к штакетнику в целости и сохранности. Потом он вернулся к бытовке, подлез под неё в том месте, где они с Витькой проломали дыру, заглянул внутрь. Витька неподвижно лежал на полу, раскинув руки, как выброшенный на берег детёныш кита. И если бы не хрип в носоглотке, его можно было бы принять за мертвеца. Матвейка поставил рядом с другом бутылку с водой, предварительно открутив крышку и глотнув пару раз.

– Живой?

– Кто это? – простонал Витька, приоткрыв щёлкой один глаз, больше не позволяло изрядно припухшее веко.

– Это я. Воду принёс. Пей.

Витька скосил глаз на бутылку, дёрнул одной рукой, потом другой. Затем тюленем перевалился на бок, обнял бутылку двумя руками и жадно присосался к горлышку, чмокая и захлёбываясь.

А Матвейка подтащил к себе ломик и скрылся с ним в дыре.

Замок хоть и был новенький, но оказался довольно хлипким. Достаточно было просунуть в дужку ломик и слегка поднажать, как он с металлическим щелчком отлетел в сторону. Ура! Тюрьма взломана, дверь нараспашку! Матвейка поторапливал.

– Скорей! Вставай, поехали домой!

– Не могу, – сипел Витька, поливая себя из бутылки.

Матвейка ухватил друга за руку и вытащил наружу.

– Вставай! Скоро живодёр заявится!

– Какой живодёр?

– Клоун с красным помпончиком. Который запер нас. Они из нас внутренности вырезать собираются!

Витька вздрогнул и, совершив неимоверное усилие, всё-таки поднялся на ноги и, покачиваясь, поплёлся к калитке.

Матвейка был уже за пределами участка, но вдруг вернулся обратно, разыскал велосипед дачника – тот стоял с другой стороны бытовки, бережно укрытый клеёнкой от солнца и возможного дождя – сорвал клеёнку, ломиком покромсал на обоих колёсах спицы и побежал прочь.

Ехали молча, не быстро и не медленно, на удивление слаженно работая ногами, педали крутили насколько хватало сил. Матвейка ехал впереди, сцепив зубы и сосредоточенно глядя на дорогу. По его щекам безостановочно текли слёзы, но он их не чувствовал, потому, наверное, и не вытирал, они высыхали сами. А Витька вцепился руками в руль, взглядом – в Матвейкину спину и за всю дорогу не проронил ни звука.

Через час друзья подъезжали к дому. Город уже готовился ко сну.

– О, господи! – вскрикнула полусонная баба Нюра, отворив дверь. – Матвейка! Что с тобой? Ты где пропадал? Эта ваша Эльвира и прибегала раза три, и звонила. Очень уж ругалась! Ты бы не дражнил её лишний раз, сыночек. Тебе же хужей.

Матвейка едва держался на ногах.

– Баб Нюр, можно я… у тебя заночую? – сказал и завалился на пороге без сил.

 

15

Проснулся Матвейка рано, будто кто-то толканул его под бок. И первое слово, пришедшее на ум, было «родник»! Ему и сон приснился в тему: будто он пробирается через поле разноцветных колокольчиков, как уже было не один раз, спускается к роднику, а родник этот – тот самый, у которого он побывал с Витькой, из которого пил, тот, что в лесной ложбине, в каменном лотке – будто бы находится не в земле, а стоит на тележке, в каменной бочке, а сама тележка стоит на рельсах, и какой-то невидимый водовоз увозит от него эту тележку, Матвейка кричит: «подождите! я ещё не набрал живой воды!», но этот, кто увозит, или не слышит его, или не хочет, чтобы он набрал, увозит и увозит, и откуда-то, из какого-то, наподобие привокзального, репродуктора, слышится деловой голос Эльвиры Семёновны «элитный источник по первому пути! исключительно для цивилизованных граждан!», Матвейка бежит к роднику, прибавляет ходу, а его увозят всё быстрее и быстрее… и вдруг прилетает белая голубка, чтобы напиться, и кто-то невидимый, может, тот же самый зловредный водовоз, или другой, неизвестно кто, стреляет в неё, и голубка падает прямо Матвейке в руки… и тут он просыпается.

С кухни тянуло яичницей и ещё чем-то вкусным, сладко-ароматным, отчего слюни у Матвейки сами собой лезли изо рта. А чем – он не мог угадать. Баба Нюра стряпала завтрак.

За окном шумел мусоровоз – опоражнивал контейнер. На берёзе у самого окна истошно галдели воробьи, видно, у них было воробьиное собрание на животрепещущую тему – куда лететь на кормёжку. А на подоконнике громко тикал допотопный будильник на металлических ножках, с велосипедным звонком на верхней части часового барабана.

Матвейка открыл глаза и увидел старую пожелтевшую фотографию в коричневой рамке, висевшую над кроватью. Молодой танкист в комбинезоне, в чёрном танкистском шлеме, опирается рукой на танк, а под гусеницами танка лежит столб с табличкой в виде стрелки, на которой написано «Берлин», а снизу приколота полосатая ленточка, свёрнутая бантиком, уже из нынешних времён, с надписью «спасибо деду за Победу!». Наверное, это бабы Нюрин дед, нет, отец, или муж, Николай Иваныч, который умер два года назад. Матвейка, конечно, помнил полуслепого старика с обгоревшим лицом, но этот был молодой и глазастый, и он его не узнавал.

Рядом, на стуле, аккуратной стопкой лежала его вчерашняя одежда, выстиранная и выглаженная. Матвейка слез с кровати, подошёл к окну, и, убедившись, что Витьки нигде нет – как пить дать, наказали за вчерашнее – быстро оделся, умылся и вышел в коридор обуваться.

Баба Нюра вовремя углядела его сборы, поспешила остановить.

– Ты куда собрался?

– Мне нужно.

– А завтрикать?

– Я не хочу.

– Э, нет, милый, так не пойдёт. Без завтрика не отпущу.

Она взяла Матвейку за руку, привела на кухню, усадила за стол.

– Ешь. Вот я тебе яишенку сварганила с варёной колбаской. И какаву выпей обязательно. По телевизору говорили, пользительно с утра, будто бы заряжает.

Вопреки озвученному «не хочу», Матвейка с аппетитом умял целую сковороду яичницы, выпил две кружки какао да ещё масло на хлеб два раза намазывал. В желудке потеплело, в голове прояснилось. Да и мышцы ожили, а то ныли всю ночь, не давали спать.

Пока он ел, баба Нюра просвещала его о положении дел.

– Тётке твоей звонила. Она шибко ругалась. Не хотела разговаривать. Даже трубку бросила. Но потом одумалась, перезвонила и велела тебе к обеду быть непременно. Санечка с вечера вроде бы всё тебя кликал, плакал, а потом задремал, болезный, уморился. А сегодня как будто ничего. Ты уж не зли её, слухайся. И к обеду поспевай. К трём часам, наказывала. Она тебя с Санечкой куда-сь пристроить хочет. Я уж не выведывала – куда. Но всё одно лучше, чем у неё-то. Неправильная она женщина, прости Господи! Уж больно разборчивая не по уму. И дети ей в тягость. Несладко вам будет.

Матвейка поднялся из-за стола.

– Спасибо.

– На доброе здоровьице! И куда ж ты нацелился опять?

Матвейка не ответил, прошёл в коридор, но тут же вернулся, потупившись.

– Баб Нюр, мне нужно пятьдесят рублей.

– На что ж тебе пятьдесят рублей, Мотюшка? Накормить я тебя накормила. Хочешь, и обедом попотчую. Вон борщичок затеяла с говядинкой, – баба Нюра кивнула на кастрюлю, в которой варилось мясо. – А после к тётке потопаешь.

– Я Витьке должен.

Баба Нюра мягко взяла его за подбородок, заглянула в глаза.

– Ну, раз должон, бери. Долг надо отдавать.

Она вынула из буфета аккуратный конвертик со своими не бог весть какими сбережениями, извлекла из него пятидесятирублёвую купюру, протянула Матвейке.

– Держи.

Матвейка сложил бумажку вчетверо, сунул в карман.

– Я отдам. Мама выздоровеет и отдам.

У бабы Нюры сжалось сердце. Она тронула Матвейку за плечо и уже было открыла рот, чтобы сказать ему: твоя мама, сынок, теперь никогда не выздоровеет, потому как… и не решилась, духу не хватило. Как сказать такое ребёнку? Вроде как поленом по голове. Уж как станут погребать, тогда и узнает, никуда не денешься. И вместо этого проговорила как можно спокойнее:

– И не надо, не надо отдавать. Ни к чему. Пускай будет заместо подарка. У тебя завтра, кажись, рождение… пусть, – и отвернулась к буфету, будто положить конвертик на место, а сама украдкой провела дрожащей рукой по глазам.

– И ещё мне нужна пустая бутылка, – сказал Матвейка и подошёл к окну – «Где же этот Витька?»

Баба Нюра засуетилась, заохала.

– Вот ведь незадача какая! Тольки что повыбрасывала. Мне ведь ни к чему пустые бутылки… – и вдруг надумала что-то: – А знаешь, Мотюшка, я тебе фляжку подарю. Возьмёшь?

– Фляжку? – радостно вскрикнул Матвейка. – Настоящую? С завинчивающейся крышкой?

– А как же, с крышечкой. Всё, как полагается. От Николая Иваныча осталась. Фронтовая. Мне уже ни к чему.

Она достала из верхнего ящика буфета плоскую алюминиевую ёмкость в потёртом брезентовом чехольчике и вручила Матвейке.

– Пользуйся на здоровье. А зачем тебе бутылка понадобилась?

Матвейка схватил фляжку, прижал к себе, глаза его заблестели, дыхание участилось, а сердце распахнулось настежь.

– Я нашёл родник!

– Какой родник?

– С живой водой! Я принесу маме живую воду, и она выздоровеет!

И тут баба Нюра, наконец, решилась открыть правду. Села на стул и Матвейке сказала:

– Присядь, сыночек…

Матвейка сел.

Нет, не получилось. Язык не повернулся. Сама себя отругала в душе, а всё же не получилось, не сказала, только выговорила вместо этого:

– …на дорожку. Что ж, это правильно… чего только ни бывает… дай-то Бог!

– А где больница, куда маму увезли? – спросил Матвейка.

– Да вроде в Заречье, доктор сказал… Там, где паром, знаешь? На той стороне реки…

И ещё Матвейка попросил соседку открыть их квартиру, чтобы забрать подаренный отцом фонарик. Баба Нюра, не мешкая, исполнила просьбу маленького соседа.

Матвейка отыскал в кладовке старый отцовский рюкзак, положил в него фонарик, фляжку, свою порванную на локте ветровку – в прошлом году лазал на дерево, зацепил – зачем-то взял тонкое старенькое одеяльце, которым его укрывали в детстве, и вышел во двор.

У гаражей под «Москвичом» на куске фанеры неподвижно лежал дядя Петя, пенсионер из Витькиного подъезда – «что ему дома лежать негде!» В песочнице с визгом возилась малышня. У детских качелей, потягивая пиво из золотистых банок, травила анекдоты шумливая молодёжь. На скамейке, уткнувшись в вязание, усердно работали спицами две старушки. Но Витьки нигде не было.

Пришлось подниматься на шестой этаж соседнего дома. Открыл сам Витька. Он был во всём чистом – свежая футболка, новые шорты (забыли бирку оторвать), чубчик прилизан, и от него пахло земляничным мылом. Однако на лице оставались следы вчерашнего приключения: припухшие веки и ссадина поперёк лба.

– А, это ты, – Витька с томным выражением на лице прислонился спиной к косяку. – А меня арестовали. Сказали, неделю дома сидеть.

– Ругали? – посочувствовал Матвейка.

– Сначала – да. А потом – нет. Я папе всё рассказал. Между прочим, он тебе привет передавал и сказал, что из тебя вырастет настоящий мужчина. И что ты настоящий друг. И что он займётся этим Арнольдом-Борюсиком. После выборов. Проходи. У меня новая стратегия. Папа скачал. Хочешь, поиграем?

– Нет, мне надо идти, – сказал Матвейка, запустив руку в карман. – Я тебе деньги принёс.

– Какие деньги? – Витька отпал от косяка и почему-то удивлённо вскинул брови.

– Долг, за «кока-колу».

Витька вдруг покраснел, отвёл Матвейкину руку.

– Подумаешь! Оставь себе, – и пояснил: – У тебя завтра день рождения. Всё равно не приду, а так…

Матвейка не стал настаивать, опустил деньги в карман, пригодятся.

– Тогда я поехал.

– К роднику?

– Ага.

– Я бы тоже, но… сам понимаешь.

Витька вздохнул, философски развёл руками и вдруг сорвался с места, скрылся в глубине квартиры. Он вернулся с бумажным пакетом в руках.

– На, возьми.

– Что это?

– Пирожки. С мясом. Вдруг есть захочешь, – и, не глядя на Матвейку, захлопнул дверь.

 

16

До родника Матвейка добирался испытанным маршрутом. Правда, на определённом участке он рисковал встретиться с дачником и его длинноносым подельником. Но всё обошлось. У песчаного бугорка Матвейка свернул в лес. Преодолел ельник, березняк, большую поляну с колокольчиками и спустился в ложбину.

Родник был на своём месте, никто на него не покушался и никуда не увозил. Матвейка набрал полную фляжку, сам пригубил из переполненной каменной чаши. И сразу почувствовал неожиданный прилив сил. Уселся на траву, достал пакет с пирожками, но, подумав, сунул его обратно и засобирался в обратный путь. Расслабляться было решительно некогда.

В городе Матвейка заехал в бабе Нюре. Оставил у неё велик и рюкзак с драгоценной влагой, нацепил на себя свою старенькую ветровку с порванным локтем, отложил в отдельный пакет два пирожка, сунул в карман и к назначенному времени отправился к тётке, в элитный квартал. Это было недалеко, через большую дорогу.

Ровно в три часа, как цивилизованный гражданин, Матвейка позвонил в домофон. «Заходи!» – прорычала Эльвира Семёновна не совсем цивилизованным голосом. Домофон запиликал, дверь отошла от магнита. Первый кордон был пройден.

За второй дверью Матвейке преградила дорогу консьержка, свирепая старуха с выпученными глазами, большим острым носом и несоразмерно тонкой шеей, похожая на сказочную птицу Рух, охраняющую несметные сокровища. Она шумно выпорхнула из своего гнезда, изобразила крыльями шлагбаум и, вцепившись в Матвейку когтями, гаркнула:

– К кому?

– Здрасьте! – вежливо поздоровался Матвейка с жэковским монстром.

– Я знаю, что «здрасьте»! К кому, спрашиваю? А то не пущу! Нечего шляться по подъездам! Это элитное жильё! Тут люди живут, а он «здрасьте»!

– Я к тёте.

– Да хоть к дяде!

– Я к супруге профессора, – Матвейка вспомнил «пароль», как учила тётка.

– А! К Эльвире Семёновне, что ля? – вдруг пискнула консьержка, сократив шею. – Племянничек?

– Ага.

– Так бы и сказал! – консьержка снова вытянула шею и заклекотала на весь подъезд в оправдание своей требовательности к неопознанным субъектам, как раз в это время из лифта вышел кто-то из жильцов. – А то зайдут и молчат, как телористы. Здрасьте вам! – отвлеклась консьержка на пожилого мужчину в блестящем костюме, и, когда тот, важно кивнув в ответ, покинул подъезд, снова нацелила клюв на Матвейку. – И я всегда нервозничаю, как чужие заходют. Понимать надо! А вдруг бонба в кармане! Дом на куски, гора трупов, а меня в тюрьму засодют!

– Не засадят.

– Почему это?

– Не найдут.

Птица Рух вошла в ступор, глаза помутнели, словно она пыжилась снести яйцо.

– Где не найдут?

– Под горой трупов.

Консьержка аж подпрыгнула на месте, едва не обронив не в меру выпученные глазные шары.

– Тебе шутки, а у меня нервалгия к концу недели!

– Я без бомбы сегодня, – сказал Матвейка, озлившись, он пришёл вовремя, а его задерживают внизу, тётке не понравится, и для наглядности вывернул карманы.

– Вижу, не слепая, чай. Да, она предупреждала вчерась. А нынче не говорила, что придёшь.

– Вчера не успел.

– А сёдни она дома. Дожидается какова-сь дилехтора. Как быть? Ладно, проходи уж, маленький шутник. Лифт слева, в закутку. Пятый этаж. В лифту не прыгай, не плюй, не рисуй и лишних кнопок не нажимай, спортишь. Этаж элитный. Квартира шестьдесят шестая. Как у цивилизованных.

Судя по частому употреблению известных слов, консьержка была в приятельских отношениях с Эльвирой Семёновной и, вполне возможно, считала его тётку самой важной птицей элитного курятника, за которым она приглядывала.

Только после подробного инструктажа о правилах нахождения в лифте, что в некоторых отношениях было, несомненно, цивилизованно, хоть и назойливо, она отпустила когти, сложила крылья и повела носом вслед за Матвейкой. Он даже втянул голову в плечи и зажмурился – показалось, что его вот-вот клюнут в затылок.

И второй кордон пройден. Оставалось выдержать атаку возмущённой его нецивилизованным поведением тётки. Но к его удивлению, тётка встретила племянника сдержанно.

Он поднялся на пятый этаж и позвонил в шестьдесят шестую квартиру. Через какое-то время прогремели поочерёдно запоры пяти замков – Матвейка посчитал. Эльвира Семёновна появилась в дверях в длинном шёлковом халате с экзотическими цветами на ткани и на какое-то время застыла в царственной позе. Казалось, ещё немного и она протянет ему руку для поцелуя. Или, может быть, ждала, когда он встанет перед ней на колени? Нет, обошлось. Эльвира Семёновна ограничилась осуждающим взглядом и, подобрав полу халата, с высоко поднятой головой прошествовала в квартиру. Матвейка вошёл следом. Тётка в обратном порядке заперла все пять замков и, наконец, одарила племянника приветственной речью:

– Заявился, наконец. Почему не дождалась тебя вчера, можешь не рассказывать, мне это неинтересно. У меня своих забот по горло, – при этом Эльвира Семёновна почему-то показала на грудь. – Я вам выделила комнату около туалета. Временно, разумеется, не раскатывайте губы. Она небольшая, но удобная, с видом на сквер. Всё ненужное я вынесла, чтоб не дай бог не испортили.

– Мне надо к маме съездить, – сказал Матвейка, насупившись. – Срочно. Отпустите меня.

– Какая может быть срочность? Твоя мать умерла. И послезавтра похороны. Тогда и увидишь.

Матвейка побелел, выкрикнул, задыхаясь:

– Не врите! Она в больнице! Мне баба Нюра говорила!

– Как ты со мной разговариваешь! – взбеленилась тётка. – Баба Нюра выжившая из ума старуха! Она и не такого наговорит! Лучше ступай к брату. Он доконал меня. Всю ночь терроризировал, орал, как недорезанный! И сейчас капризничает. Отказывается есть и вообще ведёт себя отвратительно. Описал покрывало, хулиган! Теперь только на выброс. А ко мне скоро должны придти. У меня важная встреча. Сидите в комнате и не высовывайтесь. Я вас позову обедать. Да, и обувь сними, пожалуйста, у меня паркет…

– Я знаю: дубовый, элитный, – закончил тёткину фразу Матвейка и нехотя стал разуваться.

– А знаешь, то и веди себя соответственно – грубить старшим нецивилизованно! – недовольно заметила тётка и затерялась в недрах огромной квартиры.

 

17

В выделенной Эльвирой Семёновной комнате наблюдался абсолютный голяк. Это была даже не комната, а что-то вроде большой кладовой с окном, метры два в ширину и около трёх в длину. Вдоль стены стояла кушетка, рядом с кушеткой бабы Нюрин чемодан с их вещами. И всё. Ни стула, ни стола, только кушетка. Да ещё сложенная раскладушка под окном, приставленная к отопительной батарее. И Санькина бутылка с молоком на подоконнике.

Санька лежал на кушетке, свернувшись калачиком, лицом к стене. Покрывало валялось на полу. Санька подрагивал то ли от холода, то ли от обиды. В комнате было тепло, даже душно. Матвейка приотворил окно, подошёл к Саньке, чтобы укрыть его, но Санька, не оборачиваясь, снова сбросил покрывало на пол.

– Санька, ты чего?

Санька, услышав брата, вскочил с криком «Матейка! Амам!», бросился к нему и вцепился с такой силой, что Матвейка почувствовал боль в шее.

Теперь в ход пошли и ранее отвергнутое малышом молоко, и Витькины пирожки. Насытившись, Санька тотчас уснул у Матвейки на руках. Щёки зарумянились, а губы растянулись в улыбке.

Вскоре позвонили в домофон. Тётка сказала кому-то «поднимайтесь на пятый этаж» и защёлкала запорами.

Чтобы не разбудить брата, Матвейка положил его на кушетку, укрыл, а сам подошёл к двери. Дверь их комнатки выходила в коридор и была как раз напротив входной. Матвейка приник к замочной скважине.

Через какое-то время в дверях обозначился мужчина в светлом костюме с портфелем в руках.

– Здравствуйте! Извините, лифт задержал, не мог вызвать.

Матвейка похолодел – он узнал голос тёткиного гостя. Он выпрямился, припал спиной к двери, машинально посмотрел на окно – единственный путь для отступления.

– Ничего страшного, – отвечала тётка. – Да, грузовой у нас сегодня с ума сходит. Тот ходит нормально. А этот, как вздумается. И почему-то постоянно на наш этаж. Хотя его никто не вызывает.

– Прошу прощения, Эльвира…

– Семёновна, – подсказала тётка.

– Очень приятно, – сладко ворковал гость. – Хотя повод для нашей встречи, полагаю, не из приятных.

– Жизнь вообще малоприятная штука, – изрекла тётка с усмешкой.

– Позвольте с вами не согласиться.

– У каждого свой взгляд на вещи, – вещала тётка высокомерно. – Один капризничает среди изобилия, другой довольствуется объедками.

– А вот в этом вы абсолютны правы. Простите, я не представился. Меня зовут Арнольд Альбертович. Фамилия Детков. Директор зареченского Детского дома. Педиатр по совместительству.

– Педи..? – переспросила тётка.

– Педиатр. Специалист по детским заболеваниям.

– Педиатр Детков… Кажется, где-то слышала… Не по телевизору, случайно?

– Не думаю. Моя скромная фигура мало кого может заинтересовать.

– Хорошо. Педиатр Детков. Как нельзя кстати.

– Ваши дети больны? – встревожился дачник.

– Да что вы! Абсолютно здоровы. Но в том-то и дело, это не мои дети. Поэтому я и обратилась… Это я с вами разговаривала вчера по телефону?

– Нет, вы разговаривали с моим заместителем.

– То-то мне показалось голос другой.

– Не беспокойтесь. Он меня проинформировал. Ввёл, так сказать, в курс дела. Вы не передумали?

– Разумеется, нет. Понимаете, тут такая ситуация… А чего это мы в коридоре? Прошу в гостиную. Кофе? Чай? Или рюмочку?

– Удовольствуюсь чаем, с вашего позволения.

– Анжела! – позвала тётка кого-то, наверное, домработницу. – Два чая в гостиную! И сладости!

– Поняла, Эльвира Семёновна, – прозвучал издалека молодой женский голос.

Они прошли в гостиную. И Матвейка не мог слышать их дальнейшего разговора. Он лихорадочно думал, как быть. Как попал сюда этот Арнольд-Борюсик? Неужели выследил? И тут он вспомнил разговор длинноносого с дачником на реке, когда неосмотрительно сорвавшись в мусорный овраг, стал свидетелем их тайного сговора. Выходит, это она, его тётка, звонила вчера в детдом и интересовалась, можно ли пристроить детей!.. А трубку взял длинноносый, потому что он там работает воспитателем, и он в ту минуту был у телефона… И он тогда сказал дачнику, что есть ещё детки, которых можно использовать. И предложил ему выдать себя за директора детского дома. А дачник сказал, хорошо, управимся с этими, а там посмотрим. Матвейка в бессилии опустился на пол. Но тут же поднялся. Что делать, понятно – бежать. Сначала – к бабе Нюре за великом и рюкзаком, а потом – к маме в больницу. Я ей дам живой воды, она выздоровеет и никому нас не отдаст. Да, бежать! Но как? На выходе пять замков… Матвейка подошёл к окну – высоко, пятый этаж. И каждый этаж, наверное, по три с лишним метра, потому что элитный. Матвейка подбежал к двери, прислушался. До него донеслись обрывки разговора из дальней комнаты. Но слов разобрать он не мог. Тогда Матвейка потянул на себя дверь. Разговор стал громче, но он улавливал лишь отдельные слова, которые не связывались для него в смысловую цепочку. И он рискнул выйти из комнаты, приблизился к гостиной, затаился за дверью. Теперь можно было не напрягать слух. Он даже мог наблюдать за ними через дверную щёлку. Разговор принимал конкретные формы. Они начали торговаться.

– То есть, вы хотите сказать, что сдаёте нам детей не бесплатно? Я правильно вас понял? – спросил дачник, и его лоб сдвинулся в мелкую гармошку.

– Именно так.

– Такая постановка вопроса для меня неожиданна. Я не готов…

– Значит, я ошиблась. Прошу извинить за беспокойство. Буду искать другие пути. У нас в области, кажется, не один детдом.

Тётка поднялась со стула.

– Два, – подтвердил дачник. – Ещё Белорыбинский. Где я куратором, с вашего позволения.

– Значит, обращусь в соседнюю область. У нас теперь детдомов, как грибов в урожайные годы. Не смею вас задерживать.

– Ну, зачем так недружелюбно… Я же не сказал нет.

Тётка снова заняла своё место за столом. Матвейка видел её чуть сбоку, со спины. Дачник с интересом разглядывал роспись на тёткином шёлковом халате и что-то прикидывал в уме, уж слишком блестели глаза.

– Сколь же вы хотите, уважаемая Эльвира…

– Семёновна, – тётка звякнула чайной ложкой.

– Спасибо, я помню.

Тётка оглянулась на дверь, затем взяла ручку и написала что-то, наверное сумму, и пододвинула бумажку дачнику.

Дачник посмотрел на бумажку, в некотором замешательстве поднял глаза на тётку.

– За обоих, конечно?

– За каждого.

Дачник рассмеялся.

– Ну, это несерьёзно!

– Жаль. Значит, не договорились.

Тётка опять поднялась. Дачник откинулся на спинку стула, почесал за ухом, отпил из чашки.

– Добрый у вас чай! Наваристый и запах приятный. Где вы его берёте?

– Чаем не торгую.

– Послушайте, уважаемая Эльвира Семёновна… Я тридцать лет работаю в этой сфере, а с подобным встречаюсь впервые. На нашем попечении всякие дети… Есть и отказники из роддомов. Есть дети из так называемых неблагополучных семей, родители которых неисправимые алкоголики, наркоманы или просто опустившееся отребье, лишённое родительских прав… Есть полные сироты. Я сам был таким в своё время. И мы всех принимаем. Вынуждены принимать. Не хочу быть высокопарным, но такова истина: дети – будущее страны. И каково их положение сейчас, таково и наше будущее. И ваше в том числе. Многие из тех, у кого забрали детей органы опеки, требуют их назад, клянутся, что изменят образ жизни, даже угрожают самоубийством и прочим… и каких только глупостей ни совершают, чтобы вернуть своих чад назад. И уж, поверьте, никому из них в голову не приходит требовать за них деньги. Нет, они, конечно, не откажутся от какой-либо суммы, если им вручат её вместе с отобранными детьми, якобы на их содержание. И таких иждивенцев у нас… – дачник покачал головой, всплеснул руками. – А вы предлагаете нам даже не своих, а детей вашей покойной сестры, которых вы не рожали и даже не воспитывали…

«Она и ему сказала, что мама умерла», – подумал Матвейка с отчаянием.

– Они просто по воле обстоятельств свалились на вашу голову, – продолжал дачник. – И вы к ним, насколько я понимаю, абсолютно равнодушны. Вы даже рады как можно скорее избавиться от них. И, тем не менее, торгуетесь со мной. Вам не кажется это странным?

– Арнольд…

– Альбертович.

– Арнольд Альбертович, про себя я всё знаю. Да, я такая. Мы с вами пытаемся жить в цивилизованном капиталистическом обществе. Для меня выгода на первом месте в любой сделке. А мы с вами сейчас совершаем сделку. Не так ли?

– Сделку?

– Разумеется. И наоборот, странным тут кажется как раз то, что вы, директор детдома, торгуетесь со мной. Казалось бы, какое вам дело? Ну не хочет тётка отдавать забесплатно. Жадная тётка! Так развернитесь и уйдите. Зачем вам лишние проблемы? Неужели вы бескорыстно заинтересованы в том, что заполучить этих несчастных? Не верю. За этим что-то стоит. Вы или продадите их с выгодой для себя каким-нибудь самодовольным америкашкам, которые будут их мордовать до полусмерти, а потом выбросят на помойку или… кто там ещё скупает у нас невинные души? А я хочу с этого тоже поиметь. Всё-таки, как ни крути, они мои родственники, родная кровинка. Имею полное право. И это цивилизованный подход.

– О чём вы говорите! – дачник вскинул руки, изобразив ужас на своём широком лице.

– Давайте без пафоса, уважаемый Альберт…

– Арнольд.

– Арнольд Альбертович. Ведь я вправе допустить, что вы никакой не директор, а простой мошенник с улицы. А возможно, и педофил или людоед…

– Я – педиатр!

– Да-да… Вы даже не удосужились предъявить своего документа. И я рисковала, впуская вас.

– Как вы могли подумать! – театрально возмутился дачник и полез во внутренний карман пиджака. – Я могу…

– О, избавьте меня от этого! Я сказала «допустим». Давайте говорить, как цивилизованные люди. И если, действительно, ваши намерения в каком-то смысле нечистоплотны, то я бы на вашем месте тем более не спорила. Выкладывайте требуемую сумму и дети ваши. И делайте с ними, что хотите.

– Честно говоря, вы меня оскорбили, – дачник съёжился, вместо предполагаемых документов достал из кармана платок, вытер пот со лба.

– Неужели! – насмешливо бросила тётка.

Дачник сдался.

– Хорошо, я согласен. Что-нибудь придумаем. Я сделаю запрос в департамент социальной политики. Возможно, они пойдут нам навстречу.

Тётка несмешливо фыркнула.

– Арнольд Альбертович, я не идиотка, если вы успели заметить.

– Возможно вы не в курсе. Сейчас многое меняется в социальной политике… Давайте оформлять бумаги.

– Сначала – деньги.

– У меня нет с собой требуемой суммы, – неожиданно просипел вконец растерявшийся дачник, поскольку у него сел голос.

– Вот когда будет, тогда и документы оформим, и детей заберёте.

Дачник отвёл глаза в сторону, задумался.

– Анжела! – позвала тётка.

Тотчас из глубины квартиры, непонятно откуда, бесшумно вынырнула Анжела, молодая женщина в белом переднике. Она прошла в гостиную, по дороге задержавшись взглядом на притаившемся за дверью Матвейке. Матвейка обмер.

– Анжела, уберите это, – распорядилась тётка, указав на чашки. – Педиатр Детков уходит. И займитесь цветами в зимнем саду. Я вас давно просила об этом.

– Поняла, Эльвира Семёновна.

Анжела собрала посуду на поднос, вышла из гостиной и прошла мимо Матвейки, сделав вид, что его здесь нет.

Дачник, наконец, справился со своим затруднением, он откашлялся и сказал деловым тоном:

– Через полтора часа вас устроит? А если получится, то и раньше.

– Через полтора часа. Или раньше. Договорились, – тут же согласилась тётка.

– Но я хотя бы… могу взглянуть на них?

– Только через дверь. Они спят. И я не хотела бы лишний раз их тревожить. Бедные дети столько пережили.

Дачник встал.

– Понимаю.

Матвейка был босиком, а элитный паркет, к счастью, не скрипел, (слава элитному паркету!) поэтому ему удалось бесшумно вернуться в отведённую им комнату. Он бросился на край кушетки, рядом с Санькой, вниз лицом, натянув на голову покрывало. Почему-то в голове всплыли вдруг слова из старой колыбельной: «Не ложися на краю, придёт серенький волчок…»

Тётка приотворила дверь, не выпуская её из руки.

– Видите? Спят, – сказала она тихо.

Вскоре Матвейка услышал удаляющиеся шаги. Он вскочил, заглянул в замочную скважину.

Тётка распахнула входную дверь.

– Не прощаюсь. Рада, что мы с вами нашли общий язык, – сказала дачнику с улыбкой. – Жду с нетерпением.

Дачник раскланялся и торопливо исчез.

– Анжела! – позвала тётка. – Мусор! Анжела, ты где?

– Я в зимнем саду, занимаюсь цветами, Эльвира Семёновна! Как вы приказывали! – послышался ответ.

– Ладно, занимайся! Я сама…

Какое-то время дверь оставалась открытой. И никого не было видно. А тётка, наверное, ушла за мусором. Вдруг она появилась с ведром в руках и, выйдя из квартиры, направилась к мусоропроводу. Пора! – решил Матвейка. Другого такого случая не будет. Он молниеносно схватил Саньку вместе с покрывалом – не забыл и бутылку с недопитым молоком – и выбежал из комнаты.

В это время в коридоре появилась Анжела с цветочным горшком в руках. Матвейка остановился, замер, прижав к себе спящего Саньку. Женщина тоже остановилась в недоумении. Потом, не говоря ни слова, одобрительно кивнула, прикрыв глаза.

Матвейка двинулся дальше, не мешкая, влез в кроссовки, выбежал в общий коридор, остановился, прислушался. Тётка гремела у мусоропровода. Матвейка выскочил к лифтам и сразу нажал на кнопку вызова. К счастью, грузовой лифт уже стоял на этаже. Не дожидаясь, когда дверь полностью раздвинется, Матвейка пролез в образовавшуюся щель, нажал на кнопку первого этажа и забился в угол у дверной стенки. Тётка возвращалась в квартиру. В этот момент дверь поехала. Через лифтовое зеркало, он видел, как промелькнул мимо кабинки её шёлковый халат. (Слава сумасшедшим лифтам, которые ходят, как им вздумается!)

Теперь надо было проскочить незамеченным мимо консьержки. На табло загорелась цифра один, лифт остановился, дверь бесшумно отъехала в сторону. Матвейка выскочил из лифта, прижался к стене, прислушался. Внизу, где находилось гнездо консьержки, кто-то громко разговаривал, о чём-то спорили, потом раздался выстрел. А! – телевизор. Матвейка пулей пронёсся мимо консьержки, стрельнув взглядом в её дозорное обиталище. Недрёманное око, свирепая птица Рух, неподвижно сидела перед экраном с закрытыми глазами и клевала своим огромным носом. (Слава телевизионным сериалам!) Через несколько секунд Матвейка оказался на улице. Санька так и не проснулся.

 

18

Добежав до бабы Нюры, Матвейка умолчал о кровожадном дачнике, умолчал о том, как тётка торговалась с этим дачником, представившимся директором детского дома, умолчал и о своём намерении отправиться на ту сторону реки, в больницу, где его ждёт умирающая мама, ждёт с исцеляющим напитком. Умолчал не потому, что не доверял, а потому что вообразил, что скоро мама встанет на ноги, и они вернутся с ней в свою квартиру, и всё будет по-прежнему. Просто стал собираться в дорогу, сказав, что их с Санькой отпустили погулять, и он пришёл проститься и забрать вещи.

Баба Нюра с тоской глядела, как Матвейка с рюкзаком за плечами, из которого выглядывал довольный Санька, выводит из квартиры велосипед. Перекрестила на дорогу, всплакнула.

– Уж боле, поди, не свидимся. Прощевайте, детки! Дай-то вам Бог!

Ту часть города, где пролегла благоустроенная набережная, и находился причал для парома, Матвейка хорошо знал. Это было совсем недалеко от их дома, в трёх или четырёх кварталах. А дворами – и того меньше. Когда родился Санька они с мамой там часто гуляли. Там росли розы. Много роз. Красные, жёлтые, белые, фиолетовые. Они располагались в живописном порядке на газонах, огороженных аккуратно постриженным низкорослым кустарником. И поливали их с помощью особых установок с крутящимися фонтанчиками. Светило солнце, и серебристые брызги переливались радужным светом. А у парапета стояли любители-рыболовы с длинными удочками из бамбука, с приделанными к ним миниатюрными катушками для лески. Рыболовы сидели на раскладных стульчиках в надвинутых на лоб кепках и дымили папиросами. Иногда вскакивали, одной рукой задирая в небо удочку, как антенну, а другой, пытаясь поймать трепыхающуюся и сверкающую на солнце рыбёшку. А мимо проплывали большие туристические теплоходы, туда-сюда сновали моторки. А поодаль от набережной сиротливо торчала из воды полуразвалившаяся опора недостроенного моста. Его начали сооружать, когда Матвейка ещё не родился, но так и не достроили, забросили, мама говорила, то ли грунт поплыл, то ли денег не хватило. А скорей, всего и то и другое. Когда деньги расходуются совсем на не то, на что они были выделены, то и грунт плывёт, и фундамент заваливается. И по прежнему, чтобы добраться до противоположного берега, где располагался промышленный район, ныне, кстати, заброшенный, городу приходилось довольствоваться паромом.

Когда Матвейка выкатил на набережную и спустился к причалу, как раз совершалась посадка на очередное судно. Народу было немного. Паром ходил дважды в сутки – утром и ближе к вечеру.

С берега к парому тянулись широкие сходни на металлических понтонах, для въезда машин. А сам паром представлял из себя большую плавучую платформу с кабинкой для моториста и рулевого, огороженную железными поручнями и снабжённую мощным дизелем. Матвейка спешился и стал подниматься по боковой дорожке на сходнях, где у входа на борт дизеля стоял кассир-контролёр, крупная немолодая женщина с двумя подбородками, в цветастой косынке, подвязанной на затылке, из-под которой торчали в беспорядке рыжие кудряшки, в тёмно-синей юбке из плотной ткани и таком же жакете с короткими рукавами. Через плечо наискосок на ней висела кондукторская сумка с защёлкивающимся замком, к лямке которой был привязан кругляш отрывных билетов.

– Поторапливаемся, граждане! Скоро отходит! – громко приговаривала она, получая деньги и лихо отрывая от кругляша полагающийся билет. При этом подбородок её ходил туда-сюда, как взбалтываемая жидкая опара, и потому менял себя в количественном отношении, то он был один, то сразу три.

Матвейка протянул контролёрше пятьдесят рублей, неожиданный подарок Витьки, всё, что у него было.

– Мальчик, билет стоит шестьдесят рублей! И за велосипед сорок! Итого сто рублей.

– У меня больше нет.

– А нет, отходи в сторону! Не мешайся! Ещё есть желающие?

– Но мне очень нужно на ту сторону! – настаивал Матвейка.

– Всем нужно. Плати и проходи.

– Мне в больницу нужно. Меня мама ждёт, – не отставал Матвейка.

– В какую-такую больницу? Не знаю там никакой больницы. Завод старый есть. Ещё морг. А больницу не знаю. Осторожно! Паром отправляется! Давай! – крикнула она кому-то и махнула рукой. – Отпускай!

Заработал движок, выпустив облако чёрного дыма. Пожилой матрос в тельняшке с отвислыми локтями отпустил чалку, и паром отвалил от причала. Контролёрша сошла на берег, похлопывая пальцами по сумке, как по барабану и стала кого-то высматривать.

Матвейка побрёл вдоль берега, уставленного лодками. Может быть, найдётся какой-нибудь сердобольный лодочник. Но берег был пуст. Матвейка прислонил велик к фанерной будке под висевшим на стенке спасательным кругом, а сам сел на песок. Санька пригрелся на Матвейкиной спине и спал, обняв брата за шею.

Неожиданно к причалу подрулила какая-то иномарка. Матвейка услышал визг тормозов и увидел взвившееся над машиной облако пыли. В тот же момент обе передние дверцы распахнулись и одновременно из машины выскочили мужчина в светлом костюме и женщина в цветастом халате. Матвейка узнал тёткин «Мерседес». Он спрятался за будку и стал наблюдать за происходящим.

Тётка выставила руку вперёд и тыкала пальцем в отчаливший паром. В это время к причалу подъехал «Уазик», он затормозил так близко от контролёрши, что та даже громко взвизгнула, отпрыгнув в сторону, и погрозила водителю кулаком. Тут же к ней подбежал дачник и стал что-то выспрашивать, показывая на паром. Контролёрша мотала головой и тоже что-то показывала руками, а потом села в машину и уехала. Дачник в ярости топнул ногой и, согнувшись, ударил себя по коленкам. Потом быстрым шагом направился в сторону будки, заглядывая за лодки. Матвейка прижался к фанерной стенке. «Велик!» – мелькнуло в голове. В самом деле, велосипед стоял на виду. И дачник шёл прямо на него. Матвейка слегка высунулся и тут же снова спрятал голову – дачник приближался, озираясь по сторонам. Вдруг просигналил тёткин «Мерседес», один раз длинно и два раза коротко. Матвейка снова высунул голову. Тётка махала дачнику. Дачник возвращался к машине. «Теперь она решила, что я прячусь у бабы Нюры», – подумал Матвейка. Проснулся Санька, захныкал, потребовал «амам!»

Возвращаться Матвейке было некуда. Да он и не хотел этого. Он хотел перебраться на тот берег и найти маму. Было уже поздно, стало темнеть. Над горизонтом повисла жёлтая луна. Но и она вскоре утонула в нагромождении туч. Санька допил оставшееся молоко, побегал у воды, потом они поиграли с Матвейкой в прятки, и он снова захотел есть. Матвейка достал из кармана рюкзака оставшиеся пирожки. После пирожков Санька захотел пить, но молоко кончилось. Санька хныкал, не переставая. Тогда Матвейка достал фляжку. Санька сделал два глотка живой воды, и на его лице расцвела блаженная улыбка. Через какое-то время его сморило, и он полез в рюкзак, в насиженное место, и задремал.

Матвейка смотрел на реку, и на его глазах тот берег терял очертания. Строения сливались с деревьями и превращались в тёмную полоску, которая тоже постепенно растворялась в общей надвигающейся тьме. События дня вымотали Матвейку, а неутолимое желание добраться до того берега, чтобы донести до мамы животворную воду, превратилось в навязчивую идею, не дающую покоя душе. Его клонило ко сну.

Послышался плеск воды и повизгивание уключин. С той стороны, из тьмы, к берегу приближалась лодка. Матвейка полез в рюкзак за фонариком. Лодка прошуршала о песок и встала. Чуть погодя из неё выпал человек, весь чёрный с ног до головы. Он шёл на Матвейку, качаясь из стороны в сторону. Матвейка вскочил, направил на него фонарик. Тощий мужик с перепачканным то ли в угольной пыли, то ли в мазуте лицом, закрываясь от света фонарика, вскинул руки крестом и ощерился по-собачьи.

– Кто… тут? – спросил, пьяно спотыкаясь на каждом слове.

– Я, – ответил Матвейка.

– А! Ты… готов? – спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: – А я… готов! Совсем… готов! – он засмеялся визгливо.

И Матвейка решил использовать последнюю возможность.

– Дяденька, перевезите меня на тот берег, пожалуйста! Мне очень нужно!

Мужик цокнул языком, поскрёб пальцем по шее.

– Тебе… лодка нужна… что ли?

– Да!

– А какие… проблемы? Бери-и!

Мужик сделал широкий жест, но не рассчитал, его отбросило в сторону, он шмякнулся об землю, уткнувшись носом в песок, и затих.

Луна вышла из-за туч и сразу осветила и реку, и ряд лодок, также уткнувшихся носом в песок, как и недавно прибывший из мрака ночи мужик с перемазанным лицом. Он лежал на земле, не подавая признаков жизни и уже, казалось, что это не мужик, а горка промасленной ветоши, оставленная кем-то на берегу.

Матвейка подбежал к лодке, заглянул в неё – годится! хватит места и для велика. Матвейка положил брата на дно лодки, ближе к корме, не вынимая из рюкзака. Чтобы не разбудить. Надел ему на голову белую панамку, которая почему-то постоянно слетала, наверное, была уже мала, и заботливо прикрыл своим детским одеялом. Затем затащил велик, оттолкнул лодку от берега, запрыгнул сам, уселся и стал грести одним веслом, чтобы развернуть тяжёлую смолёную посудину носом по ходу движения. И как только его лицо оказалось повёрнутым к тому месту, от которого он отчалил, налёг на оба весла разом. Заскрипели уключины, под вёслами заплескалась и закрутилась кругами тёмная вода. С реки подуло свежестью. Наконец-то, он близок к цели. Доберётся до того берега, остаток ночи, конечно, они перекантуются в лодке. А утром он явится в больницу и потребует, чтобы его пропустили к маме, и он протянет ей солдатскую фляжку, в которой хранится волшебное средство от смерти, добытое им в живом роднике…

Река была довольно широкой. Чтобы не потерять направление, Матвейка повернулся лицом к желанному берегу и стал грести одним веслом, работая им то справа, то слева. Но так он быстро уставал, и ему приходилось часто отдыхать. Спешить было некуда. В любом случае до утра они переправятся.

Луна светила в лицо. Она была сегодня абсолютно круглой и особенно крупной и светила, как прожектор. И в моменты отдыха он с увлечением рассматривал её загадочную поверхность.

Когда они были уже на середине реки, поплыл туман. Луна погрузилась в волшебное марево. Матвейке стали мерещиться, как и в раннем детстве, принцы и принцессы с белёными кукольными личиками, бородатые карлики, потешные зверушки… и вдруг он услышал мамин голос, и было в нём что-то новое, сжигающее сердце, какая-то неодолимая тоска:

И он увидел её, она шла ему навстречу в длинном светящемся платье, и лицо её было белым и неподвижным, и тогда он протянул ей фляжку с заветной влагой, и она сделала два глотка, и в то же мгновение словно очнулась от вечного сна; и Матвейка, озарённый чудесным спасением, понял, что теперь им ничто не грозит, что теперь они свободны и счастливы…

Чары луны обволокли его сознание несбыточной грёзой, и он не мог слышать, как снизу, против течения реки, накатывает тяжёлый клубок, слитых воедино до неразличимости, словно из преисподней поднимающихся, шумов…

Всё разрешилось в одно мгновение.

Гигантский нос теплохода вынырнул из тумана неожиданно. Раздался короткий удар, треск, и шумовой клубок разорвался на тысячи звуковых осколков, повисших в воздухе ночным фейерверком, среди которых обнаружились и прерывистый грохот двигателей, и громоподобная музыка, и безумные вопли, и нечеловеческий гогот. То ли это была корпоративная вечеринка на воде, то ли экскурсионная фирма устроила для господ клиентов ночную развлекуху. Через какое-то время, длящееся ровно в длину накатившего плавсредства, разлетевшиеся во все стороны звуки растворились в необозримом пространстве, и завершающим аккордом прозвучал удаляющийся шум гребных винтов…

Примерно через полчаса туман рассеялся, волнение, вызванное теплоходом, улеглось окончательно, и луна осветила пустынную гладь реки от берега до берега. Вода в ней, как и прежде, была спокойной и неподвижной, как лёд.

Широка страна моя родная…

2013 год.