§ 1. Позиции правящих слоев в отношении Ливонской войны: конфликты взглядов и интересов

Для Великого княжества Литовского Ливонская война не только открывала новую страницу во внешней политике, но и придавала новое содержание внутриполитическим процессам. Правящая элита прекрасно осознавала, что война является серьезным вызовом для государства, привыкшего следовать пассивно-оборонительной внешнеполитической доктрине и не имевшего достаточных материальных ресурсов для ведения военных действий. Битва за Ливонию могла закончиться как успехом, так и поражением.

Отношение к идее установления контроля над Ливонией не было однозначным. Литовскую политическую элиту больше всего беспокоила потенциальная угроза развязывания нового военного конфликта с Московским государством. Лидер господарской Рады канцлер Н. Радзивилл Черный, который в целом поддерживал программу действий Сигизмунда Августа в отношении Ливонии, опасался, что активизация действий в ливонском направлении может вызвать неадекватную реакцию московитов. Во время подготовки «позвольского похода» в 1557 г. некоторые радные паны вообще заявили, что собранную серебщину они готовы отдать только на военно-оборонительные цели против московского противника, но ни в коем случае на вмешательство в ливонские дела.

Развертывание московитами в 1558 г. Ливонской войны заставило литовскую сторону активизировать деятельность по подчинению Ливонии. Угроза потери контроля над развитием событий в этой стране не оставляла иного выбора. После достаточно долгих раздумий было принято решение оказать военную помощь ливонцам, результатом чего стало заключение Виленского договора 1559 г. Следует отметить, что Рада во главе с Н. Радзивиллом Черным твердо отстаивала идею опекунства над Ливонией только Литвы, но никак не Польши, чего так сильно добивались все время представители ливонских правящих кругов.

Начало широкомасштабной войны с Московским государством в 1562 г. привело к изменениям в позиции Радзивиллов и их окружения. Сначала наивысший гетман ВКЛ Н. Радзивилл Рыжий заявил, что от защиты Ливонии в новых военных условиях следует отказаться: «больше надо следить и думать о вещах вечных, то есть о нашей родине, чем подвластных времени». Сигизмунд Август возразил магнату, отметив, что от ситуации в соседнем Ливонии зависит безопасность Вильно, да и вообще «за чужим забором лучше отбиваться, чем за своим».

В конце 1562 г. уже сам Н. Радзивилл Черный обратился к великому князю с просьбой освободить его от занятия ливонскими делами, или, как он образно выразился — «от молотьбы сена». Он был явно разочарован результатами литовской политики в Ливонии. Особенно неприятным для него стал отказ рижан признать власть ВКЛ. Они настаивали на оказании помощи не только со стороны Литвы, но и Польши, чем недвусмысленно намекали, что литвины не в состоянии самостоятельно обеспечить безопасность Ливонии.

На Виленском сейме 1563 г. сеймовые сословия предложили, чтобы серебщина шла на нужды обороны только восточного приграничья ВКЛ, а не Ливонии. Предполагаем, что эта «просьба» была связана с давлением Радзивиллов, которые стремились склонить на свою сторону общественное мнение. Сигизмунд Август в очередной раз категорически возразил, что от безопасности прибалтийских земель зависит судьба княжества в целом. Конфронтация взглядов четко показала расхождение интересов господаря и Радзивиллов, за спиной которых стояло большинство магнатской элиты.

Для Радзивиллов важнейшим последствием вмешательства ВКЛ в ливонский конфликт было возобновление широкомасштабной войны с Московским государством. Они хорошо осознавали, что для княжества это могло обернуться серьезным кризисом власти и экономическим упадком.

Сигизмунд Август твердо стоял на своей позиции. Скудость ресурсов ВКЛ заставляла его искать для защиты Ливонии необходимые средства за пределами страны. На наш взгляд, отъезд великого князя в Польшу в 1562 г. и поддержка шляхетской политической программы были в немалой степени обусловлены этими обстоятельствами.

Заметим, что переход господаря на сторону шляхетского лагеря в Польше, который, кстати, однозначно требовал заключения новой унии между Короной и княжеством, сильно бил по олигархической позиции Радзивиллов и их соратников. Участие в Ливонской войне становилось для них бомбой замедленного действия, потому что подобный оборот событий мог закончиться не только потерей их политического влияния, но и утратой суверенитета ВКЛ.

Для системы управления ВКЛ, которая держалась на присутствии господаря в стране как последней инстанции в принятии решений, отъезд Сигизмунда Августа был болезненным ударом. Она была дезорганизована. Это проявилось уже во время осады Полоцка в 1563 г. Господарская Рада не сумела мобилизовать шляхту для отпора врагу. Наибольшие надежды радные паны возлагали на скорый приезд великого князя, видя в этом чуть ли не последний шанс для спасения и реванша (см. гл. 1, § 2).

Сигизмунд Август понимал важность пребывания в княжестве, однако не собирался возвращаться на постоянное проживание. После Виленского сейма 1563 г. он снова уехал в Польшу, где продолжал заниматься ее внутриполитическими делами. Это окончательно привело к охлаждению отношений между великим князем и Н. Радзивиллом Черным, полагавшим, что проблемы ВКЛ, вовлеченного в невыносимую по ресурсным затратам войну, для Сигизмунда Августа отошли на второй план (см. гл. II, § 4).

По нашему мнению, господарь не столько отказывался заниматься литовскими проблемами, сколько искал в Польше дополнительные ресурсы, которые могли способствовать успешному завершению войны с Московским государством. Он придерживался твердого мнения, что само княжество не в состоянии одержать победу над мощным противником из-за явного недостатка сил и средств.

Потеря Полоцка внесла существенные коррективы во внутреннюю политику ВКЛ. Обычно исследователи акцентируют внимание на окончательном осознании руководством страны необходимости эффективной помощи со стороны Польши.

Не вдаваясь в дискуссии, сосредоточимся на другой важной проблеме. Во время работы сейма 8 июня 1563 г. на первый взгляд достаточно неожиданно был издан знаменитый Виленский привилей о уравнении в политических правах христиан всех вероисповеданий.

В историографии обычно прослеживаются три толкования причин его появления. Польские историки чаще всего связывали издание привилея с целенаправленной политикой господарской власти, направленной на создание благоприятных условий для заключения унии между ВКЛ и Польским королевством. Привилей, уравняв православную шляхту с католической и ликвидировав для нее последние препятствия к занятию государственных должностей, сделал ее сторонником унии. О. Халецкий акцентировал внимание на устранении особенностей государственного строя ВКЛ как необходимого мероприятия перед реализацией унии с Польшей.

Отметим, что в 1563 г. это было еще преждевременным. Осознание необходимости унификации государственно-политического устройства состоялось во время работы Варшавского сейма 1563 г. в Польском королевстве, на котором присутствовало литовская делегация. К тому же вряд ли формально-правовая дискриминация православных могла быть препятствием для унии.

И. Лаппо видел в издании привилея снятие очевидного правового противоречия перед утверждением Второго Статута ВКЛ, одной из основных идей которого являлось единство «шляхетского народа». Однако возникает вопрос: почему привилей был издан на сейме, на котором не состоялось принятие Статута? Напомним, что на Виленском сейме было лишь сообщено, что сеймовые сословия вернутся к утверждению Статута через четыре недели после роспуска посполитого рушенья.

М. Любавский выразил мнение, что Виленский привилей 1563 г. стал результатом давления со стороны магнатов-протестантов, которые потребовали себе равных прав с католиками. «Православная направленность» привилея была своеобразным прикрытием для реализации протестантами своих непосредственных интересов. Ю. Бардах попытался объединить это мнение с «проунийной» трактовкой, отметив, что именно через реформационные учения православная шляхта проникалась приверженностью к польской культуре, и как следствие, к идее унии с Короной.

Полагаем, что идея о протестантском давлении является неверной и ведет в тупик. В тексте источника нет даже намеков на то, что привилей принимался в интересах протестантов. Там нет популярной в протестантской среде идеи толерантности. При этом, как кажется, никто не мешал приверженцам Реформации выдвинуть требования о ликвидации конфессиональной дискриминации. На том же Виленском сейме 1563 г. было внесено предложение о молитвах в армии не перед иконами, а «на имя Бога в Тройцы единого». В этом хорошо ощущается влияние протестантских идей. Одновременно сеймовые сословия просили, чтобы «каждый водлуг веры своее закону хрестиянское присегал». Значит, «табу» на подачу просьб к властям со стороны протестантов не было.

Необходимо также помнить, что Радзивиллы перешли в кальвинизм еще в середине 50-х гг. XVI в. и ничто не мешало им более чем десять лет занимать ведущие государственные посты, являясь активными протестантами. Ничего в этом плане для них не изменилось и в 1563 г. Мы не обладаем ни одним фактом относительно изучаемого времени, чтобы принадлежность к протестантской церкви стала препятствием для номинации на ту или иную важную должность в государственных структурах.

По этим причинам кажется маловероятным, чтобы издание Виленского привилея состоялось по инициативе протестантов. Другое дело, что его появление, без сомнения, должно было ими приветствоваться. Особую заинтересованность к нему проявили те же Радзивиллы, которые долгое время хранили оригинал привилея в своем архиве.

По нашему мнению, главной причиной издания Виленского привилея послужила необходимость обеспечения поддержки православной шляхты восточных земель ВКЛ. Важным последствием полоцких событий стало углубление раскола политического пространства ВКЛ. И так далекие от центра восточные земли страны из-за этого военного поражения стали еще более отчужденными. Возникла злободневная необходимость консолидации общества ВКЛ на более прочном фундаменте, чем раньше. Власти должны были обеспечить твердую поддержку населения восточных регионов ВКЛ (где в большинстве, напомним, проживали православные) перед опасностью новых московских ударов. При невозможности оказать надлежащую помощь пограничным землям в Вильно могли надеяться только на собственное желание местного населения бороться с противником. Вполне возможно, что именно делегаты из восточных земель страны выдвинули на Виленском сейме просьбу о прекращении действия дискриминационных для православных статей Городельского привилея 1413 г. Впрочем, это могли сделать и влиятельные православные магнаты.

Привилей давался за «зацные заслуги» шляхетского общества, за то, что и католическая, и православная шляхта «верность и сталость свою ку службам […] завжды оказывали». Нивелирование конфессиональных различий в политико-правовой сфере должна была поспособствовать укреплению солидарности шляхетского сословия, на котором лежала обязанность обороны страны, и прочности социальных устоев государства, переживавшего тяжелые времена.

Таким образом, Виленский привилей 1563 г. об уравнении в правах христиан всех вероисповеданий выглядит прежде всего как попытка консолидации шляхетского общества на сословной основе посредством ликвидации анахронических конфессиональных барьеров. Его появление было вызвано в первую очередь серьезными внешнеполитическими осложнениями и имело прежде всего формально-идеологическое значение. Тот факт, что привилей был издан на вальном сейме, который занимался почти исключительно вопросами обороны страны, лишь подтверждает подобную точку зрения.

Добавим, что московиты при обосновании претензий на Полоцк на полную мощь использовали аргументы о защите православной церкви и православных жителей в ВКЛ. Вероятнее всего, сведения о конфликте полоцких православных иерархов с местными властями в 1562 г. стали причиной подготовки военного похода именно на этот город. Об этом есть достаточно твердые косвенные свидетельства источников. Символичен был и тот факт, что московиты выступали на Полоцк со знаменитым крестом святой Ефросиньи Полоцкой.

В подобных обстоятельствах издание Виленского привилея было своеобразной контракцией литовских правящих кругов, ответом, адресованным православной шляхте ВКЛ и направленным против агитации московитов.

Господарь, стремясь организовать работу государственного механизма ВКЛ без своего присутствия в княжестве, обращался к радным панам с предложением самостоятельно решать возникающие проблемы. Однако переломить традиционный механизм обязательного согласования позиций господаря и его советников из Рады было нелегко. Последние не решались брать на себя ответственность, прося Сигизмунда Августа либо дать «науку» (инструкцию), либо предварительно одобрить принятые ими решения. С одной стороны, великого князя устраивало такое положение вещей, с другой — у него было достаточно оснований для справедливого обвинения Рады в медлительности и безынициативности.

Радные паны защищались от этих обвинений, указывая, что они делают все возможное, не жалея сил и средств. Господарь, не желая конфликта, шел на компромисс и соглашался с магнатами. «Крайней» при этом делалась рядовая шляхта, которой вменялось в вину пренебрежение земскими обязанностями.

Среди высшего руководства ВКЛ отсутствовало взаимное согласие в принятии и выполнении политических решений. Наивысший гетман Г. Ходкевич в одном из приватных писем с горечью констатировал: «…не так дбати и все не до того приложить хочуть, яко всим потреба, але так, яко хто волить и мыслит, и в том спору и с поспешности напротивко неприятелю вынайти не могуть». Проблемой, по его словам, было и то, что необходимо было одновременно заниматься несколькими делами — обороной Ливонии, выездами на вальные сеймы и войной с Московским государством. Это рассеивало силы и не позволяло сконцентрировать внимание на одном направлении деятельности.

В магнатской среде господствовало безволие. Тот же Г. Ходкевич сетовал, что центральные органы власти бездействуют и не могут предпринять необходимые шаги по организации оборонительных мероприятий: «…ничего о собе не дбаем, запаметали и славы своее, и сами себе, и потомства своего, толко так живемо, чтобы день за день, а потом што з нами будет, на то не паметаем». По его словам, несмотря на все усилия, гетманская должность не дала ему ничего, кроме забот, растрат, людской ненависти, королевского гнева и долга в несколько десятков тыс. коп грошей.

Одновременно он критически высказывался о деятельности великого князя: «Знаем, как быстро он решает военные дела, как скоро пишут его писари, как паны его боятся и слушаются. И не только паны на просьбы, но и его собственные урядники, старосты и державцы от его имени ничего делать не хотят».

Польный гетман ВКЛ Р. Сангушко указывал на разделенность властных полномочий между членами Рады и неэффективность их действий по организации обороны как на главную причину неудачного ведения войны. В обращении к Сигизмунду Августу в мае 1568 г. он ссылался на московских узников, которые не могли надивиться бездеятельности литвинов: «Так они размышляют, что либо людей таких в своем государстве не имеешь, которые находятся под властью Вашей Королевской Милости, либо могущества, из-за чего этого (государства) не защищают». Выход из плачевной ситуации польный гетман видел в централизации власти, в усилении директивных функций великого князя: «…чтобы не многим защитникам власть была дана, а чтобы все под единой властью и делом Вашей Королевской Милости оставаясь…». Сангушко выступал сторонником крепкой единоличной власти господаря, видя только в этом возможность исправления кризисного положения.

Такие взгляды находили приверженцев и среди других представителей политической элиты. К примеру, О. Волович сетовал на неудовлетворительное управление делами: «Наши брата (т. е. радные паны) много говорат, а мало чинят. […] взяли есмо оборону Речи Посполитое на себе, с пана (т. е. великого князя) знявши, видим, який пожиток с того есть, […] прожно кого маемо виновати, але сами по себе плакати, кгды ж албо не имеем, албо теж не хочем о своей Речи Посполитой радити…».

Приказы и распоряжения без господарской санкции традиционно не исполнялись шляхтой, усугубляя кризис власти в ВКЛ. Радные паны обычно ждали писем с великокняжеской печатью, без которых реализовать оборонительные мероприятия было почти нереально.

Таким образом, на великом князе как на «голове» государства замыкался весь политический процесс. Это отражалось не только на работе государственных органов власти, но и на формировании общественного мнения в стране. Шляхта, не видя заинтересованности великого князя в военном реванше и окончательной победе, не понимала смысла участия ВКЛ в Ливонской войне. Война приобретала в глазах шляхтичей бессмысленный, «чужой» характер. Более очевидным и понятным для шляхты было то, что участие в военно-оборонительных мероприятиях сильно било по ее карманах. Эти настроения точно подметил Федор Евлашевский в своем небезызвестном «Дневнике»: «…аж до уприкреня были ми частые язды на тые войны, а яко юж тераз упатруе, мало потребные, бовем же и Речи Посполитой пожитку не веле тэ войны приносили».

Такие настроения с течением времени лишь обострялись. В конце войны — на Городенском сейме 1568 г. — шляхта отодвигала рассмотрение вопросов по организации обороны, больше интересуясь решением других проблем: «…корол{ь] Его Милость паном послом задал, абы найпервей радили о оброне, а они зас хотят, абы им на прозбы их в долеглостях конец первей был, ту теж волности, которые нарушоны, яко в даваню врядов ляхом в Князьстве, так теж и в отнимованю врядов без причины, и иншии потребы их были направены, а потом о обороне радит хочут…». О негативных последствиях такого положения вещей предостерегал Г. Ходкевич: «Боюся, абы тые вольности наши у горшую неволю нас не привели».

За первые годы Ливонской войны позиция Сигизмунда Августа относительно основных проблем внешней и внутренней политики ВКЛ пережила значительные изменения. Как уже говорилось, с 1562–1563 гг. он решительно обратился к осуществлению шляхетско-демократических реформ и заключению новой унии между ВКЛ и Польским королевством. Причиной таких перемен стала необходимость получения военной и финансово-материальной помощи от Польши для успешного участия в Ливонской войне. Для нас является очевидным, что именно этот фактор повлиял на трансформацию политических подходов Сигизмунда Августа, а не достаточно эфемерное давление шляхты с требованиями проведения реформ.

В этих новых условиях изменилась и расстановка политических сил в стране. Фаворитами господаря становятся новые лица. Н. Радзивилл Черный достаточно быстро заметил смену симпатий Сигизмунда Августа, о чем упоминал в своих письмах. Господарь уверял, что игнорировать мнение канцлера он не может и не будет. Однако, безусловно, все понимали, что политическая ситуация кардинально изменилась — взгляды Радзивиллов и великого князя на политическое развитие страны все больше расходились.

Ухудшение отношений с лидерами магнатской олигархии заставляло господаря искать новую опору среди литовской политической элиты. Она была найдена в лице Яна Ходкевича — представителя одного из ведущих магнатских родов ВКЛ. В 60-х гг. XVI в. он становится безусловным фаворитом великого князя и, постепенно поднимаясь по служебной лестнице, одним из самых влиятельных политиков.

Что же сблизило молодого Ходкевича с господарем? Чем можно объяснить его быстрый взлет по карьерным ступеням?

Он происходил из линии древнего магнатского рода, сила которого основывалась на урядах и землевладениях в Жемайтии. Этот регион граничил с Ливонией, будучи с ним тесно связан экономически. Во многом поэтому Ходкевичи последовательно поддерживали политику по подчинению Ливонии, а господарь с самого начала использовал их в качестве ее основных реализаторов.

Вторым пунктом сближения было совпадение взглядов на роль и значение шляхетско-демократических принципов государственного устройства. Я. Ходкевич противопоставил себя Радзивиллам, которые упорно держались за «старину» и желали избежать новаций в социально-политической сфере.

Я. Ходкевич одним из первых понял, какой большой политический потенциал находится в шляхетских массах. Известно, что он пользовался большой популярностью среди жемайтской шляхты. Жемайтский опыт помог осознать, что, опираясь на шляхетское сословие, можно добиться значительных успехов в политической деятельности. Уровень политической сознательности жемайтской шляхты был достаточно высоким. В середине XVI в. она не один раз выдвигала взвешенные политические инициативы.

Впервые открыто свою приверженность шляхетским интересам Я. Ходкевич проявил в военном лагере под Витебском в сентябре 1562 г., где были составлены знаменитые «витебские списки» (см. подробнее гл. IV, § 2).

В дальнейшем он продолжал занимать твердую позицию сторонника «шляхетской демократии». Особенно показательным стало обращение к великому князю в октябре 1565 г. с просьбой не созывать специальных съездов радных панов взамен вальных сеймов. Инициаторами этой акции были Я. Ходкевич, М. Шемет, К. Острожский и другие менее влиятельные лица. Сигизмунд Август в ответ объяснил, что недавний съезд в Трабах был созван для оперативного обсуждения «о пилных и великоважных потребах» обороны страны, что никакого «нарушенья и уближенья» шляхетских прав и свобод из-за этого нет и не будет.

Эта акция не была бы вполне понятной, если бы мы не знали, что после смерти Н. Радзивилла Черного в мае 1565 г. остались вакантными высшие должностные посты в ВКЛ, а именно — канцлера, виленского воеводы (которые, как правило, совмещались) и земского маршалка.

По нашему мнению, просьба об обязательном созыве вольного сейма находилась в русле борьбы за эти открытые должностные вакансии. Я. Ходкевич стремился противопоставить олигархическим методам управления Радзивиллов шляхетско-демократические принципы. Если вспомнить, что именно в это время Сигизмунд Август активизировал действия по унификации политико-правовой системы ВКЛ и Польского королевства, то становится понятным, что подобный ход был беспроигрышным.

После неудачной попытки собрать посполитое рушенье в 1565 г. господарь призвал радных панов выставить на ближайшие полгода наемные роты за собственный счет, обещая вернуть им затраченные денежные средства в ближайшее время (см. гл. II, § 1–2). Я. Ходкевич одним из первых откликнулся на эту просьбу, выставив не просто роту, а огромный почт из 1200 конников! На такой шаг больше никто из не бедствующих магнатов не отважился.

Этот поступок Я. Ходкевича был вызван не только его желанием завоевать симпатии великого князя, но и пониманием общей кризисной ситуации в военной сфере. Взгляды Сигизмунда Августа и молодого магната на наемное войско как эффективное средство при организации обороны страны совпадали. При этом Я. Ходкевич старался показать, что нужно вербовать не отдельные роты, а большие почты, которые служили бы реальной альтернативой закоснелому посполитому рушенью. Это, кстати, свидетельствует о гибкости и прагматичности Я. Ходкевича, так как именно посполитое рушенье являлось одной из фундаментальных основ «шляхетской демократии», за которую он так искренне выступал.

Активные действия Я. Ходкевича не остались без внимания великого князя. В марте 1566 г. наконец-таки были розданы вакантные должности. Сигизмунд Август распорядился ими следующим образом: H. Радзивиллу Рыжему были отданы уряды канцлера и виленского воеводы, а Я. Ходкевич получил должность земского маршалка. Одновременно Г. Ходкевичу был передан уряд наивысшего гетмана, который раньше находился в руках H. Радзивилла Рыжего.

Если приход Я. Ходкевича на должность жемайтского старосты в 1564 г. был достаточно логичным шагом, то новое назначение означало резкий взлет молодого политика на высшие ступени власти в ВКЛ. Господарь создал противовес роду Радзивиллов. Сигизмунд Август оценил последовательную позицию Я. Ходкевича, доверив ему ведение дел на вальных сеймах после проведенных унификационных реформ.

Таким образом, не оскорбив H. Радзивилла Рыжего, к которому перешли два наивысших уряда, Сигизмунд Август сделал ставку на Ходкевичей, определяя их главными реализаторами наиболее актуальных политических задач: организации обороны страны, осуществления шляхетско-демократических реформ, а вскоре — наведения порядка в Ливонии. Если учесть, что обороной на местах занимались близкие родственники Ходкевичей — польный гетман Р. Сангушко, витебский воевода С. Пац, оршанский староста Ф. Кмита, киевский каштелян П. Сапега, то становится очевидным, что Радзивиллы оказались полностью отодвинуты от военных дел.

Первый опыт управления заседаниями вального сейма в Берестье летом 1566 г. стал для Я. Ходкевича сложным испытанием. Он оказался между двумя мощными политическими силами, которые упорно стремились реализовать собственные планы. Господарь намеревался провести через вальный сейм решение о созыве общего с поляками сейма, где окончательно был бы решен вопрос о межгосударственной унии. Н. Радзивилл Рыжий, находившийся во главе оппозиции, хотел отложить решение этого вопроса на более позднее время, уклоняясь от совместного «сеймования» с поляками.

Я. Ходкевичу была навязана роль посредника. Он не мог отказать великому князю в реализации его требований, однако в то же время не мог позволить и острой конфронтации с политической элитой ВКЛ. Молодой политик был вынужден лавировать между двумя силами, так и не найдя приемлемого для сторон компромисса.

Несмотря на формальное руководство заседаниями Берестейского сейма, оказалось, что должности земского маршалка не хватало для продвижения собственных политических инициатив. В реальном политическом влиянии Ходкевич, безусловно, уступал Радзивиллу. С другой стороны, вполне вероятно, что в действительности Ходкевич поддерживал Радзивилла в уклонении от навязываемого польской стороной инкорпорационного проекта унии. Не желая потерять расположение великого князя, он просто старался не афишировать такую позицию.

После Берестейского сейма основным полем деятельности для Я. Ходкевича стала Ливония. В августе 1566 г. он был назначен на новую должность администратора и гетмана Ливонии. Деятельность Я. Ходкевича на этом посту отличалась активностью и была в целом успешной. Ему удалось обуздать ливонскую элиту, организовать более-менее приличную оборону и, что самое важное — изменить статус Ливонии на более приемлемую для ВКЛ внутреннюю автономию. Присуждая в 1568 г. Я. Ходкевичу титул графа, Сигизмунд Август отметил именно это как его главную заслугу: «Служыл з не-литованьем самого себе и частности своее, зоставуючы и заведечы именья свои, якож довьтипом и мудрыми поступьками своими землю тамошнюю Лифлянтьскую к панству нашему Великому князству Литовскому у вечное подданьство прывел и прылучыл и вперед там в земли Лифлянтьской на службе нашой и земьской мешкаючы наклад прыймовати мусить…».

Безусловно, в 1567–1568 гг. Я. Ходкевич был фаворитом Сигизмунда Августа. Земский маршалок возглавил господарскую гвардию в ходе посполитого рушенья 1567 г. — элитный почт численностью 2 тыс. всадников, состоявший преимущественно из дворян. Подчинявшиеся ему солдаты получали жалованье из господарского скарба первыми. Так, в декабре 1567 г. великий князь распорядился передать на оплату гвардии 12 500 коп грошей с серебщины, в частности, всю собранную сумму в Жемайтии. Однако налоговые сборы, как всегда, не поступали в надлежащий срок. Я. Ходкевич оперативно оплатил службу двухтысячного почта из собственных средств. За это он получил от великого князя щедрую компенсацию в виде «застав» Круштельской и Плотельской волости в Жемайтии. В начале февраля 1568 г. Сигизмунд Август распорядился передать в руки Я. Ходкевича специальный побор с жемайтских тивунств, давая ему вместе с земским подскарбием Н. Нарушевичем даже право лишать тивунов должности за его невыплату.

В начале 1568 г. Я. Ходкевич был назначен командующим осадой Ульского замка. Формальных полномочий на это у него не было — он не являлся ни наивысшим, ни польным гетманом. Ранее Я. Ходкевич не руководил военными операциями на территории Восточной Беларуси — на границе с Московией.

Однако, несмотря на эти обстоятельства, Сигизмунд Август рекомендовал собраться под командованием ливонского гетмана всем почтам радных панов, тем самым особо выделив его среди остальных представителей магнатской элиты. Я. Ходкевич стал даже автором специальных военных «артикулов» (см. гл. II, § 3).

Рост влияния Я. Ходкевича был вынужден признать сам Н. Радзивилл Рыжий. Он настоятельно рекомендовал осенью 1567 г. своему сыну Криштофу направиться с почтом в военный лагерь под командование ливонского гетмана.

Господарь, несмотря на неудачное завершение похода под Улу, высоко оценил действия Я. Ходкевича. В 1568 г. он получил новые пожалования и льготы. Возвышение Я. Ходкевича достигло своей наивысшей точки — в июле 1568 г. он получил титул графа.

Польские историки часто пишут о стремлении Сигизмунда Августа через пожалования титулов, новых землевладений и льгот в уплате налогов «перекупить» Я. Ходкевича, склонить его на сторону унии. Трудно понять, зачем с такой целью Сигизмунд Август действовал в 1568 г., а не в 1569 г., как это было в случаях с О. Воловичем и Н. Нарушевичем. На наш взгляд, никаких коррупционных мотиваций в действиях великого князя не было. Пожалование Я. Ходкевичу разнообразных должностей и привилегий являлось обычной практикой выделения лояльного к себе политика и, в конечном счете, наградой за очевидные заслуги.

Отметим, что земский маршалок никогда не стремился поставить под сомнение ведущую роль канцлера и виленского воеводы Н. Радзивилла Рыжего в политической жизни ВКЛ. В частности, он не возражал против его стараний отложить решение «унийного вопроса» на более поздний срок, хотя, безусловно, не одобрял тактики, которой придерживался Радзивилл.

Главным пунктом расхождений между ними было различное понимание сути «шляхетской демократии» в ВКЛ. Я. Ходкевич одним из первых понял, что шляхта становится мощной политической силой и с этим необходимо считаться. При этом его политическая деятельность отнюдь не приняла антимагнатского характера. Он просто считал, что старые олигархические методы управления должны уступить место новым шляхетско-демократическим принципам. Это, однако, не означало, что магнатское окружение должно было потерять свое влияние. Такой подход остро контрастировал (но не входил в конфронтацию!) с консервативными взглядами Радзивиллов, не приветствовавшими радикальных изменений в государственно-правовом устройстве и социальных отношениях.

Приверженность к «шляхетской демократии» заставила многих историков предположить, что Я. Ходкевич был апологетом унии ВКЛ и Польского королевства. В этом вопросе он действительно занимал умеренную позицию, не отрицая необходимости унии для получения внешней помощи Короны в сложных условиях Ливонской войны. Однако при этом он настойчиво и последовательно отстаивал суверенитет ВКЛ, никогда не соглашаясь на инкорпорационный проект унии.

Близость позиций в отношении трансформации социально-политических отношений в ВКЛ и его отношений с Польским королевством, прагматичный подход к политической реальности, энергичная и самоотверженная деятельность на военных и административных должностях были основными причинами, которые обусловливали симпатию Сигизмунда Августа к Я. Ходкевичу. Безусловно, без нее быстрый карьерный рост молодого магната был бы невозможен.

При этом, на наш взгляд, нельзя говорить, что Я. Ходкевич безоглядно стремился стать фаворитом великого князя, подчиняя этой цели свою политическую деятельность. Он хорошо понимал реальные проблемы княжества и предлагал эффективные пути их решения. При необходимости Я. Ходкевич шел на компромисс, проявляя гибкость и уступчивость. Безусловно, во время Ливонской войны он показал большой политический талант, и это было по достоинству отмечено Сигизмундом Августом.

Хотелось бы обратить внимание еще на одну актуальную проблему. По нашему мнению, нельзя проводить резкое разграничение политических группировок по родовым критериям. Политическая борьба между Радзивиллами и Ходкевичами в середине XVI в. стала определенным историографическим стереотипом. Несмотря на существование четкого противостояния интересов этих двух родов, политическая действительность часто диктовала необходимость сотрудничества магнатов. И этого обе стороны совсем не чуждались.

В мае 1562 г. наивысший гетман Н. Радзивилл Рыжий, выходя в посполитое рушенье, просил Сигизмунда Августа направить в войско польного гетмана Г. Ходкевича. Радзивилл обращал внимание, что именно он порекомендовал в свое время Г. Ходкевича на эту должность. Вряд ли при остром конфликте интересов наивысший гетман хотел бы приезда в армию своего политического конкурента, который к тому же занимал вторую по значимости военную должность. Радзивилл, кстати, опасался, что подобная просьба вызовет подозрения в его военной некомпетентности.

О конструктивности отношений между двумя родами в конце 60-х гг. XVI в. может свидетельствовать общая «просьба» (рекомендация) Я. Ходкевича и Н. Радзивилла Рыжего передать О. Воловичу в пользование доходы с Кормяловской державы, представленная господарю в апреле 1568 г.

С другой стороны, мы не имеем существенных фактов о наличии в 60-х гг. XVI в. политического союза между Яном и Григорием Ходкевичами — племянником и дядей. Об этом нам позволяет говорить отсутствие совместных политических инициатив (за исключением отправки в Москву гонца в 1565 г.) и следов интенсивной переписки между ними. Вполне возможно, что причиной подобного обособления друг от друга было различие вероисповеданий: Г. Ходкевич был искренним приверженцем православия, а Я. Ходкевич придерживался протестантского учения.

Подводя итоги, следует констатировать, что отношение элит ВКЛ к Ливонской войны было неоднозначным и противоречивым. В начале ливонского конфликта правящие круги без особых колебаний выступали за участие княжества в борьбе за подчинение Ливонии, хорошо понимая, какие большие стратегические выгоды это даст. Большую и возрастающую обеспокоенность вызывала угроза войны с Московским государством. Это привело в конце концов литовскую политическую элиту к тяжелому выбору между войной и миром. Выбор зависел от отношения к перспективам ливонской политики ВКЛ.

Сигизмунд Август твердо собирался удерживать Ливонию под своим контролем, расценивая это как один из важнейших элементов стратегической безопасности княжества. С самого начала позицию господаря поддержали Иероним и Ян Ходкевичи, которые отстаивали интересы Жемайтской земли — региона, тесно связанного с Ливонией. Я. Ходкевич в немалой степени благодаря приверженности к активной ливонской политике удалось выбиться на лидерские роли в политической жизни ВКЛ.

Представители могущественного рода Радзивиллов заняли противоположную позицию. Они были разочарованы результатами деятельности в Ливонии, которая, по их мнению, лишь привела ВКЛ к широкомасштабной войне с Московией и исчерпала финансово-хозяйственные ресурсы страны. Выход из кризисного положения, в котором оказалось княжество, Радзивиллы видели прежде всего в скорейшем завершении войны — либо с помощью нанесения решающего удара по Московскому государству, либо посредством заключения перемирия. Это позволило бы восстановить ресурсный потенциал и избавиться от давления со стороны Польского королевства, стремившегося во что бы ни стало заключить инкорпорационную унию с ВКЛ.

§ 2. Внедрение «шляхетской демократии» и процесс заключения унии с Польшей в условиях Ливонской войны

60-е гг. XVI в. стали временем очередного вынесения на первый план в политических взаимоотношениях между ВКЛ и Польским королевством так называемого «унийного вопроса». Характеризуя предпосылки и причины заключения Люблинской унии 1569 г., большинство исследователей придерживалось мнения, что шляхта ВКЛ являлась сознательным проводником и группой поддержки подписания нового союзного соглашения с Польшей. Уния, на ее взгляд, гарантировала привилегированному сословию ВКЛ получение тех «золотых прав и свобод», которыми пользовалась польская шляхта. Ее заключение ознаменовало собой победу «шляхетской демократии», благодаря которой именно шляхта сделалась главной действующей силой на политической арене. Тяжести Ливонской войны были фактором, который ускорил окончательное решение унийного вопроса.

Однако действительно ли стремление шляхты к заключению унии с Польшей было главной тенденцией социально-политических процессов в ВКЛ в середине XVI в.? Была ли средняя шляхта основным и, главное, сознательным проводником и заинтересованной группой в объединении Короны и княжества?

Прежде историография отвечала на эти вопросы положительно. Более того, подобные утверждения стали своеобразным историографическим стереотипом, который переносится без критического анализа из работы в работу, не подвергаясь обсуждению. На это есть определенные и достаточно очевидные причины.

Исследования социально-политической истории ВКЛ, начатые в России в конце XIX — начале ХХ в., сформировали господствующий взгляд на тогдашние политические процессы. В историографии закрепилась схема, предложенная Матвеем Любавским.

По словам М. Любавского, социально-политическое развитие ВКЛ определялось постепенной политической эмансипацией средней шляхты, что проявлялось в ее стремлении расширить свои права и свободы. Замедляла процесс магнатерия, имевшая значительные властные полномочия благодаря вхождению в господарскую Раду. Рада выполняла совещательные функции при великом князе, притом обязательного характера. В интересах магнатов было не допустить широкие массы шляхты к равному с ними участию в реализации властных полномочий.

Главной тенденцией социально-политических отношений в ВКЛ являлась борьба этих двух привилегированных социальных групп за доминирование в политической жизни страны. Благодаря утверждению Статута 1566 г. и заключению Люблинской унии в 1569 г. формально эту борьбу выиграла шляхта, получив прямой доступ к власти через сеймовые и судебные структуры.

М. Любавский при обосновании своего мнения о стремлении шляхты ВКЛ к заключению унии с Польшей ссылался в основном на польские источники или исторические работы XVII в., хотя, как известно, основной документальной базой его исследований послужили материалы Метрики ВКЛ. Эта парадоксальная ситуация выявляет одно из слабых мест в аргументации М. Любавского.

В свое время данную концепцию поддержал Владимир Пичета, доведя ее до полной схематизации. В его статьях вовсю проявилась классовая интерпретация событий внутриполитической жизни XVI в. Так получилось, что В. Пичета был едва ли не единственным историком, который в советское время затрагивал в своих исследованиях политическую историю средневековой Беларуси и был здесь бесспорным авторитетом.

С другой стороны, в работах Ивана Лаппо, которые выходили в то же время, развивался альтернативный взгляд на сущность внутриполитических процессов в ВКЛ в преддверии знаменательного 1569 г. По мнению этого ученого, больших расхождений в позициях шляхты и магнатерии по вопросу дальнейших взаимоотношений ВКЛ и Польши не было. Внимание акцентировалось на консолидированном отстаивании шляхетским обществом ВКЛ общегосударственных интересов. И. Лаппо отводил значительное место изучению правовых аспектов развития внутриполитических процессов в ВКЛ. Этот исследователь отмечал, что после заключения Люблинской унии княжество сохранило основные атрибуты суверенитета. В дальнейшем концепция И. Лаппо нашла своих сторонников среди представителей литовской историографии.

Белорусская историография в советские времена, исходя из принципа «классовой борьбы», подчеркивала классовый характер Люблинской унии. Ее причины находились в стремлении к объединению сил польских и литовских феодалов для усиления эксплуатации непривилегированных классов — крестьянства и мещанства. При этом классовому размежеванию придавалась этническая окраска: польско-литовские феодалы создавали общее государство в целях полонизации и окатоличивания белорусского и украинского народа. Компромиссный характер унии при этом обосновывался «боязнью польских верхов народных восстаний и особенно массового перехода населения в Россию».

Современная белорусская историография склоняется к акцептации взглядов М. Любавского и новейшей польской историографии, в первую очередь выдающегося знатока предмета Юлиуша Бардаха. Особо следует упомянуть монографию Павла Лойко, в которой автор не выходит за рамки подобной традиционной трактовки внутриполитических процессов в ВКЛ в середине XVI в. В то же время концепция И. Лаппо и его последователей, если судить по работам, которые выходят в настоящее время, не находит пока что должной поддержки в белорусской исторической науке.

В польской историографии доминирующей стала концепция, предложенная Оскаром Халецким. Он посвятил истории унии отдельное фундаментальное исследование, которое своим структурным содержанием напоминает гегелевскую схему развития истории: Люблинская уния 1569 г. в этой работе характеризуется как необратимое и абсолютно закономерное завершение унийного процесса. Концепция О. Халецкого выходит из этическо-идеалистического подхода к развитию взаимоотношений между Польшей и Литвой во время правления династии Ягеллонов. Сутью этих отношений была, на его взгляд, реализация «Ягеллонской идеи», которая заключалась в добровольном, братском объединении обоих народов. В исследовании О. Халецкого генеральной является мысль, что политическая эмансипация шляхты в ВКЛ происходила одновременно с осознанием неизбежности заключения унии с Польшей для победы над магнатерией и построения государственно-правовой системы по польскому образцу. Тезис о единстве унийного и эмансипационного процессов прочно закрепился в польской историографии и является ее характерной чертой по сегодняшний день.

Однако и в польской историографии за последние десятилетия сформировались альтернативные взгляды на сущность унии и роль шляхты ВКЛ в ее заключении. Это ярко показывают работы Генрика Виснера, Гжегожа Блащика, Генрика Люлевича, в которых они обращают внимание на негативные последствия унии для ВКЛ и противоречивую роль шляхетского сословия в этом процессе.

Одним из наиболее убедительных аргументов в пользу мнения о стремлении шляхты ВКЛ к подписанию унии с Польшей, который с легкой руки О. Халецкого закрепился в историографии, стали события в военном лагере под Витебском в сентябре 1562 г., где от имени собранной в посполитом рушенье шляхты было отправлено посольство к Сигизмунду Августу с просьбой о совместном с поляками решении некоторых актуальных политических вопросов. По мнению О. Халецкого, это было первое сознательное выступление шляхты ВКЛ в пользу унии, которое показало Сигизмунду Августу поддержку шляхетским обществом этой идеи и засвидетельствовало необходимость ее скорейшей реализации. Инициатива шляхты в немалой степени была отзвуком на пропаганду с польской стороны позитивных последствий унии и осознанием ее пользы для себя.

Важнейшие источники о событиях в военном лагере под Витебском сохранились в библиотеке Чарторыйских в Кракове. Комплекс состоит из трех частей. Сначала идет своеобразное введение в тему — написанное анонимным автором вступление, в котором кратко характеризуется внутриполитическая ситуация в ВКЛ в 1562 г., в частности, описывается характер отношений между «панами» и шляхтой. Текст написан на польском языке, и его автором, безусловно, является поляк. Во второй части содержатся «списки» (spisy, spisky), в которых в тезисной форме приводятся требования шляхты, собранной под Витебском. Далее идет письмо от имени посольства в составе Яна Ходкевича, Мальхера Шемета и Гаврила Бокея к великому князю, в котором излагаются предложения шляхты.

В своих взглядах автор вступления склонялся к необходимости соединения (другими словами — инкорпорации) ВКЛ с Польшей. Главной преградой на пути к унии, по его мнению, являлись «паны», которые не желали допускать шляхту к власти и, исходя из этого, не были заинтересованы в развитии в ВКЛ «шляхетской демократии».

Однако содержание источников показывает, что уния понималась в военном лагере иначе. В качестве главного требования было выдвинуто предложение созвать совместный сейм, на котором в первую очередь должны быть решены вопросы избрания будущего господаря и общей обороны перед внешними врагами. Отдельным пунктом стоял вопрос о создании единого правового поля в Короне и княжестве с целью реализовать в ВКЛ принципы «шляхетской демократии». Уния понималась как совместное решение этих основных задач. При этом было четко зафиксировано, что шляхта не соглашалась с выдвинутым в Польше инкорпорационным проектом унии: «А знай же, милостивый король, на совместном съезде с поляками не хотим согласиться на то все, к чему они нас бы привести хотели с упадком нашей Речи Посполитой».

Несмотря на резкие слова в адрес магнатской верхушки, создатели петиции не отказывались от сотрудничества с ней, предлагая Раде совместно решать злободневные политические вопросы. Главной проблемой для них являлось игнорирование шляхты как полноценного участника политического процесса. Признавая огромную роль Рады в политической жизни страны, шляхта считала правомочным и необходимым требовать своего полноправного участия как «меньшего сословия» в обсуждении важнейших государственных вопросов. Она предложила созвать съезд (сейм), где получила бы возможность донести до ведома господаря и радных панов свои «просьбы». Иными словами, «меньшее сословие» хотело заполучить реальное место в главном представительном форуме страны и оказывать непосредственное влияние на принятие политических решений.

Придать этим событиям характер противостояния магнатерии и шляхты стремились прежде всего польские экзекуционисты, которые интерпретировали социально-политические процессы в ВКЛ в соответствии с собственными принципами и идеями. Это касается и вступления к «витебским спискам», которое, вероятно, было написано польским шляхтичем. Его интерпретационную позицию, кстати, полностью поддержал О. Халецкий. На наш взгляд, данное вступление является достаточно тенденциозным текстом и не отражает в достаточной степени объективной действительности.

Следует заметить, что выдвинутые в «списках» требования были поданы в ультимативной форме. При игнорировании своих требований шляхта отказывалась платить налоги и выходить в посполитое рушенье. Инициаторы выступления опасались противодействия со стороны магнатов и стремились уберечься от их давления, которое, согласно тексту «списков», могло быть произведено через судебно-исполнительные структуры, а также с помощью физических методов. «Списки» призывали шляхту солидаризироваться для отпора подобных действий.

Отчетливо видно, что шляхта стремилась выступать на политической арене в качестве самостоятельной силы. Это, безусловно, расходилось с взглядами магнатерии относительно места и роли рядовой шляхты в политической жизни страны.

Что явилось причиной активизации шляхты и выдвижения ею достаточно радикальных требований? О. Халецкий считает, что непосредственной причиной послужили тяжести, вызванные ходом Ливонской войны. Они активизировали политическую деятельность шляхты. Метко, на наш взгляд, охарактеризовал эти события И. Лаппо. Он не видел в действиях шляхты отклика на призывы польских экзекуционистов, оценивая их как «крик измученной войной полуголодной массы людей, которые потеряли надежду на успешное ведение войны силами только своего государства».

Такое толкование событий, происходивших под Витебском, может помочь понять некоторые запутанные вопросы. Шляхта была измучена войной, и ее недовольство только нужно было направить в нужное русло. Не использовала ли эти обстоятельства действительно опытная и влиятельная политическая сила в собственных интересах?

Известно, что одним из посланников от собранной под Витебском шляхты был молодой и амбициозный Я. Ходкевич. Каким образом молодой представитель могущественного магнатского рода оказался во главе, казалось бы, шляхетской инициативы? О. Халецкий, рассматривая события в контексте сословной борьбы между магнатерией и шляхтой, объясняет это в первую очередь позитивным отношением Я. Ходкевича к унии с Польшей. Вскользь О. Халецкий объяснял позицию Я. Ходкевича также желанием включиться в борьбу с Радзивиллами. На этом акцентируют свое внимание Юрате Кяупене и Томаш Кемпа. Получается, что действия Ходкевича носили антирадзивилловский характер, а значит, так или иначе были направлены против магнатской олигархии. М. Любавский и М. Грушевский, со своей стороны, однозначно трактуют витебские события как акт борьбы шляхты с засильем магнатов.

Это утверждение можно оспорить. Проанализировав дальнейшее развитие событий, нельзя увидеть, чтобы Я. Ходкевич был подвергнут в магнатской среде политическому остракизму. Никто не увидел в событиях под Витебском антимагнатского характера! Напротив, участники посольства — Я. Ходкевич и М. Шемет — были включены в список послов на коронный сейм 1563 г. в Варшаве, а идеи, изложенные в «витебских списках», были озвучены на заседаниях этого сейма.

По нашему мнению, для молодого Ходкевича главной причиной участия в акции под Витебском была возможность укрепление своего влияния в шляхетской среде. Он одним из первых понял, какой огромный политический потенциал находится в шляхетских массах (см. гл. IV, § 1).

Предложения «витебских списков» были взвешенными, конкретными и созревшими для реализации. Признавая необходимость унии для эффективной обороны страны и преемственности власти, в них одновременно отстаивались основные атрибуты суверенитета ВКЛ. Трудно представить, чтобы такой взвешенный проект мог спонтанно появиться среди шляхтичей, из числа которых мы не знаем имени ни одного политического лидера.

Инициатором его создания должен был быть хорошо информированный в делах ВКЛ и Польши человек. Я. Ходкевич лучше всего подходит на эту роль. К тому же предложения не расходятся с его позицией по унийному вопросу на Люблинском сейме 1569 г.

Действия Я. Ходкевича являются любопытной попыткой перехвата политической инициативы у Радзивиллов, в которой он солидаризировался с новой позицией великого князя в вопросах взаимоотношений между Польшей и ВКЛ. С его стороны это был достаточно рискованный шаг, ведь в случае неудачи существовала опасность оказаться на обочине большой политики. Однако, как показало время, Я. Ходкевич хорошо ориентировался в политической ситуации и ее развитии. Вскоре он начал быстро продвигаться по должностной лестнице и стал во второй половине 60-х гг. XVI в. одним из самых влиятельных политиков в ВКЛ.

Особо следует отметить, что события под Витебском показали, что посполитое рушенье из инструмента для ведения военных действий становилось важным фактором внутриполитической борьбы в ВКЛ.

Это выступление расценивалось многими исследователями как проявление возросшей политической сознательности шляхетского сословия, как свидетельство окончательного оформления его особой политической программы. Шляхетские массы сумели подать самостоятельный голос в большой политике, который в условиях войны не мог быть проигнорирован. Это означало коренной перелом в политической борьбе между шляхтой и магнатами, что в конце концов привело к изменениям в расстановке сил на политической арене ВКЛ.

Однако, на наш взгляд, не все так однозначно. Многие, казалось бы, давно решенные вопросы требуют своей новой постановки.

Своеобразным правилом в историографии является рассмотрение социальных и политических процессов, которые происходили в ВКЛ в конце XV — первой половине XVI в., как единого целого. На наш взгляд, для лучшего понимания сути исторических событий эти процессы следует разделять.

Ключевым моментом политики является борьба за власть. Встает вопрос — боролась ли шляхта за политическую гегемонию в государстве? Видела ли она в магнатерии (господарской Раде) своего политического соперника и конкурента?

Оформленная до конца политическая организация всегда имеет лидеров — выразителей своих идей. Источники не дают нам указаний на таких лиц из числа шляхты. Как исключение, можно упомянуть лишь луцкого земского судью Гаврилу Бокея, который входил в состав посольства из военного лагеря под Витебском в 1562 г., участвовал в работе Виленского сейма 1565/1566 гг. и выделился заметной активностью во время работы Люблинского сейма 1569 г. Однако политическое значение этого шляхтича и не вышло за региональный уровень.

Удивляет и тот факт, что до 1564–1565 гг. шляхта не требовала введения в ВКЛ сеймиков по польскому образцу, которые могли бы стать для нее хорошей политической школой и удобным инструментом в борьбе с магнатерией. Известно, что в регионах существовали местные представительские съезды, которые, судя по всему, удовлетворяли ее потребности. Скорее всего, она не видела оснований менять положение вещей, поскольку, несмотря на различие социально-групповых интересов, реальной борьбы за политическую власть между магнатерией и шляхтой не было.

Шляхта не ставила под сомнение решающее значение Рады в политической жизни. Примером может быть инструкция для посольства ВКЛ на Варшавский сейм, утвержденная господарем в июле 1563 г. Согласно ее содержанию, члены делегации, не принадлежавшие к первой «лавице» Рады, не имели права самостоятельно высказывать мнение в ходе сеймовых дискуссий. Вероятно, такой подход принимался всеми как само собой разумеющийся. Дневник Варшавского сейма содержит только выступления Н. Радзивилла Черного — руководителя посольства. На сделанное поляками замечание, почему от имени литвинов высказывается лишь он, Радзивилл ответил, что имеет полномочия от всей шляхты ВКЛ.

Структура власти в ВКЛ была построена таким образом, что наиболее способные шляхтичи переходили на службу на господарский (либо магнатский) двор и с течением времени могли влиться в ряды наивысших урядников. Это, в свою очередь, открывало путь к приобретению магнатского статуса. В этом проявлялась общая для европейских государств тенденция концентрации реальной власти в небольшом олигархическом круге. «Шляхетская демократия» в реалиях политической жизни ВКЛ всегда носила достаточно формальный характер. И после реформ 1564–1566 гг. средняя шляхта находилась под влиянием магнатов, только теперь это была преимущественно неприкрытая зависимость клиента от патрона.

Однако не будем забывать, что без шляхетской поддержки не мог обойтись ни один политик, поскольку шляхетское сословие являлось социальной основой существующего государственно-политического строя. В то же время оно, несмотря на свою существенную роль, оставалось фактически объектом воздействия со стороны великого князя и радных панов, державших в своих руках важнейшие нити управления политическими процессами в ВКЛ.

По нашему мнению, накануне Люблинской унии шляхта в ВКЛ только начала приобретать политическое сознание. Быстрому развитию этого процесса препятствовали традиционные социальные и политические уклады, сильная клиентарная зависимость шляхты от панов, низкий уровень ее образования и слабые возможности контактов между собой.

Необходимой предпосылкой стремительного роста политического значения шляхетского сословия стала Ливонская война. С одной стороны, этому способствовала зависимость государственных властей от одобрения шляхтой чрезвычайных налогов и сборов посполитого рушенья. С другой же — именно военные сборы (а вовсе не сеймовые заседания!) помогли шляхте ощутить себя массовой силой огромного значения.

Политическая борьба в период Ливонской войны все больше принимала характер борьбы между господарем и Радой (а также группировками в магнатской среде) за влияние на шляхту. Сигизмунд Август стремился создать из нее действенную опору для реализации собственных политических планов. Рада во главе с Радзивиллами, в свою очередь, стремилась сохранить за шляхтой пассивную роль в политической жизни.

Несмотря на активизацию «меньшего сословия» на сеймовых заседаниях, Раде благодаря накопленному за столетия авторитету и существованию сильной клиентарной зависимости региональных послов удавалось удерживать контроль над работой вальных сеймов. Это особенно хорошо видно, когда на сеймах отсутствовал господарь, а именно так было в 1565–1567 гг.

Как результат, в сеймовых постановлениях до 1568 г. вопрос унии и созыва общего с поляками сейма, по сути, не ставился (за исключением Бельского сейма 1564 и Виленского сейма 1565/1566 гг.).

На Виленском сейме 1563 г. сеймовые станы представили «просьбу» о необходимости военной и финансовой помощи от Польши: «Абы тепер послати до Коруны Польское до панов поляков, рачил, жедаючи их о помоч напротивко тому неприятелю князю Московскому». Сигизмунд Август отложил решение этого вопроса до ближайшего польского сейма.

На сеймах 1566–1567 гг. инициативой овладела влиятельная группировка радных панов, выступавшая против заключения унии. По переписке Сигизмунда Августа с Я. Ходкевичем и О. Воловичем лета 1566 г. отчетливо видно, что проунийная партия в конце концов проиграла противникам унии во главе с Н. Радзивиллом Рыжим. Господарская Рада смогла помешать заключению союза с Польшей, сославшись на возобновление военной угрозы со стороны Московского государства.

На Городенском сейме (в декабре 1566 — январе 1567 г.) основное внимание было сосредоточено на военных проблемах. На сеймовых заседаниях «вси станы, сойму вольному належачие, добровольне и однако змовивши и згодивши», предложили предпринять чрезвычайные мобилизационные усилия. Важно отметить, что это решение было принято в отсутствие Сигизмунда Августа. Оказавшись перед фактом, он просто не мог проигнорировать подобное проявление самопожертвования. Поэтому постановление сейма содержало лишь статью «о сланье до панов поляков» с просьбой о финансовой помощи на будущую кампанию против московитов и требованием не призывать князя вернуться в Польшу до завершения военных действий.

И только на Городенском сейме 1568 г. было одобрено решение о созыве общего польско-литовского сейма и заключении унии.

До этого времени Сигизмунд Август стремился влиять на общественное мнение через сеймовые листы и своих послов на новообразованные сеймики, а обсуждение острых политических вопросов переводить на так называемые «военные съезды».

Впервые попытка придания посполитому рушенью функций представительного органа была предпринята осенью 1564 г. Шляхта должна была собраться под Минском «так для службы нашое и земское военное […], яко и для вступу вашого в суд земский возле Статуту нового, для росписанья поветов и местец на суд и ховане книг и на обранье врадников судовых, судей, подсудков и писаров». Несмотря на принятие определенных решений, эта попытка оказалась не совсем удачной из-за малого представительства шляхты.

Следующий раз господарская власть собиралась подобным образом найти способ решения «земских потреб» в августе 1566 г. Однако из-за роспуска посполитого рушенья от этой идеи вскоре отказались.

Она была с успехом реализована под Лебедевом в ноябре 1567 г., о чем еще будет сказано ниже. Любопытно, что в феврале 1568 г. великий князь попытался снова уговорить сеймовые сословия решить наиболее актуальные военно-оборонительные проблемы с помощью военного съезда. На этот раз, однако, «за зданием рад наших и за прозбою вас, всих станов рыцарства нашого» Сигизмунд Август был вынужден объявить созыв вального сейма.

Сеймовые листы прекрасно показывают, как господарская власть старалась пользоваться шляхетской поддержкой в качестве дополнительного аргумента для постановки вопроса о заключении унии. Так, в листах от 22 марта 1566 г. особо отмечались «прозбы покорные от всих станов рыцарства» заключить унию с Польшей. В октябре 1566 г. в инструкциях для господарских послов на сеймики Сигизмунд Август упоминал, что предыдущий Берестейский сейм был созван «для взновенья и змоцненья унеи […], што его кролевская милость вделал, чинечи прозбе вашей досыть, которую на початьку перьвшое вальки под Витебском з войска Его Кролевской Милости есте просячи посылати и на соймех у Вильни о то просили». Как видим, истоки шляхетских просьб об унии виделись в событиях, произошедших под Витебском в 1562 г. Отметим также, что в своем обосновании необходимости унии господарская власть прямо связывала ее с военно-оборонительными нуждами страны.

Нет ничего удивительного в том, что переломным моментом в борьбе великого князя за влияние на шляхту стал Лебедевский съезд в ноябре 1567 г., когда она, собранная в большом количестве, поддержала идею унии. Именно здесь впервые объединились такие факторы, как присутствие господаря и наличие шляхетской массы (добавим еще приезд коронного посольства). Это позволило сломить сопротивление магнатской группировки во главе с Н. Радзивиллом Рыжим, выступавшей за откладывание унийного вопроса на далекую перспективу.

Безусловно, шляхта могла получить выгоду от унии с Короной. Однако в сложившихся политических условиях более важной задачей она считала утверждение нового Статута, в который были бы вписаны привилеи о пожаловании шляхетских прав и свобод. После издания Бельского привилея 1564 г., Виленского привилея 1565 г. и вступления в силу Статута ВКЛ 1566 г. шляхта добилась реализации своих требований. Получение шляхетских вольностей теперь в любом случае не могло быть привлекающим аргументом в пользу унии с Польшей.

Другой насущной задачей для шляхты было завершение войны, а вместе с ней и прекращение изнурительных сборов в посполитое рушенье и выплат непосильных налогов. Союз с Польшей виделся как выход из тяжелого материального положения. Такое понимание только укреплялось с течением Ливонской войны и четко проявилось после сбора посполитого рушенья в 1567 г.

Целенаправленное и последовательное стремление к унии можно увидеть только у подляшской шляхты. Показательными в этой связи являются события на Виленском сейме 1565/1566 гг. Известно, что на нем «некоторые земли и поветы» поставили вопрос о созыве совместного с Короной сейма. Кто был инициатором данной идеи, дают понять «ответы» Сигизмунда Августа подляшской шляхте. Именно она выдвинула «просьбу» о заключении унии.

Подляшская шляхта на этом сейме выдвинула еще одно любопытнейшее предложение, обойденное вниманием ученых. Ряд подляшских урядников выступил с речью перед делегатами сейма. Согласно ее тексту, в ситуации, когда политические элиты обеих стран (т. е. сенаторы с польской стороны и радные паны — со стороны ВКЛ) не могут договориться по спорным вопросам (что затягивает заключение унии до бесконечности), разрешение споров и принятие окончательного решения должно принадлежать Сигизмунду Августу как «верховному и главному господину как Польского королевства, так и Великого княжества Литовского» («panu zwierchnemu а przedniejszemu tak Korony Polskiej jako Wielkiego Ksiestwa Litewskiego»). При этом подляшские послы особо подчеркивали, что «никто другой может и не будет приводить к согласию и выносить решение по вопросам, которые касаются отношений этого государства Великого княжества Литовского с гражданами и народами Польского королевства». Таким образом, представители Подляшского воеводства высказывались за то, чтобы отодвинуть радных панов от решения актуальных политических проблем.

Политические инициативы подляшан всегда ставились как пример устремлений шляхты к эмансипации и унии (не разделяя, разумеется, этих процессов). Однако обязательно ли отправной точкой для проунийной позиции подляшских поветов являлись именно шляхетско-сословные интересы? Не играют ли здесь более значительную роль региональные интересы Подляшья как специфического приграничного района ВКЛ? Соседство с Короной способствовала не только заимствованию традиций реальной «шляхетской демократии», но и углублению экономических и культурных связей, что создавало дополнительную заинтересованность подляшан в унии.

Остальные воеводства и поветы не выдвигали подобных требований. Вряд ли им можно считать содержание первой статьи «просьбы» послов Витебского воеводства, датированную 27 августа 1566 г. О. Халецкий попытался представить ее как несомненное доказательство поддержки унии шляхтой восточных земель ВКЛ. На наш взгляд, витебские послы просто со скрупулезной точностью пошли вслед за содержанием мартовских сеймовых листов при определении цели приезда на вальный сейм. Напомним, что в них действительно говорилось о первостепенном значении вопроса унии.

Шляхте не были чужды общегосударственные интересы ВКЛ, которые вовсе не расходились с ее сословными интересами. Литвины характеризовались ясным пониманием собственного отличия от тех же поляков как особой «политической нации». Осознание специфики своего политического бытия смешивалось с этническими характеристиками, в результате чего возникало оригинальное «литвинское сознание», в дальнейшем ставшее источником для формирования феномена «литовского сепаратизма».

О сильном ощущении своей непохожести на «братский» народ свидетельствуют публицистические произведения того времени. Польские публицисты представляли литвинов неблагодарным варварским народом, который должен быть обязан Польше за вхождение в содружество христианских стран Европы. Литвины считали такой взгляд несправедливым и оскорбительным и боролись с ним. Ярким примером подобной полемики являются произведения Станислава Оржеховского и анонимная «Беседа поляка с литвином».

«Беседа» — прекрасный материал для изучения политической идеологии ВКЛ. Она представляет собой заявленную от имени всего общества ВКЛ точку зрения на характер отношений между Польшей и Литвой, где отстаивается право ВКЛ на независимое существование, критикуется характер власти и социально-политических отношений в Польше.

Инициаторами создания «Беседы», по нашему мнению, являлись Радзивиллы. Это публицистическое произведение отражает магнатское видение политических процессов в обеих странах и проникнуто духом традиционалистского консерватизма. Через весь текст четко проходит мысль, что беды в государстве возникают тогда, когда «шляхтичи перестают слушать панов». «Литвин» акцентирует внимание своего собеседника на пороках польского государственного строя — его анархичности, недееспособности власти, безразличия к нуждам государства со стороны шляхты, для которой вообще не существует никакого авторитета. Автор сетует, что из-за собственного безладия поляки не пришли на помощь взятому в осаду московской армией Полоцку. Что касается унии, представитель Литвы предлагает «поляку» сначала вместе победить противника в Ливонской войне, а потом заключать межгосударственный союз. При этом Сигизмунд Август представляется как нейтральный субъект политического процесса, который заботится об общем благе обоих народов. Все проблемы возникают из-за помех с польской стороны достойно завершить войну.

Для автора «Беседы» является нормальным существование двух государств со шляхетско-демократическим устройством, главное достоинство которых заключается в «свободе». Он не видит необходимости соединения княжества с Короной для функционирования шляхетских вольностей. «Шляхетскую демократию» в ВКЛ вполне возможно построить на собственном фундаменте, и для этого вовсе не обязательно еще теснее объединяться с Польшей.

Как уже упоминалось, впервые совместное обсуждение вопроса унии состоялось на Варшавском сейме 1563/1564 гг. Обе стороны представили свои проекты будущего союза соседних государств. Проект посольской избы польского сейма, где доминировали экзекуционисты, заключался в фактической инкорпорации ВКЛ в состав Польши. Польские сенаторы также выступали за инкорпорационную унию, но их позиция была более склонна к компромиссам с литвинами.

Подобный подход не мог быть воспринят литовской стороной положительно. Послы ВКЛ не раз заявляли, что стремятся заключить унию на условиях сохранения «прав и вольностей» Княжества.

Литовский проект унии кардинально отличался в вопросе характера и роли общего сейма Речи Посполитой. Радные паны ВКЛ настаивали на присутствии в государственно-правовой системе объединенного государства особого вального (или «посполитого») сейма ВКЛ. Этот сейм, имея полноту законодательной власти на территории ВКЛ, должен был стать промежуточной инстанцией между Великим вальным сеймом Речи Посполитой (такой термин используется в дневнике Варшавского сейма 1563/1564 гг.) и литовскими поветовыми сеймиками. Только при решении общих для всего государства вопросов сейм ВКЛ не должен был собираться. Вместо этого радные паны определяли, кто из них едет на большой сейм Речи Посполитой.

Н. Радзивилл Черный считал нужным проведение в ВКЛ реформ в сфере государственного управления и права и, в частности, образования поветовых сеймиков. Благодаря этим реформам в ВКЛ с формально-юридической точки зрения окончательно установились бы принципы «шляхетской демократии». Однако при этом магнатерия не потеряла бы своего реального влияния на внутриполитические процессы. Такой контроль обеспечивало бы в первую очередь наличие института вольного сейма ВКЛ.

В ВКЛ придерживались концепции «двух Речей Посполитых». Для функционирования в стране «шляхетской демократии» было необходимо введение новых должностей, а также пожалование разнообразных привилегий по польскому образцу. Однако объединение с Короной не являлось абсолютной необходимостью. На такой позиции стояла Рада. Судя по информации источников, она не встречала возражений со стороны шляхетского сословия. Поэтому нельзя рассматривать реформы 1564–1566 гг. как проигрыш магнатов и выигрыш шляхты. В свое время Ю. Бардах выразил мнение, что реформы 1564–1566 гг. представляли собой уступку со стороны магнатерии, которая хотела таким образом отвести шляхту от поддержки унии.

Для характеристики литовского проекта важных сведений добавляет единственный в своем роде votum виленского епископа В. Протасевича, изложенный на Берестейском сейме 1566 г. Аргументационной основой для него являлся привилей Александра 1501 г. В. Протасевич считал, что любые соглашения о унии должны опираться на этот документ. Его позиция отличается безусловным консервативным подходом: «Теперь мы ничего нового не требуем, только чтобы все было сохранено по-старому». В наиболее важном вопросе — структуре верховного законодательного органа — радные паны солидарно выступали за сохранение вального сейма ВКЛ. В. Протасевич, в частности, говорил, что если княжество лишится собственных вальных сеймов и Рады, то «уже в том государстве ничего особенного и благородного, что свидетельствовало бы о нашем достоинстве и свободе, не осталось». Важно отметить, что, отстаивая необходимость функционирования сеймов ВКЛ, виленский епископ ссылался на прусскую модель, где существовал отдельный от коронного сейм.

Любопытно, что на Варшавском сейме 1563/1564 гг. были озвучены «витебские списки». Однако это не принесло ожидаемого эффекта. Наверное, так произошло оттого, что предложения, выработанные в военном лагере под Витебском в сентябре 1562 г., по своей сути мало чем отличались от позиции посольства во главе с Н. Радзивиллом Черным. На это указывал В. Протасевич в своем votum, ставя в один ряд предложения литвинов по унии, сделанные под Витебском и на сеймах в Вильно и Варшаве в 1563 г.

Таким образом, программой-минимум литвинов было согласие на избрание единого господаря и ведение совместной внешней политики. Этот проект, судя по всему, обсуждался на Виленском сейме 1563 г. и был утвержден Сигизмундом Августом в наказе посольству ВКЛ.

Великий князь соглашался с основными требованиями литвинов. По нашему мнению, он планировал с помощью подобной умеренной унии решить династические проблемы и получить от польской стороны военную и финансовую помощь для ведения Ливонской войны. Для господарской власти, по логике ее действий, это являлось задачей номер один. Подобные причины постановки вопроса унии называл в октябре 1563 г. Михал Дзялыньский в своей беседе с папским нунцием Я. Коммендони.

Однако, как уже говорилось выше, заключение унии сорвалось из-за расхождений по вопросу структуры будущего высшего законодательного органа власти. С ходом сеймовых дискуссий росло недоверие к стремлениям противоположной стороны. Поляки беспокоились, что сохранение вального сейма ВКЛ откроет в дальнейшем путь к разрыву унии и отдельному выбору в Литве великого князя. Литвины, в свою очередь, боялись, что в политической жизни княжества начнут доминировать поляки, занимая местные урядницкие должности.

Литовское посольство старалось перенести заключение унии на следующий сейм, ссылаясь на отсутствие необходимых полномочий для подписания документов, которые по своему содержанию противоречили конфирмации. Литвины заявляли, что появившиеся спорные вопросы должны быть обсуждены на вальном сейме ВКЛ. Уверенности им давали известия о победе в Ульской битве 26 января 1564 г. Несмотря на это, польская сторона, как и раньше, ставила в зависимость от решения вопроса унии оказание помощи княжеству в ведении войны с Московским государством.

Литвины уехали из Варшавы в конце февраля 1564 г. Описывая настроения среди участников сейма, Я. Коммендони перечислял несколько причин, по которым уния не была заключена. Следует обратить внимание на последнюю из них (см. ссылку). Вероятно, Н. Радзивилл Черный, видя невозможность унии по литовского варианту, начал затягивать переговоры с польской стороной.

На сеймах 1564–1566 гг. эта политика Рады ВКЛ проявилась с особой очевидностью. На коронный сейм, созванный в Парчове летом 1564 г., из радных панов никто не явился. Они прислали только своих уполномоченных, чтобы высказаться против экзекуции. Я. Коммендони в этой связи констатировал: «Utrudzaja wiec uklady jak moga, tak, iz koniecznym jest zaniechac je na ten raz i odlozyc do drugiego sejmu». Однако и на следующей коронный сейм, который собрался в Петркове в марте 1565 г., ситуация повторилась. Причиной неприбытия литвинов стала военная угроза со стороны Московии.

В 1566 г. польский сейм снова ожидал приезда посольства ВКЛ, которое должно было изложить позицию литовской стороны по дальнейшим отношениям княжества и Короны. Посольство не имело полномочий для заключения унии и лишь повторило условия, выдвинутые литвинами на Варшавском сейме 1563/1564 гг.

Таким образом, господарская Рада стремилась сохранить автономию вального сейма ВКЛ в государственно-правовой структуре единой Речи Посполитой, не имея ничего против заключения унии на принципах правления единого господаря и ведения совместной внешней политики. Более того, у разных панов (в том числе и у Радзивиллов) не вызывало возражений проведение реформ с целью введения в ВКЛ шляхетско-демократических принципов государственного строя. Они стремились перевести внимание на чрезвычайно важные для княжества проблемы войны и обороны. Вопрос унии отодвигался Радой снова на второй план.

Особого анализа требует позиция Сигизмунда Августа по отношению к унии. Начиная с 1562 г. господарь последовательно стремился к ее заключению. Однако по характеру и путям реализации унии действия последнего Ягеллона были противоречивы. Его позиция менялась в зависимости от развития политических событий в Польше и ВКЛ. При характеристике унийной политики великого князя нельзя упускать из внимания и влиятельные внешнеполитические факторы.

Сигизмунд Август первым осознал необходимость для победы в Ливонской войне использования военного и финансово-материального потенциала Польши. Эту необходимость четко отразили сложности, возникшие при подчинении Ливонии в начале 60-х гг. XVI в. Сигизмунда Августа к заключению унии прежде всего подталкивала необходимость найти средства для реализации своих внешнеполитических планов (см. гл. II, § 1).

Политику великого князя лаконично и точно описал хорошо осведомленный папский нунций Ю. Руджери в реляции в Рим: «Ма Jego Krolewska Milosc inny zamiar, ktory go niemalo zajmuje, to jest ziednoszenie Litwy z Korona w sposob nizej opisany, а to tym koncem аЬу polaczone sily mogly latwiej opierac sie wspolnym nieprzyjaciolom а mianowicie Moskwie, ktorej, jak sie okazalo z doswiadczenia, Litwini nie sa w stanie роdоlас, а Polacy, nie bedac z nimi zlaczeni, nie chcieli wojowac w tamtych stronach bez zoldu». Как видно, папский дипломат считал, что нужды обороны служили главной причиной проунийной политики господаря.

Подобный мотив подтверждает инструкция на сеймик Бельского повета в октябре 1568 г. В документе, появившемся на свет накануне Люблинского сейма, нет указаний на сословную заинтересованность шляхты как предпосылку господарской политики по заключению унии.

Уже в конце 1562 г. Сигизмунд Август призывал Н. Радзивилла Черного к скорейшему решению вопроса унии. Потеря Полоцка в феврале 1563 г. еще сильнее выявила необходимость получения срочной военной помощи из Польши.

Великий князь умело использовал противоречия между сенатом и посольской избой в коронном сейме ради реализации собственных политических замыслов. Не совсем верно утверждать, что после 1562 г. Сигизмунд Август безоговорочно перешел на сторону экзекуционистов и послушно выполнял постулаты их программы. Противоречивость внутренней политики господаря в Короне заключалась в лавировании между сенатом, которому «экзекуция прав» на земельные владения была невыгодна, и посольской избой, требовавшей радикальных экзекуционных реформ.

Склонный к компромиссам, Сигизмунд Август понимал, что ни инкорпорация, ни сохранение сеймовой автономии ВКЛ не являются подходящим для обеих сторон вариантом заключения унии. Это отчетливо стало видно после дискуссий на Варшавском сейме 1563/1564 гг. Господарь стремился найти приемлемое для всех решение, учитывающее интересы сторон.

В этих поисках Сигизмунд Август все же поддержал поляков, исходя из идеи «одного тела и головы Речи Посполитой». Тем самым любое разделение полномочий верховных органов власти отбрасывалось как противоречащее идее объединенного государства. Однако конкретные вопросы, касающиеся «прав, вольностей, обычаев», требовали детального юридического разрешения. Важнейшими из них (упоминавшиеся в рецессе Варшавского сейма 1563/1564 гг.) являлись: определение места литвинов в сеймовой иерархии, определение места прохождения сеймов и создание на территории ВКЛ сеймиков. Приходит понимание, что различия между государственно-политическим устройством Короны и княжества являются более глубокими, чем казалось раньше.

После победы в Ульской битве казалось, что настало время для решающего удара по противнику. На коронном сейме в марте 1565 г. Сигизмунд Август высказался за скорейшее завершение войны как первоочередную задачу для обеих стран, «не теряя время, как в прошлом году, на ссоры вокруг объединения Литвы с Короной». Великий князь вместе с сенатом предлагал незамедлительно одобрить налоги на оборонные цели. По его мнению, военное положение мешало заниматься внутренними делами, в частности, проведению совместного сейма, на котором могла быть заключена уния.

В свою очередь, посольская изба была озабочена первоочередным проведением экзекуции. Лишь после ее реализации следовало приступить к унии. Наведение порядка в Короне, по мнению земских послов, положительно повлияло бы на отношение литвинов к союзу с Польшей. Несмотря на подобное расхождение позиций, налоги на военные цели были одобрены.

В сеймиковых инструкциях, разосланных перед Люблинским сеймом 1566 г., Сигизмунд Август снова призвал к обсуждению проблем обороны от московского неприятеля, заявляя, что это является общим делом и для княжества, и для Короны. Во время работы сейма он успокаивал польскую шляхту том, что «Литва желает унии». Наверное, здесь он ссылался на просьбу «всих станов рыцарства», которая упоминалась в сеймовых листах ВКЛ от 22 марта 1566 г.

Сигизмунд Август не оставлял идею унии, однако планы по ее реализации менялись в зависимости от политических обстоятельств. Не следует забывать, что ситуация на фронте заставляла уделять пристальное внимание организации обороны.

С середины 1566 г. московиты перешли к новой политике укрепления позиций на Полотчине (см. гл. II, § 4). Призыв радных панов сосредоточить внимание на военных проблемах стал чрезвычайно актуальным. В середине 1566 г. Сигизмунд Август почти потерял надежду на заключение унии, видя нежелание литовских магнатов ехать на польский сейм. Они ссылались на активизацию московитов на захваченной территории Полотчины и Витебщины.

Однако идея унии не была забыта. В господарских инструкциях для послов на поветовые сеймики, датированных 20 октября 1566 г., четко указывалось, что возобновление переговоров с Польшей необходимо «ни для чого оно только для намов и ку постановенью о потужьной вальце не на малый час». При этом великий князь добавлял, что он, «вси речи отложивши, ни о чом ином только о войне намовляти и становити на том сойме хочеть».

Как известно, широкомасштабная подготовка посполитого рушенья в 1567 г. не привела к значительным и активным военным действиям. Зато в военном лагере во время съезда в Лебедеве шляхта поддержала идею созыва совместного с Короной сейма. Сигизмунд Август обратился к шляхте за поддержкой унии именно в военном лагере, где голос шляхетской массы имел особую силу. Пользуясь современной терминологией, можно сказать, что в Лебедеве состоялся своеобразный «шляхетский референдум».

Вскоре после окончания Лебедевского съезда господарь покинул армию. Почему так случилось? Может, потому, что главная для него задача сбора посполитого рушенья была уже решена? На наш взгляд, на такой сценарий указывает поведение великого князя. Сигизмунд Август не проявлял искреннего желания возглавить армию и привести ее к победе над противником. В лагерь он прибыл лишь в сентябре 1567 г., хотя сбор шляхты начался еще в мае. Однако и весь осенний период шляхта бездействовала. Посполитое рушенье, потеряв благоприятное время, было вынуждено разъехаться по домам, так и не получив господарского приказа выступить против вражеских сил. Среди определенных кругов в ВКЛ существовали подозрения, что Сигизмунд Август задумал сбор армии в целях изматывания последних сил и средств ВКЛ и пропаганды идеи унии среди шляхетских масс, а не для ведения военных действий против Московского государства.

Так или иначе, теперь заключение унии было решенным делом. Отчаянная инициатива Я. Ходкевича использовать посполитое рушенье во время неудачной осады Улы, предпринятая в феврале — марте 1568 г., еще больше подчеркнула неэффективность шляхетского ополчения. Даже успешный штурм Улы, совершенный Р. Сангушко в августе 1568 г., не смог принести таких политических дивидендов, как когда-то победа в Ульской битве 1564 г.

Заключению унии, безусловно, способствовало успокоение на военном фронте и улучшение внешнеполитического положения ВКЛ в конце 60-х гг. XVI в. Появились возможности более тесно обратиться к внутриполитическим делам. По сравнению с 1563 г. ситуация кардинально изменилась: тогда необходимость унии диктовалась военной опасностью, сейчас же даже успехи в войне не могли заставить отказаться от рассмотрения этого вопроса. За этот период общество осознало, что ВКЛ самостоятельно не справляется с организацией обороны и финансово-материальными расходами на военные цели. Это особенно ясно стало видно после безрезультатного сбора посполитого рушенья в 1567 г.

Соглашаясь на созыв совместного сейма, радные паны стремились получить гарантии сохранения суверенитета ВКЛ. Такие гарантии были даны великим князем в привилее, подписанным в Воине на Подляшье в декабре 1568 г. Сигизмунд Август обещал заботиться об интересах княжества, ни в чем не нарушая его «прав и вольностей».

Проводя в начале работы Люблинского сейма 1569 г. переговоры с польской стороной по сценарию 1563 г., литовское посольство во главе с Н. Радзивиллом Рыжим не учло изменений, которые произошли. А они были значительными: ВКЛ было подготовлено к заключению унии благодаря реализации внутренних реформ. Самостоятельное ведение Ливонской войны не принесло значительных сдвигов военно-стратегического баланса в пользу княжества.

Изменилась политическая ситуация в стране. Влияние Н. Радзивилла Рыжего как лидера Рады не было таким значительным, как его двоюродного брата в начале 60-х гг. К тому же за это время вырос серьезный соперник в лице Я. Ходкевича, симпатии к которому со стороны господаря были явными и очевидными.

Нежелание трезво оценивать реалии заставило Н. Радзивилла Рыжего совершить роковую ошибку — прервать без внятных объяснений переговоры с польской стороной и, что важнее, с господарем. Наверняка таким путем он собирался получить время для дальнейшего «согласования позиций». Радзивилл вернулся к старой практике затягивания решения унийного вопроса.

Однако, имея четкое представление о нуждах государства и общественных настроениях, Сигизмунд Август решил переломить ход событий с помощью резкого и неожиданного хода — отторжения от ВКЛ приграничных советов и воеводств на западе и юге страны. Проявленная по своей сути путем насилия господарская решимость показала радным панам отсутствие других вариантов решения проблемы и заставила искать компромиссные выходы из кризисной ситуации.

Обществу ВКЛ трудно было представить возможность разрыва тесных отношений с Польшей. Сосуществование с Короной продолжалось длительное время, и население ВКЛ привыкло к своему партнеру по династической унии как к необходимому элементу функционирования государственного механизма. В условиях военного положения разрыв союзных отношений с Польшей казался большей бедой, чем частичная утрата суверенитета. Вспомним, что в ВКЛ не было принципиальных противников унии, ибо все понимали, что без помощи Короны противостояние с Московией не будет успешным. Боролись прежде всего против союза на инкорпорационных принципах. Подобные предложения польских экзекуционистов не были восприняты в ВКЛ положительно как противоречащие общегосударственным интересам.

Поддержка унии со стороны шляхты вплоть до 1569 г. носила пассивный характер, притом с уверенностью можно говорить, что ее пользовалась только лишь идея умеренной унии. Ее сторонники признавали необходимость объединения двух государств для эффективной защиты общих границ, однако одновременно выступали за сохранение особого места Великого княжества Литовского в составе Речи Посполитой. Значительную роль играло также нежелание отдаленных от центра и театра военных действий регионов участвовать в защите чужих для них интересов на восточном пограничье ВКЛ и в Ливонии.

Необходимость заключения унии с Польшей была окончательно поддержана в ВКЛ в конце 60-х гг. XVI в. Она диктовалась в первую очередь исчерпанностью внутренних ресурсов ВКЛ и в связи с этим — необходимостью внешней поддержки для успешного участия в Ливонской войне.

Политика Рады во главе с Радзивиллами по постоянному откладыванию переговоров о унии не принесла положительных результатов и не получила общественной поддержки. В историографии позиция Радзивиллов ассоциировалась с позицией всего магнатского окружения. Однако это очень упрощенный, а главное — неверный подход. Несмотря на ведущее положение Радзивиллов в Раде и их значительное влияние на политические события в стране, магнатерия не всегда солидаризовалась с ними в вопросе об унии. Это особенно выразительно проявилось на Виленском съезде радных панов в марте 1569 г.

Особое внимание следует обратить на то, что расстановка сил в борьбе проунийных и антиунийных тенденций не зависела напрямую от социальной стратификации и, вопреки утверждениям сторонников концепций М. Любавского и О. Халецкого, носила характер чисто политической, а не классовой (сословной) борьбы. Не исключая из виду самого факта существования определенного напряжения между политическими интересами магнатерии и средней шляхты, следует отметить понимание со стороны всего «политического народа» ВКЛ общегосударственных интересов, воплощенных в идее сохранения суверенитета.

В этой борьбе многочисленная шляхта оказывала серьезное влияния на политические процессы. Однако ее нельзя назвать самостоятельным субъектом политики, в отличие от великого князя и магнатских группировок. Одной из важнейших задач для них была борьба за влияние на шляхту, что позволило бы получить серьезную опору для реализации собственных политических планов.

§ 3. Население приграничных земель ВКЛ в военное время: отношение к войне, взаимодействие с властями, демографическая ситуация

Северо-восточный регион ВКЛ был зоной постоянных военных конфликтов между ВКЛ и Московским государством. Военные действия не обошли его стороной и в годы Ливонской войны. Смена политических обстоятельств, вызванная захватом московитами Полоцка и значительной территории Полоцкой земли в 1563 г., создала для местного населения новые, крайне экстремальные условия жизнедеятельности.

Как повлияло военное положение на жизнь людей? Как жители Полотчины относились к новой власти? Какие характер и формы приняли взаимоотношения между русскими и полочанами? Эти важные вопросы требуют особого анализа.

Сразу после захвата Полоцка Иван IV выдал новому полоцкому воеводе «наказную память», в которой определялись основные принципы и методы управления городом. Этот документ ярко отражает характер отношений московской власти с местными жителями.

Московское руководство в первую очередь волновало восстановление оборонительных укреплений, а также сожженного города. Устанавливался строгий пропускной режим для местного населения. В «городе» (т. е. в замке) из числа местных жителей получили право проживать лишь православные священнослужители с семьями. Шляхтичам и мещанам, которые жили в посадской части города, категорически запрещалось иметь оружие. На церковные праздники вход полочан в крепость разрешался только при соблюдении чрезвычайных мер безопасности. За местным населением устанавливался настоящий полицейский надзор. В случае выявления «шатости» подозрительных предписывалось высылать в Псков, Новгород и Великие Луки.

Вместе с «политикой кнута» московиты практиковали и «политику пряника». Управление городом должно было осуществляться, «роспрося про здешние всякие обиходы, как у них обычаи ведутца, да с их обычая сперва и судити и управы им в городе давати». Московская администрация не изменила ставок таможенных сборов при внешнеторговых операциях и налогов.

Очевидно, что новые хозяева не чувствовали себя уверенно на оккупированной территории. Для обеспечения собственной безопасности в городе был построен Нижний замок, который отделил московитов от выделенного в Заполотье местного населения.

Московиты не доверяли полочанам и проводили четкую грань между собой и местным населением при определении прав и обязанностей перед новой властью, имевшая все необходимые черты обыкновенного оккупационного режима. Невыразительные попытки создать в советские времена миф об «освободительной миссии» московской армии не выдерживают никакой проверки конкретными историческими фактами.

Об этом свидетельствуют и другие сведения из источников. В первые годы пребывания на Полотчине московиты проводили акции по приведению к присяге на верность местного населения. С этой целью в отдаленные от Полоцка места направлялись вооруженные отряды.

Кроме присяги, для новых властей было важным четкое определение границ Полоцкого «повета». Информации на этот счет у них явно не хватало. Так, посланные на разведывание границ Василий Низовцов и Иван Кикин не смогли их установить из-за недоброжелательности местного населения.

На помощь московитам пришли местные информаторы в лицах протопопа Феофана и его зятя Григория Щитова. Сведения, переданные ими, определили направления московских «посылок» — в сторону Дрисы, Березвеча и Лукомля. Эти походы носили характер карательно-устрашающих мероприятий. Крестьянам не оставалось иного выхода, как бежать от непрошеных гостей. Московские воеводы докладывали царю об уходе населения из поселений.

Жители Полотчины с неприязнью относились к московским солдатам, в удобных случаях оказывая им сопротивление. Одна из московских грамот говорит: «в которые, государь, места посылали посылку детей боярских человек по десять и по двадцать, и Литовские люди бегали и сыскати некем, а в которые места посылали детей боярских человека по три, по четыре, и тех детей боярских имали и побивали, а которых Литовских людей из данных мест к нам приводили, и мы тех людей сами выпрашивали, и те люди про рубежи сказывають не одни речи…» Со своей стороны в отношении непослушных полочан московские власти применяли жестокие меры репрессивного характера: «Которые люди Полотцсково повету воеводам непослушны были и воеводы по их вине их казнили».

У московитов продолжительное время отсутствовали эффективные средства для контроля за удаленными от Полоцка территориями Полоцкого воеводства. Как только московские солдаты отходили, крестьяне отказывались подчиняться новым властям. Согласно информации литовской разведки, московиты собирались обращаться с непокорными селами без особого милосердия.

Понимая, что только приведением к присяге поселения левобережной Полотчины не удастся надежно удерживать в своих руках, московиты перешли к новой политике. Летом 1566 г., используя перемирие, они начали строительство небольших замков вдоль линии противостояния с литвинами. Замки должны были служить укрепленными пунктами опоры для московской власти в окрестной местности (см. гл. II, § 4). Строительство могло начаться раньше, однако помешала эпидемия чумы, которая пронеслась по территории Северо-Восточной Беларуси в 1565–1566 гг.

В окрестностях нововозведенных замков население было вынуждено подчиниться новой власти. Постоянное присутствие солдат обеспечивало оперативный контроль над округой. Крестьяне — по принуждению или нет — подчинялись той власти, которая была рядом. Им было по большому счету все равно, какое государство она представляло, главное, чтобы она эффективно обеспечивала стабильные условия жизнедеятельности. Поведение солдат с той или иной стороны мало чем отличались — крестьяне терпели издевательства и грабежи и от московитов, и от литвинов.

Красноречивой иллюстрацией для подобных выводов может послужить любопытное письмо ротмистра Мартина Яцынича польному гетману Р. Сангушко от 5 сентября 1567 г., посвященное отношению крестьян к московским и литовским солдатам. По словам ротмистра, жители сел Харкевичи, Быстрее, Поречье, Слещиничи (все они располагались на реке Двина) открыто сотрудничали с московитами. Причинами этого, судя по тексту письма, были гарантии безопасности с московской стороны. В частности, такой гарантией было укрытие в замке в случае опасности.

Эти сведения показывают, каким сложным и противоречивым было положение местного населения в зоне боевых действий. При очень сложной для крестьян идентификации литовской и московской власти по принципу «своя — чужая» (и по языковым, и по этноконфессиональные, и по ментальным признакам жители обоих стран имели много общих черт) выбор между ними отличался в каждом отдельном случае и зависел от конкретных действий военных.

На наш взгляд, вряд ли можно найти в мотивациях поведения крестьянства элементы абстрактно-идеологического патриотизма. Проявления патриотизма среди крестьян чаще всего имели форму хранения верности своему хозяину-феодалу. Они часто оказывали своим панам разведывательные услуги. Например, Б. Корсак получал ценные сведения о движении и планах московских солдат из уст своих подданных из-под Суши. В январе 1564 г., когда состоялась знаменитая Ульская битва, информацию о движении московского войска также давали местные крестьяне. Они принимали непосредственное участие в его разгроме. Есть свидетельства, что главного московского воеводу П. Шуйского убил топором здешний крестьянин.

Вероятно, власти и ВКЛ, и Московского государства не интересовало отношение к событиям крестьянства.

Нет сведений о проведении московскими властями идеологических акций с целью привлечения его на свою сторону. Можно утверждать, что она не видела в этом нужды, относясь к крестьянам как к инертной массе, не влияющей на характер и развитие военных событий и политических процессов.

Приписывать крестьянству желание «присоединиться к России» тем более некорректно. Что могло привлечь взоры крестьян на востоке? Конфессиональное единство? Большинство шляхтичей-землевладельцев Полотчины и Витебщины были православными. То же самое можно сказать о языковой и культурной близости. Поэтому от изменения государственной принадлежности, по сути, для них ничего не менялось. А вот смена «пана» и вместе с этим нарушение «старины» могла обернуться радикальными переменами в жизненном укладе крестьянина.

Учитывая специфику места крестьянства в структуре общества, его роль в политической жизни и характер восприятия им политической реальности, нельзя говорить о каких-то абстрактно-идеологических основах его коллективного сознания и поведения. Советская историография при анализе этих явлений автоматически переносила реалии ХХ столетия, не учитывая специфики крестьянства как социальной структуры в сословном обществе и его особой роли в политической жизни средневекового государства.

Не менее противоречивым и сложным было отношение к войне городского населения. Близость границы и непосредственная угроза военных ударов со стороны московитов заставляла жителей городов искать различные варианты обеспечения своей безопасности. Например, летом 1563 г. в Мстиславле местная шляхта и мещане просили господарскую власть переселить их детей и жен подальше от границы. Великий князь определил им новое место проживания в Свислочи — местечке на реке Березине.

Экстремальные условия жизни особенно сильно отражались на отношении мещан к обязанностям по охране и защите своих поселений. Чрезвычайно контрастно выглядит в этом плане поведение жителей Дисны, Витебска и Орши.

В начале 1566 г. Сигизмунд Август издал привилей о создании «места» около Дисенского замка и пожаловании его жителям торговых и налоговых льгот на восемь лет. Взамен дисенские мещане должны были построить «острог» вокруг города и нести повинности по обороне Дисны.

Однако в связи с введением новых таможенно-акцизных сборов этот привилей в конце 1566 г. подлежал расторжению. В ответ дисенский староста Б. Корсак и местные ротмистры сообщали в Вильно, что дисенские мещане проявляют высокую активность, результатом чего стало построение острога и других оборонительных укреплений. Дисенские жители осуществляли внимательный надзор за их состоянием, без принуждения и с должным усердием охраняли замок, надежно обеспечивали солдат провиантом и др. Принимая это во внимание, Сигизмунд Август возобновил действие привилея.

Можно предположить, что отношения между мещанами Дисны и гарнизоном были лояльными и толерантными. В дальнейшем дисенцы добровольно выполняли свои повинности, что в немалой степени послужило поводом для пожалования городу в 1569 г. магдебургского права. Содействие со стороны властей, а также хорошие отношения с солдатами позволяли привлечь население к организации обороны.

Необходимо отметить роль пользовавшегося большим авторитетом на Полотчине Б. Корсака, и наличие значительного количества полоцких беженцев, которые прекрасно понимали, что от состояния укреплений города зависит их безопасность.

Подобные шаги власти делали по отношению к другим городам, находившимся в зоне боевых действий: дополнительные стимулы для мещан могли стать лучшей гарантией обеспечения обороны. В 1566 г. Вороноч, а в 1568 г. — Лепель были освобождены от уплаты всех налогов и поборов сроком соответственно на 12 и 15 лет. Это решение было вызвано также стремлением поощрить жителей ВКЛ переселяться в эти города, где во время Ливонской войны были сооружены замковые укрепления. Землевладельцы должны были отпускать на волю крестьян, выразивших намерение переехать жить в новые города.

В Витебске дела обстояли иначе. В августе 1566 г. руководство ВКЛ решило перенести часть посада за реку Витьба и построить там острог, что отрицательно восприняли мещане. Сигизмунд Август приказал воеводе С. Пацу принять меры, в том числе и принудительные, для окончания строительства острога к зиме. Участники работ освобождались от уплаты поголовщины, однако это не принесло результата, о чем витебский воевода докладывал великому князю. Жители Витебска часто выражали недовольство действиями урядников.

Витебские мещане находились продолжительное время в открытом конфликте с наемными солдатами гарнизона, постоянно жалуясь на принудительные реквизиции продовольствия и имущества, наезды на их дома.

Непростыми были отношения витебского воеводы с наемниками, которые не желали ему ни подчиняться, ни отчитываться в злоупотреблениях. Личными врагами С. Паца являлись ротмистры С. Возницкий и Я. Вильковский, которые, по словам воеводы, не только не выполняли его распоряжений, но и противодействовали ему. Их служба в Витебске оценивалась воеводой пессимистично: «…как бы мы этого замка потеряли».

Современный белорусский исследователь Максим Макаров обратил внимание на специфическую модель городского права в Витебске. Ее особенности в немалой степени исходили из постоянной военной угрозы для города. Поведение мещан во время Ливонской войны подтверждает эту гипотезу. Известно об их постоянном участии в военной службе (так называемые «конные мещане»). Без преувеличения, это занятие мещане считали своей привилегией, которое укрепляло их социально-политическую значимость. С другой стороны, жители Витебска, безусловно, понимали, что их собственная безопасность прежде всего зависит от них самих.

А вот в Орше местное мещанство инертно относилось к защите собственного города. В июне 1568 г. ротмистр Б. Селицкий сообщал оршанскому старосте Ф. Кмите о нестабильной ситуации в городе и сложном положении с обеспечением обороны. Жалуясь на нехватку солдат, он отмечал, что на оршанских мещан нельзя положиться при осаде замка противником.

Среди урядников замков на востоке ВКЛ отчетливо прослеживаются глубоко пессимистические настроения, вызванные плохим обеспечением со стороны центра. Приграничные территории оставались наедине с неприятелем, не имея надежды на оперативную и эффективную помощь извне.

Возникала ли при таком положении вещей в мещанской среде настроения измена? На то, что определенные симпатии к московитам существовали, указывает разоблачение в середине 1567 г. московских шпионов в Орше и Дубровне. Ими оказались местные мещане Микула и Клим. Наивысший гетман ВКЛ Г. Ходкевич особенно был обеспокоен ситуацией в Дубровно, где местные жители отказывались подчиняться распоряжениям оршанского старосты.

Центральные власти не решились применить в отношении непокорных дубровенцев жесткие меры репрессивного характера, боясь, скорее всего, изменения общественных настроений в регионе не в свою пользу. Интересно при этом отметить, что в Дубровно не было военного гарнизона, который бы нес опорно-оборонительные функции, из-за чего, вероятно, дубровенцы имели возможность более открыто проявлять свое недоброжелательное отношение к действиям властей ВКЛ.

Было бы слишком смелым, а главное — бездоказательным утверждать о массовых промосковских симпатиях населения Северо-Восточной Беларуси. Случай с Климом из Дубровно является единичным и может свидетельствовать лишь о своеобразной «войне разведок». Подобные симпатии были бы зафиксированы в актовых материалах Метрики ВКЛ и переписке между высшими чинами ВКЛ. Однако подобных свидетельств в источниках нет. Дела о шпионаже и государственной измене разбирались властями ВКЛ очень серьезно и скрупулезно. Примером может служить обвинение в измене витебского войта Семена Лускины, который сумел оправдаться.

Для понимания положения населения в зоне боевых действий важна характеристика демографической ситуации на территории Полоцкой земли. Московские замки, которые строились здесь с 1566 г., кроме охранно-оборонительных функций, выполняли задачу заслона от нападений литвинов. Это, в свою очередь, создавало необходимые условия для проведения хозяйственной колонизации белорусских земель.

В грамотах о перемирии 1570 г. были более или менее четко очерчены границы, которые разделили московскую зону влияния от территории ВКЛ. Благодаря перемирию московиты получили гарантированную уверенность во владении захваченной территорией Полоцкого воеводства. И хотя эта граница постоянно нарушалась рейдами литвинов, три года без открытых военных действий для них были обеспечены.

Наступление мирного времени привело к хозяйственной активизации московитов на Полотчине. Еще в конце 60-х гг. XVI в. на северных территориях Полоцкого края — ближайших к Псковщине и наиболее удаленных от центральных районов ВКЛ, проводилась раздача поместий должностным лицам. Она отражена в московских писцовых книгах. Наиболее полные записи по Полоцкому воеводству сохранились за 1570 г.

Московские власти провели свое административное деление в северной части Полоцкой земли. Н. Оглоблин сделал попытку примерно воссоздать границы волостей по писцовым книгам. Благодаря проделанной этим российским исследователем работе по локализации поселений сравнительный анализ хозяйственной и демографической ситуации в Северной Полотчине можно провести не только по статистическим параметрам, но и в привязке к географическому местонахождению волостей, что является, как будет показано дальше, немаловажным при решении поставленной задачи.

Среди указанных в писцовых книгах поселений можно выделить три вида по классификации Н. Оглоблина: населенные пункты (обозначено наличие дворов и людей), «пустые» (имеются указания на то, что их недавно покинули жители, как нам кажется — на протяжении последних нескольких лет) и «пустоши» вместе с «селищами» (в которых исчезло не только население, но и следы жилья, что свидетельствует о длительном, возможно, 40 — 50-летней давности, запустении). Проблематичным, на наш взгляд, является включение в число недавно оставленных пунктов таких определений как «деревни без дворов», «починки без дворов», пустошей «что были села, деревни и починки». Более правильным является выделение для подобных терминов четвертой классификационной графы, промежуточной между опустевшими поселениями и пустошами, которая характеризовала бы количество пунктов, покинутых на протяжении последних десяти лет. Это позволит более четко определить характер миграционных процессов в северной части Полоцкой земли (см. табл. 4.3.1).

Следует иметь в виду, что информация писцовых книг не носит абсолютно точного характера и пригодна лишь в качестве источника для сравнительных сопоставлений.

Среди представленных в них девяти полоцких волостей наибольшую площадь занимала Покровская, которая находилась на самом севере Полотчины — дальше всего от Полоцка. Именно этим можно объяснить некоторые большие показатели, которые характеризуют здешнюю демографическую ситуацию и состояние освоенности пашенных земель. Естественно, что на большей площади располагалось и большее, чем в остальных волостях, количество поселений, помещичьих пожалований и жителей, попавших под власть новых владельцев.

Таблица 4.3.1.

Структура поселения северной Полотчины по степени заселенности в 1570 г.

Примечания

1. * — включены также пункты из писцовой книги № 2 (1568 г.).

2. ** — среди поселений имеются 4 типа «1 двор + 1 пустой двор». Они включены в число населенных пунктов.

Таблица сост. по: ПКМГ. Ч. 1. Отд. 2. С. 455–539.

Географическое положение этой волости способствовало московской колонизации. Вероятность нападений с литовской стороны была очень низкой из-за ее удаленности от линии фронта. По этой причине район был относительно безопасным для хозяйственной деятельности.

Здесь наблюдается наибольшее число пожалований, хотя половина из них были мелкими. Из 245 поселений 103 было заселено. Достаточно большим было количество пустошей (117 (47,8 %)). Это можно объяснить тем, что до московской оккупации район Покровской волости занимал приграничное положение, что всегда было причиной нестабильной жизнедеятельности. Немалую роль играли, наверное, и плохие природные условия для ведения земледелия (в первую очередь неурожайные почвы).

Впечатляет значительное количество розданных помещикам крестьян. Эта цифра свидетельствует о достаточно плотном заселении, хотя, как и в остальных волостях, количество дворов в селах Покровской волости редко превышало 1–2.

Большие абсолютные цифры по Покровской волости не должны вводить в заблуждение (учитывая ее значительную площадь), однако надо признать, что этот район (в который, кроме Покровской, нужно включить Непоротовскую волость и волость Неведерский Кубок) имел самые благоприятные условия для хозяйственного освоения с московской стороны. Об этом свидетельствуют и факты восстановления покинутых сел. Неудивительно, что именно здесь находились помещичьи наделы размером более 100 четей, которыми владели в основном привилегированные чины местной московской администрации.

Заметен и тот факт, что в перечисленных волостях наблюдалось малое количество «пустых» поселений, что свидетельствует о низком уровне миграционных процессов и относительной стабильности демографического положения.

Совершенно иную ситуацию можно увидеть во второй по заселенности Нещердской волости, которая находилась на юге района, где проходила московская колонизация. Из большого количества перечисленных поселений (их всего насчитывалось 195) целых 134 (68,7 %) являлись пустошами — пунктами, от которых осталось только название.

По данным Полоцкой ревизии 1552 г., в середине XVI в. район возле озера Нещерда был одним из самых плотно заселенных в правобережной части Полотчины. По названию Нещерда локализуется 83 «дыма», что очень много. Там были представлены все типы земельной собственности: государственная, шляхетская, мещанская и церковная. Подобное явление встречалось достаточно редко.

Тем более впечатляют изменения, которые произошли в Нещердской волости за два десятилетия. Среди населенных пунктов осталось только 31 поселение (15,9 %), в которых московским помещикам было роздано всего лишь 10 человек. О неблагоприятных для ведения хозяйственной деятельности условиях свидетельствует количество опустевших сел — 13 «пустых» и 17 без следов жилья. Мелкость пожалований, среди которых 15 (88,3 %) занимали площадь менее 40 четей, указывает, в свою очередь, на непрестижность нещердских окрестностей для московских помещиков.

Эта волость постоянно подвергалась нападениям литвинов. Видимо, положение было настолько нестабильным, что в 1571 г. по приказу царя на озере Нещерда началось строительство одноименного замка. Гарнизон новой крепости был сформирован из прибывших из Московии 400 казаков во главе с Макаром Ляпуновым. Причиной строительства, как это прямо указано в источниках, были «приходы литовских людей». Р. Меницкий характеризовал строительство замка как создание дополнительного заслона для безопасной и быстрой колонизации Северной Полотчины.

Не лучше была демографическая ситуация в соседних волостях. В Межевской волости упоминаются только два населенных пункта, в которых было по одному двору. Количество пустошей вместе с поселениями без следов жилья достигает здесь целых 89 %. Розданные участки земли являлись дополнениями к основным поместьям в других волостях. Здесь было наибольшее число мелких пожалований.

В Дрисецкой волости самым большим было количество не так давно покинутых поселений (7 (11,5 %) «пустых» и 30 (49,2 %) — без следов жилья). Однако поместья здесь получили в основном командиры московского войска — один сотник и восемь пятидесятников. Несмотря на довольно значительные площади наделов, только четыре новоявленных помещика получили вместе с землей и крестьян.

Можно заключить, что демографическая ситуация в северных волостях (Покровской, Неведерском Кубке, Непоротавской, Нищенской и Неведринской) качественно отличалась от ситуации в южных, ближайших к территории ВКЛ, волостях (Нещердской, Межевской и Дрисецкой). В последних наблюдается наименьший процент населенных пунктов и низкая заселенность. Территория южных волостей была открыта для нападений с литовской стороны. Характер поместных пожалований свидетельствует о непривлекательности этих земель для новых хозяев.

Таблица 4.3.2.

Структура поместных наделов, розданных московитами в Северной Полотчине в 1570 г.

Таблица сост. по: ПКМГ. Ч. 1. Отд. 2. С. 462–539.

Отдельное место занимала Турунтовская волость, через которую проходила дорога из Невеля в Полоцк. Она была единственной волостью, центром которой без всяких сомнений надо признать построенный в конце 60-х гг. XVI в. замок Ситно. Существование этого форпоста создавало надежные гарантии для безопасной жизнедеятельности в прилегающей местности. Высокий процент поселений без следов жилья (29 %) и самый низкий показатель по «пустым» пунктам (которые, напомним, опустели совсем недавно) — 2 (2,9 %), говорит о том, что кризисные явления в значительных масштабах проявлялись здесь именно до строительства замка.

По этой же причине, несмотря на наибольшую открытость этого района для ударов со стороны ВКЛ, цифры, характеризующие демографическую и хозяйственную ситуацию, выглядят относительно неплохо. Однако положение в пределах волости спокойным не назовешь. Это следовало из-за ее важного стратегического значения.

Об этом же говорит и сравнение положения с более заселенной и развитой левобережной Полотчиной, где во время Ливонской войны также наблюдался значительный отток населения. Например, во владениях полоцкой архиепископом численность населения за 1552–1601 гг. уменьшилась в среднем на 37 %, при этом в 1580 г., сразу после окончания московской оккупации, население там вообще отсутствовало: источники сообщают, что в деревнях «вси проч розышлисе» или «все в пусте» (см. табл. 4.3.3).

Таблица 4.3.3.

Динамика численности населения в населенных пунктах Полотчины, принадлежавших полоцкой архиепископом (в «дымах»)

Примечание

1. Данные 1552 г. по селу Весницк приведены вместе с селом Путилковское.

Таблица сост. по: Полоцкая ревизия 1552 г. С. 165–167; Описание полоцких владычных, монастырских и церковных земель ревизорами в 1580 г. // ЧОИДР. 1907. № 3; АСД. Т. 1. С. 167–174, 221–225.

Эти изменения в демографической структуре, по нашему мнению, были прямыми следствиями военного положения и господства московитов в Полоцкой земле. Уже говорилось о том, что бегство населения наблюдалось сразу же после их прихода. Уменьшение населения и количества поселений свидетельствует о повышенной смертности и значительном миграционном движении, со всеми вытекающими отсюда последствиями, такими как насилие, грабежи, голод, эпидемии и т. п.

Установление московской власти на Полотчине заставило местное население изменить привычный образ жизни и приспосабливаться к новым условиям существования. В отношении к московитам преобладала настороженность, если не сказать — недоброжелательность. Это четко проявилось при первых встречах московских солдат с полоцкими крестьянами.

Новая власть имела все основные черты оккупационного режима. Депортации и репрессии уже в самом начале московского господства в Полоцкой земле засвидетельствовали, что новые хозяева не имели намерений опираться на местное православное население. Беззащитные крестьяне были вынуждены подчиняться военной силе. Как показывают источники, признание московской власти могло быть также обусловлено гарантиями безопасности с ее стороны. Однако при всей сложности и противоречивости ситуации в северо-восточном регионе ВКЛ нельзя говорить о массовых промосковских настроениях среди местного населения.

В своем отношении к воюющим сторонам крестьяне придерживались, как правило, норм «старины». Поэтому проявления патриотизма среди них чаще всего имели форму сохранения верности своему бывшему хозяину-феодалу. Нередко крестьяне оказывали разведывательные услуги военному командованию ВКЛ.

Несмотря на стремление жителей приграничных городов ВКЛ оставаться в стороне от военных событий, они продолжали выполнять свои обязанности по охране и защите своих поселений. Источники зафиксировали различные формы поведения мещан в условиях войны — от проявления творческой инициативы при организации обороны до индиферрентных настроений.

Плохая поддержка обороноспособности приграничных территорий со стороны центральных властей и насильственные акции наемных солдат, которые зачастую оставались безнаказанными и наносили огромный ущерб, значительно ослабляли авторитет государственных структур власти в глазах местного населения. Государство вместо того, чтобы защищать собственных граждан, показывало свое неумение справляться с проблемами и сложностями военного времени.

Военное положение вызвало в Полоцкой земле серьезный демографический кризис. Без сомнения, он имел место и на других территориях, затронутых военными действиями. Его проявлениями были прежде всего резкое уменьшение населения и постоянное увеличение количества опустевших населенных пунктов в результате миграций и депортаций.

Постоянное «предчувствие войны», вызванное напряженным состоянием отношений между ВКЛ и Московским государством, выработало на пограничье своеобразный тип жизнедеятельности, где главной целью простого населения было сохранить собственную жизнь и имущество при любых обстоятельствах, не обращая внимания на идеологические обоснования войны со стороны государственных структур власти. Ливонская война со всей выразительностью показала, что подобные мотивации поведения были доминирующими для обыкновенного человека.