Джиллиан подфартило. Весь салон экономического класса был уже заполнен, и поэтому ей (она даже прыснула, спускаясь по узенькой лестничке) предложили лететь первым классом. Ей — в ее джинсах и сетчатой старой футболке! Она нашла свое место (возле окна!), запихнула сумку с камерой под сиденье, стиснув ее чуть ли не до размеров дамского ридикюля, потом с удовольствием опустилась в широкое мягкое кресло. Как это здорово! — мелькнуло в мозгу. Пребывая в приятном волнении, Джиллиан не торопясь застегнула ремень, затем вытащила из сумки несколько дешевых книжонок в мягких обложках.
Только она погрузилась в чтение, как чей-то голос над ней произнес:
— Извините.
Отметив пальцем строку, Джиллиан подняла голову и невольно сморгнула. Рядом с ней стоял невысокий брюнет, худощавый и темноглазый, облик которого был странным образом схож с персонажами живописи раннего средневековья. Одет он был просто, но в простоте этой проглядывал высший шик, что подтверждали и черный костюм тонкой шерсти с шелковистым отливом, аккуратно подогнанный по фигуре, и шелковая рубашка, сияющая немыслимой белизной, и черный галстук, зашпиленный булавкой с рубином. Джиллиан показалось забавным, что при таком умении одеваться незнакомец считает возможным носить слегка контрастирующие со своим нарядом ботинки — на очень толстой подошве и с довольно большим каблуком.
— Извините, — повторил мужчина, вежливо поклонившись, — но, похоже, вы заняли мое место.
У Джиллиан просто сердце упало. Этого никак, ну никак не должно было случиться. Ведь ей в кои веки так крупно повезло. Она поискала в карманах.
— Мне дали этот талон.
Стюардесса, заметив ее смущение, подошла к ним.
— Доброе утро. Могу я вам чем-нибудь помочь?
Незнакомец чуть иронически улыбнулся.
— Маленькое недоразумение. Ваш превосходный компьютер решил усадить нас на колени друг к другу, не заботясь о том, хотим мы этого или нет.
Стюардесса взяла посадочные талоны и, нахмурившись, принялась рассматривать их.
— Одну минутку. Я уверена, что все можно исправить. — Она повернулась и пошла к служебному отделению.
— Простите, — сказала Джиллиан виновато.
— Ну что вы, что вы. Тут нет никакой вашей вины. Машинам тоже свойственно ошибаться, а в салоне свободно. Уверен, нашу проблему легко разрешат. — Взгляд нового пассажира по-прежнему был спокоен. — Я не хотел вас потревожить.
Джиллиан царственно взмахнула рукой, показывая, что ничуть не встревожена, и едва не выронила книжонку. Она покраснела и, почувствовав это, смутилась еще сильней. Боже, ну что за глупость — краснеть, когда тебе двадцать два! Быстро глянув вверх сквозь решетку ресниц, она поняла, что ее смущение позабавило незнакомца. Ей захотелось сказать что-либо убийственно-остроумное по поводу сложившейся ситуации, но фраза не задавалась, и остатки здравого смысла, гибнущие в пучине полнейшего замешательства, призвали ее к спасительному молчанию.
Через минуту стюардесса вернулась.
— Извините, сэр, — сказала она. — Очевидно, произошла ошибка в наборе. Вам предлагается место «В», у прохода. Но если вас это почему-то не устраивает…
— Ну что вы, все в порядке. — Мужчина взял у красотки посадочные талоны и отдал один из них Джиллиан. — Благодарю, что позаботились обо мне, и весьма ценю вашу любезность. — Он вновь блеснул улыбкой и, наклоняясь, чтобы положить тонкий кожаный чемодан под сиденье, доверительно сообщил: — Я даже в некотором роде признателен, что спорное место осталось за вами.
— Да? — удивилась Джиллиан. — Разве вам не хотелось бы устроиться у окна?
— Знаете ли, в полетах мне не очень комфортно. Слишком велико расстояние до земли.
Джиллиан снова открыла было книгу, но вдруг сказала:
— А мне летать нравится.
— Ну-ну. — Мужчина рассеянно усмехнулся. — И часто ли вам доводится путешествовать таким способом?
— Нет, не очень, — призналась она. — Я несколько раз летала в Денвер, к отцу, и один раз во Флориду. Европа — самое дальнее из моих путешествий.
— Вы провели лето в Италии? И что же? Приятны ли впечатления? — Кажется, ему нравилось чуть поддразнивать свою молоденькую соседку.
— Приятны. Италия хороша, но и кроме нее я много где побывала. Милан просто чудесное место для начала и завершения путешествий. — Джиллиан загнула уголок страницы и отложила на время книгу. — Меня поразила Флоренция. Вы там, наверное, бывали.
— Бывал, правда, давненько. Когда были живы друзья. — Попутчик щелкнул пряжкой ремня. — Что вы еще повидали? Париж? Вену? Рим?
— Париж и Рим — нет. Но я побывала в Вене. И в Праге, и в Будапеште, и в Белграде, и в Бухаресте, и в Софии, а также в Сараево, Загребе, Триесте и на закуску — в Венеции. — Она с удовольствием перечисляла названия этих замечательных городов. — Чудесное лето, и у меня такое впервые!
Брови попутчика приподнялись.
— Не совсем обычный маршрут для студентки. Венгрия, Румыния, Болгария, Югославия… Это вроде бы не те страны, какими обычно интересуется американская молодежь.
Женский голос по громкой связи предупредил на трех языках, что сигареты должны быть потушены, а ремни — пристегнуты, ибо самолет готовится к взлету.
Джиллиан нахмурилась.
— С чего вы взяли, что я студентка?
— А кто же? — парировал он добродушно. — Студенты, откуда бы они ни были, всегда одеваются одинаково. На вас джинсы, футболка, у вас прямые русые волосы, а судя по тому, как вы произносите «р», я бы отнес вас к уроженкам среднего запада США.
С некоторой неохотой Джиллиан призналась:
— Я из Де-Мойна.
— Это в Айове, не так ли?
Их разговор был прерван гулом моторов. Самолет оттащили от терминала, и он стал выруливать на взлетную полосу.
Из служебного отделения вновь выпорхнула стюардесса и забубнила на английском, французском и итальянском обычный текст, оповещающий пассажиров о расположении кислородных масок, спасательных жилетов и аварийных выходов. Джиллиан слушала ее с деланным равнодушием вся обмирая от приятного волнения перед взлетом. Мужчина, сидящий рядом, поморщился, прикрывая глаза.
Около пяти минут самолет тащился вдоль каких-то ангаров, потом на секунду замер и весь затрясся. Раздался свирепый, нарастающий рев. Грузный лайнер рванулся в воздух, земля стремительно унеслась вниз, уши, как водится, заложило, но в них все равно проник мерзкий звук убирающихся шасси. Затем стюардесса с размеренной монотонностью сообщила, что пассажирам можно ходить по салонам и курить в отведенных для этого местах.
Джиллиан, следившая, как Милан отдаляется и становится все меньше и меньше, невольно вздохнула.
— Взгрустнулось? — спросил сосед.
— Немного. Я, конечно, рада, что возвращаюсь домой, но поездка была такой чудной. И вот она кончилась. Жаль!
— А чем вы намерены заняться в дальнейшем? — прозвучал следующий вопрос.
— Скорее всего, преподаванием. Меня берут в среднюю школу. Это мое первое место. — Она вновь посмотрела в окно.
— Кажется, вас не очень устраивает подобная перспектива? — В тоне попутчика не ощущалось ни капли сарказма. — Если работа вам не по нраву, зачем же за нее браться?
— Ну как же, — сказала Джиллиан, надеясь, что ее голос звучит достаточно рассудительно, — я же должна делать что-то. Замуж я пока что не собираюсь… — Она осеклась, вспомнив, как расстроилась мать, услышав о ее разрыве с Гарольдом. Все равно из этого брака не вышло бы ничего хорошего, менторским тоном сказала себе Джиллиан, как говорила почти ежедневно начиная с десятого апреля — даты, когда возвратила кольцо.
— Я, кажется, влез не в свое дело. — В голосе мужчины звучало сочувствие. — Простите меня.
— Пустяки, — ответила Джиллиан, не желая зацикливаться на личной проблеме. — Я просто задумалась о высоте, на какой мы летим.
— Да? — Темные, загадочные глаза соседа странно блеснули. — Тогда, может быть, вы мне расскажете, что вам довелось повидать.
— Знаете, — сказала Джиллиан, радуясь поводу выбросить Гарольда из головы, — я ведь очень стремилась туда, где в конце концов очутилась. Читала, готовилась. И меня поразило, насколько там все не так.
— Не так? В каком смысле?
— Ну-у… поражает не сама старина, — медленно произнесла Джиллиан, — а то странное чувство, какое она вызывает. То есть реальность глубже и шире того, о чем нам долдонили в школе. Например, находясь в замке Брэн, я поняла, почему о нем ходят легенды. И почему многие до сих пор верят в них.
Попутчик пошевелился.
— Замок Брэн?
— Да. Вы знаете, чем он знаменит? Это замок, который Брэм Стокер использовал как прототип замка Дракулы. Так, по крайней мере, утверждают сейчас знатоки. Я хотела побывать и на развалинах настоящего обиталища Дракулы, но погода испортилась, и нас туда не повезли.
— Странно, что вы интересуетесь такими вещами. Не думаю, что вас всерьез интересует тема балканского сопротивления турецким вторжениям.
— О нет, — рассмеялась Джиллиан, немного смутившись. — Просто… Меня привлекают вампиры и все, что с ними связано. Книги, фильмы, прочие вещи.
— Ах да, конечно! — Теперь тон соседа сделался ироничным.
— Согласна, они не источник вдохновения для великих творений искусства, но легенды о них дают столько пищи для размышлений…
— И интимных фантазий? — мягко предположил мужчина.
Джиллиан почувствовала, что снова краснеет, уже сожалея, что завела этот разговор.
— Иногда. — Она гордо вскинула голову. — Лугоши, Ли — они восхитительны! И, мне кажется, весьма сексуальны.
Мужчина чуть было не рассмеялся, но сумел сохранить вежливую серьезность, от которой Джиллиан пришла в молчаливую ярость.
— Это все книжное, — прозвучало через минуту.
— И пусть! — вскинулась Джиллиан. — Я знаю многих людей, разделяющих мою точку зрения.
— Чисто американское небрежение к серьезным вещам. — Сосед покачал головой. — Было время, когда за подобные заявления жестоко карали.
— Ерунда, — ответила Джиллиан, но не очень уверенно. За время поездки по восточной Европе она по многим мрачноватым приметам убедилась, что фанатизм и невежество еще не ушли в прошлое.
— Я бы не назвал это ерундой, — заметил с печалью попутчик. — Мужчины, женщины, даже дети умирали в муках за веру в подобные вещи. И сейчас есть люди, считающие, что практику искоренения древнего зла стоило бы восстановить.
— Но это ни с чем уж не сообразно! — выпалила, сердясь на себя, Джиллиан. — Глупо ведь думать, что вампиры существуют на самом деле.
— Вы и вправду в этом уверены? — мягко осведомился сосед.
— Как они могут существовать? — Джиллиан дернула плечиком. — Это полнейшая чепуха.
Ответом был кивок головы, схожий с насмешливым полупоклоном.
— Конечно.
Джиллиан ощутила желание настоять на своем.
— Если бы они существовали, о них бы все знали. Имелись бы несомненные доказательства — ведь далеко не все можно скрыть.
— Доказательства? Но как такое докажешь?
— Ну-у… как-нибудь. — Джиллиан никогда не задумывалась над такими вещами, но ей не хотелось уронить себя в глазах насмешливого незнакомца. Она как-никак не глупа и способна логически рассуждать. — Бывали случаи преждевременных погребений, но тут ведь дело в другом.
— Конечно, — согласился он. — Если легенды правдивы, то погребение вампира — деяние вовсе не преждевременное.
Она решила проигнорировать это нелепое замечание и сказала серьезно:
— Самым лучшим было бы отыскать добровольцев, однако вряд ли возможно убедить настоящего вампира согласиться на участие в научных экспериментах.
— Я тоже так полагаю, — кивнул собеседник.
— И потом, ведь эти опыты его уничтожат. Кол, вонзаемый в сердце, отсечение головы…
— Сожжение тоже хороший способ, — вставили слева.
— Ни один вампир на такое, естественно, не пойдет. Да и что, собственно, это бы доказало? От столь решительных операций умрет кто угодно — вампир или не вампир. — Джиллиан потянулась и захихикала. — Боже, как странно: парить высоко в небесах и разговаривать о такой чепухе. — На деле же ей вдруг сделалось неуютно, и она предпочла уклониться от разговора.
Сосед, словно прочитав ее мысли, сказал:
— Вы абсолютно правы. Вздор вызывает неразбериху в душе.
Джиллиан глубокомысленно покивала и из вежливости решилась взять более светский тон.
— Вы, наверное, не бывали в Америке? Ваш английский почти безупречен, однако…
— Однако вы уже поняли, что я иностранец. Естественно. — Сосед помолчал. — Нет, Атлантику я однажды пересекал, правда давно, и занесло меня в Мексику. В Мехико, если точней говорить. Город, взрастающий среди болот, произвел на меня очень сильное впечатление.
Джиллиан не нашлась что ответить. Мехико, кажется, и впрямь строили на болотах, но это было в далекие, незапамятные времена.
— Да-а, — протянула она, чтобы что-то сказать.
— Впрочем, в вашу страну я действительно еду впервые. И мне, если уж быть честным, немного не по себе. — Попутчик зябко повел подбородком. — Такие пространства…
— Извините, господин граф, — перебила его подошедшая стюардесса. — Мы собираемся подавать коктейли, не хотите ли что-нибудь заказать?
— Я — нет, спасибо, но может быть… — Мужчина глянул на Джиллиан. — Почту за честь, если вы позволите мне угостить вас.
Та уже мучилась, испытывая несказанное удовольствие от предложения и огорчаясь тем, что по правилам, применимым к ее возрастной категории, его следовало бы отвергнуть. В конце концов победил соблазн.
— Благодарю, — кивнула она церемонно. — Я бы предпочла джин с тоником. Танкарайский джин, если он у вас есть.
— Танкарай и тоник, — повторила стюардесса, запоминая, потом опять обратилась к соседу развязной девицы. — Если вы не хотите коктейль, господин граф, то позвольте напомнить, что выбор вин у нас просто отменный.
— Спасибо, но — нет. Я не пью и вина. — Один повелительный кивок — и стюардесса исчезла.
— Она назвала вас графом! Это действительно так? — Джиллиан уже знала ответ и трепетала от восхищения. Ее импозантный попутчик, оказывается, настоящий аристократ! Ох, поскорей бы добраться до дома! Она уже представляла, как совершенно буднично и безразлично уронит на дружеской вечеринке: «Дорога обратно, конечно, казалась бы долгой, но мне не давал скучать один европейский граф». Приятно будет полюбоваться, как вытянутся физиономии у некоторых жеманниц и задавак.
— В наше время титул — лишь форма вежливого обращения, — рассеянно улыбнулся сосед. — Жизнь идет, в ней меняется многое. Теперь мало кто уважает родовые права.
Джиллиан, знавшая кое-что о европейской истории, кивнула.
— Как грустно. Вам, должно быть, трудно мириться с тем, что произошло с вашей родиной?
Выпалив это, она вдруг сообразила, что понятия не имеет, откуда граф родом, и стала прикидывать, как бы поделикатней об этом спросить.
— Ваша правда, но тем не менее с родиной у меня очень крепкие связи. А перемены, что ж, они происходят всегда. Приходится привыкать, приспосабливаться. Или меняйся, или умри — другого выхода нет.
Вглядываясь в это умное, интеллигентное и чуть опечаленное лицо, Джиллиан вдруг осознала, сколько горя и безысходности может скрывать понятие «эмигрант».
— Ужасно! — выдохнула она. — Вы сейчас показались мне таким одиноким.
— Подчас от этого состояния не уйти, — отстраненно заметил граф.
— Но, конечно, у вас есть семья… — Джиллиан прикусила язык. Она ведь читала о революциях, о кровавых расправах над знатью. Если всю родню графа безжалостно истребили, то…
— О да. Правда, мы живем обособленно, розно. Нас не так много, как в прежние времена, но некоторые пока еще выживают. — Граф поднял голову. — Ага, вот и ваш коктейль. — Стюардесса сняла с маленького подноса бокал и подала его Джиллиан. — Какую валюту вы принимаете?
— А что вы предлагаете, сэр? — Стюардесса ослепительно улыбнулась.
— Доллары, фунты, франки. Выбирайте. — Он вынул из внутреннего кармана бумажник.
— Тогда с вас доллар и пятьдесят центов. — Девушка взяла деньги и, поблагодарив, убежала за сдачей.
Джиллиан подняла чуть запотевший бокал, его содержимое голубовато мерцало.
— Большое спасибо. За вас! — Напиток был холоден и неожиданно крепок.
— Вы очень добры, — механически отозвался попутчик. — Скажите, — спросил он другим, более заинтересованным тоном, — что вы намереваетесь преподавать?
— Английский, — ответила Джиллиан. — Конечно английский.
— Язык? — Граф явно был удивлен.
— Ну… не совсем. Немного грамматики, немного стилистики, немного письма и много свободного чтения. — Это звучало по-взрослому и солидно, но ей почему-то сделалось грустно.
— Но, конечно же, вам вовсе не хочется всю свою жизнь доказывать зевающим от скуки подросткам, что немного грамматики, немного стилистики и немного письма им в жизни не повредят? — спросил очень мягко сосед и умолк, ожидая ответа.
— Иногда мне кажется, что я сама не знаю, чего хочу, — пробормотала вдруг Джиллиан, пугаясь собственной откровенности.
— Мне думается, что вам более по душе исследовать европейские замки, чем преподавать английский в Де-Мойне. — Взгляд графа сделался пристальным. — Я прав?
— Да, наверное, — произнесла она медленно и, досадливо морщась, вернулась к коктейлю.
— Тогда почему же вы не противитесь уготованной вам участи?
Это был запретный вопрос — из тех, что Джиллиан сама не осмеливалась себе задавать, а уж безымянный аристократ с темными проницательными глазами и вовсе не имел на то права. Разозлившись, она набрала в грудь воздуха, чтобы поставить нахала на место, но тот вдруг сказал:
— Одна бесконечно дорогая мне женщина когда-то считала, что ей не хватит жизни на то, чтобы осуществить свои замыслы. Вы должны понимать, что очень долгое время европейское общество было связано строгими традициями и условностями, а моя знакомая принадлежит к очень знатному французскому роду. В свои девятнадцать она ужасно боялась, что ей уготована участь всех женщин ее круга. Сейчас… — Лицо попутчика озарила улыбка. — Сейчас она на раскопках в Иране. Она добилась великолепных успехов в археологии, и все потому, что не позволила себе пойти на поводу у чьих бы то ни было ожиданий в ее отношении.
Джиллиан, настроенная на резкую отповедь, не упустила случая вставить:
— А повлияли на ее выбор, конечно же, вы?
Она сознавала, что начинает дерзить, но не находила другого способа дать кое-кому тут понять, что разговор этот ей не по нраву.
— Повлиял ли я на ее выбор? Нет, не думаю. Скорее, это она изменила меня. — В темных глазах собеседника промелькнуло нечто схожее с нежностью. — Она удивительна, непредсказуема и постоянна в упорстве, с каким добивается того, чего хочет. — Попутчик, будто очнувшись, провел ладонью по лбу. — Простите меня, — обратился он к Джиллиан. — Все мы порой оказываемся во власти воспоминаний. Я вовсе не хотел показаться бестактным. Я просто высказал предположение, что вам не следует позволять окружающим подталкивать вас к решениям, с которыми вы изначально не очень согласны.
Вернулась стюардесса — с мелочью и ворохом пластиковых наушников для желающих смотреть фильм. Лента, пояснила она, приключенческая, англо-французского производства, но отснятая в Испании — с интернациональным актерским составом.
Джиллиан с наигранной торопливостью ухватила наушники и заявила, изображая радостное смущение:
— Мне очень неловко, но я все лето мечтала посмотреть эту картину и не знаю, появится ли у меня такая возможность потом.
Легкая ироничность в улыбке попутчика показала, что ей никого не удалось обмануть, но тем не менее в ответ прозвучало:
— О, безусловно. В жизни не стоит ничего упускать.
— А вы возьмете наушники, господин граф? — спросила стюардесса.
— Спасибо, пока не нужно. — Граф покосился на Джиллиан. — Если вы сочтете, что фильм стоящий, дайте мне знать, и я присоединюсь к вам.
Стюардесса кивнула и отошла к другим пассажирам.
— Вы не обиделись? — спросила Джиллиан, спохватившись. Граф все-таки купил ей коктейль и ведет себя очень любезно. Подумав так, она вновь испугалась, что попутчик может принять ее вежливость за навязчивость, и опустила глаза.
— Ну что вы, ничуть. — Сосед, наклонившись, заглянул под сиденье. — Я, пожалуй, пока поработаю, если вам это не помешает.
Джиллиан покачала головой и вставила синий шнур в гнездо, укрепленное на подлокотнике роскошного авиакресла.
Граф уже открывал свой кейс, аккуратно расположив его на коленях. Там находились три кожаные папки. Достав самую толстую, попутчик закрыл чемоданчик и вернул его на прежнее место. Затем он потянул на себя откидной столик и, улыбнувшись попутчице, погрузился в работу.
Фильм наскучил Джиллиан в самом начале. Сюжет его оказался совсем не захватывающим, а, наоборот, поразительно тягомотным, да и съемки, видимо, велись наспех. Актеры, непривычные к одеяниям прошлого века, ворочались в них как тюлени, а тексты, ими произносимые, были настолько банальны, что утомленная зрительница даже не осуждала их за плохую игру. Ей ужасно хотелось сдернуть наушники, но она боялась, что граф опять затеет с ней разговор, а это могло для нее плохо кончиться. Уже через полчаса Джиллиан выложила бы совсем незнакомому человеку всю подноготную своих отношений с Гарольдом, включая и то, как он отнесся к ее предложению получить прежде образование, а уж потом обустраивать личную жизнь. Она ведь успела (вот дура!) брякнуть ему о своей детской тяге к вампирам. Сама, по собственной инициативе, никто ее за язык не тянул. Поэтому приунывшая путешественница не сводила глаз с маленького экрана, пытаясь сосредоточиться на бездарной картине. Один раз ей боковым зрением удалось поймать на себе полный веселого любопытства взгляд темных глаз, но граф тут же вернулся к работе, и Джиллиан так и не поняла, догадывается он о ее терзаниях или нет.
Когда фильм наконец подошел к беспорядочному, легко предсказуемому финалу, Джиллиан с превеликой радостью отшвырнула наушники и, прежде чем потянуться за книгой, быстро глянула на соседа.
— Если вам не хочется разговаривать, — произнес тот, продолжая делать в своей папке пометки, — пожалуйста, не смущайтесь. Ничего не будет плохого в том, что мы помолчим.
Джиллиан ощутила одновременно как благодарность, так и досаду. Реплика графа почему-то задела ее.
— Я просто устала. Думаю, чтение меня развлечет.
Сосед кивнул и больше ничего не сказал.
Беседа возобновилась лишь на подлете к аэропорту Кеннеди. Джиллиан битых двадцать минут перечитывала один и тот же абзац, не в силах постичь его смысл. Вздохнув, она закрыла книжонку и наклонилась, чтобы положить ее в сумку.
— Скоро Нью-Йорк, — сказал граф. Он успел убрать свою папку чуть раньше и сидел, глядя прямо перед собой.
— Да, — откликнулась Джиллиан, вдруг ощутив что не испытывает никакой радости от возвращения домой.
— Вы, полагаю, полетите дальше, в Де-Мойн?
— Завтра утром. — Джиллиан в первый раз за время полета призадумалась о том, что ее ожидает. Придется найти какую-нибудь гостиницу возле аэропорта, а погулять по Манхэттену не получится. Плата за номер съест почти весь скудный остаток ее средств.
— Но сейчас только…. — Сосед посмотрел на часы и сделал паузу, вычисляя местное время. — Только половина седьмого. Не думаю, что вы в восторге от перспективы проторчать весь вечер в маленькой комнатушке, уставившись в подслеповатый телеэкран.
Именно так Джиллиан и планировала скоротать часы ожидания, но в чужом изложении картина представилась куда более мрачной, чем она рисовала ее в собственных мыслях.
— Наверное.
— Вы не обидитесь, если я приглашу вас на ужин? Я в Нью-Йорке впервые, и мне будет менее одиноко, если вы согласитесь провести какое-то время со мной.
Если даже это и подступы к банальной развязке, то они обоснованны и не лишены шарма, подумала Джиллиан. Ведь что тут ни говори, а все же заманчиво и пройтись по Манхэттену, и посидеть в каком-нибудь дорогом ресторане. Такой воспитанный человек, возможно, и не будет настаивать на дальнейшем развитии сюжета, то есть на том, чтобы провести вместе и ночь. Хотя откуда ей, собственно, знать, что у него на уме.
— У меня нет намерений покушаться на вашу девственность, — усмехнулся сосед, в очередной раз поразив ее своей проницательностью.
— А я вовсе не девственница, — неожиданно для себя выпалила Джиллиан.
На табло одна за другой вспыхнули надписи «Пристегнуть ремни» и «Не курить», по громкой связи объявили, что самолет пошел на посадку. Граф опять улыбнулся, обдав собеседницу блеском своих магнетических глаз.
— Можно тогда заменить в моей фразе девственность на добродетель. Хотя не могу не признать, что вы весьма привлекательная молодая особа. Ну, каково же ваше решение?
— Но вы даже не знаете, как меня зовут, — сказала, колеблясь, она.
— Джиллиан Уокер, — ответил он быстро и добавил, увидев ее расширенные глаза: — Это имя было указано в вашем талоне.
Ужас в душе Джиллиан сменился сильным желанием расхохотаться. Все, оказывается, так просто, а она в один миг чего себе только не навертела под влиянием любимых фильмов и книг. Иностранец, граф, изгнанник, одетый во все черное, с аристократическими, почти царственными манерами, таинственный, не пьющий вина… Чтобы не рассмеяться, Джиллиан наморщила носик.
— Вы знаете мое имя, но я не знаю вашего.
— Вы можете называть меня Францем, если хотите. Франц Джозеф Рагоци, граф… среди всего прочего.
— Повторите еще раз, пожалуйста, вашу фамилию, — попросила Джиллиан. Что-то казалось ей странно знакомым, но что?
— Рагоци. Ра-го-ци, — повторил он. — Немецкая вариация венгерской фамилии. Очень древней, как я уже говорил.
Самолет быстро снижался, послышался мерзкий звук выдвигающихся шасси. За стеклом иллюминатора стремительно разрастался аэропорт.
— Вы отужинаете со мной?
Это было сказано с такой мягкостью и теплотой, что все сомнения Джиллиан мгновенно развеялись. Если ее попутчик и потребует от нее чего-нибудь большего, она успеет решить, как в этом случае поступить. Шасси самолета коснулись посадочной полосы.
— Граф, я польщена, — сказала она церемонно, — и принимаю ваше любезное приглашение.
— Вы не разочаруетесь, — многозначительно произнес он, целуя ей руку, и повторил: — Вы не разочаруетесь. Я позабочусь о том.
* * *
Письмо Сен-Жермена к Джеймсу Эммерсону Три.
«Отехь „Мэнсон“,Сен-Жермен
Санта-Фе, штат Нью-Мексико, США.(печать в виде солнечного затмения)».
10 августа 1971 года
Нью-Таунсенд-роуд, 34,
Хобарт, Тасмания.
Дорогой Джеймс! Наконец-то ваше письмо дошло до меня. Прошу прощения за задержку с ответом, хотя, к сожалению, в нем вы не отыщете каких-либо откровений или слов, способных облегчить ваше горе. Ничего не поделаешь, жизнь существ нашей породы сопряжена с нескончаемыми утратами. Мне вспоминаются строки — возможно, не очень талантливые, но подлинные в своей глубинной основе:
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
Вы сокрушаетесь, что ваших свиданий с Эйной недостало для ее трансформации, и я сочувствую вам. Но говорю при том: не терзайте себя, смиритесь. Наши возлюбленные, переродившись, во многих смыслах могут считаться для нас потерянными, и некоторые настолько, что словно бы и впрямь умирают. Вы знаете мои чувства к Мадлен, ибо сами любили ее. Для нас нет утешения. С Эйной случилось бы то же самое. Не поддавайтесь отчаянию, не исполняйтесь презрения к мимолетности жизни, Джеймс, это сделает ваше горе и вовсе невыносимым.
Какими бы жалкими ни показались вам мои соболезнования, все же примите их, ибо они выражаются искренне.
* * *
Письмо Сен-Жермена к Эдварду Уиттенфильду.
«Курорт „Аост-Сэйнтс“, а/я 101,Сен-Жермен
„Фокс-Холлоу“, штат Колорадо, США.(печать в виде солнечного затмения)».
29 октября 1978 года
Достопочтенному Эдварду Г. К. Л. Уиттенфильду,
одиннадцатому графу Копсхоу.
Бриаркопс, Ившем, Англия.
Мой дорогой Копсхоу! Сердечно благодарю вас за ваше письмо от 2 августа и сожалею, что оно слишком долго меня искало. Тем не менее я искренне рад, что вам пришло в голову ко мне обратиться.
Ваше решение распродать часть фамильного имущества понятно в свете современных экономических веяний, и все же оно в некотором роде прискорбно. Несомненно, Бриаркопс и йоркширское охотничье поместье явятся ценными вкладами в национальное достояние вашей страны, но ваша семья при том многое потеряет.
Как наследник своего деда, вы должны знать, в каких тесных приятельских отношениях он состоял с одним из моих родственников. Я тоже помню о том и с охотой готов рассмотреть все ваши предложения. Прежде всего меня интересует старинное зеркало, описанное в вашем письме. Думаю, о цене у нас спора не будет. Назовите сумму, которая вам или вашим представителям покажется разумной, и я через лондонский банк тут же переведу ее вам. Я был бы счастлив прибавить к своей коллекции и несколько картин из собрания вашего деда, но, мне кажется, в ваших интересах выставить их на торги. Однако, если кое-какие полотна будут придержаны для частной продажи, не откажите в любезности сообщить мне о том. Что до турецких ковров, то я их покупаю с условием переслать весь комплект во Францию, в имение Монталье.
Я знаю, вы сейчас переживаете трудные времена, но позвольте сказать, если вас это поддержит, что, с моей точки зрения, в существующих обстоятельствах вы действуете разумно и дальновидно.
Примите еще раз мою благодарность за предоставленный мне выбор. Я верю, что ваши усилия принесут ожидаемые плоды.