Угрожающе затрубил горн, предвещая начало боя.

Шестеро из семи человек Ямы Баззарра отдадут жизни во благо Дома и на потеху жадной до зрелищ толпе. Над Ямой вознесется только один.

Глухо застучали барабаны, вскричали люди, подбадривая себя и бойцов. Другие - и таких становилось все больше, - молча смотрели с осуждающей печалью в глазах.

Цой крепко ухватился за прутья клетки, в которой его спускали к Яме. Лязг цепей и нарастающий людской ор - несменная песнь арены.

Бруты Домов в клетках нависли над Ямой метрах в десяти. Двое выкрашены в желтый - что-то не поделили. Другой - не брут; он позорно вымазан в красный, он предал Дом, предал каторжан во благо себе, он виноват и будет наказан. Глазами рыскал спасения, а оно поджидало внизу. Гомонящая толпа обескуражила, он не держался за решетку. Сырой, бедолага, не знал, что в любой момент сбросят вниз. Пережившие падение будут биться за собственную жизнь и свой Дом. Выживший восславит его и поймет: время умирать не пришло. Выживший получит пайки за одержанную победу, а кто-то из толпы выиграет паек только за то, что угадал, кто из бойцов погибнет от удара о землю.

Клетки со скрежетом остановили над Ямой метрах в пяти и она, подобно пасти морского чудовища, была готова сожрать их.

Все смолкли в предвкушении.

И только брутов бросили вниз, толпа взвыла и закричала. Железные кубы рухнули; один из них упал совсем рядом с клеткой Цоя, он мог дотянуться и без промедления просунул руку. Обхватил противника за голову и несколько раз ударил лбом о ржавую решетину. Брызнула кровь, боец вскрикнул и Цой, сжав брута за затылок и челюсть, свернул ему шею.

Толпа неистово взревела, возрадовавшись первой смерти. Воля брута исполнена. Еще несколько убийств и они снова начнут скандировать имя победителя.

Оставшиеся пятеро в набедренных повязках торопились покинуть клетки, а Цой не спешил. Глубоко вдохнул и задержал дыхание. Знал, что толпа начнет кидаться пыльцой дурума, вызывающей жуткие галлюцинации и неконтролируемые вспышки ярости. Каторжане ждали Яму слишком долго и хорошо подготовились.

Так оно и вышло.

В Яму, ударяясь о торчащие из земли обшарпанные бетонные глыбы, полетели мешочки. Лопались от столкновения, разлетались в воздухе ярко-красной и оранжевой дымкой; ярко-красная пыльца особенно опасна и сильна.

Цой не дышал, оставался в клетке и ждал, пока осядет пыльца, стараясь не выпускать бойцов из виду. Увидел, как один угодил в токсичное облако и опрометчиво втянул алую тучку в себя. Глаза мигом покраснели, и взгляд тотчас переменился; стал бешенным, лишенным всякого сознания, а движения - дергаными и резкими. Цой не знал, какими тот несчастный видел его и остальных, но судя по крику - галлюцинации нахлынули ужасающими образами. Брут, в порыве ярости, набросился на другого и с невероятной скоростью принялся лупить со всей силы руками и ногами, а когда повалил, вцепился пальцами в рот, стараясь разорвать, но убил, ударив подвернувшимся под руку булыжником.

И снова пролилась кровь, и снова над Ямой пронесся восторженный крик. Мелодия, отбиваемая по черным цилиндрам, стала агрессивнее.

Двое других, те, чьи тела окрашены желтым, позабыв о споре и распрях, напали на одурманенного пыльцой. Один колотил железным прутом, оторванным от ржавой клетки, а другой бросился под ноги, стараясь повалить. И пока они, занятые убиением, отвлеклись, Цой незаметно выскользнул из клетки и подхватил уцелевший мешочек пыльцы. Мазнул немного на пальцы, натер десны и сглотнул, смочив накопленной слюной. Выбранного недостаточно для появления галлюцинаций, но с лихвой хватило на придание организму сил, позволивших со звериной ловкостью подскочить к двум бойцам, убивавшим третьего и размозжить их головы, столкнув лбами.

Толпа ликовала с неутолимой жаждой.

Цой ловко схватил железный прут, подкинул и заостренной частью направил в одурманенного пыльцой бойца. Тот ворочался на земле, кричал и дергался, как умалишенный, отмахиваясь от воображаемых чудовищ. Вдохнул слишком много токсина. Избавить от мучений могла только смерть. Цой без тени сомнений подарил ее сбрендившему бруту, одним отточенным движением вонзив железяку прямиком в башку; тот не успел понять, что умер.

Под рев восторженных зрителей Цой оглядывал Яму, и увидел в одной из клеток каторжанина, вымазанного в красный. Виновный. Яма его приговор, а Цой - палач.

Падение не убило его, но потрепало изрядно. Он стонал от боли в сломанных руке и ноге. Цой направился к виновному, и по мере приближения волнение в толпе нарастало; глухой, ритмичный топот усиливался, но сердце упавшего билось сильнее.

Тумб-тумб-тумб - Цой подходил все ближе - тумб-тумб-тумб - едва ли не вырвал дверцу клетки, выволок кряхтящего от боли виноватого на середину Ямы и взглядом обратился к каторжанам за решением.

В воцарившейся на мгновение тишине каждый присутствующий услышал хриплое дыхание страдальца, а затем его непрекращающиеся стоны.

- Жии-и-изнь! - донеслось откуда-то с трибун, окружавших Яму.

- Пусть живет! - вяло выкрикнул кто-то.

- Жии-и-изнь! Жии-иии-изнь! Жии-иииии-изнь! - подхватила толпа уже сильнее, посчитав, что виновный сполна получил за проступок.

Цой угрюмо глянул на лежащего в сырой земле мужика. Он тяжело и сипло дышал, может, повредил легкое. Рука сломана, возможно, в нескольких местах. Переломанная кость почти торчала из ноги, обеляя смуглую кожу - еще немного и разорвет.

Цой опустился над лежащим каторжанином. Коленом придавил ему шею. Сдавил сильнее и тот задохнулся. Решил, что лучше бруту умереть так, чем позже в муках и агонии. Бесценные лекарства уже не спасут и его оставят помирать.

Толпа на мгновение стихла, услышав последний выдох лежащего под Цоем брута, а когда тот скончался, взревела и скандировала имя:

«Цой! Цой! Цой!» - неугомонным эхом нависло над Ямой.

Поднялся, бросив в воздух жилистые руки. На грубом ястребином лице, вспотевшем и грязном, появилась еще более грубая, но все же улыбка. Цой купался в овациях толпы, благодарил, но в действительности, нехотя следовал некоему этикету Ямы.

Воля брутов исполнена. Отмучались.

Съехавшиеся в Баззарр каторжане продолжали выкрикивать его имя. Их совершенно не заботило, скольких припасов лишились их Дома. Мало заботили и жизни убитых брутов, - они выбрали свой путь, прошли его достойно и зрелище тому доказательство.

Цой вернулся в клетку и та со знакомым до боли лязгом цепей, подняла наверх за наградой и женщиной - нет, и не было ничего лучше добротной девы после боя в Яме, которая смоет с грязь и кровь, а затем поделится теплом и лаской. У Цоя была такая, одна единственная девушка с чудным именем Ада - кладезь нежности, заботы и чувств, которых он не мог позволить, которыми не мог поделиться в ответ; Каторга давно отучила, вынуждая постоянно быть начеку.

Имя Цой выбрал сам. Не знал, как его назвали родители, если называли вообще. Он их не помнил, как не помнил и себя до Крушения - события, ставшего началом вымирания мира.

Очевидцев тех давно минувших дней уже не было в живых, они погибли. Одни испустили дух, предварительно ослепнув, другие, что удивительно, умудрились умереть своей смертью, до последнего рассказывая истории о том, как нечто черное, катастрофических размеров ныне именуемое Обелиском, вспороло небеса и под ужасающие ревущие звуки извергало клубы густого дыма и обрушилось на землю.

Помнил только, как очнулся. На краю никому не известного океана. Соленая вода, ударившая в лицо, вырвала человека из небытия. Весь вымок до нитки. Холодный ветер выл, сквозняком пронизывая мокрое тело. Шум прибоя гнал человека прочь, и человек шел, потеряв счет дням и ночам. Шел в едва просохших лохмотьях посреди дремучего леса. Смутно сохранилось в памяти и то, как лишенный сил, с трудом, раз за разом теряя сознание, добрался до развалин, позже служивших ему безопасным Убежищем. Именно там, на избитой временем бетонной стене, завалившейся наземь и частично заросшей мхом, человек увидел надпись, сделанную кем-то когда-то давно.

«МИР УМЕР» - зловеще гласила она, небрежно намалеванная смолой, а под ней виднелась еще одна, сделанная много позже, вероятно, кем-то другим, и чем-то белым: «А ЦОЙ ЖИВ!».

Человек не знал, кем был тот «Цой» и как ему удалось выжить после гибели мира, но нашел их ситуацию схожей и тогда за неимением и незнанием собственного имени, решил назваться Цоем, рассчитывая, что имя поможет выжить ему так же, как помогло счастливчику, пережившему конец мира.

- Ты туда вернешься? - боязливо спросила Ада, сидя на нем в большой ванной, сделанной из корпуса небольшой лодки. - Продолжишь идти дальше? - говорила, растирая проволочной мочалкой его твердую грудь.

Он кивнул.

И он, и она - оба знали, - речь не о Яме. Цой изучал округу близь Баззарра, но теперь, пропадая на долгие недели, ходил к Обелиску и каждую вылазку подбирался все ближе, но, в то же время, оставался на безопасном расстоянии.

- Не ходи больше, а? - она плотнее прижала мочалку к телу, и голос стал мягче. - Мне плохеет от одной только мысли, что можно оказаться там, за стенами. Я слышу тех, кто возвращается и их разговоры... бросает в дрожь, и всякий раз думаю, что тебя уже нет. Лежишь в желудке каком. Не ходи, а? Останься здесь, со мной, - она крепко обняла его бедрами и прижалась: как приятно ощущать ее тело, грудь. - Тут полно работы, забот и моего тепла.

Цой отвел взгляд. Ада хорошо знала своего мужчину и давно поняла: ей не пробиться через стену, и все же она не оставляла попыток разобрать ее по кирпичикам и, возможно, когда-нибудь достучаться.

- А болвашки? Так и стоят там, ждут?

- Угу-м. Стоят.

- Написатели говорят, с самого Крушения стоят и ждут, а чего - неясно. Чистенькие такие, ухоженные, как не случалось ничего.

Он смог лишь пожать плечами, но Ада сдаться не могла:

- А голоса? Правда, болвашки разговаривают? Поют?

- Гм. Не слышал.

Ада черпнула воды в ковш и медленно вылила на голову Цою, пустив пальцы меж густых волос. За два месяца отросли и стали намного длиннее, чем ей нравилось. Сегодня Ада опять его подстрижет, но он еще об этом не знает. Как и она не знает о подарке, что он для нее приготовил.

Цой вынул из воды стеклянный шар, встряхнул и внутри, как по волшебству, поплыл снег. Взвизгнув от радости, Ада выпустила из рук ковш, глухо угодивший Цою по голове, и схватилась за шар обеими руками.

- Спасибо! Спасибо! Спасибо! - выкрикивала, не скрывая радости, искрящимися от счастья глазами рассматривая, как снег кружился вокруг башни, образованной четырьмя колоннами, соединяющимися на высоте.

Немедля выскользнула из ванной, расплескав горячую воду и, шлепая мокрыми ногами по скрипучему деревянному полу, устремилась к небольшому завалившемуся набок комоду. Ради этого. Ради этого стоит выходить, терпеть боль и муки. Что угодно, только бы видеть радость в глазах, почувствовать, что кто-то может быть счастлив и знать, что люди не разучились улыбаться, пусть и мелочам.

С нижних этажей вместе с радостными возгласами накатывали глухие звуки все тех же барабанов, но играли не агрессивно, а с задором. Собравшиеся жители семи Домов простились с брутами, придав их тела огню, и теперь праздновали победу Баззарра, а Цой, расслаблено запрокинув голову, наблюдал за тем как Ада, совершенно нагая, поставила снежный шар на комод рядом с пятью другими. Кто знает, сколько еще этих шаров оставил Старый мир? Собирал их кто-нибудь еще?

Мокрая, бронзовая кожа девушки приятно поблескивала в теплом свете ламп; от нее, как от неизвестного волшебного существа, воспаряли языки пара. Хороша - широкие бедра, длинные ноги, тело все еще девичье, но закаленное Новым миром и его порядком. Длинные и черные, как смола, волосы змеились по осиной талии, доставая до самых ягодиц, а на теле - ни единого шрамика. Ада выросла за массивными стенами Баззарра и никогда не покидала его пределов. Выйдя наружу, непременно получила бы шрам, как Цой получил свои. Один, небольшой, узким серпом тянулся от горбинки носа вдоль правой щеки, а другой, побольше, полумесяцем - от макушки и заканчивался над левым глазом на лбу. Каторга, она такая, клеймила всякого, кто в нее попадал и повезет, если платой оказывалась только отметина, а не жизнь, как случалось намного чаще.

Зеленые глаза Ады трепетно глядели на снежные шары, но красота ее все равно не шла ни в какое сравнение с женщинами, которых Цой видел изображенными на плотной бумаге; чистыми, аккуратными, непередаваемо сексуальными. Он искренне не понимал и никогда не поймет, как им удавалось достичь такой неземной красоты. Женщины Старого мира были несравненно хороши, а в Новом мире являлись недосягаемой фантазией.

Уснул в горячей ванне и не помнил, как среди ночи Ада коротко обкорнала его волосы, а после помогла дойти до кровати. Утром, оставив ей пять пайков, которые выиграл в Яме, он отправился к Старому - местному лавочнику.