Анну и Лиса не без пренебрежения поселили в небольшой, не лишенной уюта комнатушке. Прежде чем тот, кто привел их, зажег светильник и успел удалиться, Анна попыталась выпросить свою сумку с медикаментами. Надзиратель выслушал мольбу с непроницаемо-дубовым лицом и вместо требуемого привел другого дикаря - старшего, - с тремя шрамами через лицо.

Повторила просьбу, объяснив, что поплохеет без лекарств, хранящихся в медкейсе. Бездомный выслушал мольбу не менее прохладно. Тогда подключился Лис, взял перо и рук Анны и пригрозил им бездомному.

Когда сумку доставили, Анна незамедлительно вынула цилиндрик и с пугающим фанатизмом вонзила в бедро, следом приняла две красно-белых пилюли, упавших в ладонь от нажатия на грань другого цилиндрика.

Лис наблюдал, не скрывая интереса. Действо оказалось увлекательным настолько, что какое-то время он совсем не говорил; это редкость.

Анна объяснила с тем чудным произношением, вызывавшем улыбку на лице:: в космосе кости скелета не испытывали нагрузок, которым подвергались на земле и регенерационные процессы останавливались, как следствие, костяная ткань, истощаясь и поглощалась организмом, но не восстанавливалась. Это и делало кости довольно хрупкими. Ученым в большей степени удалось решить проблему, эмитировав на станции земную гравитацию, но не полностью. Вследствие чего, для восстановления прежнего состояния в течение нескольких месяцев необходимо принимать таблетки и вещество, обогащенные дозированным кальцием.

Во время чудесных откровений Лис смотрел на нее как на умалишенную. Очень милую, по его мнению, умалишенную.

Анна поделилась и историями, что рассказала Цою; об их миссии, о кораблях пришельцев, разбившихся о Землю, о том, как они окончательно подтолкнули их покинуть родную планету.

Лис слушал молча, только мерил шагами комнату, рассматривая полки, заставленные мутными бутылями, да консервными баночками, и поправляя, зачем-то выстраивал их в ровную батарею. Бутыли и консервы на первый взгляд показались Анне застоявшимся хламом.

- Как ти нас нашиол?

Лис не выдержал и засмеялся. Беззаботный, звонкий смех сковал низкий полукруглый потолок погреба. Смех непринужденный, будто бы их не схватили и держат не взаперти, а радушно приняли, как гостей.

- Что-что? - переспросил, отвлекшись от банок.

- Как ти нас нашиол?

- Нашиол, - добро передразнил он и улыбнулся шире. - Что с твоей речью? Ты говоришь... как-то странно. Пьяная что ли? Может пыльцы нюхнула?

- Ничего не нюхала я. Русский не мой родной язик, - робко призналась девушка, вспомнив Василия, в точности как Лис, подшучивал над ее произношением.

Вылупил удивленные глаза; не знал, как назывался язык, на котором говорит он, Цой, все вокруг. - Мне пришлось учить русский, как и другим членам команди. Иначе никак.

- А бывает родной? Это какой?

- Français, - ответила интонацией, заставившей собеседника застыть в удивлении от инородности речи. - Французский.

Красиво звучит, а меня научишь? Мы можем обменяться языками, - запнулся и, ухмыльнувшись, продолжил: - Как-то двусмысленно вышло, но ничего, меня устроят оба варианта, можно даже одновременно.

- На это уйдиот немало времени, но да, смогу, - невозмутимо ответила Анна, не разобрав двусмысленности, и подозрительно сощурив глаза, повторила вопрос: - Так как ти нашиол нас?

- Ы-ы-Е-Йо-о, - изображая чудные гримасы, Лис одновременно уклонялся от ответа, и не оставлял попыток обучить девушку правильному произношению, но затем, беспечно отмахнувшись, признался: - А я и не искал, я шел за вами. Мы с Цоем условились встретиться в убежище.

И когда только успели? Не знала.

- Милаха-мордаха, - переполненный оптимизмом вдруг начал Лис, пока Анна гадала, когда они могли договориться, не обмолвившись и словом, - нас с тобой заперли в погребе. Этим нельзя не воспользоваться! - продолжил выискивать на стеллажах что-то по одному ему понятному принципу и наконец, обнаружив, достал трехлитровый бутыль. - Гон! - объявил восхваляюще. Приятным звуком, откупорив деревянную пробку, сделал жадный глоток. Сильно поморщился, приложив кулак ко рту, и носом втянул воздух. На глазах выступили слезы.

Протянул бутыль Анне.

Приняла недоверчиво, осторожно. Кивком как бы сказал ей: «Смелее, делай как я». Анна приложилась губами, хлебнула чуть-чуть и все внутри, будто напалмом прожгло. Жар поднимался из чрева сродни извергающемуся вулкану и выплеснул хмель в голову, точно лаву. Анна чуть поплыла и впервые почувствовала, как расслабилась. Вкусом гон напомнил водку, только мягче и, одновременно, крепче. Как добились такого вкуса - не понимала. Выпила еще, капельку больше. Жгучая жидкость растеклась огнем, и тело ему подчинилось; приятно отпустило.

- Тише, тише, - улыбнувшись одной из этих, никому не понятных улыбок, осадил Лис, учтиво забрав бутыль из еще бледных, но уже грязноватых рук.

- Почему гон?

- Ты удивишься, но потому что гонят в Гоне, - ответил Лис, присев рядом и уперся головой в переплетенные пальцы рук.

- Гон гонят в Гоне, - произнесла заплетающимся языком, как незамысловатую скороговорку и уголки губ расплылись в подобии улыбки.

- Верно, каждый из семи Домов производит что-то, способствующее выживанию. Домовые составляют списки нужного дому, и водители доставляют довольствие по Вене. Это такая дорога, Милаха-мордаха.

- Прекрати меня так називать. У меня имя есть - Анна!

В ответ на разгоряченный алкоголем тон, Лис приложил ладонь к груди, блестяще отыграв напущенное глубочайшее оскорбление; широко открыл рот, пытаясь вдохнуть воздух, но потом на лицо вернулась насмешка и он промурлыкал: - Знаешь... от Милахи-мордахи, до Милахи-какахи совсем немного, - разойдясь в широченной улыбке чеширского кота, посмотрел в крохотный просвет между подушечками большого и указательного пальцев. Даже опьяненный мозг Анны подсказал: уж лучше мордаха, чем какаха. Больше к этому не возвращались.

- Что производят семь Домов? - спросила она.

Лис хлебнул пойла и со свойственным красноречием, и жестикуляцией во время речи, поведал о том, как слаженные действия и взаимовыручка помогают Домам выживать в Каторге.

Баззарр, как поняла Анна, крайне полезен грином, выращиваемый каторжниками под руководством Старого. Водоросли грина высушивали и получали пайки; их хватало, чтобы прокормить каждого в семи Домах, а это, не много, не мало - почти десять тысяч человек.

Лис многозначительно посмотрел на бутыль, давая понять, чем полезен и что производит Дом Гона. Чернь занимается добычей и переработкой черни - топлива для тягачей, генераторов и всего того, что в нем нуждается.

Анна быстро поняла, как у каторжников скудно с фантазией на названия, не то, что в ее время - каждая вещичка, даже самая незначительная, имела свое наименование, и зачастую далеко не одно.

Там же, по словам Лиса, в Черни есть и небольшое предприятие, восстанавливающее оружие Старого мира и производившее патроны; годным получался один из трех, и это, надо заметить, большой успех, поскольку раньше выходил один к пяти.

Догма обучала детишек, которых, к сожалению, все меньше. Детей учили всему: чтению, написательству, устройству уцелевших технологий Старого мира, помогавших каторжанам выживать, например, обслуживание генераторов, тягачей, выращивание того же грина и прочее-прочее. Догма содержала и написателей, ведущих хронику Каторги. Сейчас Даг, домовой Догмы, пытается организовать единый класс обучения искателей и врачевателей, которых когда-то готовили там, где сейчас лежит Пепелище. Мяснинск...

- Мяснинск? - перебила Анна, сладко хихикнув, и взяв бутыль гона, сделала глоток.

- Верно, - кивнув, забрал бутыль и перенял эстафету распития.

- Они, стало бить, делают мясо? - поинтересовалась, доставая из кейса тюбики с едой, послужившие закуской.

- Поразительная наблюдательность! Делают, - подтвердил Лис и добавил: - А еще молоко. Вкусное очень, но хранить долго не выходит. Холодильники обжорливые на энергию хуже, чем мясники на собственное мясо.

- У них есть ферма?

- Что-то вроде, да.

- И много скота?

- Три коровы.

- Три? Давно три корови дают молоко и мясо? - недоумевая, спросила Анна.

- Точно не скажу, лет шестьдесят или около того.

Анна ушам не верила. Решила, напилась и не расслышала, переспросила. Лис повторил. Шестьдесят, может и больше. Чушь какая. Молоко ладно, можно понять, но как одна и та же корова давала мясо на протяжении шестидесяти лет? Как прожить столько умудрилась? Чуть ли не в три раза больше обычного.

- Коровы не совсем обыкновенные, - объяснил Лис, отпив гона и закусив красной пастой из тюбика. Распробовав вкус, моментально позабыл о корове: - Бесья мать, вкусно-то как! Что это?

- Творог с черносмородиновым пюре, - ответила девушка. Он замычал, сраженный одолевавшими вкусовыми ощущениями и продолжил, когда экстаз отступил:

- Дело было так. Как-то в Мяснинске родилось дитя. Впервые, по-моему, лет за пять. Ну, такое событие, ясное дело, не могли не отметить. Закатили, значит, пир да зарубили одну корову, другую. Всю ночь пили, гуляли, да так, что на радостях еще чадо зачали, может, и не одно, а на утро, глядят, и из одной отрубленной головы понемногу отрастает тельце. Малехонькое совсем, как у теленка. Коровья голова глазами вытаращенными в страхе шевелит, да неокрепшими копытцами по сенной трухе перебирает, и башка вокруг оси круги наматывает, явно потрясенная происходящим. Половина от увиденного прямо там без чувств попадала. Корова через два дня как новая, туша на месте, - как не рубили. Ну, мясники смекнули, попытались наладить производство, отрубая только конечности, но из тех почему-то ничего не отрастало. Только из головы. Однажды корова дала потомство со схожими возможностями, тогда-то дела и пошли в гору. А вот следующие поколения таким чудом пока не овладели, это немного огорчило жителей Мяснинска, как и внезапная смерть их потомственного домового, не сумевшего в ту ночь перенести издевательства над животным, - Лис хлебнул гона за упокой и добавил: - Кажется, мужичка звали Допиндер.

«Merde!», - подумала Анна, хорошо хоть не две головы.

Казематы, считал Лис, самый бестолковый ныне дом, а когда-то был крайне полезен: собирали пыльцу с дурума, растущего в округе и, обрабатывая парами гона, получали обезболивающее, пока врачеватель Рок не сообразил увеличить дозу, получив препарат, кратковременно увеличивающие силу организма. На том не остановились, продолжили наращивать сбор и увеличивать дозировку, так и создали наркотик, бодривший мозг, но вызывающий жуткие галлюцинации, а порой и смерть от передоза.

Казематы служили и местом заточения негодяев, нарушавших порядок или поступивших не по совести, но времена меняются и вместе с ними изменились устои. Лис сильно обеспокоился, предположив, что расчищая площадь на нижних этажах, взрывом открыл проход, обнаруженный Непроизносимым. Его работа закончилась, и теперь по приказу домового там орудуют старатели, коверкая кирками бетонные породы. Лис изучал план Каземат и не нашел ничего, а они, стало быть, нашли что-то, что поможет Непроизносимому выжить в Каторге без поддержки Домов.

- Почему зовиот себя Непроизносимий? Цой мне не ответил.

- А Цой и не знает, но в все довольно просто, - улыбка не сходила с лица, - Непроизносимый прожил уже почти сто двадцать лет и искренне верит в свой секрет долголетия. Он решил, что Каторга не знает его настоящего имени и именно поэтому не может убить.

Анна удивилась годам домового; на вид тучному мужичку около семидесяти. Наверное, окружающая среда, очищенная от всяческих отходов, вырабатываемых людьми в катастрофических масштабах, способствовала увеличению продолжительности жизни. Столько всего необходимо проверить, добравшись до лаборатории Резервации.

- Это правда, Каторга не убивает, не зная имени?

Лис рассмеялся такой наивности, но признал: вопрос справедливый. Коровы ведь исцеляются. Чудища, каких свет не видывал, ходят по земле. Нелюди, о которых кроме их немыслимых сил ничего не известно. Мало ли, чем еще мог удивить мир.

- Нет, разумеется. Просто за стены не выходит, а выйдет без подготовки и помрет от твари какой, ну или просто от старости.

- Ти говорил, Домов семь, а назвал только шесть.

- Верно, - согласился Лис, отдав должное удивительному умению вести счет и следить за беседой под действием гона. - Домов было семь, еще один стоял там, где сейчас простирается нескончаемое ничто, называемое Пепелищем. Пожарище очернило столько зеленой земли, не пожалело и дом Миры.

- Мири? - вспомнила имя, названное Лисом и реакцию Кары. - Имя, что ти назвал... Мира, почему Кара так отреагировала?

- Так звали ее мать. Сильная женщина, запузяченная провела по выжженным землям тех немногих, уцелевших во время пожара, детей в основном, мало кому исполнилось двадцать.

- Запью...? - пыталась повторить слово Анна.

- Ну, с животом, - объяснил Лис, описывая дугу у чрева.

Стало ясно, почему многие недолюбливали Непроизносимого, к тому времени, еще не успевшего разменять третий десяток. Мира привела выживших к ближайшему дому - Казематам, а он никого не впустил, объяснив отказ отсутствием мест.

- Места были?

- Достаточно, могли разместить всех, а вот с едой действительно беда, прокормить бы не вышло. Никто кроме Непроизносимого не решился взять на себя ответственность, и его можно понять. Парень действовал во благо живших за стенами. Никто не знает, как бы все обернулось, если бы пришлось делить еду. В то время еще не ставший домовым, но сделавший нелегкий выбор; службы тогда не существовало, но после той ночи, после того, как он не открыл ворота и, можно сказать, обрек каторжников на смерть, жители домов осознали ошибку: нельзя жить за счет смерти.

Лис рассказал, как каторжане собрались и приняли решение, выбрав домовых, которые занимались нуждами Дома, нуждами каторжников. Так и появились семь Домов. Семь, в память о том, с чего и как все началось, с Дома Баграда.

- Виходит, домовой не главний?

- Не-а, домовые ведут учет и имеют право голоса, как и остальные, - ответил Лис, - решение принимается большинством, каторжниками, - улыбнулся и добавил: - Именно поэтому, у меня все получится. Выманю и пока воевода будет говорить с упертым, как бес Непроизносимым, я вернусь, войду через ворота и уговорю принять людей Кары.

- Воителей! - смешно передразнила Анна, пригрозив пальчиком.

- Воителей, - улыбнувшись, поддержал Лис.

- А у тебя точно получится?

- А то! - переисполненный уверенностью ответил Лис, хлебнув из бутылки.

- А сколько спасла Мира?

- Точно сказать не могу, этого в уцелевших записях нет.

- Каких записях? - поинтересовалась Анна, учтиво изъяв бутылку из рук Лиса и отпила. В глазах помутилось, все немного поплыло.

- В тех, что вели написатели дома Миры, я обнаружил их относительно недавно, в походе на Пепелище.

- Виходит, эти люди не дикари вовсе, а потомки дома Миры, те, кого она спасла?

- Я предположил в точности также, Милаха и оказался прав.

- А если ошибся?

Лис пожал плечами и ответил не дрогнув:

- Убили бы.

- Так нельзя! Это безрасс...

- Только так и нужно, - перебил он, не позволив закончить. - Завтра наступит в любом случае, а вот нас с тобой там может и не быть. Свыкнись с мыслью: ты можешь умереть в любой момент. Считай, что уже мертва и тогда все покажется в истинном свете. Солнце ярче, луна холоднее, пища вкуснее, - в глазах вспыхнули огоньки влечения, он приблизился. - Женщины краше.

Анна знала, как бывает, когда мужчина и женщина остаются запертыми в комнате с алкоголем и поспешила сменить тему.

- Почему пробовали принять их раньше?

- Поначалу пытались, но то были небольшие группы, ты сама видела реакцию. Слишком враждебны и агрессивны. Но Кару слушают, и может быть завтра, наступит день, когда их бессмысленная борьба против всех и самих себя прекратится, а Непроизносимый поступит правильно.

Лис приложился к горлышку, запрокинув голову.

Из-за стены, на которую облокотились, стали доноситься постанывания.

Усиливались и несколько раз обернулись криками, вынудившими стражников подбежать к двери. Возбужденный голос Кары послал их прочь. Через минуту стоны прекратились. Да, что-то в мире однозначно не меняется.

- Теперь мы точно не умрем, - констатировал Лис, самодовольно улыбнувшись. Поднял бутыль в воздух и выпил за сказанное. Анна не отставала, взяла бутылку и сделала смачный глоток. Алкоголь развязал язык, и она, переборов себя, поделилась с Лисом тем, чем не делилась ни с кем, даже с Василием. Поделилась неспроста; легкое похрапывание дало знать, - собеседник готов слушать, и она, наконец, выговорилась, на родном языке; так проще, только так можно остаться непонятой, главное - сказать, произнести вслух и тогда боль станет легче. Поделилась тем, как все ненавидит, в первую очередь саму себя. Как направляется к бункеру, скрипя сердцем. Каждый новый шаг на пути, как очередная ступенька к эшафоту. Ведь там, в Резервации Второго Эшелона в удобной стазис-камере пребывал ее скотина-муж. Произнесла его имя, почувствовала, как закипает ненависть внутри, гонимая жгучим алкоголем. Возненавидела себя, вспомнив о решении связать с ним жизнь. Помнила день в деталях, почти дословно. Ответила «Да!» голосом полным любви и желания на вопрос священника о том, готова ли к браку; не подозревала, что нет. От теплых чувств не осталось и следа. Заплакала. Максимилиан был таким не всегда. Офицер Авиационного отряда специальных операций. Красивый, видный мужчина, прекрасный отец. Как за всем этим блеском и добротой скрылось чудовище? Почему никто не разглядел в нем это отродье? Почему не разглядела она? Необходимо дойти, она обязана. Речь о Человечестве и если ей одной уготовано остаться несчастной, ради счастья и жизни людской расы, - пусть так.

Интересно, а можно сломать стазис-камеру? Повредить? И пусть сдохнет внутри, пусть мороз умертвит в нем каждую ожидавшую пробуждения клетку. Вот тебе и человек науки, - ненависть на клеточном уровне. Наверное, можно повредить капсулу, будь Анна инженером, но инженером она не была, им по совместительству был Василий, но Василия больше нет. Попыталась вспомнить его голос, не смогла. Голос - первое, что умирает в памяти о человеке. Когда закончила, выдохнула и сделала смачный глоток из бутылки. Сопящий во сне Лис не услышал ее откровений; оно и к лучшему.