Ник Перумов

Сентябрьское пламя

Сентябрь вступил в Анассеополь, словно победоносная армия. Вот только что стояла августовская теплынь и рынки ломились от брусники, грибов да свежих яблок, и вдруг р-раз – и маршируют над столицей Русской Державы колонны серых облаков, проглядывающее меж ними солнце не греет, с неистово синей Ладоги задувает холодный сырой ветер.

Злой ветер.

Дворцовая площадь, что меж Бережным дворцом василевсов и стройкой – поднимающимся, окружённым лесами новым зданием военного министерства и Генерального штаба вместе с его Академией, – вымощена тёмно-алым, словно кровь, ладожским гранитом. В самой середине застыл величественный Кронидов Столп с коленопреклонённым бронзовым воином на вершине, памятник отражению нашествия Двунадесяти языков.

Обычно Дворцовая полна народу и жизни. Скачут курьеры, прогуливается чистая публика, тут же продавцы горячих калачей и пирогов, сбитня, леденцов и прочего. Сегодня же…

Три года миновало после Зульбургского побоища. Закончилась Третья Буонапартова война, великий император упокоился, не желая, как уверяла лондонская «Дэйс», оказаться в руках победителей. И вот не далее как три дня назад одного из них уже не стало.

Великий василевс Кронид Антонович, победитель Двенадцатого года, дважды входивший с русскими войсками в Париж. Он казался вечным. Отличался железным здоровьем, никогда не болел, даже придворных медиков не держал, лишь беззаботно отмахивался от всех настояний: мол, сколько на роду Господом тебе написано, столько и проживёшь, с дохтурами аль без оных. Вожжи огромной Державы василевс Кронид держал крепко, баловать не давал никому – ни крестьянам, ни казакам, ни фабричным, ни помещикам, ни даже высшим сановникам. «Россия спешки не любит, – говаривал василевс, – нам эуропейские скачки ни к чему. Человеку добропорядочному и верноподданному торопиться некуда». Никуда не спешил и сам василевс, жил несуетливо, бесстрашно, ходил всюду один, без охраны, раскланиваясь со знакомцами да лёгким кивком приветствуя офицеров с нижними чинами на Ладожской першпективе иль на бесконечных анассеопольских набережных.

Долго правил Кронид Антонович, две войны прошёл, пуль вражеских избегнув, и казалось, что так будет всегда.

…Но настал год тысяча восемьсот двадцать седьмой, и Держава дрогнула.

Никогда и ничем не болевший, василевс на смотре почувствовал себя дурно, был отвезён в Бережной дворец и в два дня, так и не встав с одра, сгорел, несмотря на все усилия учёных медиков.

Анассеополь замер, словно оледенел.

И тогда случилось страшное. То, что уже долгие десятилетия почиталось совершенно невозможным.

* * *

Дворцовую площадь заполнили солдаты. Прославленный Ивановский полк, лейб-гвардии Анассеопольский, гвардейские гренадеры.

И мало их, и много. Мало – по мысли тех, кто командует сейчас сжавшимися в кулак каре. Много, очень много – для глядящих на мятежные ряды из окон Бережного дворца или военного министерства, что совсем рядом, на ладожской набережной. Они вышли на площадь всегдашним, привычным, шагом, словно на очередной парад, вышли – и простор Дворцовой, её красноватые плиты вдруг исчезли, поглощённые сотнями и сотнями фигур в шинелях и с ружьями. Гвардия явилась в самое сердце Анассеополя, однако сегодня она выполняла волю отнюдь не василевса.

…Шеренги солдат молчали, и это было страшнее всего. За тяжёлым и упрямым молчанием любой ощутил бы сейчас всё ту же готовность идти в штыки, на вражьи орудия, на картечь в упор.

Гвардия верит своим офицерам. Они первыми идут на редуты и каре неприятеля и первыми умирают, если приходится. Сегодня они позвали гвардию на площадь, и та пошла.

Три строгих прямоугольника на красном ладожском граните под пронизанными чистым холодным светом высокими облаками. Выдержать подобное сияние под силу разве что орлу, человека же тянет прикрыть глаза рукой, отступить, опустив взгляд. Человека часто тянет отступить – гвардия стояла, хмуро, молча, непоколебимо. Стояли усатые ветераны Второй и Третьей Буонапартовых войн, стояли дравшиеся под Угренью и на Калужинском поле, те, кто покончил с невиданной в описываемой истории армией, с двунадесятью языками, с армией всей объединённой Европы.

Стояли те, кто удержал залитые кровью брустверы и рвы Зульбурга, когда Буонапарте едва не повернул ход Третьей войны своего имени в свою же пользу.

Краса и гордость армии покинула казармы – потому что знала своих офицеров. Потому что приказы старшего начальника не обсуждаются, они выполняются. И ещё потому, что они слишком долго верили его василеосскому величеству, государю Крониду Антоновичу. Верили, что после отгремевших войн, когда покончат наконец с Буонапарте-ворогом, наступит легота, хоть какая.

Не наступила.

Но зато так просто было убедить себя, что правду говорят господа офицеры, с кем сидели у бивачных костров, с кем вместе, плечом к плечу, шли на французские штыки.

Гвардия верит своим командирам. Потому что иначе это не гвардия и это не командиры.

И вот теперь стоит. Молча и неколебимо, готовая прикрыться стальной щетиною, – попробуй тронь! Об эти каре разбивались атаки османов и персов, французов и союзных им малых держав; только пушками и возьмёшь.

Но на сие ещё решиться надо…

По другую сторону площади, где красноватой, в тон прибрежному камню, громадой высится Бережной дворец, чувствовалось движение. Возле литой боковой ограды толпились зеваки, а за строгими чугунными меандрами переминались с ноги на ногу растерянные придворные. Мимо них скакали конные, неслись туда-сюда заполошные куриеры, появилось даже несколько артиллерийских запряжек, но всё это клубящееся многолюдство в мундирах и сюртуках казалось муравьями, бестолково мятущимися возле разворошённой кучи. Не ощущалось воли, стержня, что соединяет множество одиночек в единое целое, не было того, кто решится, кто скажет, что делать. И сделает.

На ступенях парадного крыльца, где мундиры теснились особенно густо, застыл высокий узкоплечий человек лет тридцати пяти, в парадном мундире гвардейских гусар, – новый василевс Севастиан Кронидович. На бескровном породистом лице выделялись тёмные глаза, в них не было страха – только горе.

Рядом ждали двое – столь же высоких и темноглазых, но заметно моложе. Один – широкий в груди, с эполетами егерского лейб-гвардии полка; в отличие от свитских, он носил единственный орден, Георгиевский крест. Второй, в партикулярном платье и с острым взглядом, казался скорее насторожённым, чем подавленным.

– Севастиан… – негромко окликнул георгиевский кавалер. – Государь и брат мой…

– Что, Арсений? – Голос первого ломался от сдерживаемой из последних сил боли. – Что?

– Надо действовать… Пока бунтовщики бездействуют… Верные войска наши…

– Где они? – желчно перебил тот, кого второй день именовали государем. – За всеми послано! И все тянут! Отнекиваются! Тут арсенал вскрыть не могут, там заряды к пушкам не того калибра! Мыши картузы с порохом проели, поверишь ли, брат?!

– Мерзавцев после судить станем, – сдвинул брови великий князь Арсений, – а пока соберём все надёжные части. За конно-егерским полком я уже послал, они не подведут.

– Шигорин-то? – поднял бровь Севастиан. – Этот нос по ветру держит, кабы верил твёрдо, первым здесь оказался бы. А раз нету его…

– Будут! – резко перебил брата-василевса Арсений Кронидович. – Есть там кому и без Шигорина привести.

– Ну, пускай. Конные егеря, а ещё кто? – мрачно бросил василевс. – Где кавалергарды, карабинеры где?

– Лейб-гвардии егерский полк весь в наличии, ваше величество, – вытянулся Арсений Кронидович. По лицу его властительного брата скользнула слабая улыбка:

– Потому что его привёл ты. То я век помнить буду, коль день сегодняшний переживём…

Василевс осёкся. Раздвигая растерянную толпу поджарым серым конём, к крыльцу подъехал статный, чуть горбоносый человек с совершенно белой головой, но чёрными, без малейших признаков седины, бровями и в мундире генерал-фельдмаршала со всеми орденами и регалиями. Орденов оказалось так много, что под ними почти исчезало золотое парадное шитьё. Скромная, старого образца шпага, лихо сдвинутая генеральская шляпа с кокардой и плюмажем, какую надевают только в самые торжественные случаи и никогда в бой; длинные курчавые бакенбарды. Светлейший князь Пётр Иванович Арцаков; генерал-фельдмаршал, про которого остряки говорили, что самым удивительным в его невероятной жизни было то, что он дожил до шестидесяти лет.

– Ваше василеосское величество, – седой воин спокойно отдал честь, – полки гарнизона Анассеопольского присягают вашему величеству, являя…

– Присягать присягают, а на площадь не спешат, – язвительно бросил Севастиан Кронидович. – Сколько привели батальонов, князь?

– Весь Фузилёрный лейб-гвардии полк, ваше величество, – по-прежнему спокойно доложил полководец. – Конногвардейский полк маршем двигается, а вон и молодой граф Тауберт с конно-егерями!

Из узкого горла улицы в строгом порядке выезжали четвёрки всадников. Тёмно-зелёные мундиры, короткие карабины – Китежградский конно-егерский полк вливался на площадь.

– Тауберт, – криво усмехнулся василевс. – Где ж командир полка, князь Шигорин?

– Сколь мне известно, ваше величество, – болен он со вчерашнего дня, – осторожно проговорил Арцаков.

– Болен он… – ядовито передразнил князя молодой василевс. – Знаем мы эти болезни… Многих командиров, смотрю, они нынче поразили.

– Поразили иль не поразили, государь и брат мой, нам надлежит действовать решительно. – Арсений Кронидович, как мог, старался побороть апатию и сплин василевса. – У нас уже три полка, четыре орудия…

Вместо ответа Севастиан бросил взгляд на площадь. Мятежные каре по-прежнему безмолвствовали. Стояли, как умеет стоять русский солдат, – угрюмо и непоколебимо.

– Полки явились, ваше величество, однако многие ненадёжны, особенно офицеры, – прошелестел невысокий человечек в серой шинели без эполет и в низко надвинутой фуражке. – Володимерский полк, Угреньский – все медлят. Да и среди выступивших у бунтовщиков немало симпатизантов, как у тех же китежградцев. Куда ещё штыки повернут… Дерзну вновь предложить вашему василеосскому величеству отъезд в Хотчину для сбора всех поистине верных войск.

– Чернь собирается, ваше величество, – растерянно прогудел ещё один сановник, обладатель нижайшего баса и протодиаконского пуза. – За нашими спинами, ваше величество… Как ещё дело-то обернётся… Могут и того, к мятежу пристать… И тогда… в кольце мы, деваться некуда…

– Мой народ… моя гвардия… – Севастиан Кронидович закрыл лицо руками. – Полноте, Стефан Агамемнонович, да и стоит ли за корону браться при таковой-то ненависти всеобщей? Батюшку… Кронида Антоновича, отца нашего, все любили, он Буонапарте сокрушил, а мы…

– Государь, – вклинился в молчание, как в стык меж неприятельскими полками, князь Арцаков, – коль будет на то воля ваша, поговорю я с мятежниками. Это ведь гвардия, я с ней три войны прошёл, половину нижних чинов в лицо знаю. И они меня знают. Солдат ведь каков? Их благородие велят – значит, надо идти. Приказ есть приказ. Да и благородия сами… Нахватались дури всякой по Европам, а душа за Отечество болит. Одумаются они, не может быть такого, чтоб не одумались!

Великий князь Арсений яростно закивал. Севастиан Кронидович лишь безвольно повёл кистью.

– Пробовали уже, князь. Митрополит пробовал, прогнали. Пастыря, старика, только что не в тычки… Князь Пётр Иванович, вы доблестно служили родителю моему, Россия пред вами в долгу неоплатном, никакими орденами да пожалованиями не отдать. Дурная награда – вас отправлять на почти верную смерть…

– Ваше величество слишком… осторожны. – Князь неожиданно светло и молодо усмехнулся. – Свои стоят, русские. Стоят, не атакуют, ружья у всех «к ноге» взяты. Какая ж тут «верная смерть»? Ещё никто не стрелял, а Бог даст, и не будет!

– Ваше величество, брат мой, – негромко начал Арсений Кронидович, – князя Петра Ивановича бунтовщики под пулями видели. В огонь за ним шли, кому ж, как не ему, уговорить с толку сбитых?

– А надо ли? – Лицо василевса белизной и неподвижностью напоминало трагическую маску с фасада Екатерининского театра. – Видит Бог, господа, я не желал этой власти. Я на коленях умолял моего великого родителя переложить сей груз на более подходящие для того плечи. Я же со счастием и радостию исполнял бы свой долг на более подходящем моим способностям месте…

Голос государя становился всё тише, пока не умолк совсем. Наступила тишина; никто не дерзал заговорить.

– Ваше высочество, Арсений Кронидович, – тихо спросил Арцаков, – что тесказали гвардии? Знаете ли?

Великий князь поморщился, будто от зубной боли, и так же вполголоса ответил:

– Кричат о каком-то завещании батюшки покойного. Якобы в нём воля и земля даровые всем обещаны были… Конституция, опять же…

Арцаков сощурился, лицо его отяжелело:

– Решились-таки. Земля и воля – это вчерашнему пахарю понятно. И дороги у них назад теперь нет. Гвардию один только раз обмануть можно.

Как из-под земли появился, щёгольски осадив коня, красивый, с поистине львиной гривой иссиня-чёрных волос полковник в гусарском ментике. Молодой князь Леонтий Аппианович Шаховской.

– Ваше величество, – он лихо вскинул ладонь к киверу, – всё готово! Дорога свободна, конвой лейб-гвардии гусарского полка и Капказского горского эскадрона готов сопроводить василеосское семейство в Хотчину.

Севастиан Кронидович вяло махнул рукой.

– Зачем всё это? – всё так же монотонно и еле слышно спросил он. – Неужели я пролью кровь своих же солдат? Им нужны земля и воля? Им нужна конституция? Что ж, пусть будет по их…

– Нет! – выкрикнул Арсений Кронидович, сжав кулаки и надвинувшись на Севастиана. – Нет… – Он опомнился почти тотчас, отшагнув обратно. – Уступить сейчас – погубить всё. Погубить державу! Почуяв силу свою и нашу слабость, смутьяны не остановятся, пока…

– Пока что? – безжизненно осведомился василевс.

– Пока не уничтожат всё, предками собранное! Землю в передел кинут, мужики друг друга перережут, наделы деля, усадьбы пожгут – сам ведь знаешь, брат, каково при мятежах случалось! Но те мятежи мелкие были, от столиц вдали, а вообрази, коль вся Россия поднимется! Тут-то соседи нам всё и припомнят. От лехов до свеев с османами, австрияками да персами!

– То есть ты знаешь, что делать, готов кровь лить, гвардию отцову на картечь брать? – На лице Севастиана Кронидовича проступило нечто вроде дурного облегчения. – Что ж, изволь, брат мой и наследник! Давай, командуй, рази! Я отрекусь от престола в твою пользу, и ты…

– Брат! – Арсений Кронидович побелел. – Ты старший брат, тебя Господь назначил нами править, в тебе родитель наш великий видел следующего василевса – а ты всё бросить хочешь?! Да ведь скажут-то, что я, я это всё затеял, дабы престол узурпировать!

– А ты, значит, не хочешь? – Взгляд Севастиана прожигал. – Бежишь, значит? Мол, я тут ни при чём, я простой пехотный полковник, егерского полка командир?! С солдатами своими хожу, а более мне ни до чего дела нет?!

– Государь, – великий князь говорил теперь очень тихо, глядя прямо в глаза старшему брату, – я ничего не боюсь. Прикажи – пойду с егерями на штыки, на бунтовщиков, как на Капказе ходил да за Дунаем. Не искал я никогда короны за твоею спиной, ты наследник, а коль начнём сейчас власть туда-сюда пихать, словно картофелину горячую, так и не удержим! Рухнет престол, Держава рухнет! Это ведь тоже слабость, брат, слабость наихудчайшая! Полки только-только тебе присягнули, ты помазанник Божий – и тут я заместо тебя? Да тут и верные все заколеблются, скажут – чего ж за них стоять-то, коль они промеж себя разобраться не могут? Нет, брат, нельзя мятежникам уступать, ни в чём нельзя! Даже в таком. Мол, восстали вы против государя Севастиана Первого, ну так вот вам взамен его Арсений Второй! Этот день ты обязан прожить василевсом. Ты, и только ты! И потом тоже… святость законов престолонаследия…

– Довольно! – Лицо Севастиана перекосилось. – Довольно, Арсений. Тебя я слушал, не перебивал. Вижу, все только и горазды за спиной моей прятаться, а что там дальше, и знать не желаете! Не хочешь, значит, брату плечо подставить, рядом встать… что ж. Воля твоя. Где там Шаховской со своим конвоем? Зовите сюда.

– Государь и брат мой, – молчавший доселе молодой человек в сюртуке подался вперёд, – я младший средь вас и потому внимаю почтительно, как великий отец наш учил. Но тоже скажу – не стоит, государь Севастиан Кронидович, никуда уезжать. Гораздо лучше договориться с мятежниками. Признаюсь честно, мне непонятны гнев и упорство брата Арсения, его поистине слепая ненависть к реформам. В конституции как таковой нет ничего зазорного. Её имеют многие просвещённые державы. Принятие её будет благосклонно воспринято союзниками нашими по Брюссельскому концерту. Не само имя конституции важно, а в ней написанное. Мы можем обещать…

– Егорий! – рыкнул Арсений, но младший из братьев Кронидовичей смотрел лишь на василевса:

– Брат мой, ежели бремя власти для тебя столь ненавистно и ежели брат мой Арсений не желает освободить тебя, как по закону положено, я, пусть и млад летами, мог бы…

Кто знает, чем кончился бы тот разговор, однако князь Пётр, не дослушав, сбежал с крыльца и взлетел в седло. Привычный ко всему дончак, повинуясь знакомой руке, прянул с места выпущенным из пращи камнем и понёс всадника к мятежным полкам. Арцаков знал, когда – и какого – государя надлежит выслушивать до конца, а когда и нет.

Арсений Кронидович молча сжал кулаки.

* * *

Граф Тауберт, Николай Леопольдович, былой кавалергард, прошедший всю Третью Буонапартову войну от звонка до звонка, достигший к двадцати семи годам производства в подполковничий чин и должности заместителя командира полка Китежградских конно-егерей, ничего не понимал. Нет, конечно, «что-то витало» в анассеопольском горьком от осени воздухе, но когда за присягой новому василевсу последовал приказ немедля выступить на Дворцовую, подполковник растерянно потёр переносицу. Чего ради?

Заместитель командира, он же начальник штаба, он же тот, кто «всегда при делах и в ответе за всё», особенно если командует китежградцами достославный князь Шигорин, обязан пребывать в казармах ежечасно, нимало не препятствуя его сиятельству вести достойную его происхождения жизнь, то есть посещать все без исключения балы и слыть завсегдатаем модных салонов.

Уже вчера в два часа пополудни князь Медар Гекторович Шигорин, вид имея крайне бледный и утомлённый, покидал казармы конно-егерей даже не верхами, как положено любому кавалеристу, а в коляске, специально им вызванной.

– Неможется мне, Тауберт, – томно-слабым голосом поведал командир полка своему начальнику штаба. – В груди ломит, в висках давит, жар… Домой поеду, отлёживаться. Тебе доверяю всецело. Однако же, – князь понизил голос, склонился к уху подполковника, – однако же, коли чего этакое случится, ты того, не усердствуй до непомерности. Помни, самое главное – чтобы солдатики наши в порядке пребывали, лошадки тож… А ещё лучше, ехал бы ты, Тауберт, тоже домой. Отпускаю тебя своей командирской властью. Ничего с полком не случится, эскадронные справятся, если что.

Николай Леопольдович кивнул, однако про себя лишь пожал плечами. Бросить полк и отправиться домой к молодой жене он, при всей соблазнительности сей перспективы, не мог никак. Вот просто не мог, и всё. Не потому, что «немец» – самого себя Тауберт совершенно искренне считал русским, просто «остзейских кровей», – а потому, что полк бросать нельзя. Этому он научился в Буонапартовой кампании, Зульбургская бойня то подтвердила. Будь всегда с полком, и твои солдаты сотворят чудеса. Брось его «на эскадронных» – и в решительный момент твой клич «За мной!» услышит лишь пустота, а ещё скорее – утонет он в топоте копыт тех, кто решит, что на этой войне или в этой битве ему делать больше нечего.

…Сегодня пришёл приказ. Странный и необычный – на главную анассеопольскую площадь конно-егеря вызывались лишь при парадах. Сегодня же, после присяги новому государю, солдатам полагалась увольнительная, лишняя чарка, а вечером – праздничный обед.

Офицеров тоже почти не осталось. Друзья и приятели князя Медара Гекторовича все как-то тихой сапой куда-то подевались, так что на иных эскадронах остались безусые прапорщики или, напротив, усатые унтера, ветераны двух последних Буонапартовых войн.

Сердце тревожно сжалось, но совсем не по-зульбургски. Нечто страшнее кровавой битвы вызревало в самом сердце Анассеополя, нечто настолько скверное и жуткое, что Тауберту удавалось отгонять мысли об этом до самого последнего момента, и лишь при виде застывшей стрелковой цепи, окружившей неподвижные каре, словно кнутом хлестнуло: мятеж!

Анассеополь не ведал настоящих смут, Буонапартовы «прелестные письма» никого не подвигли, а уж сейчас-то?! И вдруг в строю стоит гвардия, лучшие из лучших, что не повернутся и не побегут.

Никола Тауберт был ещё молод. Хотя и не без орденов, и в сражениях побывать довелось. И, наверное, именно последнее заставило острым, почти звериным чутьём бывалого солдата почуять – стержня нет. Никто не знает, что делать там, где толпятся и суетятся сюртуки с мундирами, где застыл собственный его василеосского величества конвой.

Да и «верных войск» как-то мало! Только лейб-гвардии фузилёров с егерями и видать, да ещё конную батарею в четыре орудия, успевшую развернуться прямо перед смутьянами.

Тауберт отдавал приказы, его полк выстраивался – егеря старались не глядеть в сторону мятежных каре. Слишком много знакомцев, с кем делил походную кашу, – всего три года, как Третья Буонапартова отгремела. Рядом стояли под Зульбургом, где вышло самое горячее дело за всю кампанию, земля горела и редуты рушились. А теперь что же, в своих стрелять?!

Одинокий всадник на сером коне отделился от суетливого безмолвного месива и, сменив возле Кронидова столпа широкий галоп на безупречный парадный аллюр, нарочито неторопливо направился дальше, прямо на лес гвардейских штыков.

Генерал-фельдмаршал Арцаков. Князь Пётр Иванович! Der lieblingsvater… Тогда, под Зульбургом, молодой Никола Тауберт, сжав саблю, шёл рядом с фельдмаршалом в ту последнюю атаку, когда – любой ценой! – надо было сломать натиск буонапартовой Старой Гвардии. Поле тонуло в дыму, артиллерия била почти наугад, а поневоле смешавшиеся русские батальоны шли за князем Петром, как привыкли, и сам князь, прихрамывая – память ещё Второй войны, с Калужинской битвы, – шагал впереди, обнажив дарёную самим Александром Васильевичем шпагу.

Гвардию они тогда остановили. Не опрокинули, не погнали назад – Гвардия умирает, но не бежит! – однако остановили. И это означало поворот в сражении.

Яростное осеннее солнце заливало ладожские граниты безжалостным светом. Ослеплённый Анассеополь замер в томительном ожидании; так с ужасом и нетерпением ждут грозы, а ведь думалось, грозы этого года уже отгремели.

За спинами таубертовых егерей густо чернела растущая толпа, и вечные мальчишки карабкались и карабкались по фасадам, карнизам и водосточным трубам, не говоря уж о фонарных столбах.

Если дойдёт дело до картечи, посечёт же их всех, невольно поёжился Тауберт. Он взглянул на артиллеристов – зарядные ящики открыты, однако офицеров почему-то не видно, один молодой поручик. Фейерверкеры смотрят угрюмо и явно не горят рвением. Плохо, очень плохо, потому что развернуть лёгкие пушки дулами в противоположную сторону отнюдь не займёт много времени.

Дончак князя Арцакова тем временем достиг охранной цепи мятежников, и та… расступилась! Полководец выхватил и вскинул шпагу. Он ещё никогда не бросал своих солдат, он не мог оставить их и сейчас, пусть и увлечённых смутьянами.

Холодный ветер, пролетевший над площадью, донёс до Николы Тауберта слова, заставившие горло болезненно сжаться:

– Гвардейцы! Солдаты русские!.. Братцы мои, что же это вы творите?!

Каре что-то ответило, нестройно и недружно. Тауберт видел, как словно бы из ниоткуда возникли и замельтешили какие-то фигуры, и в армейских шинелях, и в партикулярном платье, побежали к генерал-фельдмаршалу, размахивая руками.

Ох, что же онтворит, князь Пётр Иванович?!

* * *

Всё, всё пошло из рук вон плохо, едва василевс – тот, настоящий, – не вышел к утреннему разводу и сперва по дворцу, а потом по столице поползли слухи: железный Кронид при смерти. Нужно было решаться, а решившись – действовать. И не когда-нибудь, не будущим летом, а сейчас и самим. Определённый в диктаторы усмиритель Капказа на Капказе и пребывал, князь Орлов – в лешском Червенце, а полковник Торнов – на юге; Лабе и тот отъехал в дальнее имение. В Анассеополе словно нарочно не оказалось никого, кто командовал хотя бы бригадой. Избранный за неимением других диктатором Древецкой сперва согласился, а через два часа прислал письмо, в котором снимал с себя полномочия и советовал – советовал! – отказаться от восстания. Сейчас князь с княгиней, надо думать, подъезжают к Млавенбургу, и чёрт с ними! Хуже другое: оставшиеся, хоть и не забыли долг свой перед Отечеством, хоть и явились в урочный час на площадь, до сих пор не решились сделать второй шаг, а драгоценное время безвозвратно уходило.

Нужно было незамедлительно что-то предпринимать: атаковать, как требовали одни, настаивать на переговорах, как предлагали другие, благо сыновья Кронида тоже были растеряны, а великий князь Георгий к тому же не чурался вольнодумства, но восставшие стояли столбом, с каждой минутой теряя надежды на успех.

Ненависть к деспотам обернулась иной стороной. Никого, облечённого властью приказывать, никого, говорящего от имени всех. «Смерть тирании», – писали они в тайных прожектах, наихудшим тираном представал Буонапарте, присвоивший себе право говорить от имени восставшей свободной Франции, – и потому здесь, среди равных, не находилось никого, кто зычно рявкнул бы сейчас: «Слушайте все!..»

Солдаты пока выполняли команды. Кто-то – потому, что не мыслил неповиновения офицерам, кто-то верил, что покойный государь оставил завещание, где обещал народу вольность с леготой, но дети сию драгоценную бумагу спрятали. Штабс-капитан Аничков лжи не одобрял. То, что все они сейчас делали, было ихвыбором и ихдолгом. Жить в стране, где ветерана, героя, дважды заслонявшего Отечество от Буонапарте, хлещут по рылу? Танцевать на балах, проигрывать в карты за вечер столько, сколько рота нижних чинов не получает за двадцать пять лет верной службы? Даже с пятью рублями наградных за Калужинское сражение… Да кем надо быть, чтоб мириться с этим?!

Штабс-капитан глубоко вздохнул и задержал дыхание, заставляя себя отринуть все мысли, кроме одной. Сегодня нужно победить, иначе те, кого они привели к Бережному дворцу, вместо свободы получат шпицрутены, а то и Сибирь.

– Аничков!

Штабс-капитан обернулся. К нему спешил майор Мандерштерн, увлёкший за собой полк лейб-гвардии гренадер.

– Никита Петрович! Подошли конные егеря. Гарнизон присягает… Нужно на что-то решаться, и прямо сейчас, пока тиран ещё нас страшится.

– Согласен, – с облегчением выдохнул Аничков. – Предлагаю…

Раздался резкий перестук копыт по гладким гранитным плитам.

– Опоздали мы предлагать, – с горечью бросил Мандерштерн. – Видите? Это вам не Севастиан!

Стрелки охранной цепи неуверенно расступились перед сверкающим орденами всадником. Тот, не поведя и бровью, пустил коня дальше, прямо на штыки ближайшего каре; рука со шпагой взмыла, словно призывая к атаке:

– Гвардейцы! Солдаты русские!.. Братцы мои, что же это вы творите?!

У Аничкова потемнело в глазах. Князь Арцаков! Пётр Иванович. Больше, чем просто правая рука князя Александра свет-Васильевича, отца всех наших побед; его, князя Петра Ивановича, стойкостью да верным расчётом решилась Калужинская битва. Тот, кто довёл русскую армию до Парижа, кто переломил Зульбургское дело, где Никита Аничков заработал рану в грудь и Ростислава с мечами, но разве это было главным?

– Молчите, князь! – выкрикнул литератор Платон Кнуров, кинувшись к полководцу. – Молчите и уезжайте! Уважая седины ваши…

– Я в пятидесяти сражениях побывал, сынок, – усмехнулся генерал-фельдмаршал, опуская шпагу. – И ни в одном от неприятеля не бегал, хотя позначительнее тебя вороги попадались. Буонапарте тот же… – Пётр Иванович вновь возвысил голос, окидывая взглядом ряды серых шинелей и не удостаивая поэта вниманием: – Братцы! Не слушайте вы смутьянов. Зачем против государя штыки поворачиваете?! Не вы ли Россию и Кронида Антоновича покойного оборонили?! Не вы ли Двунадесять языков под Калужином били? Не вы ли им спину на Берёзовой доламывали? Не с вами ль я, славные мои лейб-гвардейцы, в Париж входил?!

Солдаты завздыхали, отворачиваясь и не глядя друг на друга. Аничков едва не принялся вслед за нижними чинами разглядывать собственные сапоги, но всё ж удержался. Ну почему, почему именно Арцаков?! Неужто в отъезде князь не мог оказаться, как оказались военный министр или Лабе? Уговорит ведь солдат, не кривя душой, уговорит, а после василевс опомнится и начнёт мстить. За пережитый страх всегда мстят, и никакой Арцаков не защитит, как не защитил взбунтовавшихся однажды ладожан, хоть и пытался. Аничков знал про то от князя Орлова, примкнувшего к Обществу именно после расправы. Штабс-капитан украдкой огляделся, поймав отчаянный взгляд Мандерштерна и полный бессильной ненависти – Кнурова, а Пётр Иванович продолжал говорить:

– Коль жалобы есть, коль командиры дурные, приварок воруют, муштрой изводят, работами непосильными не для блага общего, а лишь для своего – скажите мне вот прямо сейчас…

– Уезжайте, князь! – сорвался на визг Кнуров, размахивая дуэльным пистолетом. – Немедля! Или…

– Или что? Убьёшь? Слышите, братцы? Эх, молода, во Саксони не была… Что ж, давай. Пули османские да французские, персиянские и лешские меня не добили, мне ли русских бояться?

– Прочь!

Подскочивший поручик выхватил ружьё у растерявшегося рядового, замахнулся штыком. Арцаков даже не повернул головы. Серый дончак сам принял вправо, вынося всадника из-под удара, но такового не последовало. Не нюхавший пороху мальчишка отбросил ружьё и закрыл лицо руками. Медлить было нельзя, тем более нельзя, что самому Аничкову все сильней хотелось, чтоб ничего этого не случилось. Князь Пётр внезапно обернулся.

– Иди домой, – тихо и устало велел он поручику, – ты в отпуску. Понял? Глупость свою в бою искупишь. Аничков? Ты?! Помню тебя по Зульбургу… Про рекрутчину и двадцать пять лет вы верно пишете. Сам с этим к государю пойду, а теперь расходитесь. О солдатах подумайте, господа офицеры!

«Я смогу, – обречённо подумал Аничков. – Кроме меня, некому, значит, я смогу!»

Пистолет взлетел, указательный палец нажал на спуск.

Вроде б негромкий выстрел раздался над огромной площадью, а вздрогнули все без исключения: свои и чужие, восставшие и вышедшие против них, солдаты и офицеры, свита василевса и простой люд.

Шпага выскользнула из раскрывшейся ладони князя Петра, остриё клинка клюнуло ладожский гранит, высекло одинокую, тут же погасшую искру. Серый конь сам рванулся назад, пока всадник заваливался ему на шею.

– Никита Петрович?! – Мандерштерн словно не верил глазам, сам Аничков своим тоже не верил.

– Браво! – с горячечным восторгом воскликнул Кнуров. – Браво тебе, Брут российский! Нет больше сатрапа! Нет…

– Замолчите! – прикрикнул, не узнавая собственного голоса, Аничков, а поручик внезапно громко всхлипнул. – Мандерштерн, вы свидетель. Общество Благоденствия приговорило бросить жребий, кому стрелять в тирана, и полагать сие дуэлью. Это тоже дуэль… И у неё может быть лишь один исход. Да здравствует вольное Отечество!

Они не успели ничего понять, а если успели, то ничего не предприняли. Конь с неподвижным всадником на шее ещё скакал, когда раздался новый выстрел. Последнее, что увидел на внезапно оглохшей площади Никита Аничков, – это серого дончака, что, невозможно плавно и медленно взмахивая гривой, уходил сперва по красноватым гранитным плитам, потом по лёгким сверкающим облакам.

– Зря. – Мандерштерн наклонился и закрыл штабс-капитану глаза. – Всё, господа, назад нам теперь дороги нет… Первый батальон! Готовьсь! Второй батальон! Левое плечо вперёд!..

Привычка повиноваться офицеру своё дело делала, гвардейцы чётко исполняли привычные команды. Щетина штыков поднялась: шеренги изготавливались к огневому бою.

* * *

Этого не могло быть.

Выстрелили. Они выстрелили. В князя Петра Ивановича. В князя Петра, рядом с кем Никола Тауберт, печатая шаг, шёл в безумную атаку под Зульбургом и за кого десять раз умер бы любой русский солдат, – онивыстрелили!

Нелюди.

Холодная ярость разливалась по жилам, хвалёная тевтонская выдержка и дисциплина таяли, словно лёд в походном солдатском котле. Прямо перед китежградскими егерями маялась конная батарея, жерла четырёх пушек смотрели вроде как на мятежные каре, но ни офицеры, ни тем более солдаты не пребывали в готовности. Иные и вовсе выразительно косились на чернеющую толпу – хорошо ещё градоначальнику хватило ума вызвать казаков, сдерживать люд.

Шпоры вре́зались в бока коня, Николай Тауберт погнал жеребца прямо на растерянную батарею. У смутьянов с выстрелом в князя Петра, похоже, сомнения тоже кончились, их шеренги зашевелились, разворачиваясь. Ружья поднимались, и это значило одно – вожаки, кто бы они ни были, решились.

– Командир?! Где командир?! – Подполковник осадил коня прямо возле орудий.

– Нет его… Болен, – промямлил одинокий поручик.

– Как отвечаете старшему по званию?! Открыть огонь! Немедля! – Тауберт, выходя из себя, кричать всё равно не умел. Ледяная, поистине тевтонская холодность. Однако офицерик, ошарашенный всем происходящим и внезапно настигшей командира «болестью», не пошевелился.

– К орудиям!

Поручик раскачивался на каблуках, словно в трансе.

– Э-эх!

Обученный гнедой повернулся, будто на шарнирах, поручика сбило конской грудью, отбросив на зарядные ящики. Тауберт оказался среди артиллеристов, поднял руку и теперь уже гаркнул как следует:

– Огонь!

Солдаты растерянно смотрели на мятежные шеренги; гвардия двинулась, вскинув ружья. Как же тут стрелять? Свои ж ведь!

Но прапорщиков и пару фейерверкеров холодная ярость Тауберта всё же привела в чувство. Наверное, поняли, что подполковник в мундире конных егерей сейчас сам бросится к пушкам, и тогда хоть руби его саблями, хоть коли штыками. А может, и не поняли, может, тоже видели, как выронил шпагу седой человек в орденах – ихкнязь Пётр.

Заряженные картечью пушки выстрелили. Недружно и вразнобой, но промазать по плотному каре с такого расстояния было невозможно.

Тауберт не закрывал глаз. Грохот и пороховой дым, а прямо перед подполковником – кровавое месиво, изрубленные картечными пулями тела в русских шинелях, под русскими знамёнами, и он сам – бьющий по ним почти в упор.

– Заряжай!

Гвардия, даже впавшая в смуту, остаётся гвардией. Грянул ответный залп, поневоле куда слабее, чем мог быть, упал кто-то из артиллеристов, но тут ударили две другие пушки, и строй мятежников сломался. Кто-то из них ринулся прямо на батарею, держа штыки наперевес; кто-то, напротив, устремился к Бережному дворцу. Тауберт, понимая, что всё погибло, что погиб он сам, Никола Тауберт, махнул своим конно-егерям.

Лейб-гвардия всё же дала ещё один залп, ему ответили китежградцы, нарастало «ура!» фузилёров, а сам Никола смотрел, как падают, немного не добежав до его орудий, гвардейцы-гренадёры. Смотрел, заледенев и онемев; не он, кто-то в его теле холодным и злым голосом скомандовал полку общую атаку; волна конно-егерей подхватила Тауберта, увлекая за собой.

* * *

И снова сентябрь. Но уже совсем иной, южный, знойный, полный ароматов. Полгоризонта закрыли Капказские горы, и кажется – нет никакого Анассеополя, его гранитов и бескрайней Ладоги, а есть только эти горы да узкие тропы в них, коими пробираются воины «святого имама Газия».

Много месяцев пробираются теми же дорогами и китежградские конно-егеря. Князь Шигорин от греха подальше предпочёл после мятежа срочно подать в отставку и отбыл в дальнее володимерское имение. Самого Тауберта в звании повысили, удовлетворив его же просьбу отправить на Капказ. Здесь, в знаменитом Капказском Отдельном корпусе, дышалось куда легче, чем на анассеопольских першпективах, где выкорчёвывали сейчас приснопамятную крамолу.

Нет, уж лучше здесь. Со своим – теперь уже целиком и полностью! – Китежградским конно-егерским полком.

…Приближался вечер, а впереди уже горели огни бивуака. Володимерский полк.

– Здорово, братцы!

– Здравия желаем, ваше высокоблагородие!..

Знакомо, привычно, и у походного костра среди серых шинелей чувствуешь себя как дома, даже лучше, чем дома. Потому что тут всё ясно и просто, есть враг и есть друг.

И можно хоть на время забыть жуткий залп картечью в упор по гвардейскому каре…

Среди володимерцев нашлись знакомцы, Тауберта позвали к огню.

Здесь говорили о вещах важных и привычных. Об очередном набеге «непримиримых», отражённом казачьей стражей, однако с потерями; о провиантских обозах, непонятным образом оказавшихся в руках сторонников Газия; о поисковых партиях в горах; о «договорных» аулах, сплошь и рядом изменяющих слову; об английских эмиссарах и злокозненном ауле Даргэ, который никак не удавалось взять.

– Полковник Тауберт! Какая встреча!

Командир китежградцев обернулся. Его окликнули голосом ясным, чётким, с неповторимым столичным выговором, обнаруживающим потомственного анассеопольца.

Высокий жилистый солдат-володимерец, нет, унтер. Смотрит дерзко, в упор, даже и не думая становиться во фрунт. Пляшущее пламя оставляет глубокие тени в резких чертах лица, в глубоких морщинах, и Тауберт узнаёт не сразу.

– Мандерштерн! – вырвалось у Николая Леопольдовича.

Майор Мандерштерн. Бывший майор, разжалованный и сосланный на Капказ. Отделавшийся удивительно легко – злые языки утверждали, что по заступничеству старого фон Натшкопфа.

– Мечтал спросить у тебя, Тауберт. – Мандерштерну, похоже, было совершенно наплевать на все и всяческие последствия. Только теперь Тауберт понял, что его собеседник – в последнем градусе бешенства. Холодного, лютого, истинно немецкого. – Давно хотел спросить. Как тебе, понравилось по своим картечью бить? По своим, по русским?

…Да, он давно ждал этой встречи. Прожил её в собственном воображении десятки, может, даже сотни раз. Что он, помилованный мятежник, скажет тому, кто – по общему мнению всего Анассеополя – стал главной причиной поражения смутьянов?

Вокруг Тауберта и Мандерштерна словно пала ледяная завеса. Замерли рядовые-володимерцы, замерли офицеры-китежградцы. Все видели – разжалованного майора уже не остановить. Его можно пристрелить, можно оглушить, но заставить замолчать по доброй воле уже не получится.

– Так что же, Тауберт? Ответишь? Или за чины спрячешься, за эполеты? Может, жандармов кликнешь? Болталась тут где-то их команда. А, Тауберт? Или за пистолет схватишься? Дуэлировать станешь? Так я ныне не противник. Лишён чинов, звания и состояния, разжалован в рядовые. Благородному победителю – или палачу? – с таким, как я, дуэлировать несподручно.

Тауберт слушал Мандерштерна молча, не шевелясь и не отводя холодного взгляда. С ним нельзя спорить, нельзя возражать – только этого тот и ждёт, отчаявшийся и уже на всё готовый.

– Ма-а-алчать! – опомнился наконец кто-то из володимерских офицеров. – Шпицрутенов захотел?!

Мандерштерн метнул на вскинувшегося поручика короткий взгляд – и тот немедля осёкся.

– Мне с рядовым, у кого рассудок помутился, говорить не о чем. – Тауберт отвернулся, поднося к губам кружку с чаем.

У Мандерштерна дёрнулся сжатый кулак, однако на нём тотчас повисли трое товарищей-володимерцев, таких же рядовых. И Тауберт краем уха услыхал, как кто-то из них, уводя разжалованного майора, шёпотом выговаривал ему:

– Ты, ваше благородие, норов-то укороти. Батальону ты, ваше благородие, здеся нужон, а не в каторжных работах…

Примчался запыхавшийся командир володимерцев, начал было извиняться, грозя «сгноить мерзавца в арестантской роте», однако Тауберт лишь махнул рукой:

– Не стоит, полковник. Пусть говорит. Как я долг свой перед Отечеством исполняю – я отчёт лишь Господу да государю давать стану. А Мандерштерн… Солдат он исправный?

– Мало что не лучший. – Командир володимерцев казался донельзя раздосадованным. – Уже унтера получил. Храбр, расчётлив, больше, считай, почти всех офицеров понимает. Я уж молчу, Николай Леопольдович, но его смелостью да разумением не одна жизнь сохранена…

– Ну так пусть и дальше сохраняет. – Тауберт поднялся. – Спасибо за чай, володимерцы. Рапорта я писать не стану, полковник.

…Хватит с меня русской крови, думал Николай Леопольдович, возвращаясь к своим. И без того вовек не отмыться.

Может, тогда это и родилось – что нет хуже свары, чем между своими? Нет войны кошмарнее и ужаснее, чем война гражданская?

* * *

…Сентябрь в Анассеополе мягок и тих. Полковник Тауберт, Николай Леопольдович, загорелый под капказским солнцем, навытяжку стоял перед василевсом. Новым василевсом, Арсением Кронидовичем. Старший брат его, Севастиан, три года отмаявшись на престоле, сломил наконец волю среднего брата и отрёкся в его пользу.

– …Его Василеосского Величества Собственную Канцелярию, вкупе с корпусом Жандармской стражи, – дочитал василевс уже знакомый Тауберту указ. – Знаю, Николай Леопольдович, что возражать станешь. Понимаю, кому ж охота с конногвардейцами прощаться, да только…

Николай Леопольдович не знал, почему выбор пал именно на него.

– Дело это такое, что человека из-под палки не заставишь волю василевса исполнять, – с заминкой произнёс Арсений Кронидович. – А потому…

«Как тебе, Тауберт, понравилось по своим картечью бить?» – неслышимо для василевса спросил вдруг появившийся за его плечом Мандерштерн.

Тауберт не отвернулся.

– Не пощажу живота своего, – вслух сказал полковник, и Арсений Кронидович резко, отрывисто кивнул, как показалось полковнику – с явным облегчением.

«Не пощажу живота своего и чести не пощажу тоже – чтобы никогда более русские по русским картечью не стреляли».

Но, разумеется, вслух он этого не сказал.

 

Владимир Коваленко

Возвращение Евдокии Горбуновой

Грибовка – не город, городок, а верней – станция. Вся жизнь – вокруг железной дороги. Скорый на Москву – главное событие. Загрузка леса на платформы или хлеба в вагоны – главное дело. Пассажирская платформа – променад, станционный трактир – ресторан. Здесь вывешивают под стекло газеты, столичные и губернские. Манящим огоньком горит по ночам семафор, по торжественным дням хлопает по ветру бело-желто-черный национальный флаг.

Грибовка – станция не худшая, повезло ей, выросла на пересечении старинного тракта, по которому некогда войска пехом хаживали – колоннами по четыре десятка солдат шириной, при артиллерии и обозах… По сравнению с былыми временами тракт захирел, но регулярно подбрасывает к «чугунке» зерно, дубовый да сосновый кругляк, пассажиров – кого до уездного городка, кого до центра губернии, а кого аж до самой Москвы… Далее – везде, да кто в этих местах про такое «везде» слыхивал? Телеграфист, почтальон да жандарм.

Вот о жандарме, Николае Лукиче Крысове, и речь. Человек он, невзирая на фамилию, невредный. Народ его не то что терпит – уважает. Царский слуга, не хуже прочих, поставлен смотреть за порядком возле дороги и около. Покуда все тихо, так не оттого ли, что страж бдит, как должно? Дорога на Вену стратегическая, по ней на больших сборах не один десяток дивизий на фронт поедет. Враг это знает, и если гадость не сделал – значит, не сумел.

Сейчас Николай Лукич сидит в станционном трактире, который – законная гордость Грибовки. Правда, неплохой, почти ресторан – с горячими блюдами, с отдельным залом для чистой публики, в котором налегает на не видавшую теплых морей мадеру возвращающийся к поместью мировой судья, пьет чай вприкуску отправляющаяся в город за новыми программами сельская учительница – усталая барышня на четвертом десятке. Жандарм тоже тут – обедает, а заодно отдыхает от миазмов языка извозчиков-ломовиков, что густо уснащают «черную» половину заведения. Сам он может загнуть куда покрепче, но делает сие исключительно по должности. Он молод, тридцати не стукнуло, но успел от рядовых подняться до вахмистра и не теряет надежды сдать экзамен на офицерский чин. Гимназический курс Крысов осилил, теперь овладевает специальными предметами. Такая карьера в низах Корпуса ныне ценится. Исполнительные да верные всегда нужны!

Верным отдых тоже нужен. Вот Николай Лукич пропустил уставную чарку да принялся пилить ножом шкворчащую, истекающую чесночным ароматом домашнюю колбаску. А рядышком греча с грибочками парит, огурчики малосольные красуются…

Как мы уже говорили, трактир хороший, да и трактирщик – славный малый. Кухня у него простецкая, но добротная, потому с годик тому и довелось ему перебраться из какой-то вовсе несусветной дыры в Грибовку. Обжился на диво быстро, успел подхватить за себя местную – да не абы какую девку, а дочь хозяина лесного склада. Прямо после комиссии свадьбу сыграли, теперь ждут прибавления в семействе да строят планы. Широкие. Вот и сам владелец заведения, принес жандарму самовар. Лично.

– Надо мне, – говорит, – поднять сервировку. Со своим серебром я уж и для уездного города сгожусь…

Николай Лукич добро щурится, промакивает салфеткой сытый пот.

– А на губернский?

– На губернский не потяну, что вы. Там нужен совсем другой капитал, одним серебром не отделаешься. Хрустали-с потребны, да и прибор придется расширить. Большим господам сервировать – разных ножей и вилок нужно до полусотни. Я и сам их применение знаю исключительно книжно – читывал, из любознательности. Нет-с, пока не потяну… Чу! Вот и венская «Стрела». Простите покорнейше – вас покину. Вдруг едок случится?

Жандарм кивнул. Деньги трактирщик, понятно, не на его обедах наживает. И все же трапеза многое теряет без толкового собеседника, а с венского экспресса, что у Грибовки лишь притормаживает, пассажиров ждать не приходится.

За окнами – тени реденького «общества», встречающего-провожающего поезд от Первопрестольной. Вот ложечка звякнула – учительница отставила стакан. Тоже на платформу торопится, хотя до собственного поезда могла бы еще один «эгоист» выкушать. Ну что такое, по грибовским-то меркам, четыре стакана, которые входят в нутро самовара на одну персону? Разминка перед настоящим чаепитием, никак не более. Но Вера Степановна – часть станционного общества. А вот жандарм – не совсем.

Николай Лукич улыбается. Читывал старые отчеты. Ох и подозрительной по молодости учительница была! Сочувствие подрывному элементу, контрабандная литературка. Затем и приехала – это у них тогда называлось: «хождение в народ»… Сходила вот, присмотрелась к народу. Странно, что осталась да прижилась. Учит. Не крамоле, а письму да счету. Известно: комиссия за грамотных подати сбавляет. Не недоимки, тут мужику все равно: кто может, платит, кто не может – прощай, не прощай, ничего не внесет. Именно подать на три будущих года – столько, сколько малец в школу отбегает. А уж если у грамотного откроется дар…

За всю здешнюю службу жандарм не видал, чтобы на станции останавливался гладкий, зализанный, как днище лодки, состав. Скорость сбрасывает всегда, следуя мертвой путейской инструкции: господа из синих и желтых вагонов спрыгиванием на ходу не балуются, а зеленых, третьего класса, в этом поезде нет. Так что зря венская «Стрела» шипит тормозами и сбрасывает ход, теряет минуты… Мелькала бы себе мимо окон на полной скорости!

Может, к проходу экспресса не собиралось бы на перроне станционное общество. Вот глупая традиция! Начальник станции – это понятно, он отвечает за порядок на перегоне. Стоит на месте – значит, все хорошо, бомб под полотном нет… В семьдесят втором году, помнится, подрывной элемент – не с того ли и прозвание? – вместо царского поезда как раз венскую «Стрелу» на воздух и поднял. Ну и сотню душ невинных на небо – вместе с серебристыми паровозами и синими вагонами. Они у царского поезда окрашены точно как в обычном первом классе, не отличить.

Расписание есть расписание – «Стрела» стучит мимо Грибовки медленно и размеренно, позволяя рассмотреть редкие скучающие лица за окнами мягких вагонов. Что им, проезжим, с того, что дочери начальника станции ради этой минуты полдня наряжались, а доктор распахнул пиджак, чтобы видно было золотую цепочку при часах, да тросточку прихватил, по-английски. Мазнут взглядом… И какой-нибудь третий секретарь австрийского посольства презрительно скажет:

– Потемкинские деревни… В этой области в прошлом году был недород. Неужели русские думают, что кто-то поверит в такую декорацию?

Европа до сих пор судит о России по временам Севастополя, словно у них часы отстают лет на полста! А что недород уезду, в котором, слава богу, нет малоземелья? Меньше хлеба на продажу, только всего. Декораций тоже никаких нет. Есть тягучая тоска маленькой станции, которая не желает превращаться в село, вот и цепляется за пролетающие мимо серебряные стрелы. Да вахмистр и сам бы вышел к поезду, в надежде поймать взгляд настоящего, не воображаемого соперника по большой игре на царства и престолы… Но судьба жандарма быть малость в стороне от общества. Всегда рядом и никогда вместе!

Длинные вечерние тени вагонов за окном проходят особенно медленно и вальяжно. Скрип тормозов, шипение пара – и тяжелый откат остановившейся махины слился с дребезгом меленько зарешеченных окон. Явление! Персона. По меркам Грибовки, даже армейский поручик при украшенном желтой полосой литере – бесплатный проезд не выше второго класса – значительная личность. Но глаза станционного общества уставлены вперед, за водораздел между желтым и синим, на головные вагоны. Значит, проводник распахнул широкую дверь первого класса, выставил лесенку… Тишина. Стукнула в окно чья-то трость, свалилась с одной из теней шляпа, весело катится по перрону… Супруга и дочери начальника станции разочарованно выдыхают. Значит, на жениха не похоже. Неужели инспекция по грибовские железнодорожные души?

Крысов не спеша встал из-за стола, одернул мундир, нахлобучил фуражку. Зыркнул в зеркало – прямо ли сидит. На сей раз явно произошло нечто, настоятельно требующее присутствия жандарма, если не из соображений службы, то из обычного любопытства. Пока дошел до дверей – поезд тронулся, синие вагоны стучат мимо, все быстрей и быстрей. Вот и желтые пошли… Над платформой ярится скороговоркой начальник станции:

– Тащите чемоданы, ироды! Совсем отвыкли от приличной публики! – и тут же вовсе иным тоном: – Пожалуйте к нам на вокзал, ваше благородие! Отсюда и экипаж вам сыщем.

Служащие, вне зависимости от числа лычек на контрпогончиках, суетятся и мешают друг другу. Зрители изображают немую сцену – не из «Ревизора», оптимистичней. Доктор застыл столбом, летний вечерний ветерок ворошит коротко и неровно стриженную голову. Удравшая шляпа была его. Телеграфист вынул из карманов, казалось, навеки прописанные там руки и, не зная куда девать, развел в стороны. А среди зеленых с серебром железнодорожных мундиров мелькает длиннополый, военного кроя, сюртук, и звенит бойкий, мальчишеский голосок:

– Спасибо. Вы правы, на телеге мне ездить непозволительно. Но если с хорошими повозками трудно, можно просто пару лошадей: одну под седло, другую под вьюк.

– Зачем трудно, ваше благородие? У доктора прямо теперь разодолжимся. Славная у Карла Иваныча коляска, мягкие рессоры – наш эскулап прямо с колес вальдшнепа бьет, так хоть бы шелохнулась!

Про вальдшнепа начальник станции может говорить вечно. Ну так неужели счастье в том, чтобы подвесить к поясу окровавленную птичью тушку? То ли дело добрая байка под добрый коньячок или разведенный в менделеевской пропорции spiritus vini.

– Это как? Говорят, что стабилизация пока не решена технически…

– Ну, англичанами, может, и не решена, – разливается хозяин станции, – тут я вам верю безусловно – вон как чемоданы вашего благородия ярлыками обклеены! Но здешние умельцы… Доброго здоровья, Николай Лукич!

– Здравия желаю!

Жандарм вскинул руку к козырьку точным, но чуть замедленным движением. Мол, я бы и на фельдмаршала чихал, если он другого ведомства, но лично вам честь отдать не надорвусь.

– Вахмистр Отдельного жандармского корпуса Николай Крысов! – отрекомендовался. – Рад приветствовать ваше благородие на станции Грибовка, покой и сон которой я храню по мере сил. Добро пожаловать!

Пока говорил – белоснежный рукав взлетел навстречу-кверху, к черной фуражке под таким же снеговым чехлом.

– Спасибо, вахмистр. Мне надо в Затинье. И хорошо бы до вечера.

Улыбка.

Простое движение губ – но память, подлюга, щелкает только теперь. Вот оно что! Точней, вот она кто! А кто же еще? Семь лет как комиссия забрала из семейства Горбуновых «малолетнюю девицу Евдокию». И вот – явление!

– В отпуск, Евдокия Петровна? Верно, родителей повидать желаете? Так до ночи не успеете: десять верст. А гостевые комнаты у нас чистенькие, не ведают тараканьих следов…

Девушка в мундире кивает:

– Можно и завтра… У меня, вахмистр, два месяца без учета дороги! Без учета!

Подмигнула, словно пригласила в заговор против казны государства Российского. Не то что законный – положенный ей, как рыбе вода. Государь на таких, как она, ничего не жалеет. Правильно делает – на то Миротворец и царь православный, а не султан или президент какой. Вахмистр видал цифры в управлении: к чему шло и что вышло. Шло к малоземелью, к лебеде с одного лета на другое и к голоду – со второго на третье. А вышло, что идут в ладные, сытые деревеньки письма с новых Земель Александра Второго да Николая Первого: кому общинное житье приелось, кому вольной воли или земли, сколько обежишь – езжай сюда! Легко не будет, но и обмана никакого. Там, за небом, довольно для всех не то что суглинка – чернозема.

Только чтобы поднять в небо корабль, нужен Дар. Кто с таким уродится, тому или той судьба – служить царю и миру… Даже девкам.

Евдокия Горбунова служить пока не начала, только науку закончила. И то чемодан в бирках англицких, на поясе кривой бебут, как шашка, лезвием вверх подвешен, на черненых ножнах китайский усатый дракон пляшет. Ей, по росту, за шашку сойдет! На плечах – золотые погоны с васильковым просветом, звезд – по две на каждом. Стоячий ворот кителя в сине-небесной выпушке, по мундирному сюртуку – такой же кант. Полы сюртука подлинней, чем у мужчин, до колена. Запа́х глубокий, выходит вроде простонародной юбки – тоже ведь сбоку не сшивают, на треть длины закручивают, и все. Не распахнется! Правда, у крестьянок юбки подлинней. Но у них не выглядывают из-под подола стрелки брюк, не пускают зайчиков форменные ботинки. Еще одно напоминание: эта девушка служит, как мужчина.

– Ваше благородие! Ежели вы не побрезгуете разделить со мной обед, то я вам подробнейше доложу все последние новости… ну, какие есть в нашем захолустье. А повозку пусть ищет железная дорога – раз уж на вагоне к родному порогу не изволила доставить!

– Хорошо, – еще одна улыбка, – докладывайте. Только… кормят здесь съедобным?

Хороший вопрос. Солдатский. Крысов сам пять лет лошадку в кирасирском полку холил, броню чистил, на парадах блистал. Спасибо школе полковой, спасибо полковнику да эскадронному, спасибо мастеровому, что кирасу отлил: жив остался, на груди кресты за Ляоян да за реку Фэньхэ – и шрамы от швов. Китайская пуля проломала кирасу, перебила ребра, а до сердца не дошла. Пока валялся в госпитале – предложили сверхсрочную. Тоже в тяжелой кавалерии, только немного другой…

– Последние пару лет – исключительно съедобным. Ежели не кутить, а, скажем, под деловой разговор.

– Под деловой, – соглашается Горбунова. – Кутить в компании нижних чинов, тем более жандармского ведомства, офицер флота Его Императорского Величества не может.

Слова жесткие, улыбка их смягчает, но не опровергает ни капельки. Натуральное благородие! Отец – самый обычный мужик. Хозяин хороший, так мало ли их, хороших… Мать – баба как баба, ну, говорят, добрая – как в гору семейство пошло, заметно стало. И таких немало… А вот уродилось у них благородие! Не просто комиссию прошла – семь лет гранит науки мышью грызла… Не сорвала Дар, так бывает, когда пытаются прыгнуть выше головы и спеть сильней голоса. Не отчислена, как неуспевающая, на службу попроще. Не… Только в первые два года учебы деревенские дарования поджидает с десяток разных «не». Все прошла. Все вынесла. Потом стало легче и интересно – так, что голова кружилась, и спать не хотелось неделями, и уходила вниз – не земля из-под ног, а сама Земля. Мимо звезд, вдаль от этого Солнца – к другим!

Мысли иной раз выскакивают на язык. Чуть отвлекся – сболтнул. И беседу, и трапезу, и ровное течение мыслей вахмистра разорвало звяканье. Ее благородие нож на пол уронила. И сразу – вскочила так, что стул на спинку грохнулся.

– Вахмистр, откуда вы можете… Да вы читали мои письма! Цензура не по твоему ведомству!

Вскочила. Кровь не к лицу – от лица, рука сжала рукоять бебута.

– Не читал, – сказал Крысов.

Ну вот, розовеет помалу…

– Тогда откуда…

– Слушал. А читал ваш отец: сперва каждую неделю, потом реже… Ну, как приходили.

Красна, как рак вареный.

– Простите, вахмистр… Как вас по батюшке? По фамилии звать неловко, все-таки вы почти офицер.

– Лукич. Вы погодите менять гнев на милость: слушал-то я тоже по казенной надобности. Хотя, признаю, было интересно, да и симпатию я к вам с тех пор испытываю преизряднейшую. Вы ведь не только о себе писали, да… Как у вас?

– Только, – отрезала Горбунова. – Я тогда ребенком была, и вообще это подражание Киплингу… Но какая казенная надобность требовала от вас слушать мои письма? Отец их что, не добровольно читал?

Брови сдвинула… Но настоящая гроза уже прошла. А то… Даже такое маленькое создание, как Евдокия Горбунова, бебутом может натворить дел. Это ведь, как и шашка, «писалово». Оружие, которым удобно лишь убивать – некрасиво, страшно… В училище их на рукопашную вроде не натаскивают. Но наклейки на чемоданах гласят: Звездный, Новоархангельск, Порт-Лазарев, Вэйхавэй, Сингапур, Бомбей, Каир, Афины, Фиуме. И об этом путешествии – ни строчки! Значит, было нельзя.

– Серединка на половинку. Я – не заставлял, да и никто. Просто так вышло, как у нас в России выходит, – жандарм развел руками, – кто-то хотел как лучше, разослал по земствам циркуляр, мол, надлежит всякого звания честным людям подметные листки и подозрительные письма нести властям. Ну, сотский и рад стараться! Собрал сход, кричал, что есть указ государев, что мужики – опора земли Русской и им теперь выявление подрывного элемента доверено, а полиция с жандармерией на подхвате…

Усмехнулся, подхватил на вилку колечко колбасы.

– Вот такой у нас мужик. Ведь не скажешь, что плохой? Царя любит… Не может царя не любить: царь землю дает. Кому там, на «Николиной» и «Ляксандриной» планетах, кому здесь – через передел, от тех, кто уехал. Малоземелья нет – мироед не жмет, помещик дает дешевую аренду или хорошо платит, жизнь тихая и сытая. Если велено мужикам искать подозрительное – будут и, что характерно, найдут. Кто для мужика подрывной элемент? Баре и городские. Откуда пришло ваше письмо? Из Новоархангельска! А что есть Новоархангельск? Город. А потому… Заглянул до вашего батюшки сотский, поговорил. Мол, дочь твоя теперь городская и барышня. Самый подрывной элемент! Потому надлежит тебе читать письма перед всем миром, и непременно в присутствии жандарма или станового. Чтобы подтвердили, что крамолы нет. Я для Затинья ближе станового, тот аж в сорока верстах… Так я с вашими эпистолами и познакомился.

Николай Лукич замолчал, принялся старательно опустошать тарелку. Что мог – сказал. Слово за пигалицей в погонах. Которой, по правде, растереть станционного жандарма – раз плюнуть. Как говорит государь-император: «Генералов я могу за полчаса сделать сотню. Каждый же Дар России Господь отмеряет!» Вот пожалуется…

– Почему он стал читать? – спросила Горбунова. Наверное, риторически, но жандарм ответил:

– А отец вашего благородия тоже мужик. Как вас забрали, в гору пошел, на царскую премию. Лошадей пару прикупил, сеялку. Помог общине мельницу поставить, у него в ней доля – больше половины. Второй человек в округе после сотского, и сам мог бы выбраться – не хочет. Не его, говорит. Но уважают его, да. А почему? Потому, что предпочел общину. Мог ведь земли купить – не больно много, да своей. Мог пай в общине не подкармливать, а свое уноваживать. Крепкий бы вышел кулак, хоть и не первый в округе… Не захотел. Зато община встала на ноги так, что муку гонят в город вагонами. Скотину развели, мясную и тягловую… Тех, кто из мира выселился – к ногтю взяли. Какой у кулака доход – без батраков, без заимодавства, без сдачи лошадей внаем? Было, дрались. Ох, пришлось нам со становым помотаться, но я, Евдокия Петровна, за свой большой успех считаю, что не дошло до вил и топоров. Вот оглоблями, бывало, помахивали…

– Так и при мне дрались, помню! – Евдокия прыснула в ладошку, но сразу посуровела: – Тут не только вам, тут и доктору работы было. Но ведь никого не пришибли?

– Никого. А вот на «Николину» Землю отъехали многие… Что мироедство, что лайдачество, что попросту – неуемные… Я к чему, ваше благородие? Ценит община вашего отца, так ведь и он общину-то уважает. К нему ведь добром пришли, шапки ломали. Ну и уговорили, согласился… Правильно сделал. Иначе бы обиделись.

– А так я обиделась! Он ведь меня за террористку какую-то… Меня! Русского офицера! И не один отец. Все они…

Офицерский кулачок врезался в стол. Посуда обиженно звякнула.

– Так это вы теперь офицер… – уточнил жандарм. – А тогда вы, простите, птицей были. Той, из басни, что из ворон вышла, а к павам не пристала. Так что, уж простите верных, как Господь велел. А теперь… пойдемте.

– Куда?

– А в «черный» зал. К стае вороньей…

Здесь уже никаких беленых скатертей… и вместо стульев – короткие скамьи, и запах махорочный. Хорошо не портяночный! Здесь под ложки заботливо подставляют кусок хлеба, чтобы ни капли не пропало, подхватывают пальцами квашенную с брусникой капустку. Не стесняясь, разворачивают прихваченные из дому узелки, стучат по столу крутыми яйцами. Здесь луковый и чесночный дух не прорывается из тарелок и супниц – царствует. Народный говор – сегодня и сейчас ровный, спокойный, без матерка – висит по углам, в одном бабий, в другом мужской.

Иные ложки в воздухе замерли. Неторопливо опустились. Взгляды привычно цепляются за лазоревый мундир.

– Николай Лукич, тихо у нас… Али надобность с народом поговорить есть?

– Есть. Но не у меня. У Евдокии Петровны к вам немало вопросов накопилось. Она, конечно, в Затинье собирается – но чего ждать, а?

Горбуновой захотелось зажмуриться. Тем более иные лица за семь лет не меняются. Девочка за это время стала девушкой. Ее сверстницы – или старые девы, или бабы, не больно и молодые, у иных по пятеро детей. Бабы стали старухами, парни – мужиками. И только крепкий старик каким был, таким остался. Морщины поглубже, седины побольше – но узнаешь сразу.

– Дядька Степан… Здравствуй.

– Здравия желаю, ваше благородие!

Даже во фрунт вытянулся. Бывших унтеров не бывает, а у этого еще и аннинская медаль за Геок-Тепе. Когда-то Дуняша не понимала, что за ад творился в Центральной Азии. Как шли ряды белых рубах на щетинящиеся пальбой крепости разбойных племен, как русские батареи перестреливались с британскими «советниками» – горячо, насмерть. «Я только тогда принял, что останусь живой, когда мне осколок живот распорол»… Это не дядька Степан, тот перед малолетними девчонками бисер не метал. Преподаватель в училище рассказывал – тем, кому нужно уметь себя держать под огнем. «Вступая в бой, нужно четко знать, что вы уже умерли за Отечество. В тот самый миг, когда нацепили погоны и форму. Бояться нечего, терять – тоже. А вот насколько славно вы погибли, зависит уже от вас!»

– А помнишь, как ты меня крапивой гонял? От груш да яблонь?

Вот тут старый служака откликнулся не сразу. Сощурился – будто от того глаза здоровей станут. Мотнул бородой:

– Нет, не узнать… Но я, такие дела, только одно девичье благородие мог гонять по малолетству. Вы, часом, в детстве Дуняшкой Горбуновой бывать не изволивали?

– Изволивала. А…

Договорить не успела – за спиной полетел бабий ах: «Затинская барышня!» – «Сама!» – «Приехала… чисто ангел с небес спустился». И уж совсем шепотом: «Дотронуться бы…», «Это ж тебе не мощи, дурища… Ты ее пальцем, она тебя ножищем… Ишь какой, чисто у жандара нашего…»

А мужицкие руки тянут с голов шапки. Благолепие, раболепие… На черта оно, приторно-медовое, офицеру Его Величества? Ей нужен ответ.

– Степан, ты службу знаешь. Дуняшка тебя понять не могла… А я попробую! Расскажи: зачем вы письма мои читали? Что, верили, будто я против царя замышлять буду?

Старый служака глаз не отвел:

– Так вы ж городской стали, а вся крамола оттель. Да кто ж подумать мог, что из затинской девчонки с грязными пятками благородие получится? Такое вот… С бебутом!

Дался им бебут… Ну да, если в тебе ровно пять футов без единого дюйма , то начальство вздыхает и позволяет вместо положенного к парадке палаша взять оружие, что по земле волочиться не будет. А дядьку Степана несет по кочкам:

– …это верно, что с бебутом. Вот Николай Лукич порядок здесь держит – без него никак. Не смотрел бы – как с выселками тягались, до крови б непременно дошло. А вы, выходит, то же самое для Николиной земли. Так по письмам выходит – не вашим, тех, кто за лучшей долей подался. Где непорядок – рожок гудит, штыки примыкают, сгружают пушечки. Значит, хотя и благородия, не дармоеды. Люди, миру нужные… Только вот что из вас такое выйдет – не верили!

– Даже после того, как я экзамены сдала?

Дядька Степан опять бородой дернул:

– Мы таких материев не понимаем. Городская барышня, пусть и бывшая своя – подозрительно! Кто знал, чего наберетесь? В последних-то листах половина слов непонятные. Уже и спрашивать зареклись. Батька ваш читает, мы на Николая Лукича смотрим. Он подрывного не видит, и ладно. А остальное… Жива, здорова, кормят хорошо. Чего еще знать надо?

Старый служака смотрит искренне. Ест глазами, как устав повелевает. Все сказал. Ему – все понятно и правильно. Евдокии…

Махнула рукой. Повернулась – на «чистую» половину. Крахмальные скатерти, бочок самовара на две персоны, кокарда кандидата в офицеры на фуражке собеседника…

– Мне все равно кажется, что он издевается, – жалуется девушка. – Я даже понимаю, что, наверно, – нет, но кажется, и все! И что делать теперь?

– Ничего, – говорит Крысов. – Совершенно ничего тут не сделаешь. Не по нашим ведомствам. По учительскому. – Отхлебнул чаю, продолжил: – Годочков за двадцать, может, что и выйдет. Раньше – вряд ли. Народное просвещение – дело муторное. Поспешить – выйдет работа таким, как я. Мусор выметем, только этот мусор – люди. Хоть и порченные, а люди. Так что, по мне, лучше не торопясь…

Откусил баранку, запил чаем. Право, вот только и есть ее благородию удовольствия, что болтать с жандармом о внутренней политике империи.

– А мне что делать? Сейчас?

– А, это… Ну, по вкусу. Места у нас тут изрядные. Ежели рисуете – на акварель просто просятся. Охота так себе, рыбалка вполне. Конные прогулки – самое оно, только по общинным полям не скачите, не поймут.

– Я не про то…

– А про что? Родители вам рады будут, не сомневайтесь. Да они же вам писали… А что на лето домой не возили – так сами поймите, литер второго класса на Новоархангельск стоит, если его продать, почти столько же, сколько билет. На лицо сопровождающее – читай, отца вашего, четыре поездки, самому добраться и вас завезти домой и обратно. На вас, соответственно, две. Всего – тысяча целковых! Каждый год. Тут что приданое вашим сестрам, что хозяйства братьям… на все хватило. Так что не то что выгородку – пятистенку под вас расчистят, сами в остальных потеснятся. А, и вот еще что. Родители вас благородием титуловать будут, и от этого никуда не денешься. Сразу привыкайте.

В ответ – вздох. Барабанящие по столу пальцы.

– Как-то я это не так видела… Ну что мне охота-рыбалка? Я к мамке ехала, к отцу. И что? Нет, не верю…

Жандарм улыбался. И тогда, когда докторова коляска увезла гостью в Затинье – тоже. Неделю спустя на вокзале снова пили чай, пока телеграфист стучал в губернию, чтобы забронировали первоклассный литер на венский экспресс. Да-да, одноместный. Да, на Грибовку. Нет, не ошибка!

– Вы были правы… Все так, как вы сказали, а я так не могу.

Расстроенной Горбунова не казалась. Легкий человек.

– Неужели вы сдались?

Ее благородие покачала головой:

– Русские не сдаются. Но и смотреть, как отец с братьями передо мной шапку ломают, я не могу. А встать на равную ногу с мужиком… Честней – пулю в лоб. Сами догадываетесь, чем такая привычка может закончиться в походе, рядышком с сотней-тремя-пятью мужиков-срочников?

Жандарм кивнул. Чего тут не понять. Одно из тех самых «не». «Если не ляжет под мужчину».

– И что теперь делать будете? – поинтересовался.

– Письма, – улыбнулась Горбунова, – писать. Письма – можно. Только я теперь буду знать, что их всем миром читают.

Крысов разогнул лазоревые плечи. Прокашлялся.

– Знаю, – махнула рукой корабельная певица, – теперь вам эту мужицкую инициативу пресечь, что чихнуть. Только… не надо. Пусть люди слушают.

– И что заставило вас поменять мнение?

– Люди. Пришли, поклонились, поговорили по-доброму. Учительница, Вера Степановна, – я к ней три зимы бегала – тоже слово за мир замолвила. Мол, язык у маленьких, что мои письма слушают, ясней и правильней… Что дети начали смотреть в небо. Не просто любуются – мечтают… Собственно, все.

И правда – все. Только второй раз за год на станции Грибовка остановилась «Стрела», и усатый проводник торопливо затащил чемоданы ее затинского благородия в синий вагон. Жизнь вернулась в привычное русло. Только письма, залетными райскими птицами, прилетали в Затинье, пели песни о белесом, холодном солнышке Николиной Земли, о рыжих, как лепесин заморский, светилах Дальнего Валлиса и Нова-Британии. О невиданных рыбах, гадах и зверях да о русской молодецкой удали.

Потом была война, и письма приходить перестали.

 

Антон Тудаков

Голова над холмами

Все произошло внезапно.

Еще минуту назад под крыльями электроплана Гидеона Сури проплывали неровные лоскуты ямсовых полей острова Фавро в бахроме саговых пальм. Ноябрьское солнце слепило сиянием на фотоэлементах крыльев, стоило Гидеону повернуть голову, и не спасали даже солнечные очки с треснувшим правым стеклом. Именно поэтому, как потом понял Сури, он и не заметил падения.

Через плексигласовый фонарь до него донесся лишь глухой звук, как будто в электроплан запустили комом грязи. И лишь затем Гидеон заметил, как над Овау разлилось черное облако, внутри которого мелькали багровые вспышки. От формы облака, напоминавшего растущий из вспучившейся земли гриб на тонкой ножке, пилота продрал мороз по коже.

На мгновение он застыл, едва не выпустив из рук штурвал, и электроплан тут же клюнул носом. Хлопающие звуки переставших вращаться пропеллеров заставили Гидеона очнуться и потянуть штурвал на себя, одновременно выровняв тягу. Электрические моторы, вращающие винты, ожили, и за крыльями заискрили на солнце два прозрачных диска.

В груди Гидеона забухало, к горлу подкатил тугой ком. Он сообразил, что надо бы сделать вдох. Легкий электроплан в считаные секунды мог сорваться в штопор, а столкновение с поверхностью океана превратит его в ворох пластиковых щепок. Но теперь Гидеон выровнял самолет, и взгляд его вновь обратился к взметнувшемуся над Овау облаку.

То, что это не ядерный взрыв, он понял почти сразу. Не было вспышки, электромоторы не заглохли, да и на острове пока не наблюдалось особых разрушений. И все же по спине Гидеона пробежали струйки ледяного пота – как и у всех послевоенных детей, картинка с ядерным грибом занимала в пантеоне внушенных родителями страхов одно из первых мест.

Он положил электроплан на левое крыло, заходя на Северную бухту Фавро. Рука потянулась к микрофону радиопередатчика – что бы это ни было, об этом полагалось сообщить диспетчеру в Шуазель Бэй. Вот только что же это все-таки такое?

Овау был «ничей» остров. Когда в первые дни после перемирия ПНГ и Соломоновы острова делили границу, о нем просто забыли. С тех пор прошло почти сорок лет, и никто не вспоминал о крошечном холмистом клочке суши – на нем просто никто не хотел жить. Во время войны на остров упала ступень межконтинентальной ракеты с неотработанным топливом, которое погубило всю местную экосистему, и остров до сих пор не оправился от этого. Лишь кое-где у побережья остались островки пальм.

В районе Фавро, над которым сейчас пролетал Гидеон, периодически случались землетрясения, но он никогда не слышал, чтобы Овау проявлял признаки вулканической активности. На роль вулкана больше подходил находящийся недалеко остров Кломбангара – типичный вулканический конус, склоны которого густо поросли лесом. К тому же облако дыма над Овау, как успел заметить Гидеон, отнюдь не росло, а, наоборот, расползалось в клочья и медленно опадало.

Он снял очки и нерешительно пощелкал тумблером радиопередатчика, глядя на собственное отражение – почти черное, блестящее на солнце лицо с широким носом, чуть вывернутыми губами и шаром жестких курчавых волос. Взгляд зеркального двойника Гидеона в изогнутом стекле фонаря выражал искреннее недоумение.

– Шуазель Бэй, это Гидеон Сури, – заговорил, наконец, Гидеон. – Я сейчас около Овау. Тут что-то произошло. Какой-то взрыв, что ли…

– Гидеон, дружище, – отозвался Тама Тотори, дежуривший на авиабазе. – Сегодня такой хороший день, не порть его, а? Его величество генерал Бебье страдает жутким похмельем после своего вчерашнего дня рождения, а это делает мою жизнь вдвойне приятней: я не вижу его гнусной хари и на меня никто не орет. Вдобавок ко всему я только что выпил чашку утреннего кофе и собираюсь, не сходя с рабочего места, выкурить небольшой косячок…

– Тама, заткнись, – прервал нескончаемый поток болтовни дежурного Гидеон. – На Овау только что что-то взорвалось, так что будь так добр – засунь свой чертов косяк куда подальше, оторви зад от кресла и позвони мадам Бебье. Если ты, конечно, боишься сам поднять ее мужа из теплой кроватки.

– А ты уверен, что все так серьезно? – осторожно поинтересовался Тотори. – Может быть, это просто вулкан?

– Это не вулкан, Тама, – с нажимом в голосе произнес Гидеон. – Но если ты так трясешься за свой хороший день, то дождись, пока я туда слетаю и посмотрю, в чем дело. А потом вернусь и сам доложу генералу… Только после этого тебе придется объяснять ему, чем тызанимался все это время.

– Уломал, – вздохнул Тотори. – Уж больно ты, Гидеон, языкастый. А как все-таки хорошо день начинался…

Гидеон не стал слушать, что еще будет нести Тотори, и выключил радио.

Под крыльями промелькнула лазурь Северной бухты. Ее берега обрамляло ожерелье крыш с солнечными батареями. За ними, на поросших сумаи и соснами каури склонах, словно исполинские кости динозавров торчали белые столбы ветряков. Лениво вращаемые пассатом лопасти в обычный день представляли для Гидеона непреодолимое искушение снизиться и заложить между ними несколько виражей, устроить своего рода слалом. Занятие это хоть официально командованием не поощрялось, но пользовалось большой популярностью среди пилотов электропланов.

Но сейчас Гидеону было не до развлечений, и ветряки остались позади. Через минуту он снова летел над водами Соломонова моря.

До войны на Овау вряд ли можно было посадить самолет. На старых спутниковых фотографиях остров сплошь покрывал густой лес. Да и теперь, несмотря на гибель деревьев, берега его выглядели неприветливо. Сперва Гидеон планировал облететь остров и осмотреть его с высоты, но дым все еще клубился, накрыв Овау сверху непроницаемой тьмой. Тогда пилот опустил электроплан почти до самой поверхности воды. За ним потянулись две полосы взбитых пропеллером пенных бурунчиков, из-под которых в стороны брызнули косяки тунца.

– Иисусе, да что ж за наказание! – выругался Гидеон. – И отсюда ничего не видать!

Что бы ни случилось на Овау, оно произошло за грядой неровных холмов в северо-восточной его части. Их склоны скрывали от пилота источник дыма.

Гидеон направил электроплан к берегу, подыскивая местечко поудобней, чтобы после приводнения вытащить его на берег. Подходящую отмель, полого переходящую в песчаный берег, он нашел почти сразу. Но стоило самолету коснуться воды, как Гидеон понял, что на острове он не первый.

Когда электроплан мягко ткнулся носом в песок, рядом покачивался на волнах привязанный к выгнувшейся над водой пальме летательный аппарат с опознавательными знаками ВВС ПНГ. Самолет мало отличался по конструкции от «Марлина», на котором прилетел Гидеон, – остроносый лодочный фюзеляж без хвостового оперения, облицованные кремниевыми фотоэлементами широкие крылья с обратной геометрией, смещенные назад и снабженные двумя пропеллерами. А вот пулемет стоял лишь один – на носу машины, в то время как на электроплане Гидеона их было два и крепились они под крыльями.

Гидеон отстегнул ремни и откинул фонарь. В лицо ударил прохладный зимний ветер. Он снял сандалии и спрыгнул в воду. Ухватив электроплан за вделанное в нос кольцо для рук, Гидеон дотащил его до берега, где остановился, только когда убедился, что машина надежно увязла лыжами в песке.

Воровато оглядевшись по сторонам, он добрел до электроплана ПНГ и заглянул в кабину пилота. Естественно, там никто не прятался, лишь мигал зелеными огоньками радиопередатчик.

Гидеон вернулся к своему «Марлину», надел сандалии и джинсовую бейсболку с эмблемой SIFF. Немного подумав, он вытащил из-под сиденья флягу и навигатор. Работал последний плохо – после войны несбитых спутников GPS осталось мало, – но мог пригодиться. Пистолет, девятимиллиметровый «браунинг» со стертыми до зеркального блеска щечками рукоятки, Гидеон брать не стал. Сколько-нибудь серьезных конфликтов с ПНГ не случалось уже не один десяток лет, и не было никаких оснований полагать, что сейчас что-то изменится. А выглядеть идиотом и параноиком в глазах пилота ПНГ Гидеону не хотелось.

Рассовав флягу и навигатор по карманам шортов, Гидеон зашлепал в сторону ножки дымного гриба. Идти предстояло где-то с милю. Кустарник здесь рос едва ли по колено, зато по количеству острых жестких веток не уступал колючей проволоке.

Дым валил из прогалины между двух холмов. Чем ближе Гидеон подходил к ним, тем труднее становилось дышать и начинали слезиться глаза. Когда стало совсем невмоготу, Гидеон остановился, и на мгновение ему показалось, что пробивающиеся через дым лучи выхватили исполинскую фигуру с рогатой головой. Он потер глаза, отгоняя видение, но на всякий случай начал бормотать про себя: «Помилуй меня Боже, по великой милости твоей…»

Идти было решительно невозможно. До слуха Гидеона доносился гул огня, пожиравшего скудную островную растительность, маслянистый дым волнами растекался по земле. Вряд ли такую вонь давали горящие кусты, сообразил Гидеон. Он зашарил по карманам в поисках платка, но там оказалось пусто. Он чертыхнулся и принялся отходить назад.

– Держи! – раздался у него за спиной приглушенный голос. – Только не вздумай в него сморкаться!

Гидеон обернулся. За ним стоял светловолосый европеец лет тридцати в кедах, шортах и рубашке цвета хаки. На левом плече на ветру болтался погон вооруженных сил ПНГ – Гидеон себя и этим не утруждал. Нижнюю часть лица незнакомца прикрывал мокрый клетчатый платок, второй такой же он протягивал Гидеону. Тот принял его, благодарно кивнув.

– Гидеон Сури, капитан военно-воздушных сил Соломоновых островов, – представился Гидеон, намочив платок и намотав его на лицо.

– Лейтенант Альваро де Нейра. – Пилот ПНГ шутливым жестом приложил к голове руку. – Выполнял дежурный облет, когда вот эта хрень звезданулась с неба.

Он говорил на пиджине со странным акцентом, и Гидеон решил, что, скорее всего, это один из беженцев с континента. В последние десять лет оттуда сбежали почти все – судьба засыпанного радиоактивным песком Уханя послужила хорошим уроком.

– Ты видел, как это было? – удивился Гидеон.

– Ага. Только чтоб меня прям щас черти в ад утащили, если я знаю, что это… Может, отойдем туда, где дышать можно? А то пока там вся эта дрянь не рассеется, все равно ничего не увидим.

Они зашагали вниз по склону. Ветер бросал им в спину тяжелые клочья дыма.

– Может быть, это метеорит? – спросил Гидеон, как только стало возможным снять повязку с лица.

– Не-а, вряд ли, – мотнул головой де Нейра. – Во-первых, эта фигня была слишком здоровой. Разнесло бы к чертям собачьим весь остров. Во-вторых, там что-то шарахнуло, перед тем как она врезалась в землю. Что-то тут нечисто.

– Своим доложил? – Гидеон отжал платок и отдал его де Нейре.

– Угу, – тот кивнул и уселся на камень. – Сказали слетать посмотреть. Ну слетал – а толку-то?

– Слушай, а может, это эти… инопланетяне?

– Ага. Или одноглазые безносые чуваки… Как, бишь, вы их там называете? Ерунда это все. Я думаю, это какой-то спутник с орбиты грохнулся. Тут место какое-то невезучее просто – то ракетным топливом зальют, то при разделе границ забудут. Чего б до комплекта еще и спутнику не упасть?

Де Нейра достал из нагрудного кармана пачку дешевых сигарет.

– Будешь?

– Не курю, жена отучила. – Гидеон сел рядом и принялся протирать очки краем рубашки.

– Еще один аргумент не жениться, – хмыкнул де Нейра.

– В смысле?

– Ну, сперва она тебя отучит курить, потом пить. А там и до запрета по бабам бегать недалеко.

Гидеон повернулся посмотреть на собеседника:

– Ты это серьезно?

– А как же! – Де Нейра лыбился во все свои тридцать два белоснежных зуба.

– Шутник, – фыркнул Гидеон. – Никогда подобных проблем не испытывал. Зачем мне от Марии налево бегать, если я ее люблю?

– А спиногрызы есть?

– Двое. Мальчишка и девчонка.

– Ох ты ж, господи. Только давай без фотографий! Я же из вежливости спросил.

Со склонов холмов скатилась волна горячего воздуха, и Гидеона обдало дымом от сигареты. Тот принюхался и вытаращился на собеседника:

– Это же… Это же…

– Ну да, – пожал плечами де Нейра. – Знатная дурь.

– Ты же на службе!

– С коих это пор вояк с островов волнует моральный облик доблестных защитников ПНГ? – Де Нейра изобразил негодование, скорчив комичную рожу. – Да ладно тебе, нам тут еще пару часов торчать, не меньше. Все выветрится…

– Не думаю. – Гидеон обернулся.

– Что? Да ладно, верняк выветрится, уже пробовал…

– Да я не об этом! Смотри!

Гидеон указал рукой туда, откуда они пришли. Налетевший ветер слегка разогнал облако дыма, и теперь обоим пилотам стало видно, что упало на Овау.

Охваченный снизу багровыми языками пламени, между обгоревшими склонами поднимался почерневший металлический столб. Его венчал здоровый шар с двумя прямыми рогами, антеннами или чем-то похожим. Скалы вокруг конструкции усеивали коптящие обломки. Судя по всему, вспышка, которую видел перед падением де Нейра, была лебединой песней резервных тормозных двигателей.

Перед пилотами возвышался рухнувший с орбиты спутник – гость из смутного времени так надежно, казалось бы, забытого на островках выжившей после войны цивилизации.

Вторая встреча Гидеона с де Нейрой произошла через сутки после падения спутника на Овау.

В тот день Гидеона подняли ни свет ни заря. Солнце еще только окрасило багряным восточный край неба, когда у него над ухом залился трелями коммуникатор. Гидеон кубарем скатился с кровати, едва не сорвав москитный полог, и схватил светящийся, как рождественская елка, прибор.

– Гидеон, быстро дуй на базу! – генерал Бебье не дал пилоту даже слова вставить. – Вылет на Овау через час! Чтобы через сорок минут ты и твое звено на крыле стояли!

Бебье нажал отбой, не дожидаясь, пока туго соображающий со сна Гидеон что-то пролопочет в ответ. Тот пялился на постепенно гаснущий экран коммуникатора, пытаясь понять, не приснилось ли ему это. А потом бросился натягивать шорты.

– Гидеон, что-то случилось?

Мария проснулась и с удивлением рассматривала мужа, прыгающего на одной ноге по комнате. Ему никак не удавалось попасть ногой во вторую штанину.

– Спи, милая, все в порядке. – Гидеон наконец натянул шорты и заозирался в поисках футболки. – Бебье вызывает, у нас, оказывается, сегодня вылет на Овау. Ну, помнишь, я тебе вчера рассказывал про упавший спутник?

– Футболки во дворе сушатся, – подсказала Мария. – Значит, ничего серьезного?

– Конечно, любовь моя! – Гидеон сунул ноги в сандалии и зашаркал к двери. – Поцелуй от меня детей, я, наверное, вернусь поздно!

Перепрыгивая через две ступеньки, он скатился по скрипящей лестнице во двор. Выстиранные футболки действительно висели на натянутых между двух ветряков веревке. Гидеон схватил первую попавшуюся, сунул ее за пояс и побежал к навесу. Там, словно марсианский треножник из романа Уэллса, на опорах стоял бак с водой. За ночь она успела подостыть, но это было только на руку – прохладная струя из-под крана хоть немного прояснила голову.

Автоматически отметив, что птицы снова загадили солнечные батареи на крыше дома (опять работы на полдня), Гидеон выкатил из-под навеса свой велосипед, оттолкнулся и замолотил педалями, направляя его в вечно незапертые ворота.

Наручные часы показывали половину шестого утра. Тагаро еще спал, а по улицам шлялись только бродячие псы. Крутя педали, Гидеон гнал велик мимо занавешенных окон и раскрашенных граффити стен, крошечной белой католической церкви, частоколов солнечных коллекторов, снабжавших горячей водой весь город, автобусной станции с пускающими облака пара автобусами, почты, из дверей которой выносили пачки сегодняшней «Соломон Стар». Потом потянулись вырубки и террасы с ямсовыми полями… А потом город кончился, и Гидеон оказался в наполненном птичьими криками лесу. Петляющая по нему дорога вела к пристани, до которой он домчался за пятнадцать минут, когда солнце уже встало.

На пристани жизнь кипела. Кто-то возвращался с ночной ловли, кто-то только собирался выходить в море. Грузчики таскали в ледник ящики с тунцом. Прямо там же слуги из богатых семей рылись в улове, отбирая своим хозяевам самые свежие продукты, до того как они попадут на рынок.

Гидеон затормозил у причала, едва не свалившись в воду. Пристегнув велосипед к первому же столбу, он принялся осматривать пристань в поисках знакомых лиц. Обычно на Таро ходила паровая моторка с авиабазы, но сегодня, похоже, придется с кем-нибудь договариваться.

– Сури! Эй, Сури!

Знакомый голос доносился справа. Недалеко от того места, где остановился Гидеон, оказалась пришвартована длинная серая лодка. Из-под навеса с фотоэлементами ему махал рукой Марлон Кабуи, пилот из звена капитана Джозефа Абы.

– Давай к нам, старый Макини нас подбросит бесплатно!

Гидеон последовал совету Абы, и через минуту моторка уже запрыгала по волнам в направлении Таро.

Авиабаза Шуазель Бэй представляла собой взлетно-посадочную полосу длиной в полмили и несколько ангаров на острове Таро, приткнувшемся у западного побережья острова Шуазель. Но так как местная эскадрилья состояла из двух десятков электропланов «Марлин», выстроившихся вдоль причальных пирсов на отмели, полосу использовали очень редко. Пару раз в год сюда прилетали тяжелые транспортные самолеты из Австралии. В ангарах стояли два относительно готовых к взлету вертолета «Веном» и полдесятка уже развалившихся – их использовали на запчасти для ремонта. Все машины числились списанными еще до того, как началась война, – они достались Шуазель Бэй в наследство от RAMSI в двухтысячных. Также в ангаре стоял почти новый «Белл-427», если этот эпитет можно применить к машине, выпущенной полвека назад. На памяти Гидеона все они взлетали от силы пару раз – авиационный керосин, в отличие от поднимавшей в воздух электропланы бесплатной солнечной энергии, стоил бешеных денег.

Но когда Гидеон со своим звеном топтался на причале, ожидая указаний от Бебье, все три вертолета уже торчали на взлетной полосе и рубили лопастями воздух. В придачу к ним пилот разглядел две переделанные под электродвигатели «Сессны-208», застывшие у двухэтажного здания штаба базы. Похоже, прибыли гости с Гуадалканала.

Впрочем, беспокоил Гидеона не происходящий на авиабазе шухер, а то, что по глупой случайности он утащил из дома футболку с надписью «Make peace, not war!». И как он в таком виде мог показаться Бебье?

На его счастье, командующий не почтил эскадрилью своим вниманием. Вместе с какими-то мужиками, видимо из тех, что привезли правительственные «Сессны», он сразу погрузился в «четыреста двадцать седьмой». Вместо Бебье к пилотам прибежал дежурный диспетчер Доминик Файзи, сообщивший, что взлетать надо немедленно и сопровождать вертолеты до Овау. Там звенья Джозефа Абы и Бенджамина Нака должны были оставаться в воздухе. Пилотам Гидеона и Массеха Кени предписывалось приводниться в удобном месте и добраться до места падения спутника, чтобы помочь людям из правительства.

Спустя пять минут эскадрилья поднялась в воздух. Гидеон летал кругами над Шуазель Бэй, считая вышедшие в море рыбацкие лодки, и пару раз нарезал восьмерки вокруг ветряков авиабазы. Потом пролетел над футбольным полем рядом со взлетно-посадочной полосой, на котором техники базы уже гоняли мяч… Наконец вертолеты взлетели и взяли курс на запад. Вслед за ними клиньями потянулись «Марлины».

Как и следовало ожидать, над Овау уже кружилось с десяток электропланов ПНГ, а пролетая над холмами, где упал спутник, Гидеон разглядел два посаженных на выжженные склоны вертолета. Сам спутник торчал над ними, словно вылезший из преисподней черт, такой же страшный и рогатый. На берегу крошечной бухты со стороны Бугенвиля на песке стояло несколько электропланов, а в проливе между Овау и Бугенвилем оказалось полным-полно лодок.

Гидеон указал ведомым на то место, где он в прошлый раз приводнялся с де Нейрой. Пока они совершали разворот на посадку, вертолеты из Шуазель Бэй прошли над ними в сторону холмов.

После посадки Гидеон едва дождался, пока его пилоты вытащат свои электропланы на берег. Он с трудом сдерживал себя от того, чтобы броситься к спутнику бегом. В прошлый раз ему мало что удалось разглядеть, и теперь он собирался наверстать упущенное.

Зрелище, открывшееся отряду, когда он взобрался на скрывающий место падения склон, удручало. Под ногами скрипел слой черно-бурой сажи, покрывающий все вокруг. Химическая вонь в воздухе по-прежнему ела глаза, но дышать уже можно было без мокрых платков. Сам спутник вблизи производил еще более отталкивающее впечатление, чем с воздуха. Он стоял почти отвесно, воткнувшись в землю какими-то металлическими штуками. При аварийной посадке покорежило их так сильно, что понять, что это такое, было невозможно. Чуть выше, словно цветок, раскрылись три кольца солнечных батарей, тоже почерневших и местами оплавившихся. В первый раз Гидеон их не заметил. А значит, внутри спутника что-то все же работало. Насаженный на верхушку рогатый шар, диаметр которого, по прикидкам Гидеона, составлял около двух десятков футов, при ближайшем рассмотрении оказался состоящим из долек, словно очищенный апельсин. Сквозь нагар виднелись какие-то знаки, но на латинские буквы они походили крайне слабо.

По расплавленным скалам у основания спутника бродило несколько человек в защитных костюмах. Они водили по воздуху щупами, словно что-то вынюхивали.

Замеряют радиационный фон, сообразил Гидеон.

С радиацией, похоже, все оказалось в порядке. Пока пилоты Шуазель Бэй спускались вниз, пространство вокруг спутника уже заполнили люди в форме. Они волокли какие-то приборы, однако приступать к работе не спешили.

– Гидеон, быстро за мной! – Генерал Бебье возник словно ниоткуда. – Фельдмаршал Спенсер сейчас ведет переговоры с командованием ПНГ. Судно с солдатами из Кумбаникеса еще только вышло, так что пока побудете на подхвате.

Семидесятипятилетний фельдмаршал Адам Спенсер возглавлял вооруженные силы Соломоновых островов и слыл чем-то вроде легенды. Кое-кто в Шуазель Бэй даже не верил, что этот человек существует – а он был одним из немногих, кто не просто помнил войну, но и участвовал в ней. Спенсер служил в натовских войсках и получил ранение в первые дни войны, пока военные развлекались отстрелом противника через дистанционно управляемых боевых роботов и спутниковые лазеры. Он попал в госпиталь на Окинаве еще до того, как в ход пошли ядерные ракеты. В Восточном полушарии пострадала в основном Западная Европа, китайская спутниковая ПРО отбила почти все атаки, но семь суток спустя нетронутые бомбардировкой земли от побережья Франции до Шанхая скрыли облака радиоактивной пыли, а в обеих Америках по этой же причине пригодной для обитания осталась только территория Патагонии. Остальное завершили несколько тысяч сброшенных с орбиты кассетных вирусных бомб. Чьи были бомбы, никто так уже и не узнал. Спасательное судно «Форт Саттера» с ранеными из госпиталя успело покинуть Японию до того, как страна цветущей сакуры превратилась в огромное кладбище прокаженных. Вот так сержант-майор Спенсер и еще два десятка солдат и офицеров оказались рассеяны по всей Океании. И Спенсер был едва ли не последним, кто остался в живых из вывезенных «Фортом Саттера».

Теперь Гидеон, наконец, увидел этого человека вживую. Мана его, должно быть, была велика – он пережил самую страшную войну в истории человечества и все еще находился у кормила власти. Спенсер, тощий, поджарый и абсолютно лысый, о чем-то беседовал с одетым в старую британскую форму пожилым мужиком из ПНГ. За ними обоими толпилось по несколько высокопоставленных чинов.

Переговоры завершились довольно быстро. Спенсер и его оппонент пожали друг другу руки и разошлись. Фельдмаршал направился к застывшим около груды пластиковых контейнеров пилотам.

– Здравствуйте, господа, – кивнул Спенсер, подходя. – Надеюсь, мне не нужно представляться? – Голос у него оказался таким же громким и скрипучим, как по телевизору. – Мы договорились с фельдмаршалом Моале. Изучение спутника будет проводиться совместно. Пока я попрошу вас помочь нашим специалистам установить оборудование. Так что вы временно переходите под, так сказать, командование господина Менапи. Он объяснит вам, что делать.

Произнеся эти слова, Спенсер отправился к вертолету. Около пилотов, лица которых приобрели кислое выражение, остались генерал Бебье и господин Менапи, нескладный высоченный меланезиец в цветастой рубахе-гавайке и шортах. Как и Спенсер, он был абсолютно лыс, но черен, словно искупался в смоле, а на его широком носу горели два стеклянных диска очков. Глаза за ними тоже горели, и огонь этот сильно не порадовал бравых вояк Соломоновых островов.

Следующие два часа Гидеон и остальные разгружали вертолеты, таскали тяжеленные контейнеры, устанавливали пластины солнечных батарей, тянули кабели от батарей к привезенным Менапи приборам и проклинали неизвестно где застрявших тупых солдафонов из Кумбаникеса, Менапи, а также, вполголоса, Бебье, прохлаждавшегося в тени «Венома».

Там, где расположились военные из ПНГ, происходило то же самое, только людей у них было больше – видимо, подошли те лодки, что Гидеон видел при облете Овау.

Когда работы закончились, солнце стояло уже в зените. Солдаты так и не появились, зато один из пилотов «Веномов» сообщил, что на везшем их корабле сломался двигатель. Теперь полсотни человек дрейфуют где-то в районе Фавро и ловят рыбу. Обливаясь потом, Гидеон уселся на пол салона вертолета и с благодарностью принял из рук пилота флягу с водой.

Люди Менапи между тем запустили свое оборудование. Назначение большинства приборов оставалось для Гидеона загадкой, да и не особо оно его интересовало. Внимание привлек лишь голопроектор, который, как он слышал, был в штабе на Гуадалканале. В проекционном поле машины вращалось изображение упавшего спутника, собранное по показаниям расставленных вокруг него датчиков. Выглядело оно словно сделанное из мозаики, кое-каких элементов не хватало. Вокруг проектора на складных стульях сидели несколько человек с планшетниками и что-то между собой обсуждали. Периодически кто-то из них ходил на сторону ПНГ, а иногда оттуда приходили со своими компьютерами…

– Гидеон, ты бы больше не приходил на службу в таком виде, а? – Голос Бебье над ухом прозвучал неожиданно, и Гидеон чуть не поперхнулся водой из фляги.

– А что такое, господин генерал?

– Да ничего. Видел Спенсера? – Бебье уселся рядом. – Мы здесь уже почти забыли, что такое форма. А когда ты последний раз стрелял хотя бы по мишени? Но знаешь, всему есть предел. Еще раз в этомна службу явишься, отправлю на гауптвахту.

Гидеон мысленно выругался. Ну надо же было под конец все-таки попасться! И что мешало ему снять футболку, пока он таскал кабели?

– Так точно, господин генерал, – ответил он вслух. – Извиняюсь, очень торопился…

– Ладно, можете валить по домам. Корабль с солдатами уже на подходе.

Не подчиниться такому приказу было глупо. Гидеон спрыгнул на землю и припустил к курящим кружком пилотам.

– Все, народ, дуем отсюда, – сообщил он им. – Швартуем машины в Шуазель Бэй, и по домам – Бебье разрешил. А я пока задержусь, знакомого увидел.

С этими словами Гидеон зашагал к маячившей на склоне фигуре Альваро де Нейры.

– Привет, – поздоровался он, подходя ближе.

– И тебе не болеть, – кивнул де Нейра, дернувшись, словно его застукали за чем-то непотребным. – А, это ты, Гидеон… Что-то я тебя не заметил. Как служба?

– Ты чего такой нервный?

– Спал плохо, – огрызнулся де Нейра.

– Опять травой балуешься?

– Да нет же, говорю тебе – спал плохо. Подруга залетела.

– Ага, – кивнул Гидеон. – Ну, рано или поздно это происходит всегда.

– Да ты, как я посмотрю, большой знаток женщин! – фыркнул де Нейра.

– В этом плане они все одинаковы, – пожал плечами Гидеон. – Я вот после этого женился. И ничего, как видишь.

– Погоди, так ты ж вроде говорил, что души в ней не чаешь?! – Де Нейра оторопело уставился на Гидеона.

– Так одно другому не помеха. Мы все равно пожениться собирались. Ну пришлось это раньше сделать.

– Жесть… А я вот пока жениться не планировал.

– Пусть сделает аборт.

– Не хочет. Истерику устроила.

– Ну, с таким, как ты, у нее вариантов все равно не останется.

При этих словах де Нейра раскрыл рот от удивления.

– А чем это я тебе плох? – спросил он.

– Мне – ничем. А у нее сам спроси.

– Ладно, замяли, – буркнул де Нейра. – Ваши что накопали на этого урода? Каждый раз гляжу, и словно на проповеди у отца Рональдо. Вот он нас любит картинами ада стращать…

Гидеон поежился, вспомнив, какие ассоциации вызвал спутник у него самого.

– Пока ничего не говорят. Какой-то Менапи всем заправляет, аж из столицы привезли.

– А… – де Нейра почесал небритый подбородок. – Наши дурни тоже в непонятках. Вроде проверили по довоенным записям орбитального трафика, ничего похожего на этот спутник не нашли. К вашим сходили, у вас натовская информационная база сохранилась, – так в ней тоже пусто.

– Ну ведь не мог же он ниоткуда взяться?

– Да, говорят, в последние дни войны кто что только на орбиту не отправлял. Я так думаю, что это какой-то из последних, туда такое пихали… Даже думать страшно, что у него внутри может быть. А эти придурки там ходят, только что пальцами во все не тыкают…

Де Нейра сплюнул под ноги.

– Ладно, Гидеон, бывай. Рад был тебя увидеть.

– Я тоже. Поговори со своей подругой.

Всю дорогу домой Гидеон думал над словами де Нейры. Настроение, и без того испорченное ранним подъемом и возней с приборами на солнце, упало до нуля. И лишь когда во дворе его дома на нем повисли радостно орущие Мика и Джун, он выбросил из головы события на острове Овау.

Погода сегодня не радовала. Небо на севере затянуло клубящимися тучами. Передний край грозового фронта солнечные лучи окрашивали в темное золото, но цвет этот выглядел мрачным, как на надгробии. Предчувствуя бурю, ветер стих, и море застыло, превратившись в огромную солнечную батарею. В ней отражался ярко-голубой небесный купол и крошечный силуэт электроплана.

Филиппинские метеостанции уже несколько дней передавали штормовое предупреждение, но Гидеону с высоты полета было видно, что до прихода бури еще есть несколько часов. Он снова совершал дежурный облет границ. На Овау на этот раз царило затишье – военные отсняли спутник со всех позиций, замерили вокруг него все что можно и даже частично содрали нагар. На корпусе действительно нашлось несколько надписей, сделанных иероглифами, но прочитать их никто пока не смог. После чего спутник оставили в покое – сдвинуть такую махину с места можно было только тяжелыми транспортными вертолетами, а они сохранились только в Австралии и Новой Зеландии.

Гидеон несколько раз прошелся над безжизненными островными вершинами. В один из облетов ему показалось, что среди холмов что-то ярко блеснуло. Он развернул «Марлин» и пошел на снижение. В то же мгновение в воздух взлетела сигнальная ракета. А затем Гидеон разглядел на склоне холма фигуру человека, размахивающего руками. Убедившись, что его заметили, тот бросился вниз по склону.

Когда Гидеон приводнял свой «Марлин», он уже знал, что увидит. Электроплан ПНГ качался на редких волнах, привязанный к той же пальме, что и в прошлый раз. А его пилот, не жалея ног, мчался к берегу. На груди у бегуна болтался огромный морской бинокль – отблески его линз и заметил Гидеон.

– У тебя чего, авария? Ты сколько здесь торчишь? А своих вызывал? – засыпал Гидеон вопросами радостно лыбящегося де Нейру.

– Дурак, я уже третий день как сам напрашиваюсь на дежурство! Все жду, пока ты появишься!

– А-а… – опешил Гидеон. – На солнце перегрелся, да?

– Я женюсь!

– Что?

– Женюсь, говорю!

Гидеон пялился на де Нейру с минуту, а потом свалился на землю и начал ржать.

– Ой, не могу! Ты это всерьез? А как же курево, выпивка и бабы?

– Курить уже бросаю…

На лице де Нейры были написаны столь явная обида и недоумение, что Гидеон не выдержал и снова зашелся в хохоте, завалившись на бок.

– Ну ты и скотина, Гидеон. – Де Нейра шмякнулся на зад рядом с ухахатывающимся пилотом. – Я думал, ты за меня порадуешься, а ты ржать…

– О господи, сейчас умру! – Гидеон с трудом загнал внутрь неудержимо рвущийся наружу смех. – Извини, я на самом деле рад. Нет, серьезно. Просто вспомнил, что ты говорил, когда мы впервые встретились…

Он поднялся с земли, сел рядом и нашарил свалившуюся бейсболку.

– У, зараза! – Де Нейра ткнул его кулаком в бок. – А ведь это все из-за тебя!

– Ну конечно, – фыркнул Гидеон. – Ты еще скажи, что тебе ночью сам архангел Михаил явился и пожурил за беспутную жизнь.

– Да я серьезно! Я пока летел обратно в прошлый раз, все о тебе думал. Ну, типа, тебе вот под сорок уже, так? У тебя жена, дети, дом – ты к ним летишь, тебе есть куда возвращаться. А вот я сейчас припрусь в Киету, и что? Не дом, а сарай – мне же все эти годы до одного места было, где я живу. Баб трахать и так сойдет. Денег тоже вечно нет. У меня в части кличка – Дай Доллар. За две недели до зарплаты стрелять начинаю. А иногда и вообще у своих дам на шее висеть приходится. Самому стыдно…

– Альваро, ты чего? Я не приходской священник, а ты не на исповеди. Ты же взрослый человек! Решил жениться? Молодец, уважаю! Но пойми правильно – мир от этого с ног на голову не перевернется, да и не спасешь ты его этим. Ты же на самом деле это для себя делаешь.

– Ну, хвала всем святым, а то я уж боялся, ты мне тоже мораль читать начнешь! – ожил де Нейра. – Отец Рональдо, так он весь мозг на эту тему вынес. Но ты знаешь, что интересно, сколько лет меня эта его болтовня вообще не трогала. А после встречи с тобой все как с ног на голову встало… Или наоборот? Ты, часом, до того как в военные пошел, в святые отцы не собирался?

– Не, даже и мысли не было, – отмахнулся Гидеон. – Слушай, ну а чего все-таки так внезапно?

– Так ты мне сказал с моей подругой поговорить. Ну я и пошел. Скажу тебе честно – в тот день как прилетел, набрался от души. И все мои те мысли на самом деле из башки вылетели. Вроде все же решил Тимоли на аборт уломать. А она опять ни в какую. И говорит мне – мол, пошел бы ты, Альваро, куда подальше. Мне этот ребенок небесами послан, пусть и отец у него такой идиот, как ты. Так что я как-нибудь сама справлюсь. А ты можешь катиться откуда пришел. И все. Ну я и покатился, опять нажрался. Пью – и чувствую, все без толку. Не весело ни капли. И снова разговор с тобой в башке крутится. В общем, встал, бросил, как было, все недопитое и ушел. А наутро проспался и пришел предложение делать.

– И что, она сразу согласилась? – удивился Гидеон.

– Ага, держи карман шире, – ухмыльнулся де Нейра. – Три дня ходил уламывал. Ейный папаша меня чуть не пристрелил даже раз. Но, короче, на третий день сдалась.

– А не зря?

– Чего не зря? – насупился де Нейра. – Кончай гнать, счастливый отец семейства. Я, может, теперь с тебя во всем пример брать буду. Может, я тоже хочу иметь свой дом и кучу детей.

– Ну, предположим, ты еще плохо представляешь, что такое маленькие дети…

– А тебя, после того как ты узнал, это остановило, когда второго ребенка заводили?

Гидеону осталось только промолчать.

– Вот то-то. – Де Нейра полез за пазуху и вытащил флягу: – Ну, давай за мой счастливый брак?

– То есть от выпивки тебя еще не отучили? – отыгрался Гидеон. – А от баб?

– Язва ты, Гидеон, – беззлобно улыбнулся де Нейра. – Пей давай, грешно по такому поводу отказываться. И не грузи меня про то, что ты на службе. От пары глотков ничего не случится.

Что за бормотуха плескалась во фляжке де Нейры, Гидеон определить не смог. Сквозь пищевод в его желудок провалился огненный ком, на глаза навернулись слезы, а в ушах зашумело.

– Святый боже, это что у тебя за дрянь здесь? – выдохнул Гидеон, когда к нему вернулась способность говорить.

– Держи, дарю. – Де Нейра завернул крышку и протянул флягу. – Тренируйся помаленьку, потому что на мальчишнике мы будем пить именно это. А ты на него уже, считай, приглашен. И с семьей на свадьбу.

– Ну спасибо. – Гидеон сунул флягу в карман шорт и вытер кулаком слезы. – А с днем-то определились?

– Нет пока. У тебя когда следующий вылет?

– Сегодня у нас суббота… Во вторник, а потом в пятницу.

– Тогда в пятницу в это же время здесь и встречаемся. Привезу официальное приглашение.

Де Нейра поднялся и сунул руки в карманы.

– И знаешь что?

– А? – Гидеон тоже поднялся.

Тучи на горизонте наливались лиловым. Кое-где между ними уже проскакивали разряды, после которых на Овау накатывалась волна глухого рокота. Шелест пальмовых листьев превратился в тревожную барабанную дробь, а налетающие с моря соленые брызги несли бодрящую прохладу.

– Даже не вздумай отказаться. – Де Нейра ткнул Гидеона в грудь пальцем. – Я хочу, чтобы ты был моим шафером.

– Итак, господа, освежу в вашей памяти некоторые исторические факты. – Генерал Бебье чувствовал себя крайне неуютно за кафедрой, вытащенной под навес. – Возможно, вы успели забыть школьные уроки истории, но наше соседство с ПНГ не всегда позволяло вооруженным силам страны трескать пиво, совершая формальный облет границ раз в сутки.

С моря налетел порыв ветра и едва не вырвал из рук Бебье исчерканные листы. Выругавшись, он достал из кобуры пистолет и прижал им бумаги. По рядам сидящих на складных стульях пилотов авиабазы прокатился смешок.

– Так вот, – продолжил Бебье, засчитав себе победу над ветром. – Хочу вам напомнить, что первые столкновения с ПНГ произошли еще в далеком от нас 1993 году, когда с Бугенвиля к нам хлынули беженцы. У них там, видите ли, мятеж случился. А за беженцами потянулись боевики ПНГ, которые пять лет не давали покоя местной полиции и вашим предкам. И потом еще несколько лет мы с ними границы делили…

– Господин генерал, – подал голос Джозеф Аба. – У меня дома, типа, Сеть еще работает. И в национальный музей в Хониаре я детей водил. Так что я сейчас и сам могу дальше рассказать – гражданскую войну в двухтысячных мы кое-как пережили, а когда началась Третья мировая, то ли ПНГ на нас напала, то ли мы на нее под шумок, когда RAMSI стало не до нас. Две недели палили друг в друга из чего ни попадя и делили Бугенвиль с Шортлендами. А потом, как стало ясно, что половине мира конец настал, перепугались до смерти и разбежались по домам. И лет через пять только, убедившись, что нас ударной волной от большой войны не снесло, договорились о разделе границ по новой. Я правильно все излагаю?

Глаза Бебье налились кровью, он рванул себя за воротник форменной рубашки, но вовремя вспомнил, что дядя Абы – член парламента, и лишь молча кивнул.

– Ну так я к чему веду, – удовлетворенно продолжил Аба. – ПНГ и Соломоновы острова с тех пор ни одной стычки не имели. Так что вы давайте бросайте эту пропагандистскую лабуду и переходите к делу. Чего там на Овау-то грохнулось, что Хониара опять готова соседям в глотку вцепиться?

Бебье нервно дернул головой и сглотнул.

– Это китайский военный спутник, – выдавил, наконец, он. – На Малаите нашли одного старика, который после войны бежал с Тайваня. А до этого он туда попал из Китая, где в каком-то военном институте работал. Ну вот он и узнал по снимкам, что это за хреновина на Овау валяется.

– Ну и? – выразил общее мнение Аба. – Что за беда нам на голову рухнула?

– Это один из спутников сети орбитальных лазеров.

Эка невидаль, подумал Гидеон. Такого добра на орбите болтается, как рыбы в море. Только доступа к ним все равно нет – все центры управления сгинули в войне.

– И, короче, китайцы на каждый такой спутник ставили по дублирующей системе управления всей Сетью…

– Пресвятая Дева Мария! – присвистнул Аба, единственный на всю авиабазу католик.

Вслед за ним загомонили все пилоты.

– Ну, то есть вы понимаете, что тот, кто его получит… – Бебье вытащил из кармана платок и вытер потный лоб. – В общем, еще если учесть, что Овау при последнем разделе не посчитали…

– Короче, – подытожил Ленсон Лафай, возглавлявший вертолетную команду. – У нас в перспективе опять война с ПНГ. Вопрос лишь в том, кто ее начнет.

– В Хониаре пока еще ничего не решили, но с завтрашнего дня мы начинаем усиленное патрулирование границы. Облеты теперь совершаются всем звеном, остальные в боевой готовности на базе. Пока с ПНГ есть договоренность, что на Овау не будет никто высаживаться…

– А они что, уже знают? – спросил Гидеон.

– Ну… Да, в общем. Знают, – нехотя согласился Бебье. – Видимо, у них разведка как-то сработала хорошо… Кто же знал, столько лет мирно жили…

Бебье спохватился, что сболтнул лишку, и принялся сгребать свои бумаги.

– В общем, вы меня поняли, – забубнил он, не поднимая глаз. – Халява закончилась, можете считать, что объявлено военное положение. При облетах Овау из поля зрения не выпускать. Также туда будут направлены морские патрули. Гидеон, ты сегодня последний летишь по старому графику. И еще: завтра начинаются учения и проверка готовности техники.

Бебье на минуту запнулся, все-таки оторвал взор от бумаг и оглядел собравшихся.

– И всем явиться к интенданту, получите нормальную форму, – добавил он. – А то выглядите, как какой-то сброд…

Бебье засунул пистолет в кобуру и спешно удалился в здание штаба.

Пилоты стали подниматься со стульев и собирать их. Новости привели всех в возбужденное состояние. Гидеон видел на лицах молодых пилотов радостное предвкушение – как же, после стольких лет однообразных патрульных полетов настоящее дело! Командиры звеньев, что были постарше, этих чувств не разделяли. Поэтому, когда молодняк рванул в сторону склада разведать на предмет формы, они остались курить под навесом. Гидеон присоединился к ним, но в основном молчал, вслушиваясь в разговоры:

– Видел, на Бебье лица не было?

– А чего удивляться, когда такое начинается.

– Черт, а у меня племянник в Рабауле с семьей уже десять лет живет!

– Эх, столько лет прожили спокойно – и нате…

– Да погоди ты, может, все еще обойдется!

– Ага, как же! Ты видел этого психа Менапи? Мой брат в секретариате генерал-губернатора работает. Так он мне кое-что про него рассказывал. У него знаешь какое влияние на Кадау? А Кадау и сам не без тараканов в голове. По всему кабинету расставлены нузунузу Варохунуки. И почти у всех морда самого Кадау вырезана.

– Да ладно, мало ли что там себе наш генерал-губернатор навоображал!

– Угу, только у него за основным кабинетом еще тайный есть. С капищем предков. И Спенсера, говорят, частенько видели туда входящим с Кадау.

– Слушай, точно! Бебье на дне рождения рассказывал, что у Спенсера в кабинете спутниковая карта висит, а на ней все цели в ПНГ помечены, словно он их бомбить собрался!

– Ему-то чем ПНГ насолила?

– Говорят, там до Моале главнокомандующим был какой-то хмырь, что вместе со Спенсером приплыл на «Форте Саттера». Они еще в Японии с ним какую-то медсестру не поделили…

– Бабкины сказки!

– Как знать…

– Ну все, хорош языками молоть. – Джозеф Аба затушил сигарету. – Болтовня ничего не изменит, а все мы понимаем, что ничего с той войны нам счастья принести не может. Идите, делами занимайтесь!

На Овау Гидеон де Нейру не нашел. Привязанный к пальме, в воде плавал надутый полиэтиленовый мешок с запиской, гласившей: «С датой пока не определились. Жду тебя в понедельник».

Гидеон долго думал, стоит ли ему меняться на дежурство в понедельник. В свете последних событий идея афишировать свое знакомство с пилотом ПНГ не казалась особо привлекательной. В местную сеть и газеты уже начала просачиваться информация о напряженности в отношениях с соседями, они запестрели «сенсационными» материалами на манер того, что пытался изложить Бебье. Вчера вечером сосед Гидеона, Лоусон Рагомо, рассказал, что его лодку около Фавро едва не потопил пограничный катер – Лоусон возвращался от тестя в Поропоро, будучи слегка подшофе, уснул прямо в лодке, и его отнесло на запад. Пограничники решили, что лодка плывет с Бугенвиля, и на окрики она не отзывалась. Лоусон чудом вовремя проснулся – капитан катера даже не собирался давать предупредительный залп.

А сегодня утром «Соломон стар» напечатала указ генерал-губернатора о введении ограничений на движение через границу с ПНГ.

В новой форме Гидеон чувствовал себя в кабине электроплана не особенно уютно. В ней он страшно потел, чесалась спина, а дурацкие ботинки, хранившиеся на складе, наверное, еще со времен войны, Гидеон вообще сбрасывал сразу, как садился в «Марлин». Сейчас они гремели подкованными подошвами под креслом при каждом маневре.

Море внизу во все время полета оставалось пустынным. Лишь изредка проплывали патрульные катера. Местная рыба, наверное, только диву давалась – что это за праздник такой ей устроили?

Овау звено Гидеона пролетало уже пятый раз.

– Гидеон, глянь-ка вниз, – раздался в наушниках голос Моффата Эгеты. – На острове кто-то есть!

На памятной Гидеону отмели плавал электроплан. Ни на минуту не приходилось сомневаться, кому он принадлежит, и Гидеон лишь подивился наглости де Нейры. Впрочем, нельзя сказать, что и сам он не подумывал о чем-то похожем – наклонившись, Гидеон запустил руку под кресло и нащупал увесистый сверток.

– На базу докладываем? – спросил Эгета.

– Нет, – после секундного колебания ответил Гидеон. – Моффат, будь другом, нарежьте пару кругов без меня. Мне надо вниз.

– Ты с ума сошел?

– Моффат, я тебя сколько раз выручал? Сколько раз твой зад прикрывал, когда ты пьяным на службу являлся? Давай-ка, прояви благодарность. Неужели ты думаешь, что я внизу схвачу этот дурацкий спутник и заброшу его на Бугенвиль?

Эгета некоторое время молчал, потом произнес:

– Ладно, ладно. Я не против. Но как остальные?

– Ребята, вы как, отпускаете меня? – щелкнул передатчиком Гидеон.

Три голоса вразнобой забормотали, что ничего против не имеют.

Когда четверка электропланов превратилась в едва заметные точки на горизонте, Гидеон сидел на берегу рядом с кидающим в воду камешки де Нейрой. Теперь тот тоже был одет в натовскую форму. Правда, не летную, а обычную полевку.

– Вот как, значит… – сказал де Нейра, отправив в полет еще один кругляш из зажатой горсти. – И у вас то же самое. Впрочем, кто бы сомневался. Все припомнили, даже девяносто третий год?

– Угу, – кивнул Гидеон.

– А знаешь, что самое смешное? Мои родители в ПНГ прибыли даже после дележа островов. Они беженцами были из Южной Африки. А теперь мне говорят – эти сволочи с Соломоновых островов покушаются на самое твое святое! А на самом деле все хотят хапнуть спутник, чтобы остальные плясали под их дудку…

Некоторое время они молчали. Потом Гидеон потянулся к свертку, который принес.

– Ты уж извини, вряд ли я у тебя теперь шафером буду.

– Да ладно, я все понимаю. Все равно, я католик, ты протестант. – Де Нейра улыбнулся: – Отца Рональдо удар бы хватил.

– Вы с днем определились наконец?

– А какая теперь разница? Завтра сходим в церковь, пусть быстро повенчают. Не до церемоний уже.

– Вот, держи, – Гидеон протянул де Нейре сверток. – Это вам от нас. Подарок. На свадьбу.

Де Нейра взял сверток и тут же чуть его не выронил.

– Ух ты, черт, тяжелое! Это что?

– Камень. Только не простой. Под нашим домом зарыт такой же, его еще мой прадед, когда дом строил, заложил. У того камня хорошая мана, потому что прадед был великим колдуном и собрал в нем всю силу предков нашей семьи. Я на той неделе зарыл рядом с ним этот камень, чтобы на него хоть часть мана с прадедова камня перешла. Ты как свой дом заведешь, тоже зарой его где-нибудь во дворе, тогда и у тебя в семье все будет хорошо. Конечно, ты можешь в это не верить…

– Спасибо, Гидеон! – Де Нейра вдруг обнял собеседника. – Это отличный подарок! Надеюсь, он успеет мне пригодиться…

Де Нейра отстранился от Гидеона.

– Ты чего? – спросил опешивший Гидеон.

– Да так. Знаешь, отец Рональдо на проповеди как-то рассказал нам притчу о царе Соломоне. Она, типа, учит смирению. Так вот, однажды Соломон обратился за советом к придворному мудрецу с просьбой: «Помоги мне – очень многое в этой жизни способно вывести меня из себя. Я очень подвержен страстям, и это мне мешает!» На что мудрец ответил: «Я знаю, как помочь тебе. Надень это кольцо – на нем высечена фраза: «Это пройдет». Когда нахлынет сильный гнев или сильная радость, посмотри на эту надпись, и она тебя отрезвит. В этом ты найдешь спасение от страстей!» Соломон последовал совету мудреца и обрел спокойствие. Но настал момент, когда, взглянув, как обычно, на кольцо, он не успокоился, а, наоборот, еще больше вышел из себя. Он сорвал кольцо с пальца и хотел зашвырнуть его подальше в пруд, но вдруг заметил, что и на внутренней стороне кольца имеется какая-то надпись. Он присмотрелся и прочитал: «И это тоже пройдет».

– И чего?

– А ничего. Хреновая притча. Ничего, Гидеон, не проходит само по себе. Посмотри, что у нас опять творится! Разве это само по себе пройдет? Надо что-то делать, а мы не меняемся! Столько жили тихо-мирно, а теперь снова суем бошку в ту же петлю, что и полвека назад! Я чертовски зол, Гидеон, потому что, как только я нашел в жизни хоть какой-то смысл, мне говорят: садись в самолет и лети стрелять в своего соседа. Меня это бесит, понимаешь? И я точно знаю, что сколько хочешь тверди «это пройдет», ни хрена это не пройдет!

Де Нейра вскочил на ноги:

– Понимаешь, надо что-то делать!

– Да что ты можешь сделать, Альваро? Что я могу сделать? Я военный, если я не приду на службу, меня отправят под трибунал! А что будет с моей семьей после этого? Я уже жутко рискую хотя бы потому, что сижу здесь с тобой! А потом, давай вдруг предположим, что я, мое звено и даже генерал Бебье откажутся взлетать? Ты думаешь, на Соломоновых островах больше нет военных летчиков? А у вас, в ПНГ? И где, в конце концов, гарантия, что ваши поступят так же? Я знаю, что Кадау кретин. А ваш, ваш самый главный – он лучше? Кадау – наш кретин, и он не станет палить из этих спутников по Тагаро, где живет моя семья!

– Господи, Гидеон, неужели ты думаешь, что ПНГ или Соломоновы остова долго протянут, если доберутся до спутников?! – заорал де Нейра. – Мы же кучка крестьян! У нас не вооруженные силы, а один цирк! На моем электроплане запас патронов для пулемета на три-четыре очереди! А у тебя что, больше? А в той же Австралии сохранились нормальные вооруженные силы! Как только они узнают, что контроль над орбитальными лазерами перешел к ПНГ или Соломоновым островам, они раздавят их, как червяка! И ничего ни вы, ни мы сделать не успеем, потому что одними этими спутниками войну не выиграешь! В Австралии почти сотня «хорнетов» и полтора десятка фрегатов осталось! Нас пока спасает лишь то, что у них там гражданская война с маори идет, не до нас просто сейчас! Ты понимаешь, что это значит?!

– Все, Альваро, хватит! – Гидеон тоже вскочил на ноги. – Я больше не могу оставаться! Да и тебе не поздоровится, если твое начальство узнает, что ты здесь. Я убираюсь с этого проклятого острова и тебе советую сделать то же самое! Извини, что со свадьбой так вышло…

Гидеон побежал к своему «Марлину». Сердце молотило у него в груди по огромному барабану, выводя какой-то дикий мотив. И Гидеон точно знал, что это не из-за того, что оставаться на острове опасно.

Из динамиков компьютера в кабинете Бебье доносился голос Спенсера. Обливающиеся потом пилоты сгрудились вокруг стола, вслушиваясь в его слова.

– Сегодня в два часа ночи вооруженные силы ПНГ незаконно нарушили водную границу Соломоновых островов, – вещал фельдмаршал. – И попытались высадить десант на острове Овау. Вероломные действия были пресечены нашими морскими пограничниками. Вражеский десант был уничтожен, однако в результате боевых действий погибли семеро наших матросов и офицеров. Со всей ответственностью заявляю: наглое и беспардонное поведение ПНГ не останется безнаказанным! Указом генерал-губернатора Кадау с десяти утра сегодняшнего дня Соломоновы острова объявляют открытыми боевые действия против захватчиков! Мы не отдадим агрессору ни пяди родной земли…

Бебье прикрутил звук и оглядел собравшихся:

– Всем все понятно?

– Нет, не все, – к столу протолкался Джозеф Аба. – Он про какую родную землю говорит? Про Овау? Так он всю жизнь ничей был!

– А до раздела принадлежал Соломоновым островам, – отрезал Бебье. – Ты под трибунал захотел, Аба? Сейчас не та ситуация, родственнички в парламенте тебе уже не помогут. Его, того и гляди, распустят со дня на день…

Гидеон молча жевал орехи, подпирая стену. На душе было муторно, страшно хотелось все бросить и пойти домой, к Марии и детям. А вместо этого он вторые сутки торчал на авиабазе.

Позавчера на нее прилетели два вертолета с Гуадалканала. Они привезли опечатанные пластиковые контейнеры и четырех инженеров. В контейнерах находилось несколько ракетных комплексов, которые установили на электропланы. Один из них оказался на электроплане Гидеона, и теперь плавные обводы «Марлина» уродовали торчащие под крыльями ракетные кассеты.

– Значит, смотри сюда, – объяснял Гидеону инженер. – Ты в курсе, что такое система самонаведения? Хотя откуда. Вы тут уже давно все забыли… Держи. – Инженер протянул Гидеону шлем с опущенными очками-забралом. – Это одна из последних довоенных разработок. Их не так много осталось, так что, надеюсь, ты действительно настолько хороший пилот, как о тебе говорит твой начальник. У тебя под креслом теперь находится специальный квантовый процессор, он обрабатывает информацию через встроенную камеру. Такие же установлены в ракетах. Выделяешь рукой в перчатке цель, которую видишь, вот так вот, понял?

Инженер сделал пасс рукой в перчатке, и перед глазами Гидеона стоящий рядом с взлетно-посадочной полосой ветряк оказался в центре красного мигающего круга.

– Никакого лазерного наведения – система распознавания трехмерных объектов, почти как человеческий глаз. Так вот, цель захвачена. Процессор теперь отличает ее от любой детали пейзажа. Все, на этом твоя работа закончена – выделил цель, убедился, что она закреплена…

Красный круг перестал мигать.

– …и стреляешь. Если для подстраховки решишь послать еще одну ракету, нажмешь пальцем на вот этот круг на перчатке. Процессор в ракете сам будет удерживать цель и доберется до нее. Заряд, правда, рассчитан на поражение целей помощней электропланов, но летающих танков, наверное, все равно нигде уже и не осталось. Так что от электроплана одни щепки останутся. Все, тренируйся.

На возню с захватом цели Гидеон и те несколько пилотов, которым установили такие же ракеты, потратили весь оставшийся день. После беспокойной ночи их подняли в небо и погнали на Пиру, где на отмели с незапамятных времен торчала ржавая баржа. Действуя по указаниям сопровождавших их инженеров, Гидеон навел ракету на баржу и выстрелил. Из-под крыла «Марлина» высунулось хищное рыло ракеты с топорщащимися плавниками стабилизаторов. Какое-то время она шла рядом с электропланом, а затем, оставляя за собой бледную полосу, устремилась вниз. Попадания Гидеон не видел, но, когда он развернулся, на месте баржи растеклось грязное масляное пятно, а вокруг него с всплесками падали обломки. От самой баржи не осталось ни одного крупного фрагмента…

Из задумчивости Гидеона вывел голос Бебье:

– Теперь все по машинам. Вылет прямо сейчас. Операцией в целом командует генерал Гудвин, а я отвечаю за воздушную поддержку. Вылетаю с вами на вертолете. Пограничники докладывают, что со стороны Бугенвиля уже началось движение. Если не поторопимся, тамошний воздушный флот будет над Овау раньше нас. А они прикрывают подходящие суда, среди которых, если кто забыл, есть два сторожевика с торпедами и ракетами «земля – воздух». Если мы их не успеем разнести, можем лишиться всякого преимущества. Все, ребята, давайте на выход. Да хранит вас Господь!

За стенами штаба ветер нещадно трепал анемометры и царила аномальная жара. На выцветшем до белизны небе не наблюдалось ни облака. От ангаров доносилась приглушенная мелодия регги полувековой давности – играли «III Kings».

Выйдя к причалам, Гидеон вместе с остальными отвязал тросы, удерживающие электропланы у швартовочных тумб. Перепрыгнув на крыло, он забрался в кабину, опустил фонарь и пристегнулся ремнями. Ботинки снимать не стал, хотя шнурки распустил. Надел шлем и перчатку, управляющие ракетами. В стекле шлема правую руку обернуло несуществующее красное кольцо. Гидеон запустил моторы и развернул электроплан. Горизонт перед ним слегка покачивался, волнение сегодня было чуть выше обычного, и на фонаре тут же образовалась россыпь сверкающих капель.

Гидеон вырулил в открытое море, и электроплан помчался по волнам, набирая скорость. Вслед за ним потянулись ведомые Гидеона и вся остальная эскадрилья. Справа и слева от причалов отчаливали моторки с десантом – вооруженными М-16 солдатами, доставленными за последние два дня со всех островов. Через пролив между Таро и Сипоцаром промчалась, вздымая радужные крылья брызг, машина на воздушной подушке, на которой находился генерал Гудвин со штабными офицерами.

Набрав скорость, электроплан оторвался от воды, и Гидеон положил его на привычный курс. Правда, полет в этот раз показался ему куда длиннее обычного, хотя по приказу Бебье они выжимали из моторов максимум.

И все же они не стали первыми. Когда над голыми холмами Овау стало возможно разглядеть рогатый шар спутника, над ними уже кружили птичьи силуэты электропланов ПНГ. Со стороны Соломоновых островов в воде плавали два пограничных катера.

– Нака, Кени, ваша задача найти ракетные катера, – раздался в наушниках голос Бебье. – Держитесь на высоте, но огонь не открывать. Приказ от Гудвина еще не поступил. Аба, Сури, вы держите под контролем самолеты и спутник, а также прикрываете наш десант…

– Гидеон, ты меня слышишь? – Бубнеж генерала прервал слишком хорошо знакомый Гидеону голос. – Я знаю, что слышишь, Гидеон. На этих лоханках одни и те же передатчики, так что ваши частоты все давно знают. Гидеон, я хочу поговорить с тобой. И с твоими пилотами. Выслушайте меня, пожалуйста!

Гидеон молчал, но руки его охватила предательская дрожь. Он покрепче вцепился в штурвал, чтобы не завалить электроплан в штопор.

– Помнишь, ты говорил мне, что если женишься – мир не спасешь и не перевернешь, – продолжил де Нейра. – А вот я думаю: а что было бы, если бы я не женился? Если бы мы ребенка не ждали – сидел бы я здесь? Говорил с тобой? Мне бы дали завтра приказ, и я полетел бы на ваших, и в тебя стрелял не задумываясь. А я не собираюсь. Разве у меня есть для этого хоть одна причина?..

– Гидеон, немедленно переключись на резервную частоту! – ворвался в эфир голос Бебье. – Я тебе приказываю! Не сделаешь – я тебя под трибунал отправлю!

Рука Гидеона, протянутая к радиопередатчику, застыла на полпути. Он знал, что нужно немедленно выполнить приказ, и все же колебался.

– Ведь дело исключительно в этом проклятом спутнике, – звучал у него в шлеме голос де Нейры. – Свались он в океан, так его бы никто никогда не нашел. И ничего этого бы не было… Мы с тобой, правда, тоже никогда бы не встретились. Это, наверное, единственное, что может примирить меня с существованием этой гадины. И то, что она заставила меня измениться. И ты, и она. Зато теперь я хорошо понимаю, что на самом деле во всем мире будущему моего ребенка угрожает только этот спутник. И знаешь что? Я не буду ждать, пока это как-нибудь пройдет. Я собираюсь разобраться с ним сейчас. Надеюсь, Гидеон, ты ко мне присоединишься, ведь у тебя тоже есть дети…

– Гидеон, какого черта ты еще не на резервной?! – заорал Бебье. – Не слушай этого кретина! Захотел на золотых рудниках остаток жизни провести?

От кружащих над островом электропланов ПНГ отделился один силуэт, стремительно пошедший на снижение.

Господи, подумал Гидеон, куда ж он прет со своими пулеметами! Он даже обшивку ему не поцарапает!

Однако, как выяснилось, не только в Хониаре сохранились остатки военных технологий, современников китайского спутника. Из-под крыла электроплана де Нейры брызнул фонтан огня, и в сторону острова рванула ракета. Увы, это оказался старый «Хеллфайр», и взрыв лишь взметнул в воздух облако скальных обломков, почти не повредив спутник с еще живой проактивной защитой, сбившей лазерное наведение ракеты.

– Сури, Аба, уничтожьте его немедленно! – завизжал Бебье. – Это приказ! Стреляйте!

Но воздух в кабине словно превратился в густое желе. Звуки доходили до сознания Гидеона, как через слой ваты, руки налились такой тяжестью, словно к ним подвесили здоровенные булыжники. А взгляд приковала засунутая за приборную панель фотокарточка с Марией и детьми в ботаническом саду на Гуадалканале, сделанная полгода назад.

Мир вернулся в обычное состояние внезапно, и было это словно удар в челюсть. Из-за хвоста «Марлина» Гидеона вылетела оперенная самонаводящаяся ракета. Он даже не успел заметить, кто ее выпустил. Но еще раньше небо вспороли огненные следы очереди из крупнокалиберного пулемета, выпущенной с одного из электропланов ПНГ. Фонарь машины де Нейры разлетелся яркими брызгами, вслед за этим полетели осколки фотоэлементов. А затем в электроплан врезалась ракета, и он исчез во вспышке, почти слившейся по цвету с белыми от жары небесами.

В наушниках шлема Гидеона что-то орал Бебье, ему отвечали другие пилоты эскадрильи. Между самолетами, похоже, завязался бой, но в Гидеона пока еще никто не стрелял.

Не отпуская штурвала, Гидеон стащил с ног ботинки и запнул их поглубже под кресло. Босыми подошвами он ощутил отполированный пластик, вибрирующий в такт винтам. Потом положил ладонь на приборную панель, под которую еще много лет назад спрятал небольшой камешек, специально выдержанный им у прадедова камня под домом, чтобы тот зарядился от него мана.

– Думаю, исповедоваться самому себе будет глупо, – пробормотал Гидеон под нос, но на всякий случай поцеловал нагрудный крест, подаренный родителями жены перед свадьбой.

Он резко накренил электроплан на правый борт, почти отвесно сваливаясь вниз. Через несколько секунд, когда двигатели едва не захлебнулись, Гидеон выровнял полет. Остров и спутник теперь были у него как на ладони. Он вытянул руку перед собой и сделал жест, словно схватил пришельца из космоса за его уродливую рогатую башку.

Скорее всего для того, чтобы разнести его вдребезги, хватило бы и одной ракеты. Но Гидеон решил дождаться, когда наведутся все восемь, установленных на его электроплане…

 

Александра Лисса Сорокина

Верный

«Астрепо» следовал намеченным курсом. Оставалось проверить траекторию возвращения, и можно было командовать отбой личному составу. Полохов глянул на ровную сигнальную линию – никаких ошибок, Ким, как всегда, сработал на совесть. Капитан поспешил отвернуться от рабочего дисплея – не любил первый офицер-штурман, когда в его работу вмешивались посторонние. Впрочем, вмешиваться было и незачем. В этой части корабля царил порядок, а вот на мостике…

– Андрей Григорьевитш, – немного коверкая русский, произнесла невысокая, стриженная под каре брюнетка – доктор Рита Ангер, – я так понимаю, в этом квадрате всегда так?

На фоне основного экрана, где сияла далекими галактиками вечная ночь, женщина казалась техногенным призраком, а ее голос в каплях-наушниках был немного приглушен.

– Как именно, госпожа Ангер? – неприязненно уточнил Полохов.

Брюнетка на секундочку задумалась.

– Тихо, – наконец произнесла она.

«Ну тебе-то какая разница»?! – вспылил про себя Полохов, на миг прикрывая глаза по старой привычке, а вслух произнес:

– Сейчас так везде, знаете ли.

Рита Ангер была доктором космоистории, сидопсихологии и еще уймы всяческих «логий», но порой Андрей сомневался, что она свои дипломы получила честным путем – настолько глупые вопросы задавала навязанная команде «ученая дама», как окрестил ее острый на язык Гаев.

Команда «Астрэпо» практически в полном составе относилась к пассажирке со сдержанной, но заметной прохладцей. Для двух враждующих содружеств Сорокалетняя война окончилась истощением ресурсов, «ничьей» и «худым» миром, а для их граждан она до сих пор продолжалась в холодном вежливом противостоянии.

В ответ Ангер лишь невнятно хмыкнула, что-то отметив на гало-экране компорта.

– Крыса, – тихонько выругался сидевший за панелью навигации Ким, – мой дед таких в Новом Риме в Сорокалетнюю под арест брал. Нельзя было отказаться ее с собой тащить? Напишет же гадость какую-нибудь.

Полохов приглушил звук у связи.

– Я, по-твоему, рехнулся – с Астрокомиссией бодаться? Если б там только Конклав заседал, я бы послал их… по матушке. Но ведь это с нашей стороны распоряжение – им же надо сделать широкий жест. Мол, мы своим новым друзьям доверяем… Ну, напишет – не привыкать. Западные и так нас еле терпят.

Второй офицер-штурман усиленно делал вид, будто не слышит, о чем разговаривают собеседники. Руслан тоже был частью команды, но политическим темам предпочитал обсуждение рабочих вопросов.

– Мы их тоже – всего сорок лет прошло, – хмыкнул Ким, поправляя сенсорные перчатки. – Так все-таки, зачем она с нами в рейс вышла?

– Черт ее знает. Сказали, для проверки уровня напряженности в экипаже, и еще что-то про изучение исторических боевых траекторий. Кажется, диссертацию пишет.

Ангер, словно заподозрив, что говорят про нее, глянула на капитана и штурмана через тонкую преграду высокопрочного пластика и направилась в сторону кают-компании.

– Бред какой-то… Мы что, исследовательское судно? – Ким поправил сместившиеся координаты обратной траектории.

– Мы подотчетны Астрокомиссии. И этим все сказано. – Полохов вернул громкость связи на прежний уровень.

– Андрей Григорьич! – Сашка, как всегда, не утруждал себя субординацией. Дождется, поганец!

– Александр, потрудитесь обратиться по уставу, – холодно отрезал Полохов. Вся эта возня с Астрокомиссией слегка действовала на нервы, и совершенно не было желания нянчиться с кем бы то ни было. Даже с двоюродным племянником. Да и пора бы уже парня к уставу приучать, а то ему скоро в летный корпус поступать, а он капитана корабля чуть ли не дядей Андреем зовет.

– Слушаюсь, капитан первого ранга Полохов! Разрешите обратиться? – протараторил вмиг посерьезневшим голосом Александр.

«Обиделся… Ну, пускай, зато не ляпнет глупость на экзамене».

В наушниках послышался смешок Асима – Сашкин друг тоже собирался в летный корпус, но к субординации относился не в пример аккуратнее сверстника.

– Разрешаю, – вздохнул Полохов.

– В непосредственной близости к курсу обнаружен незарегистрированный объект. Максимальное сближение – через три минуты, порядка пяти мегаметров.

– Полагаю, вы нашли космический мусор, кадет Голубев, спасибо за проявленную бдительность! – Полохов собирался уже переключить связь на внешнюю частоту.

– Нет-нет! – запротестовал Александр, и Полохов уже приготовился отчитать мальчишку, когда вмешался Асим:

– Господин капитан первого ранга, позвольте обратиться?

– Слушаю, кадет Акха.

– Объект не может быть космическим мусором – его размеры соответствуют малому космическому телу, но объект имеет искусственное электромагнитное излучение. – Было слышно, как рядом с другом обиженно сопит Сашка.

– Благодарю, кадет Акха. Продолжайте сканирование и включите запись для отчета.

– Слушаюсь, капитан! – Асим отключил связь, видимо, чтобы не дать вклиниться Александру.

– Да, да, будем первооткрывателями древней консервной банки, – пробормотал Андрей.

Ким только усмехнулся в ответ.

В следующий миг «Астрепо» тряхнуло так, будто он вошел в зону поражения военного крейсера. Свет испуганно мигнул, а корабль обиженно заскрежетал переборками. Опоздав на какие-то доли секунды, включилось защитное поле – Андрей ощутил уже подзабытое легкое напряжение. Умница корабль «защищал» своих пассажиров и без их вмешательства. Однако вмешаться все же было необходимо.

– Мать твою! – не сдержался Полохов. Стараясь понять, в чем дело, и удержаться на ногах, Андрей встал на гладкую площадку лифта. И будто сам «Астрепо» на большой ладони поднял своего капитана к мостику с обзорным экраном.

Ким вместе с пилотом и вторым офицером-штурманом начал переориентировку корабля на атакующий объект. Следовало проверить технику на повреждения, но Андрей не удержался и первым делом привел в действие обзорный экран.

«А Сашка-то был прав…» На черном фоне красовался небольшой астероид с остатками военной станции. Атака велась именно оттуда. Это было невозможно – все военные сооружения законсервировали на следующий год после окончания конфликта, – но это было. Старая база исправно посылала к «Астрепо» снятые с вооружения, но при этом доставляющие не меньше неприятностей, чем современные, боевые заряды. Несмотря на гасящее их поле, Андрей всем телом ощущал, как лихорадит его корабль.

– Господин капитан первого ранга, – в эфире появился Гарик. Инженер-механик нечасто выходил на связь – он вообще был знатным молчуном, но теперешняя ситуация требовала связаться с начальством. – Генератор гравитации отключать?

– Нет, Гарик, пусть лучше потрясет немного, зато останемся на ногах. Какие у нас повреждения? – Все-то в этом рейсе не так. А начались неприятности с Ангер, вернее с предписания, всученного Полохову в Управлении полетами на базе.

– Ничего существенного, повреждены обшивка и основной внешний локатор. С обшивкой ничего не сделаешь, придется так в порт возвращаться, а локатор я на резервный заменю, как только атака завершится.

– Благодарю, старший инженер-механик, можете возвращаться к своим обязанностям.

Повисшая в эфире тишина означала: «Слушаюсь, капитан».

«Странно, что ученая мадам еще не закатила истерику», – мелькнула посторонняя мысль. Полохов тряхнул головой. Молчит, и ладно. Впрочем, тишина в наушниках длилась недолго. Сразу два сигнала – из рубки и с «башни» – ворвались в эфир, перекрывая друг друга. Андрей рассудил, что Сэйки немного подождет, и переключился на рубку. В общем-то, четверо десантников, несших вахту на «Астрепо», были скорее пережитком Сорокалетней войны, тактично называемой теперь конфликтом, но устав менять никто не собирался, тем более что Западный Конклав и Восточный Союз по-прежнему «искрили» при сближении.

– Господин капитан первого ранга! – Все-таки Полохова раздражал этот «господин», но с недавнего времени это словцо прочно вошло в устав с легкой руки отдела ассимиляции в Астрокомиссии. – Что за тряска?

– Ситуация нештатная, лейтенант Гаев, но ничего серьезного. Наткнулись на старую военную станцию, которая, видимо, не была подвергнута консервации.

– Понятно, высадка требуется? – Гаев, как всегда, был спокойнее слона. Он и на связь-то вышел просто для того, чтобы узнать, в чем причина тряски, и проинформировать личный состав.

– Нет, лейтенант, отдыхайте.

– Только и делаем, что отдыхаем, – проворчал Гаев, перед тем как отключить связь. Его отец был ветераном Сорокалетней, да и сам Анатолий Валерьевич застал последние годы космического противостояния. Позже он участвовал в нескольких локальных конфликтах, так что вынужденное безделье на «Астрепо» воспринимал со стоическим неудовольствием. Андрей уважал ветерана и понимал его, но сейчас действительно не видел необходимости высаживаться на древней базе.

– Сэйки, – педантичная лейтенант-техник дожидалась на линии, – разрешаю боевой залп. Задаю координаты с поправкой на орбитальное смещение.

– Слушаюсь, капитан…

– Подождите! – Ангер использовала общекорабельную частоту.

– Мне выполнять, капитан?

– Отставить, лейтенант-техник. Оставаться в боевой готовности. – Полохову очень много хотелось сказать сейчас пассажирке, причем не слишком приятного, однако приходилось сдерживаться. – Слушаю вас, госпожа Ангер.

– Господин капитан, я прошу не уничтожать объект, представляющий огромную историческую и научную ценность. – Голос Ангер, внешне спокойный, немного дрожал от волнения.

«Додумалась же включить внешний экран, грымза сушеная».

– Вы предлагаете, чтобы оннас уничтожил? Я понимаю, что в ваших кругах принято класть жизнь на алтарь науки, но ведь не буквально же. – Полохов все-таки не отказал себе в удовольствии уколоть раздражавшую собеседницу.

– Господин капитан, я прошу накрыть станцию внешним щитом.

– Внешним щитом? – чувствуя себя идиотом, переспросил Полохов. – Зачем?

– Я планирую высадиться на станции и отключить работающую аппаратуру. После чего я хотела бы исследовать объект и провести съемку для изучения в историческом архиве.

– Госпожа Ангер, вы понимаете, о чемвы меня просите? Я должен послать запрос на базу, а они, в свою очередь, – связаться с Астрокомиссией. Вы полагаете, у нас есть на это время?

– Это не обязательно, господин Полохов, мне даны особыеполномочия. По сути, я сейчас являюсь представителем Астрокомиссии на борту «Астрепо».

Андрей снова прикрыл глаза – его это всегда немного успокаивало.

«Ведь чуяло сердце – не просто так с нами эта ученая летит. Значит, все-таки проверка».

– Вы можете чем-то подтвердить ваши полномочия? – предпринял последнюю попытку отвертеться Полохов.

– Проверьте ваш внутренний компорт, капитан.

Огонек на панели сигналил о входящем послании, и капитан обреченно ткнул на кнопку приема. Экран послушно отрисовывал звездную голограмму с текстом полномочий. Электронные идентификаторы сразу нескольких председателей подделать было бы слишком сложно. Андрей чуть не плюнул в сердцах.

– Сэйки, отставить боевой залп. Залп внешним щитом.

– Слушаюсь, капитан!

Вот все бы так. Ни вопросов, ни возражений. Лейтенант-техник заставляла капитана поверить в то, что все-таки не все женщины в Галактике стервы и идиотки, хотя порой он именно так и думал, по крайней мере, после своей неудачной женитьбы.

– Лейтенант Гаев, – Андрей снова переключился на частоту рубки, – кончился ваш отдых. Готовьтесь к высадке.

– Слушаюсь, капитан, – лениво протянул десантник, но Полохову почудилось торжество в голосе лейтенанта.

– Ким, – штурман взглянул на капитана через разделявшую их прозрачную стену, – нам потребуется высадка.

– Слушаюсь, капитан… – Ким и так уже все знал. – Только, чувствую, глупость это полнейшая.

– А то я сам не знаю, – проворчал Полохов. – Да, Ким, ты остаешься старшим на корабле.

– Ты что, собираешься высадиться? – Штурман был настолько удивлен, что не удержался в рамках субординации. Он резко развернул свое кресло к капитану. Оглянулся на сей раз и Руслан – то ли от любопытства, то ли тоже удивился.

– Вторая специализация обязывает. Наша госпожа проверяющая диплома инженера-техника не имеет, хотя считает, что справится с древней аппаратурой, да и десантники ей мало помогут, а Гарик нужен здесь. Так что идти мне.

– Ну, тогда удачи, капитан!

– Спасибо, штурман. – Полохов улыбнулся.

Всего минута потребовалась пятерым членам экипажа и одной пассажирке, чтобы собраться у опутанного сигнальными датчиками шлюза, ведущего в посадочную капсулу. Привычно глухо отдавались в светлом шлюзовом коридоре шаги «десанта». Ангер обвешалась аппаратурой, будто собиралась провести на древней станции не меньше месяца. Гаев, как всегда, не взял с собой ничего, кроме оружия. Его подчиненные – Костик и Володя – радостно сверкали одинаковыми татуировками на почти одинаковых бритых затылках и тащили по небольшому арсеналу каждый. А смуглое лицо рядовой Рамины хранило необычайную серьезность. Боевые высадки для нее до сих пор оставались только частью учений и тренировок. Так что можно, пожалуй, считать, что это ее «боевое крещение», хотя капитан искренне надеялся, что боя никакого не будет – зайдут, отключат непонятно почему работающую станцию, подождут, пока госпожа проверяющая запечатлеет памятник Сорокалетней, и отправятся обратно.

Как всегда, когда «Астрепо» отстрелил капсулу, Андрей почувствовал легкое давление. Как только внешняя оболочка перестала вращаться вокруг внутренней камеры, в маленькие иллюминаторы ворвалась бескрайняя ночь. И только сеть махоньких огоньков на фоне темной глыбы астероида казалась частью человеческого мира во Вселенной. Заброшенная крепость перестала посылать боевые заряды, видимо, аппаратура засекла взрывы в опасной близости от станции и сделала перерыв.

«Затаилась», – мелькнула странная мысль.

– Андрей Григорьевич, какой план? – нарушил молчание Гаев.

– Хреновый план, – вполголоса проворчал Полохов и покосился на доктора наук, но та была совершенно поглощена попыткой снять астероид через небольшой иллюминатор.

– Если шлюз исправен и отсутствуют завалы, нужно будет подняться по основному коридору до командной башни. Механикой не пользоваться, не расходиться, пока не отключим управляющий центр. Сразу запускаем датчики движения – вряд ли там кто-то есть, но исключать я ничего не могу. И, Анатолий Валерьевич, – Полохов постарался, насколько это возможно, понизить голос, – проследите, пожалуйста, чтобы с госпожой Ангер ничего не случилось.

Гаев только кивнул.

– Опять никаких противников? – протянул Костик Малой. Еще курсантом десантник успел поучаствовать в зачистке базы сепаратистов на Луне-7, чем очень гордился, но с тех пор его боевая биография так и не обогатилась новыми столкновениями.

Полохов почти незаметно улыбнулся. Сам когда-то рвался в бой по любому поводу и без.

– Отставить нытье! – бросил Гаев. – Хватит на твою жизнь противников, рядовой.

Володя ухмыльнулся, ткнув товарища локтем в бок, а Рамина глянула строго, будто даже с осуждением. Капсулу слегка качнуло, когда она проходила через одну из ячеек щита. А затем маленький кораблик завибрировал, пристраиваясь к древнему шлюзу, который, по счастью, оказался не заблокирован.

– Ну все, пошли. – Полохов легким нажатием освободил заглушку на правом краешке ворота, и прозрачный радужный купол отгородил его от окружающего мира.

Практически в тот же момент остальные участники экспедиции повторили это действие. Теперь вместо лиц у всех были словно мыльные пузыри – Полохова каждый раз слегка передергивало от такого неземного аттракциона, хотя мог бы уже и привыкнуть. Впрочем, любоваться последней разработкой предприятия «Гуофанг» было некогда – улитка шлюза с механическим шелестом закрутилась внутрь, открывая вход в плохо освещенный ржавый коридор.

– Хорошо хоть «калитка» тут не закрыта, – хмыкнул в динамиках Ким. – Сажать вас через основной шлюз было бы тем еще приключением. Ну, что там у вас, капитан?

– Ржавчина, ржавчина, хлипкое освещение, снова ржавчина, – сыронизировал Полохов.

Хотя не так уж он был далек от истины. Шлюзовой коридор вел в неисправную камеру дезинфекции. Оттуда тянулся проход через полутемные служебные отсеки. Станция сохранилась на удивление неплохо, однако пустота гулких коридоров и некоторая запущенность придавали ей жутковатый оттенок.

Андрей глянул на пол. Разглядеть что-то в тусклом мигающем свете было сложно, но ему показалось, что в пыли или ржавчине темнели следы.

– Интересно, чья это база? – подала голос Рамина. Кажется, первое напряжение от нештатной ситуации прошло.

Ответить Полохов не успел.

– Судя по всему, база принадлежала Восточному Союзу, – подала голос вездесущая Ангер.

Андрей с раздражением обернулся. Рита Ангер, от которой не отставал теперь Гаев, задержалась у неприметной приборной панели. Без всякой брезгливости стерла налет ржавчины, открыв эмблему орла, сидящего в серпе-полумесяце. Сверху красовалось кодовое имя базы – «Certus». Затем «ученая дама» достала тоненькую пластинку голоаппарата и принялась запечатлевать увиденное.

«Отлично. Еще один повод настрочить донос – расконсервированная база восточных. Да Конклав от счастья подштанники свои съест…» Полохов тяжело вздохнул, снова прикрыв глаза. На сей раз это не помогло – представился разговор с руководством.

– А чего ж они по своим-то стреляют? – Володя тоже подошел поближе к панели.

– Чтоб ты спросил! – хмыкнул Гаев. – Вернуться на позицию, рядовой Жиров!

Спохватившийся Володя сделал пару шагов назад. И тут Костя выстрелил. Десантник как раз стоял напротив бокового ответвления, ведущего куда-то в глубь станции. Полохов от неожиданности тоже дернулся к оружию, так же как и Жиров с Раминой. А вот Гаев сориентировался быстрее. Он в два прыжка оказался рядом с подчиненным, чуть не сбив того с ног.

– Охренел, Малой?! Спишу к чертовой матери! Пострелять захотелось, в героя поиграть?! – Лейтенант по старой армейской привычке рубанул рукой воздух.

Ошарашенный Костик только слабо пытался вставить хоть одно слово.

– Подождите, Анатолий Валерьевич, – вмешался Полохов. – Костя, что произошло?

– Бегает там кто-то, – обиженно объяснил Костя. – Сперва я только шаги слышал, думал, показалось просто или помехи в эфире, а потом датчик движения сработал, и оно в конце коридора мелькнуло. Ну… я и выстрелил.

– Это не повод палить направо-налево, рядовой, – недовольно вмешался Гаев. – Чему вас только учат в вашем корпусе? А если бы тут разгерметизация началась? Списать – не спишу, но выговор с занесением получишь.

– Ладно, – прекратил неприятный разговор Полохов, – времени мало. Идем дальше, смотрим в оба, но без необходимости не стрелять. Госпожа Ангер, я вас прошу больше не отвлекаться и не выходить из круга охранения – мы за вашу безопасность головой отвечаем.

Непонятно было, как Рита Ангер отнеслась к такому распоряжению, но подчинилась она без лишних слов. Теперь гулкие коридоры и пустые отсеки станции с мигающим аварийным светом казались еще более зловещими. Возможно, Косте только почудилось, что он что-то увидел, – в полутьме, да еще и с таким освещением, всякое может привидеться. Датчик же мог просто выйти из строя. Хотя Андрею и самому следы в пыли примерещились. Слишком уж много совпадений.

Наконец основной коридор круто вильнул вправо, упершись в лестничный пролет и шахту неработающего подъемника. Полохов не слишком любил узкие лестничные пролеты – по ним приходилось подниматься цепочкой, а мало ли кто мог ждать наверху. Кое-кто иронизировал, что это уже паранойя, но Андрей предпочитал быть живым параноиком, чем однажды оказаться мертвым реалистом. Поэтому и теперь каждый свой шаг капитан делал осторожно, прислушиваясь к внешним звукам.

Осторожно выглянув с последнего пролета, Полохов убедился, что командный мостик пуст. Только работающая аппаратура перемигивалась люминесцентными лампочками на приборных панелях. Мутный внешний экран транслировал «Астрепо», перечеркнутый огоньками внешнего щита. Поняв, что никто не собирается выскакивать из темного угла, чтобы убить пришельцев, Андрей быстро направился к панели управления. Станцию еще требовалось разблокировать, а ключа капитан, конечно, не знал. Впрочем, он и не надеялся на авось, захватив с собой декодер.

– Тут кто-то живет?! – Ангер, похоже, впервые была удивлена настолько, что не смогла сдержать возгласа.

Полохов обернулся. Практически вся команда, кроме провинившегося Кости, охранявшего теперь лестницу, собралась у дальней стены, где громоздился всякий хлам. Вся стенка над этой кучей мусора была увешана картинками – то ли древними фотографиями, то ли вырезками из почти вышедших из обихода бумажных изданий. На всех них улыбались люди разных возрастов, полов, национальностей. И только в середине мерцала почти севшая голограмма, видимо, вполне реального человека – практически седого мужчины в форме Союза времен Сорокалетней. А под ней прямо на стене кто-то коряво нацарапал: «Никогда не отступать!»

– Что думаешь, Андрей Григорьевич? – Гаев наклонился, рассматривая одну из бумажных картинок.

– Думаю, что лучше нам не отвлекаться и как можно быстрее отключить станцию. А потом все здесь обыскать, – Андрей снова вернулся к панели управления. Пришлось подключить декодер для подбора ключа.

– Я же говорил, – мрачно заявил Костя.

– Все-таки не понимаю! – Ангер все еще была поглощена находкой. – Не может быть, чтобы здесь кто-то жил со времен конфликта.

– Конечно, нет, – снисходительно протянул Гаев. – Вы уж простите, госпожа Ангер, но это скорее всего дело рук сепаратистов. Или тут скрывается кто-то из них, или они бросили здесь какого-то беднягу. Хорошо еще, если он не повредился в уме, хотя… судя по всему этому, – уже повредился.

Полохов слушал эти препирательства вполуха. Декодер бодро подмигнул лазоревым, сообщая, что шифр подобран. Полезная штука – с тройными ключами, конечно, не справиться, но сорок лет назад их даже генерировать еще не умели. Система наведения тоже заблокирована, но там код был совсем простеньким. С боевым управлением Андрей справился уже, когда щит начал отключаться.

– Все. Теперь зачищаем станцию, и я снова ее консервирую. Теперь уже окончательно. Лейтенант Гаев, вам с ребятами придется побыть на передовой, пока не выловим местного поселенца, а мы с госпожой Ангер останемся здесь.

– Капитан, может, с вами оставить хотя бы рядовую Хигала? Мы с парнями управимся.

– Благодарю, лейтенант. Я справлюсь. Зайти здесь можно только с одной стороны, а оружием пользоваться я еще не разучился. Да и время поджимает – я ведь так и не связался с портом. Так что, чем быстрее найдете нашего Робинзона, тем лучше.

Группа десантников спустилась на нижние ярусы, и на командном мостике осталось два человека. Полохов почувствовал себя неловко, как всегда бывало, когда он вынужденно оказывался рядом с человеком, с которым и говорить-то не о чем. Однако Ангер сама нашла тему для беседы.

– Андрей Григорьевитш, а вы знаете, кто изображен на голограмме? – Она кивнула в сторону экспозиции на стене, а Полохов снова почувствовал раздражение. Ладно бы плохо по-русски говорила, так нет – все произносит правильно, а отчество его коверкает. Не иначе специально.

– Нет, госпожа Ангер, не знаю. – Андрей не лукавил, хотя лицо мужчины в форме и впрямь показалось ему знакомым.

– Это герой Сорокалетней, ваш тезка, Андрей Александровитш Кудин.

«Так она все отчества коверкает». – Полохов даже немного удивился тому, на какие мелочи он сейчас обращает внимание.

– Вообще-то, мы своих героев знаем. Назубок. А фамилия Кудин мне ни о чем не говорит.

– Думаю, потому что он скорее нашгерой. – Голос Ангер немного смягчился.

– Перебежчик? – Полохов жестко усмехнулся. – Тогда понятно, почему его последователь обстреливал «Астрепо».

– Нет, – ученая дама подошла к мерцающей голограмме, – он не предавал Союз. Он погиб, спасая транспорт с гражданскими. Транспорт Конклава. Его корабль попал на линию огня, дав шанс транспорту уйти из зоны поражения.

– То есть… у вас помнят, а у нас нет? Уж простите, но это на бред смахивает. – Полохова уже откровенно бесил этот разговор.

– О нем вообще мало кто помнит, если быть честной. Конклав не признает, что подставил собственный мирный транспорт, а для Союза Кудин пропал без вести. Нет инцидента, нет и героя.

Капитан не нашелся, что на это ответить. Ангер помолчала немного, а потом негромко произнесла:

– Я, похоже, первая, кто заинтересовался им со времен Сорокалетней войны. Так уж вышло, что он спас и мою жизнь…

Полохов чуть не поперхнулся. Ангер не выглядела старше тридцати, да и в ее полномочии значилась дата рождения. Но собеседница сама поспешила все объяснить:

– Транспорт Конклава перевозил гражданских… На нем летели мои родители. Отец был стажером в летном корпусе и вахтенным на корабле, а мать – простой пассажиркой, студенткой. Если бы они погибли, не было бы и меня. Мне именно папа рассказал, что после начала обстрела приборы слежения зафиксировали легкий истребитель Союза, вставший на линии атаки. Отец никому сразу о своих догадках не рассказал. А когда транспорт сел в космопорте, какие-то чины из спецслужб провели беседу с командой транспорта и взяли подписки о неразглашении. Порой мне кажется, что только я знаю о том, что Кудин спас обреченных на гибель людей.

– Значит, вы сюда именно за этим прилетели?! – Полохов сам не понимал почему, но Ангер он поверил. Только немного раздражал тот факт, что его и всю его команду использовали «втемную».

Рита Ангер покачала головой, скрытой под зеркальным шлемом.

– Нет, господин Полохов, я действительно пишу диссертацию. Кроме того, у меня есть задачи, связанные с интеграцией и возможным совместным патрулированием отдаленных территорий кораблями Союза и Конклава.

– Вот уж это вряд ли, – тихо проворчал Полохов, после чего, уже громко, добавил: – А зачем тогда было размахивать передо мной своими полномочиями?

– Вы верите в судьбу, господин капитан? – Голос Ангер показался Андрею усталым.

– Хм-м… никогда не любил эзотерику и все, что с этим связано… – Андрей не сумел сдержать насмешки в голосе. Правда, он сам понимал, что немного лукавит. Несмотря на все достижения человечества, космолетчики, подобно земным капитанам когда-то, очень чутко приглядывались к случайностям, совпадениям и приметам, которые дарил своим «морякам» бескрайний космический океан.

– И тем не менее… – Видимо, Ангер это же шестое чувство передал ее отец, судя по ее рассказу, тоже ставший космолетчиком.

Она присела рядом с кучей хлама и протянула руку к тонкой пластинке, которая проецировала голограмму. В этот момент Полохов уловил краем глаза движение на лестнице. К куче разномастных вещей, минуя капитана, бросилось что-то карикатурно напоминающее человека. Рита Ангер ахнула от неожиданности и попятилась, едва не упав. Андрей прицелился, но в этот момент понял, что человекоподобное существо нападать не собирается. Странно перебирая тремя суставчатыми лапками и спрятав пластинку в недрах своего металлического корпуса, оно пятилось к лестнице. Обалдевший от такого поворота Полохов даже не сразу понял, что перед ним – один из роботов обслуги времен Сорокалетней.

– Лейтенант Гаев, – тихонько позвал в эфир капитан, – похоже, наш Робинзон нашелся. Возвращайтесь. Он не опасен, но норовит сбежать.

– Слушаюсь, капитан! – Командир отряда десантников ничем не выдал своего любопытства, но Полохов знал, что Анатолий Валерьевич постарается вернуться как можно быстрее, и не только для того, чтобы выполнить приказ.

В этот момент робот почти достиг лестницы, и Андрей прыгнул ему наперерез:

– Ну-ка постой, голубчик!

Механическое существо остановилось, втянуло круглую голову в корпус – почти как человек. Капитан прекрасно знал, что техника, которую использовали на военных станциях и кораблях в качестве обслуживающего персонала, не опасна, поэтому подошел ближе. Подошла и Рита Ангер.

– Надо же, о роботе я даже не подумала. Он точно здесь один?

– В это трудно поверить, но проверить можно. – Андрей присел на корточки перед обитателем станции: – Твой код?

Голова «собеседника» немного выдвинулась обратно, будто он проверял, все ли в порядке.

– Эр семьсот, – произнес приятный металлический голос.

– Эр семьсот, ты один на этой станции?

– Нет.

Полохов чуть не плюнул с досады. Неужели рано Гаева отозвал? А тот уже и легок на помине. На лестнице послышались «металлические» тяжелые шаги четырех пар ног. Робот снова втянул голову и отодвинулся к своей лежанке, или для чего у него там хлам навален…

– Эр семьсот, это свои. Отвечай на вопрос, кто находится с тобой на станции… кроме нас?

Десантники появились в рубке в тот момент, когда Эр семьсот ответил. Вернее, робот просто выдвинул один из своих кармашков-дисководов, и над ним вновь замерцала голограмма погибшего в Сорокалетней Кудина.

– Это он с голограммой тут… живет, что ли? – опешил Володя.

– Видимо, да, – не менее удивленно подтвердил Гаев.

– Эр семьсот, кто расконсервировал станцию? – решил зайти с другого бока Полохов.

– Эр семьсот, – ответил робот.

– Как?! – вырвалось у Полохова, на что робот, конечно, уже не среагировал. Поэтому пришлось перефразировать:

– Эр семьсот, как ты расконсервировал станцию?

– Ключи.

– Эр семьсот, ты знаешь ключ?

– Да.

Ну что ж, конечно, ситуация странная, но объяснимая. Роботов обслуги еще на заводе программируют на работу с боевой аппаратурой, а подобрать ключи за пятьдесят лет не так сложно. Но вот кто расконсервировал самого робота?

– Эр семьсот, как ты включился?

Робот тихонько зажужжал. Снова выдвинулся один из его кармашков. Но теперь засветившаяся над ним голограмма изображала немолодого смуглого мужчину с восточной внешностью и проседью в черных волосах. Синий комбинезон инженера-техника с эмблемой Союза сидел на нем немного мешковато. Изображение мерцало, а звук старой записи сопровождали помехи, но расслышать, что говорит человек, было несложно:

– Я – инженер-механик гарнизона семьдесят второй опорной базы Союза – Хаяо Чен. Запись сделана 15 октября 5347 года по галактическому календарю. Две астронедели назад капитан Кудин в последний раз вернулся на базу для дозаправки и чтобы оставить пострадавшего при перестрелке с противником Эр-700 для ремонта. Это был последний вылет капитана. К сожалению, ни его самого, ни его транспорт так и не нашли.

Робота я починил, но его программный код остается для меня загадкой. Базовая конфигурация сильно искажена, как будто Эр-700 заразили каким-то вирусом. Но, как ни странно, этот вирус не ухудшает работу всей системы. Он ее просто меняет. Никогда не видел, чтобы робот… тосковал по человеку. А этот Эр умеет… Я пытался блокировать или уничтожить лишние кусочки кода, но ничего не выходит. Они как будто защищены от модификаций.

Не знаю, сколько еще продлится война. И попытаюсь выяснить все, что смогу, об этом странном вирусе. Но, наверное, «парню» нужно дать шанс снова встретиться с тем, кого он так ждет. При передислокации или консервации станции я оставлю этого Эр-700 в спящем режиме. Кто знает, вдруг капитан все-таки еще жив.

Мирного вам космоса.

Запись закончилась, голограмма погасла. Полохов на пару секунд задумался. Что же они все-таки нашли – испорченного робота времен Сорокалетней или уникальное существо?

– Значит, это все, – Рамина робко указала на груду хлама в углу, – его память? Он действительно скучает…

– Рядовая Хигала, роботы скучать не умеют, если только им это не предписано человеком, – не слишком, правда, уверенно отозвался Гаев.

Костик хохотнул, но, поймав взгляд лейтенанта даже через зеркальную поверхность шлема, предпочел промолчать. Андрей прекрасно понимал, что на эту тему можно говорить бесконечно, поэтому просто задал роботу последний вопрос, который его настораживал:

– Эр семьсот, зачем ты атаковал корабль?

Было такое ощущение, что робот занервничал. Он странно задергал круглой головой, а потом развернулся и засеменил к своей маленькой галерее.

– Защищать, – произнес уже привычный голосок.

– Кого защищать, Эр семьсот?

Где-то внутри робота с жужжанием и легким треском задвигались механизмы. Андрей услышал смутно знакомый щелчок, как при включении старых записей. И сквозь шум и помехи пришел отдаленный мужской голос:

– Истребитель 734 Certus. Если кто-нибудь слышит… Транспорт остался без защиты. Прошу прикрытия. Иду…

Запись оборвалась.

– Это… номер истребителя Кудина… – Голос Ангер, обычно спокойный, дрожал.

– Эр семьсот, когда была сделана запись? – Андрей чувствовал, как привычная почва уходит из-под ног.

Из корпуса с тихим шуршанием вновь появился голографический кармашек, высветивший сегодняшнюю дату.

– Как это? – встрял удивленный Володя.

– А может быть, чтобы сигнал «потерялся»? – спросила Ангер, повернувшись к Полохову.

– Вряд ли. Возможно, системы связи станции когда-то приняли сигнал Кудина. А сегодня воспроизвели его, отреагировав на наше прибытие. Оборудование старое, сбоит. – Андрей только головой покачал. Возможно, тут мог бы что-то подсказать Гарик, однако инженер-механик остался на корабле, а связь была только с мостиком «Астрепо». – Но я бы скорее предположил, что неисправный робот перепутал даты.

– Он думает, что Кудин попросил о помощи только сегодня, – будто размышляя вслух, произнесла Рита.

– А при чем здесь «Астрепо»? Он же не «думает», что мы атаковали своего же истребителя? – ворчливо отозвался Полохов. Он и не заметил, как Ангер начала становиться частью его команды. Человеком, с которым можно поспорить о чем-то, как со старым знакомым. На нее больше не хотелось злиться из-за странно исковерканных отчеств или гипотетических отчетов в комиссию. Да и просто за то, что она – из западных.

– Астрокомиссия, – тихонько произнесла Рамина, однако все обернулись к ней, – нам предписано ходить под обоими гербами.

– Твою-то… налево, – выругался Гаев. – Я про эту… нашлепку уже и забыл. А эта железяка решила, что мы из Конклава?

– Видимо. – Андрей и сам уже привык к добавочному гербу на корпусе своего корабля настолько, что практически не вспоминал о нем.

– Никогда бы не предположила, что найду на потерянной станции еще одного героя Сорокалетней, – улыбнулась Ангер. Точнее, Полохову показалось по ее голосу, что она улыбается. – Они в чем-то похожи с Кудиным. Оба идут до конца. Уж не знаю, что случилось с его кодом… Может, он сам его сломал, если такое возможно… Но Эр семьсот не только помнит своего капитана, он до сих пор защищает границу. Его война так и не закончилась.

– Так же, как и наша, – ляпнул кто-то тихо в эфире.

– Закончится… Не может не закончиться. – В голосе Риты Ангер было столько уверенности, что никто не решился ей возразить.

Вновь повисла тишина, разлетелась по станции, затопила космос на внешнем экране. Странно и неловко было присутствовать при рождении легенды, а еще – при последних минутах давно отгремевшей войны.

– Капитан, – тишина дала трещину, когда в эфире послышался голос Кима, – что там у вас? Я уже волнуюсь.

– Все в порядке, штурман. Возвращаемся. И… с нами герой, вернее, целых два.

 

Константин Хапилин

Как подполковник Каддз собирался расстрелять капрала Че Гевару

Подполковнику Каддзу было двадцать девять лет. Капралу Гарри Чхе, по прозвищу Че Гевара, тоже было двадцать девять лет. Им обоим было по двадцать девять лет, если кто не понял.

Подполковник Каддз происходил из весьма скромной аристократической семьи. В его роду были генерал-лейтенанты, генерал-полковники, полные генералы и маршалы, хотя, справедливости ради надо заметить, генералиссимусов не было ни одного. Милитаристская профориентация родного семейства не помешала молодому Каддзу почувствовать в себе разные творческие способности и неуклонно их развивать. Окончив Ной-Геттинген, он немного увлёкся акварелью, слегка музицировал, кое-что сочинял. Из него мог бы получиться отличный строгий, но справедливый критик эротических перформансов, но тут суровая Родина-Мать призвала его исполнять долг.

Как-то неожиданно выяснилось, что у Каддза к двадцати одному году уже имелся неплохой послужной список. Оказывается, в университете он прошёл «расширенную офицерскую подготовку», получил боевую и, пожалуй, даже героическую специальность «идеологического воспитателя». Мало того, он даже успел отметиться в боевых действиях. Часть, к которой он после четвёртого курса был прикомандирован на сборы, активно участвовала в резне на Строггосе, и отнюдь не вина, но беда младшего лейтенанта Каддза в том, что он неожиданно заболел редкой инфекцией и три дня до отлёта «Эйзенхауэра» и тринадцать дней после провёл в лазарете на родной планете. Гемолитическая лихорадка Сидельникова – страшная вещь, господа. Выявить возбудитель не удалось до сих пор. «Скорпионы» отличились и прославились, понеся при этом безвозвратными потерями до тридцати процентов личного состава. Находившийся в списках части Каддз получил статус участника боевых действий, правда, не заработал ни единой медали. Боевой медали, имеется в виду. Пара-тройка эстетически безупречных юбилейных медалей со временем украсили мундир, пошитый, кстати, самим Эженом, младшим, естественно.

Затем была служба в отделе оперативного планирования штаба Четвёртого флота; затем преподавательская работа в Академии Генерального Штаба – неожиданно подвернулась майорская должность; затем какой-то гнусный полигон на забытом Богом планетоиде, где днём с огнём не нашлось бы ни одной приличной балетной труппы, зато нашлась подполковничья должность. Год пришлось терпеть без балета. Что ж, устав учит военнослужащих стойко преодолевать тяготы и лишения воинской службы, и потомственный офицер Каддз не видел, почему бы это ради него было сделано исключение.

Он был строг к себе.

К тридцатилетнему рубежу давняя семейная традиция подразумевала полковничьи погоны. В сто сороковой гвардейской диверсионной бригаде (самоназвание – бригада «Только Свистни») неожиданно нашлась полковничья должность, и всё бы неплохо… Глупые формальности – раз, традиции диверсионной бригады – два. Два этих нелепых обстоятельства требовали частого и непосредственного участия кандидата на должность в боевых действиях.

В принципе можно было сделать кое-что и переговорить кое с кем, кроме того, лазареты и редкие инфекционные заболевания никто не отменял. Взять хотя бы гемолитическую лихорадку Сидельникова. Однако в семье полководцев и стратегов умели дальновидно просчитывать ходы. Реальная войнушка раз в жизни военной карьере никак не помешает.

Тем более что существуют боевые операции, при которых устав не требует гнать под пули целого подполковника.

Так, на борту станции «Злыдень-2М» в один прекрасный день одновременно оказались двадцатидевятилетний подполковник Каддз и двадцатидевятилетний капрал Че Гевара.

И первый второго приказал расстрелять.

Чхе, Гарри, 29, мужчина, белый, 5 футов 3 дюйма, 136 фунтов, капрал, командир отделения, ветеран боевых действий, имеет правительственные награды, ранее не судимый. Вырос в детдоме. Корейскую фамилию рыжему месячному пацанёнку определили на третий день при оформлении документов, ткнув пальцем в телефонную книгу. Никого это не удивляло и вообще не колыхало – были чернокожие Иванищенки и желтокожие Кацманы, и ничего. Непосредственно от этого никто не сдох. От чего другого, правда, случалось. На корейца Чхе был похож, как мы с вами, дорогой читатель, на интеллектуалов. И ему, и этническим корейцам на это дело было глубоко плевать.

Из детдома Чхе вышел с девятью классами образования, вторым разрядом по боксу и с серьёзными взглядами на жизнь. Служба в пехотном полку приятно порадовала вкусной обильной едой, общей упорядоченностью и безоблачными отношениями с соседями – драться приходилось не больше двух-трёх раз в неделю, да и то первое время, а затем и вообще едва ли не раз в месяц.

Предложение командования остаться на сверхсрочную нашло моментальный отклик. Тяга к службе, хорошая реакция и боксёрские навыки не остались незамеченными – после получения специальности радиста Чхе направили в школу диверсантов специального назначения. Затем были Мьянма-12 (нашивка за ранение, медаль), ГУЛАГ (нашивка за контузию, внеочередное звание «капрал»), Строггос (нашивки за два ранения, две медали), MCZF9jR5 (нашивка за тяжёлое ранение, представление к медали, снятие с представления за пьянки, драки и дебош), Нуова-Сицилия (орден).

Иными словами, среди диверсантов Гарри «Че Гевара» Чхе ничем таким особенным не выделялся. Разве что умел работать с бета-связью, но, скажем, рядовой Слухов («Лось»), его подчинённый, в этом деле тоже был не промах.

Итак, два сверстника, у одного из которых на погонах две больших звезды, у другого – две узких лычки, одновременно оказались на борту орбитальной станции «Злыдень-2М», и один приказал другого расстрелять. Пока не вполне ясно – за что?

Планетоид с длинным номером населявшие его не то контрабандисты с пиратскими замашками, не то пираты с замашками контрабандистскими называли как-то по-своему, командование тоже по-своему, газетчики – кто во что горазд. Личный состав геройской бригады «Только Свистни», призванной навести порядок и зачистить внутренности планетоида, не уничтожая его при этом как класс, после вдумчивого тридцатисекундного изучения дал ему немеркнущее название «Шакал Ядовитый», что в общем и в целом характеризует данное космическое тело, согласитесь, не самым лучшим образом.

В один прекрасный день станция «Злыдень-2М» зависла на орбите «Шакала Ядовитого», и с неё выдвинулись и деловито направились к экваториальной горной цепи, пиратской, так сказать, штаб-квартире, три десантных бота. Система противокосмической обороны планетоида открыла огонь и вела его крайне активно в течение почти трёх секунд. В течение которых и была выявлена. А в течение ещё трёх секунд была сожжена орбитальным лазерным комплексом «Шутник».

Развитое чувство юмора «Шутника» пираты оценили по достоинству, продолжать стрельбу подручными средствами не стали, а, напротив, укрылись в разветвлённой сети подземелий. Как естественного, так и искусственного происхождения. Что говорит о том, что пираты были не глупы.

Технология уничтожения противника в подземельях без своих потерь давным-давно отработана и отшлифована. Если в двух словах, она сводится к фразе: «Бум – и всё!» Есть, однако, нюанс. Данную конкретную сеть данного конкретного планетоида требовалось сохранить неразрушенной во что бы то ни стало. Поэтому крыс не стали ни взрывать, ни удушать. К ним послали матёрых крысобоев, и, может статься, если бы крысы знали, что их ждёт, многие из них бы проголосовали за «Бум». Однако они не знали, да если бы и знали, их никто не спрашивал.

Это и была замечательная операция, как нельзя более кстати подходившая славному подполковнику Каддзу. Подполковник командовал орбитальной станцией в частности, да и операцией вообще.

Оцените. Десантирование из космоса и штурм подземелий. Бойни в штреках и штольнях. Резня. Кровь. Подробности. Кто это сделал, лорды? Это головорезы Каддза. И в дальнейшем, во всей карьере: «Это который, Каддз?» – «Как же! Это тот, что зачищал подземелья на Шакале!»

А как потрясающе это будет действовать на дам! «Понимаете, мисс, реальная война – жестокая вещь. Перед тем боем я сказал своим ребятам: «Парни! Пленных не брать. Они не щадят нас – почему мы должны щадить их?»

Война – тяжёлое испытание; воевать в подземельях, сидя на орбитальной станции в трёхстах километрах над поверхностью и разглядывая процесс с огромных чётких красочных экранов, было, конечно, тяжко, но как старому бойцу даже где-то приятно. Кресла, кофе. Деловитые распоряжения. Исполнительные грамотные подчинённые. В принципе та же компьютерная игра, только персонажи все живые. Реальное время. Нет, неплохо.

Высадка десанта прошла успешно, что было прекрасно видно на экранах. Разглядывая жестокие сцены огневых и рукопашных контактов, спускавшихся ярус за ярусом на всё большую глубину, Каддз всё больше убеждался в том, что оказался здесь не зря. Работа шла как по маслу. Его (его!) люди знали своё дело и делали его хорошо и слаженно, и со стороны непрофессионалу – а Каддз и был непрофессионалом, только не понимал этого, – казалось, что делается всё легко и просто и что так может сработать любой, была бы охота. Уж он бы точно сработал не хуже этого здоровенного сержанта, распластавшего одним ударом кованого палаша какого-то пулемётчика, даже не подозревавшего, что его огневую точку можно так легко обойти. На лице у сержанта красовался невероятный шрам, даровавший невероятный шарм, если можно так сказать.

К слову: чтобы научиться так легко разрубать неосторожных пулемётчиков, штаб-сержанту (которого полковые друзья, ценившие его за доброту, любя называли Цепнем) пришлось в своё время попортить себе немало крови.

Да и пролить немало. Как своей, так и чужой.

Тем не менее шрам был очень фотогеничен. После некоторого размышления Каддз твёрдо решил, что в хорошем, но не известном в свете салоне, и обязательно инкогнито, нужно будет сделать небольшой красивый шрам на лице. С асептикой и анестезией, естественно. И с консультацией хорошего визажиста.

Где война, там и шрамы. Ему ли, боевому офицеру, их избегать?

Сидящий слева начальник штаба, сорокадвухлетний майор Юджин Зайцев (в народе – «Заруба»), хорошо знающий этот типаж, с первого дня мигом уяснил для себя биографию нового командира, оценил его с нескольких фраз, научился читать практически все мысли, проявляющиеся на высоком породистом лбу, и пылкою любовию к начальству не пылал.

«Сука холёная, – думал он, спокойно глядя на экран. – Подстроил бы я тебе козу, хрен бы кто придрался. Пацанов жалко».

Грустно, однако схожие мысли посещали не одного Зарубу. Нечто в этом роде трюмный машинист Штырь в лаконичной, но недвусмысленной форме озвучил своему приятелю комендору Ряхе. Они курили в гальюне, и немногословный Ряха, вжимая окурок в кадку с искусственным ананасом, ответил, дословно, «это чмо хитрожопое хочет на чужом горбу в рай въехать», конец цитаты.

Коварные пиратские ловушки являлись таковыми разве что для каких-нибудь горных егерей. После суровых будней Строггоса эти детские игрушки (фугасы, мины, растяжки, провалы в полу, осыпи, газ в вентиляции и тому подобное) для диверсантов были наивны, а порою даже умилительны. «Детский сад», – бурчал штаб-сержант Цепень, замкомвзвод-три, перемкнув реле на незамаскированном щитке-распределителе, после чего установка залпового огня, дилетантски спрятанная в косом штреке, вместо того чтобы поразить команду гостей, развернулась, проехала на гусеницах метров двести и душевно разрядилась в боковой туннель, уничтожив засаду хозяев поля. «Не бухти, Цепура, – хмуро посоветовал начальник штаба, не стремящийся к преждевременным выводам, – на камбузе будешь хвастаться».

Потом на минус-седьмом уровне известный лодырь прапорщик Удав со своими душегубами нарыл трансформаторную подстанцию, заложил в неё немерено взрывчатки и с чистой совестью подорвал, паразит, оставив местное пиратско-контрабандистское население практически полностью без электропитания. «Чего с ними, блин, валандаться, – объяснял он с экрана с самым угрюмым видом. – Стар я уже за всякой шпаной по норам бегать. Нехай сами наверьх вылазют». – «Тебе, Удав, лишь бы не работать», – мудро подметил начштаба Заруба. «Да скока можно, тыщ майор, – возразил ленивый Удав. – На той неделе – подземелья. На этой неделе – подземелья. В мене от них вже голова болыть».

После обесточивания у пиратов ярко и выпукло проявились отдельные недостатки в работе вентиляции, в результате чего моральный дух оказался слегка подорван, и некоторая часть юных бойцов из подземных войск на поверхность дышать поскакала. Чем и не преминули воспользоваться гвардейцы-диверсанты, тот же Удав, к примеру. Поскольку пираты не принадлежали к великому и могучему строггскому народу, а являли собой разновидность, хотя и скверную, обычной человеческой расы, то сдававшихся не убивали, а, напротив, оставляли в более или менее живых, даже проводили иной раз беседы о вреде антиобщественного поведения и о пользе дисциплины. Было замечено, что общему повышению сознательности весьма содействует прикладная психология; в данном случае психология ударов прикладом по разным частям не вполне сознательных организмов. «Та я ж их сильно не буцкаю, – говорил Удав. – Я только, может, раз-другой, так, для профилактики кариеса». Это была чистая правда – бить кого-либо без крайней надобности Удаву было влом. А от кариеса он избавлял сразу с зубами, но, в конце концов, нельзя же требовать от Удава серьёзной стоматологической подготовки. «Нехай их Цепень бьёт, глядишь, и от него какая-никакая польза будет». В общей сложности обезоружили, забили в наручники и сдали под охрану порядка трёхсот человек, то есть, считая с достоверно уничтоженными, более девяноста процентов личного состава всех подземных супостатов.

Подполковник Каддз наблюдал за происходящим с нарастающим восторгом. Всё шло по плану. То, что этот план был разработан не им и осуществлён не им, в случае успеха операции не имело никакого значения. «Диверсанты Каддза» – и всё тут.

Кое-какие автономные источники питания у местных ребят всё же, видимо, сохранились. Об этом доложил командир разведгруппы, которого Заруба уважительно называл в переговорах Утей. «Куда ты, говоришь, Утя, они делись? На минус-девять? Блин! А что, есть такой? Ну, шуруй».

– «Утя», значит, «утёнок»? – спросил Каддз, знавший, что обычно клички диверсантами даются не в бровь, а в глаз, и теперь всерьёз поразившийся тому, как выглядит упомянутый Утя – здоровенный широкоплечий и узкобёдрый детина, чуть ли не треугольный снизу вверх. Ничего менее похожего на утёнка невозможно было себе представить.

– Наверное, – с чистой совестью соврал Заруба, в глубине души порадовавшийся новой возможности поприкалываться над Утюгом. «Утёнок»! Охренеть.

Своих легкораненых и всех выявленных супостатов – холодных и тёплых – эвакуировали. Клык и Злобарь со своими взводами проводили контрольную зачистку местности с нуля до минус-семь, а Утюг с приданной ему группой Циклопа, всего семнадцать штыков, потопал на минус-девять. В дороге маленько, конечно, постреляли, не без этого. Каких-то, видимо, не вполне хороших парней взяли да и застрелили пулями насмерть. Но картинка была замечательная.

Минус-восемь Утя с приятелями очистили, тем временем уже и Клык, и Злобарь закончили свои весёлые и полезные похождения, и Каддз не успел рта раскрыть, Заруба велел им возвращаться: «Бегом, вашу мать!» Коротко, ясно и, главное, вежливо.

Они вернулись без проблем. Утюг добрался до минус-девять и уже кого-то там энергично утюжил.

Всё шло очень хорошо и замечательно, и вдруг пропала связь. Полностью – и изображение, и звук.

Бета-связь, если говорить строго по-научному, это такая хрень, как бы и радио, а как бы и не радио. Непонятно? Ну, вот, что такое радио – понятно? Вот, если радио в эфире это как бы альфа-слой, то бета-связь это как бы в эфире бета-слой. Есть преимущества – там, где экранируется радиосвязь, бета-связь радует своей красотой и звучанием. Есть недостатки – причины, по которым бета-связь то появляется, то пропадает, неизвестны и неисправимы. Ещё недостаток. В новых технологиях важно что? Правильно – недоступность к ним вероятного противника. Мы хотим, чтобы у нас была бета-связь, а у плохих злых людей или нелюдей чтобы её вовсе даже не было. Отсюда – крайняя секретность данной связи. От секретности – крайне ограниченный круг людей, имеющих к ней доступ. Живой пример: вся станция «Злыдень-2М» – это больше двухсот человек вместе с десантом. Все – люди проверенные-перепроверенные. Мытые-перемытые. У каждого – допуск к всевозможным секретам, поскольку тот же двигатель нуль-перехода или, скажем, «Шутник» – это, самое малое, шестой уровень секретности. Или даже седьмой.

А у Че Гевары и Лося – девятый. И кроме них двоих, сукиных детей, никто: а) не имеет права подходить к аппаратуре бета-связи, бэ) всё равно ни бельмеса в этой аппаратуре не понимает.

Из всех этих нюансов Каддз знал только то, что бета-связь суть превосходная связь (так гласила теория, и это секунду назад блестяще подтверждала практика) и что она – весьма секретна.

Кто занимается данной связью, какие у неё тактико-технические характеристики, каков правовой статус связистов – эти практические вопросы, кстати, написанные дословно и вполне доступные командиру орбитальной станции, как-то выпали из поля зрения героического подполковника Каддза.

– Что со связью? – спросил подполковник Каддз, холодно глядя на майора Зарубу.

– Нет связи, – ответил Заруба, глядя на свой планшет с цифрами, которые теперь замелькали чаще и гуще. Любому человеку, мало-мальски знавшему майора Зарубу, было бы ясно, что он сейчас встревожен за судьбу группы Утюга. Жизнь приучила майора Зарубу прятать в деле свои эмоции, однако знающему человеку озабоченность была бы видна.

Подполковнику Каддзу, который, пока всё шло хорошо, обращал на эмоции своего начштаба внимания не больше, чем на эмоции собственного сапога, показалось, что майор равнодушен и отстранён.

«Это же не его операция! – озарила подполковника Каддза светлая мысль. – Ему наплевать на успех! Он равнодушен. Может быть, он даже обрадован – ведь срывается мой триумф!»

Следующие мысли органично вытекали из первой и были по-своему вполне логичны. Беда в том, что посетившая породистую голову подполковника Каддза мысль была в корне неверной. Заруба сейчас слегка встревожился тем, что бета-связь, как неоднократно бывало раньше, вдруг взяла и пропала, что Утюг не спешит восстановить иные виды связи и это может быть связано со множеством самых разных причин, среди которых он, начальник штаба, не может сбрасывать со счетов самую неприятную.

Он размышлял об этом, работая с планшетом, не обращая внимания на совершенно бесполезного в данной ситуации и, по сути, постороннего офицера, волею судеб оказавшегося сейчас его формальным командиром. Майор Заруба был военным профессионалом и сейчас напряжённо занимался поиском выхода из непонятной ситуации.

«Эти пешки он уже сдал, – размышлял тем временем Каддз, имея в виду Утюга и его группу. – Да, да. Я столкнулся с завистником-неудачником. Старый майор завидует молодому перспективному подполковнику, вставляет ему палки в колёса. Знакомая, знакомая ситуация! Мелкую неполадку – отсутствие связи – умелый интриган раздует в полный провал всей операции. А сам останется в стороне».

– Да, связи нет, – пробормотал Заруба, поднимая взгляд на экран и снова склоняясь к планшету. Может, Утюг попробует литосферную связь – Заруба по планшету отдал команду бортовому акустику и получил сообщение: «Приказ понял, настраиваюсь на активный поиск».

«Издевается!» – подумал Каддз. Картины, одна другой тяжелей, рисовались ему. Его на семейном совете выставляют неудачником. «Сколько сил мы тратим на прикрытие твоего ничтожества!» Как не хочется услышать эти слова. Они сами затащили его, по сути, человека искусства, в эту их дурацкую армию! Что за глупость – руководить какими-то грязными головорезами, шныряющими по подземельям и воюющими с другими головорезами, по сути, такими же грубыми подонками. Как он далёк от этого! Его душа ранима – и она должна терпеть все эти переживания за чуждых ему людей, получающих извращённое удовольствие в убийстве себе подобных! И ведь совсем малость оставалась до блестящего триумфа. Если бы только не оборвалась эта бездарная связь… Связь? Связь! Надо немедленно обеспечить связь.

Эта мысль взбодрила Каддза. Он вспомнил, что он как-никак командир всей этой… этой мерзкой станции. Что он военный начальник, к тому же – в ходе военных действий. И что он заставит, заставит любого повиноваться ему. Ему нужна связь? Прекрасно. Где этот тупой малограмотный саботажник-связист, который своей неумелой работой губит его, Каддза, триумф?

– Э… – Он откашлялся: – Майор!

Заруба услышал, что к нему обращаются, отметил, что акустик выуживает какие-то слабенькие и неопределённые, но всё же дискретные сигналы по литосферной связи и поднял голову:

– Да, командир?

– Кто у нас обеспечивает бета-связь? – Каддз постарался, чтобы голос был спокойным и холодным.

– Че Гевара, – ответил Заруба.

– Я приказываю ему обеспечить связь с группой Утёнка.

Какого Утёнка? – не сообразил начштаба. Потом сообразил. Тьфу, блин, мне бы твои заботы. «Приказываю обеспечить связь! Приказываю солнцу взойти!» Хорошо.

Он врубил корабельную связь:

– Гевара!

– Я.

– Что за херня там у тебя?

– Нет прохождения, товарищ майор. Все настройки по двадцать раз отладил – жду.

Разговор был исчерпан. Если Че Гевара говорил, что связи нет, но настройки проверены и он ждёт, это означало только то, что связи нет, что настройки в полном порядке, потому что Че Гевара их проверил и что всем остаётся только ждать появления бета-связи. А пока рыть другие каналы, что уже и было сделано.

Однако приказ есть приказ.

– Капрал Чхе, – сказал Заруба, или в данной ситуации правильнее будет выразиться, майор Зайцев, кашлянув. – Приказываю вам обеспечить связь с группой старшего прапорщика Брехта. С Утюгом, – добавил он на всякий случай, решив, что Гевара может сразу и не сообразить, что это за зверь такой, старший прапорщик Брехт. А уж Утюга ни с кем не спутаешь.

– Есть, – без малейшего удивления отозвался Че Гевара.

– Давай, – кивнул Заруба и отключился.

Теперь можно было заняться планшетом, тем более что, похоже, литосферный сигнал начал потихоньку проясняться, но не тут-то было.

– Послушайте, майор, – раздался голос Каддза. – Вы, кажется, не понимаете серьёзности положения.

Опа! – подумал Заруба.

– Я ясно и недвусмысленно дал понять – мне сию минуту нужна связь с группой…

– …Утюга, – сказал начштаба, решив, что не всем можно именовать Утюга утёнком.

Секунду или две Каддз молчал. Он сообразил, какую глупость сморозил с «утями». Однако отступать не собирался:

– С группой старшего прапорщика Брехта.

– Бета-связи сейчас нет. Наладим…

Он не успел договорить «литосферную связь», как рука нового командира с размаху стукнула по столу.

«Твою мать! – расстроился Заруба. – Эта гордость модельера ещё и истерик!»

Среди диверсантов, имеющих возможности для проявлений любых видов и форм насилия практически в любое время и в избытке, необходимости сбрасывать эмоции на соседей или подручные предметы не было в принципе. В боевой обстановке никто кулаками по столу не бил.

Подавленное тяжёлое молчание своего начштаба Каддз расценил как испуг вперемешку с подготовкой новых каверз.

Напугать Зарубу было бы не под силу и двадцати каддзам. Что до новых каверз, то Заруба был практиком всевозможных каверз, а значит, никогда не устраивал их на пустом месте. Для хорошей каверзы нужна зацепка. Хорошую каверзу противник подготовит себе сам, твоё дело – грамотно подтолкнуть. Каддз шёл к яме, но покуда Заруба не видел никаких способов его туда подтолкнуть, потому и не строил никаких каверз.

Если бы он знал, о чём подумал Каддз, что Каддз подозревает его, Зарубу, в том, что он нарочно подставил своих людей только ради того, чтобы насолить Каддзу… Да, тогда бы Заруба освирепел.

– Я даю этому саботажнику три минуты, – сказал Каддз, обнадёженный молчанием майора. – Если через три минуты у меня не будет связи с… у меня не будет бета-связи – я поступлю с ним по законам военного времени.

– Это как? – поднял глаза Заруба.

«Я вам покажу. Вы у меня узнаете, что такое мой порядок».

– Я отдам приказ его расстрелять.

– Понятно, – отозвался Заруба и снова замолчал.

Он молчал почти минуту, потом склонился над своим планшетом и принялся за работу. На чёрном экране вспыхивали и гасли всевозможные символы, в основном зелёные буквы и цифры, иногда оранжевые значки. Каддзу было недосуг разбираться во всей этой тактической ерунде.

Между тем это была не ерунда. Акустик докладывал, что Утюг вышел на связь по литосферному каналу. Связь была энергоёмкая и некачественная, общались условными сигналами. Утюг докладывал, что всё в порядке, ситуация штатная, зачистка успешно завершена, потерь нет, все возвращаются на поверхность. Они сейчас на минус-восемь, а уже на минус-пять проявится обычная связь.

Теперь Заруба был спокоен. Поверхность Шакала Ядовитого контролировалась с орбиты. На верхних уровнях Клык и Злобарь порезвились так, что теперь туда можно было водить на экскурсии хоть детский сад – ничего опасного там уже не было в природе. Утюг и его компания были всё же слегка посерьёзней, чем детский сад. Если из глубинных недр планетоида не вылезет вдруг сам Вельзевул, то всё остальное этой тёплой компании не угрожает в принципе.

Что ж, успокоившись, можно вернуться и к нашему барану.

Баран не стал дожидаться возвращения и проявился сам.

– Прошло три с половиной минуты, – объявил он. – Есть бета-связь?

– Никак нет, – доложил Заруба, смутно ощущая, что вот сейчас это уже не так уж и плохо. Он пока ещё не понимал как, но ему казалось, что Каддз всё ближе подбирается к заветной ямке.

Подполковник Каддз набрал воздуха в грудь и почти торжественно произнёс:

– Приказываю за невыполнение приказа и саботаж расстрелять связиста, капрала… мне нужны его данные.

– Капрал Гарри Чхе, – спокойно сказал Заруба. «Не бзди, Че Гевара, никто тебя не расстреляет», – подумал он, безмятежно глядя на Каддза.

Безмятежность взгляда майора Каддз оценил по-своему. «Радуется, – подумал он, – доволен, что нашёлся крайний и этот крайний – кто-то другой. Погоди, майор, ты у меня поплачешь».

– Письменный приказ, – спокойно сказал начальник штаба.

Что ж, такие мелочи не могли остановить подполковника Каддза, Каддза, закусившего удила. Нервно подрагивая рукой, на командирском приказном бланке он выписал приказ, а начальник штаба спокойно и задумчиво наблюдал за этим.

Закончив писать, Каддз заколебался, положить ли бумагу просто на стол или протянуть её майору. Протянешь – а вдруг не возьмёт? Заруба, однако, избавил подполковника от колебаний – спокойно протянул руку и взял заполненный бланк.

Майор внимательно и сосредоточенно прочёл приказ три раза и не нашёл ни малейшего повода придраться. Как ни торопился, как ни волновался Каддз, все формальности, надо отдать должное, были соблюдены. Это хорошо, подумал Заруба. Он разгладил приказ и, словно только вспомнив, поднял голову:

– Господин подполковник! (Устав предусматривал обе формы обращения, называть сейчас командира товарищем Зарубе не хотелось.) Получено сообщение по литосферной связи. Группа старшего прапорщика Брехта возвращается в полном порядке.

– Прекрасно, – сказал Каддз, так и не сообразивший, хорошо это в данной ситуации или нет. – Тем не менее моего приказа это обстоятельство не отменяет.

– Я понял, – кивнул Заруба. – Так я вношу его в книгу приказов?

– А разве не ясно? – огрызнулся Каддз. – Вот что. Боевая задача выполнена. Моя операция завершилась полным успехом. Я отправляюсь отдыхать. Поручаю вам встретить возвращающуюся группу, принять пленных, позаботиться о раненых с обеих сторон и…

– И расстрелять капрала Чхе, – закончил майор, кивая.

Каддз на минуту застыл в проходе. Потом оглядел майора с головы до ног и вышел, не сказав больше ни слова.

После его ухода Заруба на долгое время – на две с половиной минуты – задумался.

Вот оно как, значит!

Холёный маменькин сукин сын, успешно делающий карьеру на их крови, в ближайшее время доложит в штаб флота об успешном выполнении операции. «Моя операция завершилась полным успехом».

Это будет важный, знаковый момент в его гнусной карьере – завершённая боевая операция, в полном объёме, в краткие сроки, без потерь и без чрезвычайных происшествий. Всякие второстепенные моменты – неполадки со связью и тому подобное – всерьёз разбираться и учитываться в штабе флота уже не будут. Конечно, никто Че Гевару не расстреляет, однако и ему, и Зарубе (а за связь отвечает начальник штаба) придётся пережить неприятные моменты дисциплинарных разборок типа служебного расследования. Получат нахлобучки, измотанные нервы, отметки в личных делах…

Один Каддз выйдет сухим из воды.

Это если на ближайшем сеансе бета-связи через полчаса после окончания ужина Каддз, как положено, доложит в штаб флота об успешном выполнении задания.

Стоп! На ближайшем сеансе бета-связи? Так-так.

Своё задушевное прозвище Диверсант Юджин Зайцев получил в молодые годы благодаря красивому техничному владению сапёрной лопаткой в рукопашных схватках.

Спустя годы, став начальником штаба диверсионной бригады, Заруба отнюдь не утратил полезных в повседневной жизни навыков обращения с колюще-режущими и рубящими предметами, при этом приобрёл немалый опыт в задумке, организации и проведении всевозможных каверз и подлянок. В конце концов, что такое толковая разведывательно-диверсионная операция в тылу врага, как не одна большая и красивая подлянка?

Немалый профессионал в своём деле, Заруба решил, что раз в жизни не грех воспользоваться профессиональными навыками для маленького личного пользования. Тем более граждане, польза от этого применения будет не только и не столько ему одному, Зарубе, сколько всему дружному и бесхитростному коллективу злодеев-диверсантов.

План сложился в голове майора Зарубы быстро и легко. Для плана требовалась помощь одной личности. Заруба склонился над планшетом, выбрал нужный канал, буркнул: «Зайди-ка, покурим, что ли», затем включил громкую связь и принялся отдавать распоряжения и принимать доклады.

Отправляться встречать вернувшихся «с прогулки» он и не подумал. Не дети маленькие. Все мероприятия по встрече вернувшихся бойцов были давным-давно отлажены, и за это дело можно было как раз не переживать.

Копия приказа не успела высохнуть в журнале, как на мостике появился толстый жизнерадостный офицер. Это был штабс-ротмистр Клюква. С одной стороны, это была вроде как остроумная кличка. С другой стороны, это была не такая уж остроумная кличка, потому что это была фамилия.

– Привет, привет! – сказал толстый весёлый Клюква, усаживаясь без церемоний прямо на пульт. – Что новенького, старик? Слышал, ты тут повоевал? С кем война?

– Брехня, – отмахнулся Заруба. – С кем тут воевать? Отправил десяток молокососов с местными деревенскими штакетинами помахать, и сразу все – «война, война». Чай будешь?

– Только с коньяком. Как тебе новый командир? Что-то не вижу пылкого восторга в очах.

– Да ничего так командир. Даже не знаю, как и сработаемся. Ты же знаешь, мы люди мирные, мухи не обидим, а тут такой боевой енерал. Иной момент страшно становится.

– Да ну?

– Ей-богу. Да вот хоть взять случай… да даже не знаю. А! Вот хотя бы случай с Че Геварой.

– И что с ним? – осведомился Клюква, бесцеремонно распахивая потайной отдел личного Зарубиного шкафа и доставая оттуда бутылку «Белого аиста».

– Да так-то ничего. Велено его, понимаешь, расстрелять.

– Понятно. Тебе налить?

– Плесни капелюшку.

– Давай. Что из дому слышно?

– Да всё путём.

– Ну давай по маленькой, за то, что всё путём.

– Ай, дарагой, какой хароший тост ты гавариль.

– Учись, пока я жив. Помру – кто тебя толковым тостам обучит?

– Дурака бестолкового? Верно, отец, только ты.

– Ну-ну. И что ты там говоришь, с Че Геварой?

– Да вот.

Штабс-ротмистр Клюква взял книгу приказов и, опять-таки, очень и очень внимательно прочёл приказ на бланке, его копию в книге приказов, уже заверенную печатями и подписью начштаба майора Зайцева.

– Давно пора, – одобрительно кивнул он, закончив чтение. – Распустились, понимаешь. Поверишь ли, давеча иду мимо рекреации – что ты думаешь? – курят!

– Кошмар.

– Я и говорю. Что там было-то?

Заруба быстро и деловито рассказал, что произошло. Толстый жизнерадостный Клюква не всю жизнь был жандармским штабс-ротмистром и оперуполномоченным ПАУК – подразделения анализа, управления и координации, проще говоря, особистом. Несколько лет назад достаточно стройный Клюква служил в танковом полку командиром разведроты. Нюансы, в отличие от Каддза, он понимал прекрасно.

Выслушав рассказ Зарубы и расспросив его ещё немного, он на минутку задумался.

– А не позвонить ли нам Людоеду? – спросил он.

Милое прозвище Людоед носил доктор Венцль, врач орбитальной станции. Людей он не ел, чего не ел, того не ел. В остальном же он был самый настоящий Людоед, за что и пользовался на станции всеобщей любовью и уважением.

– И то, – согласился Заруба. – Что это мы с тобой, словно нехристи какие, пьём вина зелёные на двоих? Сказано же – по три.

Сказано – сделано. Через несколько минут Людоед присоединился к Клюкве и Зарубе. Его отличал двухсотпятисантиметровый рост, статринадцатикилограммовый вес, неуставной конский хвост, при наличии вполне солидной лысины, короткая неухоженная тёмно-русая борода и ожерелье на шее из строгговских клыков – все до единого им самолично вынутые из пастей строггов после бесхитростной анестезии. Анестезия проводилась, опять-таки, им лично – либо выстрелом из штурмовой винтовки с неблизкого расстояния, либо пудовым кулаком в голову с расстояния близкого. Четвёртый дан в шотокан-карате отнюдь не мешал природной силушке Людоеда, напротив, как-то даже слегка её дополнял. Бутылка ещё не опустела, а злобный коварный комплот был сколочен. «К слову сказать, среди меня Каддз тоже не пользуется популярностью», – не без некой обиды заметил Людоед и собрался было привести пример нехорошего к нему, бедному доктору, отношения, но ему рекомендовали быстрей заняться делом, а истории оставить на потом, и Людоед, допив залпом халявный коньяк, ушёл весьма довольный.

Путь его пролегал на третью палубу, где в кубрике связистов в полном одиночестве свободный от смены отдыхал рядовой Слухов.

Рядовой Слухов сидел в нарушение устава на койке и читал, опять-таки, не устав, скажем, внутренней службы, а книжку «Любовь в разгар лета» с неизменной блондинкой, целующейся на обложке с неизменным брюнетом.

– Привет, Лосяра, – сказал ему Людоед, весело хлопая по плечу, от чего Лось, мальчуган отнюдь не хилый (прозвище было ему дано за физические данные, и данные эти были – не приведи бог увидеть в страшном сне), даже слегка крякнул. – Командира нашего ты давно видел? Каддза, я имею в виду.

– Я его тоже… имею в виду, – настороженно заметил Лось. – Бог миловал, как в ночную заступил, после инструктажа не сподобился.

– Теперь скажи, друг ситный, – Людоед оглянулся. Нет, никого рядом не было. – Ты как насчёт того, чтобы перекантоваться несколько суток в изоляторе?

Попасть в медицинский изолятор, в царство неги, комфорта и безделья, было недостижимой мечтой всего личного состава. Лось, понятно, рвался туда всей душой, но понимал, что мечта сия несбыточна. И тут вдруг – на тебе! Сами зовут. Нет, что-то здесь не то.

– А Че Гевара там один как? Сгниёт на узле связи.

Людоед снова оглянулся и притянул Лося к себе.

– Ты за Гевару не ссы, – сказал он тихонько на ухо. – Тут скоро такое начнётся – мама, не горюй. Я тебе расскажу – у тебя рубаха дыбом завернётся. Пошли, покантуешься в лазарете, я тебе потом все дела нарисую, а Че Гевара тебе только спасибо скажет.

Может, натуральный лось, который с рогами, в этой ситуации и начал бы упрямиться. Однако рядовой Лось кое-что прикинул. Что Людоед подлян строить не будет – это ему было понятно. А уж положить хрен на службу, да ещё и по закону – от такого счастья ни один боец не откажется в жизни.

Как итог – через десять минут Лось, довольный жизнью, осваивался в персональном боксе лазарета, а Людоед в набранную из вены Лося пробирку с кровью капал пипеткой стерильную дистиллированную водичку. Чего, спрашивается, ещё ждать от злобного Людоеда?

Ещё через несколько минут старший лейтенант медицинской службы Венцль докладывал подполковнику Каддзу, что им выявлен и изолирован от личного состава рядовой Слухов с верифицированным диагнозом гемолитической лихорадки Сидельникова. ГэЛээС, товарищ подполковник, это опасное инфекционное заболевание, этиология которого…

– Я знаю, что такое ГЛС, – оборвал Людоеда Каддз. – Проводите все необходимые мероприятия. Опасность для личного состава есть?

– Никак нет. Пока пациент изолирован – опасности никакой.

– Прекрасно. Не вздумайте его выпускать. Это приказ. Поверьте, старший лейтенант, я знаю, что это за лихорадка. Удвойте бдительность. Можете требовать всё, что необходимо.

Каддз действительно многое знал об этой лихорадке. Он, например, знал, что уж у него-то её точно никогда не было. Это была страшная болезнь с неуловимым возбудителем. При этом никаких специфических реакций, позволяющих подтвердить или исключить заболевание, не было в природе. Насчёт верификации, то есть достоверного подтверждения диагноза, врач, мягко говоря, преувеличил. Однако он действовал строго по инструкции. Едва в пробирке со свежей кровью появлялся необъяснимый иными факторами гемолиз, диагноз инфекции считался эпидемиологически обоснованным и пациент надолго изолировался от окружающего мира.

Большинство заболевших умирали. Из выживших был определённый процент, не имевший никаких клинических проявлений. Подозревали, что это были симулянты. Каддз точно знал, что он был симулянт – ему помогали в своё время врачи, задействованные родственниками. Возможно, что этот старший лейтенант тоже по каким-то причинам помогает симулянту. Каддза это не касалось. Даже лучше, если это симулянт. Опасности заражения для личного состава, а значит, и для него, Каддза, никакой. А проблемами, почему тут творятся такие дела, будет в скором времени заниматься новый командир. Каддз, можно сказать, сделал себе славное боевое имя и теперь может готовиться к переводу на новое тёплое место.

Он не знал, что как раз по имени и готовится удар.

Он узнал об этом, когда пришло время доклада.

После ужина – он не пошёл в кают-компанию, объяснив это отсутствием флотских привычек, и в одиночку скромно поужинал омарами с бутылочкой шато-сен-мишель № 7 в своей аскетичной трёхкомнатной командирской каюте – Каддз и майор Зайцев, Заруба, снова встретилась на мостике. Близилось время связи со штабом флота, доклад по бета-связи и получение нового задания.

– Что с бета-связью? – первым делом спросил Каддз.

– Исправна, – коротко ответил Заруба, и на душе у Каддза сразу стало легче. В принципе, если у этих идиотов хватило ума не расстреливать недоумка-связиста, сейчас самое время его помиловать. Это вообще самый благоприятный исход – никакого существенного инцидента, считай, что не было.

А в рассказах о войне это будет дополнительный драматический момент. «И тут полностью прервалась связь».

– А этого капрала… приказ выполнен?

Майор Заруба отстранённо вглядывался в потухшие экраны.

– Насколько мне известно – пока нет.

«Что же, прекрасно», – сказал про себя Каддз.

– Что это значит – «насколько мне известно?» – спросил он недовольным тоном. – Человек либо расстрелян, либо не расстрелян.

– Господин подполковник, этот вопрос следует задать начальнику особого отдела. С момента подписания вами приказа капрал Чхе находится в его юрисдикции.

«Гора с плеч, – подумал Каддз, – ну, конечно! Особый отдел. Теперь это их головная боль. Вот уж не думал, что буду рад близости жандармов».

– Что ж, пускай он и делает, что хочет. Вообще-то я собираюсь подумать о помиловании. Впрочем, речь сейчас не об этом. Время подходит – включайте связь.

– Вы имеете в виду бета-связь? – холодно спросил Зайцев.

«Наглый хам! – вскипел внутри Каддз. – Дорого он заплатит мне за такой тон и такие издёвочки!»

– Я имею в виду бета-связь, – резко ответил он.

– Это невозможно, – спокойно сообщил начальник штаба.

Каддз какое-то время пристально смотрел на него. «Не понимаю, – думал он, – откуда у этого ограниченного майора-перестарка такая невозможная наглость?»

– Минуту назад, – как можно более сдержанно и в то же время холодно начал он, – вы доложили мне, что бета-связь исправна.

– Так и есть, господин подполковник, – кивнул Заруба.

– Так в чём же дело?

Майор равнодушно пожал плечами:

– Нет радиста.

– Как нет? У нас их двое.

– Никак нет. Капрал Чхе находится под арестом и ждёт расстрела. Рядовой Слухов – в медсанчасти.

– Ну и что? Один саботажник и один симулянт? Давайте любого и обеспечивайте связь. Мне нужна связь сию же минуту.

– Которого?

– Любого. Давайте… – Каддз на секунду задумался («Ну их, этих жандармов – с медиками проще договориться»). – Давайте симулянта.

– Мне нужен письменный приказ.

– Какого чёрта… – начал Каддз и осёкся. Он вспомнил доклад доктора – чёрт, как некстати. Гемолитическая лихорадка? Всё понятно. Конечно, это симулянт. Всё подстроено. Эти недоумки сбились в кучу, и все заодно. Хорошо же!

Однако написать приказ и забрать из изолятора пациента, пусть и заведомого симулянта, он не может. С него спустят шкуру, если он позволит вывести из изоляции больного с подозрением на опасную инфекцию. Ну и чёрт с ними!

– Давайте на мостик этого вашего Чхе! Считайте, я его помиловал.

Наглый майор снова равнодушно пожал плечами:

– Обращайтесь к начальнику особого отдела.

Каддз резко шагнул к пульту и включил внутреннюю связь:

– Штабс-ротмистр? Это командир станции подполковник Каддз. Что там у вас с арестованным?

На экране штабс-ротмистр Клюква не выглядел ни жизнерадостным, ни даже особо толстым.

– Арестованный ждёт приведения приговора в исполнение, господин подполковник, – спокойно и немного устало сообщил жандарм.

– Я отменяю свой приказ, – через силу улыбнувшись, сказал Каддз. Он старался выглядеть добродушным. – Я немного погорячился в боевой обстановке. Возвращайте бойца в строй, он мне нужен. Если нужно ещё что-то написать – я напишу, – поторопился добавить он.

Жандарм пожал плечами точь-в-точь как только что майор:

– Арестованный ждёт исполнения приговора.

– Но это мой, личный мой приговор. И я его отменяю.

– Да, господин подполковник. Это ваш личный приговор. По закону вы вправе вынести его в боевой обстановке. Однако с момента вынесения вашего приговора он теряет обратную силу и может получить её, если не будет приведён в исполнение, только решением трибунала.

Каддз какое-то время размышлял над услышанным.

– Ну, хорошо. Предположим, трибунал капрала оправдает. Даже скорей всего. Я буду ходатайствовать об этом. В сущности, если инициатор приговора ходатайствует о его отмене, вопрос ведь решается сам собой, не так ли?

– Нет, господин подполковник. Вы ведь вынесли приговор не просто так, а на основании некоего факта?

– Да. Был факт отсутствия связи в момент боя.

– Ну вот. Трибунал будет с этим разбираться. И если написанный в приказе факт саботажа со стороны капрала Чхе подтвердится, приговор будет оставлен в силе, и даже вы не сможете его отменить. Вы ведь действовали не по своей прихоти, приговаривая его к смертной казни, правильно? Вами двигала необходимость, так? (Каддз кивнул.) Необходимость выше вас. Выявится саботаж – арестованный понесёт наказание по законам военного времени.

– Ладно, – кивнул Каддз, которого слово «необходимость» заставило поискать ещё варианты. – Берегите этого парня для трибунала, раз таков закон. Но сейчас отдайте мне его как угодно – с конвоем, под расписку, отдайте для выполнения сиюминутной боевой задачи. Мне необходима бета-связь.

Штабс-ротмистр не позволил себе улыбнутся. Он оставался спокойным и усталым.

– Это невозможно, господин подполковник. Собственно, в тот момент, когда вы подписали приказ о расстреле, вы полностью сложили с приговорённого все его обязанности. Он не может работать ни с бета-связью, ни с чем-либо ещё. Я даже не могу приказать ему, чтобы он подтирал собственную задницу. Де-юре он уже расстрелян, понимаете? По закону я имею право расстрелять его в любую минуту. Я повторяю: он не расстрелян, но вам и всем следует его рассматривать как уже расстрелянного. Образно говоря, представьте, что человека приговорили к смерти и ведут на казнь по дороге. Могут вести минуту. Могут пять. Могут десять. Если дорога длинная – час. Несколько часов. Никакой разницы нет – часом раньше или часом позже, ведь этот человек уже расстрелян. Вы ведь не будете требовать у человека, которого ведут на расстрел, чтобы он по дороге заодно и поработал вам на радиостанции? Здесь то же самое.

– Да ну вас к чёрту с вашими глупыми баснями! – не выдержал Каддз. – Перестаньте морочить мне голову. У вас есть человек, умеющий работать с бета-связью и имеющий к этому допуск. Мне наплевать, приговорён он или не приговорён. Он ещё жив, в него никто не стрелял. Приговор – всего лишь условность. А он – он безусловно полезен. Выдайте мне его на время сеанса, а потом хотите – расстреливайте, хотите – везите в трибунал, хотите – к чёрту на рога.

– Вы говорите, приговор – условность? – Жандарм внимательно взглянул на Каддза, и тут до командира станции дошло, что этот штабс-ротмистр не так прост, как ему поначалу казалось. Не так прост и не так безопасен. – Простите, подполковник, а какие ещё законы вы трактуете как условность? То есть как нечто, ничего не значащее?

– Любы… никакие. – Каддз вдруг сообразил, что жандарм, этот толстый шут гороховый, который только и интересуется, что дармовой выпивкой, и несёт всякую чушь, перед камерой явился по полной форме, застёгнутый, как говорится – при орденах и регалиях, вымыт и выбрит, смотрит прямо и осмысленно и говорит чётко, ясно и внятно. Он осознал, что их диалог фиксируется и что, даже если он не имеет юридической силы, что вряд ли, кровь и карьеру может попортить очень неслабо. «Готов поспорить, что у него обувь вычищена до блеска, – невпопад подумал он, – несмотря на то что камера не захватывает ноги».

– Я… уважаю законы, – начал он, – но, согласитесь, есть такая вещь, как целесообразность. Уж она-то…

– …выше закона? – подхватил жандарм.

«Ну, конечно!» – хотел крикнуть Каддз.

– Нет, ну что вы. Я не это имел в виду.

– Что ж, – неожиданно сказал штабс-ротмистр, – тогда – честь имею. – И полностью прекратил дискуссию, вырубив связь со своей стороны.

Каддз протянул было руку на кнопку вызова, однако спохватился. Во-первых, это выглядело глупо. Во-вторых, жандарм в таких делах был в своём праве и мог не подчиняться.

Время связи неумолимо уходило. Каддз взглянул на часы. Да, плохо дело!

– С бета-связью так постоянно. – Майор Зайцев-Заруба сидел в кресле и с отстранённым видом разглядывал стило планшета. – Появляется – исчезает. Однако никогда не исчезает больше чем на шесть с половиной часов. Почему – неизвестно, но это давным-давно зафиксированный факт. Не переживайте… господин подполковник. Шесть с половиной часов невыхода на связь не вызовут никаких переживаний в штабе флота. Соответственно, тринадцать часов не вызовут никаких переживаний в Генеральном Штабе.

– А что потом? – спросил Каддз, который прекрасно понимал, что «потом», но боялся себе в этом признаться.

– А ничего страшного, – сказал майор Заруба, выкидывая стило в корзину.

Что будет потом, было понятно обоим. Сложись всё нормально – и сейчас они бы уже доложили о выполнении задания и получили бы новый приказ. Скорее всего – возвращаться на базу. Хотя, вполне возможно, что напротив, прыжок чёрт-те куда дальше. Без приказа они не имели права возвращаться. Через шесть с половиной часов невыхода на связь за ними пришлют поисково-спасательное судно с полномочной комиссией. Когда выяснится, что боевая ситуация началась и завершилась нормально, а весь сыр-бор разгорелся из-за непоняток на ровном месте, при том, что все живы и, за исключением Лося, здоровы, да и Лось, кстати говоря, помирать не собирается, оправдывая своё здоровое прозвище, что аппаратура исправна и имеется отличный радист, который не может обеспечить связь только потому, что его совершенно безосновательно приговорили к расстрелу, тогда комиссия, в которой отнюдь не одни только подхалимы и доброжелатели семейства Каддзов, вынесет решение, и это решение будет не в пользу боевого подполковника Каддза.

Похоже, Каддз тоже начал всё это потихоньку осознавать. Скандал с его первым самостоятельным командованием, похоже, ставил крест на его головокружительной карьере. Он сидел осунувшийся, похожий на какое-то мокрое жалкое животное. В его воображении злые языки вовсю полоскали его имя, и ему было нестерпимо жаль себя.

Не похоже, чтобы ему при этом было хоть немного жаль Чхе, размышлял Заруба, для которого по-прежнему все мысли Каддза были написаны на лице подполковника не мельче заголовков газетных передовиц.

Каддз и в самом деле не думал о Чхе. Ему было плевать.

Самое интересное, что и капралу Чхе, Че Геваре, тоже было плевать.

Дело в том, что сразу после беседы с Зарубой прямо на смену к Че Геваре заявился штабс-ротмистр Клюква:

– Чем занимается наша доблестная связь? Трудимся?

– Так точно.

– Вижу, вижу. Ценю. Слушай, пламенный революционер! Мне был вещий сон: бета-связи ещё долго не будет. Звякни Зарубе на мостик, он даст добро. Он тебя отпустил помочь мне кое-какие бумажонки под расписку посжигать. У тебя допуск после меня самый крутой, ты знаешь.

– А что там Утюг? – спросил Че.

– Нет, ну нашёл за кого переживать! – с печальною укоризной сказал Клюква. – За Утюга, а? Да возвращается он, целёхонький, Шуруп две минуты назад отрапортовал. По-хорошему надо не за Утю, а за меня волноваться. Ведь у меня давление – раз, сердечко слабенькое – два. Память ни к чёрту. Помру, тогда осознаете, эгоисты, кого потеряли. Но будет уж поздно, и начнёте вы горестно рыдать. «Где, – возопите вы, – где наш старый добрый Клюква? Опочил Клюква. Не ценили мы его, мизерабли!»

– Угу, – сказал Че Гевара.

Он отзвонился на мостик, и Заруба подтвердил, мол, закрывай лавочку, опечатывай свой бета-блок и вали куда хочешь, хоть в открытый космос, только забери с собой, ради бога, этого жулика Клюкву, надоел он хуже горькой редьки. Весь коньяк выпил, веришь, нет?

И капрал Гарри «Че Гевара» Чхе оказался в секретной рубке Клюквы, где довольный Клюква завалил его сортировкой и уничтожением всякой неизбежной бумажной ерунды, которую ему самому разбирать были страшные ломы. Разбирал он бумаги до самого прибытия судна с комиссией. Трибунал вник и разобрал дело Че Гевары заочно. Так Че Гевара оказался единственным человеком в Вооружённых Силах, приговорённым к расстрелу и узнавшим об этом только после отмены приговора.

Может быть, поэтому особого зла на Каддза он не держал.

Каддз ушёл из армии и, по слухам, очень удачно женился. Что ни говори, а козлам почему-то везёт.

Жена держит его в ежовых рукавицах.

Клюква служит до сих пор. Всё так же большой любитель выпить на халяву и поболтать ни о чём. Многие очень сильно удивляются, узнав, что он оперуполномоченный особого отдела.

Заруба через полгода после описываемых событий лёг на обследование в госпиталь, у него нашли какую-то ерунду, и он, махнув рукой, распрощался со спецназом и сейчас гоняет народ в учебке – замкомбата. Очень доволен.

Утюг ни черта не поменялся. Утюг – он и в Африке, знаете, Утюг. Вот только про Удава ничего не могу сказать, давно его не видел.

Единственное, в чём я не сомневаюсь, – он всё такой же лодырь.

* * *

Автор благодарит передовой трудовой коллектив, создавший весёлую и добрую игру «Quake», ст. о/у Гоблина, написавшего по данной игре поучительную и занимательную книжку про диверсантскую дивизию, а также выносит заслуженное порицание прапорщику по прозвищу Удав за постоянную ненормативную лексику, по мере сил сглаженную в данном рассказе.

 

Николай Коломиец

Там, где мы нужны

Утро. По серым бетонным стенам скользят золотистые лучи. Далекие облака отливают червонным золотом, отражаясь в лужах под ногами. Нежно-голубое небо, умытое ночным дождем, радует глаз… Радует? Может, чей-то и радует.

Вот идут навстречу две девушки. Красавицы. Ножки, фигурки – загляденье. Нет. Заметили, перешли на другую сторону дороги. Куда же вы, милые? Я ведь с вами и пошутить могу, и классику обсудить, и порассуждать на тему разницы мировоззрения Канта и Маркса. Э-эх. Так оно это им и надо. Так что, приятель, рассуждать ты можешь о чем угодно, но на тебе – форма. А значит, для всех вокруг ты – тупое быдло. Служивый.

– Смотри, опять эта зеленая макака пошла, – несется тебе в спину. Но как бы тебе ни хотелось развернуться и вбить эти слова обратно, ты этого все равно не сделаешь. И топаешь дальше – защищать этих «хозяев жизни».

– Слышь, а почему макака-то? – Второй голос тоже тебе знаком. До боли. Особенно в плече, куда вчера запустили бутылку.

– Ну как! Вояка – макака. Ладно, поехали в универ. Вечером это чмо обратно пойдет – развлечемся. – Электрокар проносится мимо, старательно обдавая тебя грязью из ближайшей лужи. А ты почти уворачиваешься. Идешь дальше. И вечером, когда эта парочка напьется пива до поросячьего визга, стоя у машины и вопя дурными голосами, так же пройдешь мимо, игнорируя летящие в тебя брань и бутылки.

Как же тебе хочется хоть раз остановиться! И коротко, но основательно объяснить идиотам, что к чему. Плевать, что их там обычно пятеро, ты ведь знаешь, что сможешь их сломать. Вот только… Витек вот однажды не выдержал и, когда такая же компания начала приставать к его жене, отправил троих в реанимацию, а одного – в морг. А сам получил четыре ножевых ранения и пожизненное. За нападение на гражданское население и преднамеренное убийство. И произошло это днем, в центре города, при десятках свидетелей.

Тебе, конечно, проще. Жена от тебя ушла года три назад. Сказала, что не желает связывать жизнь с неудачником, что хочет жить, а не выживать, что твоя мизерная зарплата и вообще… Помнишь? Тогда ты начал пить. Вы все начинаете пить в подобных ситуациях – когда бросают дорогие люди, а в спину летят оскорбления и камни. А еще… Еще когда друзья не возвращаются из боя…

– Мама, а я хочу себе такого мужа… – Детский голосок бьет в спину похлеще пули. И чувствуешь, как расправляются плечи. А вдруг… Нет, краем глаза ты все-таки видишь маленькую девочку, лет семи, которая дергает маму за руку и указывает на тебя.

– Хочешь, значит, найдем, – с улыбкой произносит мама. – Я тоже хотела, но вот не нашла.

– А я найду.

И как-то сразу небо для тебя стало светлее и радостней. Легче стало небо на твоих плечах.

Удивительно, что могут сделать полсотни лет мира и процветания с населением планеты. Всего семьдесят шесть лет назад вахтенный офицер колониального корабля «Нова» наткнулся на неизученную систему. И на планету земного класса. Изнуренные многолетним перелетом колонисты единогласно решили не продолжать поиски. Планету назвали Новым Горизонтом, заложили первые города. Стали вооружаться, чтобы у соседей не возникло желания поживиться ресурсами за чужой счет. Не возникло. Вторая Колониальная война очень наглядно показала, что выжженные радиоактивные пустыни в хозяйстве не выгодны, даже если они на других планетах. Зато с колониями можно и нужно торговать. Тогда впервые стали раздаваться робкие голоса, призывающие сократить вооруженные силы. Начались реформы. Правда, продлились они недолго – через пару лет человечество столкнулось с иной галактической цивилизацией. И, естественно, запаниковало. Паника продолжалась где-то с десятилетие, умело подогреваемая Старой Землей, создававшей свою Империю. Новый Горизонт, впрочем, как и другие колонии третьей волны, разбросанные по медвежьим углам космоса, усиленно накачивал стальные мышцы и тихонько молился. То ли молитвы и впрямь помогли, то ли, что более вероятно, завоевательный азарт Империи выдохся, но война до них так и не докатилась. К тому же выяснилось, что чужие вовсе даже не опасны. Начал устанавливаться осторожный мир.

Семнадцать лет назад Новый Горизонт вступил в Коалицию независимых миров, а еще через год Коалиция и Империя подписали соглашение о сотрудничестве и взаимопомощи, ликвидировав тем самым последнюю угрозу, висевшую над планетой. Некоторое время правительство еще продолжало поддерживать боеготовность армии, скорее по инерции, чем по каким-то иным причинам. Население сперва радовалась виду бравых вояк на торжественных мероприятиях, потом стало возмущаться. Ну а с легкой руки новостных агентств, в которые кто-то кинул циферки из бюджета, так и вовсе стали требовать их разгона…

Размышления прервались, когда он подошел к проходной. Низкая обшарпанная будка с забитыми фанерой окнами. На стене какой-то «остряк» краской написал: «Резервация зеленых козлов». Да к тому же и намалевал что-то непотребное. Кто это сделал – никого не интересовало. Зато автор, а точнее человек, выцарапавший над дверью предупреждение по-латыни: «Оставь надежду, всяк сюда входящий», был ему известен. Капитан еще раз пробежался глазами по причудливой вязи древнего языка и приложил ладонь к сканеру. Дверь с неприятным шелестом открылась. В помещении было темно.

– Ну и кто нынче дежурный Вергилий в сей юдоли скорби? – шутливо поинтересовался он, когда сервомоторы с воем и скрежетом поставили дверь на место.

– Дурацкие у тебя шутки, Женя, – донеслось из темноты. – Проходи, сейчас подсвечу.

– Май, не стоит. Я здесь уже все выбоины помню.

– Хорошо. – Голос дежурной прервался чем-то очень напоминающим всхлипывание.

– Что случилось? – Капитан разом отбросил веселость. Будь на месте Майи другая девушка, он, может быть, и попытался бы в шутку пофлиртовать. Вот только Майя смеяться не умела. Не научилась за свои восемнадцать лет. А еще она очень не любила свет, поэтому офицеры в ее дежурство проходили КПП на ощупь. Но никто не возмущался по этому поводу – не хватало духу. А если кто-нибудь из новичков и заикался о постоянном сумраке, то его отводили в сторону и очень тихо объясняли, что к чему. Больше вопросов не возникало. Никогда.

– Нет, Жень. Все нормально. Я… – голос дрогнул, – я просто вчера вечером немного прогулялась. Не беспокойся, меня никто не тронул…

Капитан скрипнул зубами. Майя была красивой девушкой. Была…

Квартал горел. Черные клубы дыма закрывали небо. Изредка сквозь дым проносились юркие тени АКИ и атмосферников.

– Четвертый, обходите Оперу слева. Там несколько наших танков.

– Я – Четвертый, вас понял. – Глайдер подбрасывает на ухабе. Офицеры с размаху врезаются шлемами в потолок. Слышен негромкий мат.

– Держитесь крепче, мужики, – из кабины высовывается голова стрелка. – Это не те дороги, к которым вы привыкли.

– Внимание, Четвертый, – доносится сквозь треск помех, – противник справа, двадцать. Высадить группу.

Глайдер резко тормозит, падает аппарель, и они сыплются на разбитый асфальт. Занимают позиции.

– С богом, мужики! – И люки закрываются. Сверху раздаются сухие щелчки скорострелки.

Визир шлема пестрит отметками. Люди вжимаются в землю и открывают огонь. Чужие приближаются, сквозь дым уже можно различить белоснежные фигуры. Они идут не спеша, окруженные радужным сиянием.

– Твою… это какое-то поле! Семеныч, долбани из тяжелого!

Рядом поднимается могучий широкоплечий старлей в своей громоздкой броне. Выдвигает на плечо орудие. По стволу проносятся вспышки, и одного из белых разносит на части. Остальные открывают огонь. Высокоэнергетические разряды в пыль разбивают асфальт. Прошибают «Витязь» Мишки Ершова.

– Я – Четвертый. Прижаты огнем. У меня два двухсотых. Прошу п… – Голос командира прерывается.

Из-за угла вылетает гравитанк, оба ствола выплевывают огонь. С визира исчезают отметки. Танк зависает, из люка выскакивает девчонка в полевой форме. Бежит к ним. С неба раздается рев, и танк исчезает в ослепительной вспышке. Тишина.

А потом – пронзительный крик боли. Он подбегает, подхватывает на руки полуобугленное, но еще живое тело…

Майя выжила. Они забрали ее на Базу, где медики, как могли, регенерировали ткани. Нет, на них не стоит обижаться – все-таки ногу и руки им удалось сохранить… Но попробуйте объяснить это молодой девушке. А денег на пластические операции собрать так и не удалось.

– Жень, ты сегодня рано. Может, чаю налить?

– Да нет, я позавтракал. – Оба знали, что капитан врет. В его конуре уже давно нет еды – денег хватает только на сигареты. Но это давно стало чем-то вроде ритуала. – Давай я потом зайду.

– Давай, – тихо отозвалась Майя. Он проходит внутрь Базы.

База, или, как они стали говорить после начала войны, База-Н, раскинулась на десятки гектар. В свое время идея объединить в одном комплексе аэрокосмическую оборону, десантно-штурмовые части и подразделения обеспечения вызвала много споров. Но это было давно. Сейчас это спасало.

Площадка транспортера, поскрипывая, приняла его вес. Когда-то все перемещения на территории городка управлялись сенсорной панелью, но ее уже давно разобрали на запчасти. Рядом с опустевшим корпусом сенсорики теперь громоздилось самодельное устройство с рядом кнопок. Куда сегодня? Пальцы на мгновение зависли над пультом. Штаб. Площадка с лязгом понеслась по тоннелю. Через пару минут он уже спустился в штабной бункер, шагнул в длинный коридор. И остановился. Приблизительно метрах в десяти от него серые стенные панели были безжалостно содраны, и по периметру тянулись странного вида приборы, связанные между собой пучками кабелей. На приборах мигали алые лампочки. Значит, сегодня центр управления находился на Базе-Б. Ну что ж… Он пошел вперед.

Несколько секунд мучительной дезориентации, и он на месте. Створки бесшумно разошлись, пропуская человека. Между прочим, подумалось, что любое другое существо так и стояло бы перед гермодверью, ожидая, пока из бойниц не польется старый добрый напалм. Система защиты была создана еще после первого контакта с чужой расой, но так и осталась неиспользованной. До скорого будущего, вернее, ну да… переход рабочий, значит, уже до недавнего прошлого. До войны Второго контакта.

– Евгений Батькович, ты сегодня рано, – донесся голос из ближайшего кресла. – Почувствовал, что ли…

– Вроде того, – согласился капитан. – Привет, Вадим. Давно началось?

– Да минут пять. Пока Высшие возятся с минными полями. – Майор в кресле потянулся, расправляя затекшую спину. – Через полчаса будем поднимать группы. Тогда уже станет ясно, куда эти черти попрутся. По-моему, они настроены решительно.

– Много? – Евгений остановился у тактического стола, занимавшего центр зала.

– Очень. – Вадим отбросил шутливый тон. – Полсотни белых и пять скимеров. Ополчение их не удержит.

– Твою дивизию… – Капитан уже спешил к двери. – Порталы включены везде?

– Да. Технари уже готовят броню. Удачи, мужики!

– К черту! Если что – не поминайте лихом.

Он выскочил в коридор. Побежал к лифту, тихо матерясь на сработавший портал. Полсотни… Это действительно много. Слишком много. Высшие не бросали в наступление таких сил с самого начала войны. Они явно хотят покончить со всем одним ударом. Почему-то сразу вспоминается допрос одного из Высших.

Он сидит на табурете. Высокий, хрупкий, похожий на какую-то диковинную статуэтку. С сероватой кожей и узкими глазами, над которыми тускло мерцает «третий глаз». Вытянутый безволосый череп кажется непропорционально большим по сравнению с неразвитыми плечами. И выражение лица… Высокомерное. Отсутствующее. Чужое.

Они стоят напротив. Пока просто стоят и смотрят. Впитывают образ, примиряются с ним. Ирония судьбы – первая негуманоидная раса, с которой столкнулось человечество, Инсекты, оказалась коалицией гуманистов и философов, а первая гуманоидная… врагами. И первый контакт стал первым допросом.

– Самоназвание, личное имя, должность и звание? – полковник Каракаев начинает по инструкции.

– Мы – Высшие. Мы – разумные. Вы – нет, – доносится синтезированный переводчиком голос пришельца. – Я буду говорить.

– С неразумными? – А вот это уже от себя. Сарказм вообще плохо вяжется с казенными фразами.

– С разумными мы разговариваем тоже. На разных языках. С вами мы говорим на языке силы. – Высший самоуверен до невыносимого.

– Вот только это вас допрашивают. Цель вторжения?

– Мы лечим галактику. От чумы. От вас. Вы – хитрые чумные крысы, уничтожающие все. Ни одна другая раса не представляет такой угрозы. Мы наблюдали. Мы спорили. Мы решили.

– И что же вы решили?

– Мы истребляем вас. Мы будем вас истреблять. Вы – опасные животные. Нестабильны. Ненадежны. Агрессивны. Ваше стадо размножается слишком быстро. Вы не способны жить разумом и живете эмоциями, но даже для этого вам нужно быть в стаде. Стадо – признак неразумности.

– Оставим в покое философию и прочие высшие материи. Какими силами вы располагаете?

– На корабле сто двенадцать индивидуальностей. – По комнате проносится изумленный шепот. Необычайно малая цифра для армии вторжения. И это, наверное, было бы смешно… Если бы сейчас многомиллионные города не лежали в руинах.

– Вы имеете в виду сто двенадцать особей вашего вида?

– Нет. Индивидуальностей. Вы привязаны к своей биологической оболочке. Мы – нет. Ваше оружие разрушило около двадцати наших оболочек и пять вышло из строя от старости во время полета. Сейчас эти индивидуальности существуют в другой форме.

– Объясните. В какой еще другой форме?

– Вы называете это машинами. Нам не страшно разрушение оболочки. Мы – Высшие. Мы не знаем проблемы смерти. Вы разрушаете одну нашу оболочку, мы создаем другую. Мы не знаем эмоций. Вы будете уничтожены…

Да. Это было страшное откровение. Высший тогда еще долго рассказывал. Без принуждения, без пыток. Он говорил просто потому, что хотел это сказать. Хотел похвастаться своим превосходством, унизить и раздавить. В чем-то это ему даже удалось. Но вместе с этим он дал нам надежду. Высшие не могли перемещаться в гиперпространстве. Они только поддерживали связь. И свое вторжение они начинали именно сейчас, когда армию считают лишней и ненужной. Высшие следили за колонией, прогнозировали. И напали в тот момент, когда оборона планеты была уничтожена правительством.

Евгений посмотрел на небо. Где-то там висит спутник-шпион, укрытый маскирующими полями. И не один. А те Высшие, с которыми капитан сражается, сейчас сидят у экранов в сорока трех световых годах отсюда и наблюдают за ними. Сейчас. Для военных это слово разорвано на два времени. Сейчас в настоящем и сейчас в будущем. И буквы в названии Базы означают именно это: Настоящее и Будущее, сплетенные в один клубок. Змея, кусающая свой хвост.

На Базе-Б они иногда смотрели исторические хроники. Чтобы узнать, что им уготовано. Безрадостное, беспощадное знание. Они не могли ничего изменить в настоящем, чтобы не вызвать временного парадокса. Только ждать, заранее зная, что через четыре года правительство придерется к очередному конфликту между молодежными группировками и военнослужащими и разгонит последних. Территории баз пойдут с молотка, принеся ощутимый доход заинтересованным лицам, для чего, собственно, и нужно уничтожить армию. Кампания по дискредитации вооруженных сил, начатая недавно, достигнет пика через два года. Тогда многие военнослужащие либо погибнут, либо уйдут из Сил планетарной обороны, чтобы тихо спиваться, при условии, что они, конечно, выживут в войне, которая начнется через сорок пять лет.

Ты устал, запутался. Ты мчишься по Базе Настоящего, чтобы через несколько минут оказаться в мясорубке. Зачем? Ты ведь тоже мог плюнуть на все и уволиться, когда узнал обо всем. Некоторые и уволились. Не захотели воевать за детей и внуков тех, кто их предал и продал. Ну а ты? Но тут взгляд натыкается на стайку малышей, несущихся по пыльному бетонному плацу. Это дети, которых вы эвакуировали из горящего будущего. И ты знаешь ответы на все вопросы, которые сам себе задал. Ты сам выбрал себе жизнь, а их никто не спрашивал. За детьми ковыляет на трех лапах смешной лопоухий щенок. Четвертую лапу ему оторвало лучевым залпом Высших, но его маленький хозяин не захотел уходить без него. И тогда кто-то из вас подхватил обоих и понес прочь от выстрелов. Ты так и не узнал – кто. Просто аккуратно принял из рук его ношу и понес дальше. А он лежал и немигающим взглядом смотрел в небо, ведь даже тяжелая броня «богатыря» не способна выдержать больше трех попаданий.

Он проскочил в ангар, где вокруг брони уже крутились техники. Кивком поприветствовал их и ребят боевой группы. Затем переоделся в обтягивающий комбинезон-поддоспешник и полез в недра штатного «Витязя». В черепе мгновенной болью отозвались имплантированные разъемы, отвечая на подключение систем. Потом пошли тесты.

– Третий готов. «Витязь» подключен, в работе, – произносит он в эфир.

– Третий, вас понял. Пятый, что у тебя там?

– Неисправность системы сервоприводов мышечного усиления.

– Нам надо минут двадцать, – доносится голос техника.

– Пятый, устранить неисправность. Пойдешь в следующей группе. Как понял?

– Я – Пятый, есть устранить неисправность и выступать со следующей группой.

– Внимание группе: к машине!

Они выстраиваются в две колоны у аппарели глайдера. Ждут.

– Па-машинам! – Глайдер отрывается от пола и скользит к воротам ангара.

– Господа офицеры! – Первый осматривает их группу, скорчившись в люке. – Похоже, денек нынче ожидается жаркий. Задача – любой ценой задержать Высших и не дать им пройти к Базе.

Перед глазами у каждого появляется схема города. Пока Первый объясняет маневр, на схеме загораются указатели и условные обозначения. Машину трясет. Это привычно.

– Ну что ж, господа, к бою, – заканчивает инструктаж командир. – И да поможет нам Бог.

Аппарель падает на асфальт. Они выскакивают из глайдера, растягиваясь жидкой цепью. Впереди уже виднеются белоснежные фигуры Высших.

– Разбиться по тройкам! Выбрать цель! Огонь!

Они пригибаются к земле. Раскалывают очередями отражающие поля противника. Белые в ответ отплевываются из своих лучевиков.

– Альфа, это База. Четыре белых лево триста. Обходят вас по флангу. Командуйте отход.

– База, это Альфа. Отходим. Постараемся закрепиться в ближайших развалинах. Где, черт возьми, танки?

Отступают к разрушенным домам. В пролом проскакивает последний боец, и они занимают позиции.

– Димон, давай крайнего!

– Готов.

– Огонь!

Из дыма вылетает скимер. Развалины окутываются дымом, стены плавятся.

– Это Альфа. Прижаты огнем техники. Прошу помощи.

– Альфа, это База. Отходите до отметки семь ноль одна. Там заняли оборону остатки группы Браво. – Передача едва прорывается сквозь треск помех.

– Я – Альфа. Выйти из-под огня не можем.

– Командир, мы с Димоном прикроем. Отходите!

– Группа, отходим на отметку семь ноль одна. Мужики… – Первый не заканчивает фразы. Его и так поняли.

Они уже не отходят. Бегут. Позади гулко стучат автоматные очереди. Гремят разрывы. Вот замолк один автомат.

– Говорит старший лейтенант Вавилов, всем-всем. Вызываю огонь на себя!

– Вавилов, я – Гром шесть, координаты принял.

Раскалывая небо, из низких туч выскальзывают штурмовики.

– А я Академику полтинник остался должен, – вздыхает кто-то.

– Седьмой, отставить. Береги дыхание.

Они добегают до траншей. Падают в нее.

– Альфа, вы как? – Из дыма проявляется чужой «Витязь».

– Живы. Потеряли четверых. – Командир поднимается на ноги. Оглядывается: – Что здесь?

– Зарываемся. Тут два взвода ополченцев. Нас, из Браво, – трое. Правее – бункер с импульсником и два шестьсот вторых в руинах.

– Альфа, занять позиции в траншее. Сема, дуй в бункер, помоги там и связь держи. Браво, как у вас с броней?

– Никак. Два скимера выскочило. У меня только «Витязи».

– Хреново. Давайте на левый фланг. И пару отделений пехоты возьмите. Кто здесь ополчением командует?

– Флаг-майор Дунаевский, – в траншею спрыгивает маленький человек в мешковатой форме.

– Командир группы «Альфа», подполковник Веденеев. Майор, что у вас с тяжелым вооружением?

– Два расчета ракетниц и три штурмовых гранатомета.

– Хорошо. Рассредоточьте гранатометы по траншее, а ракетницы, – командир оглядывается, – вон в то здание, на второй этаж. Жень, возьми Васильева – прикроешь.

– Есть!

Они забираются в полуразрушенное здание школы. Подбадривают испуганных ополченцев.

– Внимание всем! – На визире шлема начинают вспыхивать отметки. – Противник прямо семьсот. Приготовиться к отражению атаки.

Высшие идут не спеша. Уверены в своем превосходстве. Кто-то из солдат при виде белых фигур начинает молиться.

– Третий, что наблюдаешь?

– Пятнадцать белых и три скимера. – Он вглядывается в дым. – Идут шеренгой, скимеры на правом фланге.

Внезапно противник делает рывок. Боевые машины взмывают почти вертикально вверх и проносятся над траншеей.

– Господин офицер, что нам делать-то? – Ополченец вопросительно смотрит на него.

– Огонь по скимерам!

Ракеты срываются с направляющих, несутся вперед, оставляя дымные шлейфы. Почти одновременно грохочут орудия шестьсот вторых. Один скимер падает и загорается. Два оставшихся начинают дуэль с гравитанками.

– Перезарядить орудия. Цель – левый скимер. Залп!

И вновь ракеты уносятся к противнику. Есть!.. Скимер дергается, подставляет брюхо танкам. Те не теряют времени. Белые тем временем доходят почти до траншеи.

– Шестьсот вторые, валите последний!

Не успевают. Руины вместе с танками сплавляет в одну массу. Скимер начинает разворачиваться к школе.

– Беглый огонь!

Ракета за ракетой уходят к цели. Белый корпус покрывается пятнами окалины.

– Мы его не пробьем! – скулит кто-то. Из траншеи выскакивают двое. До машины добегает только один, но он успевает швырнуть что-то на броню. Скимер исчезает в клубящемся огненном облаке.

– Третий, что у вас?

– Скимеры уничтожены!

– Отлично. Прикройте бункер.

Ополченцы перезаряжают ракетницы и начинают беспорядочно палить в сторону противника. Белые пятятся.

– Отбились. Жень, что у тебя с боеприпасами?

– Ракет пять осталось.

– Плохо. А на автомат?

– Минут на двадцать боя, если экономить.

– Замени Сему в бункере, он все до железки отстрелял. Внимание всем: доложить о потерях и количестве боеприпасов.

– Я – Браво. Потерял одного. Боеприпасов на пять минут.

– Я – флаг-майор Дунаевский, потерял сорок человек убитыми и ранеными. Штурмовые гранатометы имеют по три обоймы, личное оружие – на десять минут боя.

– Я – командир расчета импульсного орудия старшина Тыртычный. Потерь личного состава нет. Осталось пять батарей.

– Негусто. Еще одна-две атаки, и стрелять будет нечем.

– Альфа, это База. Как слышите?

– Я – Альфа, слышу вас хорошо.

– Плохие новости, Альфа. Высшие сосредотачиваются на вашем участке. Около двух десятков белых и один скимер. Поддержать ничем не могу – у остальных тоже жарко.

– База, у меня железа на десять минут. Потом не смогу стрелять.

– Альфа, держитесь! Постараюсь помочь.

Он поднимает переднюю панель шлема. Закуривает. Ополченцы тоже пыхтят самокрутками. Передышка.

– Альфа, я – База, выслал к вам два глайдера и техников с импульсником. Больше ничего. Держитесь.

– Вадим, какого черта! – не выдерживает командир. – Нас размажут тонким слоем.

– Игорь Дмитриевич, чего вы от меня хотите? Я сейчас сам ухожу к Дельте. База в двухстах метрах от вас, а на базе восемь тысяч гражданских. Держитесь. Конец связи.

– М-м-мать… – в сердцах бросает Веденеев. – Господа офицеры, переключиться на второй канал.

Он последний раз затягивается. Закрывает шлем.

– Значит, так, мужики, – хрипло произносит командир. – Шансов у нас ноль целых хрен десятых. Патронов – кот наплакал. А отступать нельзя. Что делать будем?

– Есть у меня одна идея… – растягивая слова, начинает старлей из Браво.

– Ну, не томи душу. Давай уже, говори.

– В общем, можно пойти в рукопашную. Ополченцы, ясное дело, ни фига в этом не помогут, но у нас шанс есть. Хотя маленький и дохлый, но есть.

– Еще идеи будут? – В ответ – тишина. – Тогда подпустим белых поближе – и врукопашную. По местам.

Передышка заканчивается. Техников так и нет, а впереди уже снова можно различить силуэты Высших. Заливается звонким лаем импульсник, глухо рявкают гранатометы, сухо стучат автоматы. Кто-то из белых спотыкается, встряхивается и продолжает свой неторопливый марш. Над бункером проносится скимер, двумя залпами снося развалины школы. Потом медленно скользит вдоль траншеи, поливая ее огнем.

– Я – Браво. Боеприпасы кончились.

– Ждем.

Высшие все ближе и ближе. Трое или четверо упали, но остальные шагают. Замолкают гранатометы. Захлебывается в облаке дыма и пыли импульсник. Стук автоматов все реже и реже.

– Альфа, Браво, приготовиться к броску. Подпустим их метров на двести и…

И тут небеса рушатся вниз. Десятки черных штурмовых ботов стремительно приближаются к земле. Тормозят резкими ударами маршевых двигателей, расшвыривая ударными волнами Белых и руины. Евгений вздрагивает, уважительно думая о том, какие перегрузки при этом выдерживают десантники. Распахиваются люки, черные фигуры выскакивают из них, ведя прицельный огонь. В отблесках разрывов мелькают ало-желтые полосы на броне.

– Имперцы! – вопит кто-то из ополчения. – Ура!

«Ура!» – разносится над выжженной землей. Они выскакивают из траншей, бегут вперед. Туда, где Высшие уже начинают пятиться, огрызаясь редкими выстрелами. Вперед!

Внезапно все кончилось. Штурмовики двумя залпами разнесли скимер, и Белых не осталось. Они медленно, пошатываясь от внезапно навалившейся усталости, побрели к командирскому катеру, откуда уже шли им навстречу несколько офицеров. Они встретились на перепаханном взрывами пустыре между позициями. Имперец шагнул вперед, козырнул двумя пальцами.

– Командир первого взвода пятьсот тринадцатой ударно-штурмовой роты мастер-лейтенант Хорхе Мартинес, – представился он. – С кем имею честь?

– Командир группы «Альфа» первого дивизиона Сил планетарной обороны Нового Горизонта подполковник Веденеев. – Они пожали руки. – Проклятье, ребята, вы очень вовремя.

– Эскадра вошла в систему двенадцать часов назад. Как только вышли на орбиту – нас бросили на помощь. Одну секунду, отвечу на вызов.

Мартинес перешел на внутренний канал, что-то ответил. Потом откинул шлем.

– Поздравляю, господа. Мне только что сообщили, что планета Новый Горизонт полностью отчищена от сил противника. Это – победа!

Схлынула горячка боя. Осталось позади безумное ликование выигранной войны. Евгений чувствовал себя полностью опустошенным и лишь усилием воли следил за разговором. Они стояли у ворот ангара, в которых слабо мерцало поле хроноперехода. Еще немного, и они снова вернутся в настоящее. Туда, где никто, кроме них, не знает о войне и о победе.

– Профессор, что вы намерены делать со всеми порталами? – Голос Веденеева доносится, как сквозь вату.

– Ну… когда закончится реэвакуация гражданских лиц и собственно ваше возвращение, – ученый, полный и широкоплечий человек, пожал плечами, – я предполагаю, хронопереход будет уничтожен. Эксперимент удался, и, несомненно, очень своевременно удался. Но в процессе практического применения… Как бы это сказать. Видите ли, он представляет несомненную угрозу для пространственно-временного континуума. Мы, естественно, сохраним наши теоретические наработки и, вероятно, даже продолжим изучение этого феномена, если территорию базы вновь вернут в собственность института. Вот только пока создавать новых хронопереходов не будем. И… не хочу вас расстраивать, но…

– Говорите уже, профессор, – вздохнул подполковник.

– Нам необычайно повезло с вашим перемещением. Все дело в том, что в своем времени вы – лишние люди. Абсолютно ненужный элемент социума, который стремится вас отторгнуть. Поэтому мы могли не опасаться разрыва ткани реальности. Все наши расчеты однозначно показали, что изъятие из общества и перенос во времени возможен только для субъектов с низким уровнем социальной значимости. К примеру, перенос в наше время какого-либо политического деятеля повлек бы изменение будущего, а следовательно, мог бы уничтожить нас. С вами такого произойти не могло, вы не оказывали никакого влияния на свое время. Еще раз прошу прощения, но факты…

– Лишние, значит, – задумчиво повторил Веденеев. И внезапно расхохотался: – Эх, профессор. Ни черта вы все-таки не поняли. Мы там – где нужны. Группа, становись! В настоящее – шагом марш…

А у ворот проходной древний седой старик тщательно замазывал надпись «резервация зеленых козлов» и тихо сквозь слезы твердил:

– Простите меня, сынки. Глупый я был, молодой и глупый.