На западе собирались темные тучи, в небе звучали первые громовые раскаты, напоминавшие топот армейской колонны. День выдался жарким и душным, лишь изредка освежаемый порывами ветерка – отголоска штормов, бушующих в отдалении.

Большой цирк отдыхал, игр тут в ближайшую неделю не намечалось.

– И распрекрасно,- сказал управляющий.- В такую погоду и при нынешнем положении дел на трибунах не утихали бы потасовки.- Он внимательно оглядел пустые ряды, потом перевел взгляд на арену. Там сонный раб пытался поднять на дыбы лениво отрыкивавшихся медведей.

Сен-Жермен, возившийся с водяным органом, кивнул.

– В воздухе сейчас носится нечто похуже молний.- Он был в военном египетском платье из плиссированного черного полотна и красных скифских сапожках.

– Зерновой паек снова урезан, позавчера прекратили распределение масла.- Управляющий произнес это нарочито спокойно, словно не придавая этим фактамзначения.

– А что же предпринимает Нерон?

– Он говорит, что перебои в доставке зерна спровоцированы Веспасианом.- Управляющий перегнулся через перила, чтобы крикнуть рабу: – Заставь их бегать, болван! Если не подбодришь этих ленивцев, я спущу на тебя тигров!

Раб ответил на окрик дикарским воплем. Медведи, встав на задние лапы, неуклюже заковыляли вокруг по песку.

– Ну, что там с органом? – спросил управляющий, поворачиваясь.- Будет он получше звучать, или нет?

– Думаю, будет,- пробормотал Сен-Жермен.- Трубы старые и неправильной формы. Полагаю, я смогу это исправить. Разумеется, мне понадобится какое-то время. Латунь плохо поддается литью.

Управляющий – пожилой грек-вольноотпущенник – со вздохом сложил руки на объемистом животе.

– Что ж, хорошо. Орган давно нуждается в переборке, но ни у кого не хватало духу к нему подступиться.

– Мы уже подступились,- сказал Сен-Жермен, спускаясь к арене.- Я все осмотрел. Сделаю дома расчеты, а потом вернусь, чтобы провести более точные измерения. Ты ведь, наверное, хочешь знать, когда начнется основная работа?

– Да,- кивнул управляющий, следуя за чужеземцем.- Мне надо будет спланировать репетиции так, чтобы вокруг тебя никто не крутился.

– Да, лишние советчики мне ни к чему. Я прикину, что выходит по срокам, и пришлю тебе сообщение с моим личным рабом. Ты ведь его знаешь?

Управляющий усмехнулся.

– Кто не знает твоего египтянина. Кстати, где он сейчас?

– Присматривает за недавно купленной колесницей. Скифской конструкции, с прорезями в полу. Для сапог вроде моих,- Сен-Жермен указал на свою обувь.- Каблуки работают как распорки, и вознице легче стоять. Кошрод уже опробовал новшество и остался доволен.

Они шли по подземному переходу, наполненному запахами животных и крови.

– Это твой перс?

– Да,- кивнул Сен-Жермен.- После того несчастного случая он не утратил отвагу, но стал просить повозку покрепче и поустойчивее. И я его понимаю.

– Я тоже,- нахмурился в ответ управляющий.- Должен заметить, что твоему персу с хозяином повезло. Остальным плевать на возниц, лишь бы те брали призы. А если малый получит увечье или погибнет, то сам в том и виноват. Никто не скажет, что дело в плохой повозке.

Неожиданная горячность грека растрогала Сен-Жермена. Кто бы мог заподозрить в этаком толстяке – вечно всем недовольном и хмуром – сочувствие к участи каких-то возниц.

– Если конструкция покажет себя, ей смогут воспользоваться все, кто пожелает.

Воздух туннеля сделался невыносимо спертым. Где-то закашлялся леопард, в ответ взвыли собаки.

– Я извещу возниц, но вряд ли что-то изменится. Все привыкли жить по старинке. Новшеств не любит никто.- Толстяк остановился у коридора, уходящего под трибуны.- Тут мы, пожалуй, расстанемся. Меня ждут другие дела. Но я доволен, что наконец-таки нашелся смельчак, способный вернуть голос старинному механизму. Он давно выводит меня из себя.- Грек дважды мотнул головой и заспешил прочь, в своих пышных одеждах похожий на расфуфыренную гигантскую птицу.

Сен-Жермену ничего не осталось, как поглядеть ему вслед и свернуть к цирковым конюшням. Мысли его были заняты проблемами, связанными с переустройством органа, и он не сразу обратил внимание На низкий рокочущий звук, схожий с раскатами грома Он остановился, прислушиваясь. Звук был привычен, так обычно на играх гудела толпа Что это? Вдруг оживился пустой амфитеатр? Или…

Аумтехотеп стоял около новенькой колесницы, показывая рабу-конюху, как запрягать лошадей в облегченного вида ярмо, уменьшающее давление хомутов на конские шеи. Конюх его не слушал, испуганно косясь на ворота, шум за которыми становился все громче. Он был молод, почти мальчик, и ошейник раба свободно лежал на его полудетских ключицах.

– Этот ремень,- говорил Аумтехотеп,- тоже весьма важен, ибо соединяет ярмо с подпругой и не дает хомуту двигаться вверх. Благодаря ему лошади смогут дышать полной грудью.

Мальчик явно не видел ремня. Страх помутил ему разум.

– Я объясню еще раз,- терпеливо сказал Аумтехотеп.

Раб жалобно вскрикнул и побежал со двора, ища убежища в гигантских конюшнях. Египтянин грозно нахмурился, собираясь броситься за беглецом.

– Оставь его.- Сен-Жермену пришлось кричать. Гул толпы уже походил на рев урагана.

Аумтехотеп вскинул глаза. Вид у него был суровый.

– Засовы тут прочные, а дело есть дело.

– Это ребенок,- сказал Сен-Жермен.- Императорский раб. Римская чернь жестока к таким. Пусть спрячется – может, убережется.

Большие деревянные ворота вдруг затряслись под градом ударов.

– Ты думаешь, они могут вломиться сюда, господин? – Вопрос прозвучал абсолютно спокойно.

– Вполне вероятно, ведь они хотят овладеть запасами продовольствия, которые хранятся здесь

для животных. – Сен-Жермен оглядел опустевший двор. – Думаю, такова их цель, если она у них вообще есть.

Как бы в подтверждение этого предположения удары по воротам усилились, и огромные брусья начали понемногу покрякивать. Толпа дико взвыла, словно сказочное чудовище, завидевшее свою жертву.

Послышался сильный треск, одна из мощных петель выломилась из бруса. Чернь разразилась криками одобрения, удваивая напор.

– В повозку, быстро! – скомандовал Сен-Жермен и вскочил в легкую спортивную колесницу, слегка поджимаясь, чтобы хватило места и для раба.

Лошади забеспокоились, вскидывая головы и подаваясь вправо, насколько позволяла им упряжь. Когда треснула вторая балка, большой гнедой конь, основным назначением которого было сдерживать упряжку на крутых поворотах, резко заржал и рванулся вперед, потянув за собой остальных лошадей и едва не перевернув колесницу.

Со стороны ворот послышались скрип, треск и уханье – ворота упали. Обезумев от успеха, чернь вкатилась во двор.

Сен-Жермен, пустив в ход всю свою силу, развернул лошадей мордами к бегущей орде и стал направлять их в людскую массу.

Животные устремились вперед, роняя с губ пену и сверкая белками глаз, их шкуры быстро темнели от пота. Сен-Жермен уверенно сдерживал всю четверку, даже когда колесница стала покачиваться от резких толчков. Бегущие натыкались на лошадей, хватались за колеса и упряжь.

Какой-то молодчик в рваной тунике попытался забраться на спину гнедого, но тот встал на дыбы, рассекая копытами воздух. Три остальные кобылки натянули поводья, готовые понести.

Сен-Жермен схватил длинный хлыст и быстрым, ловким движением стегнул нападавшего по рукам. Оборванец вскрикнул и, отпустив ярмо, упал в толпу, которая тут же сомкнулась.

Казалось, идут не минуты, а годы. Сен-Жермен продолжал удерживать лошадей, хотя продвижение шло на дюймы. Людской напор все усиливался, толпа становилась плотнее, колесница подпрыгивала и качалась. Вокруг то и дело мелькали руки с дубинками, камнями, железными прутьями. Окружающий гвалт сделался таким оглушающим, что перестал восприниматься как шум Сен-Жермен быстро глянул вперед. То же творилось и за воротами. Тысячеликой и тысячерукой людской массе, казалось, не будет конца.

Вдруг Аумтехотеп вскрикнул и ухватился за щеку.

– Держись за борт! – приказал Сен-Жермен, не спуская глаз с лошадей.- Ты ранен?

– В меня кинули камень.- Египтянин ухватился за передок колесницы. Его пальцы были в крови.

В толпе образовался просвет, Сен-Жермен бросил упряжку туда, заботясь только о том, чтобы не дать лошадям закусить удила и наскочить на толпу.

Они почти продвинулись сквозь ворота, и шум, казавшийся внутри цирка бессмысленным ревом, обрел периодичность и смысл. «Хлеба! Хлеба! Хлеба! Хлеба!» – кричала чернь, этот крик был и пульсом толпы, и ее побуждающим ритмом.

Когда колесница выкатывалась на улицу, ее чуть не перевернула группа юнцов, вооруженных дубинками и цепями. Сен-Жермен подобрался и, увернувшись от первых попыток его поразить, сшиб главаря банды с ног мощным ударом в висок, для чего ему пришлось наклониться и ослабить поводья. Это был риск, лошади могли понести.

Уличная толчея не доставила им свободы. Толпы черни, казалось, стекались сюда со всех концов Рима, образуя своеобразные водовороты и завихрения перед узким входом в конюшенный двор. Тут было немало обезумевших женщин с вопящими младенцами на руках и дюжих здоровяков, горящих желанием поскорее добраться до знаменитых хлебных подвалов Большого цирка. Некоторые из них бросались и к колеснице, но отступали, опасаясь копыт и хлыста, но пуще того – глаз возницы, гневных, бездонных и беспощадных.

– Хозяин,- закричал Аумтехотеп. Его голос почти терялся в оглушительном шуме.- Их становится все больше!

Сен-Жермен только кивнул. Он и сам видел, что людская масса, штурмующая огромный амфитеатр, делается плотнее. Глупо сопротивляться приливу, но оставаться на месте тоже было нельзя. На принятие рискованного решения ушло драгоценное время. Толпа продолжала сгущаться, еще минута-другая, и колесница завязнет в ней навсегда.

– Крепче держись! – крикнул Сен-Жермен Аумтехотепу, а сам стал медленно и осторожно разворачивать колесницу – ставя ее бортом к людскому потоку.

Лошади задрожали, а гнедой едва не сел на задние ноги, прижав уши и скаля зубы, когда на него навалилась толпа. Сен-Жермен почувствовал через поводья напряжение нервничающих животных, но продолжал неуклонно разворачивать их.

Казалось, хрупкое сооружение вот-вот разлетится на части, ибо его конструкция не предполагала подобных нагрузок. Все, что требовалось от скакового и сильно облегченного экипажа, это выдержать семь стадий неистовой гонки вокруг цирковой арены. От нажима толпы корпус повозки бешено сотрясался, одно из больших колес едва не соскочило с оси. Но Сен-Жермен был начеку, и упряжка, мало-помалу одолев поворот, стала двигаться вместе с людским потоком. Еще немного – и ее опять увлекло бы к конюшенному двору.

Однако в последний момент Сен-Жермен успел придержать лошадей, чтобы направить их в узкую улочку, пролегавшую под высокими стенами цирка Здесь толпа была реже и никуда особенно не спешила, поэтому он ослабил поводья и позволил упряжке перейти на трусцу. На мостовой, неровной и вышербленной, колесница шаталась как пьяная, по мере того как животные ускоряли разбег.

Вокруг них сновала та часть черни, которую мало интересовало продовольствие цирка, ибо жизненные устремления этих людей ограничивались пределами темного мира, в котором они обитали. Это были шулеры, мошенники, шлюхи, ублажавшие гладиаторов, а также маньяки, находящие низменное удовольствие в том, чтобы забавляться с женщиной, мужчиной или ребенком, пока на арене рекой хлещет кровь. Тут же толклись старые, бесполезные и впавшие в детство борцы, бездомные попрошайки, пьяницы, бражничающие с приговоренными и калеками, опустившиеся торговцы, подкупающие слуг и рабов, с тем чтобы облапошить и разорить их хозяев. Этот причудливый сброд – бесправный и развращенный – намеревался присоединиться к общему безумию позже и взять от него то, что получится взять.

Упряжка Сен-Жермена вновь уперлась в людскую лавину, пересекшую ей дорогу, и сумела-таки протолкнуться через нее, хотя нервы благородных животных были уже на пределе. Этим лошадкам, воспитанным только для бега и приученным к скорости, близость толпы внушала панический ужас. Взмыленные бока их вздымались тяжко и часто, но бежали они дружно и резво, благодарные Сен-Жермену за то, что тот перестал удерживать их.

Долгий раскат грома прокатился по небу, и лошади сбились с темпа. Сен-Жермен пронзительно гикнул и схватился за хлыст. Он ощущал невероятную усталость, но последним усилием сумел повернуть гнедого, а вместе с ним и трех кобылок на боковую улицу, где было совсем тихо и где хозяин винной лавки, стоя на пороге своего заведения, лениво почесывал грудь, проклиная дурацкий бунт, отвлекающий римлян от более достойных занятий, приносящих ему ежевечерний и хороший доход.

Следующий раскат грома прозвучал совсем устрашающе, заглушив отдаленные крики толпы. Надвигающиеся с запада темные тучи постепенно закрыли полнеба. В нескольких кварталах от цирка Сен-Жермен придержал лошадей и пустил их медленным шагом. Взяв поводья в одну руку, он повернулся к Аумтехотепу и только тут понял, что тот еле держится на ногах. Лоб египтянина рассекала глубокая рана, кровь, словно красный лак, покрывала его лицо, и оно походило на погребальную маску.

– Аумтехотеп! – Сен-Жермен протянул свободную руку, чтобы потрепать раба по плечу.

Египтянин что-то пробормотал на языке, вряд ли когда оглашавшем берега Тибра, и опустился на пол повозки.

Сен-Жермен взглянул на дрожащих, дымящихся лошадей. Они тяжело дышали, но были еще бодры и вполне могли доскакать до виллы. Его, правда, беспокоили их копыта Булыжная мостовая – совсем не песок или грунт.

Аумтехотеп застонал. Это решило дело. Сен-Жермен выхватил хлыст и взмахнул им над головами коней. Египтянин был терпелив. Однажды ему в руку вонзилась стрела. Он лишь поморщился, вырывая ее из раны.

Когда конец плетки скользнул по широкому крупу, гнедой обиженно дернулся, потом подобрался и пошел вперед размашистой рысью, увлекая с собой трех других лошадей. Этот темп был хорош тем, что подходил кобылкам и не давал им возможности сорваться в галоп.

Он уже подъезжал к холму Виминал, когда в конце улицы Патрициев послышался размеренный грохот – так движется армия, но не толпа. Сен-Жермен подал упряжку в сторону и застыл в ожидании.

Через несколько минут вдали показалась преторианцы. Гвардейцы шагали по четверо в ряд. Когда они приблизились к колеснице, центурион отдал приказ, и вся центурия, перестроившись по трое, потекла мимо повозки.

– Привет тебе, чужеземец. Ты едешь от цирка?

– Да. Мы выбрались, когда чернь сломала ворота и ворвалась в конюшенный двор.- Сен-Жермен говорил отрывисто и несколько высокомерно.

– Мы? – переспросил преторианец.

– Да. Мой раб лежит на дне колесницы, он ранен в лицо. Впрочем, все могло быть и хуже.- Сен-Жермен шевельнул бровью, давая понять, что спешит.

Центурион сделал вид, что не замечает его нетерпения.

– Это ведь скаковая упряжка? Она мало пригодна для прогулок по улицам Рима, хотя законом не возбраняется использовать ее в этих целях.

– Я выехал не на прогулку,- заметил язвительно Сен-Жермен.

– Говорят, это самый крупный бунт за последнее время,- продолжал преторианец.- Сколько их там' Двадцать тысяч? Тридцать? Или семьдесят пять? Я бы поставил на тридцать.- Он скорчил гримасу.- А можно ли их винить? Им не дают зерна почти месяц, и масла тоже. Они голодны.- Центурион хлопнул рукой по поручням колесницы так, что она покачнулась.- Ладно, раз уж твой раб ранен, не буду задерживать вас. Но знаешь,- прибавил гвардеец, словно желая высказать только что пришедшую в голову мысль,- когда цезарем станет Гальба, он быстро восполнит недостачу зерна. – Махнув рукой, центурион слился с замыкающим маршевую колонну отрядом солдат.

Письмо трибуна Марка Антония Девы в римский сенат.

«Привет вам, августейшие и досточтимые сенаторы. Рима!

Говорят, что бронза бород Агенобарбов под стать свинцу их сердец, хотя к Луцию Аомицию Агенобарбу, повелевавшему всеми нами под именем Нерона Клавдия Цезаря Аруза Германика, это, возможно, и не относится. Однако смертью своей он все-таки доказал, что в нем больше римского, чем женоподобного греческого.

Битва при Везонгшоне и особенно гибель Виндекса весьма порадовали его; впрочем, именно эти собы-и внушили ему мысль, что ситуация оченьсерьезна. Он ведь рассчитывал поправить свои дела путешествием в Галлию и, может быть, Аузипганию, он полагал очаровать своим пением легионы. Однако солдаты Нового Карфагена уже провозгласили своим императором пальбу, и многие из сенаторов оказали открытую поддержку тому.

Тигеллин приболел, Нимфидий Сабин колебался, и преторианцы склонились на сторону оппозиции, в ночь на восьмое июня покинув свои посты и даже прихватив с собой императорскую шкатулку с ядами. Вольноотпущенник Нерона Фаон предложил своему господину укрыться в его загородном поместье, но сам с ним не пошел и послал ему две записки - в одной уверяя его, что все будет прекрасно, а в другой сообщая о намерении сената содрать с него кожу и забить тяжелыми палками.

В доме Фаона с Нероном были Эпафродит и Спор 1 . Нерон, решив лишить себя жизни, приказал вырыть себе могилу. У него не хватило смелости броситься в реку, хотя хватило отваги отпустить шутку по поводу холодной воды - что, мол, она вредна для здоровья. Он исполнил несколько греческих песен, упрекал себя в трусости и в нерешительности и особенно сокрушался о том, что Рим более не сможет наслаждаться его искусством. Он был уверен, что, если бы не перебои с зерном, все могло бы еще наладиться.

Только топот приближающихся лошадей побудил его прибегнуть к кинжалу - так, во всяком случае, говорит Спор.

Я скакал туда верхом с четырьмя другими преторианцами, чтобы, повинуясь вашему постановлению, арестовать Нерона и предать немедленной смерти. Мы ехали очень быстро, боясь, что он скроется, но все-таки опоздали.

Когда я нашел его, он, уже умирая, с величайшим презрением, произнес: "Прощай, преториане!" - и сопроводил свои слова непристойным жестом. Мы арестовали тех, кто там был. Они уже дали показания, можете сравнить их с моими.

Рекомендую удовлетворить прошение прежней любовницы Нерона Акты и отдать ей тело ее возлюбленного, с тем чтобы она надлежащим образом похоронила его. Народ захочет отдать ему последние почести. Не бросать же императора в реку, как нищего. Черни это может совсем не понравиться. Нерон лежит уже два дня, решите с ним что-нибудь.

Теперь говорят, что у Фаона хитростью выведали, где прячется его господин. Не знаю, можно ли тому верить. Фаон всегда был себе на уме. Ходят также слухи, что он пытался разыскать какого-нибудь решительного офицера, который увез бы Нерона подальше от Рима, туда, где тот мог бы собрать сторонников и впоследствии вернуть себе власть. Глупо так думать. Где бы Фаон нашел подобного дуралея? Любой офицер, озадаченный таким предложением, тут же отправился бы к преторианцам или в сенат. Как бы там ни было, я получил всю нужную информацию от Нимфидия Сабина и нашел Нерона ровно в том месте, которое мне указали.

Да славится Галъба!

Собственноручно

Марк Антоний Дева,

трибун преторианской гвардии.

11 июня 820 года со дня основания Рима».