Я каждый день сочиняю письма, словно наброски ненужных драм. Сделать кораблик, пустить бы с пирса: пусть выплывает назло ветрам. Бросив машину, уйти от трассы, чтобы лишь лютики да роса.

Что там в начало выносят?

Здравствуй,

мой «неотзывчивый» адресат.

Трудно, пожалуй, жить в голоцене: уйма эпох барахлом в утиль. Тщусь отыскать хоть какую ценность, но не могу ничего найти. К предназначенью – стихи калякать – вкус был утерян с недавних пор. Он? Для меня он уже не якорь – сил не хватило сдержать напор.

В воздухе дым от костра и горечь, старый маршрут истопчу до дыр: осенью лакомиться иргою в старенький сад прилетят дрозды. Полузаброшенный полустанок – глупо со скорых налог взимать.

Господи Боже, как это странно: в городе – лето, в душе – зима.

Осень букеты приносит с поля, первыми льдинами бьёт о борт. Я постоянно с собою спорю, только мне кажется, что с тобой. С раннего утра до поздней ночи…

Всё.

Не подставься судьбе под пресс, чтобы целее был позвоночник.

Точку поставлю в конце.

П.С.

Где-то, нарушив закон природы, в самом разгаре лишь первый тайм. Двери открою поочерёдно: может быть, лето пригрелось там? Всё, что приснилось, сберечь бы в тайне: истина в пятку впилась гюрзой.

Девочка с праздничными бантами греет дыханьем зимы узор. Холодно, улицы замело так, что не проехать – кругом метель…

Вышел нескладным тот самолётик, даже до липы не долетел… Ветер, бумага? Плевать, вина чья. Выбор убогий: рога и нимб. Может, закончится всё иначе? Может, получится изменить?

Почерком мелким ещё приписка:

Будут талант, мастерство и стиль, если приемлема степень риска. Это как золото мыть на приисках: труд, безнадёжность и боль.

Прости.

 

Надежда Трубникова, Данила Филимонов

«Сумангат», или Портрет неизвестной

– …и обнаружила одного человека: лишнего.

Движение – будто вот только что с раскрытой ладони живой человек соскользнул куда-то во тьму. Унесся с ветром в пустое море. Сейчас Линг начнет себя корить: растяпа, бездарь, никчемная улитка…

Тень от полей шляпы падает на лицо Линг – узкое, по-восточному бледное. На правом ее плече, на ремне – короб со светописным прибором. За левую руку цепляется Бенг. А ему другую руку приходится держать высоко: Дани длинный, до него еще поди дотянись.

Они всегда так ходят, вся семья Чамианг.

Иначе и потеряться недолго в городе Ларбаре. Не на всякой улице даже разберешь, в какой стороне море. Спуски и подъемы зависят уже не только от того, как выгнут берег, но и от старой застройки: где под землею больше осталось кладки от старинных домов.

Тут, на улице Победителей, дома все новые. Светлый кирпич, вдоль вторых этажей изразцовые картины. Если шагать в сторону дома, то войска на картинах идут в обратном порядке: сначала пушкари и бомбометчики, потом тяжелые латники с копьями, средневековые лучники, и в конце – древние воловьи повозки. А в нижних этажах арки. Широкие, чтобы и самобеглая махина могла заехать во двор.

Окна тоже арочные, с огромными цельными стеклами. За ними выставлено то, чем тут торгуют. На вкус Бенга Чамианга, лучше всего – «Плоды-ягоды-орехи», где расписные чаши и деревянные обезьяны. А еще «Всемирная книга» с картами дальних земель. И «В пути», где всякое снаряжение для рыбной ловли и путешествий. Например, резиновые болотные сапоги. На весну такие у Бенга уже есть и у Дани есть – потому что бабушка Чамианг не велит детям и докторам ходить по лужам: дурной пример для сограждан.

Сейчас-то уже сухо, но все равно – весна. Сумерки только начинаются. Электрический свет из окон отражается на кирпичной мостовой. На кожаном коробе у Линг, на плаще у Дани, зеленом, цвета листьев розы.

Все бы хорошо, кабы не странности у Линг в мастерской.

– Как так – лишнего?

– Лиц – пятнадцать. Заказов – четырнадцать.

– И ни одно лицо не повторяется? И со вчерашнего дня не могло остаться? Или с твоей прошлой смены?

– Нет. Я помню, как я сегодня же с этой женщиной работала. Пластинки есть: три штуки, все удачные. По деньгам сходится, то есть она заплатила. Квиток не могу найти. Разве что она унесла обе половинки: ту, что для заказчика, и мою.

Теперь уже Данина ладонь описывает полукруг: от левого уха в сторону. Так иногда показывают – мало ли среди нас безумных?

– Может, она их собирает? Вклеивает в тетрадь: из прачечной, с почты, а теперь – редкий вид – из светописной мастерской. Каких только сокровищ люди не копят.

– Она была очень странная.

Дани втягивает щеки, и без того не пухлые. Сводит глаза к переносице:

– Совсем странная?

– Я не сумела ее разговорить. Она заказала портрет. «Домашний, деловой?» – «Для личных целей». Одета просто, воротник под горло, никаких украшений. Волосы – в одну косу. И лицо… необычное. Дома покажу снимок. Злое? Грустное? Нет, не так. Не знаю, как сказать. Редко кто в таком настроении приходит сниматься. Глаза… Я сразу этого не увидела, но на отпечатке – знаешь, как будто перед нею не мои стекла, а двенадцать ружейных дул.

Бенг дергает родителей: отпустите, дайте слово сказать. Тут нужен взмах обеими ладонями: к себе и слегка навыворот, наружу.

– А если она просто боится сниматься? Если в первый раз?

Даниного отца Бенг никогда не видел. Но профессор Чамианг именно так разводил руками, когда говорил: «Нога – больше не опорная? Да с чего вы взяли, мой драгоценный?» И часто оказывался прав. Многие из тех, кто помнит старого профессора, удивляются, глядя на Бенга: как похож на деда! Не обликом: пятилетний парнишка-крепыш и худой старик – где уж тут сходство? Повадкой, движениями, взглядом. Тем более удивительно, ведь Бенг – не родной Данин сын, приемный.

– Добрый вечер!

Это – городовому у ворот Пеликаньей Слободки.

Многоэтажный город остается за оградой. Тут – сады, частные домики, дорожки, посыпанные щебенкой. Фонари уже открыты, горят зеленоватым «вечным светом». Бледнее электричества, зато – пятьдесят лет, а всё как новые. И дешевле: расходы лишь на фонарщика, чтобы закрывал их по утрам. Четыре жестяных лепестка захлопываются, образуя коробочку. Внутри нее и прячется шарик-ягодка со светом. Фонарик-бересклет.

Пахнет бобовником, пионами, а еще – конским навозом: кто-то из благородных соседей совершал прогулку верхом. Виноград на решетчатых заборах уже в листве, домов почти не видно – за ним и за деревьями. Только мелькают огоньки в окнах: зеленые чародейские, желтые керосиновые, белые электрические.

Дани спрашивает:

– Но ты же можешь отдать ей снимок и без квитка? Когда она придет. А если боишься, что сменщики не отдадут, – так напиши им записку.

– Да, действительно.

Басом лает сторожевая господина Пехотного Тысячника. Ей откликаются две степные гончие со двора Угольного Старосты. Барышни в доме напротив музицируют.

Тепло, балконы открыты. Из дома Чамиангов слышны голоса. Девица Бони и бабушка Киангани оттачивают искусство беседы. Движений не видно, слов тоже не разобрать, но общий смысл понятен: злословят на восточном наречии.

Вот так. Из-за одной работающей женщины ждет ужина вся семья.

Десять дней спустя

В середине прошлого века на этом месте стояли бараки для невольников. Рабы мостили дороги, прокладывали водопровод, рыли ямы под новые большие здания. После отмены рабства бараки снесли, землю отдали под частную застройку, а слободка так и осталась Пеликаньей. Рабы по закону считались слабоумными, и мы обеспечивали их работой не просто так, а из сострадания. Подобно пеликану, милосердной птице, которая всегда носит при себе пищу для голодных.

Дом Чамиангов построил еще Данин дед. Просторный, двухэтажный, с расчетом на семью и на частный прием больных. Недужных было много, а сын – всего один, будущий профессор Нираирри Чамианг. И у него с работой все ладилось хорошо. А с семьей поначалу – не очень. Да так, что к тридцати пяти Нираирри остался совсем один, не считая больных, учеников и коллег по работе.

Правда, вскоре все выправилось. Жена, сыновья, а потом и внучки…

– О господи! Может в пятнадцать лет человек иметь собственную комнату? Отдельную? Вы же мне обещали?!

Девице Ани – почти шестнадцать. Как быстро выросла старшая дочка доктора Рангаи, Даниного старшего брата. Средняя школа позади, волосы по-взрослому подобраны лентой, вместо кукол – заграничные благовония, кавалеры под окном. Ани бы, может, и мелькнула лишний раз за занавеской – если бы не Бони, младшая сестра, с кем приходится делить комнату. Задразнит.

– Вот бабушка в мои годы…

– …сидела в нижней зале на полу и думала: как управиться с этими хоромами? Кто же знал, что нас так быстро станет так много…

Бабушка тут же, в гостиной, на лежанке. Взялась было за рукоделие, но – как обычно – пришла кошка, уселась, и теперь хозяйка боится шевельнуться. Иначе гордый зверь обидится и убежит. Все в доме Чамиангов считают, что главная тут – бабушка, и только сама она знает: кошка главнее.

Отдельная комната для нашей «невесты» – это значит, девичья спальня вся отойдет Бони.

– Вот Бенг. Он себе жилище уже обустроил. А ты можешь переехать в его детскую.

У западной стены гостиной возведен шатер. По обычаю древних ко входу прислонен щит, а рядом привязан конь. Со светлою гривой, рыжий, деревянный, на четырех колесиках. На постройку шатра ушли чайный стол, два стула и покрывало с Даниной кровати. Тетины и бабушкины подушки тоже пригодились – чтобы не сидеть прямо на полу.

Вообще-то Бенг сооружал шатер для Райи – самой младшей своей двоюродной сестренки. Она даже заползла внутрь и что-то довольно залопотала. Но тетя Римбо сказала: такой маленькой нельзя долго прятаться внутри. И теперь шатер в полном Бенговом распоряжении. Может, и правда, пожить пока здесь, а свою комнату уступить Ани? Бенгу не жалко, тут даже уроки можно делать, если принести светильник. Хотя до занятий в школе еще далеко – двадцать дней с хвостиком.

– Высокородного вождя кочевников желает видеть древний Исполин.

Дани, как был, в выходном наряде, опускается на четвереньки и откидывает полог. Оглядывает шатер, решает, что внутри ему будет тесно:

– Пожалуй, подожду тебя на крыше. Я же летучий Исполин!

Вылезает наружу, усаживается на стол.

Бони продолжает советовать старшей сестрице:

– Или переселяйся вниз, там места много. Хотя туда тоже нельзя, там папа работает…

Вот и сейчас доктор Рангаи занимается с учеником. Стажер пишет первую разрядную работу, принес промежуточные выводы.

Девица Ани страдальчески обводит глазами гостиную. Большой портрет деда в лекарском балахоне. Сундук, на нем их с сестрою кукольный домик. Еще одно жилище… Книжные шкафы. Изваяние Змея на полке. Кораблик в бутыли: подарок дяде Дани от одного из недужных. Такие дары тут всюду. Раковины южных морей. Часы со звоном: полдень и полночь отбивают заводные карлы с кирками. Матушкины цветы в горшках. Окна на балкон, на балконе тоже можно жить…

Просторно было, пока дядя Дани не женился. Не въехал сюда сразу с женой и с Бенгом.

– Или поступай на работу, как Линг. Кстати! Линг, та твоя дама так и не объявилась?

– Нет. Десять дней прошло. Я боюсь, с ней что-то случилось.

Жена Рангаи, Римбо, разливала чай – на сундуке, ведь стола-то теперь нет. Она передает чашку Ани. Потом покачивает ладонью, будто взвешивает на ней что-то легкое – клубочек или луковицу.

– А ты не спрашивала: те люди, что снимались с ней в один день? Иногда посетители, пока ждут своей очереди, беседуют… Вдруг кто-нибудь ее запомнил?

– Спрашивала: помнят. Но своего имени она не называла. Где работает или служит, тоже не говорила.

Бабушка осторожно поднимает одну руку. Указательный и средний пальцы – к брови и чуть вперед:

– Но! Линг, ты точно помнишь, что вообще заполняла ту бумажку?

Ответа не нужно: бабушка уже не верит. Растяпу нашел себе младший сын.

Бони повторяет то же движение – только от середины лба и медленно:

– А если она не может прийти?

Линг остается только вздыхать:

– Вот об этом я и думаю. Заболела? Или хуже того…

Дани хлопает обеими ладонями по столу – по бокам от себя:

– Так дай мне снимок, я спрошу в больницах. В нашей и в других.

Линг уходит к себе, возвращается с портретом. Бабушка берет его: посмотреть еще раз. Девицы тоже заглядывают.

– Или ее забрали в тюрьму? Этакий взгляд…

– О! – Дани соскакивает со стола, подходит к матери и племянницам. – Дайте мне газету: кто из коронованных особ намерен посетить Южную Столицу в ближайшее время? На кого готовилось покушение?

– Или еще готовится… Вот эта женщина и скрывается. В подполье.

– Но если человек уже сделал или собирается сделать что-то против закона и при этом идет сниматься – странно…

– Чтобы отвести подозрения!

– Тогда это дело не для Стражи, а для Охранного.

– Будто туда только виноватых забирают!

– В Стражничьих участках тоже не всегда преступники сидят!

Младший доктор Чамианг знает, о чем говорит. Сам сиживал – за нарушение порядка в общественных местах. И что, это – преступление? Данин друг Чабир хоть сейчас подтвердит: не было никакого порядка в тех местах и до их с Дани прихода! Да и за настоящее преступление – наутро не выпустят…

– Если хочешь, Линг, – добавляет Дани, подумав, – я и в Страже могу спросить. Только уж не в Охранке.

В гостиную поднимается доктор Рангаи. После смерти отца – старший мужчина в семье, государь в своем доме. Коротко острижен, глаза усталые, две морщины между бровей. Дани-то, как и Бенг, волосы отращивает, завязывает хвостиком на затылке, потому что младший. И дурака валять Рангаи уже не умеет.

С доктором его ученик. Бабушка разворачивает к нему снимок:

– А вам, случайно, не знакомо это лицо?

Что проку задавать такие вопросы стажеру-лекарю, если он – весь в науке, не бывает нигде, кроме Университета и больницы?

– Н-нет… Кажется, нет.

– Но вы не уверены?

– Может быть… Скорее, да: знакомо. Не помню.

– Вспомните, пожалуйста! Она нам очень нужна.

Ни благородной четкости черт, ни простоватой мягкости. Ни даже той блеклости, что свойственна настоящим подпольщицам или дамам из Охранного. Тонкие губы, нос не то чтобы велик, но широк. Должно быть, орочья кровь, хотя вообще-то женщина явно человечьего племени. Глаза получились без блеска. Смотрят прямо перед собой. А еще удалась нечастая, но известная штука, так бывает и на рисунках, и на снимках: если смотреть сбоку, всё равно чудится, будто изображенная особа в упор глядит на тебя.

У кого это язык повернется назвать Линг бездарью? Хороший портрет вышел – знать бы еще чей.

Еще три дня спустя. Третья городская лечебница

Пол в приемном покое выложен плиткой – так легче мыть. Вдоль стен – широкие лавки: если кому-то станет совсем худо, можно лечь, дожидаясь своей очереди. Дежурная сидит за загородкой, оклеенной снаружи разными объявлениями. «Против оспы и корявки обязательны прививки!» Кто-то из любителей точных созвучий слово «прививки» зачеркнул, а сверху написал: «пиявки».

– Добрый вечер. Возможно ли узнать: к вам не поступала вот эта женщина?

Снимок, протянутый в окошко, медсестра отталкивает, не глядя.

– Имя, прозвание? Какого числа?

– Никаких данных у меня нет. Я из светописной мастерской. Это заказчица: не забрала заказ, прошли уже все сроки.

– Вы что думаете: у нас к тетрадке каждого недужного портрет прилагается? Как я ее искать буду? По палатам пойду? Не морочьте мне голову.

Тот же день.

Первая городская лечебница

На шее у Дани поверх балахона болтается на завязках марлевая маска. Развязывать их долго и муторно – проще стянуть через голову. Надо было оставить ее в операционной, но раз уж унес – можно пустить в дело. Например, очень удобно оттереть ею перо от засохших чернил, прежде чем сделать запись в тетради больного.

В ординаторскую бочком пробирается бородатый дядька в исподнем:

– Доброй ночи, доктор Чамианг. Всё не спите?

– Только что из операционной.

– И я не сплю. Шел на лестницу покурить – в палате же нельзя. Вижу: у вас свет горит. Дай, думаю, зайду, спокойного дежурства пожелаю.

Дани машет на больного обеими руками:

– О нет, только не это! Дурная примета, знаете ли.

– Ну, нет так нет. Меня-то до праздников выпишут?

– Надеюсь. Если все будет хорошо.

– Я думаю, будет. А на работу мне когда выходить?

– Ткацкая гильдия? Вы кем там работаете?

– В лавке товар отпускаю.

– В течение месяца тяжелого не поднимать. Вам сделают выписку для гильдейского лекаря.

– Благодарствуйте!

– А товар-то какой?

– Так ситец же. Чесуча. Полотно. Вам, может, надобно?

– Мне? Да вроде нет… О! К вам ведь в лавку, наверное, со всего города женщины ходят?

– Эхм-м… Ну, это – да-а…

– А вот эту, что на карточке, не знаете, часом?

– Не-е, такую не видел. Да я вам лучше найду. Коли надо. У нас красивые девчата на производстве.

– Лучше – не надо. Мне эта нужна.

– Ну, извиняйте. Но ежели что…

Назавтра. Городской Дом Печати.

Отдел по приему объявлений

– Добрый вечер, слушаю вас.

Тут тоже окошко, а перед ним – широкая полка с листками бумаги и карандашами на веревочках.

– Здравствуйте. Мы хотели бы дать объявление в газету.

– Для ближайшего выпуска? Тогда с доплатой за срочность.

– Согласны. Содержание такое: «Особу, обращавшуюся…»

– Нет, Дани, лучше так: «Просим откликнуться особу, снимавшуюся для портрета в мастерской на улице Печатника двадцать восьмого числа прошлого месяца…»

Дани локтем опирается о полку. Делает лицо, как у здешних изваяний при входе. Только факела в другой руке нету: с электрической лампой, как у статуи Просвещения.

– «…Ваш портрет великолепен, благоволите его забрать!»

– Этого не надо. Просто: «Ждем Вас в указанной мастерской с десяти утра до шести вечера». Кажется, всё?

– «…без обеда»!

– Что – «без обеда»? Приходить – «без обеда»? Или ждем – голодными сидим?

– Нет. То, что вы работаете без перерыва на обед. И это, между прочим, дурно.

Приемщица окликает:

– Сам-то снимок сохранился? Можем его дать вместе с объявлением. Чтобы наверняка. Ведь вот допустим: снялся кто-то – а прийти к вам не может. А тут его знакомые увидят и к вам зайдут. Нас-то весь город читает. И снимки мы хорошо воспроизводим, если качество приличное. Или если у вас не только отпечаток, а пластинка тоже есть.

– Так не получится, к сожалению. Заказчица нас не уполномочила помещать ее портрет в газете.

– Ну и зря.

На следующее утро. Кухня в доме Чамианг

– Так, еще раз. Простыней – шесть и восемь. Наволочек – сорок. Пододеяльников – четыре больших, десять средних. Балахонов – восемнадцать. Рубашек мужских – двадцать, женских – двадцать шесть, детских – восемнадцать. Полотенец – девяносто восемь.

Девушка в голубой косынке с уважением оглядывает стопки белья. Не всякая прачечная может похвалиться такими заказами.

– Уф!..

Бабушке Чамианг не до того: она ищет кошку. Нашла: на сиденье стула, придвинутого вплотную к кухонному столу.

– Благодарствуйте, милочка. Вот счет… Кофею выпьете?

– Ой, нет, мастерша-профессорша, возчик ждет.

– Жаль. У меня к вам был разговор. О другом деле, не о стирке.

– Это всегда пожалуйста. Кошечке вашей жениха подбираете?

– Садитесь. И кофей пейте. Вот печенье, орехи… Не в кошке дело. Видите ли, моя младшая невестка, сама того не желая, столкнулась с некой подозрительной особой. Взгляните.

Прачка морщится:

– Да-а… Из одержимых? Проповедница, вещает что-то… не то?

– Слава богу, нет. Или мне не всё рассказали. Но вы такой дамы не знаете?

– Да боги миловали, не доводилось.

– Если случится встретиться или если кто-то из ваших товарок, заказчиц… Милочка, я вас попрошу: дайте мне знать. Как зовут эту женщину и кто она такая. Карточку возьмите, у нас их теперь полон дом. Только в следующий раз верните, пожалуйста.

– Хорошо, мастерша Киангани, поспрошаю.

Еще день спустя. Городской Зверинец

– …В наши дни это самое крупное сухопутное животное. Вы спросите, дети: а как же топтыгин? Только в сказках? Нет: они существовали, но, как доказали наши ученые, вымерли во времена Великой Зимы. На юге остались их дальние родичи – тапиры, их мы потом тоже увидим. Итак, хоботари. Крупнее всех на суше. А из морских зверей кто самый большой?

– Кит!

– Правильно. А который кит, кто-нибудь знает? Мальчики, не отвлекайтесь!

– Певчий! Потому что поет, и его далеко слышно.

– Молодец. Но вернемся к хоботарям… Бенг, ты куда пошел?

– Я сейчас.

За углом решетки – узкий проход, там подметает смуглый дядька-иностранец. Наверное, прибыл к нам вместе с хоботарем, чтобы зверь не скучал на новом месте.

– Здравствуйте. Вы служитель?

– Слушитель. А фы ис школы?

– Да. Из Первой Народной. У меня к вам вопрос.

– О нет! К шифотным нелься.

– Мы вот этого человека ищем. В школе никто не знает. А сюда она не заходила?

– Уфы, я не фител.

– Жалко.

– Если шелаете – я спрошу у нефо.

– У хоботаря?

– Та. У Фарфи.

– Хоботарю до нас дела нет. Он, может, и видел, да не запомнил.

Следующим вечером. Общинный храм Единого Бога

– Благого Закона и Благой Любви – тебе, Римбо, и тебе, Бони. Слышал, ваша семья разыскивает кого-то?

– Робеем докучать излишними вопросами, но…

Бони переходит к делу:

– Для нас это очень важно, правда. Вот эта женщина, с вашего дозволения.

В молельном зале темновато: верхнего света нет, только масляные лампадки по стенам. Священник надевает очки:

– Скорбный лик… Не из наших прихожан.

– Да мы и не знаем, какой она веры. Всюду расспрашиваем… Здесь, в общине, тоже никто ее не узнаёт. Может быть, мы спешим, и все же: отважимся просить о чуде ясновидения. Пребывает ли таковая особа среди живых.

– Никогда не слишком рано обратиться к Господу. Я напишу вам, когда буду готов к обряду.

И еще один день спустя.

Орочья слободка, квартира доктора Чабира

– Чабир, друг мой!

– Угу?

– Вот скажи мне: если бы ты собирался угостить такую даму, что бы ты ей предложил из выпивки?

– Это – дама?

– Ну… женщина.

– Уверен, Дани? Не мужик?

– А в этом что-то есть… И все-таки, если считать, что дама?

– Она не пьет.

– Ты ее знаешь?

– Нет.

– Тогда откуда такое заключение?

– В родне были орки. Пила бы – уже бы спилась. Было бы видно. Порода.

– Ну, пусть не выпивка, пусть отобедать.

– Домой не позвал бы. В дорогой кабак – тоже. Не в пивную.

– Тогда остаются трактиры среднего пошиба.

– И кофейни.

Дани приобнимает друга за плечи. Смешная пара: долговязый человек и невысокий сутулый орк. Потому и подружились.

– Чабир, а, Чабир? Пойдем, пройдемся? Мне одному как-то не с руки. Поспрашиваем, а? Только сначала надо будет зайти еще и в Участок. А потом уж по кабакам.

Доктор Чабир – явление исключительное: хотя он и орк, но хмельного не чуждается. Ему можно, он все равно никогда не пьянеет.

– Угу. Стража, потом выпить. Прежде бывало наоборот.

Тот же день. Участок Городской Стражи

Стражничий начальник идет по коридору. Очень осторожно, потому как тут работают маляры, а форма у Стражи черная. Сталкивается с Дани лицом к лицу. Этакий голос не сулит ничего хорошего:

– Здрассьте!

– О! Здравствуйте, господин… сотник! Как удачно, что я Вас встретил. Вы мне поможете?

– Чем?

– Взгляните, пожалуйста. Такой женщины у вас нет? Не сидит?

– А вам зачем?

– Надобно очень. Это личное.

– Как зовут? И вы ей – кто?

– Да, собственно говоря, никто. И прозвания, к сожалению, не знаю.

– Если бы и сидела, мне основания нужны, чтобы с вами толковать.

– Все основания есть, ведь я ее ищу. Вот вы – как опытный сыщик – могли бы посоветовать начинающему: с чего начать?

Сотник вздыхает:

– Начать с чего? Выправить себе разрешение на сыскную деятельность. Или обратиться к тем, у кого оно есть.

– Но я же и обращаюсь – к вам.

– Заявление хотите написать? Тогда – по месту жительства.

– Но для заявления нужно же хоть что-то помимо снимка? А я ничего не знаю.

– А снимок у вас откуда?

– Она забыла его в светописной мастерской. Заплатила, но не забрала. Возможно, это и глупо, но нам кажется, что с ней случилось что-то нехорошее.

– Да вы-то при чем? Вы ведь, как я помню, лекарь?

– Лекарь. Но беспокоиться о ней могу?

Ларбарский стражник с безысходной тоскою спрашивает:

– Доброхот?

– О, теперь я тоже вас вспомнил… По-вашему, доброхот – это всегда плохо?

Тот же день. Трактир «На Каменной дороге»

– Мастер Дани! Мастер Чабир! Пожалуйте! Давненько к нам не заглядывали. Чего изволят доктора?

– Два по двести и повторить. Грибочки в уксусе – сразу. Горячего сыру – потом.

– Угу.

– Что-нибудь еще?

– Послушай, Ча, ты же здесь каждый вечер, так?

– Два через два.

– Взгляни-ка. Вот эту даму никогда не видел?

– Эту? Нет. При мне не бывала. Но вы спросите у Талли. Он к посетителям пристальнее.

* * *

Над входом в трактир окно с узором из цветных стеклышек. Вышибала Талли со снимком подходит ближе к свету. На лысой голове отражаются желтые и синие треугольники.

– Вот занятно! А теперь вы их ищете… Заходили к нам. Вдвоем. Видать, с супругом. С месяц назад. Постояли, огляделись. Потом она головой покачала: дескать, нет. И пошли. Я тогда еще подумал: сынка ищут? Ну, или дочку. Оба как раз в том возрасте, когда дети взрослеют. Понятное дело, развлекаться их тянет. Детей, то есть. А родители бегают. Это еще хорошо, если совершеннолетние, дети-то. А то придет: с виду – взрослый, а по годам… А потом шум будет.

* * *

– Продвинулся, Дани?

– По крайней мере, мы выяснили, что у нее есть некий кавалер?

– И что тебе?

– Да сам не знаю пока.

Назавтра

Последний праздничный день. Доктора Чамианги не дежурят, Линг не работает, вся семья в сборе. Самое время устроить совет.

Разместились в нижней гостиной – она просторнее и стол там больше. Длинный, прямоугольный – сейчас он выставлен в самый центр залы. Во главе его восседает бабушка, напротив нее – Рангаи с маленькой Райей на руках. Рядом – Римбо, потому что дочку, когда она на коленях у папы, кормить гораздо удобнее. Справа от Римбо – Ани, Бони и Линг. А по другую сторону стола – Бенг и Дани.

Десять дней поисков и расспросов ни к чему не привели. Коллеги Рангаи, подруги Бони и воздыхатели Ани даму не опознали. Среди недавно умерших похожая особа тоже не числится.

– Линг, а ты уверена, что она была жива, когда приходила в мастерскую? У вас же есть прибор, чтобы чары определять?

– Есть, конечно. Но, Бони…

– А давно он звенел в последний раз?

– При мне – ни разу.

– Так, может, он и не работает?

Бабушка разводит ладони в стороны – будто бы ждала, что в нее кинут подушкой. Или еще чем-то большим.

– Господи, Ани, но зачем мертвому духу – снимок?

– Ну как же – зачем?

Похожим взмахом руки торговцы откидывают на счетах костяшки.

– Вот представьте: если она умерла пятьдесят лет назад. Когда еще не было светописи. А теперь захотела иметь на памятнике надгробный портрет. Чтобы не хуже, чем у других. И пришла, а?

Рангаи подхватывает полотенцем творожок, выпавший изо рта у Райи:

– Дани, но тогда она должна была бы его забрать?

Должна. Ибо мертвые благозаконны.

– Ну, мало ли… Допустим, постигла суетность своих желаний?

– Или… Сколько в городе подвижников Смерти, – добавляет Римбо, набирая в ложку творог. – Почуяли неупокоенный дух – и упокоили.

Линг не подымает глаз. Вот, из-за нее все эти разговоры. Да еще за едой. Да при маленьких.

Бони примирительно сплетает пальцы замочком:

– Или все проще. Такого лица больше нет. Вообще нет.

– Как это – нет?

– Приходил кто-то вполне живой. Но под личиной. Незаконный наважденец какой-нибудь. Принял обличье и решил проверить, выйдет ли оно на снимке.

– Или просто у человека открылись дары к чародейству. Сами собой, не нарочно. И тоже к перемене внешности. Смотрит в зеркало: вроде бы я – или не я? Пошел сняться.

– Да. Но во всех этих случаях ему важно было бы видеть, что получилось. А он за портретом так и не явился. Она то есть.

– Так ведь не может! Не может опять ту же личину себе навести. Неопытный он кудесник!

– Сказался бы братом той дамы.

– Да долго ли в Ларбаре проходит на свободе неучтенный чародей? И опять же, счетчик звенел бы.

– Ага, брату? А ты, Линг, ему отдала бы карточку?

– Теперь, пожалуй, отдала бы…

Другие доброхоты подговорили бы какого-нибудь знакомого, чтобы зашел, наконец, в мастерскую, назвался родичем и забрал пресловутый портрет. Но не таковы Чамианги.

– Не обязательно – чары. Что, если это лицедей упражнялся? И тоже: во второй раз нанести точно такой же грим у него не получается. Или роль уже кому-то другому передали, он и обиделся…

– Давайте еще по балаганам пройдемся.

– И по настоящим, и по самодеятельным, их тоже много.

– Или по заведениям, где собираются… Ну, те дядьки, кто в женскую одежду рядится.

Бабушка воздевает руки к потолку:

– Бони!

– А что? – откликается доктор Дани. – Можно и их проведать. То-то у Чабира возникли сомнения…

– Дядюшка, ты… бывал в таких местах?

– Заходил. Только давно.

– И… рядился?

– Нет. Я решил: пусть меня считают девицей, переодетой в мужское платье. Между прочим, все восхищались – так естественно я держалась… Держался.

– Но зачем?

– Любопытно было. Да и мало ли, как жизнь повернется. Вдруг – пригодится.

– Теперь я знаю, что тебе подарить на день рожденья, Дани.

– Ага. И шляпку с кружевами.

Три дня спустя

Доктор Дани осторожно пристраивает зонт в углу ординаторской. Переодевается. С надеждой оглядывается на кофейник – горячий ли? И приступает к поискам чистой чашки.

В шкафу таковой не оказывается, на подоконнике – тоже, хотя в прошлый раз он оставлял ее именно там. Может быть, в ящике стола? На столе высится замысловатое сооружение, свернутое из праздничной газеты.

– О! Что это?

– Боюсь, что это – вам. От благодарных недужных.

Глава отделения – противник гостинцев вообще и подобного неряшества в частности. Разве что ему поднесли бы восточные стихи на раззолоченной бумаге. Дани стихов тоже не отверг бы, но внутри свертка – бутылка и ранние овощи: редиска, петрушка.

– Мне надо потолстеть. Иначе так и буду получать в дар съестное.

Дани комкает газетные листы.

–  Мила и богачу, и работяге расхожая народная газета. Особенно же ценится за это: за ширину и качество бумаги.Потому что другого толку от нее нет. Представьте: пять дней уже, как дали объявление – а никто так и не откликнулся. «А нас читают пятьсот тысяч граждан!»

– Разыскать заказчицу действительно необходимо?

– А мне-то казалось, я знаю всех женщин нашего города… Как вы думаете: она не могла быть приезжей? Вполне могла. И что, планы изменились? Срочно уехала?

Начальству положено быть осведомленным о тревогах подчиненных. Глава отделения рассеянно кивает. Молчит.

– Линг уже додумалась до совершенной глупости. Будто та дама снималась в нескольких мастерских, чтобы сравнить – где лучше. И в итоге выбрала не нашу.

– Это очень обидно?

– А вы бы не расстроились, если бы ваш больной пошел лечиться к другому доктору?

– Главное, чтобы больному была оказана надлежащая помощь. Но с трудом могу вообразить такой случай, что я стал бы гоняться за ним по городу. Вы говорите «сравнить». Кажется, для этого следовало хотя бы взглянуть на все снимки?

– О! Золотые речи. Непременно передам Линг.

– Должно быть, эти поиски сами по себе увлекательны.

Сказано то ли с сочувствием, то ли язвительно. Вот, дескать, нашли забаву…

– Я думаю, это хорошо. Пусть лучше Линг переживает из-за портрета, а не из-за того, что у нас с ней нет второго ребенка. И не будет, наверное. «Общего». Будто бы Бенг – чей-то еще.

– Понятно. Обратите внимание на больного из второй палаты. Кишечный парез до сих пор сохраняется…

Два дня спустя

Мастерша Римбо недовольна, что муж после дежурства вместо отдыха взял привычку заниматься со стажером. Но что поделаешь: ученик дежурит вместе с учителем, провожает его до дому. И встречают его неизменно приветливо, поят чаем, угощают обедом…

– Вы не вспомнили?

Юноша мрачно отвечает:

– Вспомнил. Только, скорее всего, это не поможет.

– Ну же!

– Мне тогда показалось: знакомое лицо. А потом я сообразил. Ваш снимок похож на рисунок в книге. Знаете – «За отмену рабства в Приморье»? Мастерша Вайна Дарраби, Прошу-Прощенья.

– Да не за что.

– Это ее прозвище: «Прошу-Прощенья». У подпольщиков тогда были такие клички, чтобы незаметно звучали в обычной речи. «Чепуха», «Дело-Говоришь» и вот это…

– Это сороковые годы прошлого века? Все-таки покойница…

– Да как же – покойница, Дани?! В храме говорят: жива! По обряду так выходит!

Стажер покаянно сутулится. Обращается к Рангаи:

– Вы и правда извините. Я всех запутал. Но действительно, лицо очень похоже. Жаль, у меня книжки нет – я бы показал.

Уже от дверей Дани оглядывается:

– Ничего. Такая книжка у Чабира должна быть. Пойдем, Бенг, сходим?

* * *

Дома, в Пеликаньей слободке, уютно, а в Орочьей – интересно и немножко страшно. Местным обитателям, с их сумеречным зрением, свет не нужен. А гостям, если те попросят, сторож на входе выдает фонарик, похожий на корабельный. Можно видеть, как несколько огоньков плывут по темным проулкам. Будто лодочки в тайной пиратской гавани.

Из-под двери тянет жареным луком и горячим кофеем. Любимый ужин доктора Чабира. Наверное, сейчас он дома. Или скоро придет.

Дома. Открывает, не спрашивая, кто там. Явились бы чужаки – ему бы уже сообщили. Постучали бы в стенку соседи, прибежал бы кто-нибудь от ворот. Орочья бдительность.

Конечно, книга у Чабира есть.

– Вот.

– Чабир, но она же на орочьем!

– А я, по-твоему, кто?

Потомок рабов. Еще прадед его носил ошейник.

– Ну, все равно. Картинки-то те же, – соображает Бенг.

– Кто нужен?

– Вайна Дарраби.

– «Прошу-Прощенья», – добавляет Дани.

– Орки иначе звали: Барсучиха. Вот она.

– Не похожа.

– Похожа! – спорит Бенг.

– На кого?

– На снимок.

– Я говорю: на барсучиху не похожа. За что ее так назвали-то?

Чабир объясняет:

– За злость.

– А что она делала?

– Проводница. Переправляла наших беглых на север. Где раньше неволю отменили. Вам – на что?

– Да вот же, картинка эта. А вот портрет. Что ж ты, Чабир, раньше молчал?

– Это не Вайна.

– Да ясно, что не Вайна, раз она месяц назад у Линг снималась. Но похожа!

– Не похожа. Вайна – человечиха, у вас – двойной крови.

– Кто-то из потомков? Или лицедейка, для роли? Не знаешь, по этой книжке никакого действа не готовят, из жизни подпольщиков?

– Муж у Вайны был орком по отцу. Прозвание себе из клички сделал: Хорри, Пещерник. Тут о нем тоже есть. Но его не рисовали.

– А дети их, внуки? По годам – как раз могла бы быть внучка.

– Родни не знаю. На кладбище спроси.

– А где она похоронена?

– Восточный берег. За Мельницами.

Назавтра

На кладбище за Желтыми Мельницами могила мастерши Дарраби сыскалась неожиданно легко. Ухоженная, с ленточками на столбе. Адрес внучки – тоже Вайны, но не Дарраби, а Хорри – назвал кладбищенский смотритель. Только просил его не выдавать, ежели что.

Оказалось, заказчица живет совсем рядом со светописной мастерской.

– Зловеще звучит: «Последний переулок».

– Да что ты, Линг. Это же добрый знак. Он просто будет последним в наших поисках. Сейчас поднимемся, постучим, вернем мастерше Хорри ее портрет. Она обрадуется. Конечно, обрадуется…

– И как понять, где тут «строение 4»?

– Там, – указывает Бенг.

Дом в глубине квартала, кирпичный, небольшой – всего два крыльца. Одно темное, над другим светится фонарь: новый, и видно, что современной разработки. Будто треснутое яйцо, матово-желтое, с круглым огоньком в середине, а снаружи обмотано проволокой – неровно, неплотно. Опрокинутое гнездо.

– Жуть какая.

Сбоку от крыльца стоит большой горшок для цветов. Похоже, раньше это была часть какой-то махины: может быть, парового котла? Или нарочно сделано под образец промышленной, технической красоты.

В квартире справа кто-то есть. Свет перемещается за занавеской.

– Ну, что, стучимся?

Огонек в окошке замирает, потом начинает двигаться снова. А дверь всё не открывают. Долго, очень долго. Соседей не видно вовсе. То ли дом пустой, то ли все работают допоздна.

– Пойдем.

– Куда, Линг?

– Если не открывают – значит, никого не ждут.

– Конечно. Но она же не знает, что это мы пришли.

Постучались еще. За дверью слышен какой-то железный скрежет. Вход перекрыт всем, что в хозяйстве нашлось тяжелого?

Глухой голос из-за двери:

– Сейчас.

Чамианги переглядываются:

– Она?

– Не знаю. Может быть.

Замок открывается. На пороге – та самая женщина. Сразу видно: она. И платье то же, и прическа. Выражение глаз еще мрачнее, чем на снимке.

– Ну, слава богу!

– Вы к кому?

– К вам, мастерша Хорри. Что ж такое: как сниматься – вы есть, а как портрет забрать – вас и нету?

– Портрет? Ну, да. Проходите. Только осторожнее.

Сколько же тут железяк! И жестяных каких-то заготовок, и чугунных. Будто там, где собирают металлический лом.

В комнате почти то же самое. Но еще и большие листы бумаги с чертежами. Рабочий стол, лежанка, книги.

– Вы – из «Светописи». Я только сейчас сообразила.

– Мы вас еле нашли. У нас квиток куда-то пропал.

Мастерша Хорри уходит в соседнюю, совсем темную комнату. Приносит оба квитка.

– Действительно. Один ведь – ваш. Я не поняла.

– Ничего страшного. А снимок – вот.

Чтобы посмотреть на него, женщина отстраняется от лампы. А лампа тут не лучше фонаря над крыльцом. Ни к чему не подвешена, просто лежит на столе: две когтистые лапы разной величины, а в них зажато что-то вовсе непонятное. Стеклянное, неправильных очертаний – то ли мышонок, то ли птичка, но точно – уже не живое.

Мастерша опускает портрет на стол, изнанкой кверху. Берет светильник. Хоть и тяжелый он – поднимает на вытянутой руке.

– Нравится?

– Нет, – успевает ответить Бенг, не подумавши.

– Если честно, то это полный ужас, – продолжает Линг.

– Вот и по-моему – тоже, – молвит хозяйка.

И бросает светильник на пол, под стол. Свет чародейский, пожара не будет. Зато когти еще и гремят. Мастерша Вайна зажигает обычную керосинку.

Доктор Чамианг выдвигается чуть вперед – так, чтобы жена и сын оказались за его спиной, подальше от хозяйки. Во-первых, она, эта женщина, похоже, не в себе. А во-вторых, на портрете было не разглядеть: руки, да нет, ручищи – как у Чабира. И видит в темноте. Орочья кровь.

– А вы садитесь.

Садиться не хочется. Хочется поскорее отсюда уйти и никогда больше не возвращаться.

– Да, надо деньги вам отдать.

– Вы заплатили, мастерша. Не помните? И вот тут, на квитке расписались. Только теперь напишите, что получено.

– Хорошо.

– У нас в мастерской освещение – на полную яркость… Вы извините. Я постаралась бы побыстрее, если бы…

– Ничего. Вы бы учли – если бы я с виду была как орчиха.

Ох! На трамваях ездим. На пароходах по морю ходим. Телеграф изобрели, светопись. А древний запрет на смешение племен всё еще действует? Двойная кровь – такое уродство, что даже и на собственный портрет смотреть противно? Чушь какая.

Голос у мастерши Вайны низкий, совсем не женский. И в нем – горечь или злая радость? Не поймешь.

– Знаете, где я работаю? Шестой участок Городского хозяйства, служба уличного освещения. Это я-то. Из тех, кому свет не обязателен. Смешно?

– Что же тут смешного? Вам – не нужен, людям – нужен. Значит, не для себя стараетесь.

Господи, старается! Да если бы такие фонари стояли в Пеликаньей Слободке, Дани бы оттуда съехал. Со всей семьей.

Мастерша продолжает:

– Это вы меня извините. Надобность отпала, я про снимок забыла. Он хороший.

Берет со стола чертежи, скручивает в трубу.

– Те клешни – еще не худшие. Есть и похлеще находки. По-моему, за убранство улиц художники берутся не иначе как в глубокой тоске. Или с тяжкой голодухи. Когда довольны – виды местностей пишут. Цветы и овощи. Я чай поставлю.

Теперь уже и уйти неловко.

Возвращается с кухни, несет корзинку. Сухарики. При пекарне такие продаются: из нераспроданного хлеба, из сладких булок.

Ну, вот она: нашлась, жива, здорова, даже квиток не выкинула. Но все равно почему-то кажется, что Линг не ошибалась. Что-то случилось с ее заказчицей.

– Вы правы были, что расспрашивали тогда в мастерской. Раз так – уж надо было мне сниматься в полный рост. Хотя бы с руками. И того… с орудиями ремесла. А то на снимке какая-то раскрасавица получилась. Правда, мне тогда того и хотелось, наверное.

– А теперь?

– Теперь – всё. Я, знаете, замуж собиралась. Портрет – чтобы послать жениховой родне. Совсем смешно.

– А он… А с ним – что? Вы простите, что мы спрашиваем…

– Он – что? Жив, жив. Одумался. Я тоже. Всё хорошо.

– Да куда уж лучше…

– Жениться надо вовремя, а не на четвертом десятке. Жили ведь как-то одни: и он, и я. Не то чтоб так уж на работе надрывались, когда не до семейства. Нет, просто нрав, наверное, такой, одинокий. А тут затмение нашло. «Свадьба», «съезжаться»… Причем ладили между собой-то.

– Он – ваш давний друг?

– Год с лишним, как познакомились. Вот вас, светописцев, на условия труда проверяют? Тесно ли вы в мастерской сидите, затхлость, сырость, освещенность рабочего места.

– Бывает, да. И еще, конечно, водопроводный надзор, пожарные и чародеи.

– Проверка пришла: к нам, к техникам, к чертежникам. И он – главный проверяльщик. Мастер Чаррачи, Трудовой отдел. Потом зима была, а мы с ним, как дураки, по городу гуляем. Да еще по самым разрытым местам. Где благоустройство идет. И окоротить некому: у одного родня далеко, у другой никого и нету.

– А мы вас по вашей бабушке вычислили. Вы на нее похожи.

– С виду, да и то не очень. Хотя меня, может, то поначалу и подбило, что бабка с дедом тоже женились – крепко за тридцать. По тогдашним меркам – старые, особенно дед. Но они раньше не успели. А тут… Со скуки всё. Я еще фонари вот эти домой таскаю, вроде как делом занята по вечерам. А отчеты по затхлости на дом не потащишь. И до какой же скуки надо дойти, я думаю, чтобы кораблики по ночам строить… Это у него досуг: старинные суда в бутылках. Видели такие?

Бенг вскинул было руки, хотел что-то сказать. Дани накрывает его запястье своей ладонью: погоди, мол.

– Да, конечно. Вы извините, мастерша Хорри, время уже позднее. Мы, пожалуй, пойдем…

На улице еще не совсем стемнело. По крайней мере, светлее, чем казалось из окна.

– Ты знаешь, где он живет? – спрашивает Бенг.

– Пока не знаю, – отвечает доктор Чамианг. – Но выяснить могу.

Линг не поняла:

– Это вы о ком?

– О корабельном мастере. У нас дома ладья. На бутылке подпись: Чаррачи. Я думал, это имя ладьи. А Дани говорит – так мастера зовут.

– Я его оперировал два года назад. Он как раз тогда кораблик и принес. В благодарность. А адрес можно узнать в больничном архиве. Хоть сейчас.

– Так пойдем.

– А не поздно? – спрашивает Линг.

– Он же, говорят, по ночам работает. Посмотрим: если в окнах света нет, тогда завтра зайдем.

– И что скажем?

– Правду. «Вам обоим друг без друга плохо. Что ж вы, как маленькие, сидите и дуетесь?»

– Это если ему тоже плохо.

– Ты, Линг, не понимаешь! Всё очень просто. Если бы ему сейчас, одному, не было бы плохо, то такой человек не смог бы понравиться мастерше Вайне – тогда, год с лишним назад.

– А что же он от свадьбы отказался?

– Ну, может, он и не отказывался. А?

– Ты хочешь сказать, это она его выгнала? И сама жалеет: и себя, и, главное, его? «Опомнился», ничего себе… Опомнишься тут, когда тебя этак припечатают: со скуки, мол, посватался.

Не то чтобы доктору Дани три года назад не говорили, будто он ради забавы завел себе подружку с дитем. Наиграется, дескать, и уймется.

– Конечно, жалеет. И ждет. И хвастается им, женихом, – как своим, не как брошенным. И… я понял: она и портрет потому не забирала! Вроде бы заберешь – и будет ясно, что всё кончилось. А так – как будто бы еще страница не перевернута.

– Зря мы, получается, снимок ей принесли.

– Но как же «зря»? Вот мы и есть продолжение! Просто обязаны теперь.

– А еще спросим, как корабль называется, – заключает Бенг.

Вместе, конечно, хорошо, но Бенгу уже пора спать. Да и разговор предстоит не просто мужской – взрослый. Недаром Дани прихватил из дома бутылку. Кончится выпивка – можно будет внутри построить кораблик.

Сторож в лечебнице поворчал, повздыхал, но все-таки сдался, выдал ключ от архива. Оказалось: довольно далеко, в Коронной части.

Бронзовая королева с лошади указывает рукой на подъезд нужного дома. Осталось только пересечь трамвайные пути.

Обычное дело: два человека готовились к семейной жизни и вдруг… Перетрусили? Решили: а что, мол, если тебе не я надобна, а свадьба? Или: тебе главное, чтоб тебя принимали такой, какая ты есть, а кто уж там принимать будет – не важно вовсе? Каких только штук в ходе жениховства не выкидывали Данины друзья! С глупости, с перепугу, от растерянности и из гонору тоже. И ничего – все потом женились. Некоторые даже счастливы.

В подъезде очень светло. На площадке вверху кто-то горячо спорит. Кажется, о новой повести из праздничной газеты.

На стене возле двери дощечка с надписью: «Габуни – 1; Чаррачи – 2; Хандо – 3». И кнопка новомодного электрического звонка. Дани звонит дважды.

Дверь распахивает довольная тетка в балахоне и шароварах:

– Вы к Чаррачи? Нет-нет, я – Хандо. Мастер дома, только он не откроет. Но вы проходите: вторая дверь налево.

Можно и постучаться. Соседка одобрительно кивает, не уходит, ждет в коридоре.

– Да? – слышно из комнаты.

– Мастер Чаррачи, откройте, пожалуйста. Я – Чамианг. Доктор Чамианг. Вы у меня лечились два года назад. Помните?

– Доктор к вам! – зычно объявляет тетка.

– Помню. И слышу!

Кажется, он. Среднего роста – ниже Дани и даже мастерши Хорри. Усы еще рыжие, а голова уже седая, с лысиной на макушке. А может, и не он. Лица Дани не помнит, зато увидел бы живот – сказал бы наверняка.

– Чем могу служить?

Разговаривать лучше все-таки в комнате, без соседки.

Корабли здесь и правда строятся. А захламлено еще больше, чем у мастерши Вайны. За табачным дымом даже запах клея почти не чуется. Стружки, пепел из трубки, крошки кофейной гущи, несколько недопитых чашек. И всюду початые коробки с папиросами. Насчет пустых бутылок – остается надеяться, что они припасены для будущих кораблей, а не выпиты за последний месяц.

Но сейчас хозяин не пьян.

– Мастерша Вайна Хорри. Зачем же вы так, мастер?

Если бы еще Дани всегда учитывал: не всем внятен ход его мыслей, особенно – не высказанных.

Лицо у Чаррачи перекашивается. Как светописный снимок, если при печати дрогнет рука.

– Что с ней? Она… в больнице?

– Нет. О господи… Простите, пожалуйста! Я не подумал, как это звучит. Нет!

– Она… Что?

– С ней всё в порядке. Хотя… Вообще-то, совсем не в порядке. Мне кажется, ей вас не хватает. Она не в больнице. Я был у нее дома сегодня… Случайно. Не как врач… Ох, так тоже нехорошо. Давайте, я расскажу всё сначала. Вы договаривались отослать ее портрет вашим родителям?

Через четверть часа мастер принялся разгребать место за столом, чтобы усадить гостя. Слушал про снимок, про квитки, про поиски – даже улыбался. Пока – одной стороной лица: другая с перепугу еще не очень слушается. Совладать с остальными движениями труднее: берет какие-то вещички, смотрит – будто не помнит, откуда это взялось. И тоже, как и Вайна, кидает на пол.

А в бутыли посередине стола – корабль. Такие бывали во времена расцвета пиратства. Не слишком изящный, скорее боевой. С дюжиной пушек и со сломанными мачтами.

Еще немного – и Чаррачи соберется с духом, чтобы зажечь спиртовку, поставить чайник.

– Извините, доктор. Я… испугался.

– Я понял. Это хорошо.

Так лекарь прикасается иголкой к обмороженной конечности. Больно? Это хорошо. Значит, чувствует, значит – живая.

– Трактир «На Каменной» в Старой Гавани. Вы заходили вдвоем и в нем еще не остались. Искали кого-то?

– Вайна… Мастерша Хорри… Подумали мы как-то: а почему бы нет? Пойти, предаться роскоши… А там уже она сказала: нет, это не про нас.

– А вас там приняли за супругов. За мужа и жену.

– Кто?

– Тамошний охранник. У него глаз наметан.

Чаррачи и сам садится. Пробует закурить. Нет, слишком сложная задача: вытряхнуть из папиросы табак, набить в трубку, а потом еще зажженную спичку с трубкой совместить… Ладно, не получается.

Вместо этого он берет бутылку с кораблем. Дергает за какую-то ниточку. Одна мачта выпрямляется. Не сломана, просто хитрое такое устройство.

Мастер не болен, не изнурен пьянством или куревом. Тоже рехнулся от любви.

– Да в том-то и дело. «Супруги»… Почему? Вот почему?! Я с ней поговорил час, и такое было, знаете, чувство, будто мы до того лет двадцать вместе прожили. Всё – ну, всё – свое, всё родное. Не знаю…

И сорвался:

– Не хочу это отдавать! Не хочу!

На крик его из-за двери откликается соседка:

– Вам помочь?

Дани поднимает раскрытую ладонь и успокоительно, будто по лесенке, опускает ее вниз. Говорит тихонько:

– Капитан! Вы корабль-то не разбейте, а?

Чаррачи послушно кладет бутылку на стол. Молвит в сторону двери, громко и устало:

– Да отвяжитесь вы, всё хорошо.

Потом глядит на гостя:

– У вас вроде мальчик? Возьмите. Я тут кое-что еще поменяю, а потом – возьмите, пожалуйста.

– Вы ладью для нее строили?

– Похожа?

– По-моему, да. О! Я понял: вы – как «Господин из замка Мауди». Он делал портреты своих близких в виде игрушечных корабликов. У меня в детстве была про него книжка.

– У Вайны тоже. У меня-то – само собой, иначе с чего бы я этим домашним судостроением занялся…

– Вот видите? И поэтому вы этот корабль доделаете и отнесете ей. И скажете, что вы – болван! Вы из-за чего расстались? Жениться непривычно? Так кто вас заставляет-то? Заветы веры? Нравственные устои? Общинное мнение? Да наплюйте! Ну, допустим, свадьба – это страшно. Бог с ней, со свадьбой, но расставаться-то зачем? Да еще вот так – насовсем?

– Из-за чего… Ей со мной бы уживаться пришлось, общее хозяйство, всё прочее… А вы же видите, что у меня в доме: свалка сплошная.

– Ей это нравится. Я был у нее дома – там хлама не меньше… Ой, извините…

– Я бесхребетный человек. Вести себя не умею.

– Скажите это тем труженикам, кого вы терзаете своими проверками. Будь вы мягкотелы – в Управе бы долго не проработали. Не считается! Это всё дохлые отговорки.

– Да не то чтобы она не понимала, с кем водится…

– Что – выгнала она вас? Так ведь любя! Сама же говорит: «Он хороший».

– Она не выгнала, она дала понять…

– А вы что ж такой дурак, что ее слушаете?

– Да я не слушаю. То есть слушаю, но не в этом. Просто – как-то мы приучились уже жить одни. А тут – будет человек рядом. Еще одно тело, и тоже будет болеть, мы же уже старые. И от той боли не отмахнешься, как сам от своей обычно. Еще одни руки, и надо чем-то их занять. И разум еще один – и тоже видит всё, что происходит. Вот так раздвоиться, удвоиться… не знаю, как сказать. И, главное: с ней-то то же самое происходит. Ровно то же самое, тот же страх. И я ей этакий подарочек вручаю вместе с собою.

– Ага. То есть, если бы от вас это зависело, вы бы и у собственных родителей не родились? Дабы не обрекать их на материнские и отцовские тревоги. Я только одного не понимаю, мастер. Почему люди из-за боязни страдать когда-то потом предпочитают мучиться сейчас? Чем завтрашнее горе хуже сегодняшнего?

– Сегодня оно мое. А то было бы уже общее.

– Так я вам говорю как очевидец: оно уже не только ваше. Потому что Вайна сидит у себя дома и плачет. Ну, то есть не плачет, а фонарями кидается. Раньше надо было думать! И вообще – почему именно горе? Почему вы о счастье-то не обмолвились ни словом? Или счастье – это нечто такое, что возможно только в прошлом? Так пойдите и наживите себе еще немножко светлого прошлого. А потом уж будете вспоминать.

На лестнице по-прежнему светло. Только давешних спорщиков больше не слышно.

Доктор Чамианг достанет из кармана нетронутую бутылку. Повертит в руках и спрячет обратно. Наверное, Чабир был в чем-то прав: стареем. Не бывало прежде такого, чтобы Дани пришел куда-нибудь с бутылкой и возвращался не выпивши.

А наш кораблик называется «Сумангат». Будем знать. По-восточному, сумангат – это когда все бегают, машут руками и говорят одновременно. Это про нас.

Через полтора месяца

Арбуз выбирали долго. Щелкали по темно-зеленому, почти черному боку, прислушиваясь к звуку, проверяли – сухой ли хвостик. Так долго, что Бенг даже расстроился: такой хороший арбуз, и его так скоро не будет. Зато будут семечки. Есть их, конечно, нельзя, но можно высушить и использовать вместо денег. Если играть в пиратов, в лавочку или в «две дюжины».

Правда, придется делить их с Бони. Она собирает семечки не для игры, а для дела – сооружает кукле свадебный убор. Раскрашивает семечки и нанизывает на прочную нитку. А раз для дела, то ей достается большая их часть. С начала месяца съедено уже шесть арбузов, а у Бенга семечек – всего два пиратских кошелька.

Купили арбуз, пошли забирать Линг с работы. Там под конец трудового дня снимается большое сборище каких-то граждан. Бывшие однокашники по отделению Механики, серьезные уже дядьки в своих особых желтых картузах.

А в приемной на подоконнике лежит сверток. Когда Линг освободилась – вышла, развернула его. Там оказался фонарь. Улитка в блестящей раковине осторожно высовывает рожки – два светящихся шарика на стебельках.

– Нравится? – спрашивает Линг.

Бенг одним пальцем трогает шарик. Настоящая улитка тут же бы спряталась, но эта – ничего, не боится.

– Ну, вы поняли, кто тут сегодня был.

– Вдвоем? – хором спросят Дани и Бенг.

– Ага.

– Но они хоть снялись?

– Конечно. Покажу потом, как вышло. По-моему, хорошо.

Доктор Чамианг пожимает плечами:

– Я и не сомневался.

 

Татьяна Минина

Батарейка Сурьи

Вивасват, младший жрец хроноорбитального комплекса «Адити», вздохнул. Дежурство только начиналось, а проблем в находящемся под его наблюдением сегменте уже собралось выше головы. И расхлебывать их придется именно ему, дежурному жрецу Вивасвату.

Точнее, расхлебывать будут разные люди, но без него, Вивасвата, им не обойтись.

В уголке монитора замигала маленькая свастика , одновременно зачесался брахманский знак между бровями. Вивасват машинально потер лоб и одним движением «мышки» убрал с экрана значок солнцеворота. Простенький программный модуль, написанный в свободное от работы время и добавленный в основной код, во время дежурств сообщал Вивасвату о приближении начальства. Очень удобно. Но лучше спрятать, тем более что, судя по выскочившему значку, на этот раз с визитом пожаловала сама хозяйка хроноорбитального комплекса.

Спрятав программку, Вивасват вернулся к проблемам темпорального сегмента 19/2. Собственно, основная проблема была одна, все остальные нарастали на нее, как снежный ком. Вот если бы эту первопричину выцепить… Дежурный жрец с головой погрузился в работу.

Тонкий предупреждающий писк входной двери. Вивасват неохотно отвлекся от программы-анализатора: ему как раз показалось, что он нашел безболезненный способ… Тут же выработанный за годы службы рефлекс вырвал его из кресла и вытянул по стойке «смирно» с молитвенно прижатыми ко лбу ладонями.

– Владычица Адити, приветствую! – гаркнул жрец.

Это действительно была она собственной персоной, как и предупреждала программа-самоделка. Если бы Вивасват не был столь увлечен работой, он бы не проморгал визит высочайшего руководства.

– Вольно, младший жрец Вивасват, – благосклонно кивнула Адити, подходя к длинному столу, заставленному мониторами и прочей периферией. – Дежурите?

– Так точно, Мать Адити. – Вивасват отвечал строго по уставу. Он едва ли не впервые видел Владычицу так близко. Какой-то уголок сознания отметил, что для многодетной женщины, которой бог знает сколько световых лет, она удивительно легко двигается. Да и внешне совсем не такая монументальная, как на официальных росписях…

– А что, младший жрец, – полные губы Адити как-то странно дрогнули, как будто она сдерживала улыбку, – неавторизованная программа слежения за входящими в рабочий отсек – ваших рук изделие?

– Э… – Вивасват чувствовал себя так, как будто его мозг помешали ложкой. Н-да, на то она и богиня Адити, мать благочестивых, безграничная как воздух… – Моих…

– Кажется, вы хороший программист, младший жрец? Программа на сервере не первый день, думаю, не первый месяц. И никто не заметил. – Бархатистый, глубокий голос, казалось, заполнил все помещение. Вивасват не знал, что на это ответить, поэтому молчал. Может, надо было опять «смирно» встать? А, уже не поможет…

– Кто ваши наставники, жрец?

– Старший жрец Ваю́ и верховный жрец Индра, Владычица! – выпалил Вивасват, с тоской соображая, какие взыскания за его самодеятельность Адити наложит на наставников. И как эти взыскания потом отзовутся на спине самого Вивасвата. Индра вспыльчив и тяжел на руку, а Ваю мастер подбрасывать особо нудную и муторную работу…

Однако вызова наставников и наказаний не последовало. Адити задумчиво смотрела на вставленный в уни-порт компьютера голубой кристалл. Он равномерно пульсировал, внутри его вспыхивали и гасли искры.

– Однако вы много накопали по теме, младший жрец. Кристалл почти полон?

Вивасвата всегда потрясала способность высших существ считывать информацию с носителя без каких-либо терминалов.

– Да…

– Рассказывайте, – потребовала Адити, подбирая подол сари и усаживаясь на походный трон. Такие троны располагались во всех более-менее значимых помещениях хроноорбитального комплекса как раз на случай визита владычицы. – То есть докладывайте. – Она улыбнулась своей оговорке и окончательно отступила от положенной уставом манеры общения: – Интересно же, что вы, солнышко наше, накопали?

«Солнышком нашим» младшего жреца прозвал радостный Ваю после того, как ученик неожиданно быстро и четко провернул работу, возложенную Индрой на самого Ваю. Вивасват не знал, что это прозвище известно и на самом верху.

– Вот. – Он защелкал «мышью», и голубой кристалл заискрил быстрее. – Темпоральный сегмент 19/2 подошел к точке диверсификации!

Над 3D-проектором возникла объемная карта, на которой вспыхнули и запульсировали несколько красных точек.

– Вот эти персоналии я считаю ключевыми. Веди они себя по-другому, развитие человеческой цивилизации пошло бы по несколько другому пути. В частности, научно-технический прогресс стал бы более… экологичным. Именно на этом временном отрезке…

– Вы предлагаете перекроить историю, младший жрец? – Адити посмотрела в другую сторону, где в синтез-порте тихо спал, почти не мерцая, темно-зеркальный кристалл с четырьмя тонкими серебристыми полосками. Похоже, молодой жрец уже успел написать программный код для своего гипотетического проекта.

Вивасват набрал воздуха в грудь.

– Я предлагаю восстановить ее естественный ход! – «Мышь» через терминал обратилась к голубому кристаллу, от которого отвлеклась Владычица. Над проектором возникли 3D-портреты нескольких мужчин. Одутловатое лицо, мешки под глазами, приметная борода а-ля рюс; профессорская бородка и вдумчивые глаза; плотно сжатые губы и взгляд исподлобья… Вивасват видел их далеко не в первый раз, однако от волнения лица превратились в калейдоскоп. Он «мышью» растащил их в разные углы комнаты, подальше друг от друга, чтобы не путались. Вслед за ними раздвинулись столбцы с перечнем дат и событий. Адити прищурилась, чтобы разглядеть мелкие значки.

– Вот, вот и вот. – Вивасват увлеченно щелкал курсором, увеличивая отдельные строчки. – Я считаю, это ключевые точки. Если бы вот они пошли по другому пути… если бы божественный промысел показал им другой путь…

– Человечество не завязло бы в горючих углеводородах? – тихо спросила Мать Адити. Ее пальцы легко пробегали по крупным бусинам, висящим на груди, не переходя маха-мантру .

– Я полагаю, что да. – Вивасват поднял окно программы-анализатора темпоральных изменений. Он не мог вывести ее на проектор, но врать не стал. – Программа дает 60 процентов вероятности.

– Это много, – задумчиво произнесла Адити. – В деле божественного промысла даже 50 процентов – это очень много…

– Мы можем. – Вдохновленный благосклонностью высшего руководства, младший жрец позволил себе продолжить: – У нас есть шанс исправить… В общем, мир не знал бы парниковых газов, загрязненного воздуха и нефтяных войн. Люди бы не зациклились на горючих углеводородах, а раньше научились использовать энергию солнца, ветра и грозы. Э… – Все логичные выводы и аргументированные предложения, которые он собирался изложить в своем рапорте, куда-то делись.

– Господа жрецы! – позвала Адити куда-то в сторону. Наставники возникли из ниоткуда, впрочем, от Великой Богини-Матери можно было ожидать и не таких чудес. Могучий Индра был в полной форме и мрачен, наверное, ожидал подобного вызова. А вот вынырнувший за ним низкорослый колобок Ваю был явно не готов к визиту высокого начальства: без кителя и что-то спешно дожевывал.

– Говядина? – Адити, щурясь, пригляделась к бутерброду в его руке.

– Никак нет, Владычица, соевое мясо! – отрапортовал Ваю, спешно оправляя воротник форменной рубашки. Индра взглядом метнул молнию в крайне неуместный остаток бутерброда. В воздухе ощутимо запахло паленым, на пол упали хлопья сажи, которые Ваю незаметно развеял по ветру. – Прошу прощения, не ожидал, вы без предупреждения…

– Вольно, господа наставники, – фыркнула Адити. – Вы были правы: младший жрец Вивасват – действительно аналитик выдающихся способностей. Не считаете ли, что пора попробовать его в полевой службе?

Вивасват задохнулся от восторга.

– Молод еще, – буркнул Индра. – Неизвестных данных море. Подстраховка нужна.

– Согласен, – протянул Ваю. Еще бы понять, с кем он согласен – с Адити или Индрой, подумал Вивасват. Вечно так с этим Ваю… ветреный тип.

Адити встала с трона, и вокруг ее головы загорелся знак солнцеворота. Все трое немедленно вытянулись и сложили руки. Брахманский знак на лбу Вивасвата ощутимо заныл.

– Даю знамение. – Адити посмотрела на компьютер, и текстовый редактор безо всякой клавиатуры принялся набирать произносимые госпожой слова. – Младший жрец Вивасват командируется в темпоральный сегмент 19/2 для проработки обнаруженных исторических вероятностей. Верховный жрец Индра отправляется с ним для необходимых консультаций и возможной боевой поддержки. На старшего жреца Ваю возлагается координация действий. Вопросы?

Вивасват судорожно вздохнул. Индра качнул головой. Адити выдернула голубой и зеркальный кристаллы из портов терминала и вручила их младшему жрецу. Затем коснулась его лба пальцем – брахманский знак обожгло огнем, Вивасват инстинктивно отпрянул и схватился за лоб. Он понимал, что получил высшие полномочия, но вышло очень болезненно.

– Да, чуть не забыла, – текстовый редактор вновь застрочил. – Проект младшего жреца Вивасвата отныне именовать «Батарейка Сурьи». – Женщина улыбнулась: – Просто и понятно. Благословляю вас, дети мои. – И Госпожа Адити, избавляющая от вины, прощающая ошибки, покинула хроноорбитальный комплекс.

* * *

Господин Николаус Август Отто, старший партнер Gasmotorenfabrik, предприятия в пригороде Кельна, растерянно переводил взгляд с одного неожиданного визитера на другого.

На первый взгляд трое ничем не отличались от приличных господ семидесятых годов девятнадцатого столетия: визитки с полосатыми брюками, обувь на каблуках и настоящие английские гавелоки в придачу. Вот только картины, которые они извлекали из своего голубого кристалла… Города будущего из стекла и бетона, забитые самодвижущимися повозками на основе Otto Motor!

Господин Отто машинально вытащил платок и вытер пот со лба и одутловатых щек. Нет, в кабинете совсем не жарко, какая жара в конце осени. Ах, если бы можно было вызвать полицию… Но он, хотя был чужд мистике, чувствовал: полиция здесь не поможет. К нему явились… явилось нечто, с чем нельзя справиться. Можно только убедить. И не в правоте своей убедить – в своей ничтожности и бесполезности для их высших интересов.

– Поймите же меня правильно, господа. – Господин Отто переводил взгляд с мрачного на приземистого и потом на говорившего. – Я простой человек… Знаете, мой отец был шляпных дел мастером, а я шестой в семье… Этот мотор – дело всей моей жизни, господа!

Вивасват мотнул головой: высшие полномочия давали право видеть прошлое. Вот шестнадцатилетний юноша, по-мальчишески худой, с выпирающим на тонкой шее кадыком отвешивает покупательнице пшено. Бюргерша придирается, заглядывает в мешок, не доверяет весам, и у юного продавца потеет лицо. До нынешних щек, полной шеи и бороды а-ля рюс тогдашнему Николаусу Отто далеко, и белого платка под рукой нету, поэтому он украдкой вытирает пот рукой. Это едва ли не первый его рабочий день в бакалейной лавке, он ужасно боится сделать что-то не так и потерять работу…

– Я больше десяти лет работаю над этим проектом! – В голосе современного господина Отто звучат просительные нотки. – Вы не представляете… не представляете, чего стоило найти на него деньги!

Вивасват видит: Николаусу уже двадцать восемь, он уже не так тощ, как в юности, и работает коммивояжером. Продавая домохозяйкам различные ненужные им чудесные ножи и нестираемые терки, он наловчился убеждать людей потратить небольшие суммы. И вот он случайно оказывается в мастерской, где на стенде крутится и громко урчит двигатель Ленуара . Николаус ошарашен: ему кажется, что из скучной повседневности, которая состоит из домохозяек, у которых надо выманить пару марок за ненужные им ножи или кастрюли, он вдруг заглянул в будущее.

Чуть позже ему в руки попадает брошюра Бо де Роша . Коммерчески подкованный ум господина Отто работает: вот он, новый шаг технического прогресса! Принцип описан, но до чертежей далеко, и никто не готов дать деньги французу, чтобы он построил новый двигатель. А для Николауса Отто моторы – выход, побег от домохозяек с их жалкими марками. Шаг в новый век. Шаг в благосостояние. Надо только найти того, кто даст ссуду…

– Все время что-то случается, вот меньше пяти лет назад эта война , и деловым людям не до нас, изобретателей. А я, поймите меня правильно, я же тоже деловой человек, если я подведу своего партнера, который вложил деньги в мой мотор, как же мне жить дальше?

В воздухе запахло озоном, в руке Индры появилась шаровая молния, а в скучающем взгляде вопрос: «Как насчет боевой поддержки?» Белоснежный крахмальный платок в руках господина Отто постепенно приобретал серо-желтый цвет и все больше напоминал скомканную тряпку. В очередной раз вытирая лоб и шею, господин Отто почувствовал неодолимое желание залезть под стол, но поборол его ввиду полной бессмысленности. В голосе его явственно зазвучали слезы:

– Господа, я же рад вам услужить, но я же разорюсь, а у меня семья, дети! И потом, над двигателем работают молодые люди, Вилли и Готлиб, у них есть чертежи, даже если я сверну работу, они наверняка продолжат ее сами! Очень увлеченные молодые люди… Если бы вы предложили хоть какую-то компенсацию…

Ваю вздохнул, и в этом вздохе явственно слышался голос надвигающегося урагана. Вивасват стиснул в кармане зеркальный кристалл. Не по сезону потеющий человек вызывал у него жалость и уважение одновременно.

Боится до смерти и при этом заговаривает о компенсации.

Чем-то он напомнил младшему жрецу его самого. Он точно так же перепугался, когда Госпожа Адити, поддерживающая небо и землю, засекла его самодельную программку слежения. И, несмотря на страх, продолжал мечтать о проекте «Батарейка Сурьи».

– Мы понимаем вас, господин Отто.

* * *

В хронокосмическом челноке разразился скандал.

– Младший жрец Вивасват! – громыхал голос Индры. – Что за безответственное поведение? Этот ваш Отто был напуган, как жертва для Кали! Можно было с ним что угодно делать! А вы?!

Вивасват понуро смотрел в пол. Ну да, они планировали, что он возьмет с Отто обещание не доводить до конца работы по двигателю внутреннего сгорания и в обмен вручит компенсацию. А он просто ушел.

Есть ли смысл отстаивать свою позицию перед начальником, который заранее убежден в своей правоте? И как ее отстаивать, если тот рта не дает раскрыть?

Если бы Индра прислушался… Вивасват бы объяснил: бессмысленно договариваться с Отто. Потому что…

– Угомонись, Индра. – Голос Ваю пронесся по комнате как живительный ветерок. Вивасват вдруг понял, почему столь долгие годы могущественный Индра и ветреный Ваю работают в паре: пока первый бушевал, второй успевал подумать. Ох, мудра ты, Мать Адити…

– Вивасват прав, – негромко продолжал Ваю.

От кого-кого, а от старшего жреца Вивасват защиты не ожидал. Ваю, казалось, важнее всего было набить живот чем-нибудь запрещенным и поменьше работать. «А ведь именно он просветил меня насчет природной энергетики – возможности людей получать электричество из ветра, воды и тому подобных природных сил, – вдруг вспомнил Вивасват. – По годам показал в темпоральных сегментах, что, когда и где построили. Я тогда думал, он это рассказывает, чтоб я за него то задание сделал. А между прочим, он всю информацию помнил наизусть! Похоже, не такой уж и лентяй ветреный Ваю…»

– Этот Отто получит компенсацию, а слово свое не сдержит, – продолжал Ваю. – Такой человек, коммивояжер, торгаш и к тому же фанатик. Мотора своего фанатик…

– Как он может не сдержать?! Я его лично в порошок…

– Индра, а он лично ни в чем не будет виноват. Он же сказал: не один работает. – Ваю помолчал. Не к месту вспомнилось давнишнее совместное с Индрой задание в темпоральном сегменте 20/1. Громовержец тогда… в архивах «Адити» это назвали мягко – «не нашел общего языка». Итак, Индра не нашел этого самого общего с неким изобретателем и решил приостановить его проект привычным для себя способом. В итоге в сибирской тайге выгорело несколько сотен квадратных километров, и ученые до сих пор спорят, был это метеорит или комета… Похоже, и сам Индра вспомнил, сразу замолчал.

– Я себя до сих пор корю… – Ваю не стал говорить, что корит себя за то, что не успел остановить тогда напарника. Индра поймет, а младшему жрецу пока такие интимные подробности знать не обязательно. – Нельзя так давить божественной силой и авторитетом. Так не исправить к лучшему… – Кое-что уже вообще не исправить, хорошо хоть людей на тех сотнях квадратных километров почти не было. – Индра, это люди конца девятнадцатого века. Для них бог и честь – технический прогресс.

– И прибыль от него, – грустно прибавил Вивасват. Грустно и торопливо, чтобы успеть, пока грозный Индра готов слушать. – Я смотрел в его глаза и видел: он все равно получит свой знаменитый патент DRP 532.

– Да он же видел, во что его двигатели превратят планету! Ты же ему показал!

– Для него это не столь важно. – Ваю вздохнул, словно описываемая ситуация повторялась из века в век с разными персонажами и каждый раз утомляла и расстраивала его. – Может, не до конца верит, может, подспудно надеется, что как-то все обойдется. По крайней мере, его личная цель – создать мотор – сейчас для него важнее. Сама Владычица не разберет, чего такие люди больше хотят – славы или денег.

– И разбирать не будет, – буркнул Индра. – Так или иначе, эта часть «Батарейки» провалена. Кто следующий?

* * *

Мелкий теплый дождь немецкой осени сбивал пожухлые листья с когда-то душистых лип. Припозднившиеся на работе служащиеся расходились по домам, мечтая о горячем ужине, паре прохладного пива и теплой постели. Лишь эту парочку не волновало позднее время суток.

Вильгельм Майбах машинально вытер руки. Тряпка оказалась отнюдь не чистой, а перепачканной машинным маслом. Он растерянно посмотрел на Готлиба Даймлера. Перед этими странными… людьми ли?.. он отчаянно нуждался в твердом плече старшего товарища.

– Значит, говорите, этот жирный боров Отто нас все-таки надует? – долговязый белобрысый Готлиб Даймлер неосознанно напряг руки и сжал кулаки. – Запатентует мотор на свое имя, а Вилли останется не при чем? – Оба смотрели на выдаваемые голубым кристаллом объемные картины будущего.

А Вивасват заглядывал в прошлое. Тысяча восемьсот пятьдесят шестой год… Маленький мальчик сидит на табурете посреди пустой кухни. Сухопарый мужчина средних лет, в сюртуке и плохо накрахмаленной манишке, берет его за руку. Вилли знает, что должен идти с этим мужчиной, советником городской управы. Его родители умерли, близких родственников нет, поэтому ему придется до совершеннолетия жить в городском приюте. Он все это знает, но как же не хочется вставать и уходить с кухни, оставляя все, что напоминает ему о семье…

Вивасват не рос в приюте, как Вильгельм, но материнской ласки и заботы ему тоже досталось очень мало. Мать всегда была занята делами, поручала надзирать за младшим сыном старшим братьям, так что он и видел-то ее считаные разы. Да и обстановку в хроноорбитальном комплексе «Адити» с его почти армейским уставом семейной не назовешь. Нет, Вивасват прекрасно понимал, что без дисциплины успеха не добиться, но порой он тосковал по полузнакомому понятию «мама».

Нынешний Вильгельм возбужденно потряс головой:

– А КПД-то у нового мотора будет пятнадцать процентов – в три раза выше, чем у паровиков… Не зря я все-таки над ним работаю, а, Готлиб? Черт с ним, с именем, это же такой шаг… такой прогресс…

– Ну, и вы со временем свое возьмете. Вы, Вильгельм, меньше чем через десять лет – в 1882 году – сконструируете куда более мощный двигатель. Тоже четырехтактный, но работать он будет уже не на газу, а на бензине.

– Бензин! – фыркнул Готлиб. – Антисептик, который в аптеке продают! – но наткнулся на задумчивый взгляд Майбаха.

Вилли-приютский дергается от резкого толчка в плечо и делает шаг назад. На него наступает мальчишка, его ровесник, такой же тощий, но со злым взглядом. Позади маячат еще двое. Они уже давно в приюте, а Вилли новенький, еще домашний. Он растерянно глядит по сторонам, но здесь, кажется, некому его защищать. Вилли-приютский смотрит исподлобья, плотно сжав губы: хочется плакать, но надо драться. Или подчиниться и отдать всю мелочь, что с домашних времен осталась в его карманах…

Внезапно нападающий мальчишка отлетает в сторону. Его отталкивает парень года на четыре старше, длинный как жердь и такой же худой. Светлые волосы по-приютски уродливо обстрижены, та же казенная одежда, что и у других, но чувствуется: с этим парнишкой лучше не связываться.

– Пошли вон! – рычит нежданный защитник, и обидчики Вилли втягивают головы в плечи. – Взяли моду втроем на одного! Пошли, – это уже новичку, – объясню тебе, что тут и как. Меня Готлиб зовут, – и улыбается. Пары зубов у него не хватает, но улыбка искренняя, дружеская.

– Ну, вам, господин Даймлер, не стоит смеяться. – Готлиб чем-то напоминал Вивасвату собственных наставников. Считает, раз он старше и опытнее, то может иронизировать. Только младший жрец ему не обычный юноша. Может, пока немного умеет, зато многое знает… – Именно бензиновые двигатели конструкции Майбаха сделают вас успешным предпринимателем и позволят основать собственную марку Daimler-Motoren-Gesellschaft, или DMG. И именно вы выпустите первый автомобиль с названием, которое впоследствии станет символом престижа и власти – «Мерседес».

– Женское имя! – не удержался Вильгельм. Это его позабавило: Готлиб никогда не рассказывал о своих любовных делах, а тут вон как…

– Заказчик захочет назвать машину в честь дочери, – пояснил Вивасват. Значит, личная жизнь Готлиба тут ни при чем, подумал Вилли, и мысли повело в другую сторону. Престиж и власть… О них приютскому сироте не стоит и мечтать. Его дело – мощность моторов, хотя если добавить к ним еще и комфорт… – Впрочем, самые дорогие автомобили мира все-таки будут носить ваше имя – «Майбах».

Индра метнул юному жрецу грозный взгляд, но Вивасват уже и сам остановился. «Мать Адити, как же я сглупил!» В глазах молодых людей возникало совсем не то понимание, которое требовалось для успеха «Батарейки Сурьи».

– Готлиб, я, кажется, понимаю… Если сделать мотор V-образным, он будет более компактным. А если использовать водяное охлаждение, то можно увеличить обороты и развернуться с салоном автомобиля… Готлиб, с этой штукой даже тяжелый кузов сможет развивать скорость до 80 километров в час!

– Это уж ты загнул, – Даймлер добродушно хлопнул младшего товарища по плечу. Дело Вилли – изобретать и создавать, а его работа – находить на это деньги и продавать. – В любом случае это перспектива. Пусть тогда старик Отто возится со своим газовым мотором, а мы найдем другого финансиста и откроем собственную контору. Будем собирать двигатели и продавать лицензии…

– Ну, все, – сказал Ваю. – Теперь они от своего не отступятся. Нам остается разве что уничтожить ребят вместе с их мастерской…

* * *

На этот раз Индра не кричал. Он молчал, глядя в навигационный экран хроночелнока, но от этого молчания было сильно не по себе. Индра обычно не склонен к долгим раздумьям, страшно представить, чего теперь ожидать от него. Говорил Ваю – тихо, быстро он объяснял Вивасвату, что тот не прав. Вивасват не возражал, да он почти и не слышал ничего, кроме собственных мыслей.

«Я провалил свой проект…

Свой первый проект, который так долго вынашивал…

Дурак! Молодой дурак! Опытный жрец бы вовремя остановился…»

Вивасват почти плакал. В этот момент Индра встал и положил руку ему на плечо.

– Ваю, хорош парня гнобить. Мы с тобой и сами не знаем, как их убедить. Уничтожить, – в воздухе запахло озоном, как после молнии, – это да, это мы с тобой легко. Только полномочий нам на это не дано. А вот убедить, как велела Мать Адити… Я не знаю, что говорить таким людям…

– Увлеченным техническим прогрессом? – мрачно уточнил Ваю.

Верховный жрец кивнул.

– Таким, которые не хотят исправлять ни свои, ни чужие ошибки. Которые хотят только идти вперед… Младший хоть пытался, а мы с тобой и вообще языки в аватары засунули.

– Они все слышат только то, что хотят услышать, – жалобно всхлипнул Вивасват. Ему вдруг подумалось, что Индра ведь многие столетия успешно работал среди людей. Да чего уж там, назовем вещи свои именами – правил людьми, менял их государства и цивилизации. Могучий, грозный, пожалуй, наиболее сильный среди всех служителей Адити. А добровольно отказавшись от использования власти, не смог сделать ничего. Как же он переживает, наверное…

– Вас, наверное, это страшно гнетет. – Вивасват произнес это вслух и страшно испугался: ну куда он полез со своими соболезнованиями! Индра остро взглянул на младшего жреца, словно прочитал его мысли. «Сейчас бить будет», – мелькнула обреченная мысль, и Вивасват на всякий случай втянул голову в плечи. Рука у Индры была тяжелая…

– Знаешь, – медленно сказал громовержец, – я тоже не всегда мог… не всегда могу вовремя остановиться. Ладно, исправляться будем вместе, – и широко улыбнулся. Мир перевернулся в мозгу Вивасвата, и откуда-то из перевернутого космоса он услышал: – Слышь, младший жрец, где твой голубой кристалл? Давай вместе смотреть, куда теперь.

* * *

– Я вот из чего исходил, – Вивасват, шмыгая носом от чувств, перебирал «мышью» свои заготовки. – Человечество уже в двадцатом веке, то есть темпоральном сегменте 20/1, окажется завязанным на двигатель внутреннего сгорания. Ну и на нефть как источник энергии. А ведь электрический двигатель был известен намного раньше! – Вивасват заволновался, когда речь наконец коснулась его главной идеи. – Вот… 1834 год. Русский физик Борис Якоби представил Парижской академии наук первый электродвигатель постоянного тока.

– Ага, вижу, – теперь и Индра следил за сменяющимися картинками на мониторе. – Они на нем плавали?

– Да, в 1838 году Якоби усовершенствовал электродвигатель, приладил его на гребной бот и вместе с друзьями совершил вояж по Неве. Через семь лет англичанин Чарльз Уитстон сделал уже двигатель переменного тока, только не очень удачный.

– А в 1876-м появился газовый двигатель Отто… – задумчиво протянул Ваю.

– Но и от электродвигателей не отказались! – воскликнул Вивасват. – Смотрите, сколько-то лет два типа двигателей развивались параллельно. 1879 год – первый асинхронный двигатель переменного тока Бейли. В 1883 году – первый бензиновый мотор Майбаха. Но и электрическая каста не отстает: в 1888 году Никола Тесла разработал индукционный двигатель – уже прототип современных…

– А доработал его русский электротехник Михаил Доливо-Добровольский, – Ваю вновь наклонился к экрану, читая. – Придумал ротор с обмоткой в виде беличьей клетки, усовершенствовал статор, а главное – перешел к трехфазной системе.

– Да, и придумал линии, вышки и провода, для передачи электроэнергии на большие расстояния, без идеи трех фаз это было бы невозможно, – добавил Вивасват. – Вот только электроэнергия… ее же надо из чего-то получать. А в 1891 году в России академик Владимир Шухов придумает, как получать бензин в промышленных масштабах… Разработает технологию термического крекинга – вот как это называется.

– И нефть победит электричество, – вздохнул Ваю.

– Да, ибо бензин окажется проще и дешевле. – Вивасват посмотрел на наставников: – А может, надо начать не с двигателей…

– А с источников энергии, – закончил его мысль Ваю.

Индра вернулся за навигационный пульт.

– Поехали, потолкуем с этим русским.

* * *

Владимир Григорьевич Шухов на минуту прикрыл глаза, откинувшись в рабочем кресле. Работа над книгой «Трубопроводы и их применение в нефтяной промышленности» выматывала сильнее, чем проекты самих нефтепроводов и танкеров. Владимир Григорьевич планировал создать точные математические формулы, которые охватили бы все процессы протекания по трубопроводам нефти и мазута. Даже сны приходили про то, как маслянистая темная жидкость торжественно течет по трубе, постепенно заполняя ее, и на этом жирном черном фоне вырисовывались формулы. Нефть – это будущее человечества, считал академик. Дешевый и многогранный источник энергии…

– Как бы мне хотелось, чтобы вы оказались не правы, – тихо сказал Вивасват в ответ на его мысли.

Аккуратная профессорская бородка дрогнула, Владимир Григорьевич удивленно открыл глаза.

– Кто вы и как сюда попали?

Младший жрец печально улыбнулся и протянул к нему руку с голубым кристаллом.

– Сейчас увидите.

В этот раз он пошел один. Поставленная задача – убедить создателей двигателей внутреннего сгорания не давать ходу своим патентам – все равно уже не выполнена. И Вивасват чувствовал себя, как никогда, свободным. Словно он и не был обитателем «Адити», а просто человеком, который все потерял.

Он не хотел ни в чем убеждать архитектора и инженера Шухова, будущего академика советской Академии наук. Вот странная штука: будущее открыто всем жрецам «Адити», а чтобы заглядывать в прошлое, нужны высшие полномочия. Может, потому что будущее можно – и нужно – менять, а прошлое – ни в коем случае?

Сейчас, в 1890-м, Шухову еще нет пятидесяти. Он еще только работает над созданием классической теории нефтепроводов и еще не изобрел водотрубный паровой котел, который получит золотую медаль на Всемирной выставке в Париже в 1900 году. Перед глазами Вивасвата возникли купола и своды, похожие на стальную паутину, сплетенную невиданным человеком-пауком. Этим пауком, в переносном, конечно, смысле, станет Шухов. Именно он впервые в истории применит сетчатые стальные оболочки – сначала для павильонов Всероссийской выставки 1896 года в Нижнем Новгороде, а потом для многих других проектов. Очень глупо, подумал младший жрец, что поклонники авангардного хай-тека в двадцать первом веке и знать не будут, что зародился он в России девятнадцатого, на ватманах Шухова.

Вивасват вспомнил, как туристы восхищаются сумасшедшими летящими зданиями Гауди, Ле Корбюзье и Нимейера. И мало кто догадываются, что изобрел такие башни именно сидящий напротив него в кресле усталый человек со вдумчивым взглядом. Именно Шухов рассчитал и первым построил так называемые многоярусные гиперболоидные конструкции. Первая из них после выставки была куплена за бешеные деньги – так прекрасно было наполненное воздухом сочетание стальных балок и мембран. А некоторые водонапорные башни живы до сих пор.

Вивасват поймал себя на том, что он бы хотел дружить с таким человеком. Точнее, не так – хотел бы иметь его в качестве наставника. Ну, одного из наставников. Наверное, они бы хорошо понимали друг друга. Ведь Шухов учился в Московском Императорском Техническом училище, а там было непросто: строгий режим, казарменная дисциплина, мелочный надзор… Похоже на «Адити», какой она была для Вивасвата до последних дней. Младший жрец спасался работой, вынашивал свой проект, а Владимир пропадал в читальном зале, занимался физикой и математикой, нарабатывал практические навыки в чертежной, столярной и слесарной мастерских. Результат – окончание училища с золотой медалью и отличием, да таким, что Шухова даже от защиты дипломного проекта освободили. Вивасвату до этого далеко…

Внезапно он понял, что это его даже радует. С его средними способностями он не изменит мир, но и не убьет его.

Голубой кристалл бесстрастно показывал картины. Адити прикосновением ко лбу жреца дала ему возможность делиться этой информацией безо всяких терминалов. И теперь Владимир Шухов из 1890 года с возрастающим удивлением видел самое знаменитое свое детище – Шуховскую радиобашню на Шаболовке. Вивасват мельком подумал, стоит ли рассказать Владимиру Григорьевичу, что после аварии на строительстве этого сооружения архитектора приговорят к смертной казни с отсрочкой и помилуют, когда в 1922 году с башни все же начнется трансляция радиопередач. И решил, что не стоит.

А ниже Шуховской башни, на всех улицах – миллионы машин, и смог, закрывающий солнце. Бешеная жара на улицах, чахнут деревья, задыхающийся человек падает на полоску зелени, но ровный подстриженный газон не способен дать живой воздух, которым богаты луговые травы высотой по пояс. И авария на подводной нефтяной скважине, из которой ежедневно сто миллионов бочек нефти выливается в Карибское море и разносится Гольфстримом по всей Атлантике. И войны за нефть, которые однажды превратятся в Третью мировую…

– Черт знает что. – Ученый вновь откинулся в кресле и потер виски. – И вы хотите сказать, что я ответственен за это? Я и мои коллеги с нашим термическим крекингом?

Он подумал, что технический прогресс не может быть настолько бесчеловечен, чтобы нанести столько зла планете. Бесчеловечность – удел богов и политиков.

– Нет, не только вы, – честно сказал Вивасват. – В конце концов, ваш крекинг заново открыли американцы в 1912–1916 годах. – Шухов высоко вскинул брови, пальцы инженера, равно привычные к карандашу и отвертке, забарабанили по столу. – Впрочем, если бы вы имели возможность следить за их патентными заявками, вы могли бы их остановить – ваша-то технология уже была запатентована. Но у вас была Первая мировая, потом революция… так что об их работе по крекингу вы узнали только в 1923 году. Ну а нефтеперерабатывающий завод по вашему проекту в России, точнее уже в СССР, построили в 1921 году.

СССР… Новая власть, которая придет на смену. Лучше бы не знать, как все переменится с нею. Впрочем, Шухов точно знал, что Россию он не покинет. Пусть приглашают в Европу, в США, где его знали и помнили еще с царских времен. Нет, все права на его изобретения получит Россия, пусть и под новым именем. «Мы должны работать независимо от политики. Башни, котлы, стропила нужны, и мы будем нужны» , – мелькнула мысль. Но вслух он заговорил про другое:

– Это будущее. – Пальцы инженера выбивали уже не тревожную дробь, а торжественный хорал. – Двигатели внутреннего сгорания появились несколько лет назад! Бензиновые – совсем недавно.

Вивасват покачал головой. В предыдущих разговорах он пытался проявлять дипломатию. Не слишком-то у него получилась, ну и нечего вымучивать.

– С их создателями я уже разговаривал.

– И? – Шухов нервно втянул воздух. Как им всем важно не отличаться от других, подумал Вивасват. Если другой не отказался, то и я не пожертвую. Или этот не таков? Первый был просто дельцом, два вторых – выбившиеся из нищеты, не очень образованные изобретатели узкой направленности. А этот… Потомок дворянского рода, давшего не одно поколение русских офицеров. Физик, математик, архитектор, инженер… Вивасват подумал, что лично он, кроме работы, ничего толком в жизни не успевает. А Владимир Григорьевич, несмотря на свои потрясающие разработки, умудряется еще и на велосипеде ездить, и в шахматы неплохо играть, и фотографировать, и дружить с Книппер-Чеховой и Шаляпиным…

– Они отказались не давать ход своим патентам. Вы – моя последняя надежда.

Инженер шумно выдохнул:

– Ну, вы и скажете… Работали-работали не один год, думали, что на благо страны и всего человечества стараемся. А вы – вот так, разом, все перечеркнуть и годы своей жизни, своего труда положить под сукно! Думаете, кто-то решится?

Шухов надолго задумался. Вивасват молчал. Убеждать, доказывать бесполезно. Пусть человек решает сам. Достойный человек и решение примет достойное.

– Годы, – бормотал ученый, почти забыв о своем странном посетителе. – Взять и отказаться от них…

Внезапно перед глазами возникла картина из раннего детства. Худенький рыжий мальчик с озорными голубыми глазами и веснушчатой мордочкой бежит по скошенному лугу. Опушка леса – место сенокоса, а за ней уже стеной встают деревья, сначала робкие березки, дальше мощные осины, липы, ели. Слышен запах нагретой листвы и звон комаров. Стерня покалывает ноги, мальчик смешно подпрыгивает и бежит, бежит. Стога сена его не интересуют, его цель – ручей, вытекающий из небольшого родника на границе леса и поля. Там он вчера собрал свою первую водяную мельницу, только она не стала крутиться, и он почти сутки колдовал над тем, что надо изменить. Вот, он переделал ось, сейчас проверит, правильно ли сообразил… Запах сухой травы, теплой земли, ласковый летний воздух, знойная дымка над лесом возникли в памяти, словно случились вчера. Рыжий веснушчатый мальчик – он сам, Володя Шухов, восьмилетний внук владелицы небольшого поместья Пожидаевка Курской губернии…

– Ведь не только же нефть я разрабатывал все эти годы! Есть и другое, достойное, во благо человечества… А нефть… вон как оно обернулось… А мы-то с Зелинским и Марковниковым смеялись, что, мол, глупость сморозил Дмитрий Иванович – «Нефть не топливо, топить можно и ассигнациями». Он считал, что деревья быстрее растут, чем нефть восстанавливается… – Ученый резко поднялся и заходил по кабинету. – Я не могу ответить вам сейчас!

– Значит, вы не соглашаетесь, – вздохнул Вивасват и тоже встал. – Прощайте.

– Приходите завтра, я приму решение.

– Нет, Владимир Григорьевич. Такое решение принимают сразу. Или никогда. Не мучайте себя – я вас понимаю…

Воют бензопилы – сквозь лес пойдет скоростная автомагистраль. Рыжий мальчик со счастливыми глазами на берегу самодельной запруды под мельницу становится блеклым, отдаляется, пропадает, словно его скрывает облако выхлопных газов…

– Ничего вы не понимаете, – резко сказал Шухов. – Поле, лес… Растревожили. Я вырос на этой природе, которая в ваших картинках из кристалла задыхается, понятно вам? Теперь слушайте. Термический крекинг я запатентую и уберу в архив, да так, что и новая власть концов не найдет. Отследить американские работы и вовремя притормозить их, пусть моим авторским правом, – это уже ваше дело. Думаю, полномочий у вас достаточно.

Вивасват не сразу осознал, что решил ученый. А когда осознал, его лицо помимо воли расплылось в лучезарной улыбке.

– Полномочий… моих полномочий достаточно даже для того, чтобы предложить вам соответствующую компенсацию!

Человек принял решение исправить последствия. Сам, не торгуясь и не выговаривая условий. Теперь Вивасват имел право раскрыть карты.

– Да бросьте вы! – отмахнулся Шухов. – Я не бедствую.

– Это не денежная компенсация. – Вивасват протянул раскрытую ладонь, на которой покоился темно-зеркальный кристалл с четырьмя тонкими серебристыми полосками. О его существовании знали только он и Мать Адити. – Это новый источник энергии. Ну, вместо бензина и мазута.

Шухов вопросительно вскинул брови.

– Солнечная батарея, – скромно улыбнулся младший жрец. – Преобразователь энергии солнца в электричество. Если бы человечество сразу пошло по этому пути…

– Однако… – протянул озадаченный инженер. – Позвольте взглянуть?..

– Она ваша. Чертежи предоставить не смогу, но на словах расскажу… А вы уж патентуйте и налаживайте производство.

– Воля ваша, – задумчиво произнес Шухов. – Вот только у нас страна северная… осенью и зимой солнечные дни не так часты…

– Ну, вы же можете наладить передачу электричества из южных областей или даже стран. Ваш коллега Михаил Осипович Доливо-Добровольский уже построил систему для передачи тока. Кстати, и ваши стальные конструкции пригодятся для опор линий электропередачи…

– Надо подумать. – Шухов уже что-то набрасывал на листе бумаги. – Вместо нефти по трубопроводу передавать солнце по проводам… перспективно…

Он не заметил, как остался один.

* * *

Индра и Ваю стояли перед Владычицей Адити.

– Где младший? – Голос Великой Матери дрогнул. – Вы, старшие братья, где мелкого потеряли?! – Крайне редко она отступала от строгого устава хроноорбитального комплекса. Но сегодня Адити хотела быть самой собой – матерью двенадцати братьев-Адитьев, старший среди которых – громовержец Индра, а младший – Вивасват, именуемый также Сурья . – Почему он не с вами?

– Мать, не переживай, – устало ответил Индра, а Ваю овеял разгоряченное лицо матери успокаивающе прохладным воздухом. – Сурья остался с людьми.

– Зачем?! Он же все исправил!

Адити бессильно опустилась на трон.

– Сурья сейчас людям очень нужен, – тихо ответил Индра. – Раз уж они решились сменить нефть на Солнце… Не плачь, мать. Знаешь, а он, оказывается, принес им солнечную батарею. Люди назвали ее «батарейка Сурьи».

Адити, свет безграничный, медленно вытирала слезы изящной ладонью.

– Просто и понятно, как я и говорила…

Индра замер:

– Ты… знала?

– На то я и вечность … – Она мягко провела ладонями по глазам, словно стирая с них усталость. Индра и Ваю переглянулись, во взглядах возникло облегчение.

– Тогда ты, наверное, знаешь, и… – Индра замялся, и тут быстро, частя словами, продолжил Ваю:

– …Вот я тоже отправлюсь на землю… на некоторое время. Помогу людям освоить энергию ветра и волн. Тоже ведь источник электричества, вот только додумались они до меня поздновато.

– А я, – неумело заулыбался Индра, – помогу пораньше придумать станции… Ну, станции для уловления энергии молний . Это ж миллионы мегаватт электричества, молнии-то! И их каждую минуту в мире по сто штук. Мать, только в начале двадцать первого века китайцы придумают, как собирать эту энергию! Я им помогу, пожалуй, чтоб не тянули… Ты уж обойдись пока без нас, мать, ладно?

Адити молча кивнула.

Даже для самых древних богов, ну или тех, кого люди давным-давно сочли таковыми, исправление человеческих ошибок – очень долгая работа.

Порой даже пожизненная.

 

Владимир Свержин

Идущие обратно

Вокруг рокотало пламя, а он безучастно вспоминал, как некогда бушевало перед ним такое же море огня за высокими зубцами крепостной стены. Судя по ласточкиным хвостам, венчавшим каждый зубец, крепость строили гвельфы . Тем неожиданнее было увидеть знакомые очертания в той дикой стране. Совсем уж некстати ему вспомнилось, что его предки некогда тоже принадлежали к этой могущественной партии. И даже сама фамилия Буонапарте намекала именно на сей знаменательный факт. Он отогнал неуместную мысль и привычно заложил бы руки за спину, когда б у него были руки и спина.

Пламя распалось на два узких факела, в каждом неясно вырисовывался переливающийся кровавым заревом тёмный зрачок.

– Опять ты! – раздалось из пустоты, словно нависающие своды неопалимого подземелья владели даром речи.

– Я, – без всяких затей и колебаний ответил он.

– Могу тебя поздравить. Это тринадцатая попытка мятежа. Ты что же, не понимаешь, что любое восстание против меня бессмысленно?!

– Это не так.

– В чём же ты видишь смысл?

– В действии! Любое действие, пусть даже безуспешное, лучше однообразия и уж подавно лучше однообразных мучений. – Ему показалось, что один из языков пламени сложился в кривую ухмылку.

– Предположим! – вновь громыхнули мрачные своды. – Теперь прежние мучения для тебя сменятся новыми, и, значит, ты всё же добился своего. В этот раз тебе удалось привлечь на свою сторону даже некоторых моих слуг, в том числе довольно высокого ранга. Скажи по старой дружбе, что ты пообещал им? Уж точно не освобождение из адской бездны.

– Привлечь их на свою сторону было не так трудно, как ты полагаешь. Я просто вновь дал им почувствовать, что они мятежные ангелы, некогда осмелившиеся противостоять тирании самого Господа, а ты их превратил в жалких истопников. Как тут не восстать? Тем более что даже Князю Тьмы будет нелегко придумать им действительно суровое наказание, разве что ты вновь договоришься со Всевышним вернуть смутьянам ангельский чин.

Длинный язык пламени рванулся вперёд, заливая жаром всю залу, своды дрогнули, и где-то в вышине сквозь земную толщу послышались еле уловимые толчки и слабый, но тяжкий гул, словно застрявший в трубе ураган, распрямляя могучие кольца, силился вырваться наружу.

– Твоя гордыня не знает предела!

– Мне странно слышать от тебя подобный упрёк. Если твои слова искренни, то разве я не лучший из учеников?

– У меня нет учеников.

– Не стоит оправдываться.

– Я не оправдываюсь!

– Именно это ты и делаешь. – Наверху вновь послышались раскаты неясного грома. – Ты сердишься, значит, я прав, – продолжал он.

– Замолчи! Жалкий комок глины! Даже не комок, тень от комка!

– Комок глины как раз остался в прошлом, как ни огорчительно. А то, что я есть сейчас, – частица дыхания Господня, и даже ты не причинишь ей больше отмеренного.

– Проклятье! – зарокотала пламенеющая бездна, сопровождая гневные слова громыханием каменной осыпи, скатывающейся в раскалённую сердцевину предвечного земного ореха. – Скажи, чего ты хочешь, чего добиваешься?! Только оставь эти бредни насчёт поиска новизны.

– Я хочу вернуться.

– Всего-то!

– Да.

– Ты же сам говорил, что я не могу сделать больше отмеренного, но и меньше отмеренного я тоже не могу. Ты осуждён страдать здесь, вот и страдай.

– Да, я помню. Давай же вернёмся на исходные позиции. Ты определишь мне новое терзание, а я буду искать возможности сразиться с тобой и победить.

– Ты сам знаешь, что это невозможно!

– Невозможно увидеть, что за горой, пока не взойдёшь на неё! Я ещё не взошёл.

– Наглец! – В прогремевших словах ему чудилась нотка скрытого восхищения. – Что ж, хочешь увидеть, что открывается с горы? Будь по-твоему. Замри и слушай приговор…

Андрей Кернёв повернулся в кресле и отставил пустую чашку с кофейной гущей, четвёртую за сегодняшнее утро. «Хоть гадальный салон открывай! Финансово-аналитический гадальный салон. Что было, что будет, на чём индексы успокоятся…» Окинув беглым взглядом столешницу, украшенную, точно марсианское поле – таинственными следами НЛО, круглыми пятнами сегодняшних, вчерашних и позавчерашних кружек, он почувствовал себя безраздельным властелином всех этих колец. Работа в праздничные дни – хороший приварок к его не слишком наполненному бюджету. Зато никто не придёт, чашки не помоет, и убирать придётся самому. Андрей отогнал огорчительную мысль. В конце концов, не велика проблема – вытереть стол и помыть чашки.

К тому же сидеть восемь часов и мониторить уровни экономической активности локальных финансовых рынков, то сползающие вниз, как почерк засыпающего студента, то вдруг, взбодрившись, прыгающие вверх, – тоже не мешки ворочать. Большую часть работы можно было бы сделать, не вставая с родного домашнего старичка-дивана, но все эти секретные базы данных по персоналиям – доступ к ним только из офиса. Только из этого застеклённого гнездовища. Жесточайшее требование службы безопасности концерна.

Ну да ладно, заплатят-то хорошо, а деньги как раз сейчас очень нужны. Если уж собрался ехать в Лейпциг на «Битву народов», то будь добр соответствовать. Можно, конечно, было выбрать что-нибудь менее франтовское, чем полк конных егерей Старой Гвардии, но тут у него имелись свои веские причины, а охота, говорят, пуще неволи. Историческая реконструкция никогда не числилась среди дешёвых увлечений.

Андрей поглядел на мониторы. Сегодня рынки вели себя на редкость спокойно, как будто быки и медведи , наконец, договорились о мирном сосуществовании. Он вздохнул, достал ноутбук и, на всякий случай оглянувшись, приступил к содержательному убиванию времени. Главная страница услужливо предложила ему на выбор ярлыки военных форумов и социальных сетей. На почту, что ли, ответить? Андрей кликнул на один из ярлыков. Похоже, народ ещё отсыпался после вчерашнего загула. Быстро ответив на пару дежурных поздравлений, он занялся делом столь же бессмысленным, сколь и беспощадным – модерацией фотографий. Под настроение Андрей любил поглядеть на хорошеньких барышень, иногда выставляющих свои портреты на всеобщее обозрение. Порой даже удавалось завести ни к чему не обязывающее знакомство – электронный флирт – веянье эпохи. Но сегодня что-то был не сезон. Свежие фото так живо свидетельствовали о бурно проведённых праздниках, что, по здравом размышлении, их следовало бы спрятать подальше.

Андрей кликнул на очередной снимок и поморщился. Перед глазами возник тысячу раз виденный фрагмент известной картины, изображающей коронацию императора Наполеона Бонапарта.

– Ещё один придурок, – процедил Кернёв и, поставив галочку напротив графы «фото исторического лица или персонажа фильма», велел блокировать. Продолжим. Вот эта, сероглазая, мила, и фигурка классная. А эта… лик Наполеона вновь предстал его взору, точно не был изгнан минуту назад. – Что за ерунда? – скривился Андрей, читая выставленную, словно в насмешку, надпись: Наполеон I Бонапарт.

– Это для особо тупых, чтоб не перепутали, – хмыкнул суровый модератор, вновь командуя блокировать снимок. Расправившись с неугомонной аватаркой, финансовый аналитик вернулся к вяло ползающим кривым на мониторах. Пора было делать ежечасный отчет руководству. Работа заняла минут двадцать. Он снова обратился к фотографиям.

– Да что же это такое?! – с очередного снимка на него горделиво смотрел император французов. – Это ж кто такой упёртый? – Андрей зашёл на страницу неведомого энтузиаста. Домашний адрес: Корсика, Аяччо, Франция, Париж. Улица Победы. Тюильри… Образование: Бриеннская военная школа, Парижская военная школа. Увлечения: военное дело, военная история, путешествия.

– Шутник, – хмыкнул Кернёв, щёлкая на личные фото. – Ну да, картинная галерея, как на подбор: вот совсем молодой генерал Бонапарт на Аркольском мосту, вот в Египетском походе у пирамид, коронация, чумной госпиталь в Яффе, Москва, разбитый жизнью император после отречения… Альбом немаленький, подобранный со вкусом. Видать, свой брат-реконструктор. Ладно, не буду злобствовать, призову к порядку. Его пальцы быстро забегали по клавиатуре: «Уважаемый! По правилам данной социальной сети вы не должны выдавать себя за известных литературных, а тем более исторических персонажей. Поэтому настоятельно рекомендую сменить аватарку, а также переместить все прочие снимки из личных фотографий в специальный альбом, в противном случае администрация будет вынуждена блокировать данную страницу». Андрей собрался уж было отослать сообщение, но, подумав, что эту не слишком умную шутку вполне мог учинить кто-нибудь из знакомых, со вздохом добавил: «Я искренне разделяю ваше увлечение наполеоникой, однако правила есть правила».

– Вот так-то лучше, – ещё раз прочитав сообщение, подытожил он и скомандовал отправить.

Ему казалось, что мир обратился в огромный, стремительно вращающийся калейдоскоп, и он видит вожделенную земную юдоль через множество разноцветных стёкол. По сути, каждое такое стёклышко было окном, из которого на императора глядели лица, непохожие, незнакомые, лица совсем другого времени. Иногда казалось, что в окнах открываются форточки, и оттуда слышны голоса:

– Придурок! Ты б лучше торт на аватарку влепил!

– Привет, Боня! Огоньку не найдётся?

– Алё, пацанчик, налицо кризис оригинальности?

– Вот будет здесь всякое чмо ставить императорские фотографии!

– Слышь, козёл, имя смени и свою рожу ставь.

– А коньяком был бы краше!

– Ну что, ботан, помнишь Москву? Купи валенки!

– Мужик, а круто ты москалей пожёг!

Наполеон понимал, что говорят о нём, хотя совершенно не мог уразуметь и половины сказанного. Впрочем, сейчас его занимало другое. Как можно было догадаться, по большей мере неизвестные говорили на русском языке. Как ни парадоксально, смысл почти каждого слова в отдельности был ему ясен, но в целом…

Лицо за одним из бесчисленных стёкол показалось ему смутно знакомым, правда, за ним, как под маской, проглядывало другое – чья-то веснушчатая физиономия. Маска представляла собой одутловатое старческое лицо с повязкой на глазу.

– Привет, император, извини, что не дождался тебя в Москве. А уж потом ты так драпал, что мне, старику, тебя было не догнать. Твой Миша Кутузов.

Иногда сумасшедший калейдоскоп на мгновение угасал, но затем освещался вновь, и вновь из открывающихся форточек слышались насмешки и площадная брань. Он бы заскрипел от ярости зубами… Сейчас он готов был мечтать даже о зубной боли! Он хотел чувствовать! Ощущать телом холод и жару, потеть, чесаться, вдыхать майские ароматы… Боже, как пахли розы в саду Мальмезона! Как грациозна была его Жозефина! Как хотелось прикоснуться, почувствовать кончиками пальцев бархатистость её кожи! И ведь ничего этого не будет до скончания веков! – вдруг осознал император.

Количество окон всё увеличивалось, иногда к нелепым выходкам неизвестных ему тупиц присоединялись странные предложения взглянуть сюда, дальше шла некая диковинная шифровка – цифры и знаки, смысл которых Наполеон понять не мог. Ему вдруг живо вспомнились насмешки одноклассников Бриеннской школы над бедным корсиканцем. За что только не издевались тогда над ним: за малый рост, за чужестранный выговор, за нищету. Пожалуй, из всех лет земной жизни, включая годы, проведённые на острове Святой Елены, не было таких мерзких и безысходных, как те, в Бриенне. Тогда он смог, выстоял, превзошёл всех соучеников, о чём так долго мечтал, еженощно рыдая в подушку. Он окинул взором миллионы светящихся окон. – А значит, и сейчас смогу!

– Привет, как Жозефина?

– Умерла.

Форточка захлопнулась.

– Наполеон, а ты призрак или зомби?

– Император французов.

Тогда, в Бриенне, подобная тактика очень помогала. Холодное презрение ледяным душем освежала не в меру разошедшихся остроумцев.

– Уважаемый! По правилам данных социальных сетей вы не должны выдавать себя за известных литературных, а тем более исторических персонажей. Поэтому настоятельно рекомендую вам сменить аватарку, а также переместить все прочие снимки из личных фотографий в специальный альбом. В противном случае администрация будет вынуждена блокировать данную страницу. Я искренне разделяю ваше увлечение наполеоникой, однако правила есть правила. – Голос звучал сурово, но всё же, как показалось Наполеону, доброжелательно.

– Я бы с радостью последовал вашему совету, мсье, но, увы, не знаю, как это сделать.

– Вы не знаете, как поменять фотографии?

– Думаю, я удивлю вас, если скажу, что не знаю, что такое «фотографии».

– …Думаю, я удивлю вас, если скажу, что не знаю, что такое «фотографии».

Андрей перечитал фразу и потянулся за отставленной в сторону чашкой. Пусто! Сколько ни заглядывай, одна кофейная гуща.

Что за ерунда?! Среди реконструкторов, конечно, встречается народ разнообразный, иногда и довольно чудаковатый, как нынче говорят, альтернативно одарённый, но такой ответ звучал уж как-то совсем нелепо. Ладно, внутренне согласился Кернёв, раз уж впрягся, надо везти.

– Кликни «мышью» в раздел личные фотографии.

– Простите, мсье, чем? Я должен сделать – что?!

– Прикалываешься?

– Я не понимаю, о чём вы, мсье, но верю, что вы действительно хотите мне помочь. Если я не ошибаюсь, вы живёте в России. И потому скажу прямо, весьма сожалею о том, что был вынужден начать кампанию против вашей страны. Увы, такова была немилосердная логика политической необходимости. Мне нравился ваш государь. Он был весьма и весьма приятен в общении. Просто очарователен. Но он разрушил наш душевный союз! В свою защиту хочу сказать, что, даже находясь в Москве, в сердце вашей родины, я был готов заключить мир на самых выгодных условиях.

«Эк мужика пропёрло, – подумал Андрей. – Сумасшедший, что ли?»

– Спасибо за ликбез. Я читал учебники истории. Фотографии менять будем или как?

– Я не знаю, что такое «ликбез», и не знаю, что такое «фотографии». Я действительно император французов Наполеон. А если вы думаете, что я душевнобольной, то жестоко ошибаетесь. Впрочем, если хотите убедиться в истинности моих слов, я готов ответить на любые вопросы, касающиеся моей земной жизни.

«Что бы такое спросить, чем завалить? – задумался Андрей. – Такое, чего бы нельзя было вычитать у Тарле, Манфреда, Делдерфилда и разных других исследователей и авторов мемуаров. А впрочем…»

– Вы помните отступление из Москвы?

– Несомненно.

– Первые дни ноября?

– Отступление к Смоленску, арьергардные бои 3-го корпуса под командованием маршала Нея?

«Верно», – про себя согласился собеседник императора.

– Корпус Нея, – продолжал Бонапарт, – десятая и одиннадцатая дивизии французов и двадцать шестая вюртембергская дивизия. Впрочем, последняя к тому моменту уже почти растаяла.

– Помните ли вы, какой приказ отослал маршалу Нею император французов 3 ноября?

– Приказ, согласно моему распоряжению, посылал маршал Бертье, – уточнил Наполеон. – 3 ноября штаб находился поблизости от деревни Славково. Неподалёку располагались деревни Таборы, Никитино, Лианьково… У нас уже ощущалась сильная нехватка конского состава. Мы были вынуждены оставить врагу наши пушки для того, чтобы высвободить хотя бы полторы-две тысячи лошадей.

Я как сейчас помню тот день. Когда мне, артиллеристу, Бертье заявил, что мы должны оставить 230 орудий, поверьте, сердце моё обливалось кровью! Мои храбрые маршалы, лучше которых не было в Европе – Даву, Бертье, Понятовский и даже храбрейший Лефевр, – смотрели на меня, точно побитые собаки, избегая глядеть прямо в глаза. Я понимал их резоны, но оставить просто так врагу 230 орудий…

Тогда мне пришло на ум организовать грандиозную артиллерийскую засаду между Славково и Дрогобычем. Потому и велел Бертье послать в арьергард, к Нею, приказ отступать на Славково, разворачивая фланг русских вправо и заводя его в западню. Корпус генерала Милорадовича должен был одним флангом упереться в реку Костря, другой же его фланг подвергся бы обстрелу тех самых 230 пушек. Зная Милорадовича как храброго, дельного, но излишне горячего военачальника, можно было предположить, что он бы и под огнём смог развернуть полки, имея вышеупомянутую реку в тылу. Лед на ней тогда ещё не стал, лишь около берега взялся лёгкой коркой. А чуть выше по течению находилась плотина, и, если бы Милорадовичу удалось провести свой вынужденный манёвр, плотина была бы взорвана и вся низина оказалась залита ледяной водой.

Андрей помнил эти места. Он не раз бывал там, «отступая из Москвы». Плотину, как считалось, построенную ещё при Иване Грозном, до сих пор можно было видеть на прежнем месте, замшелую, полуразвалившуюся, точно с картинки про водяного и чертей, обитающих в тихом омуте. Кто бы ни был этот человек, он хорошо знал, о чём говорил.

– Бертье отправил шестерых адъютантов, все были отменные храбрецы.

– Вы можете их назвать? – хватаясь за последнюю соломинку, поинтересовался ошеломлённый реконструктор.

– Лейтенант Фершеваль из десятого гусарского, лейтенант Божюрдэн из гвардейских драгун, корнет де Шатри из гвардейских конногренадеров, капитан Кёрнуа из моих конных егерей.

– О чёрт! – вырвалось у Андрея.

– Не понимаю…

– Послушай, ответь мне, только честно, – Кернёв не мог поверить, что пишет это, – ты что же, действительно Наполеон?

Он помедлил две минуты, не решаясь отослать сообщение, затем встал, собираясь сварить ещё кофе, но вернулся к столу, понимая, что нет ни сил, ни терпения бороться с обуревавшим любопытством. Сознание полного абсурда не исчезало, разум заранее отказывался верить очевидному. Тем не менее правильность ответа удостоверила личность говорившего не хуже биометрического паспорта. И всё же просто не могло этого быть. Потому что не могло быть никогда!

Он сделал три глубоких вдоха и, наконец, отправил вопрос.

– Это действительно я, – незамедлительно отозвался удивительный собеседник. – Если вам, мсье, всё ещё интересен тот день, могу добавить, что ни один из шести адъютантов не смог пробиться к Нею. Его корпус был уже полностью окружён и прорывался с боем к Смоленску.

– Всё совпадает, – подтвердил Андрей, невольно закрывая глаза и пытаясь примирить сознание с невообразимостью ситуации.

– Но почему вас интересует именно этот день, мсье?

«Занятно, как теперь следует обращаться к хозяину неубиваемой страницы? Ваше Императорское Величество или генерал, а может, как было принято у французских монархов, сир?»

– Я не знаю, что произошло с пятью другими адъютантами, но мне известна судьба Огюста Кёрнуа. Это прадед моего прадеда.

– О-ля-ля! Вот это случай! Вы потомок малыша Кёрнуа?

Андрей скривился: уж кто бы говорил! Судя по рассказам, предок и впрямь был невысок ростом, хотя весьма силён и ловок. Рассказывали, что он перекидывал через конёк деревенской избы пудовую гирю.

– Признаться, я думал, он погиб тогда, в ноябре.

– Он выжил. Совсем немного не добрался до позиций Нея. Столкнулся с казачьим разъездом, был ранен, конь вынес его из боя и привёз в деревню. Крестьяне хотели поднять его на вилы, но сердобольный батюшка велел им не губить христианскую душу, выходить раненого, а затем сдать его кому следует. Лечение шло тяжело. Огюст поднялся на ноги только весной следующего года. К тому времени в деревню уже вернулся барин с семьёй. Узнав о пленном французе, он решил оставить его при себе кем-то вроде гувернёра для малолетнего сына. Позднее Огюст женился, и барин по доброте душевной выправил ему паспорт на имя Августа Кернёва. А тот чудом сохранившийся пакет – он по сей день хранится в нашей семье.

– Неожиданный поворот судьбы для храбреца Огюста.

– Вы помните его? – содрогаясь от нелепости вопроса, написал Андрей.

– Еще бы! Я помню сержанта Огюста Кёрнуа еще по Итальянской кампании. В Египте он уже был в эскадроне моих гидов лейтенантом. Кто бы мог подумать, что такой отважный рубака закончит жизнь гувернёром?! Вот что значит не суметь вовремя пасть на поле боя! Впрочем, – император помедлил, – смерть – это только начало.

– Начало чего?

– Начало долгого, бессмысленного пути.

Андрей хотел было задать следующий вопрос, но остановился, точно один из компьютеров вдруг пробило на корпус. «Он мёртв, кто бы что ни говорил, ни доказывал сейчас. Оттуда не возвращаются!» Наверное, это чья-то глупая шутка, непонятно как устроенная, но от того не менее дурацкая. Ясно, кто-то решил подшутить именно над ним, непонятным образом вскрыл хранящийся у отца пакет с личным автографом Наполеона и Бертье, и вот теперь целенаправленно сводит его с ума. Он обхватил виски ладонями, стараясь придумать, как вывести недоброго шутника на чистую воду.

– У вас болит голова? – вдруг появилась строчка на мониторе.

– Почему вы так решили?

– Вы только что внезапно схватились за неё.

– Вы что же, видите меня?

– Да, сквозь одно из окошек. А вы разве нет?

– Нет. А что я делаю сейчас? – Кернёв высунул язык.

– Строите из себя клоуна! Вы что, всё ещё не верите мне?

– Честно скажу – нет. Но факты указывают на то, что вы говорите правду.

– Послушайте, заклинаю памятью вашего славного предка, не отбрасывайте моих слов, как бы странно и нелепо они ни звучали! Я действительно Наполеон Бонапарт. Я мёртв уже сотни лет, но то, что я сейчас с вами разговариваю, – это часть назначенного мне наказания.

– Как такое может быть?

– Душа бессмертна.

Андрей припомнил какие-то невнятные рассказы о графе Калиостро, вызывающем духов, о столоверчении и спиритических сеансах.

– То есть, вы знаете всё о прошлом и будущем?

– Я много знаю о прошлом, а будущее… для меня оно на редкость однообразно, если только вы мне не поможете.

– Но как?

– Я хочу вырваться отсюда.

– Вырваться? – Кернёв невольно кашлянул. – Из ада?

– Ну да, конечно, откуда же ещё? То, что мы сейчас беседуем, тоже невозможно, однако, как мы с вами убедились, происходит. Я хочу вырваться отсюда, и, клянусь своей душой, это должно стать возможным!

Кернёв прикрыл глаза. Каждую фразу отцовского монолога он мог воспроизвести по памяти со всеми интонациями, паузами и драматическим понижением тона.

… – И всё же подумай! Эту кодлу долбаных олигархов не сегодня-завтра разгонят. А затем пересажают. Поверь, я знаю, о чём говорю. И тебе, мой глубокоуважаемый сын, вместе с ними дадут под зад ногой! Со всего маху! Не хочешь думать о себе – подумай о жене, о сыне. Тебе нужна серьёзная мужская работа. Я пока что могу ещё поговорить с нужными людьми, поверь, на Лубянке тоже нужны грамотные финансовые аналитики. Конечно, много сразу обещать не буду, но своего честного старшего лейтенанта ты получишь, а там за тобой присмотрят. И помни – я не вечен, и друзья мои не вечны, тому же Леониду Тарасовичу в следующем году уже на пенсию.

– Я помню, папа.

– Раз помнишь, то подумай!

– Обязательно подумаю.

– Ты всякий раз долдонишь одно и то же: бе-бе-бе, бе-бе-бе, а я тебе говорю – подумай!

– Обязательно.

Послышались короткие гудки. Андрей отключил телефон. Казалось бы, весь разговор мог уложиться в полминуты. Нужен был ответ на чётко поставленный вопрос – видел ли кто-нибудь пакет, адресованный Нею. Честно говоря, в ответе младший Кернёв не сомневался.

Отец – полковник ФСБ в отставке – секретил всё, до чего мог дотянуться. Даже поездка в супермаркет обставлялась так, будто там должна состояться конспиративная встреча с завербованным им лично президентом США.

Вся остальная пятнадцатиминутная лекция о пагубности капиталистического пути развития была бесплатным довеском к риторическому вопросу: «Ты что, идиот?» Впрочем, Андрей был совершенно уверен, что его старик – русский россиянин из России – никому бы не стал демонстрировать доказательства французского происхождения своих предков.

Но если так, приходится смириться и признать очевидность невероятного. У него в друзьях с недавних пор бессмертная душа императора Франции Наполеона. Ощущение абсурдности происходящего не покидало его, но упрямые факты были готовы переупрямить кого угодно.

«Что же теперь делать? Общаться с Наполеоном, знать, что он пытается выбраться из заточения, и не помочь ему? Не помочь в таком грандиозном замысле?!» Сколько раз он представлял себе, как тайно организует побег императора с острова Святой Елены… Правда, это было давно, лет в пятнадцать. А что изменилось?

Андрей стал ходить по комнате, словно надеясь найти ответ в одном из углов. Вот, пожалуйста, представился замечательный случай помочь императору в столь щекотливом деле. Побег из преисподней – это куда более великий подвиг. Такого не совершал еще никто. «Огюст Кёрнуа мной бы точно гордился».

Но как это сделать? Да и осуществимо ли это вообще? Уверенный тон Наполеона действовал на него каким-то странным, как говорили в прошлые времена, магнетическим образом. Император чувствовал, что невероятное дерзновение возможно. Что цель достижима! Крылатая Ника солнечным зайчиком победно выплясывает на кончике штыка!

Итак, предположим, невозможное возможно. «Небывалое – будет!» Что нужно для такого побега? Тело. С этим проблема. Всё, что осталось от физической оболочки Наполеона, хранится в Доме Инвалидов в Париже.

В его памяти всплыли кадры из фильмов о хитроумных ограблениях музеев и банков. Нет уж, увольте. Грабить усыпальницу – это явный перебор. Да и к чему? Хлопот не оберёшься. Значит, с телом затык. Есть душа, есть сознание, есть память, а вот что делать со всем остальным? Что делать? Угу, кто виноват, и кому на Руси жить хорошо…

Надо отвлечься. Пока что на данном участке извилин в мозгу однозначный тупик. Он посмотрел на полку, уставленную dvd-дисками. Глаза, словно в насмешку, сами выхватывают крупные буквы на коробках: «Наполеон», «Ватерлоо» и «Эскадрон гусар летучих».

– Ладно, мы пойдём другим путем, – процедил Андрей и зашёл в детскую. Жена с сыном на праздники уехали в Австрию кататься на лыжах. «За окнами май, а там, в Альпах, снежное раздолье. Тоже по-своему невозможный факт! Или вот переход Суворова… Стоп! Не думать о деле! Лучше что-нибудь бытовое, нейтральное. Вот, к примеру, Ольга: жена с явным неодобрением приняла тот факт, что отец семейства остаётся сидеть в офисе, вместо того чтобы нестись вниз по склону под свист ветра. И не то чтобы она в принципе осуждала внезапно обуявшую Андрея тягу к накопительству, но тот факт, что заработанные нелёгким праздничным трудом суммы уйдут не на погашение многотысячных кредитов, а на очередную тусовку ряженых придурков, выводил её из себя. Как будто не познакомился он с ней в короткие часы отдыха между боевыми схватками в лекарской палатке на Бородинском поле?! Она тогда ещё только-только закончила свой мединститут. Подумать страшно, пятнадцать лет назад! Интересно, что бы она сказала, узнай о сегодняшней «находке»?

Андрей зашёл в комнату сына и, не зажигая света, наугад вытащил из стопки дисков первый попавшийся. «Парк Юрского периода I – II – III» – гласила надпись поперёк разверстой пасти оголодавшего тираннозавра.

– О чёрт! – прошептал Андрей и тут же вспомнил наказ Наполеона не поминать врага рода человеческого. – Вот это я протупил! – И ведь, что показательно, мысль-то крутилась совсем рядом с решением. – Уж не знаю, можно ли восстановить по капле выпитой комаром динозаврячьей крови живого монстра, а вот овечку Долли клонировали с помощью ДНК. И с тех пор наука шагнула далеко вперёд. В принципе есть шанс на успех. Как ни крути, нужен образец ДНК императора, но грабить Дом Инвалидов при этом совершенно ни к чему. Помнится, камердинер Наполеона Луи Жозеф Маршан в мемуарах вспоминал, что остриженные волосы господина по завещанию были розданы его родне. Там говорилось, что даже сердце должны были передать императрице Марии Луизе, но, как ни силился Андрей, вспомнить судьбу столь важной реликвии с ходу не смог. Но волосы-то остались!

Вот только на то, чтобы найти и приобрести священный для всякого наполеониста артефакт, нужны средства, и очень немалые. Не его зарплате чета. А уж на то, чтобы клонировать императора, так и вовсе целое состояние. В голове опять возникла сцена ограбления банка. Он представил себя с жениным чулком на голове и парой кавалерийских пистолей работы венского мастера Иоганна Контринера в руках. Нет, дикая картина, лучше даже не пробовать. Впрочем, быть может, спросить у самого Бонапарта. Не исключено, что у него остались какие-нибудь заначки на чёрный день.

Андрей включил ноутбук:

– Доброй ночи, сир!

– У нас здесь всегда ночь и всегда недобрая.

– Но, может, мои известия сделают её хоть немного менее безрадостной.

– Вы что-нибудь придумали, мой дорогой Кёрнуа?

Наполеон слушал не перебивая и размышлял о том, как много ещё ему предстоит узнать о новом, таком странном, но от того не менее притягательном мире. Потомок офицера его Старой Гвардии всерьёз утверждал, будто бы из одного волоска или из капли крови можно, точно из жёлудя дуб, вырастить живого человека. Это не вязалось с его представлениями о мироздании и божьем промысле, но прошло две сотни лет, и многое, очень многое изменилось с тех пор. Его новый соратник показывал какие-то странные картинки с овцами, говорил о науке, но в конце концов всё свелось к тому, что для осуществления поставленной задачи нужны деньги, очень большие деньги. Бонапарт размышлял, стоит ли доверять правнуку Огюста Кёрнуа, но в конце концов выбора особо не было, и не он ли говорил когда-то, что для войны нужны деньги, деньги и ещё раз деньги?!

Эта фраза вызвала у него давние неприятные воспоминания. Всё то же проклятое отступление из Москвы. 24 ноября. Армия, уныло тянущаяся к границе России, ещё находящая в себе толику сил для отражения регулярных, внезапных, как срывающиеся метели, казачьих атак. Каждый день доклады о погибших, раненых, заболевших и просто замёрзших, заснувших и не проснувшихся утром. Как назло, местность, через которую отступали разрозненные остатки Великой Армии, была покрыта сетью рек, речушек, стариц и просто болот, едва затянутых тонким ледком. Дни стояли холодные, ветреные, снег то сыпал, залепляя глаза и набиваясь в рот, нос и уши, то вдруг таял и снова замерзал, превращая дороги в кривое ледяное зеркало. Хмуро глядясь в него, он с ужасом видел, как издевательски гримасничает, будто насмехаясь над вчерашним любимцем, всегда сопутствовавшая ему удача.

Отступление с каждым шагом всё больше превращалось в бегство. У каждой переправы французов поджидали свежие казачьи части, готовые кинуться в атаку очертя голову с гортанным татарским кличем «Уррра!». Только залпы картечи в упор могли заставить диких северных наездников повернуть, дать его измождённым солдатам и офицерам возможность сохранить опостылевшую жизнь, быть может, лишь до следующей ночи. Чтобы двигаться вперёд, к спасению, прочь из России, нужны были пушки, много пушек.

Он не раз и не два с болью в сердце вспоминал брошенные у Дрогобыча орудия. Как бы сейчас они были кстати! Но тогда казалось, что можно будет закрепиться в Смоленске, дождаться обозов, перегруппироваться, воспрянуть духом, не пустить русских дальше. Теперь ситуация в корне изменилась. В тот стылый ноябрьский день он приказал выпрягать коней из любых повозок, карет и телег, чтобы использовать их в артиллерийских упряжках.

Он стоял возле дороги, кутаясь в серый, знакомый всякому в его армии плащ. Позёмка сменилась метелью, ветер, голодным псом вцепившийся в плащ, рвал прочь его убогую защиту от сковывавшего тело мороза. Но он стоял, казалось, не замечая снега, ветра и стужи, в траурном безмолвии пропуская мимо себя измождённые, уставшие, истрёпанные полки. Лишь по остаткам мундиров можно было понять, кто бредёт, спотыкаясь, падая и роняя оружие: гренадеры, кирасиры, артиллеристы. Вся армия превратилась в единый род войск – безнадёжно усталую пешую массу. Увидев своего любимого императора, они из последних сил взбадривались, словно желая показать, что хоть сейчас готовы в бой. Это было отчаянной ложью. Он знал о том и не мог винить за неё своих храбрецов.

Одной из первых колонн, всё ещё сохранивших упряжки, оказалась казна дивизионного генерала Жюно, вернее казна его корпуса и часть золотого обоза, вышедшего из Москвы в конце сентября. По достоинству оценив императорский жест, бывший адъютант генерала Бонапарта – ныне генерал и герцог Жюно – примчался к своему начальнику и другу, пытаясь объяснить, что восемь повозок, гружённых бочками с монетами, кремлёвскими драгоценностями и серебряными сервизами из брошенных домов русских аристократов, составляют невообразимую ценность.

– Золота во Франции ещё много, – не оборачиваясь к верному Жюно, процедил тогда он, – а лошадей для артиллерийских упряжек у нас нет. Выпрячь! – вот тебе деньги, деньги и ещё раз деньги – сейчас даже эти голодные клячи ценнее всякого богатства.

– Я расскажу тебе, Андре, где было спрятано сокровище. Верю, что оно и по сей день там, где было оставлено нами. Ты найдёшь его, и у нас не будет недостатка в средствах.

Бравурная мелодия гордой «Марсельезы» взорвала тишину ночной квартиры. В такое время имел обыкновение звонить только один человек – Дима Кожухов, одноклассник, друг детства, а ныне владелец охранного агентства «Кавалергард».

– Привет, Кожан, – Андрей приложил трубку к уху, – ты за временем следишь?

– Ну, если ты закажешь, могу проследить и за ним. А что с подозреваемым не так?

– С ним всё замечательно. Ровно через двадцать две минуты наступит завтрашний день.

– Обалденная новость! Предлагаешь отпраздновать?

– Не предлагаю.

– Да ладно, ну чё ты строишь из себя Вещего Олега на поминках лошади! Я ж знаю, Олька с малым в отъезде, с каких хренов время терять?

– Кожан, мне завтра на работу.

– Ну, кто ж виноват, что тебе сегодня дома не сиделось?

– А то сам не знаешь. Лейпциг виноват.

– Ага, значит, всё нормально, едешь. Я как раз думал спросить, ты бы мог через батю моим парням зелёный коридор организовать? А то ж, понимаешь, двадцать два лба с пистолями и палашами. Опять начнётся дурдом на границе.

– Ну, можно, в принципе. – Андрей вдруг поймал себя на том, что волей то ли случая, то ли провидения его личные планы претерпели коренные изменения. – Хотя знаешь, может статься, что я не поеду.

– Андрюх, ты чё, приболел?

– Нет, совершенно здоров. Просто дела тут появились.

– Ну и Вицлипуцли с ними! Все дела переделаем. До октября ещё хренова туча времени.

– Тут серьёзные дела.

– Серьёзные? – Голос Димки внезапно утратил разухабистость. – Так, короче, включай чайник, я сейчас приеду. Ты только скажи, мне ребят брать?

– Господь с тобой, ничего такого. – В эту минуту Кернёв подумал, что утверждение, будто воскрешение Наполеона это «ничего такого» было некоторым преуменьшением, но делиться этими соображениями с другом счёл излишним, тем более что окончание фразы было произнесено уже в мерно бибикающий телефон.

Димка Кожухов позвонил в дверь в тот самый миг, когда закипел чайник. Он жил в двух кварталах от дома Кернёва, однако носился на своем «Харлее», словно пытался обогнать ход времени.

– Так, что стряслось? – с порога начиная оглядывать квартиру, выпалил он. – С тобой всё нормально?

– Вполне.

– Ольга, сын?

– Тьфу-тьфу-тьфу.

– Старики?

– С отцом разговаривал час назад. В полном порядке.

– Ну и какого рожна ты меня поднял посреди ночи, заставил волочься к себе? У меня что, дел больше нет?

– Я тебя не поднимал и не заставлял.

– Следователю расскажешь! Короче, Андрей Палыч, ну-ка давай колись, что там за дела? Открытие нового ларька на мировом финансовом рынке? Или твоего грандиозного шефа таки взяли за пятую точку?

– Разувайся, проходи на кухню.

– Подследственный, не надо уходить на кухню от ответа. Иначе ответ придет за вами. Не усугубляйте свою невиновность отпирательством.

– Кожан, время позднее, чего ты разгалделся? Хотел чаю? Сейчас налью.

– Это воспринимать как мелкую взятку? Кстати, если вдруг у тебя денег нет, то я тебе подгоню. Свои люди, сочтёмся.

– Не надо мне ничего подгонять, – отмахнулся Кернёв и вдруг подумал, что на самом деле помощь надёжного друга в поиске сокровищ Жюно, да и во всей прочей операции, может быть совершенно не лишней.

– Ну так в чём дело, Кернило? Я вижу по лицу, что под лобной его частью уже что-то созрело. Давай, колись. Ты не Золушка, не жди последнего удара курантов.

– Хочешь знать, в чём дело?

– О, вот он, первый претендент на самый идиотский вопрос сегодняшней ночи.

– Ну, хорошо, тогда отставь чашку с кипятком подальше.

И Андрей принялся рассказывать о появлении на сайте духа Наполеона, о его намерениях и о финансовых средствах, предназначенных для решения поставленных задач. Когда он закончил, школьный друг смерил его долгим изучающим взглядом, словно высматривая на лице собеседника признаки душевной болезни. А затем, после затянувшейся, точно узел на шнурке, паузы, тихо сказал:

– Покажь!

Андрей с неохотой, но понимая, что иного выхода нет, продемонстрировал страницу Наполеона и свою переписку с ним.

– Охренеть! Ты уверен?

– Проверь, если можешь.

– Ну, это даже не сомневайся. Но ты-то уверен?

– Да. – В этот миг Кернёв действительно понял, что безраздельно верит своему виртуальному собеседнику.

– И что намерен предпринять?

– Помочь императору.

– Офигенно! Предположим, у тебя получится. И… что мы будем с ним делать?

– Мы – ничего. Он сам будет делать. Я уверен, в мире сейчас очень нужен человек его дарований.

– В смысле – некому начать Третью мировую войну?

– Погоди. Не путай грешное с праведным. Конечно, Наполеон был величайшим полководцем своей эпохи, но вспомни – он был также гениальным политическим деятелем. Это у нас конституции меняют, как памперсы, а в той же Франции кодекс Наполеона действует по сей день, и даже объединённая Европа построена по его замыслу.

– Ладно, Андрюха, не кипятись! У чайника это всё равно получается лучше. Как друг скажу: я тебя, конечно, не оставлю, ты ж без меня пропадёшь. Но перед тем, как отправляться на поиски клада Монте-Кристо, пошуршал бы ты на эту тему с нашим полковым батюшкой, отцом Константином. Может, он чё путного скажет.

Когда-то отец рассказал ему историю, которая определила всю дальнейшую жизнь:

«Один старый еврей купил у крестьянина осла за две монеты. Но когда тот вёл ему бедное животное, оно издохло. Крестьянин развёл руками и сказал:

– Вот мёртвый осёл. Он твой. Сам видишь, нет моей вины в том, что всё так обернулось.

– Ступай себе и ни о чём не печалься, – ответил старый еврей, а спустя несколько дней пригласил крестьянина на пирушку.

– Что это мы сегодня празднуем? – спросил хорошо погулявший гость.

– Купленный у тебя осёл принёс мне хорошую прибыль.

– Но как? – удивился бедный землепашец. – Он же был мёртв, когда я приволок его тебе.

– Что с того? – махнул рукой старый еврей. – Я объявил лотерею и продал 500 билетов по две монеты. Призом был объявлен твой осел.

– Мёртвый осёл?

– Я просто сказал «осёл», не уточняя, живой или дохлый.

– И что, люди не растерзали тебя за этот обман?

– Как видишь, нет. Недовольных почти не было. Только тот, кому достался приз. Но счастливчику я без всяких разговоров вернул деньги».

Он не был евреем, ни старым, ни молодым, но грандиозность немудрящего, казалось бы, решения потрясла детское воображение настолько, что в двадцать пять лет добрая сотня людей именовала его не иначе как «босс», а в сорок пять таких людей было уже несколько тысяч, и величали его почтительно – «Большой Босс». Со стороны казалось, что он живой магнит, притягивающий деньги, и, несмотря на то что он всегда дистанцировался от политических игр, люди близкие шептались, что, если есть что-либо, превышающее его состояние, то лишь его амбиции. Большой Босс по-своему был человеком творческим и потому раньше многих других понял, что хорошие мозги стоят хороших денег. Именно этот подход регулярно приносил ему всё более грандиозные дивиденды.

Он пробежал взглядом по очередной аналитической записке изменения конъюнктур финансового рынка, поглядел на подпись и вызвал к себе директора по управлению персоналом.

– Что произошло в отделе финансового мониторинга?

Директор покосился на записку с отчётом:

– Что-то не так?

– Это не ответ.

– Да. Уволился Кернёв Андрей Павлович.

– Он ведь работал у нас больше пяти лет.

– Если быть точным, шесть с половиной. Но аналитические записки для вас он действительно писал около пяти лет.

– Я был ими вполне доволен. Почему он ушёл?

Директор развёл руками:

– По собственному желанию.

– И снова это не ответ. По собственному желанию он мог завести ребёнка или поменять машину. Я хочу знать объективные причины.

– Мы пытались его удержать! – сжимаясь под пристальным взглядом Большого Босса, начал оправдываться директор. – Предлагали зарплату повысить! Ну, там, и другие бонусы… И ведь что странно: сам вызвался работать в праздники, а потом вдруг раз – и заявление на стол.

– Вы полагаете, это странно? – Голос Большого Босса был лишён всяческих эмоций, но его тяжёлым взглядом можно было вдавить гвоздь в бетонную стену. – Вы пытались выяснить, отчего вдруг такая спешка?

– Пытались. Он сказал, у него есть важные дела.

– Какие могут быть важные дела, ради которых хороший специалист бросил бы неплохо оплачиваемое место работы без всяких на то оснований? Может быть, он переутомился?

– Мы предлагали две недели отпуска и путёвку.

– Отказался?

– Так точно.

– Начальника службы безопасности ко мне.

Вызванный сотрудник материализовался в кабинете мгновенно, будто всё время прятался под столом в приёмной.

– Скажите, дорогой друг, что вам напоминает ситуация: финансовый аналитик, имеющий доступ к специфической информации о перемещении активов нашего концерна, вызывается работать в праздничные дни, прошу обратить внимание – практически бесконтрольно, а затем вдруг, ни с того ни с сего, увольняется? Кстати, – он вновь глянул на директора по управлению персоналом, – ему что же, не сообщили, что после подачи заявления необходимо отработать две недели?

– Конечно, сообщили! Но… он заявил, что ему некогда.

– Экономический шпионаж! – рявкнул начальник службы безопасности.

– Похвальная догадливость. А потому, друг мой, – он понизил голос почти до змеиного шипения, – мне срочнейшим образом необходимо знать всё об Андрее Павловиче Кернёве.

– Его отец – бывший полковник ФСБ.

– Тем более! Повторяю – всё. Где учился, с кем встречался. Друзья, знакомые, жёны, любовницы, любовники, если есть. Поставить на прослушку телефонные переговоры. Проверьте, появляется ли он в социальных сетях. Если да – взломайте страницы, проверьте всю переписку. Думаю, не стоит вам напоминать, что порою самые невинные фразы могут иметь второе значение. Особо же, друг мой, обратите внимание на последние две-три недели. Не произошло ли за это время чего-либо из ряда вон выходящего. Вечером жду первого доклада. – Большой Босс улыбнулся, и плавающий в огромном, в полстены, аквариуме черноморский катран резво отпрянул от стекла, резонно сочтя за благо исчезнуть из поля зрения хозяина.

– Свободны!

Хозяин вернулся к изучению бумаг. Если бы в этот момент он посмотрел на обитателя подводного мира, то увидел бы, как блеснули адским пламенем глаза хищника, а зубастая пасть странным образом сложилась в ухмылку. Но Большого Босса не волновали эмоции какой-то там рыбы.

Церковь Святого Великомученика и Победоносца Георгия в Сыромятническом переулке считалась чем-то вроде полкового храма у всех реконструкторов наполеоники, суворовских походов и славянских войн. Дело не столько в небесном покровителе русского воинства, в честь которого была освящена церковь, сколько в том, что именно здесь служил некогда отчаянный реконструктор – поручик фанагорийских гренадеров, а теперь православный батюшка отец Константин. Знавшие его ещё безбородым по сей день не могли свыкнуться с тем, что этот верзила, лихо водивший в штыковую свой взвод, любивший позвенеть клинками на бивуаке и не пропускавший ни одной хорошенькой девушки, – и вдруг святой отец. Впрямь, точно подменили человека.

Впрочем, он ещё продолжал ездить на суворовские и наполеоновские фестивали полковым батюшкой, а на Куликовское поле так и вовсе прибыл иноком Ослябей, благо рост и телосложение позволяли. Кернёв знал отца Константина не так давно и потому, в отличие от многих, относился к нему с должным пиететом и не предлагал навернуть по пивасику за встречу. Должно быть, пастырь божий ему за это был чрезвычайно благодарен. Во всяком случае, встречал он Андрея с неизменным радушием.

– Мир тебе, сын мой, – величественным басом произнёс он, выходя навстречу Андрею. Голос у священника был сильный, таким в самый раз отдавать приказы, перекрикивая артиллерийскую канонаду. – На сердце что, или просто мимо шёл?

– И так, и так, – слукавил Кернёв. – Вот, задумался вдруг насчёт клонирования. К примеру, не хватает у нас в стране толковых политиков. А что, если взять да и клонировать, ну, допустим, того же Столыпина или Суворова.

Кернёв знал, что обычно имя великого генералиссимуса оказывает на собеседника магическое действие. Именем этим можно было разбудить батюшку посреди ночи, не опасаясь угодить под мощную карающую длань. Но сейчас чуда не произошло.

– Мудрость Всевышнего безмерна. И всякого смертного он не только его веком наделяет, но и выпускает в свой черёд. Лишь одному ему решать, кому и когда жить. Нам же следует уповать на милость Божью, ибо не знаем мы всего, и не нам решать, чему следует быть, а чему нет. И если у тебя трудности, не говори Отцу небесному: у меня есть проблемы, но скажи проблемам: у меня есть бог!

– Ну, это где-то как-то понятно, кто ж спорит. С другой стороны, если всё в руке Господней, то, стало быть, и клонирование дано им человечеству как возможный путь для решения проблем. Можно, конечно, молиться, глядя на стакан с водой, чтобы он чудесным образом опрокинулся прямо в рот, но если Бог приделал человеку руки, то проще с благодарностью воспользоваться ими для того, чтобы взять стакан и напиться.

– И то верно, сын мой. Однако не стоит забывать об искусе! Величайший дар божий возлюбленным чадам его – свобода воли. И если вдруг забываешь ты, что никто, как Бог, и мнишь себя равным Ему, если желаешь сам решать, кому жить и кому умереть, – это великий грех. А воскрешение мёртвых есть чудо Господне. Стремиться к нему – безмерная гордыня, ибо лишь упование на Господа и алкание жизни вечной есть путь спасения. Все же прочие ведут в адскую бездну, – отец Константин закончил увещевательную тираду и сказал со вздохом: – Хотя это было бы чрезвычайно интересно, помилуй меня, Господи.

Наполеон никогда не был любимцем женщин. Они восхищались им, покорялись, смотрели как на экзотическое существо, то ли мессию, то ли предтечу антихриста, но не влюблялись с первого взгляда. И лишь одна не чаяла в нём души, и, надо отдать должное, он всегда оставался её верным паладином. Эту девицу, взбалмошную и капризную, именовали Фортуной. Всегда, в любом своём начинании Бонапарт рассчитывал на неё не менее чем на свой холодный и быстрый ум. И она непременно оказывала милость своему рыцарю. Не счесть, сколько раз. Когда он провёл армию в Италию под носом у англичан, когда со знаменем в руках бросился впереди своих храбрецов под градом пуль на Аркольском мосту, когда уберегла от казаков посреди российского бездорожья, и даже в час отчаянья, когда он после отречения принял яд. Конечно, что греха таить, порою она подло изменяла, но женщина есть женщина. Наполеону не впервой было прощать измены, главное – она всегда возвращалась к своему любимцу.

Одной из самых больших удач своего правления Бонапарт числил необычайное везенье на соратников. Здесь были и гениальный штабист Бертье, о котором твердили, что он не спит вовсе и в любую минуту может с точностью до взвода рассказать, где находится какая часть какого подразделения и что она там намерена делать. Бертье – скромный и незаметный труженик, без которого воплощение в жизнь гениальных императорских замыслов было бы, пожалуй, невозможно.

Здесь и Дарю – начальник тыла, равного которому не было, без преувеличения, ни в одной армии за всю мировую историю. Без его чёткости, требовательности и неуёмной энергии невозможно было бы совершать те стремительные, прекрасно организованные марши, которые повергали в шок всю Европу. Здесь и Мюрат – лучший кавалерийский военачальник, о котором только можно было мечтать. При воспоминании о нём Наполеон впал в мрачность. Неудержимый, как ураган, на поле боя, этот гасконский лев превращался в агнца, да что там агнца – в настоящего барана в тиши кабинета. Иначе бы не удалось милой сестричке, будь она неладна, убедить бравого маршала предать его, как только удача на миг отвернулась.

Бонапарт одного за другим вспоминал маршалов и генералов империи. Где и кто мог ещё похвалиться таким созвездием ярчайших талантов. Поверив его удаче, собранные в единый кулак могучей императорской волей, они пытались не столько победить Россию или Англию, не только захватить побольше земель, рабов или золота, – они хотели изменить мир.

Увы, мир тогда ещё не созрел для изменений. Так ребёнок, которого желают научить грамоте, плачет и машет руками, пытаясь вернуться к привычным игрушкам и добрым нянькам. Но теперь-то, теперь мир совсем иной. Ребёнок подрос, и то, что было загублено в самом зачатке два века назад, теперь сможет прорасти и принести замечательные плоды.

Наполеон чувствовал возбуждение, заставлявшее душу звенеть в резонанс, как бокалы при звуке оперного сопрано, – ощущение, окрылявшее его перед скорой неминуемой победой. Удача вновь улыбалась ему, пусть даже и через миллионы нелепых окошек, прочно отделявших его от мира живых.

Он думал о потомке Огюста Кёрнуа. Слова «в ранце любого из моих гренадёров хранится маршальский жезл» можно смело отнести к нему. Конечно, насчёт маршальского жезла он слегка лукавил, но Андре-то как раз из нужного теста. Он чувствовал в молодом друге неистовое упорство Нея, рассудительность Бертье, способность и желание творить невозможное, присущие Лефевру и Сюше. Этот сможет идти вперёд и не отступать. И он верит, как в Писание, в счастливую звезду Наполеона. А значит, император ещё почувствует землю под ногами и увидит восход солнца нового дня, новой эры. Удача вновь замолвила словечко за своего любимца, и судьба даёт ему не просто второй шанс – вторую жизнь.

Большой Босс смотрел, как на экране, словно в аквариуме, плавают экзотические рыбки. Он сидел перед монитором уже минут пятнадцать, тщательно сортируя и укладывая в голове информацию, полученную от начальника службы безопасности. Тот бойко отрапортовал, что никаких особо подозрительных контактов уволившийся не имел, а потом вдруг замялся и, будто смущаясь, добавил:

– Только вот, одна ерунда тут имеется…

Именно над этой «ерундой» Большой Босс и размышлял четверть часа своего драгоценного времени. Если бы ему просто сказали, что финансовый аналитик Андрей Кернёв вдруг решил искать клад, получив чрезвычайно поверхностную информацию от некоего шутника, выдающего себя за Наполеона, он бы списал эту странность на рецидив инфантильного романтизма. Всякое случается с теми, кто постоянно работает головой. Но здесь явно было что-то не то. Создавалось полное впечатление, будто вполне разумный молодой человек вдруг убедился, что имеет дело с реальным духом императора Франции и что именно эта глубокая убеждённость заставила его вот так, с места в карьер, сломать в труху привычный уклад жизни. Тут, пожалуй, было бы впору звонить в психиатрическую лечебницу, но… Большой Босс никогда не отбрасывал даже самые невероятные версии. Последней трепетно хранимой реликвией его детства было «а вдруг…». Он нажал кнопку вызова, и начальник службы безопасности предстал перед ним, как по щучьему велению.

– Выходит, Кернёв отправляется искать клад?

– Так точно.

– Занятно. Деревня Неманицы – это где?

– В Белоруссии, недалеко от города Борисова.

– В Белоруссии… – задумчиво повторил Большой Босс. – Чащобы, болота…

– Прикажете перехватить?

– Ни в коем случае. Пусть ищет. Но следить неотступно.

– Есть! А потом, если найдёт…

– И сейчас, и потом создавать ему режим максимального благоприятствования. Отправь в Минск кого-нибудь посмышлёнее. Пусть объяснит всем, кому неймётся, что у них есть более неотложные дела, чем следить за какими-то туристами, копающимися в земле возле этих самых Неманиц.

Начальник службы безопасности уставился в ковёр, силясь погасить удивление. Он бы поступил по-другому, но Большой Босс есть Большой Босс.

– Разрешите идти?

– Разрешаю. И вот что. Дайте мне пароль от страницы Кернёва. А тому, кто её взломал, порекомендуйте не просто забыть об этом, но вычеркнуть из памяти, что вообще существует такой человек.

– Я понял!

– Понимать не обязательно. Выполняйте!

Начальник службы безопасности скрылся за дверью.

– Понял он, – хмыкнул Большой Босс. – Ничего ты не понял.

Если клад генерала Жюно окажется там, где указал «дух Наполеона», то получится, что гость с того света не просто реально существует, пусть даже и в виртуальном мире, а действует и активно пытается вернуться в мир людей. От этой мысли у него перехватило дыхание. Такой джокер судьба редко подкидывает даже своим избранникам. Пусть Кернёв ищет сокровище и пытается воскресить Бонапарта. Если всё обстоит именно так, как он думает, чудо может произойти, и вот тогда-то Наполеон должен быть с ним. Кернёв всё равно, похоже, понятия не имеет, что будет делать, когда вернёт императора на землю. А для него открываются колоссальные перспективы. Если объединить имеющиеся средства и возможности с гением неистового корсиканца, мир и сам не заметит, как окажется в его руках.

А Кернёв ему не помеха, скорее наоборот – союзник. С чего бы им ссориться? Ну, уволился, ну, поехал искать клад, но в принципе ничего предосудительного в этом нет, ни о каком экономическом шпионаже речь не идёт, вполне лояльный сотрудник, руководство концерна его ценило. В конечном итоге можно рассматривать действия Андрея Павловича как некое повышение и выделение ему отдельной инвестиционной программы. Главное – вовремя подвести его к мысли о необходимости объединить усилия. Пока суд да дело, неплохо и самому свести дружбу с его императорским величеством.

Звонок в дверь отвлёк Кернёва от чтения.

– Кто там? – стараясь придать голосу суровость, спросил он.

– Дядя Андрей, вас мама просила зайти. У нас что-то с телефоном.

– Тоже мне, нашли телефонного мастера, – пробормотал дядя Андрей, сменяя домашние тапочки на туфли.

Вечерняя гостья была дочерью его бывшей одноклассницы Таты, живущей двумя этажами выше. Когда-то по утрам они вместе бегали в школу, и, дело прошлое, бывало, восторженно глядя на рыжие косички и чуть наметившиеся под строгим платьем женственные формы подружки, Андрюшка таскал нелепо цветастый девчачий портфель. Должно быть, именно с тех пор в голове соседки сложился устойчивый стереотип, что если нужно передвинуть мебель, повесить люстру или посоветоваться, какую швейную машинку купить, то звать нужно именно его. В первые годы совместной жизни Олю страшно раздражала эта Таткина манера, но постепенно она свыклась, как привыкают к дребезжанию трамвая под окнами.

Кернёв поднялся на два этажа и вошёл в приоткрытую дверь. В коридоре памятником себе возвышался Кожан, который, не говоря ни слова, ткнул ему в нос записку: «Отдай ребёнку телефон». Андрей знал, что порой друг ведёт себя довольно странно, но всё же надеялся, что на этот раз его нелепая выходка имеет разумное объяснение. Он молча вытащил из кармана мобилу и протянул девочке, которая, радуясь подарку судьбы, пусть и временному, умчалась в свою комнату изучать невиданные возможности современных технологий.

– Мне его вернут? – шёпотом спросил Кернёв.

– Вернут, чуть позже.

Кожухов зашёл в ванную и открыл кран на полную мощность.

– Ты собираешься меня умыть?

– Что-то вроде того. Скорей, это будет холодный душ.

– Что это за цирк?

– Это цирк шапито. На арене хищники!

– Не понял.

– А что тут понимать, умник? Дверь закрой. Хищников, как известно, кормят.

– Ну, логично.

– А кем их кормят?

– Не знаю. Ну, там, коровами, наверное. В смысле – говядиной.

– Ага. Баранами. А до того их пасут, вот как тебя.

– В смысле?

– Аналитик, не тупи. За тобой следят.

– Кто?

– Ну, если отбросить версию, что наполеоновского министра полиции Фуше уже оживили, и это его рук дело, то кто-то из своих, так сказать, отечественных. Батя не мог тебе этакую тачку пряников на праздники подарить?

– Да ну, с чего бы?

– Вот и я думаю, с чего бы. Но стоит уточнить. Может, не он, но из конторы. Честно скажи, на тебе никакого криминала не висит?

– Господь с тобой! Круче превышения скорости и неправильной парковки никогда не было.

– Тогда выходит, это как-то связано с нашими делами. Ты по поводу клада никому не трепался?

– Нет.

– А какие-нибудь действия в этом направлении предпринимал?

– Ну… Я купил одну редкую монографию.

– Дорого?

Кернёв вздохнул:

– Не без того. Но она стоит своих денег.

– Там что-нибудь сказано о сокровищах?

– Ни слова. Это дневник боевых действий поручика 1-го морского полка Нефёдова из корпуса генерала Витгенштейна. Такая себе хроника боёв и маршей от Малоярославца и дальше: чащи Смоленщины, Ново-Свержин, Минск, Борисов, Березина, Студянка, Стахов.

– Понял-понял. Не части. Там есть что-нибудь для нас полезное?

– Возможно, да. Как минимум очень толково вычерченная карта местности, по которой двигался полк. Но я как раз сейчас читаю, ещё не закончил, так что пока ничего сказать не могу. Впрочем, если б там было что-то о кладе, то самого клада на этом месте давно бы не было.

– Логично. Не попрёшь. Тогда, выходит, причина для столь внезапного интереса к твоей особе одна – наш, с позволения сказать, загробный друг.

– Да ну, ерунда.

– Ага, как говаривал нам прапор в учебке: «Не болтайте ерундой!» Так вот не будем ею болтать, обратимся к фактам: сегодня с половины пятого к тебе приклеился «хвост», и волочился он за небезызвестным тебе серым «Пассатом», аккуратно сменяясь, аж до самого дома. Пасли тремя экипажами. Для кого только старались?! Ты бы и одну машину не срисовал! Кстати, у въезда во двор и сейчас колымага стрёмная дежурит, а внутри два глазастых лося.

– А ты-то откуда знаешь?

– Кернило, ну ты наивный, как чукотская гимназистка на первом свидании. Мои парни тоже за тобой ездочили. У них всё запротоколировано. Вот, пожалуйста, смотри. В 15:10 ты подъехал к церкви Святого Георгия. В 15:25 вышел. Кстати, что сказал тебе наш доблестный отец Константин?

– Что воскрешение мёртвых есть чудо Господне и стремиться к нему – безмерная гордыня, что спасение лишь в уповании на Господа. Ещё добавил, что само по себе это чрезвычайно интересно.

– Так и сказал – чрезвычайно интересно? Я верил, что у Костика ум в бороду не ушёл. Как говорится, в самую дырочку! Гордыни Наполеону не занимать, но пусть он за неё сам и отдувается, раз ему припекло воскреснуть. С нас какой спрос? Мы ж, буквально, добрые самаритяне, полны сострадания и человеколюбия. В поте лица помогаем страждущему вырваться из лап врага рода человеческого. Кроме того, если всё же удастся благополучно закончить наше безнадёжное начинание – Господь в полный рост явит свою милость и настоящее козырное чудо разуверившимся чадам. Аллилуйя!

Стало быть, продолжим. Итак: вот ты поехал в супермаркет и пробыл там с 15.47 до 16.32, а уже от супермаркета, с 16:32, тебя вели.

– Это что – тамошняя охрана?

– Ага, как же. Преследовали за угон тележки из здания торгового центра. Никак догнать не могли. Вы, гражданские, меня порой удивляете. Кому-то понадобилось тебя вычислить, и он это сделал элементарно – по мобильному телефону. Вот только для такого «элементарно» нужно иметь доступ в очень закрытые кабинеты Центра Связи твоего мобильного оператора. Но зато потом, – Димка хищно оскалился, – твоя верная, преданная трубка маякует о положении хозяина, как заведённая. Даже если ты спрячешься под кроватью своей бабушки на даче, она тебя сдаст. Кстати, как ты думаешь, почему я бегаю со старой «Нокией», а не с навороченной фигнёй, как у тебя?

– Не знаю.

– А я тебе объясню. Потому что с того самого узла, о котором я упоминал, в неё нельзя ввести программу, заставляющую трубку работать активным микрофоном даже в выключенном режиме. А в твою – на раз, два, десять. Усёк? Так что слушай меня внимательно. Завтра в 10.30 утра, без суеты и с улыбкой на лице, ты выйдешь из дому, сядешь в машину, газанёшь там пару раз для виду и, смирившись с тем, что фольксдойче не заводится, пойдёшь ловить такси. Возьми с собой документы и личные вещи, но только те, что влезут в несильно утрамбованную спортивную сумку.

– Зачем?

– За Уралом. Если я взялся обеспечивать безопасность нашего мероприятия, будь добр мне не мешать. Так вот, сядешь в такси, водитель будет знакомый.

– Какой?

– Знакомый.

– Ну, я его знаю?

– Удивительный вопрос.

– А как же «хвост»?

– Добрый ты. Тебе б в обществе охраны животных работать. «Хвост» – это не твоя забота. Купируем. Не волнуйся, все останутся живы. Остальное узнаешь завтра. А сейчас пойди, воткни штекер от телефона обратно в розетку, забери у ребёнка игрушку и умильно поговори с подругой детства о всякой ерунде. Пообещай завтра днём зайти.

– Чего ради?

– Какая мне разница? За луковицей, за валидолом, полистать выпускной альбом. Придумай что-нибудь. А завтра ты меня очень обяжешь, если забудешь телефон здесь.

– Но Ольга будет звонить.

– В Белоруссии мы купим тебе новую трубу и новую карточку, ты позвонишь Оле и всё объяснишь. Давай, Джим Хоукинс, действуй. «Пятнадцать человек на сундук мертвеца! Йо-хо-хо и бутылка рома»!

Как и обещал друг детства, машина Андрея не завелась. Закрыв её, Кернёв отправился ловить такси, отметив краем глаза стоявший на въезде у вечно распахнутых ворот неприметный «Опель». Пройдя ещё метров двадцать, он стал у края проезжей части, выставив руку. Из-за поворота выехало такси, притормозив у бровки, водитель приоткрыл дверь.

– Быстро прыгай! – за рулем сидел Кожан. – Сумку назад не кидай. Мы тут ненадолго.

Машина рванула с места. «Хвост» попытался в точности повторить манёвр, и тут же через приоткрытое окно до Андрея донёсся звук разбитого стекла и вой сигнализации. Он рефлекторно оглянулся. «Опель» стоял, уткнувшись носом в крыло чёрного распальцованного «бумера». Рядом виднелись люди, оживлённо размахивающие руками. Как заметил Кернёв, один звонил куда-то, прикрывая мобилку рукой.

– Все идёт штатно, не суетись, – едва глянув в зеркало заднего вида, прокомментировал Кожухов. – Это наш броневик, специально для битья.

– К чему такая экзотика?

– Андрей, у тебя есть время сейчас выяснять, кто и почему за тобой следит?

– Не особо.

– Тогда наша задача попросту растаять в туманной дали. Видишь – один из хмырей докладывается руководству, что они сдуру въехали в какого-то бизнесмена?

– Бизнесмен тоже специально для битья?

Кожан хмыкнул:

– Бить его – дело хлопотное. Как говорится, у каждого свой бизнес. Однако суть в другом. Факт аварии имеет два следствия. Номер раз – у нас есть небольшая фора, пока второй автомобиль твоего эскорта обнаружит это такси и прицепится к нему, точно клещ к заднице. И номер два – в багажнике нашего бумера установлена одна скромная приспособа из ведомства твоего папани, так что скоро мы будем знать, кому отзванивался старший экипажа. Если, конечно, у него не супернавороченный аппарат правительственной связи. А всё остальное, как говорят в рекламе: «РОСНО попало».

В этот момент такси свернуло за угол, затем въехало во двор. Там, не глуша мотора, стоял чёрный «Лендкрузер».

– Вперёд, мой друг, нас ждут великие дела!

Из джипа вышли двое – хозяин такси и пассажир, статью и причёской несколько схожий с Андреем.

– Давай, давай, быстрее, – торопил Кожан. – Дальше пусть мотаются за ними.

Вся операция заняла несколько секунд.

– Вот теперь спокойно можем ехать. – Начальник охранного агентства вновь сел за руль и неспешно, точно собрался посетить ближайший супермаркет, тронулся с места. – Ну что, гигант мысли, чего-нибудь новенького надыбал?

– Не без того, – подтвердил Кернёв. – Изучил я монографию – всё, что касается промежутка 20–25 ноября, а также карту, о которой я тебе уже говорил, – и пришёл к интересным выводам.

– Давай, не тяни.

– Во-первых, нынешняя трасса проходит метрах в 300 от старой дороги. Я посмотрел на гугл-мэп, – сохранилось нечто вроде запущенного просёлка на месте того старого тракта.

– Ладно, джип не паркетник, не увязнет.

– Это хорошо, поскольку нам следует найти, цитирую: «съезд в лес на расстоянии пистолетного выстрела от верстового столба».

– Думаешь, там остались верстовые столбы?

Кернёв с сомнением пожал плечами:

– Хотелось бы верить, но, честно говоря, не факт. От съезда примерно 70 метров в глубь леса. Там ориентир – три больших дуба, составляющие правильный треугольник.

– Не круг, и на том спасибо, – криво ухмыльнулся Дмитрий. – Ориентир зашибительский. Три дерева в лесу – это именно то, что нам поможет отыскать клад. За двести лет из этого правильного треугольника могли получиться очень правильные дрова.

– Верно, могли. И новые деревья могли вырасти и тоже уже быть матёрыми дубами. Поэтому я специально уточнил, есть определённые нормы роста дубов. Если не вдаваться в подробности, дуб, который в 1812 году казался мощным, сейчас должен иметь не менее метра в толщину, вероятно – больше. Всё, что выросло потом, – что-то около 80 см.

– Круто! То есть, конечно, зацепки, мягко говоря, так себе, но всё лучше, чем ничего. А то я очень сомневаюсь, что Бонапарт, при всём к нему уважении, лично проводил топографическую привязку тайника к GPS-навигатору.

– Смешно, – хмыкнул Андрей. – Но я ещё не закончил. Смотри, когда я слушал императора, меня заинтересовало само понятие «съезд в лес».

– Почему?

– Сам посуди, кто-то зачем-то в этом месте регулярно въезжал в глухой лес, а чаща там, судя по карте Нефёдова, ещё та. Значит, была какая-то цель у таких поездок.

– Андрей, я вижу, ты уже знаешь, что это была за цель, я же не девушка на охмурении, что ты мне эффектные паузы тут демонстрируешь?

– Я бы не сказал так однозначно, что знаю, но у меня есть обоснованное предположение – там брали глину.

– Какую глину?

– Я не разбираюсь в её сортах, но, вероятно, ценную.

– Почему ты так решил?

– У Нефёдова в плане в трёх верстах восточнее Неманиц значится ещё одна деревня – Глиницы. Я полез искать и выяснил, что до войны 1812 года в тех краях на ярмарках очень ценилась глиницкая посуда. Вероятно, во время отступления французов деревня сгорела. Нефёдов пишет, что останавливаться в ней было невозможно. А после войны, получается, деревню не восстановили. Я думаю, потому, что к тому времени всю глину из месторождения выбрали.

– Похоже на правду. И это снимает вопрос, каким образом французы умудрились выкопать достаточно глубокую яму, чтобы спрятать в ней груз нескольких повозок.

– Именно. Котлован уже был. Возможно, среди обозников Жюно имелся кто-то, разбиравшийся в глине и подсказавший, что сюда, вероятно, уже не вернутся. Но это пока домыслы.

– Но тайник надо было соорудить! А русские шли по пятам.

– В том-то и дело. Я и сам задавался этим вопросом. Не снегом же его прибросали? И, ты не поверишь, у Нефёдова я нашёл ответ. Он пишет, что 25 ноября полк был вынужден ночевать среди леса, поскольку Борисов на тот момент был донельзя забит войсками. Чтоб развести костры, поручик отправил в чащу нескольких солдат. Вскоре они вернулись с обломками разбитой фуры. Нефёдов заинтересовался находкой и скомандовал морпехам провести его к месту обнаружения этих, с позволения сказать, дров. Они углубились в чащу совсем чуть-чуть, и поручик обнаружил яму, забитую телами мёртвых французов, такую себе братскую могилу, едва прибросанную ветками.

– Ты хочешь сказать, что под трупами могло быть золото?

– Очень может быть. Нефёдов доложил командиру о случившемся, тот приказал найти по округе камней, сухостоя, всякого подобного мусора и завалить могилу, чтоб волкам было не добраться. Какой ни есть, а свой брат – служивый. Вот, скорее всего, именно это место нам и следует найти.

– Скелеты, охраняющие клад, – скривился Кожан. – Ни дать ни взять – капитан Флинт.

Начальник службы безопасности виновато посмотрел на Большого Босса:

– …Вторая машина была на месте всего через шесть минут, аккуратно взяла вышеупомянутое такси под контроль. Я приказал немедленно подтянуть резервный экипаж, чтобы лишний раз не светиться. Шофер вёл себя очень странно, по городу кружил, причём по классике: обозначит поворот в одну сторону, а сам в другую сворачивает. Ну, проверяет, значит. А спустя три часа восемнадцать минут пассажир вышел из такси, и оказалось, что это не Кернёв.

Он замолчал, ожидая приговора, но человек за столом, казалось, не обращал внимания на замершего перед ним сотрудника.

– Не Кернёв… – повторил распевно Большой Босс. – И это хорошо…

Начальник службы безопасности хотел спросить, что ж такого хорошего в столь позорном фиаско, но промолчал, боясь оторвать шефа от мыслей.

«Что ж, Андрей Павлович действует серьёзно, и, видимо, не один. Славно-славно… Организация всегда может больше, чем одиночка, но при случае развалить организацию легче, чем сломить одного фанатика».

– Ничего, – после затянувшейся паузы задумчиво произнёс Большой Босс, – пусть себе катаются. Вылетайте в Минск, навестите там наших товарищей, засвидетельствуйте уважение серьёзным людям. Надеюсь, вам сообщат, в какой момент, где и на чем господин Кернёв и сопровождающие его лица пересекут границу Белоруссии. Возьмите их под контроль, но не светитесь, держитесь в отдалении, и сделайте всё, что только можно, чтобы Андрею Павловичу никто не мешал отдыхать и забавляться так, как ему заблагорассудится. Слово «никто» вам понятно?

– Так точно.

– Тогда за работу. И не давайте мне повода в вас разочароваться.

Четвёртые сутки блуждания по партизанским чащобам подходили к концу. Обозначенный на карте просёлок уже почти зарос молодым буйным подлеском, но местами ещё можно было угадать слабохоженную дорогу – последний остаток старого почтового тракта. Охотникам за сокровищами посчастливилось найти у обочины покрытый мхом и лишайником скособоченный верстовой столб. Правда, не тот, который был нужен, а шестой по счёту от искомой точки, но находка окрылила путешественников. Отсчитать шесть вёрст назад – дело техники. Теперь час за часом ареал поисков сужался. Кернёв и Кожан, оба одетые в камуфляж, подобно заправским лесникам обмеряли стволы деревьев в предполагаемом квадрате поисков и заносили результаты измерений в блокнот. Вдруг Андрей замер возле толстенного, опалённого некогда молнией старого дуба, устремив вверх задумчивый взгляд.

– Что застыл, дендрофил? – крикнул ему Кожухов. – Эк, я стихами вдруг начал шпарить… Что застыл, дендрофил? Не считай дрозофил!

– Тащи-ка сюда магнитометр, – пропуская колкость мимо ушей и не спуская с дерева зачарованного взгляда, распорядился Андрей.

– О, великий решатель кроссвордов и ребусов, дешифровщик загадок и шарад, – в глазах Дмитрия загорелся неподдельный интерес, – на тебя снизошло озарение?

– Нечто вроде того. Молнии часто бьют в деревья, расположенные около большого скопления металлов.

– Я тебя разочарую. Они ещё бьют в самые высокие деревья. А эта дубина зримо выше других.

– Выше и старше. – Андрей поискал глазами вокруг себя. – Возможно, там вон, чуть в сторонке, за кустами, второй дуб. – Он указал на толстенное дерево в отдалении. – Правда, третьего не видно.

– Зато четвёртых, пятых и шестых выше крыши. – Кожухов отправился к старому дереву, стоявшему метрах в тридцати. Он обошёл кряжистый, в три обхвата, ствол и вдруг замер. Среди ветвей темнело дупло. В нём, озарённая вечерним светом, виднелась изъеденная ржавчиной сталь. – Кернило, глянь-ка сюда! Если это не клинок французского пехотного тесака, то я – прима-балерина Большого театра. Может быть, даже Анастасия Волочкова.

– Никакого сходства, – покачал головой Кернёв, оглядев торчащую в стволе находку. – Я имею в виду с Волочковой. Вероятно, это тайный знак, оставленный прятавшими сокровища французами, чтобы впоследствии отыскать нужное место.

– Выходит, мы у цели, – с азартом потёр руки Кожухов. – Врубаем магнитометр.

– Давно пора! – Андрей кивнул. – Знаешь что, вон там, гляди, нечто вроде промоины. Такая себе глубокая лужа, высыхающая только в жару. Вполне может быть, что это как раз и есть остаток той самой ямы. Забросали-то неплотно, да и со временем земля осела…

– Хорошо, тогда займёмся подводной археологией. Хотя воды тут воробью по колено.

Трубка в руках Большого Босса, казалось, вот-вот разлетится на куски, разорванная энергией звучавшего в ней голоса:

– Они нашли золото! Много золота! Целые бочонки! Ещё там посуда серебряная, драгоценности, всего не перечесть! Я даже не знаю, как они все это транспортировать собираются! В джип точно не влезет!

Начальник службы безопасности тараторил с несвойственной ему горячностью, вызванной оглушительной небывалостью представшей его взору картины. Но Большого Босса сейчас заботило иное. Значит, Кернёв не ошибся! Как бы ни парадоксально это звучало, но в Интернете действительно, – он усмехнулся, – орудует дух Наполеона. Поверить в это невозможно, но факты неумолимы, а значит, надо действовать! Действовать быстро и решительно.

– Вы всё засняли? – прерывая восторженный поток эмоций начальника службы безопасности, спросил Большой Босс.

– Так точно! С земли, и я заказал на всякий случай со спутника.

– Хорошо, сопровождайте наших кладоискателей в Москву, чтоб ни один волос с их головы не упал. Если решат задержаться, пусть за ними приглядят. Наши друзья ничего не должны предпринимать без плотного и неотступного контроля.

– Сделаем! – бравурно отрапортовал подчинённый.

– И ещё. Подозреваю, господа кладоискатели внезапно позабудут отдать государству причитающуюся ему долю. При золотой лихорадке случается такая странная форма склероза. Озаботьтесь, чтобы они успешно пересекли границу, но, естественно, не мне вас учить, – под запись. А я тем временем сделаю так, чтобы героям было куда сдать драгоценности.

Он выключил связь. Теперь следовало заручиться личной поддержкой императора. Конечно, проще всего взять и зайти на сайт, но светиться пока не стоит.

Большой Босс вызвал к себе директора по управлению персоналом:

– Мне срочно нужен молодой человек, желательно бедный, еще лучше – обременённый долгами, обязательно не задающий лишних вопросов и обязательно потомок чей-нибудь, из французов, оставшихся здесь после отступления Наполеона из Москвы.

Замершему навытяжку управленцу хотелось задать дурацкий, но самый естественный вопрос: «Да где ж я его возьму?» Только ясно было, что Большого Босса детали не интересуют.

– Через три часа жду ваших соображений. Помните, в России осталось больше ста тысяч солдат и офицеров наполеоновской армии. Это совсем не мало. Найдите, предложите хорошую оплату, гибкий рабочий график и непыльную работу.

Кадровик, видавший за свою карьеру всякое, попытался было применить к поручению начальника свой обширный опыт, но не нашёл аналогов, а лишь молча стоял перед шефом, поедая глазами безукоризненный узел его галстука.

– Вот же кому-то повезло, – под нос себе прошептал он.

– Всё понятно? Тогда поторопитесь, я вас не задерживаю.

Большой Босс поднялся из-за стола, зашёл в комнату отдыха. Переживания минувшей недели требовали разрядки. Хоть на полчаса прилечь с закрытыми глазами, отогнав все мысли. Он поглядел в зеркало, невольно вообразив на себе шитый золотом маршальский мундир.

– Нет, ни к чему эта мишура. Эполеты, почётные легионы и жезлы с имперскими орлами – игрушки для больших детей. Не зря же сам Бонапарт носил простую форму конных егерей. Дело куда важнее всей этой галантереи. Они нашли золото. Прекрасно. Теперь посмотрим, как они сумеют распорядиться им, и на всякий случай подготовим свой выход.

Большой Босс ещё раз оглядел себя и сложил губы в торжествующую улыбку, от которой, как шептались в офисном центре, лифты сами собой захлопывали двери и устремлялись прочь. Отражение ему понравилось. Он повернулся и направился к дивану. Никого больше не было в комнате, некому было испуганно распахнуть глаза, ткнуть в зеркало пальцем, призывая хозяина апартаментов обернуться. Может, оно и к лучшему. Его двойник за тонкой серебряной амальгамой венецианского зеркала продолжал стоять как ни в чём не бывало, ухмыляясь вслед человеку.

Наполеон чувствовал себя так, будто вновь отыскал свои «итальянские сапоги», как в ту пору, когда он, ещё мало кому известный генерал республики, подобно урагану ворвался в землю Цезаря и за считаные недели стал её полным и единовластным правителем. Казалось, что бы он ни делал в те дни, куда бы ни двинул полки, победа не замедлит принести обильные плоды.

Конечно, из множества окошек в его новом мире всё ещё слышалось глупое сквернословие, но Бонапарт научился пропускать брань мимо себя, словно не замечая. Главное, что один за другим у него начали появляться сторонники. Два, три, десять… Сейчас их уже было за сотню. Большинство нынешних его друзей начинали знакомство шутками или вопросами о дружбе с Кернёвым, но рано или поздно они предлагали свою поддержку, так что с какого-то дня он приступил к формированию первого батальона своей новой гвардии. Дело было привычное, собирать войска даже в адской бездне было для него своеобразной формой осмысленного существования. Сейчас же, когда Андрею и его верному другу удалось обнаружить остатки золотого обоза Жюно, дело казалось почти выигранным. Бонапарт чувствовал вкус близкой победы, как чувствует близость опьянения обхвативший винную бутылку выпивоха. Он нисколько не удивился новому посетителю.

– Привет, император! – писал какой-то юноша. – А всё-таки жаль, что ты не настоящий Бонапарт.

– Если жаль, то прими как очевидность, что настоящий.

– Такого не бывает.

– Почему?

– Потому что такого не может быть.

– Ничего не может быть, пока не случится.

– Шутишь?

– Ни в малейшей степени.

– Ну, ты приколист.

Наполеон уже знал смысл этого странного выражения. Он собирался ответить, но его собеседник продолжал:

– Мой предок, между прочим, сражался на стороне Наполеона в корпусе маршала Жозефа Понятовского.

«Вот и ещё один», – подумал Наполеон.

– Спроси у него, – слышал в этот момент молодой человек, сидящий у монитора, – знает этот Наполеон, в какой части воевал этот самый, как ты его называл…

– Жером Нодье.

– Вот этот самый.

– А если он ответит правильно?

– Скорее всего, он ответит правильно. Тогда ты удивишься и заявишь, что готов помогать ему.

– В чём?

– Это неважно. В любом случае помогать буду я, не ты. Тебе же следует вести беседу и не пороть отсебятины. Ещё вопросы есть?

– Припоминаю, – между тем появлялось на дисплее. – Француз, потомок эмигрантов гугенотов, женатый на польке, командир уланского дивизиона. При отступлении был ранен, сильно застудился, но сумел добраться до имения жены в Литовии, там вскоре и умер от воспаления лёгких.

– Так и было, – прошептал молодой человек, удивлённо распахивая глаза.

– Ты что же, сомневался в моих словах? – между тем слышалось в наушнике. – Не вздумай больше никогда этого делать.

– Его жена, – продолжал Бонапарт, – передала в Париж саблю мужа и скорбную весть о том, что сей храбрец лишен возможности далее служить императору в связи с безвременной смертью.

– Вот это да!

– Теперь, как я учил, предложи ему свои услуги. Да, вот ещё, у тебя есть жена?

– Нет, а что?

– Если вдруг ты забудешь, что работаешь на меня, а не на императора французов, то позаботься сразу о том, кто отошлёт Наполеону клавиатуру от твоего компа. Я понятно выражаю свою мысль?

Фура с огромной рыбиной на борту въехала во двор охранного агентства. Некогда здесь был небольшой, но чрезвычайно оборонный заводик, выпускавший то ли секретные красные кнопки, то ли спусковые крючки для ловли субмарин. Мошенничество, красиво названное конверсией, убило производство, а территория завода, вместе с высоченным забором, увитым поверху спиралью Бруно, с массивными железными воротами на электрической тяге, сдавалась в аренду нескольким фирмам. Самой крупной из них было охранное агентство «Кавалергард». Впрочем, остальные ютившиеся там конторы тоже числились его клиентами.

Фура затормозила возле старого кирпичного офисного здания с зарешёченными окнами и крышей, хранившей следы нежно-голубой с разводами краски. В советские времена умники из Первого отдела решили изобразить там озерцо, чтобы скрыть от спутников расположение предприятия. Бог весть, насколько волнистый шифер на снимках из космоса был похож на водную гладь, но сейчас он лишь напоминал въезжающим об ушедшем в прошлое величии державы. Следом за фурой на стоянку въехал джип хозяина агентства.

– Ну, вот и приехали, – вылезая из машины, радостно улыбнулся Кожан, тряся руками, чтобы размять затекшее от долгого пути тело. Андрей Кернёв открыл дверь и тоже спрыгнул наземь. Прошедшие дни были самым удивительным приключением в его жизни. После обнаружения клада стало понятно, что Наполеон оказался немыслимо щедр, что вывезти найденные сокровища в Димкином автомобиле не удастся. Андрей почувствовал себя Али-Бабой в пещере разбойников. Бочонки с золотыми монетами, ящики с серебряной и золочёной посудой, кресты, кадила, чаши, оклады икон, полный ларец драгоценных камней, кое-где в серьгах, ожерельях, диадемах, а часто и просто россыпью, должно быть, вынутых из утерянного церковного инвентаря, шкатулка с крестами Почётного легиона и золотыми перстнями – знаками высочайшего монаршего благоволения.

– Вот это да! – разглядывая находку, произнёс он, затем Кожан, да что там, эти нелепые, ничего не говорящие слова они в тот день повторили уж никак не менее ста раз. Наконец кладоискатели взяли себя в руки, и закипела работа.

Для начала Кожан смотался в ближайшую воинскую часть и за сущие гроши купил у какого-то прапорщика множество пустых снарядных ящиков. Бочки от времени сгнили и рассыпались, стоило лишь посильнее нажать, а «матерно реальные ценности» куда-то надо было складывать. Затем он умчался в Минск, прихватив некоторое количество небольших, но ценных «сувениров», вроде усыпанных каменьями табакерок, перстней, колье и диадем. Уезжая, обещал скоро вернуться.

Это «скоро» продолжалось больше недели. Всё это время Андрей методично сортировал и перекладывал в ящики золото и драгоценности, каждый миг с ужасом думая, что будет, если на их добычу набредут какие-нибудь лесники, грибники, игровики или даже просто влюблённая парочка, удалившаяся в лес в поисках укромного места для свидания. К радости Андрея, все эти дни в лесу было тихо и пусто. И всё же его не оставляло чувство, будто чьи-то глаза пристально наблюдают за ним.

Спустя неделю это ощущение стало навязчивым. Он шарахался от каждого звука, покрепче хватаясь за топорик и страдая без мобильного телефона. Ему начало казаться, что с закадычным другом случилась какая-то неприятность, что он арестован или вовсе убит неведомыми, но коварными преступниками. Воображение рисовало картины, одну ужаснее другой.

И вот, когда он был уже на грани нервного срыва, примчался Кожан с несколькими бойцами из своего агентства на огромной фуре с украинскими номерами. В первую минуту, услышав вдалеке на дороге затихающий рёв мощного двигателя, Андрей напрягся и, только увидев старого друга, проламывающегося сквозь кусты к одинокой палатке, почувствовал несказанное облегчение, почти истерическую радость. Хотелось смеяться, обнимать Кожана и его суровых ребят, как один, крепких и немногословных. Кернёв знал, что в свое агентство Дима берёт лишь тех, кто, так же как и он сам, прошёл «горячие точки», получил крещение огнём и кровью. Без лишних слов бойцы перетащили тяжеленные ящики в фуру. Андрея всё подмывало спросить у Кожана, знают ли его люди, что таскают, но он так и не задал мучившего его вопроса. А сам хозяин агентства и не думал касаться этой темы.

– Прости, – сказал он, – пришлось мотануться на Украину, найти человека, который за умеренное вознаграждение заявил, что привезённое мной – наследство его недавно скончавшейся бабушки. Так что государство осталось без чаевых, а так хоть человеку помог.

– Где ж ты его нашёл?

– Кернило, дурацкий вопрос. На кладбище.

– В смысле?

– У-у-у, я смотрю, экологически чистый воздух и физический труд на тебя дурно повлияли. Сходи, что ли, подыши у выхлопной трубы. Может, ещё попустит. Всё очевидно, как светофор для прапорщиков: несколько содержательных часов на кладбище – и человек найден, благо на похоронах люди часто друг друга не знают. Всегда есть какие-нибудь дальние родственники, ученики, коллеги по работе, собутыльники, собратья и сосёстры… В общем, неважно. Сокровище объявили, славному парню оплатили учебу в университете, возможно, даже с аспирантурой, а на оставшиеся деньги я приобрёл эту замечательную фуру и груз рыбных консервов, который нам предстоит взять на крыло в славном городе Минске.

– Откуда рыбные консервы в Минске?

– Из Латвии. Думаю, твоим правнукам хватит рижских шпрот до конца их дней. Не сбивай меня. Там, в столице этой гордой и очень независимой республики, ты заодно купишь у меня эту длинномерную железную дуру, и дальше она пойдёт с белорусскими номерами. Как ты помнишь, Россия с Белоруссией в таможенном союзе, и белорусскую машину, в отличие от украинской, шмонать не станут. А если попросят открыть кузов, то будет ястребам глазастым в их ненасытные клювики ящик шпрот, и пусть хоть объедятся ими. Ну что, как командовал прадед твоего прадеда: «Эскадрон в седло»?

Большой Босс снял наушники и положил на стойку револьвер. Стрельба была его страстью с младых ногтей. Чувствуя в ладони приёмистую рукоять любимого «кольта», он испытывал ни с чем не сравнимое наслаждение, почти экстатический восторг, а когда пуля за пулей вонзались в мишень, сердце его трепетало, чего не бывало никогда, даже после самого безумного секса.

– «Мне жаль, что твоя гнедая сломала ногу, – процитировал он. – Но Боливар не выдержит двоих!»

Рядом, на огневом рубеже, стояла подзорная труба, но ему не было нужды смотреть в неё, чтобы убедиться в точности попаданий. Две пули в голову, две в грудь, две в живот. Смотритель тира подобострастно глядел на хозяина, ожидая команды перезарядить оружие, но тот медлил.

– Там кто-то пришёл? – наконец спросил Большой Босс. Смотритель удивлённо посмотрел на шефа, он мог бы дать голову на отсечение, что в столь качественных наушниках, полностью изолирующих от грохота выстрелов, невозможно услышать, как негромко открылась дверь за спиной и тихо, почти на цыпочках, вошёл человек. Конечно, посетитель знал, что его шаги не могут помешать стрелку, но старался лишний раз не шуметь. Смотритель кивнул и молча отвёл глаза. Ему вдруг почудился отблеск пламени в глубине зрачков высокого гостя.

– Начальник службы безопасности ждёт вас.

– Зови, – распорядился Большой Босс и в ожидании посетителя начал любовно вставлять патроны в опустевшие гнезда ещё тёплого от стрельбы «питона». Ему особенно нравилась эта модель, быть может, потому, что подчинённые за глаза называли «Питоном» его, Большого Босса.

– Новости? – увидев замявшегося на пороге подчинённого, спросил он.

– В Киеве всплыли ценности из обнаруженного клада.

– Подробности?

– Некий Артур Басманов объявил, что они являются наследством его бабушки, недавно скончавшейся Натальи Кирилловны Басмановой.

– Басмановой? – Большой Босс наморщил лоб. – Большая Басманная – это от них?

– Не совсем, – начальник службы безопасности заглянул в записи. – Как утверждает сам Артур Евгеньевич, их род из крепостных, но когда после крестьянской реформы его предку выписывали паспорт, фамилию поставили господскую. Так часто делалось.

– Хорошо. Что дальше?

– Артур Евгеньевич написал доверенность на продажу сокровищ, и те были куплены коллекционером Ханковским.

– Это всё детали. Я ознакомлюсь с ними позже. По существу?

– Ханковский провёл экспертизу, которая подтвердила, что предложеные ему изделия действительно изготовлены не позже второй половины восемнадцатого века.

– Иначе и быть не могло. Что этот Басманов?

– Я переговорил со старыми знакомыми из тамошнего МВД. Они задержали его якобы за соучастие в крупной афере с перепродажей исторических ценностей. Он согласился при необходимости дать показания и всецело сотрудничать со следствием, в обмен на освобождение под подписку и переданный ему процент от реализации бабушкиного наследства.

– Процент неведомый благожелатель выплатил исправно?

– Целиком и полностью. До копейки.

– Недурно.

– По настоянию следователя Басманов составил фоторобот человека, предложившего ему участие в афере, и опознал его на фотографиях нашей оперативной съёмки. Всё запротоколировано надлежащим образом. Вот копия протокола.

– Вы пробили ловчилу по базе?

– Так точно. Это некто Кожухов Дмитрий Алексеевич. В прошлом старший лейтенант спецподразделения антитеррора. Участвовал в операциях на Северном Кавказе, ранен, награждён, переведён в центральный аппарат, ушёл, открыл собственное агентство.

– Откуда деньги? – перебил Большой Босс.

– Пока точно не выяснили, но можно предположить, что следы ведут на Лубянку. Во всяком случае, весь персонал агентства из «бывших».

– Нельзя предположить! – поморщился хозяин и повторил: – Предполагать нельзя, надо точно знать. У меня вот тоже из бывших, но скорее я стою за Лубянкой, чем Лубянка за мной.

Начальник службы безопасности потупился, приняв оплеуху, и продолжил:

– Характеризуется как человек храбрый, умелый, изобретательный, но склонный к авантюризму.

– Это уж точно. Пока не во вред мне, пусть склоняется. – Большой Босс развернулся на месте и на скорость открыл огонь по нарисованному ковбою с дедовским «смит-вессоном» в руках. Шесть выстрелов слились в один. Голова бумажного покорителя Дикого Запада превратилась в дуршлаг за то время, что иной ганфайтер едва бы взвёл курок.

– Вот так. А теперь самое время узнать, как себя чувствует наш подопытный.

Замок щёлкнул, впуская Кернёва в родное жилище. Ольга выскочила на звук, точно выброшенная пилотским креслом-катапультой.

– Ты?! – не дожидаясь ответа, она с размаху влепила мужу пощёчину и тут же припала к груди, обливаясь слезами. – Ты идиот, подонок, сволочь бессердечная, как же ты мог! Я тут с ума сходила. Телефон не отвечает, машина стоит во дворе, тебя нет! Когда Тата принесла твой разряженный мобильник, там было 172 неотвеченных вызова! 172! А я за это время чуть не поседела, на работу звоню – мне говорят, ты уволился. Хоть бы записку дома оставил! Спасибо, Тата сказала, что вы с Кожаном намылились куда-то, у меня хоть немного от сердца отлегло. – Она отступила на шаг, и лицо её стало отчуждённым и суровым. – Может, ты объяснишь, что всё это значит?

– Да, – кивнул Андрей. – Позволь, разуюсь. Сын где?

– У мамы. Я думаю, пока что ему лучше пожить у бабушки.

– Что значит «пока что»?

– Пока я не определюсь, живём ли мы и дальше вместе или ты мне прозрачно намекнул, что наша супружеская жизнь закончена.

– Оленька, не выходи из берегов.

– Это я выхожу из берегов?! Мерзавец, да как ты смеешь?! Где ты шлялся две недели? Мальчишник себе устроил?!

– Олюшка, мы с Димой ездили искать клад.

Ольга подбоченилась, собираясь разразиться гневной тирадой, смысл которой сводился к исчерпывающему профессиональному диагнозу мужа, констатирующему его полную нетрудоспособность в связи с фатальными психическими отклонениями. Благо она в этом разбиралась.

– Нет! – успел вставить Андрей. – Мы его нашли!

Он вытащил из кармана колье, переливающееся всеми цветами радуги, искрящееся отблесками крупных бриллиантов, манящее алой глубиной рубинов и изысканностью старинной золотой оправы.

– Это что? – расширив до предела красные от слёз глаза, прошептала Ольга.

– Бусы, – простодушно ляпнул Кернёв.

– Ты меня за дуру, что ли, держишь?! – Она протянула руку, взяла украшение и посмотрела камни на свет. – Оно же настоящее!

– Ну конечно, я же и говорю, это из клада. И вот это, – он вытащил из другого кармана пригоршню золотых монет. – Там этакого добра выше крыши.

– Как же так? – Ольга прошла в комнату и села, будто обвалилась в кресло. – Как же это вы нашли клад? – Мысли её явно путались. – Не искали, а просто вот так… приехали и нашли… так же не бывает?

– Милая, у нас были почти точные указания.

– В каком смысле? У вас что же, была карта, как в «Острове сокровищ»? «Где карта, Билли?» – процитировала она смешным голосом и нервно хихикнула.

– Можно сказать и так.

– Ты меня разыгрываешь?

– Вовсе нет.

Ольга вспыхнула и вскочила с места:

– Ты что же, хочешь, чтоб я поверила, что два серьёзных человека, занятых работой, вдруг бросили всё и поехали вот так, наобум лазаря, искать сокровища, даже имея карту, откуда бы она ни взялась? Почему ты не мог дождаться, пока я вернусь, или хоть отцу сказать, куда едешь? Он же тоже волнуется, а человек, сам знаешь, немолодой уже.

– Ты что, говорила с отцом?

– Андрей, ты не в себе, что ли?! Ну конечно, я разговаривала с твоим отцом. Слава богу, он решил, что если ты ушёл из своего «буржуйского кодла», то лишь потому, что внял его уговорам, и не сегодня завтра, вернувшись, приступишь к службе на благо Отечества. Оно ж, Леонид Тарасович ещё при должности, – заявила она, передразнивая глуховатый, точно в рукав, голос старшего Кернёва. Как всегда, это у неё получилось неплохо. – То, что ты с Кожаном уехал, его тоже успокоило, он считает, что Димка на тебя хорошо влияет, в правильном направлении. Но бог с ним, с Кожаном, для него жена – это мифический персонаж. Ты-то о чём думал?

– Оль, сядь, мне тебе нужно кое о чём рассказать.

– У тебя есть другая женщина?

Персональный лифт Большого Босса остановился с тихим шипением, дверцы медленно отворились под бравурную музыку вагнеровского «Полета валькирий». Эта мелодия настраивала президента концерна на масштабные дела, требующие несгибаемой воли и воистину дьявольского размаха.

Большой Босс вышел из лифта, миновал замерших навытяжку охранников и открыл дверь небольшого кабинета. Здесь, закинув ноги на стол и бросив клавиатуру на колени, восседал «переговорщик», как обозвал его хозяин, не удосуживаясь запомнить никчёмное имя. При виде Большого Босса парень вскочил, роняя «орудие труда» и едва не перевернув вращающееся кресло.

– Извините, – вытягивая руки по швам, пролепетал юнец, невольно сжимаясь под давящим взглядом шефа. – Я тут переписывался…

Большой Босс чуть заметно поморщился. Пока действия подчинённого идут на пользу дела, пусть он хоть голый скачет по кабинету и охотится за компьютерной «мышью», но шаг в сторону – и всем извинениям грош цена.

– Результат?

– Как вы и говорили, свёл разговор на то, что в мире сейчас не хватает таких реальных политиков, как Наполеон, что он, мол, настоящая личность, а нынешние власти – вор на воре и всякая шелупонь безмозговая, ну, он круто повёлся на такую лабуду.

– Ты можешь говорить по-русски? – кривя губы, спросил Питон. Казалось, будь у него в действительности тело удава, обвил бы этого нескладного попрыгунчика плотными кольцами и слегка придушил для профилактики.

– Простите, – парень замялся. – Ну, значит, он сказал, что с радостью бы явился в мир, но это непростая задача, требующая времени, средств и специальных исследований в области клонирования.

– Так. – Большой Босс подошёл к освободившемуся креслу и уселся в него. – Очень интересно. Наполеон так и сказал – «клонирование»?

– Ну да, можете посмотреть. Так и написал.

– Значит, наш друг ему алгоритм действий уже изложил. Занятно. В переписке информация на эту тему отсутствует. Вероятно… – он не договорил, понимая, что его новому сотруднику вовсе не обязательно знать лишнее.

«Возможно, он пишет со страницы Кожухова, – думалось ему. – Это логичнее всего. А может, создал особую страницу, отправил сообщение и сразу уничтожил её. Кожухов этот тоже калач тёртый. Ладно, это не так уж важно. Теперь понятно, какой следующий шаг задумал Кернёв, но здесь его несложно упредить. Пусть он идёт туда, куда я ему укажу, чтобы потом можно было легко подсечь рыбку. Конкуренты мне не нужны, но если Кернёв, сидя на моем крючке, будет аккуратно выполнять, что ему надлежит, то игру можно считать успешно сыгранной, а пока, – Большой Босс усмехнулся, – пусть себе наш уважаемый Андрей Павлович расслабится, поиграет в графа Монте-Кристо. Трогать его сейчас бессмысленно, только всполошим Наполеона. Пока что, если император кому и доверяет, то лишь этому Кернёву».

– В следующем разговоре упомянешь, что ты можешь уговорить некоего родственника проплатить операцию и что ты сам готов заняться этим делом.

– Ага, – кивнул парень и осёкся под холодным взглядом Большого Босса. – В смысле, это, слушаюсь.

– По генетическому материалу что-нибудь выяснил?

– Да, – кивнул молодой человек. – Пока немного. Во-первых, есть некоторое количество прядей волос, которые были отрезаны у Наполеона после смерти и отправлены его родственникам, но следов их пока найти не удалось. И ещё тут, – он поглядел на шефа извиняющимся взглядом и взял со стола распечатанный листок. – Поглядите.

Большой Босс пробежал глазами ровные строки и глянул на собеседника с искренним удивлением.

– Это что же – правда?

– Не знаю, так написано.

– Что за бред?! Корсиканский поп с нелепой фамилией Виньяли отчекрыжил у Бонапарта мужское достоинство перед его захоронением?! Надеюсь, ты додумался императору об этом не говорить?

– Нет-нет, что вы!

– Так, значит, теперь артефакт хранится у некоего Джона Латтимера, коллекционера из Нью-Йорка. Что ж, уже хорошо. Значит, можно будет приобрести, так или иначе. Ого, Латтимер даже предлагал захоронить, так сказать, интимные мощи вместе с прочими останками Наполеона в саркофаге Дома Инвалидов, а Париж, значит, не торопится с ответом. Ну что ж, можно и поторопить, в конце концов, это будет лучшим способом добраться до реальных останков.

Он повернулся и, не прощаясь, вышел. За дверью его ждал начальник службы безопасности.

– Будут распоряжения?

– Мне нужен ведущий специалист по клонированию.

– Вы только адрес скажите, мы его доставим в лучшем виде.

– Н-да… – Большой Босс направился к двери лифта. «Верный помощник глуповат, но в чём-то он прав. Адреса у меня нет, да и как узнать, кто из них лучший? Кого из них ни спроси, все лучшие. Нужен тот, кто ради науки и, конечно же, достойного вознаграждения готов пойти на столь дерзкий эксперимент, кого не интересуют ни государственные законы против клонирования человека, ни поповские бредни на эту тему. – Ему вспомнился упоминавшийся ныне корсиканец-членовредитель. – Это ж додуматься надо было!»

А впрочем, зачем искать? Сами прибегут. Объявим симпозиум с миллионным грантом на исследования, организуем благотворительный фонд… Отбоя не будет… Грант можно дать кому угодно, самому благостному и законопослушному. Главное – вычислить его идейных противников».

Наполеон ликовал, совсем как тогда, при Маренго, когда уже казалось, что австрийцы побеждают, и генерал Мелас, уверенный в исходе сражения, отдал бразды командования своему начальнику штаба, велев ему добить корсиканского выскочку, уже вступившего в бой во главе своей консульской гвардии. Совсем как в тот знойный июльский день, когда дивизия генерала Дезе, появившись, точно чёртик из табакерки, ударила в штыки, опрокидывая стройные шеренги австрияков. Дело завершили храбрые драгуны Келлермана, но этот удар!.. Правда, он стоил жизни отважному Дезе, но что такое жизнь в сравнении с победой и вечной славой!

Ему, опальному императору, часто ставили в упрёк, что ради своих бредовых идей он погубил сотни тысяч народа. Но бредовых ли? Разве, сломив его храбрецов, вся Европа не пришла к тому, что, как дар, несли его имперские орлы? Разве затхлая, провонявшая клопами, затянутая паутиной дремучая старина, которую он отбросил одним росчерком пера, была лучше широких проспектов, замысел которых – его заслуга?

А люди – они были воинами и умирали, благословляя империю, и он сделал для них всё, что мог, дал смысл жизни и даже по смерти исторг из тьмы забвения и безвестности.

И вот теперь, когда этот славный русский, потомок его храброго гвардейца, вернулся в Москву и доложил, что сокровища добыты, он почувствовал, что вновь побеждает, что желанная птица удачи, как в былые времена, готова свить гнездо в его треуголке – вперёд, вперёд! Сокрушай, не давай остановиться! Преследуй, рази! Всё его существо ликовало, и это было чудесное, ни с чем не сравнимое ощущение. И ещё он поймал себя на том, что стал как-то исподволь чувствовать время. Долгие столетия пронеслись одним бесконечно унылым днем, прерываемым его мятежами, а теперь, когда Кёрнуа отсутствовал жалких несколько суток, он понял, как томит его ожидание, и это тоже чертовски радовало, поскольку ещё на один шаг приближало к жизни.

Он чувствовал, что побеждает. Вот и этот юнец, потомок Жерома Нодье… Он вспомнил голубоглазого красавца-улана, наполовину поляка, наполовину француза. Предки его бежали из Прованса во времена религиозных войн, а сам этот лихой рубака прибыл к нему, ещё генералу Республики, в Италию, чтобы добровольцем сражаться за обновлённый мир, выходящий, как из лона матери, из крови революции. Наполеон вспомнил, как пожаловал храброго офицера, вновь ставшего из Иеронима Жеромом, прекрасной дамасской саблей в день объявления о создании Великого герцогства Варшавского.

После Египта у него была целая комната таких замечательной красоты и отличного качества сабель, взятых трофеями после Битвы у пирамид. Уже тогда он чувствовал – больших детей, какими, в сущности, были его молодые офицеры и генералы, чрезвычайно порадуют такие игрушки. В 1813 году нарочный привёз клинок обратно в Париж. Он был обёрнут в шёлковую рубаху, пронзённую в нескольких местах и густо пропитанную кровью. Горький подарок от безутешной вдовы. Помнится, он сказал тогда… что же он сказал? Что-то о храбрости, о пролитой крови, о поляках, так верно служивших ему. Правда, видел перед собой он вовсе не бедолагу Нодье. Сколько тысяч подобных ему осталось неупокоенными на мёрзлых обочинах дороги от Москвы к Березине.

Вспоминались нежная кожа и ласковый взор Марии Валевской. Наполеон почувствовал, как нахлынули воспоминания о былом, страстные и дурманящие, воистину бередящие душу. И вот теперь этот юный Нодье рвётся помогать ему, обещает уговорить какого-то родственника дать денег на «исследования». Как и предок, он хочет быть рядом с великим императором.

Близок, близок новый восход солнца его славы. Конечно, нет смысла отказываться от плана, разработанного Кёрнуа, но иметь в резерве мощный кулак для развития успеха – зачастую первейший залог победы. При необходимости он всегда может их познакомить и объединить усилия. Еще бы, кто же, как не он – император Наполеон.

Вечером в дверь Кернёва позвонили. Андрей поискал на всякий случай, чем вооружиться, вытащил из висящих на ковре ножен затупленную саблю и подошёл к «глазку».

– Кто там?

– Рыбнадзор, кто-кто. – За дверью стоял Кожан во весь свой немалый рост.

– Заходи. – Кернёв впустил друга и старательно запер дверь на все замки. – А почему Рыбнадзор?

– А как же? Я теперь за нашей золотой рыбой наблюдаю, чтоб не уплыла никуда.

– А как это ты сегодня без фокусов? Не через балкон, не через вентиляцию?

– Да ну, – снимая куртку, отмахнулся его друг. – Больно надо. По всему, сняли наблюдение с твоей хаты.

– Как это сняли?

– А я почём знаю? Мои топтуны, почитай, сутки здесь бились, искали, откуда тебя пасут. Однако то ли не пасут, то ли уж так заковыристо, что хоть прячься, хоть не прячься – всё равно срисуют. А поэтому возникают два вопроса, – Кожан поднял вверх указательный палец, – первый и последний. Первый – ты так и будешь меня в коридоре держать или пойдём, почаевничаем. И, как обещано, последний – что это всё-таки было? Кто тобой так интересовался и, что оскорбительно, почему бросил.

– Не знаю. Я думал, ещё следят.

– Ладно, пошли на кухню. Можешь утешиться, мой бледнолицый друг, кто бы ни был грязный койот, вынюхивавший твой след, похоже, ты ему больше неинтересен. Что по-своему, конечно, хорошо, но по-моему – плохо. Как сказала бы твоя благоверная, на данный момент симптоматики заболевания не наблюдается, но посмотрим, что покажут анализы. Как она, кстати, тебя встретила?

– Как встретила… – Кернёв погладил щёку, которой вчера досталась оплеуха. – Бурно. Ты, кстати, обещал мне в Беларуси купить новый телефон.

– Ну, прости, Кернило, обманул. Но ты пойми, о том, кто тебя пас, мы до сих пор ничего не знаем. Для серьёзного человека срисовать у провайдера твои исходящие-входящие на мобилку – как прочихаться. Поставить эти номера на контроль – самую малость сложнее, но тоже, по сути, плёвое дело. А человек серьёзный – не надо баловаться. Помнишь, я тебе рассказывал об установке в багажнике нашего броневика для битья, так вот на выходе мы получили набор очаровательных, кругленьких зеро. Усёк? Так что, если б ты Ольге позвонил из Беларуси, твоё местонахождение определили бы с точностью до пенька, и кто знает, кто знает… Мы ж там не грибов лукошко насобирали.

– Ладно, проехали. У меня вчера был тяжеёлый разговор. Моя благоверная решительно отказывается понимать, зачем нам воскрешать Наполеона, говорит: спасибо ему, конечно, за щедрый подарок, но с тем, сколько император вывез сокровищ из Москвы, можно считать, что он лишь возвращает долги.

– Ну, ты ей объяснил?

– Что ей объяснишь? Она на взводе была, слушать ничего не хотела, насилу вообще помирились.

– И ты ещё меня спрашиваешь, почему я до сих пор не женат? Подумать только, такое глобальное дело висит на волоске из-за того, что доктор Оля немного поволновалась из-за отсутствия мужа.

– Дим, ты не прав.

– Ладно, не прав. Это не суть важно. Я надеюсь, ты не решил отказаться от наших экспериментов?

– Вот ещё!

– Кернило, ты мужик, держи краба! – Кожухов протянул школьному другу мощную пятерню. – Ладно, мозг операции, хвастайся успехами.

– Ты знаешь, я тут прорабатывал в Сети материалы, касающиеся биотехнологий, клонирования и вживления компьютерных наночипов в человеческий организм.

– Звучит жутко, но интересно. И что нашёл?

– Занятное объявление. Вот, гляди: «В конце месяца в Москве состоится Всемирный симпозиум по вопросам полного и частичного клонирования и проблем искусственного интеллекта. Симпозиум проводит медицинский благотворительный фонд «Панацея». В программе мероприятия… ну, там, доклады… а, вот: рассмотрение научных заявок. Наиболее перспективным предоставят крупные гранты на исследования».

– Медицинский благотворительный фонд «Панацея». Никогда не слышал.

– Я тоже. Но их сейчас сотни, если не тысячи. Отмывание денег с принесением хоть какой-то пользы обществу.

– Оптимист! – хмыкнул Кожухов.

– Есть немного, но суть понятна. Если ловить где-то светил в нужной области, то именно там.

– Логично. Тогда подумай, каким сыром и по какому маслу нам туда подкатиться, а я пока выясню, что за участковые лекаря скинулись, чтобы организовать такой фонд. А то как-то напрягает меня подобное совпадение.

– Может, оно говорит, что мы на правильном пути?

– Может, и говорит. А может, и дули крутит, кто его поймёт. Ты лучше скажи, вот, к примеру, находим мы охрененно звёздного профессора, который может из цепочек ДНК связать не то что императора всефранцузского, а хоть и самого Дарт Вейдера вместе с его кастрюлей на башке. Предположим, он нам поверит и, предположим, захочет работать. Что мы ему всё ж таки дадим, ну, кроме звонких баблонов и государева благословления?

– Я думал над этим. – Кернёв забарабанил пальцами по столешнице. – Вариантов не так много, как в начале казалось. Если, конечно, отбросить саркофаг Наполеона в Париже в храме Дома Инвалидов. Но, во-первых, открывать его нам никто не даст, а во-вторых, ходят упорные слухи, что в нём ничего нет, и менее упорные, однако аргументированные, что в Париже на самом деле похоронен не Наполеон, а один из его двойников, а сам Бонапарт спасся бегством и погиб позже, а похоронен вовсе не там.

– Как по мне, это россказни.

– Может, и так. Но если ты уже прикидываешь в голове планы скрытного проникновения в Дом Инвалидов, спешу тебя расстроить. В эту сторону я уже думал. На первый взгляд все красиво, однако есть одна маленькая, но обидная подробность: судя по всему, император умер от мышьяка, который долгое время подмешивали ему в пищу на острове Святой Елены. Так что яд там везде – в тканях, костях, волосах. Это, кстати, относится и к прядям, которые были отправлены скорбящей родне, а значит, как ни крути, подобный вариант нас не устроит. Император, даже если удастся его клонировать, будет нежизнеспособен.

– Что же тогда?

– Пока не знаю. Ищу. Наверняка что-то должно быть.

Телефон во внутреннем кармане рокерской куртки Дмитрия Кожухова разразился колокольным звоном, вызывая легкую панику у водителей, мимо которых проносился его «Харлей». Кожан прижался к обочине и ответил на вызов.

– Привет, Дима, это Ольга.

– Привет, доктор Оля. Я жив, здоров, в хирургическом вмешательстве, слава богу, не нуждаюсь.

– Погоди, у меня серьёзный разговор.

– Что-то с Андрюхой?

– У него навязчивая идея, причём этот диагноз к тебе относится не в меньшей степени. Я сейчас о другом.

– В чём проблема?

– Скажи, фонд «Панацея» – это ваша… – она замялась, – выдумка?

– С чего ты взяла?

– Ты что, хочешь, чтобы я совсем обиделась? Я же соображаю, что если вы надумали с клонированием связываться, то вам специалисты нужны.

– Оль, вот честное октябрятское, ни я, ни твой благоверный к этому фонду не имеем никакого отношения, вот крест тебе на пузе жёлтой краской.

– Не надо мне креста на пузе!

– Да ну, у тебя и пуза-то нет, – хмыкнул Кожан.

– Оставь мою фигуру в покое!

– А каким боком эта самая «Панацея» тебя касается?

– Дим, я работаю в научно-исследовательском центре трансплантации органов. Как ты считаешь, клонирование меня касается или нет?!

– Ну да, касается. Извини, не подумав ляпнул, дурак, вашбродь, виноват, исправлюсь!

– Чёрта с два ты исправишься! – недовольно отозвалась доктор Оля. – Но если этот фонд не ваш, тогда чей? Я же не первый год в этой области работаю. Все медицинские организации, которые специализируются на клонировании и генной инженерии, нам как родные. Вдруг эта «Панацея» возникает из небытия и швыряется деньгами. Ты знаешь размеры их грантов?

– Представления не имею.

– Так я тебе скажу: миллион долларов, семьсот пятьдесят тысяч и пятьсот, и поощрительные в неизвестном количестве по пятьдесят тысяч. Я была уверена, что это ваших рук дело.

– Начинание, конечно, благое, но, извини, не наше.

– Дуристика какая-то, – проговорила Ольга. – Благое начинание… – повторила она. – Я об этом хотела с тобой серьёзно поговорить.

– Что мешает?

– Лучше всего с глазу на глаз.

– Хорошо, в десяти минутах ходьбы от твоего центра есть кафе «Эдельвейс». Можешь через двадцать минут выйти?

– Могу. А там?..

– Там безопасно.

– Ладно, я буду.

– Всё, отбой! – он нажал красную кнопку. Ровно через три секунды малиновый звон в телефонном динамике повторился.

– Шеф, – докладывал один из сотрудников, – только что зафиксирована попытка пристроиться на твой канал связи во время разговора. Мы её пресекли.

– Ага, прослушечка, – радуясь непонятно чему, усмехнулся Кожухов. – Значит, не забыли о нас вражины злые.

– Похоже, кто-то под вас копает.

– Ну, в эту игру можно играть вдвоём. Скажи-ка Тихому, чтобы взял тройку и оперативно выяснил всё, что только можно, по медицинскому благотворительному фонду «Панацея». Задание понятно?

– Так точно!

– Выполнять.

В кафе «Эдельвейс» в этот час было пусто, негромко играла музыка, и в молчаливом телевизоре судорожно корчились загорелые красотки в бикини, между ними прыгало что-то мужского пола, размахивая бабуинскими кривыми руками, переступая с ноги на ногу в широченных полуспущенных штанах. Ольга сидела за столиком с чашечкой кофе. Кивнув ей, Кожухов подошёл к бармену и молча указал на зеркало. Тот нажал кнопку под стойкой. Отражающая поверхность тихо отъехала в сторону, открывая проход в небольшую, обитую чем-то мягким комнату для переговоров. Еще несколько секунд – и стекло вернулось на место, позволяя им видеть и слышать происходящее в зазеркалье. Ольга нахмурилась.

– К чему все эти понты?

– Сама же хотела пообщаться с глазу на глаз.

– Можно было просто кофе выпить и поговорить.

– Здесь точно не прослушают и не запишут.

– Тоже ваши мальчишечьи игры, – отмахнулась врач.

– Как сказать. Ладно, давай к делу.

– Кожан, вот скажи, что это за бредовая идея насчёт воскрешения Наполеона?

– А что, Андрюха тебе не рассказывал?

– Ну почему? – Ольга недовольно хмыкнула. – Поведал муженёк разлюбезный, что откопал этого императора в соцсети, что тот умудрился ему доказать свою подлинность, и теперь вы буквально вприпрыжку пытаетесь этого деятеля оживить. Большие умники.

– Ну, в целом так и есть.

Ольга внимательным задумчивым взглядом смерила Кожухова.

– Дим, вы соображаете вообще, что вытворяете? Или так, что левой пятке взбрело, то и вперёд? Ну, я понимаю, мой супруг лейтенант от бухгалтерии, но ты-то пороху понюхал.

– Выше крыши, – подтвердил начальник агентства.

– Тогда чем ты думаешь, когда ввязываешься в такую авантюру? Если полагаешь, что у Андрея всё под контролем, то ошибаешься. Он же финансовый аналитик, имеет дело с чужими деньгами, по сути – виртуальными величинами, абстрагированными от реальности. У него профессиональная деформация. Для него Наполеон – это книжный персонаж, император из прапрапрадедовых легенд. У меня вот, скажем, предки тоже в те годы сражались, только на нашей стороне, так что мне теперь – Бородино на кухне устроить? Это всё уже прошло, быльём поросло, теперь другое время, другие герои. Зачем вы хотите вернуть это бродячее виртуальное Нечто в наш реальный мир?! Чего добиваетесь?!

Я не говорю о том, что вы потратите массу времени и денег и, возможно, не достигнете результата, в конце концов, это ваши игры, я туда не собираюсь вмешиваться. Но если вдруг у вас получится, тут есть два варианта. Либо ваш Голем станет новой овечкой Долли, и его будут возить по миру и показывать за деньги в цирке. Воистину, завидный удел для реформатора Европы. Либо, что много страшнее, он каким-то образом извернётся и вновь окажется у руля. Ты представляешь, что в этом случае может произойти?

– Хуже, чем при нынешних политиках, не будет, точно.

– Это всё слова! Красивая поза, не более того. А если будет? Вы готовы взять на себя ответственность за всё, что произойдёт дальше? Вы готовы взять на себя ответственность за всех тех, кого начнут клонировать, убедившись, что такое вообще реально? Конечно, у каждого в глубине души есть желание воскресить кого-либо из близких: родителей, любимых, детей, друзей или, как у вас, исторических личностей. Но у некоторых есть не только желание, но и возможности. Кто и кого будет воскрешать следующим? Этого не может знать ни одна живая душа, а виноваты всё равно будете вы.

– Здесь уникальный случай. Здесь можно клонировать не только плоть Наполеона, но и вселить в неё его дух.

– Очень убедительно! Сегодня появился дух Наполеона, как бы нелепо это ни звучало. Завтра Гитлера, и опять найдутся какие-нибудь фанаты, которые решат вернуть на землю этого ублюдочного мерзавца, он же был такой замечательный политик, так хорошо поднял Германию с колен. Кстати, у него с Наполеоном много общего, даже войну начали в одни и те же дни.

– Оль, послушай. Дух Наполеона, каким-то неведомым образом просочившийся в Сеть, – это факт. С этим мы ничего поделать не можем, и это не какая-то абстракция, а деятельный и очень энергичный стратег и политик. Если бы он не нашёл Андрея или если бы Андрей не нашёл его, Бонапарт в любом случае отыскал бы тех, кто пожелает ему помочь, тем более что у него есть много способов мотивировать желающих. Я практически уверен, что заинтересовавший тебя, да и нас, фонд – это второй конец пресловутой палки. Возможно, император уже рассматривает несколько вариантов своего воплощения, и потому то, что делаем мы – единственный шанс хоть как-то контролировать процесс. К тому же он прошёл испытание смертью, а мне ли тебе говорить, что смерть меняет человека?

– Тупая никчёмная отмазка. Прости, Дим. Я думала, ты умнее.

Пышногрудая блондинка с яркими, адриатической синевы глазами – исполнительный директор благотворительного фонда «Панацея» – приятным голосом повествовала с трибуны о новых горизонтах в медицине, неизведанных путях и ожидающих нас открытиях всемирного масштаба. Убеждала в плодотворности связи бизнеса и науки.

Она вовсе не была безмозглой курицей, какими обычно представляют блондинок, окончила костромскую школу с золотой медалью и даже сегодняшнюю разумную и красивую речь написала сама. И выучила, между прочим, за одно утро, так что сейчас выступление казалось чистейшей импровизацией.

Совсем недавно юной медалистке открылось, что красота, которой Господь наградил её столь щедро, на самом деле её главная беда. Излишняя несговорчивость закрыла перед ней двери московского вуза, и, в общем-то, от безнадёги пошла она на несложную, но довольно нелепую работу – завлекательно покачивая бедрами, выносить цифирку между раундами.

Бог весть, что бы стало с ней дальше, когда б не вздумалось Большому Боссу заехать в спорткомплекс, поглядеть, как мускулистые жлобы на радость публике избивают друг друга до кровавых соплей. Подобные зрелища настраивали Большого Босса на позитивный лад, ещё раз напоминая, как важно уметь работать мозгами. С тех состязаний он вернулся не только с хорошим настроением, но и с ценным приобретением. Теперь приобретение стояло на трибуне в строгом деловом костюме, и Кернёв, наблюдая за ней, услышал краем уха:

– Надо же, какие шедевры порой создаёт простая комбинация ДНК, – мужчина в твидовом костюме, сидящем как-то кривовато на дородной фигуре, бормотал под нос по-французски с легким акцентом.

«Бельгиец, вероятно, – подумал Андрей. – Или швейцарец из французских кантонов. Манера говорить с самим собой обычно свидетельствует о чудаковатости или одиночестве».

– Вот кого, пожалуй, стоило бы клонировать, – всё так же обращаясь к себе, с рассеянной улыбкой прошептал гость симпозиума, плотнее вжимая в ухо ракушку электронного переводчика. У Демиурга, как Андрей в уме окрестил лирически настроенного толстяка, была окладистая борода и лысина, совсем как на рисунках Жана Эффеля в миниатюрах «Сотворение мира». Костюм свой учёный муж, должно быть, надевал нечасто. Судя по всему, последний раз килограммов пятнадцать тому назад.

«Познакомить их, что ли?» – подумал Кернёв. Он знал Аллочку уже года три. Пассия Большого Босса довольно регулярно появлялась в здании концерна. Хозяин, будучи человеком рачительным, всё старался найти удачное применение своей протеже. Цифирки по офисам носить надобности не было, и последние несколько месяцев девушка числилась личным помощником Самого по связям с общественностью.

Андрей несколько раз готовил для синеглазой коллеги обобщённые сводки по финансовому положению отраслей концерна и прогнозам развития его монетарных активов, иногда отчеты для собрания акционеров, так что никаких сомнений, кто стоит за фондом «Панацея», у него не было. Они развеялись без следа ещё несколько дней тому назад, когда Кожан принёс снятые на телефон фотографии учредительных документов фонда.

За годы работы в концерне Андрей не замечал у руководства тяги к фундаментальным медицинским и биологическим исследованиям. Вспышка увлечения Босса прикладной генетикой, так внезапно совпавшая с появлением Наполеона в виртуальном мире, наводила на размышления.

Тем временем госпожа исполнительный директор, демонстрируя идеальные ножки на немыслимо высоких каблучках, представляла участников учёного ареопага.

– Хотите, познакомлю? – наклонившись к «демиургу», тихонько предложил Андрей.

– Буду рад, если вы меня представите.

– Мы некоторое время вместе работали. – Кернёв подумал, что познакомить Аллочку со знаменитым учёным – хороший повод подойти к ней и на правах старого приятеля осведомиться, что это за концептуальные изменения стратегии финансовых вложений.

Учёный протянул Андрею руку:

– Доктор Сэмюель Шнайдер из Нёвшателя.

– Андрей Кернёв, предприниматель.

– Вы, верно, в числе спонсоров этого фонда?

– Не совсем, хотя тематика симпозиума меня живо интересует.

Глаза учёного зажглись неподдельным интересом. Он всегда знал, что Россия не только страна, где по улицам ходят бурые медведи, но и место, откуда регулярно приезжают мафиози, чтобы бездарно потратить на его родине кучу денег. Похоже, это – один из них. Впрочем, на русского мафиози он походил не слишком. Вполне европейское лицо, одет дорого, но без претензий.

– Вы что же, намерены вкладывать деньги в исследования по генной инженерии?

– Да, эта тема меня чрезвычайно интересует, и я готов вкладывать деньги.

Учёный вспомнил, как один его знакомый говорил, что по стоимости костюма и часов можно оценить, «сколько стоит» человек. На этом костюм сидел безукоризненно, и часы были солидные, но бог весть, сколько это в денежном выражении. Новый костюм он последний раз покупал перед свадьбой, грустно подумать, как много лет назад.

– О какой сумме может идти речь?

– Об очень значительной. Но меня интересуют вполне конкретные исследования и, более того, их реальный практический результат.

Доктор Шнайдер напрягся, сам не зная почему. У него на родине, в Швейцарии, для получения финансового транша следовало написать обстоятельную заявку, приложить заверенные ведущими специалистами отзывы на обоснования исследований и ждать, пока суровая комиссия вынесет свой вердикт. Он терпеливо подавал бумаги, но уже начинал сомневаться, рассматривает ли их вообще кто-нибудь. Нынче в Европе клонирование вышло из моды. В этических и религиозных дискуссиях верх пока берут противники. А время уходит попусту…

Этот русский, похоже, готов был дать немалую сумму за простое обещание результатов, буквально вытащив её из кармана. Впрочем, кто знает, в этой стране нужно быть предельно осторожным. С грантами всё понятно, не удались исследования, ну и бог с ними, главное – отчитаться, что потратил доллары не просто так, а в научных целях. А у русских… О них он слышал много всякого. Говорили, что русские легко расстаются с деньгами, но если ты не оправдаешь их надежд, можешь так же легко расстаться с жизнью.

– Что именно вас интересует?

– Клонирование живых существ и усовершенствование человеческого организма при помощи нанотехнологий.

У доктора Шнайдера часто забилось сердце, от волнения даже пот выступил на лбу. Он всегда утверждал, что если Господь наделил человека разумом, а заодно и наглядно продемонстрировал разнообразие вида хомо сапиенс, то эксперименты в направлении усовершенствования людской породы – занятие не только в высшей степени полезное, но и богоугодное. Правда, Ватикан считал иначе. К счастью, в России мнение Ватикана никого не интересовало, а значит, труд всей его жизни мог быть востребован! Здесь у него был шанс!

И всё же… Он представил себе обаятельного бизнесмена с большущим пистолетом в руке: «Где мои деньги, Сэмми? Я дал тебе много денег. Либо предоставь результат, либо верни деньги!» Нет, этот вроде не похож на закоренелого убийцу, но мало ли… В конце концов, он может нанять кого-нибудь. Учёный наклонился вперед и прошептал, двигая своей окладистой бородой:

– Вы представляете русскую мафию?

Кернёв улыбнулся, почти рассмеялся:

– Уж скорей наполеоновскую гвардию. Месье Шнайдер, не выпить ли нам по рюмке коньяка за знакомство?

– С удовольствием. Здесь в буфете отличный мартель! Однако помните, вы обещали познакомить меня с госпожой директором.

– Непременно.

Оборудовать здание прослушкой для Кожана было делом нехитрым и привычным, главное – дождаться, когда служба безопасности проверит объект на предмет закладок, и заслать «техников» в спецовках. В подобных наскоро выстроенных конференц-холлах всегда что-нибудь не в порядке, а при желании этот непорядок можно организовать и самому. Андрея Кожан снарядил особо. Из нагрудного кармана выглядывала симпатичная паркеровская ручка, почти точная копия настоящей, она даже писать могла, но главное – умела самостоятельно записывать звук и изображение, а затем сразу же передавать их на пульт в микроавтобус за углом. Получив информацию о месье Шнайдере, Дмитрий моментально запустил поиск по всем доступным базам данных, используя в качестве невода контрольные слова: «клонирование», «искусственный интеллект», «клон человека» и так далее. Улов обнадёживал, и тихий голос Кожухова в блютуз-гарнитуре тут же сообщил другу о результатах. Всё сходились на том, что этот швейцарец – гений, смельчак и первопроходец. И потому шишек на его голову сыпется – тайга отдыхает.

Беседа за рюмкой мартеля прошла, как обычно пишут в газетах, «в тёплой дружеской обстановке». Словно невзначай, Андрей упомянул, что мартель был любимым коньяком Наполеона, надеясь перевести беседу на нужные рельсы, и тут учёного словно прорвало. Стодвадцатикилограммовый носитель запредельного IQ вдруг оживился, начал рьяно жестикулировать, рассказывая, как много сделал Бонапарт для его маленькой, но гордой родины. Он поведал, что в доме у него целая комната отведена под коллекцию реликвий той поры и что в Москве он бы непременно желал приобрести какую-нибудь вещь той эпохи, хотя бы мундирную пуговицу.

– Вот это подойдёт? – перебил ученого Кернёв, доставая из кармана золотой перстень с вензелем Наполеона на груди имперского орла. Связь замолчала, так что Кожухов забеспокоился, не вышла ли техника из строя. Техника-то работала. Просто швейцарец стоял, безмолвно открывая и закрывая рот.

– Это же наградной перстень высшего командного состава императорской гвардии! – не сводя глаз с артефакта, наконец выдавил он.

– Конкретно этот, вероятнее всего, принадлежал дивизионному генералу Жюно.

– Но откуда у вас?..

– Из одной малоизвестной коллекции.

– Но перстень же стоит огромных денег, если удастся доказать, что им владел сам Жюно…

– Мне недосуг этим заниматься. Прошу вас принять его от меня в подарок.

– Даже если это копия…

– Оригинал. В этом не может быть сомнений. Если хотите – проверьте. Любая экспертиза подтвердит его подлинность.

– О, месье, я даже не знаю, как вас благодарить! Такой бесценный подарок! Этот перстень будет главным сокровищем моей коллекции, – пробормотал док.

– Всего лишь милым сувениром, если вы решитесь взяться за то дело, которое я хочу предложить.

– Хорошо подсёк, рыбка на сковородке, – улыбнулся Кожухов.

– Шеф, – один из операторов коснулся плеча начальника агентства, – на объекте есть интересный разговор.

– Чей?

– Изображения нет, но только что один человек вышел из кафе и, кажется, доставал из кармана мобильный телефон.

– Не беда. Если надо будет, отмотаем картинку. Дай звук.

– «…Да, он повёлся на швейцарца. Нашёл к нему подход, аккуратно, почти как профи. Похоже, этот Шнайдер готов взяться за дело. Выделить грант? Слушаюсь, сейчас же передам Алле Аркадьевне. Первый грант? Хорошо, передам, что второй».

– Как интересно… – Кожухов потёр виски. – Конкурирующая фирма пытается у нас перекупить яйцеголового или войти в долю?

Голос в трубке звучал возбуждённо:

– Кернило, ты сегодняшнюю ленту новостей читал?

– Чего ты орёшь?! – Андрей взглянул на часы – в воскресенье он надеялся поспать хотя бы до девяти утра, а сейчас только восемь. Час вырван из нормальной жизни. – Я ещё не включал комп, – несколько раз закрыв и резко открыв глаза, буркнул Кернёв.

– А зря! Там интересные вещи пишут, между прочим.

– О чём?

– Кернило, не тупи, ну не о нашей же с тобой находке! О Наполеоне. Вернее, об его останках. Шарль Бонапарт, глава многоуважаемого семейства, требует вскрыть гробницу в Доме Инвалидов.

– Зачем?

– Некий американский письковед хочет вернуть императору его достоинство.

– Кожан, я только что проснулся. Что ты мелешь?

– При чём тут я, сам погляди: врач-уролог из Нью-Йорка Джордж Латтимер готов бесплатно вернуть то самое мужское достоинство, которое некий корсиканский падре захватил с собой на память о Святой Елене. Сувенир, типа. Ну, там, я не знаю, может, на шее носить. Странные у этих корсиканцев нравы. И теперь Шарль Бонапарт требует устроить экспертизу. Сам понимаешь, момент несколько конфузный, вдруг прибор не Наполеона, зачем императору вторые причиндалы?

– Да, неудобное положение, – Кернёв окончательно проснулся, – и, главное, совпадение очень подозрительное.

– Не то слово! – откликнулся друг детства. – Поверить, чтобы американский врач, да ещё и коллекционер наполеоники, вдруг решился на такой широкий жест? Рубль за сто даю, это «бесплатно» хорошо проплачено.

– Реакция французов последовала?

– В статье не говорится. Но можешь не сомневаться, что, если Шарль Бонапарт будет настаивать, саркофаг вскроют. Как ни крути, он – ближайший родственник.

– А если в гробнице не сам Наполеон, а его двойник, много они тогда по ДНК установят?

– Да, я думаю, скандал будет первостатейный. Либо Шарль не Бонапарт, либо прах не императора.

– Мне вообще кажется, что за всеми этими странными телодвижениями стоит Питон.

– Каа?

– Почти. Это прозвище Большого Босса.

– Вон оно как!.. То есть, можно сказать, что, перестав трудиться, ты стал из офисного бандерлога свободным человеком и теперь, на разгоне, хочешь сделать человека из виртуального персонажа?

– Ты мог бы не умничать?

– Я когда не умничаю, плохо думаю. Послушай, Кернило, а что мы, как тот принц Гамлет, страдаем, быть или не быть? Задай вопрос самому Наполеону. Он, может, и не знает, его ли прах в Доме Инвалидов, но уж точно в курсе, где помер.

– Это верно. Хотя как-то неудобно: «Ваше Величество, где вы умерли?»

Нелепо звучит.

– Да хоть лепо, хоть нелепо, мы ж для пользы дела. И, опять же, для пользы дела спроси у него, может быть, в Европе оставался какой-нибудь генный материал до его отъезда на остров Святой Елены?

– Я ищу. – Андрей вздохнул и открыл ноутбук – В любом случае все артефакты, датированные последними годами жизни императора, нас не устраивают.

– Оно конечно, но конкуренты об этом могут и не знать. Вернее, не принимать во внимание.

– Вот и флаг им в руки! Если что, я Наполеона предупрежу. Вряд ли прошлая смерть оставила у него приятные воспоминания.

– Давай. Ладно, я понесся работать. Ольге мой привет. Как она там?

– Говорит, что мы великовозрастные балбесы.

– Ты знаешь, может статься, твоя замечательная жена и права.

– Может, и права, но впервые в жизни у меня ощущение, что я делаю что-то стоящее.

– Угу, а после того, как в наши невинные шалости вмешался, буквально вполз, твой Питон, я чувствую себя прямо-таки защитником цивилизации.

– Только не забывай, что сам Большой Босс – это не просто порождение, это квинтэссенция нашей подзащитной цивилизации, а мы, по сути, пытаемся его подменить квинтэссенцией другой эпохи.

– И при этом первая старается взять под контроль вторую. Что они могут натворить вместе – одному Богу известно.

– Да, занятная тема. Сейчас и захотим мы отказаться, уже не получится. Разворошили муравейник. Так что тащить это дело до конца – наш крест.

– Только Ольге об этом не говори, а то она тебе этот крест так в грудину вобьёт, что и Красный Крест не поможет. И давай уже, просыпайся, к двенадцати на симпозиум.

Наполеон задумался, вспоминая долгие годы своей бурной жизни, пронёсшиеся, точно конно-егерский эскадрон в галопе. Вопрос юного Кёрнуа мог показаться бестактным, но он знал, что этот потомок малыша Огюста не стал бы попусту бередить раны, и, значит, имелись веские основания спрашивать. Пряди волос… сколько дам тайно покупали их у придворного куафера и носили в ладанках на груди… Где теперь пламенные поклонницы? Где их юная прелесть?

Память возвращала из небытия лишь троих: Жозефину – страстную и бесшабашную, обжигающую, как южный ветер, нежную и кроткую Марию Валевскую, прелестнее которой не видел свет, и австрийскую принцессу Марию-Луизу, довольно красивую, но пресную, словно церковные облатки.

И полька, и австриячка родили ему сыновей, но Орлёнок умер совсем юным, да и молодой граф Александр Валевский после безрадостного визита Марии на Эльбу предпочёл бы стереть всякую память о великой любви своей матушки. Что же до пролитой крови – кто считал её по каплям? Он не раз бывал ранен, но порой эти досадные неприятности даже не заставляли его покинуть седло.

Впрочем, когда на Аркольском мосту, вырвав знамя из рук знаменосца, он бросился вперёд, ведя за собой гренадеров, и шрапнель пробила ему ногу, падение и плен казались неизбежными. Но секунда – и адъютант Франсуа Мондидье бросился к нему, подхватил, закрыв телом, подставил генералу плечо, став живым костылём. Еще мгновение, и его доблестные воины были на другом берегу. Ещё минута, и сломленный враг обратился в паническое бегство! И лишь тогда израненный Франсуа без сознания рухнул наземь.

Потом в палатке лекаря этот шестнадцатилетний лейтенант буквально выхватил из рук походного эскулапа миску с кровью своего генерала и вылил её в пустую склянку, заявив, что кровь столь великого человека священна, её нельзя выплескивать на землю, точно пойло для собак. Тогда этот мальчишеский порыв позабавил его, но теперь… Император помнил Мондидье уже полковником, у него точно были сыновья. Вполне может быть, что у кого-то из потомков Франсуа всё еще хранится та самая «реликвия». Ведь сохранился же в семье Кёрнуа пакет, адресованный Нею.

– Его звали Франсуа Мондидье, или, вернее, де Мондидье, – резюмировал Наполеон, и эти слова сами собой появились на мониторе Андрея. – Он был родом из Гренобля. Мондидье – старинный дворянский род, и если он не пресёкся, то потомков Франсуа будет нетрудно отыскать.

Зал был переполнен, последний день симпозиума подходил к концу, и все прения в кулуарах, то есть в курилке и кафе, сошли на нет сами собой. Как писал великий русский поэт: «Все ждали третий день». Исполнительный директор фонда – грациозная, как лань, и манящая, как полное собрание Оскаров, взошла на сцену и подошла к микрофону. Учёные мужи и не менее учёные жёны замерли с лёгким трепетом, ожидая, когда «хозяйка бала» с завлекательными васильковыми глазами вскроет плотный конверт, демонстративно сжимаемый в тонких пальцах. Этот самый конверт, который она держала перед грудью, вздымавшейся, в честь торжественности момента, в глубоком декольте, настолько притягивал внимание, что отвлекал мужчин от внешности госпожи директора. Наконец Алла Аркадьевна картинным жестом извлекла драгоценную записку из бумажного футляра и начала называть имена счастливчиков, которым фонд выделил финансовую помощь для продолжения их ценнейших научных изысканий.

Андрей поглядел на доктора Шнайдера. Всего пятнадцать минут назад он обещал учёному полную оплату всех необходимых исследований и дальнейших «мероприятий», но было видно, как тот, сцепив в замок пальцы, постукивает ими по колену, покусывает губу, смешно топорща бороду. Когда прозвучала первая фамилия, доктор Шнайдер едва не взвился с кресла, должно быть, желая заявить во всеуслышание, что исследования коллеги – сущий бред, позавчерашний день и мракобесие, достойное инквизиции. Он наклонился было к Андрею, чтобы поделиться своим возмущением, но тут мелодичный голос исполнительного директора нежно проворковал:

– Самюэль Шнайдер, Нёвшатель, Швейцария, Лаборатория нового человека «Хомо Новус».

Док принялся одновременно пожимать руку Андрею, посылать воздушные поцелуи Алле Аркадьевне и пробираться к выходу, норовя сдвинуть с места наглухо привинченные кресла. Андрей потряс ладонь учёного, чувствую кожей золотой перстень с имперским орлом на его указательном пальце.

В отличие от швейцарца, о результате симпозиума Кернёв знал ещё позавчера. Не сказать, чтобы его радовало подобное совпадение предпочтений Питона с его собственными. Он даже предпринял лихорадочные попытки найти другого исполнителя, однако ничуть в том не преуспел. Как образно заметил Димка: «Коня на переправе можно сменить только на осла. Гении – порода редкая».

– Пойми, – наливая горячий чай из термоса, втолковывал он другу, – твой Питон уже окольцевал нас плотно, как бабушкин шарф. Можешь не сомневаться, если мы с дела не спрыгнем, он нас в покое не оставит. Рано или поздно придётся столкнуться нос к носу.

– Не нужен мне его нос, – буркнул тогда Андрей.

– Бог с тобой. Да кому же он нужен? Но ты мысли позитивно. Пусть твой шеф и останется с носом.

Кернёв хмыкнул:

– Если бы…

– Не желай зла ближнему своему. Ну, хочет человек принести пользу науке, что нам ему – палки в колеса вставлять? Ты видел, какие у него колеса? Чё-нибудь придумаем.

– Придумаем, придумаем, – глядя, как счастливый док припадает к руке Аллочки, под нос себе пробормотал Кернёв.

«Знаю я условия этих грантов. Алла Аркадьевна их вчера сама любезно озвучила, когда я её с Сэмми познакомил. Это, мол, жест доброй воли и, быть может, лишь начало большого сотрудничества, мы рассматриваем варианты долгосрочного финансирования исследований, бла-бла-бла, бла-бла-бла». В сухом остатке всё сводится к одной неприятной детали: для проверки целевого использования средств фонд имеет право полного и всестороннего контроля на любом этапе исследований.

Поцелуи Шнайдера добрались уже почти до локтя исполнительного директора, и Аллочка сконфуженно пыталась выдернуть руку из клешней Сэмми, уже изрядно накатившего мартеля в ожидании церемонии оглашения победителей.

«Значит, предстоит столкнуться с Питоном нос к носу…»

Кожан остановил арендованную «Мазду» у высокой кованой ограды коттеджа. Расположенный в глубине запущенного английского парка дом с башенкой был выстроен в чопорном викторианском стиле, должно быть, как раз во времена Золотой лихорадки в Австралии. Сейчас он принадлежал известному художнику Артемизу де Мондидье, чьи изысканные пейзажи и полные чувственности женские портреты снискали ему славу австралийского Мане. Здесь, в Мельбурне, он жил затворником, выделяя раз в неделю три часа для тех, кто желал приобрести его полотна. Подойдя к переговорному устройству на калитке, ведущей в парк, Андрей нажал кнопку:

– Мистер Кернёв к господину де Мондидье. Назначено.

Замок тихо загудел, отодвигая ряд скрытых засовов. Калитка отворилась.

– Ничё так мужик обустроился, – отхлебывая из бутылки колу и глядя по сторонам, подытожил Кожан. – Я тут, пожалуй, воздухом подышу, по саду погуляю, так сказать, приобщусь к творческой атмосфере, а ты уж сам убеди маэстро, что сдавать кровь – это не страшно. Вон, на втором этаже, в башне, видишь окно приоткрытое – это как раз его кабинет.

– Откуда ты знаешь?

– Ну, я тут навёл кое-какие справки. Или ты думаешь, что я бездельничал все те полдня, что мы в Мельбурне?

– Тогда, может, со мной пойдёшь, раз ты у нас ходячий путеводитель?

– Не, лучше тут останусь. Во-первых, если я буду маячить у тебя за спиной, нас опять примут за русскую мафию. Ты один вон умудрился Шнайдера напугать. А во-вторых, ты вдохни. Какое благорастворение воздухов, аромат магнолий и океана!

– «Магнолия» – это отель, в котором мы остановились, а так ею здесь не пахнет.

– Да по барабану. С моим рихтованным носом пахнет только нашатырный спирт, остальное благоухает.

Андрей подошёл к двери, вышколенный мажордом впустил его, поклонившись и поглядев искоса на широкоплечую фигуру Кожана.

– Сэр?

– Несомненно! А ты что подумал?

Мажордом безмолвствовал, в резиденцию его хозяина частенько приходили заказчики в сопровождении телохранителей, но ведь не всякого пса следует пускать в дом.

Артемиз де Мондидье сидел в глубоком кресле, покрытом шкурой белого медведя, и курил длинную сигару, стряхивая пепел в пустой бокал для мартини.

– Вы мистер Кернёв из Москвы, – вставая и протягивая посетителю тонкую аристократическую руку, произнёс живописец.

Рукопожатие было на удивление крепким, впрочем, висящие на стене рапиры намекали, что потомок наполеоновского адъютанта хорошо владеет не только красками и кистью.

– Именно так.

– Вы писали, что желаете обсудить со мной некое приобретение.

– Всё верно.

– Итак, что бы вы хотели? Пейзаж или портрет? Может быть, вы намерены заказать собственный портрет или чей-нибудь из родных и близких? Но тут должен вас предупредить: очередь уже на три года вперёд.

– Я хотел бы обсудить несколько иное приобретение.

– Вот как? – брови на удлинённом холеном лице художника приподнялись. – Что же тогда? Мой дом? Или же мой мозг после смерти? Ничего этого я не продаю.

– Ну что вы, ваш мозг пусть служит хозяину ещё долгие годы.

Мондидье усмехнулся:

– Тогда чем могу быть полезен?

– Мне стало известно, что у вас находится небольшой сосуд со следами высохшей крови Наполеона Бонапарта.

– Интересно узнать, откуда вам сие известно?

– Из мемуаров вашего деда. Вы его единственный внук. В той части воспоминаний, где вскользь описывается история древнего рода Мондидье, он упоминает полковника Франсуа де Мондидье, спасшего жизнь будущему императору французов на Аркольском мосту. С тех пор пузырёк с кровью передавался старшему в роду. Ваш отец его не продавал, я проверил.

– Вы даже проверили, – вновь усмехнулся Артемиз и произнёс голосом, не предвещавшим ничего хорошего: – Могу я предложить вам мартини?

– Нет, спасибо.

– А зря. Но откуда вы знаете, что кровь здесь, а не во Франции, или же не была безвозвратно утеряна во время гитлеровской оккупации?

– Ваш дед упоминал, что, опасаясь бедствий Первой мировой войны, от греха подальше переправил сосуд из своего имения в дом жены. Правда, он забыл упомянуть её имя, но мне не составило труда установить, кто была эта почтенная женщина и что жила она именно в этом замечательном особняке, как и её отец, и, полагаю, дед – губернатор провинции Виктория, лорд Грэнхилл.

– Браво! Браво! Вы провели серьёзную работу. Что ж, искомый сосуд действительно находится у меня.

– Я бы очень хотел приобрести его. Назовите вашу цену.

– Цена… – Артемиз де Мондидье плеснул мартини в один из стоявших перед ним бокалов и, чуть пригубив, вернул на стол. – Вы хорошо изучили историю моей семьи.

– Насколько это было возможно.

– Тогда, должно быть, знаете, что произошло после воспетого легендами подвига моего предка?

– Что вы имеете в виду?

– Как он закончил свой боевой путь?

– К сожалению, я не нашел об этом никаких сведений.

– Действительно, моя родня сего факта не любила вспоминать, а историкам как-то не было дела до такой мелочи. Иное дело подвиг, да ещё и бок о бок с самим императором… Оговорюсь сразу: мой предок не воевал в России. Он оставался в Испании в одной небольшой крепости, запирающей перевал через Пиренеи. Службу нёс честно и отважно, в роду Мондидье ещё с эпохи крестовых походов все служили честно и отважно. Вплоть до 1813 года крепость оставалась неприступной. А потом, когда самовлюблённый корсиканец сбежал от русских морозов, да-да, именно сбежал, этот коротышка всегда убегал без оглядки, оставляя на растерзание врагам своих генералов, едва лишь чувствовал, что враги припекают его толстые окорока – и в Египте, и в Испании, и там, у вас…

Но я отвлёкся. Как только он примчался в Париж, начал собирать новую армию, и очень скоро в распоряжении моего доблестного предка вместо восьмисот солдат и двух десятков пушек осталось всего двадцать человек и одно старенькое орудие. Конечно же, столь дивный военный манёвр не мог остаться незамеченным. В первую же ночь гверильясы напали на беззащитную крепость, перебили остатки гарнизона, захватив в плен полковника Франсуа де Мондидье. Вы, должно быть, знаете, как испанцы поступали с пленными, особенно с пленными офицерами? Моего прапрадеда, дважды раненного в ту ночь, запрягли в повозку с военными трофеями и, погоняя кнутами, заставили тащить её в гору, а потом на месте, под молитвенное завывание тамошнего падре, возглавлявшего, кстати, отряд, с него сняли кожу живьём и бросили на корм зверью. Так и закончил свои дни великий герой, спасший Наполеона. Э вуаля!

Андрей молчал. Увидев это, Артемиз встал с кресла, подошёл к стене и отдёрнул занавес из чёрного шелка.

– Вот, поглядите. Когда мне становится тоскливо, я всегда смотрю на это полотно. Я писал его без малого семь лет и считаю, что это лучшее из моих творений.

Кернёв поглядел и вздрогнул. Холст был словно залит кровью. Она стояла, как река в паводке, и, казалось, вот-вот начнёт литься на пол из рамы. Посреди этого алого потока, отливая синеватой кожей, глядело мертвенно-бледное лицо Бонапарта. Глаза монстра неотступно следовали за зрителем, упорно, не отрывая взгляда. Зрачки были пусты, точно он смотрел, не видя, сквозь человека, как сквозь белёсый сгусток тумана. За спиной Наполеона полыхал огонь, охватывающий всю «бескровную» часть картины. Серый плащ императора и его треуголка просвечивали в крови и пламени, так что казалось, Бонапарт стоит по горло в багряном пузыристом омуте.

– Я назвал эту картину «Император в аду».

Кернёв мотнул головой, отводя глаза.

– Да, очень впечатляет.

– Рад, что вы поняли. А кровь… Вся эта традиция. Я действительно получил в наследство пузырёк, который вы ищете, – он нажал на кнопку, картина чуть отъехала в сторону, открывая дверцу сейфа, – от отца, а тот от деда и так далее, – живописец забегал пальцами по клавишам цифрового кода. – Я хранил его до сего дня. Почему хранил – даже не берусь сказать. Потому ли, что у нас в роду ценят традиции, а может, потому, что, глядя на эту побуревшую корку на стекле, мне было отрадно думать, что этот мерзавец тоже страдал.

– И вот теперь приходите вы. – Художник вытащил склянку и, глядя на нее, прошёл мимо Андрея к приоткрытому окну. – Не знаю, зачем вам нужна эта кровь, какую чёрную мессу вы задумали служить. Будете ли вы проклинать Наполеона на вашем Бородинском поле или же благословлять этим сосудом новых безумцев, жаждущих власти над миром, но я не хочу в этом участвовать. Конечно, мне ничего не стоит отказать вам. Но следом придёт ещё кто-нибудь. А может, и не придёт вовсе, а влезет ночью, готовый убить и ограбить… Моя семья достаточно пострадала от гордыни проклятого корсиканца. И я, Артемиз де Мондидье, в чьих жилах течёт кровь великого Гуго де Пайена, сира де Мондидье, не желаю продолжать нелепый фарс! Моё творчество не должно подвергаться опасности из-за всяких нелепых бредней. Этому следует положить конец!

Он распахнул окно и швырнул стекляшку на камни двора.

Весь обратный пусть в гостиницу Кернёв молчал, оглушённый.

– Кернило, – заговорил друг детства, въезжая на парковку отеля, – я так понимаю, что вдохновенное творчество Артемиза Ангерановича произвело на тебя такое неизгладимое впечатление, что ты не хочешь даже обсудить наши дальнейшие планы?

– Какие тут могут быть планы? – едва слышно выдавил Кернёв.

– Ну как, вылетаем ли мы на встречу с доком Шнайдером прямо сегодня или до отлёта посещаем достопримечательности Мельбурна?

– Ты издеваешься?

– Ни в малейшей степени. – Он покачал головой, доставая из кармана сосуд с засохшей кровью. – Месье де Мондидье уступил нам своё имущество добровольно и бесплатно.

– Но я же слышал звон!

– Ну да, я как увидел летящий по небу артефакт, так бутылку с колой и уронил. Зато эту поймал.

– Да ты!.. Да ты!..

– Ну, всё, сейчас опять посыплются обвинения в манипуляторстве, в том, что я всё подстроил, буквально художника уговорил нанести удар по твоему утончённому ранимому сознанию. Результат налицо – ну и слава богу.

– Но как ты догадался?

– Честно говоря, это была не догадка, а предположение. – Кожан припарковал машину и открыл дверцу. – Сам посуди, вариантов немного. Либо художник тебе откажет, либо не откажет, но это в случае, если мы имеем дело с нормальным, вменяемым человеком. Художники к этой категории не относятся. Они это… аффектированные личности, мозги у них априори набекрень. Поэтому у него может появиться ещё один вариант действий. Он захочет уничтожить реликвию. Вопрос – как? Уничтожить тоже можно по-разному. Нормальный человек, недолго думая, перечислит десяток распространённых в быту, но совершенно неэффектных способов, но в этих-то мозгах сплошная достоевщина. Помнишь, там ещё одна мадемуазель печку деньгами топила.

– Да, Настасья Филипповна в «Идиоте».

– Не важно, хоть в «Умнике». Нас интересует образ мышления. Кидать флакон в камин не по погоде, а стало быть, что? Правильно. Открытое настежь окно, тоже очень картинно, а художники мыслят образами. Вот ты, мой друг, в душе, наверное, тоже художник. А по делу, так разбитая бутылка с засохшей кровью императора нам, в принципе, тоже вполне бы подошла. На, держи! – Он протянул Кернёву драгоценный сосуд. – Но, признаю, с целым иметь дело приятнее. Так что успокойся, и давай решать, летим мы сегодня или всё же поглядим Мельбурн. Я, кстати, думаю, что Ольга склонится ко второму варианту.

Ольга красила ногти. После многочасового перелёта из Москвы в Мельбурн, который язвительный Кожан назвал «скачкой блохи по глобусу», день, проведённый здесь, на берегу Тихого океана, казался ей слишком коротким отдыхом для того, чтобы пускаться в обратный путь. Она была недовольна и потому молчалива. Лишь изредка, едва ли не клещами, из неё удавалось вытянуть едкую фразу, что не иначе как пантеон богов пополнился новыми персонажами – богом Упёртости и богом Самоуверенности.

– Оль, ну чё ты завелась? – благожелательно улыбаясь, пытался урезонить её Кожан, пропуская мимо ушей очередную гневную тираду жены друга. – Всё учтено могучим ураганом. Ты себе нафантазировала страхов и ужасов и теперь шугаешься от них, как параноик от собственной тени.

– Это ты меня считаешь сумасшедшей?! – взвилась Ольга. – Это я ничего не понимаю, ну, прямо от сохи! Смычка хутора с Олимпом! Ну, барин, ты уж прости девку глупую, что я об пол головой не стучу при вашем приближении. Кто вам ещё правду скажет?! Уж не обессудьте, если она глаза колет.

– Не надо так, Олюшка, – пытался урезонить супругу Андрей.

– Да нет, чего там, пусть доктор расскажет о садистских наклонностях правды…

– Перестаньте вы оба, – нахмурился Кернёв. – В конце концов, вспомните, что Наполеон был не только императором и полководцем. Он был человеком. Неплохим, между прочим, человеком. Жену любил, сына обожал.

– Сыновей, – поправил Кожухов. – И жён. И не всегда своих.

– Отстань ты со своими шутками! Да, он был человек, и ничто человеческое ему не было чуждо. Но если сейчас начать вспоминать примеры его доброты, великодушия, его мудрости…

– То, если решили лететь сегодня, на самолет мы опоздаем, как пить дать, – не удержался от комментария Дмитрий. – Ты, кстати, не забудь флакон из сейфа достать.

– Не забуду. – Андрей открыл железную дверцу и переставил драгоценную реликвию на стол. – Оль, будь другом, упакуй, пожалуйста, поаккуратней, потом в коробку уложим.

Женщина недовольно фыркнула.

– Ну ладно, хорошо, я сам упакую.

В этот миг колокольный звон, отгоняющий злых духов от телефона Кожухова, недвусмысленно возвестил о вызове.

– У аппарата, – отозвался Дмитрий. – Да, сейчас приду. Не скучайте тут, не передеритесь, я на ресепшен схожу, кое-что улажу и вернусь. Адиос, мои дорогие амигос.

Он вышел, как всегда ступая пружинисто и мягко, словно тигр, вышедший на охоту.

– Балабол, – недовольно проворчала Кернёва.

– Ну, зачем ты так? Ты же знаешь, мы для него практически семья.

Доктор Оля с чувством сказала «пффф», отвернулась и стала аккуратно раскрашивать ноготь.

Андрей немного постоял, вздохнул и начал укладывать вещи.

В дверь постучали.

– О, вот и Кожан. – Кернёв отвлекся от чемодана, провёл карточкой по электронному замку и буквально влетел в коридор, отделяющий вход от комнаты. За ним уверенным хозяйским шагом вошел начальник службы безопасности концерна. За спиной ретивого помощника стояли Питон и пара здоровенных детинушек-телохранителей, заслонивших собой весь проход.

– Добрый день, Андрей Павлович, – поздоровался Большой Босс. – Не возражаете, если я войду?

– Возражаю.

– Это вы зря.

Начальник службы безопасности лёгким движением втолкнул Кернёва в комнату, давая дорогу Большому Боссу.

– Мы поговорим, раз уж я прилетел в такую даль. Заметьте, мог бы просто прислать этих дуболомов. Но я ценю вас, как человека делового и энергичного и, что приятнее всего, разумного. Поэтому и разговаривать будем разумно и по-деловому. Итак, для вас не секрет, я знаю, что вы намерены предпринять и для чего искали специалиста по клонированию и генной инженерии. Ваш друг замечательно ловок, и, полагаю, ему мы тоже сделаем хорошее предложение, я умею ценить кадры. Но пока – вы. Рекомендую закончить всю эту высокохудожественную самодеятельность и вернуться в концерн. После успешного завершения нашего грандиозного замысла мне в любом случае понадобится сотрудник, который сможет находить общий язык с Наполеоном. Станет, как бы это выразиться, его тенью. Несомненно, ваш труд будет щедро оплачен, но, оговорюсь сразу, здесь уже не благотворительность, а трезвый финансовый расчет. На каждый вложенный рубль я надеюсь получить немалые дивиденды, и вы, как грамотный аналитик, в этом мне поможете.

– А если нет?

– Вы уверены, что хотите знать ответ на этот вопрос?

Дверь за спиной Большого Босса отворилась.

– Знать, во время разговора он стоял позадь забора, – послышался насмешливый голос Кожухова. Развернувшиеся телохранители напряглись. – Не-не, ребята, не стоит портить имидж русских туристов, у меня там, в коридоре, десять бойцов… Давайте продолжим наши переговоры.

– Так. – Большой Босс метнул гневный взгляд на начальника службы безопасности.

– Вы о своих не беспокойтесь, – обнадёжил Кожан. – Они в моем номере отдыхают. С ними всё будет хорошо… к утру.

– Значит, вот как… – Питон поджал губы. – Ладно, поговорим иначе. – Он открыл папку, которую до того держал в руках. – Итак, вы не желаете сотрудничать. В таком случае можете считать, что у вас началась чёрная полоса в жизни. Вот это – фотографии и записи по вашим, так сказать, археологическим раскопкам. Полюбопытствуйте. Фотографии замечательные, здесь можно видеть и лица, и материальные ценности, столь неосмотрительно скрытые вами от правительства Белоруссии. Вот здесь, специально для вас, Дмитрий Алексеевич, трогательная история об афере с контрабандными ценностями, якобы наследством умершей госпожи Басмановой. Очень забавная история, я вам скажу. А вот и ещё одна неприятная страница вашего дела – организация запрещённых опытов по клонированию человека. Думаю, суду даже не стоит знать, какого именно человека. Поверьте, мои юристы представят вас такими злодеями, что мамаши начнут вами пугать детей вместо деда Бабая.

– Очень содержательно, – похвалил Кожухов. – О, а это снимки из космоса. Круто! Вы и впрямь серьёзно подготовились.

– Можете не сомневаться, вполне серьёзно.

– Да я и не сомневаюсь. Можно я себе такую фотку возьму? Вид на Дмитрия Кожухова с орбиты Земли. Мегакруто!

– Бесполезно делать хорошую мину при плохой игре. Умейте достойно проигрывать. У вас особо нет выбора. Итак, мои условия. Пузырёк, который вы похитили из особняка Артемиза де Мондидье, против этой папки.

– А как же тень Наполеона? – отозвался Кернёв. – Ведь вам нужен кто-то…

– Спасибо за заботу, – хищно улыбнулся Питон, и в глазах его вспыхнуло знакомое пламя. – У меня есть кому занять это место. Прямо скажем, человек не столь квалифицированный, как вы, но, в конце концов, мне нужна тень – не более того. Итак, ваше решение. И не заставляйте меня обрисовать ещё более мрачные перспективы для всех вас.

– Подумать только, – подала голос Ольга, – какие страсти, столько пафоса и ненависти. Этот коротышка-император ещё даже не вернулся в этот мир, а все уже с ума посходили…

Взгляды обратились на женщину. Она сидела у стола, уставленного маникюрными принадлежностями, и крутила в руках небольшую склянку антикварного вида.

– Конечно, мы всё отдадим. Она нужна вам – пожалуйста. – Доктор Оля подхватила едва накрытый пробкой флакон с жидкостью для снятия лака и недрогнувшей рукой врача вылила его содержимое в зажатую в кулаке бутылочку. – Всё, и даже больше. – Она встряхнула сосуд. – Завернуть или так возьмете?

– Вы, вы, вы… да вы ещё не знаете!.. – неожиданно для себя заорал Большой Босс и, оттолкнув Кожухова, бросился к двери.

– Я так не оставлю! – вслед ему крикнул Дмитрий. – Ну вот, ушёл, не попрощался. Парни! – Хозяин охранного агентства выглянул в коридор. – Помашите дяде ручкой от входа в гостиницу.

– Оля, – оглушённо прошептал Кернёв, – но как же ты могла, ведь это же…

– Да, Оля, как же ты могла? – вторил ему Кожан. – Ведь это была другая колба, или мне показалось?

Ольга метнула на друга семьи гневный взгляд.

– В кои-то веки мог бы и не заметить! – с недовольным видом доктор Оля извлекла из ящичка стола и поставила перед мужем заветный флакон. – Ловкость рук, и никакого мошенничества.

– Как же! – оскалился в плотоядной ухмылке Дмитрий. – Я ж её ловил, баюкал, как родную. У нас с ней это… буквально духовная связь! Подменить хотела?

– Хотела, – буркнула Ольга – обидно, что не удалось. Это вы тут цивилизацию спасаете, а я семью и тебя вон, остолопа. Только с бутылкой не угадала. Откуда только этот флакон в хирургической палатке взялся? Я всю литературу по наполеоновскому медицинскому снаряжению проштудировала, все аукционы обшарила. И заметьте, если бы не я, бог весть что со всеми нами было.

– Оль, ты только не обижайся, так эффектно, конечно, не было бы, но в принципе… Андрей, ты тоже сядь.

– Дим, что такое?

– Понимаете, всей этой папке грош цена в базарный день. Видишь ли, я ещё до того, как мы отправились за кладом, переговорил по нашему делу с твоим отцом, а он, естественно, с Леонидом Тарасовичем, благо тот ещё не на пенсии.

– Да как ты мог?!

– Андрюш, ну не суетись. Как я мог… Надо же мне было обезопасить вас, себя, в конце концов, да и всю нашу цивилизацию, потому как Наполеон – это, конечно, круто, но без присмотра его оставлять нельзя. Опять же, ты бы видел, как вытянулось лицо дока Шнайдера, когда я объяснил ему на таможне, что фонд «Панацея» – и есть русская мафия, что они готовятся использовать его разработки для изготовления неуязвимых убийц, буквально киборгов, и только мы, по-настоящему честные…

– Мы?

– Интерпол и сотрудничающее с нами ФСБ, спасём его от нависшей угрозы. Так что сейчас лаборатория Нёвшателя – это так, приманка для мафии, а основное, так сказать, производство располагается на острове в Средиземном море.

– На Корсике?

– Андрей, уймись. Арендовать Корсику у нас денег не хватит. Небольшой островок, принадлежащий Греции. Мы там якобы возводим развлекательный центр. Так что вот как-то так, друзья мои. А сейчас, – он посмотрел на часы, – пора собираться на самолёт.

(Три года спустя)

Он стоял, опустив голову и сложив руки на груди, смотрел, как перекатываются пенные волны через гряду подводных скал, отделяющих его остров от безбрежной морской шири. Быть может, об эти острые, словно зубы дракона, скалы тысячи лет назад разбился корабль хитроумного Одиссея, обрекая его на тяжёлые многолетние странствия по пути домой. Многие беды выпали герою слепого Гомера, но он, император, начав путь на Корсике, прошёл больше, куда больше! Ни один из живущих сегодня или живших когда-либо не может сравниться с ним. Никому еще не удавалось вырваться в жизнь из мрачного царства теней.

Уже без малого три тысячи бойцов готовы стать под императорское знамя и идти за своим кумиром, точно за поправшим смерть сыном Божьим. Тогда, давным-давно, на Эльбе, его войско было значительно меньше. Правда, тогда за его спиной стояла испытанная Старая Гвардия, а теперь – невесть кто, но и из этого молодняка он выкует неодолимый меч своих побед. Времени будет много, невиданный подвиг свершён, а остальные ещё впереди!

«Он сделал это!» – рокотала залитая пламенем бездна. Гулом наполнилась преисподняя, точно вдруг грянули колокола в обители Врага рода человеческого.

– Он сделал это, – безучастно повторил вождь падших ангелов. – Ему удалось. Что ж, посмотрим, как скоро он запросится обратно или как скоро запросятся сюда все остальные!

 

Татьяна Андрущенко

Ёлки зелёные

Ёлки зелёные, вот так всегда: стараешься, чтобы стало лучше, а получается… Обижаются, шарахаются, вопят, за оружие хватаются. Хорошо хоть у тебя всего оружия – фига в кармане. Да не чупакабра я вовсе, ты что, «Секретных материалов» насмотрелся? И кровь я не пью, не вампир какой. Я же по-доброму хотел, без проблем и огорчений, помочь тебе, несмышлёнышу. Что ты дёргаешься, будто с блохастым Бобиком в одной будке ночевал? Нет, у меня блох нету, сроду не бывало. Особенности организма! Не трепыхайся, лежи спокойно. Нет, крыша у тебя не едет, то есть едет, но не слишком и не из-за меня. А ты как хотел после того, как пол-литра водки-палёнки полторашкой порошкового пива запил? Ах, тебе страшно? Пил для поднятия духа и храбрости… Вот и имеешь результат: лежишь тут в старом полуразрушенном погребе, ладно хоть ноги-руки не переломал. У пьяниц точно есть свой ангел-хранитель. Нет, я не ангел. Во всяком случае, не твой. И не демон тоже. Это в тёмном Средневековье нас такими считали, а ты живёшь в двадцать первом веке, в эпоху поголовной компьютерной грамотности, венец природы. И пролетает над нами не посланец сатаны. Обыкновенный аист. Почему чёрный? Ну, такие тут теперь живут, редкий вид, обычные поближе к людям перебрались…

А если тебе страшно было, чего ж ты полез сюда? Только не надо мне заливать о жене-красавице, умнице-сыночке и лапочке-дочке. Они на твои похороны потратят больше, чем ты отсюда этого поганого железа вынесешь за всю жизнь. Как почему? Ёлки зелёные, сам прикинь: что да почём? Тем более, толком не знаешь, что можно брать и как унесёшь. И кто тебя только надоумил? Да знаю, соседский Васька, помню я этого типа. Откуда знаю? А ты думаешь, я с тобой разговариваю? Нет, я телепат, твои мысли читаю, свои в твою полупустую башку вставляю. Почему полупустую? Не возмущайся и не спорь – мне виднее, я в твою голову залезть могу, а ты в мою – нет. Почему могу? Так родился я тут, жертва мутации. Нет, не бойся, тут не все такие, я единственный, уникум! У меня и мать с отцом здешние, тут жили ещё до этой беды. Нас у матери в тот год трое родилось, сестра и братик обычные, а я вот такой, особенный. Любую мысль прочитать могу, что у зверя, что у человека. А что? Мне нравится, удобно. Опять же, на охоте очень помогает. И прятаться, если какой придурок пострелять явится. Им же всё равно, во что пулять.

Почему у меня лексикон такой странный? То попросту, то слова мудрёные заворачиваю? Так ведь в Зону всякие человечки захаживают: и академики, и журналисты, и мелкие воришки типа тебя, вот и нахватался. Я и по-английски могу, и по-немецки, по-японски даже. Не обижайся, но, ёлки зелёные, кто ты есть, как не мародёр-воришка? Мечтал пробраться за колючку по-тихому, ухватить, что плохо лежит, а потом сбыть какому-нибудь лоху. А о том, что кому-то невидимую смерть продашь, подумал? Не запирайся, мне виднее. Вот и лежишь, как колода, а того не знаешь, дурья твоя башка, что здесь не парк культуры и отдыха, тут из вполне чистых мест – только асфальт, потому как дез-ак-ти-ви-ро-ва-ли его (мыли специальными веществами, для особо непонятущих поясняю), а шаг в сторону в травку ступишь – аккурат в пятно попадёшь. Да не пугаю я, была бы охота, просто знаю. Откуда знаю? Нет, дозиметра у меня нет, я сам себе дозиметр! Думаешь, тут только в рыжем лесу да в мёртвом городе опасно? Вон, на днях какие-то важные дядьки приезжали, повытаскивали дозиметры, а они как защёлкают! Смеху было смотреть, как эти герои к автобусу рванули, даже вещички побросали. Правильно народ говорит: кабы об эту радиацию спотыкались, то и боялись бы, а так – чего её бояться? Она же без цвета, без запаха – кучка дерьма, и та неприятнее…

Почему пугаю? Ёлки зелёные, просто рассказываю, как есть. Да, люди тут живут, только не много их таких, отчаянных да неприкаянных. Вон, в паре километров, Митрич с женой поселился. Ничего, крестьянствуют, картошку садят, овощи, козу себе завели, внуков к ним на лето тайком привозят. Ненадолго, конечно, но старикам всё радость. Георгины у них растут: каждый цветок по два метра в диаметре! И яблоки огромаднейшие! Я с Митричем дружу, он меня молоком угощает, а я тоже кое-чем помогаю, детишек охраняю: они думают, что я играю, а я их от опасных мест отвожу. А что делать, если у народа умишка ещё меньше, чем у тебя совести? Нет, у меня совести совсем нет, совесть – это ваша выдумка, вы же венец природы, а не я. Ёлки зелёные, ещё раз повторяю: я продукт мутации, мутантам совесть не полагается. Я часть живой природы, а у природы совести нет, есть це-ле-со-об-раз-ность (для особо одарённых объясняю – польза). Мы тут убиваем для еды, безвредных не трогаем, если можем кому, помогаем. Так и живём, по законам Зоны. Митрич безвредный, иногда полезный, вот и пасу его внуков.

Удивляешься, кто там хрюкает в хате? Так кабан поселился. Ну, понятно, дикий. И медведь иногда наведывается. Волков семейка знакомая неподалёку живет. Ещё лошади есть. Пржевальского. Для эксперимента учёные завезли. Нет, Пржевальский не фермер и не бизнесмен, а известный путешественник. Ёлки зелёные, ты точно в школе учился? А кем в детстве мечтал стать? Неужто металл по ядерным помойкам тырить? Ах, знаменитым футболистом, а если не получится, то депутатом? Тогда понятно…

Да, я тут почти со всеми дружу – и с животными, и с людьми. Людей не очень много, несколько сотен. Одни постоянно живут, некоторые, как Петрович, иногда появляются. Петрович кто? В вашем мире большой начальник, три звезды на погонах… точно, полковник. Настоящий полковник. Это там, в миру, а у нас он свой, сталкер, как себя именует – водит иногда сюда тех, кто не ради любопытства, а по делу. Ну, журналистов там, учёных. Он тут всё вдоль и поперёк знает, ещё в самом начале служил. Денег за это не берёт, на экскурсиях на кладбище не зарабатывает, кощунство это, он считает. Грех, то есть, если попроще тебе объяснить. А, ты неверующий. Лучше бы верил, таким, как ты, вера нужна, это ещё Вольтер говорил. Кто такой Вольтер? Ох и тёмный ты мужик! Про Вольтера ещё в восьмом классе учат.

Шутник он, наш Петрович! Почему шутник? Да он тут водил как-то москвичей по нашим реалиям, а они фотографироваться обожают на фоне щита, где уровень радиации прописан. Нашли подиум! Фотомодели, ёлки зелёные. Вот он и переправил со 140 микрорентген на 200 рентген. Они дома снимочки посмотрели, напечатали… Ёлки зелёные! Одним словом, врачей всех на уши поставили, потом додули Петровичу позвонить. Он честно признался – шутка. То-то радости у людей было, что живы-здоровы оказались. На радостях простили розыгрыш. Шутки, понятно, не все понимают, одна группа так и сказала: «Сюда вернёмся, но этого ненормального сталкера нам больше не надо. Придурок, людей по грязи таскает».

Тут у нас другая проблемка: зверья много, вот и прутся новоявленные Вильгельмы Телли пострелять, поразвлечься. Едут и радетели за народ – депутаты, то бишь, и слуги народные – толстопузые чиновники всяческие. Так Петрович и тут номер отколол. Он в ту пору был командиром милицейского отряда, ездили они с ребятами, забивали крест-накрест окна и двери домов, чтобы мародёры не бесчинствовали. Таких, как ты, во все времена хватало. Помню, году эдак тысячном от Рождества Христова… Ладно, проехали. И вот в заброшенной школе нашли мужики муляжи автоматов для игры в «Зарницу». Ты о такой слыхал? Ёлки зелёные! Да что ты вообще в этой жизни знаешь? Одним словом, нашли парни всю юнармейскую экипировочку, ребята молодые, поразвлечься охота. Муляжи как настоящие, почему бы пацанам не повеселиться? Выбрали, какие почище. От чего почище? От пыли, наверное. Ты впрямь олух или прикидываешься? А тут как раз понаехали на «царскую охоту» целой компанией важные дяди из столицы. Ну, Петрович не стал долго разбираться, рявкнул на весь лес:

– Стоять, стреляю без предупреждения!

А в качестве главного аргумента – дула автоматов из «уазика»! Ну, сам я не видел, а только Петрович рассказывал, у некоторых «охотничков» случилась медвежья болезнь. Долго потом поверить не могли, что положили свои дорогущие ружья перед самодельными «пушками» для детской игры. Оружие куда дели? Так конфисковал Петрович же. А чего, панькаться с ними, что ли?

Почему чистотел так разросся? Не знаю, может, радиация повлияла, а может, он и есть панацея от радиации? До того дня в наших краях никогда целыми полянами не рос. Сейчас много чего повырастало, о чём четверть века назад и не слыхивали.

Ты радуйся, что это я тебя нашёл, а не местные или не милиция. Я тебя выведу, так и быть. Покажу, где чисто, чтобы в пятно не вляпался. Обо мне расскажешь? Рассказывай на здоровье. Кто тебе поверит? Сам подумай, куда ты попадёшь, если сообщишь, что с котом в Зоне разговаривал. Подумают: свихнулся со страху или до белочки допился, а может, и то и другое сразу. Да кот я, кот, ёлки зелёные, самый обычный. Или не совсем обычный?.. Мышей ем. Иногда. Почему такой пушистый? Так мать сибирской породы была, а папашка мой простецкий, но умник был большой. Умел любую крышку с банки со сметаной снять, все кошки в округе его были. А мне хуже – сметаны совсем нет: некому тут коров держать. Кошек немного осталось: кто одичал совсем, кто пропал, сгинул. Да и скучно с ними, говорить не о чем, одной любовью сыт не будешь. Интеллект не тот. Тебе с надувной женщиной весело? Вот и болтаю иногда с людьми. Коммуникабельный я. Всегда таким был, давно, ещё тогда… Нет, я не всем показываюсь, большинство уверены, что просто с собой разговаривают. Таким, как ты, можно довериться, что ты мне сделаешь? А вот всяким учёным и журналюгам стараюсь не объявляться – замучают экспериментами да интервью. Петрович догадывается, но он мужик свой, тайны не выдаст. И Митричевы внуки почуяли – на то они и дети, им доверять можно, они и не удивились ничуть. Я для них, как кот Баюн из сказки. Вырастут – забудут. Будут думать, что приснилось или придумалось.

Как меня зовут? Тебе зачем? Я же ничейный, к чему мне имя? Молиться за меня будешь? Ёлки зелёные! Ты же неверующий. Уверовал, значит… Бывает. Ну, Тишка я, Тихон. Так меня Серёжка, внучок Митрича, прозвал. С тех пор и повелось – Тихон Васильич я. Папку Васькой кликали. Что?! Ты тоже Тихон Васильич?! В честь деда-фронтовика назвали… Тёзка, значит… Ну, пошли, тёзка, если протрезвел. Нет, туда не ходи, там грязновато, топай за мной, след в след, до дороги дойдём, а там легче будет.

У меня и другое имя было… Какое? Да по-разному кликали: помню, в храме богини Баст… Что за богиня такая? Женщина-кошка из Та-Кемет, то есть Древнего Египта. Знаешь об Египте? И что же ты знаешь? А, сосед туда ездил прошлым летом, шубу жене купил… Нет, в моё время там шуб не наблюдалось, даже у меня – ни к чему они в сорокаградусную жару. Тогда многое не так было. Я, к примеру, божеством считался. Ещё бы: и зерно от мышей хранил, и людей от чумы да рогатых гадюк! Столицей город Бубаст стал благодаря нам, кошкам, и фараону Шешонку. Самого бога Ра изображали в виде кота, охотящегося на змея! Ну, может, и я позировал… Сюда как попал? Так из Царьграда, в качестве дорогого подарка княжеской дочери. Прижился я тут, ко двору пришёлся, про меня знаешь сколько сказок да пословиц сложено? Конечно, я ведь слепорождённый, значит, сохраняю связь между мирами. Какими мирами? У меня впечатление, что слепыми рождаются люди, да такими на всю жизнь и остаются. В сказках мы о сыру землю должны удариться, чтобы добрым молодцем обернуться, на деле – не так немного. Вот и в последний раз… Я мало помню… И не надо, забвение милосердно.

Погиб я тут, когда Тихон родился. Я из той своей жизни мало помню, знаю только, что нас подняли по тревоге, смена была не моя, но уже не сомневались – ситуация вышла из-под контроля. Помню только: ночь такая тихая-тихая, с вечера соловей пел под окном, – мы с женой на втором этаже жили, – а внизу кусты сирени. Весна тогда ранняя была, дружная, сады цвели. Жены имени не помню и лица не помню, просто чувствую тепло и уют. Мы только полгода, как поженились. Сын должен был родиться… После многих аборт заставляли сделать, боялись – уроды родятся, а жена не сделала, сына родила. Я это точно знаю. Откуда? Знаю, что есть у меня сын, и всё тут. Он уже взрослый, на год старше меня, тогдашнего. Помню крышу этого проклятого реактора, запах озона, это потом стало ясно, что он означал верную смерть. Почему это мы не знали, что смертельно опасно? Знали, не маленькие, нас готовили ко всяким ситуациям, понимали, не крестьянскую избу тушить придётся. Такого, конечно, не представляли… Крыша горела, а почему горела? Так какой-то умник битумом залить додумался. А потом был тоннель, а там кабели… Если бы огонь дальше пошёл, рванул бы третий энергоблок. И поминай тогда, как эту страну звали… А у нас из защиты, ёлки зелёные, только каски, рукавицы да куртки-боёвки. Я всё понял, когда почувствовал тошноту. Ребят пожалел, вот и приказал всем уходить, чего им понапрасну гибнуть? А мне было уже всё равно, я ещё мог кое-что сделать. А потом – вспышка…

Очнулся я в теле Тишки. Видно, мне на роду написано быть здесь стражем, а подходящего новорождённого существа в момент моей гибели не нашлось, вот и стал котом. Мне нравится: живу дольше обычного кота, помогаю людям, даже таким, как ты. А что помню из той жизни не всё, так кошачий мозг ведь поменьше человеческого, да и не нужно мне это знание, иначе захочется выбраться отсюда, на жену, сына посмотреть. А что я им скажу? И как потом? Домашним любимцем у них стать? Чтобы под шейкой чесали и поганым «Вискасом» кормили?! Ёлки зелёные… Нет, моё место тут, в Зоне.

А ребята мои кое-кто выжил, один даже художником стал, далеко отсюда живёт, но каждый год в мёртвый город по весне приезжает, наших поминает, приходит в свой дом, картины на стенах пишет. Хорошие картины, только тревожные…

Что это я с тобой разоткровенничался? Верно потому, что весна, вспомнилось всё… Ну вот, пришли. Тут проволока немного подпорчена, а место чистое, не сомневайся. Иди уж, иди… Ещё раз придёшь! Ёлки зелёные! Зачем?!! А, подарок мне принесёшь. Не надо мне вашего «Вискаса», куда полезнее наши мыши да молочко от козы Митрича. Ну и что, что в Зоне все заражено? Ваш корм повреднее будет. Лучше для Митрича принеси свежего хлебушка да водки настоящей. Это тут главная валюта. Он рад будет. Топай, тёзка, удачи тебе…

 

Кирилл Тесленок

Психолог для тёмного мира

Изяслав Абрамович Петров, пухленький человечек с добродушным лицом и хитрыми глазками, провёл рукой по лакированной поверхности стола и устало улыбнулся своему отражению.

В ожидании клиентов он в который раз оглядел свой кабинет – небольшую комнату с белыми стенами. Мебели в ней было не очень много: письменный стол, два кресла, диванчик да шкаф с книгами. Обычная рабочая обстановка.

Внезапно дверь распахнулась от мощного толчка снаружи. В помещение, пригнувшись в проёме, с лязгом вошёл некто, с головы до ног облачённый в матовые чёрные доспехи. На поясе гостя висел меч, с плеч до самого пола спадал пурпурный плащ, а голову украшал рогатый шлем, в прорезях которого горели красные огоньки…

Изяслав Абрамович не отличался героическим характером. Он любил тепло и домашний уют, любил, когда близкие друзья называли его просто «Изя», любил зелёный чай и печенье перед сном… Он до сих пор немного робел перед своей мамой – дамой хоть интеллигентной, но строгой. Иными словами, Изя являлся самым обычным человеком, никак не борцом с чудовищами и лицами, к ним приравненными…

Но вместо того чтобы вскрикнуть от неожиданности и испуга, он лишь улыбнулся ещё шире, словно подобные посетители не были для него в новинку.

– Добрый день! – Он ловко вскочил на ноги. – Позвольте представиться – Изяслав Абрамович, доктор психологических наук! Можно просто «док»!

Рыцарь остановился в шаге от него и с лязгом наклонился, словно хотел рассмотреть что-то очень мелкое у себя под ногами.

– Так это ты лечишь раны души? – прозвучал из-под шлема глухой голос.

Чтобы встретиться взглядом с рыцарем, Изя так высоко задрал голову, что едва не упал обратно в кресло.

– Да-да, это я, – подтвердил он. – К вашим услугам.

– Отлично, – сказал рыцарь. – Кто я, как меня зовут, что здесь делаю – большой секрет. Поэтому не советую задавать вопросов.

– Но я же психолог, – неуверенно возразил Изя. – Задавать вопросы – моя работа.

– В таком случае сегодня последний день твоей работы, – отрезал рыцарь. – По окончании нашего разговора я отрублю тебе голову.

– Ясненько. – У Изи задёргалось левое веко. – Клиент всегда прав… Мама, спаси ме… э-э-э, прошу прощения. Что ж, приступим… Кем работаем, если не секрет?

– Я Тёмный Властелин.

– О-о-о… – Изя сразу вынул из нагрудного кармана блокнотик и записал: «толкинист». Затем, словно что-то вспомнив, хлопнул себя по лбу и зачеркнул написанное. – Ой, да что вы стоите, присаживайтесь, присаживайтесь, ваше высокопревосходительство!

Рыцарь прошёл к дивану у стены, царапая рогами потолок, и уселся на мягкие подушки, проткнув их шипами доспехов сразу в нескольких местах. У Изи на глаза навернулись слёзы – это был его любимый диван, который он взял на новую работу как талисман.

«Меня хочет убить – чёрт с ним, но мебель портить зачем? Мама мне не простит…»

– Ну? – в нетерпении рыкнул рыцарь.

– Приступим, голубчик… – произнёс психолог, усаживаясь в кресло напротив клиента. – Что же вас беспокоит?

– В последнее время со мной происходит что-то странное, – прогудел рыцарь. – Я творю Зло, но не чувствую никакого удовольствия. Угнетаю покорённые народы, ввожу непомерные налоги, устраиваю массовые оргии… но с каждым днём это всё скучнее и скучнее! Я придумываю новые забавы, но и они надоедают быстрей, чем вхожу во вкус. Я уже опустился до того, что затеваю против себя заговоры и сам же раскрываю их! А вчера мне и вовсе пришла в голову мысль приговорить себя к повешенью за ребро…

«Не такая уж и плохая идея», – подумал Изя, но вслух сказал:

– Что ж, ситуация достаточно прозрачная. Но перед тем как подвести итог, я бы хотел сыграть с вами в одну игру. Не возражаете?

– Какую ещё игру?

– Я назову вам несколько слов, а вы скажете, что о них думаете. Договорились?

– Начинай. – Рыцарь нетерпеливо махнул рукой.

– Итак, первое слово – любовь!

– Любовь? – Тёмный Властелин почесал рог на шлеме. – Любовь… любовь… а, любовь! Ну, у меня есть гарем прекрасных нек-рабынь. Любовь – это то, чем я с ними занимаюсь.

– Хм… ясненько. Второе слово – женщины!

– Женщины… о них я слышал, что они тоже люди и нужны для любви.

– Третье слово – счастье.

– Чувство, которое я раньше испытывал в камере пыток. Правда, мои пленники его почему-то не разделяли…

Изя встал и вытащил из стола несколько листов бумаги. На каждом были изображены тёмные пятна разных форм и размеров.

– Проведём ещё один тест…

– Опять? А когда ты меня лечить-то начнёшь?

– Терпение, пожалуйста, немного терпения… – Изяслав показал один из листов клиенту. – Что вы здесь видите?

– Кровищу, – подумав, сказал рыцарь.

– А здесь? – Изя показал второй лист.

– Много кровищи.

– А на этом?

– Док, да ты довольно кровожадный для человека, – удивился Властелин. – Зачем тебе столько бумажек с кровищей?

– М-да-а-а… Картина ясна. – Изя почесал в затылке.

– Тогда потрудись прояснить её для меня, – приказал Властелин.

– Видите ли, голубчик, у вас… э-э-э… как бы это помягче… ярко выраженный кризис среднего возраста. Взяв намеченные вершины, вы решили, что всего достигли. И потеряли смысл жить дальше.

На секунду задумавшись, Изяслав по памяти прочитал:

– Это кто такой? – с подозрением спросил рыцарь.

– Лермонтов.

– Где-то я о нём слышал… Он из некромантов или вампиров?

– Э-эм… он из поэтов.

– Не, таких не знаю. – Властелин покачал головой. – Наверное, он самый могущественный среди них? У него та же самая болезнь, что и у меня!

– Сложно сказать, – уклончиво ответил Изя. – Он уже давно умер…

– Нет… – Властелин с треском сжал подлокотник многострадального дивана. – От этой болезни ещё и умирают? О горе мне!

– Голубчик, не нервничайте так!

– Док, что мне делать? Как вылечиться? – В голосе рыцаря прозвучал неподдельный страх.

– Всё просто, – спокойным, уверенным голосом произнёс Изя. – У вас есть друзья?

– М-м-м… да. Саурон, Вольдеморт, Дарт Вейдер… Правда, они не совсем друзья…

Все три имени Изя слышал впервые.

– Коллеги по работе? – предположил он.

– Скажем так: нас связывает общее дело.

– Тогда рецепт прост. Созвонитесь с ними и пригласите на рыбалку. Или в стриптиз-клуб. А лучше позовите к себе домой и устройте мальчишник с неками-рабынями! Только представьте – вы и… э-э-э…

– Саурон, Вольдеморт и Дарт Вейдер.

– Да-да! Сидите вместе в непринуждённой обстановке, попиваете пивко, обсуждаете улов или достоинства ба… девушек. Главное – не стесняйтесь, будьте увереннее в себе! Поверьте, ваши коллеги страдают от тех же комплексов.

– Интересная идея! Мне такое в голову не приходило…

– Помните, новизна – залог интереса, – сказал Изя. – Могу посоветовать ещё одно средство, правда, оно весьма радикальное…

– Говори!

– Я думаю, желание делать Зло зародилось в вас ещё с раннего детства, – сказал Изя. – Все вокруг были добрыми и светлыми, что вызывало в вашем подрастающем сознании протест.

– Именно так!

– Но теперь, когда тьма торжествует, вы уже не выделяетесь на общем фоне. Зло заняло место Добра и стало обыденностью.

– Так и есть, – вздохнул рыцарь.

– Поэтому сделайте то, что для нынешнего мира является злом! То есть Добро!

– Что? – взревел рыцарь и вскочил на ноги. Рога с треском вонзились в потолок. – Да ты хоть понимаешь, что предлагаешь? Мне! Тёмному Властелину!

– П-прошу меня простить, – задрожал Изя. – Эт-то только мысль вслух!

– Поменьше таких мыслей в моём присутствии! – прорычал рыцарь, пытаясь освободить шлем. – Творить Добро, ну кто бы мог подумать! Я, Тёмный Властелин, и творю Добро! Х-ха!

– Так я же не предлагаю милостыню раздавать! – жалобно произнёс сжавшийся в комочек Изя. – Вы можете сделать подарок вашим некам-рабыням. Свозите их в Куршевель… или как курорты в вашем мире называются…

– А, ну если та-а-ак… – задумался рыцарь. – Это другое дело! Ещё я могу призвать на обед всех своих приспешников и раздать им подарки… О! Они же наверняка решат, что я хочу их отравить! Ха-ха! А я им вместо яда подарки… Ха-ха! Уже представляю выражения этих рож!

– Вот видите, – робко улыбнулся Изя. – А вы сомневались.

– Демоны Бездны, док! Да ты вдохнул в меня новую жизнь! – В порыве чувств рыцарь толкнул психолога в плечо, отчего тот чуть не рухнул на пол вместе с креслом. – Я уже весь в предвкушении!

– Это моя работа, голубчик, – выдавил из себя очередную улыбку Изя.

– Вот, держи! – Рыцарь щёлкнул пальцами, и в руки психологу упал туго набитый мешочек. – Чистое золото.

– Вы ведь уже всё оплатили заранее, – замотал головой Изя.

– Не спорь, от благодарности Тёмного Властелина не принято отказываться! Более того, я, пожалуй, подарю тебе быструю смерть!

– Э-э-эм… – промямлил психолог. – А может, как-нибудь вообще без этого? У меня ещё приём не окончен. Неудобно перед клиентами.

– Ла-а-адно… – Рыцарь махнул рукой. – Так уж и быть, живи, док.

Наконец осчастливленный Властелин ушёл, оставив над дверью дыру в форме своего шлема. Изя недовольно пожевал губами и, вооружившись ножницами и скотчем, загородил отверстие календарём с милыми пушистыми котятами.

Восстановив подобие прежней уютной атмосферы, доктор сел обратно в кресло и с чувством выполненного долга выдохнул.

– Ну и клиент. Надеюсь, со следующим будет попроще?

Словно в ответ, за окном появилась огромная чешуйчатая морда рептилии. Выдавив стекло, монстр просунул голову в кабинет и уставился на Изю жгучими глазами с вертикальным зрачком.

– Это ты тот самый док? – прорычал он. – Какой упитанный…

– Я-а-а… – пропищал доктор, глядя на ящера, как кролик на удава. – Я не упитанный! У меня просто кость широкая…

– Все так говорят! – сказал необычный посетитель. – Ладно, не волнуйся. Я тебя не съем.

– Слава богу!

– Точнее, съем, но чуть позже. Сначала ты должен меня вылечить.

– Знакомая ситуация, – вздохнул Изя. – Как вас звать, голубчик?

– Я Изверг! Дракон!

В подтверждение своих слов монстр выпустил короткую струю пламени, поджарив диванчик у стены.

– Эх… – Изя обречённо уставился на тлеющие обломки. – Если не дракон, то мама меня теперь точно съест…

Он взял себя в руки и, глубоко вздохнув, напустил на себя как можно более приветливый вид.

– Итак, голубчик, с чем пожаловали?

– Понимаешь, док, в последнее время я чувствую себя очень одиноким, – пожаловался ящер.

– Ну, как же так? Разве у вас нет семьи?

– Как бы тебе объяснить… – Ящер на несколько секунд задумался. – С поиском пары я особо не тороплюсь, потому что наши прекрасные половинки съедают нас после первого же полёта любви. Спастись нет никакой возможности – дракон, овладев своей избранницей, слабеет и становится беспомощнее детёныша.

– О боже… но почему они так жестоки с вами?

– Хороший вопрос. Мы сами не знаем. Это наша великая драконья загадка, на которую, похоже, никогда не будет ответа. – По морде Изверга скатилась скупая слеза, которая тут же прожгла в полу широкую дыру.

– Да уж, – покачал головой Изя. – А вы не пробовали завести друзей?

– Пробовал. – Изверг печально опустил голову. – Но все мои сородичи очень злы и воинственны. Предложения дружбы каждый раз заканчивались дракой…

– А как насчёт людей?

– У меня ещё не настолько плохо с головой, чтобы дружить с едой, – фыркнул дракон.

– Понятно… Давайте, голубчик, сыграем в одну игру. Я буду называть вам слова, а вы говорите, что о них думаете. Договорились?

– Да, док!

– Первое слово – любовь!

– Это очень сладкое, нежное, трепетное чувство, которое я испытываю к людям. Чем они упитаннее – тем сильнее чувство. Вот ты, например… ну просто само обаяние!

– Второе слово – женщины! – быстро произнёс Изя.

– Женщины – это очень вкусно! Даже вкуснее мужчин.

– И третье слово – счастье.

– Тоже очень сладкое чувство. Испытываю его сразу после того, как поем.

– Понятно. А нет ли у вас неких тайных желаний или скрытых страхов, о которых вы боитесь сообщить окружающим?

– Если честно, – чуть понизил голос Изверг, – я всегда хотел стать попугаем.

– Почему? – приподнял брови Изя.

– Не знаю. Хочется, и всё тут… Сидеть в клетке, чирикать. И чтобы со мной всё время разговаривали.

«Расстройство психики на почве одиночества», – вынес вердикт Изя.

– Итак, дорогой Изверг, – произнёс он, сложив ладони лодочкой. – Вы слышали о золотом правиле морали? «Поступайте с другими так, как вам хотелось бы, чтобы они поступали с вами».

– Что-что? – не понял дракон.

– Всё просто. Если вы хотите любви, для начала сами поделитесь ею. Вот скажите, как у вас, драконов, протекают ритуалы ухаживания за дамами?

– Да как у всех, наверное. – Изверг на секунду задумался. – Удар слева, удар справа, хвостом добивающий в челюсть… Действует безотказно! Сам я так не делал, но много раз наблюдал со стороны.

Изя приподнял брови. Он понял, что нашёл ответ на «великую драконью загадку».

– Нет, голубчик, так не пойдёт. Дамы любят ухаживание. Комплименты. Подарки. Если вы принесёте вашей избраннице какую-нибудь безделушку из вашей сокровищницы или поделитесь добычей после охоты, то ваши шансы… э-э-э… остаться в живых после… э-э-э… полёта любви сильно возрастут.

– Ты уверен, док? – недоверчиво уточнил Изверг.

– Абсолютно. Это рецепт, проверенный тысячелетиями. Кроме того, у меня тут есть кое-какая литература по пикапу… – Изя вынул из стола книгу в бумажном переплёте и открыл оглавление. – Как познакомиться с незнакомой девушкой… Как соблазнить девушку на первом свидании… Как уговорить девушку сделать мине… э-э-э, ну вам это не надо… ладно, забирайте всю книжку! Думаю, разберётесь.

…Когда Изверг, вооружённый советами по соблазнению, улетел покорять сердца, Изяслав с облегчением выдохнул:

– Надеюсь, дальше клиенты будут не такими проблемными…

– Ошибаетесь, Изяслав… – прозвучал за спиной психолога чей-то негромкий голос со стальными нотками.

Вздрогнув от неожиданности, доктор обернулся и увидел прислонившегося к стене странного человека. Он сливался с тенью от шкафа так, что был практически невидим. Надвинутая на лоб шляпа с широкими полями и высокий ворот чёрного плаща полностью скрывали его лицо.

Но вот незваный гость приподнял голову, и Изяслав увидел его глаза – серые, холодные, безжалостные…

– Э-э-э… – замялся психолог. – Вы ко мне на приём?

– В каком-то смысле да. – Незнакомец отстранился от стены и неторопливо двинулся к Изяславу. – А в каком-то и нет.

– Э-э-э… что вы имеете в виду? – Психолог заёрзал в своём кресле.

– Я долгое время наблюдал за тем, что ты здесь делаешь, и понял одну вещь…

– Какую?

– Твоя психология – опасная ересь!

Изяслав лишь открыл и закрыл рот, словно потерял дар речи.

– А моя работа как раз заключается в искоренении ереси… – В голосе гостя послышалась недвусмысленная угроза.

– Подождите, подождите, подождите! – Изя выставил перед собой руки. – Давайте не будем торопиться! Давайте всё обсудим!

– Твоя смерть будет быстрой, еретик. Это единственное, что я могу тебе сказать… – Человек сунул руку в карман.

Изяслав хотел было закричать, но что-то подсказало ему, что это бесполезно. Он умрёт раньше, чем издаст хоть один звук.

– Может, у вас есть какие-то проблемы? Давайте я помогу вам? – в отчаянье предложил он. – На прощание.

– Тебе не смутить меня, еретик. – Глаза незнакомца опасно сверкнули. Изя зажмурился и сжался в комок, ожидая смертельного удара.

Прошла секунда, другая… ничего так и не произошло.

Психолог осторожно приоткрыл глаза и увидел, что странный человек стоит к нему спиной, положив на лицо ладонь.

– Опять… – услышал Изя голос своего несостоявшегося убийцы. – Да что же это такое… снова не получилось… а ведь так хорошо начал… и всё насмарку…

– С вами всё в порядке, голубчик? – произнёс Изя, придав голосу больше сочувствия. – Вам помочь?

– Да что ты понимаешь, еретик… – произнёс человек, не оборачиваясь.

– Давайте сядем, поговорим… – мягко настаивал Изя. – Всё-таки решение проблем – это моя работа.

«Голубчик» молча развернулся и почти упал в кресло напротив доктора.

– Итак… Ваше имя?

– Эдгар.

– Меня зовите просто «док». Что же вас беспокоит?

Эдгар на несколько секунд задумался и произнёс:

– Возможно, ты уже догадался, что я – инквизитор. Искореняю инакомыслие, казню еретиков… Жалость в такой работе недопустима! Но в последнее время со мной происходит что-то странное… – Эдгар снова закрыл глаза ладонью. – Ты уже не первый… и, возможно, не последний, кого я собирался… но не смог очистить от ереси!

– Ясненько, ясненько… А как вы сами думаете, откуда растут ноги у вашей проблемы?

– Не знаю. – Инквизитор пожал плечами. – Может, в детстве на пол пару раз уронили… А может, это оттого, что я давно перешёл на сторону Тьмы.

– На сторону Тьмы? – Изяслав едва не упал с кресла.

– Тебя что-то смущает? – Эдгар приподнял бровь. – Я… очистил уже столько народу, что моя душа стала чернее, чем у иных жителей этого проклятого мира. Она давно принадлежит Злу.

– Минуточку… – Что-то в словах инквизитора показалось Изяславу странным. – То есть вы продолжаете выполнять обязанности инквизитора, хотя в то же время служите Тьме?

– Именно. Это накладывает свой отпечаток. Многие из тех, кого я… очистил, на самом деле никакого отношения к Мраку не имели.

– Что ж… мне всё ясно, – улыбнулся Изяслав. – Дорогой Эдгар, в вашем случае всё предельно просто!

– Просто?

– В вас борются две сущности. Первая – «инквизитор», который хочет искоренять зло. Вторая – «еретик», который служит Тьме. Поэтому, когда вы хотите… очистить невиновного человека, обе ваши половинки вступают в противоборство. Если побеждает «инквизитор», вы проявляете жалость и… не очищаете свою жертву.

– Вы так думаете? – прошептал Эдгар.

– Служить одновременно и Свету и Тьме невозможно. Это всё равно что… ну, не знаю… грубо говоря, мешать пиво с водкой. Поверьте, я понимаю, о чём говорю. – Изя печально вздохнул. – Вам нужно определиться, что вам ближе. Водка или… тьфу, Добро или Зло. «Инквизитор» или «еретик».

– Да… – Эдгар опустил голову. – Я должен сделать выбор…

– Именно, – кивнул Изяслав. – Чтобы принять окончательное решение, я бы посоветовал вам пообщаться с еретиками поближе. Как с настоящими, так и с мнимыми.

– А… – замялся Эдгар. – О чём мне с ними говорить, док? У нас… э-э-э… нет общих тем для бесед.

– Тема не важна! Говорите о первом, что придёт в голову! Ну, например, о вечном – любви, дружбе, терпимости. Нет, я понимаю, что тюрьма… или где вы там еретиков держите… не очень подходящее место для задушевных разговоров, но…

– Очень даже подходящее! – не согласился инквизитор.

– Ну, тогда проблем нет! Попытайтесь найти точки соприкосновения – вдруг у вас с ними есть какое-то общее хобби? Не знаю, коллекционирование марок или там бабочек. А вдруг вы болеете за одну и ту же футбольную команду? И, главное, помните – еретики тоже люди! Такие же, как мы с вами.

– Правда? – Эдгар выпучил глаза. – Мне это даже в голову не приходило…

– Вот видите, сколько в этом мире чудесных и удивительных открытий!

– Да уж…

– Напоследок я хочу дать вам один совет…

– Слушаю!

Изяслав поманил к себе инквизитора и, наклонившись к его уху, что-то негромко зашептал.

Едва Изяслав закончил, лицо Эдгара прояснилось, и он громко воскликнул:

– Док! Да вы гений!

– Да ладно вам… – смутился Изяслав. – Я просто делаю свою работу…

Он достал из шкафа несколько толстых книг и протянул их Эдгару:

– Вот, ознакомьтесь. На первых порах это очень пригодится.

Примерно месяц назад

Это утро не предвещало особых событий. Потеряв минут тридцать в очередной нескончаемой московской пробке, Изяслав Абрамович наконец добрался до места работы. На его счастье, первый на сегодня клиент до сих пор не явился. Это означало, что выговор от начальства, к которому психолог уже мысленно подготовился, отменялся или, по крайней мере, откладывался на неопределённый срок.

Немного приободрённый, Изяслав поднялся к себе в кабинет.

Откинувшись в кожаном кресле, он бросил взгляд на часы, поцокал языком и произнёс:

– Что же он так… всегда такой пунктуальный был… наверное, тоже в пробку попал…

На столе запищал коммуникатор с кучей кнопок. Этот прибор был установлен заботливым руководством совсем недавно, и Изяслав ещё не привык к нему.

– Так… – он провёл рукой по лысине. – Куда ж надо нажать… Проклятая электроника…

Психолог нерешительно ткнул в одну из кнопок. Прибор тут же отреагировал заикающимся женским голосом:

– И-и-изяслав Аб-б-бр-р-р… т-т-тут к в-в-вам к-к-клиент…

– Леночка! – Изя чуть подался вперёд. – Что с тобой?

– Н-ничего… – слабо отозвался прибор. – Всё в порядке…

– Но что с твоим голосом?

– Я… ну… в общем… этот клиент… он… немного странный…

– Клиент? Странный? Он по записи?

– Как? Неужели я должен ещё и записываться? – произнёс кто-то совсем рядом с Изяславом Абрамовичем. Тот поднял глаза от коммуникатора и едва не свалился с кресла.

Напротив психолога сидел очень необычный… человек. Он носил белый халат и маленькую шапочку со странным красным крестом – верхняя линия символа была сильно вытянута по сравнению с оставшимися тремя. Кожа клиента отличалась багровым цветом, глаза имели вертикальный зрачок, а изо лба торчали два козлиных рога.

«Неформал, – подумал Изяслав Абрамович. – Панк, наверное… или вообще сатанист, крест-то перевёрнутый».

– Добрый день, голубчик. – Психолог натянул на лицо самую приветливую из своих улыбок. – Обычно мы принимаем строго по записи, но клиент, которому было назначено, ещё не пришёл, так что…

– Он и не придёт, – перебил краснокожий. – Видите ли, ваш клиент час назад попал в аварию и сейчас лежит в больнице в реанимации на другом конце города…

– О… весьма печально… Минуточку, а откуда вы знаете?

– Мне положено знать, – снисходительно пояснил человек. – Я чёрт.

Ни один мускул не дрогнул на лице Изяслава. Аксиому «Будь дружелюбен и всегда соглашайся с клиентами» он впитал едва ли не с молоком матери.

– Чёрт? А почему вы тогда так странно одеты?

– А что, черти всегда должны ходить в элегантных пиджаках, благоухать дорогими духами и рассуждать об особенностях философии Гегеля и Канта? – клиент недовольно фыркнул. – Ох уж эти предрассудки… Я простой чёрт-врач! Да-да, нечистая сила тоже нуждается в профессиональных докторах! Вы не знали?

– Ну, откуда я могу знать, я же обычный человек. – Изяслав развёл руками.

– Обычный? – Чёрт хитро прищурился. – Я слышал, многие называют вас гением от психологии!

– Ну, это громко сказано… – смутился доктор.

– Правда, далеко не все разделяют это мнение. Например, тут пишут, что вы шарлатан. – Клиент положил перед Изяславом раскрытую газету и ткнул пальцем в одну из статей. – Некий Иванов говорит, что ваши методы травмируют психику людей и толкают их на самоубийство! Представляете?

– Нет, – сухо ответил Изяслав. – Не представляю.

– Вам нечего сказать?

– Нечего. Кроме того, что я просто делаю свою работу. А уж что там пишут в газетах, меня не интересует.

– А вот ещё психолог Сидоров говорит, что ваше образование неполное. Что вас выгнали ещё с третьего курса института…

Изяслав едва сдержался, чтобы не повысить голос.

– Во-первых, я восстановился через год. Во-вторых, почему вас так интересует моя персона? Разве вы не о себе пришли говорить?

– Изяслав Абрамович, – клиент выставил ладони вперёд, – не сердитесь. Только скажите – вам хотелось бы восстановить своё доброе имя? А заодно и доброе имя всей психологии? Ведь даже обывателю видно, что все эти ивановы и сидоровы – настоящие жулики и шарлатаны, позорящие великую науку.

Неожиданно для себя Изяслав Абрамович сорвался:

– Да! Хотел бы! – Он с силой сжал кулаки. – Только уподобляться своим врагам и оплачивать газетные пакости не собираюсь! Чем я тогда лучше этих… э-э-э… сидоровых?

– Золотые слова! Но может, вам стоит воспользоваться помощью кого-то сильного и влиятельного? Чёрта, например? – клиент весело подмигнул Изяславу.

Тот улыбнулся краешком губ.

– Чёрта? А где я его найду?

– Так вот он, перед вами сидит!

– Хах… да, согласился бы! Будь вы, конечно, настоящим чёртом!

Клиент довольно захихикал и, к изумлению Изяслава, выхватил из воздуха лист бумаги с печатным текстом.

– Да вы, голубчик, фокусник…

– Ещё какой, – хихикнул чёрт, разглядывая бумагу. – По нашим новым правилам, чтобы договор обрёл силу, его больше не надо подписывать. Достаточно сказанного вслух Слова. Что ж, Изяслав Абрамович, собирайтесь.

– Куда?

– Как куда? В Тёмный мир. Некоторые его жители очень нуждаются в вашей помощи. Вы – единственный достаточно умелый психолог, способный вылечить их.

– Ка-ка… какие жители? – Изяслав Абрамович начал заикаться.

– Разные, – пожал плечами чёрт. – Вампиры, драконы, оборотни, ведьмы… Но вы быстро привыкнете, я уверен! И к вам привыкнут! Через неделю будете своим в доску. Может, даже остаться захотите.

Психолог лишь открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба.

– Если справитесь, – продолжил чёрт, – я восстановлю честное имя Изяслава Абрамовича Петрова. А нет – заберу его душу себе. – Он довольно захихикал и спрятал договор за пазуху. – Вот так.

Настоящее время

В кабинет Изяслава, с треском распахнув дверь, ворвался Тёмный Властелин. Увидев психолога, он взревел и сграбастал того в стальные объятия. Изя сдавленно пискнул и мысленно попрощался с жизнью.

Однако рыцарь не собирался никого убивать.

– Док! Как я рад вас видеть! Как жизнь?! – прогудел он из-под шлема.

– Да всё так же, голубчик, потихоньку… – слабо улыбнулся Изя, удивлённый дружелюбием страшного клиента. – А вы-то как?

– Лучше, чем когда-либо, док! Оказывается, быть добрым Властелином намного приятнее, чем злым! Я уже снизил налоги и сделал образование бесплатным! Да-да, вы не ослышались! Это пока только первые маленькие шаги, но скоро я развернусь в полную силу! Мои подданные станут самыми счастливыми в этом мире!

Изя не верил своим ушам.

– Рад за них, голубчик… – только и сказал он.

– Я уже всех своих друзей к вам записал – Саурона, Вольдеморта, Дарта Вейдера и других. Эх, знали бы вы, сколько у них проблем… Вся надежда на вас, док! Не подведите!

– Постараюсь, – уже твёрже пообещал Изя.

Разговор прервал громкий стук в окно. Это оказался Изверг с широкой улыбкой на всю морду.

– Приветствую, док!

– Здравствуйте, голубчик, – почти весело произнёс психолог. – Что-то срочное?

– Я хочу сказать вам большое драконье спасибо! Я следовал всем вашим советам и теперь… и теперь… и теперь сегодня вечером я женюсь!

– О… Мои искренние поздравления! – Изя перевёл взгляд на шею дракона и лишь сейчас заметил золотой ошейник. – Голубчик, а что это на вас такое?

– О-о-о… – Дракон потупил взгляд. – Это мой обручальник. Заранее надел.

– Изюнчик, ты скоро? – долетел откуда-то с улицы чей-то рёв. Изяслав вздрогнул, решив, что зовут его.

Но он ошибся.

Обернувшись, Изверг прорычал в ответ:

– Лечу, моя бабочка! Сейчас! – Он снова повернулся к Изяславу: – Слышали, как она меня называет? Это любовь, однозначно! И всё благодаря вам! – Дракон напрягся и выплюнул на пол огромный драгоценный камень. – Вот! Самый большой из моей сокровищницы!

– Спасибо, голубчик. – Подняв камень, Изя взвесил его в руке. – Какой тяжёлый… Не жалко расставаться?

– Для вас, док, всё, что угодно!

За спиной у Изяслава послышался едва различимый шорох, а над ухом прозвучал вкрадчивый голос инквизитора Эдгара:

– Я тоже хочу сказать вам спасибо, док.

– Ой… – Изя вздрогнул от неожиданности. – Не подкрадывайтесь так больше, пожалуйста…

– Извините, – покладисто произнёс Эдгар. – Я хотел сказать, что нашёл своё место в жизни!

– Замечательно! – улыбнулся Изяслав. – Значит, вы тоже разобрались со своими противоречиями?

– Да! Я решил вернуться к служению Свету!

– Замечательный выбор! А как поступили с еретиками?

– Всех невиновных я отпустил. Виновных же…

– Очистили?

– Нет! Я их перевоспитываю! Очень скоро они вновь обратятся к Свету!

– Прекрасно, голубчик! Другого я от вас не ожидал.

– По правде, без ваших книг по психологии я бы не справился…

– Кто знает, кто знает… Если хотите, я вам ещё полезную литературу подброшу. В тех книгах, которые у вас уже есть, только самые азы…

Внезапно дверь в кабинет распахнулась. Порог переступил сам чёрт-врач.

– Добрый день, Изяслав Абрамович! – поприветствовал он психолога. – Привет и вам, мои дорогие друзья!

– Добрый день, – вежливо ответили Властелин, инквизитор и дракон.

– Совсем замотался во время последней командировки на Землю, – пожаловался нечистый. – Изяслав Абрамович, как у вас дела? Честно говоря, я удивлён, что вы ещё живы.

– Дела идут лучше, чем я сам ожидал. Надеюсь, результаты вам понравятся, – скромно отрапортовал психолог. – Мои пациенты, по крайней мере, в полном восторге…

– Интересно, интересно… – Чёрт приблизился к Тёмному Властелину: – Скажите, пожалуйста, что у вас нового?

– Всё! – выпалил тот. – Док сделал из меня другого человека! Раньше я убивал людей, сжигал их города, осквернял храмы, а теперь строю новые дома, школы, больницы, снижаю налоги, жертвую золото на благотворительность… Ох, как я мог забыть! Изяслав Абрамович! Я же вам подарок привёз! Совсем из головы вылетело…

Рыцарь щёлкнул пальцами, и перед ним возник… небольшой диванчик! Точная копия сожжённого Извергом!

– О-о-о… – Изяслав с умилением посмотрел на подарок. – Огромное спасибо, голубчик. Даже не знаю, как вас отблагодарить…

– Не стоит, я же от чистого сердца!

Наблюдающий эту сценку чёрт выпучил глаза и начал заваливаться назад. Изя едва успел подхватить его сзади.

– О Владыка Преисподней… – простонал нечистый. – Что это значит?

– Что жизнь прекрасна! – проревел Изверг. – У меня сегодня свадьба!

– А я больше не сжигаю еретиков, я спасаю их души словом просвещения! – похвастался Эдгар.

– А-а-а! – в ужасе завопил чёрт. Он оттолкнул Изяслава и дикими глазами уставился на смутившуюся троицу. – Что с вами случилось?! Откуда эта доброта? Где жажда крови? Где ненависть? Где мрачность, пафос и готичность, вашу мать!

– Да нам и без них неплохо, – пожал плечами посветлевший Властелин.

– Гражданин Петр-о-о-о-о-ов! – продолжил завывать чёрт. – Что вы сделали с ними?

– Как что? Вылечил, – спокойно сказал тот.

– Они теперь служат Свету, идиот!!! – Нечистый, ухватив Изю за грудки, поднял его так высоко, что ударил макушкой о потолок. – Ты нарушил условия договора!

Несмотря на охвативший его страх, психолог ответил почти спокойно:

– Возможно, дело в том, что здоровый и достаточно мудрый человек просто не захочет по доброй воле причинять зло другим.

– Я тебя убью!!! – Черт принялся трясти Изю, как тряпичную куклу.

– А ну отпусти его! – взревел Властелин. В следующую секунду Изяслав уже был свободен, а чёрт ужом извивался в стальных рыцарских объятиях.

– Руки прочь! – вопил он. – Я буду жаловаться!

– Что-что? – усмехнулся рыцарь. – Да я тебя сейчас…

– Постойте! – остановил его Изяслав Абрамович. – У меня есть идея…

Он подошёл к двери и закрыл её на ключ.

– Что ты собираешься делать? – Чёрт прекратил вырываться и настороженно покосился в сторону психолога: – Помни о договоре! Если не исправишь всё, что натворил, то не получишь от меня помощи и расстанешься со своей душой!

Изяслав хрустнул костяшками пальцев, наклонил голову к одному плечу, к другому…

– Будьте любезны, голубчик, что вы думаете о слове «любовь»?

Эпилог

Изяслав Абрамович сидел в кресле усталый, но очень довольный. Вытерев покрасневшее лицо платком, он удовлетворённо посмотрел на… ангела, сидевшего в кресле напротив с выражением крайнего удивления на прекрасном лице. У ног светлого создания валялись ненужные рога, копыта и хвост.

– Э-э-эх… – протянул Изяслав. – В который раз убеждаюсь, что самые страшные существа во Вселенной – люди. Даже чёрта исправить оказалось легче, чем некоторых… индивидуумов. Впрочем, – он довольно ухмыльнулся, – и на наших паршивцев мы управу найдём. Рано или поздно.

Над Тёмным миром впервые вставало солнце. Окна домов открывались, наружу робко выглядывали люди и, с непривычки щурясь, поражённо глядели на жёлтый диск. Не меньшее удивление вызвала странная четвёрка, вышагивающая нога в ногу не хуже пока неизвестных в этих краях мушкетёров – это были Тёмный Властелин, Саурон, Вольдеморт и Дарт Вейдер. Недалеко от них шествовал инквизитор Эдгар, сопровождаемый группой женщин и мужчин с просветлёнными и одухотворёнными лицами. Борец с ересью говорил о «любви», «добре», «терпимости» и «высшей справедливости», его спутники слушали, иногда приговаривали «да, учитель, да». В синем небе, словно завершающий штрих этой картины, кружили два влюблённых дракона…