1
– А знаете ли вы, почему утки всегда выходят сухими из воды? – так начала своё очередное воспоминание Бабушка-Крякушка, обведя близоруким взором многочисленное утиное семейство.
– Я знаю! – громко крякнул Белун, самый младший утёнок. Он бесцеремонно растолкал своих пернатых сородичей и вылез вперёд, на середину камышиной площадки, разбитой специально для утиных сходок.
Утки неодобрительно завозились, заворчали. А две из них, которые постарше, тюкнули невоспитанного утёнка клювами по голове и больно дёрнули за хвост. Но Белун не остался в долгу, чем и вызвал всеобщую суматоху. Утки захлопали крыльями, заголосили и дружно набросились на утёнка. Белый пух взвился в воздухе, и с минуту казалось, пошёл снег…
Вы, конечно, догадались, что виновник скандала был совершенно белый. Хотя все его родственники имели серо-бурый окрас. Трудно сказать, чем бы закончилась эта далеко не шуточная потасовка, если бы не вмешался Папаша-Кряк.
– Что за базар?! – строго прикрикнул он на расшалившихся уток. – Сидите смирно! И слушайте, о чём старшие говорят! Белун, мальчик мой, ты не прав. Нехорошо выскакивать вперёд. Тебе надо ещё подрасти. Но раз уж ты сам вызвался ответить на бабушкин вопрос, мы тебя слушаем. Поведай нам, почему утки выходят сухими из воды?
– Потому что они жирные! – выпалил Белун.
– Вы слышите? Он оскорбляет нас! – завопил Крякун, старший из утят. – Он обзывает нас нехорошими словами! Мы не жирные! Мы упитанные!
– Я знаю, откуда твоя упитанность! – не растерялся Белун. – Не ты ли похаживаешь тайком к Большому Корыту?
Крякун распушил перья и посинел от злости. А папаша Кряк не на шутку встревожился.
– Это правда, Крякун? Ты ходил на птицеферму? Я же строго-настрого запретил вам и близко подходить к Большому Корыту! Мы дикие, свободные утки! И если нам дорога наша свобода, мы должны сами добывать себе пищу. Кормящийся из Большого Корыта, не может летать! Помните об этом!
– Я не ходил к Большому Корыту! Он врёт! – решительно заявил Крякун и с силой ударил Белуна крылом по голове.
Белун тут же накинулся на обидчика. И завязалась драка.
– Дети! Не ссорьтесь! – запричитала Мамаша-Кряква. – Остановитесь! Как вам не стыдно! Нас и так осталось наперечёт. Мы должны беречь друг друга…
Видя, что уговоры не помогают, Папаша-Кряк схватил драчунов за шеи, потряс ими в воздухе и усадил по местам.
– Так будет лучше, – крякнул он сердито.
Когда утки угомонились, Папаша-Кряк приблизился к Бабушке-Крякушке и поклонился ей.
– Простите, дорогая матушка, что мы прервали ваш рассказ. Продолжайте, пожалуйста!
Бабушка-Крякушка тяжело вздохнула и продолжила своё повествование.
– Белун отчасти прав… Действительно, от намокания нас спасает жир, которым смазаны наши перья… Но выходить сухими из воды нам помогает не только это…
Бабушка-Крякушка прикрыла слезящиеся глаза, будто припоминая что-то, и заговорила медленно, нараспев, смешно растягивая слова…
– То, что я расскажу сейчас, было так давно, что, кажется, и не было на самом деле. А вот что прабабка моей прабабушки слыхала от своей прабабки…
Утиная легенда
Когда наша земля была покрыта дремучими лесами, когда она источала светлые ключи и поила родниковой влагой быстрые реки, жило Великое Утиное Племя.
В те времена утки были большими и сильными птицами. Больше нынешних лебедей и сильнее нынешних орлов. Они никого не боялись и гнездились на открытых пространствах по берегам рек и озёр. Летом кормились рыбой и ягодой. Осенью – плодами диких яблонь и груш и делали запасы на зиму. Толстый слой подкожного жира и густое оперение предохраняли их от перегрева и замерзания. Наши предки с лёгкостью переносили и сильную жару, и жесточайший мороз. И поэтому не искали лучшей доли в чужом краю, а круглый год обретались в родных местах, изредка совершая воздушные путешествия в обширнейших пределах своей земли.
Великое Утиное Племя всегда ценило покой и мир в своём стане и имело свои непреложные законы, преступать которые считалось большим грехом перед богом Ута, покровителем Племени. Одним из таких законов был порядок избрания Вожака. Им становился самый сильный и самый мудрый…
Каждый год для выявления сильнейшего устраивались турниры. Обычно для этого подбирали площадку на берегу реки, покрытую низкорослой травой и окружённую колючими кустами шиповника. Турниры проходили среди лета, когда цвёл шиповник.
Посреди площадки втыкали длинный шест. За верхушку шеста цепляли кольцо, сделанное из прутика ивы, к которому заранее был прикреплён деревянный медальон с изображением бога Ута – утиный Талисман.
Желающим померяться силами надо было подняться высоко в небо и так спланировать на шест, чтобы одним движением крыла смахнуть кольцо с медальоном и поймать его на лету, ловко продев сквозь него свою голову. Талисман, оказавшийся на шее победителя, утверждал его в звании Вожака Племени. Но это делалось в последнюю очередь. Сначала состязания проходили на земле и на воде…
По преданию самая светлая пора в жизни Великого Утиного Племени была во времена Белого Вожака.
– Белого, как я? – не выдержал Белун.
– Выскочка! – прошипел Крякун и хотел пырнуть Белуна крылом, но, увидев на себе строгий взгляд Папаши-Кряка, тут же съёжился и спрятался за свою сестру, толстушку Крякунью.
– Да, – отозвалась Бабушка-Крякушка, – он был весь белый, как и ты, Белун. А это среди диких уток большая редкость.
Как и в начале рассказа, Бабушка-Крякушка на некоторое время прикрыла слезящиеся глаза, глубоко вздохнула и продолжила.
– Правда, прежде, чем стать Вожаком Племени, Белый селезень испытал немало огорчений в своей жизни. Его злоключения начались с самого рождения. Не успел он вылупиться, как увидел недовольство родителей. Мамаша и пяти минут не уделила сыну. Нехотя ущипнула его за шею и отвернулась навсегда. А Папаша изрёк «Экий выродок!» и бросил сына на произвол судьбы. Многочисленные братья и сёстры тоже не жаловали своего необычного родственника. Придирались к нему по малейшему поводу, а то и вовсе без повода. Смеялись над каждым его шагом, над каждым его поступком. На него смотрели, как на птицу второго сорта, недостойную находиться в рядах Великого Утиного Племени. Они не могли простить ему его ослепительной белизны.
– И поделом! – распустил перья Крякун.
– Белый, значит, урод! Не как все! – подхватила Крякунья.
Бабушка-Крякушка в растерянности замолчала.
– Простите, дорогая матушка, что мы опять нарушили ваше повествование, – с печалью произнёс Папаша-Кряк.
Утки затихли в ожидании головомойки. Папаша-Кряк не любил, когда дети грубили старшим. Особенно, когда чья-либо грубость оскорбляла его дорогую матушку.
– Крякун, – крякнул он тихо, – если я ещё раз услышу от тебя хоть один непочтительный звук, ты останешься… без обеда. Это касается и тебя, Крякунья. А на обед у нас сегодня салат из улиток с голубыми водорослями и свежепойманные караси!
Это сообщение подействовало на уток возбуждающе. Они радостно закрякали и захлопали крыльями.
– А сейчас разойдёмся ненадолго, – заключил Папаша-Кряк. – Бабушка устала. Ей надо отдохнуть.
Все разбежались, а старая утка, устроившись поудобней на песчаной отмели, сунула голову под крыло и задремала.
2
Пока Бабушка-Крякушка отдыхает, вернёмся на два месяца назад и вспомним при каких обстоятельствах появился на свет утиный последыш, прозванный Белуном.
В тот день, к вечеру, Мамаша-Кряква испытала самую настоящую тревогу. Давно бы ей пора заняться домашними делами да нельзя от гнезда отлучиться. Надо высиживать последнее яйцо. Утята, которые вылупились на утренней заре, уже плавают, ныряют, а этот и не думает разбивать скорлупу.
– О чём он вообще думает! – добродушно восклицала Мамаша-Кряква, то и дело поглядывая на яйцо.
Вот уже вернулся с промысла Папаша-Кряк. Его добыча – дюжина золотистых карасей – так и распирала авоську. Караси трепыхались, сверкая чешуёй, и просились в утиные желудки.
Пришла с вечерней прогулки Бабушка-Крякушка. Она собирала на прибрежном лужке лекарственные травы.
Прибежали проголодавшиеся утята и устроили такой галдёж, что Папаша-Кряк вынужден был повелительно хлопнуть крыльями и призвать малышей к порядку.
– Ужинайте без меня, – устало оповестила Мамаша-Кряква и, втянув голову в себя, закрыла глаза и стала прислушиваться к жизни внутри яйца.
– Ни в коем случае! – возразил Папаша-Кряк. – Мы обязательно дождёмся! Ведь когда-то он должен вылупиться! Дети, погуляйте пока, я вас позову.
Утята с визгом разбежались в разные стороны. А Папаша-Кряк бросил авоську с карасями в камыши и присел к Бабушке-Крякушке, чтобы помочь ей разобрать собранные травы.
Время шло, а утёнок всё не вылуплялся.
Вот и последний луч солнца скользнул по верхушкам камышей. Стало темнеть. Бабушка-Крякушка заснула за работой. Папаша-Кряк развалился на камышовой подстилке и тоже сладко посапывал. И голодные утята разлеглись вокруг в беспорядке.
И только Мамаша-Кряква напряжённо вслушивалась и ждала, когда же это капризное яйцо зашевелится под ней. Вдруг она резко вытянула шею, распахнула глаза, приподняла крылья и отскочила в сторону. Она так долго ждала этого момента, что не смогла сдержать нахлынувших чувств и крякнула по всё горло: – Наконец-то!
Все разом пробудились ото сна и тесным кольцом обступили лопнувшее яйцо.
– Не подходите слишком близко! – урезонивала любопытствующих родственников Мамаша-Кряква. – Он совсем крохотный и может испугаться!
Однако то, что сидело в яйце, не торопилось выходить наружу. Сначала все увидели розовый клювик. Затем из образовавшейся в скорлупе щёлки поднялась мокрая головка с тёмными бусинками глаз. Через мгновение скорлупа развалилась на две половинки и из гнезда выступил…
– Кто это? – пропищал Крякун.
Папаша-Кряк при виде вылупившегося утёнка часто заморгал глазами и поморщился.
– Да он же… совсем белый!
И только Бабушка-Крякушка заплакала от умиления и первая бросилась обнимать крохотного внука, приговаривая: – Это к счастью! Это к счастью! Это к счастью!
Вдоволь наглядевшись на последыша, утки вспомнили, что в их желудках пусто.
– А ужинать! – загундосила толстушка Крякунья.
– Уже поздно! – резко ответил Папаша-Кряк. – Всем спать!
– А караси?
– Караси – на завтрак!
Последнее событие вывело Папашу-Кряка из равновесия. Он был не в духе.
– Ну вот, из-за этого последыша остались без ужина, – ворчал Крякун.
Стало совсем темно. Подул прохладный ветерок. Белый утёнок дрожал. Мамаша-Кряква прижала его к себе и приласкала.
– А как мы его назовём? – спросила она.
Все молчали в недоумении.
– Белун! – воскликнула Бабушка-Крякушка.
На том и порешили.
3
Первые два месяца Белуна не отпускали далеко от дома. Для его же безопасности. Маленький утёнок – лакомый кусочек для любого хищника. Утром Белун помогал Мамаше-Крякве по хозяйству. Днём Папаша-Кряк поручал ему приводить в порядок сетки-авоськи для рыбы и прочей снеди. А по вечерам Бабушка-Крякушка учила любимого внука плести коврики из камыша.
Как-то Мамаше-Крякве срочно понадобилась травка для салата. И поскольку рядом в это время, кроме Белуна, никого не оказалась, она послала за зелёной приправой последыша.
– Пойдёшь по правому берегу, – наставляла Мамаша-Кряква, – дойдёшь до запруды, увидишь большую трубу. Из неё наша речка вытекает. В двух шагах от трубы и растёт нужная мне травка для салата, который ты так любишь. Узнаешь её по вкусу. И смотри, не задерживайся! Я буду волноваться!
Гордый тем, что ему доверили важное задание, Белун радостно бросился к трубе. Дойдя по берегу до того места, где труба врезалась в землю, Белун остановился и прислушался.
Река выливалась из широкой тёмной горловины, тут же, разбиваясь о камни, пенилась, шумно ворчала. Но вскоре успокаивалась и с тихим плеском терялась в камышах, где жило утиное семейство.
Белун сразу нашёл нужную травку, нащипал пучок и хотел возвращаться, как вдруг услышал странную возню в трубе. Он потоптался в нерешительности на месте, огляделся по сторонам, затем подошёл к самому краю берега, вытянул шею, наклонился над водой и заглянул в трубу.
Из трубы пахнуло мокрым холодом. Постояв так некоторое время, Белун набрал в лёгкие воздуха и громко крякнул. Звонкое эхо мячиком проскакало куда-то в чёрную глубину. И не успело оно затихнуть, как из трубы, обдав утёнка холодными брызгами, вылетело что-то большое и чёрное.
От неожиданности Белун потерял равновесие и плюхнулся в журчащий поток. Но в то же мгновение это большое и чёрное подхватило его и бросило на берег.
Белун пришёл в себя, отряхнулся, поднял голову. Большое и чёрное, так напугавшее его, было и не такое чёрное, как ему показалось вначале. А скорей даже серое. И называлось оно обыкновенной вороной.
Ворона вскинула голову, с важностью поводила толстым клювом, словно показывая себя с разных сторон, и каркнула насмешливо:
– Хорррош! Испугался?
– Немножко. А что вы там делали?
– Так тебе всё и расскажи! – усмехнулась Ворона. – Давай лучше знакомиться. Ты кто? Что-то я тебя раньше не видела.
– Я родился недавно. Всего два месяца…
– Двухмесячных много видела. А тебя вижу впервые. Проворрронила!
– А меня не отпускали далеко. Думали, со мной что-нибудь случится.
– Как тебя зовут?
– Белун. А мою маму зовут Кряква. А моего папу – Кряк. А мою бабушку – Крякушка. А моего брата…
– Очень хорррошо! – перебила Ворона. – Я их прекрррасно знаю! Я живу вон на той высокой рябине. А почему ты белый?
– Не знаю… – вздохнул Белун. – Бабушка говорит, я пошёл в нашего далёкого предка… Он был Вожаком!
– Поррразительно! А меня зовут Каркалия-Орлан!
– Здравствуйте Крякалия… Ролан! – выпалил Белун, обрадованный новым знакомством.
– Фу, какой бестолковый! – фыркнула Ворона. – Не Крякалия, а Кар-ка-ли-я! И не Ролан, а Орлан! Каркалия-Орлан! У меня двойное имя!
– А что такое… Орлан?
– Не что такое, а кто такое! Орлан – это хищная птица с большим крючковатым носом и большими острыми когтями. Мой прапрапрадедушка принадлежал к роду гималайских орланов. Есть такие горы в Азии, Гималаи. Там водятся орланы – птицы высокого полёта. Гордые птицы! Храбрые птицы! Так вот, мы, вороны, из их породы!
– Ага, понимаю, Орлан, – крякнул Белун и поинтересовался: – А потом он захотел и стал вороной?
– Кто?
– Ваш прапрапрадедушка, Орлан гималайский.
– Что ты мелешь, глупышка! Как это – захотел и стал! Это не так просто. Он эволюционировал! Он был бесстрашный эволюционэр! – прокаркала Ворона по складам и горделиво задрала клюв.
Белун подошёл к Вороне поближе.
– Простите, а ваши родители… они были орланами, как ваш прапрапрадедушка? Или воронами, как вы?
Ворона начинала сердиться. Вопросы Белуна ставили её в тупик.
– Это как посмотреть. С точки зрения моего прапрапрадедушки, они, разумеется, были уже воронами. А с моей точки зрения, в них ещё клокотала кровь орланов. Поэтому можно сказать, они наполовину были воронами, а на большую половину орланами! – выкрутилась Ворона.
– А клюв у них был крючком?
– У кого?
– У ваших родителей.
Ворона заходила взад-вперёд, потом вскинула правое крыло и его кончиком несколько раз постучала себе по голове.
– Какой бестолковый! Какой бестолковый! Вы только послушайте, что он крякает!
Белун любил ясность во всём. И ему не терпелось понять, каким образом орлан, судя по рассказу Вороны, не очень похожий на ворону, мог превратиться в ворону.
– Как же они стали воронами, если они были орланами? – недоумевал он.
Ворона уже не ходила, а бегала кругами, схватившись за голову.
– Каррр! Потому что они прилетели с Гималаев и стали жить здесь! А здесь все – вороны!
– И я… ворона?
– Ты пока утёнок!
– Зачем же они прилетели? – не унимался Белун. – Чтобы стать воронами?
– Ой-ой-ой! Он уморит меня! Всё, кончаюсь! Разрыв сердца! Тащи носилки! – причитала Ворона в отчаянии. – Не путай меня! Какая глупость! Поррразительно! Они прилетели на экскурсию, в гости. А воррронами стали по-сте-пен-но! Там они были орланами, а здесь, среди ворон, обворрронились!
Последние слова Ворона прокаркала так громко и так сердито, что Белун больше не посмел беспокоить её.
– Понятно, – сказал он миролюбиво. Хотя на самом деле ничего не понял.
Вороне тоже надоело спорить с несмышлёнышем. И она снова напустила на себя важный вид.
– Мы, воррроны, помним своих предков! Среди нас есть даже белая ворона! Каррр! Она сейчас проживает в Австррралии! Гостит у моего двоюродного страуса.
Белун хотел спросить, кто такой страус, но в это время над рекой пронёсся истошный крик Мамаши-Кряквы. Не дождавшись Белуна, она подумала, с ним случилось что-то ужасное. Она кричала так громко и так пронзительно, что переполошила всю стаю. Десятки обеспокоенных уток поднялись в воздух и закрякали, как сумасшедшие.
Белун вспомнил, что его послали за травкой для салата, крякнул Вороне «Извините, мне пора!» и побежал домой.
4
Вскоре Папаша-Кряк вновь собрал всё семейство на камышиной площадке для прослушивания Утиной легенды. Бабушка-Крякушка отдохнула на славу. Это было видно по всей её фигуре. Она оживленно подымала крылья и блаженно улыбалась.
– Так, на чём я остановилась?
– Вы остановились, дорогая матушка, на том, что собратья смотрели на Белого, как на птицу второго сорта, недостойную быть в рядах Великого Утиного Племени.
– Да, так оно и было. Но они жестоко ошибались…
Утиная легенда (продолжение)
– Как я уже говорила, утиная стая невзлюбила Белого. Утки не хотели с ним играть, гнали от себя, отбирали еду, смеялись над ним, дразнили «снеговиком» и даже лупили бедного утёнка. Родители не одобряли их поведения, но и не вмешивались. Только досадливо морщились: был бы, как все, и не знал бы забот. Угораздило же его уродиться белым!
А между тем время шло, и Белый подрастал. У него уже окрепли крылья, шея, вытянулся и потемнел клюв, огрубели лапки, грудь густо поросла белоснежными перьями. Он стал подвижен и вынослив. Он быстро бегал, отлично нырял и плавал. Он уже мог постоять за себя, и число его обидчиков заметно уменьшилось. Однако отношение к нему не переменилось.
По утрам Белый взлетал высоко в небо и долго планировал под облаками. Он парил над Утиной страной, с грустью наблюдал за шумными и суетливыми сородичами и всё время о чём-то думал…
– А о чём он думал? – вдруг спросил Белун.
На этот раз никто его не оборвал. Все, затаив дыхание, слушали Бабушку-Крякушку, всем было очень интересно, о чём же думал Белый, совершая свои путешествия в полном одиночестве.
– Я могу только догадываться об этом, – ответила Бабушка-Крякушка. – Хорошенько поразмыслив, вы и сами сможете найти ответ на этот вопрос.
– А я знаю, о чём он думал! – снова подал голос Белун.
– Выскочка! – злобно бросил Крякун.
Папаша-Кряк приподнялся и приготовился встряхнуть скандалиста.
– Опять затеваешь ссору, Крякун!
– А чего он… – начал Крякун, но тут же насупился и умолк.
– О чём же он думал, по-твоему, Белун? – спросила Бабушка-Крякушка.
– Извините, я больше не буду перебивать, – сдался Белун, послушно сложив крылья.
Но тут оживилась вся утиная стая, и ветерок шёпота подул в сторону Белуна: «О чём? О чём? О чём?»
Белун поднял голову и крякнул с достоинством: – О чём-то своём! Я знаю, ему было о чём подумать…
Папаша-Кряк чиркнул крылом по своему затылку и сдержанно фыркнул, а Бабушка-Крякушка, пряча улыбку, вернулась к своему повествованию.
– Наступил день, и Белому исполнилось три зимы и три лета. Именно с этого возраста уткам позволялось участвовать в состязаниях на звание Вожака Племени. Год выдался тёплым и урожайным. Ранняя весна ускорила созревание растений. Буйно росла трава. Лесные поляны и луговые займища покрылись пёстрым многоцветьем и источали головокружительный запах. Уже в начале лета на диких яблонях повисли средних размеров плоды. Появились крепкие молодые орешки. Раньше обычного зацвёл шиповник. Близилась пора состязаний…
Старый Вожак сидел на песчаном обрыве и смотрел на реку. Неподалёку от берега, там, где река круто изгибалась, обходя холмистый островок, образовался мощный водоворот. Вода крутилась волчком, образуя глубокую воронку. И всё, что попадало в неё, подчинялось силе круговращения и навсегда исчезало в пучине вод. Вот плывёт по реке высохшее дерево. Обезлиствевшая крона топорщит острые ветки. Тёмный корявый ствол то погружается в воду, то вновь всплывает, облепленный клоками желтоватой пены.
Достигнув водоворота, дерево вдруг останавливается, замирает. Потом медленно разворачивается и, постепенно разгоняясь, начинает своё прощальное кружение. С каждым оборотом нижняя часть ствола движется всё быстрее и стремительно погружается в глубину. На какое-то мгновение дерево неожиданно выпрямляется, как бы врастая в русло реки. Вот уже не видно ствола, только почерневшие ветки ещё тянутся вверх, но скоро и их засасывает мокрая бездна. И дерево исчезает бесследно…
Старый Вожак втянул в себя голову и задумался. Много лет он удерживал первенство. Много лет его сила и мудрость служили Великому Утиному Племени. Он был хорошим Вожаком. Он и сейчас полон сил и нет ему равных в Утиной стране… Нет? Так ли это? Тогда почему печален его взгляд? Какая дума одолевает первую птицу Племени?.. Мудрость постаревшего Вожака была сильнее его желания оставаться во главе стаи. Он думает о том, что время его уходит и, подобно дереву на реке, неумолимо погружается в воронку Вечности… Вот и пришёл его час уступить своё место молодому сопернику. Ведь кто-то обязательно побьёт его и осрамит перед лицом Утиного Племени. Не лучше ли самому, добровольно, уйти в сторону?..
Отчаянный крик на реке отвлёк Вожака от собственных мыслей. Он взглянул на воду и увидел плывущего зайца. Оседлав берёзовый сук, заяц судорожно барахтался в речном потоке. От страха его длинные уши плотно прижались к затылку, а косые глаза расширились от ужаса и стали большими и круглыми, как у совы. Зайца несло к водовороту. Ещё немного и река поглотит его… Заяц был большой и тяжёлый. Старому Вожаку, казалось, теперь не по силам вытащить его из воды.
Вожак привстал, соображая, как помочь косому. Но на раздумье времени не оставалось. Гибельная воронка уже втянула в себя и берёзовый сук, и сидящего на нём беднягу. Заяц устал сопротивляться, поднял уши торчком и, дрожа всем телом, покорно ждал своей страшной участи…
Бабушка-Крякушка сделала небольшую паузу, чтобы перевести дух и выпить глоток воды.
– А как же заяц?! – не выдержал Белун. – Утонул?!
– Нет, зайцу не дали утонуть. Но кто, по-вашему, мог спасти его?
– Конечно, Вожак! – не задумываясь, заявил Крякун.
– А вот и не угадал. В это время под облаками парил известный вам Белый селезень. Он услышал крик и тут же поспешил на помощь. Заяц уже полностью погрузился в воронку, одни уши торчали из воды. Не мешкая, Белый камнем упал с небес, подхватил косого и вынес на берег.
– А как же он его вытащил? – поинтересовался Белун.
– А за уши и вытащил. Выдернул, как морковку из грядки.
Утки весело закрякали и захлопали крыльями от удовольствия.
А Бабушка-Крякушка загадочно улыбнулась и так закончила свой рассказ:
– И всё это произошло на глазах старого Вожака. «Этот Белый не такой уж выродок, как о нём говорят, – подумал Вожак. – Сильный, ловкий, смелый. Кабы не его белизна… А что белизна! Я не вижу в ней ничего предосудительного. Лебедь тоже белый, а птица хоть куда!..»
Собратья оценили поступок Белого, и в тот же день в награду за смелость и находчивость он был избран Вожаком Утиного Племени.
5
Прошло три года. Бабушка-Крякушка как-то пошла за травами и не вернулась. Мамаша-Кряква и Папаша-Кряк постарели и большую часть времени полёживали в камышах, ревниво прислушиваясь к жизни за пределами камышиной площадки. Утята окончательно повзрослели и теперь ухаживали за собой самостоятельно.
Крякун уже открыто продолжал похаживать к Большому Корыту и стал круглым, как мячик. Шея исчезла, ноги ушли в живот. В воздух он почти не поднимался. И скоро совсем разучился летать. Только бегал вразвалочку по земле или бултыхался в речке у самого берега. Толстушка Крякунья не отставала от брата. Её маленькие глазки заплыли жиром, а слабые крылышки превратились в никчёмные придатки, годные только для того, чтобы размахивать ими, болтая с подружками.
Белун вырос, окреп. Утки его больше не обижали. Они просто забыли о нём. Добычей не делились, на совместные прогулки не приглашали, только изредка фыркали на него да посмеивались над его белым опереньем.
И Белун проводил время в полном одиночестве. Иногда ему становилось так грустно, что он, вопреки недружелюбию собратьев, всюду ходил за ними следом, прячась в кустах и стараясь не показываться им на глаза.
Однажды Крякун собрал утиную стаю за камышами и стал увлечённо о чём-то рассказывать. Утки охали, ахали, хлопали крыльями. И наконец, Крякун провозгласил командным голосом: «За мной!», и утки, наступая друг другу на пятки, тесной цепочкой поспешили за своим предводителем. Когда утиная процессия миновала овраг и направилась к дальнему перелеску, Белун всё понял. Крякун вёл стаю на птицеферму, к Большому Корыту.
Немного погодя Белун взмыл в небо и полетел в ту же сторону.
Птицеферма располагалась на склоне холма, который широкими террасами спускался к оврагу. На самом взгорке стоял бревенчатый амбар с кормами, чуть пониже – длинное строение с обшарпанными стенами, птичник. Территория фермы была огорожена невысоким сетчатым заборчиком.
Белун приземлился у амбара и затаился под деревянным крыльцом. Здесь его никто не видел, зато вся птицеферма отсюда просматривалась как на ладони.
В тени птичника, на бревне, сидел бородатый старик с ружьём, в огромных резиновых сапогах, в наброшенной на плечи телогрейке – сторож. У его ног лежала большая рыжая собака с металлическим ошейником. Собака изредка поводила носом и лениво поглядывала на уток. И тогда её ошейник отсвечивал, пуская по амбару ослепительных солнечных зайчиков.
На некотором расстоянии от птичника стояли два длинных деревянных корыта. В одном была вода. В другом – насыпанное кучками и перемешанное с каким-то белым порошком зерно. Это и было Большое Корыто. Сотни уток копошились возле него. Стоял ужасный галдёж. Утки были жирные, неопрятные. Они неуклюже топтались в грязи, отпихивая друг друга перепачканными боками, жадно хватали пищу из корыта и чавкали, как свиньи.
И только одна белая уточка с тёмным пятнышком у самого горла стояла поодаль и мирно щипала траву. Она была такая чистая и такая красивая, что Белун не мог отвести от неё глаз. Вот уточка подошла к корыту с водой, сделала несколько глотков, изящно изгибая шею и сверкая мокрым клювом. Потом долго смотрела на плывущие в небе облака, а, насмотревшись, направилась к амбару. Когда уточка подошла поближе, Белун вышел из своего укрытия. Уточка остановилась в нерешительности.
– Ты кто? – спросила она.
– Я свободная утка, – ответил Белун.
– Дикая? – переспросила белая уточка.
– Свободная!
– А разве дикие… то есть, свободные утки бывают белыми?
– Редко, но бывают, – Белун хотел упомянуть о Белом Вожаке, о котором когда-то поведала Бабушка-Крякушка, но подумал, что сейчас это будет не к месту.
– И ты умеешь летать?
– Обязательно. Утки должны летать.
В это время стая диких уток, возглавляемая Крякуном, наконец, пешком добралась до фермы и остановилась у сетчатого заборчика. Крякун и Крякунья сразу нырнули под сетку в проделанную ими же дыру и, как свои, двинулись к месту кормёжки. Они смело растолкали домашних уток и с головой окунулись в Корыто, словно показывая стае, как следует вести себя в подобных случаях. И стая, недолго думая, тем же путём проникла на птичий двор и присоединилась к общему пиршеству.
– А ты почему не ешь со всеми? – спросил Белун. – Ты же домашняя утка.
– Не хочу. А как тебя зовут?
– Белун. А тебя?
– А меня – никак. Просто утка.
– Тогда я буду называть тебя Уточка.
– Давай дружить! – обрадовалась Уточка.
– Давай!
– А ты научишь меня летать?
– Если ты будешь есть из Большого Корыта, у тебя ничего не получится.
– Я не ем из Большого Корыта! Я не люблю толкаться.
А у Большого Корыта тем временем назревал скандал. Всякий обед, как бы он ни был обилен, всегда заканчивается. Утиные клювы уже давно стучали по деревянному днищу, но прожорливые утки не спешили отойти в сторону. Они шпыняли своих соседей, били их по головам, чтобы ухватить из Большого Корыта остатки пищи. И больше всех усердствовал Крякун.
Рыжая собака почуяла неладное. Она привстала на передние лапы и зарычала, а, увидев чужаков, с истошным лаем побежала к Корыту. Домашние утки не обратили на собаку никакого внимания, а дикая стая в панике бросилась врассыпную и с шумом поднялась в воздух. Старик тоже вскочил и открыл беспорядочную стрельбу. Одна из уток дёрнулась, перевернулась на лету и замертво плюхнулась в корыто с водой. Крякун и Крякунья, тяжело дыша и смешно переваливаясь с лапки на лапку, поспешили к дыре в сетчатом заборчике. Летать они уже не могли. Впереди ковыляла Крякунья, за ней – разъевшийся братец. Собака устремилась за ними. Она быстро настигла Крякуна и сильным ударом лапы сбила его с ног. Крякун мячиком покатился по птичьему двору. Тогда собака метнулась за его сестрой. Крякунья отчаянно кричала и махала своими беспомощными крылышками. В последний момент ей удалось проскочить в дыру, и она, то нелепо подпрыгивая, то приминая грудью траву, лихорадочно улепётывала прочь. Крякун прокатился до противоположной стороны птичьего двора и оказался слишком далеко от спасительной дыры в заборчике. Разъярённая собака кинулась к нему. Крякун в испуге раскрыл клюв и приготовился к худшему.
Белун с горки наблюдал за утиным переполохом и когда увидел, что его брат попал в беду, поспешил на помощь. Он всё правильно рассчитал. И в тот момент, когда собака была готова вцепиться в горло чужака, Белун подхватил Крякуна за крыло и поднял над землёй…
Однако благодарности от братца за своё спасение Белун не дождался. Дома Крякун пришёл в себя, почистил пёрышки, вправил вывихнутое во время вынужденного перелёта крыло и набросился на Белуна с упрёком: – Ты мне чуть крыло не сломал, урод! Я теперь даже почесаться не могу!
Белун почёл за мудрость не вступать с братом в перепалку. Да он, наверное, и не расслышал его злобной реплики. Он сидел в камышах, поджав под себя лапки, и думал о белой Уточке.
6
На следующий день Белун в задумчивости вышел на прогулку. Он побрёл вдоль кочковатого берега реки, вниз по течению, не разбирая дороги. Дошел до песчаной отмели и повернул назад. Потом поплавал немного. Потом посидел на берегу. Потом встал и снова побрёл, куда глаза глядят. Сердце сжимала непонятная тоска. И белая Уточка не выходила из головы. Так он добрался до запруды, откуда начиналась река, и наткнулся на свою старую приятельницу.
Ворона лежала вверх лапами у самой трубы и изнемогала от жары. Глаза её были прикрыты, а крылья ходили, как опахала. Белун подошёл, сел рядом. Ворона приоткрыла один глаз.
– А, это ты… Что ты здесь делаешь в самый зной?
– Гуляю.
– Один?
Белун вздохнул. Ворона открыла оба глаза.
– А я как раз собралась вздремнуть у воды. Здесь всё-таки прохладней, чем на дереве. Да утки ваши не дают. Суетливый вы народ! Целый день всё «кря» да «кря». Нет, чтобы – «каррр!» Никакого спокою!
– Я вам не помешаю?
– Если не будешь крякать по пустякам, сиди. А где твоя бабушка? Что-то давно я её не видела…
– Папаша-Кряк сказал, что она ушла от нас… в другой мир.
– Поня-атно, – протянула Ворона, потом задумалась о чём-то и многозначительно изрекла: – Все, кого никто не любит, постепенно вымирают. Вот, к примеру, мои страшно далёкие предки… птерозавры… хоть и были вот с такими клювами! и вот с такими когтями! – ворона, как могла, широко развела крылья, – всё равно вымерли. Потом они стали драконами. Драконы тоже вымерли. Кого из них рыцари на куски порубили, кого сжёг внутренний огонь…
– Почему?
– Я же тебе каркаю на чистом русском языке: потому что их никто не лю-би-л! И у меня всё горит внутри.
– А я тоже вымру? – вдруг спросил Белун.
Ворона резко отбросила крылья и широко раззявила клюв.
– Какой же ты бестолковый! Живёшь на свете уже три года, а до сих пор задаёшь глупые вопросы! – рассердилась Ворона и махнула крылом: – Ты не вымрешь. Куда тебе!
– Никогда?
– Никогда.
– Почему?
– Потому что ты не птерозавр! Ты даже не дракон! Ты просто утка.
– Я только… обворонюсь слегка, да?
Ворона вскинула голову.
– Этого ещё не хватало!
Белун радостно встрепенулся.
– Значит, меня кто-то любит?
– Возможно, – ответила Ворона лениво и откинулась в изнеможении.
Белун какое-то время сидел молча и неподвижно, потом вдруг вскочил, разбежался, взлетел и скрылся за перелеском.
7
Белая Уточка сидела у амбара и смотрела на плывущие облака.
Она страшно обрадовалась Белуну, вскочила, захлопала крыльями, но тут же смущённо опустила глаза и прошептала:
– Я знала, что ты прилетишь.
Белун оглядел пустой двор.
– А где все ваши?
– Спят после обеда, – ответила Уточка.
– А старик с ружьём?
– Тоже спит. И собака спит. Там, в птичнике. Снаружи сегодня жарко.
– А ты почему… – начал Белун, но Уточка не дала ему договорить.
– Я тебя ждала. Ты обещал научить меня летать. Научишь?
Первые шаги в обучении давались Уточке с большим трудом. «Сначала надо разбежаться», – терпеливо наставлял Белун. А Уточка не любила бегать. Она привыкла к размеренной ходьбе вдоль изгороди. А привычка – вторая натура. Двор небольшой, не очень-то разбежишься. Да и резкие широкие движения были ей не по нраву.
Потом надо было научиться согласованности действий: бежать и махать крыльями одновременно. Что тоже у неё поначалу не получалось. Она то разбегалась, вытянув шею и прижав крылья к бокам, то махала крыльями, оставаясь при этом на месте. Наконец, Уточка освоила уроки Белуна, и ей даже удалось подняться пару раз в воздух на небольшую высоту. Но она настолько была поглощена новыми ощущениями, что обмирала от восторга и забывала махать крыльями. И сразу шлёпалась в Большое Корыто.
– Это оттого, – успокаивал Белун, – что ты постоянно смотришь вниз. Оторвись от земли. Смотри вдаль. В небо. Неужели тебе не хочется подняться к облакам?
– Очень хочется! Но мне страшно, – оправдывалась Уточка.
– Страшно не уметь летать! – стыдил Белун. – Работай крыльями и думай о свободе! Тогда у тебя всё получится.
Белун требовал от своей ученицы неустанной работы. Он заставлял её взлетать снова и снова. В который раз пересказывал Утиную Легенду. Он утверждал, что умение летать заключено не в мышцах, а во внутренней потребности. Упоминал в назидание о своём братце Крикуне, который польстился на дармовую пищу и потому утратил желание подниматься выше земли.
Прошла неделя. В начале второй, в понедельник, Белун должен был прилететь в назначенное время, чтобы продолжить уроки, но он задержался. Ловил для Мамаши-Кряквы и Папаши-Кряка рыбу и собирал травы. Старые утки уже плохо видели, тяжело двигались. Их многочисленные дети почти не заглядывали на камышиную площадку. И только Белун по велению своего сердца присматривал за ними.
Уточка в нетерпении ходила около амбара и неотрывно смотрела в ту сторону, откуда должен был показаться Белун. Над птичьим двором то и дело пролетали вороны, ласточки, воробьи, но Белуна не было видно.
В середине дня на птицеферму прибыл грузовик с птицефабрики. Выскочивший из кабины молодой заготовитель, приветствовал старика-сторожа весёлой прибауткой и передал ему какую-то бумагу. Затем достал большой рыболовный сачок и принялся отлавливать уток. Старик, согнувшись в три погибели, ходил по птичьему двору с растопыренными руками, шепеляво приговаривая «утя-утя-утя!» – загонял уток в сачок. Отяжелевшие и сонливые после обеда утки совершенно не владели своим телом, и работа у заготовителя спорилась. Через полчаса две сотни уток суматошно копошились в кузове. Дело было сделано. Заготовитель забросил сачок в кузов, полез в кабину, но тут же вылез обратно и, показывая на белую Уточку у амбара, сказал сторожу: – А эту я для себя присмотрел… Беленькая! Хорошенькая! И не жирная! Накажу своей с яблоками запечь. А, старик?
Старик махнул рукой, поправил ружьё на плече.
– А мне что! Одной больше, одной меньше. Забирай!
Заготовитель опять вооружился сачком и, пригнувшись, зигзагом двинулся к амбару. Его странные манёвры насторожили Уточку. Она отошла на безопасное расстояние. Заготовитель замер. И вдруг вскинул сачок и, как страус, запрыгал к Уточке. Но не тут-то было! Уточка разбежалась, взлетела и приземлилась в нижней части птичьего двора, у самого заборчика.
Старик кликнул собаку. Собака с лаем ринулась к Уточке, звеня металлическим ошейником. Уточка опять разбежалась, взлетела, теперь уже выше, перелетела заборчик и стала набирать высоту.
В это время над птицефермой показался Белун. Он видел, что происходило на птичьем дворе, и приготовился действовать.
Старик вскинул ружьё.
– Ишь, чего удумала, негодница! Я тебе полетаю!
Уточка летела кругами, по спирали, и не видела, нацеленный на неё ствол. Она смотрела на плывущие облака и поднималась всё выше и выше.
Солнце светило старику прямо в глаза. Он жмурился, водил ружьём из стороны в сторону и только хотел спустить курок, как резкий удар в лоб свалил его с ног. Белун и на этот раз не промахнулся. Старик попятился назад, свалился в корыто с водой, выронил ружьё. Раздался выстрел, и в одном из окошек птичника со звоном разбилось стекло. Заготовитель бросил сачок и, сотрясаясь от смеха, показывал на сторожа пальцем. Старик вылезал из корыта с мокрыми штанами и в ответ грозил заготовителю кулаком.
А Белун взмыл в небо и присоединился к белой Уточке. Свободно расправив крылья, они летели над облаками, овеваемые ветрами, озаряемые солнцем!
И Белун думал о том, что он теперь никогда «не вымрет». Он всегда будет уткой! И его дети будут утками, свободными утками! Потому что с ним рядом летит Уточка, такая же белая и такая же свободная, и они бесконечно счастливы…
2009 год.