© Ярцева Е., 2016

© ООО «Издательство «Эксмо», 2016

 

Глава 1

Я, моя сестра и тайное воспитание

Просто невероятно, какими непохожими могут быть люди из одной семьи! Вот, к примеру, мы с сестрой. Нет, внешне-то мы похожи. Даже чересчур! Обе светло-русые, зеленоглазые, с завитками на висках, длиннющими ресницами, вызывающими всеобщую зависть, чуточку вздернутыми носами и крошечными ямочками на подбородках. В школе нас вечно путали – меня называли Катей, а сестру Дашей, при том что все наоборот: я Даша, а она Катя. И до сих пор у нас иногда спрашивают, не близнецы ли мы, хотя сестра старше меня на два года. Чтобы с лихвой искупить это необычайное сходство, природа наделила нас прямо противоположными характерами: ни дать ни взять, небо и земля. Кто из нас небо, а кто земля, совершенно ясно. Я, по мнению сестры, только и делаю, что витаю в облаках, а она, по моему глубокому убеждению, до ужаса приземленное существо. В детстве, когда мы гуляли на детской площадке, она безвылазно торчала в песочнице, а я взбиралась на самые высокие горки. Она читала исключительно познавательные книжки, я – сказки и фэнтези. Она хотела стать геологом, чтобы изучать земную кору и ядро, а я мечтала о творческих занятиях, вроде разрисовывания небоскребов радужными граффити, и экспериментальных полетах на дирижабле.

Теперь же мы диаметрально расходимся в вопросах личной жизни. То есть во всем, что касается отношений с противоположным полом. О его представителях я предпочитаю судить по первому взгляду. И это никакой не заскок, как твердит сестра, а научно обоснованная позиция. Я когда-то где-то прочитала, что впечатление о человеке на девяносто с лишним процентов формируется за первые две секунды. Если впоследствии оно и изменяется, то не больше, чем процентов на пять-десять. Недаром же бывает любовь с первого взгляда! И я, опираясь на сугубо научную теорию, бросаю вокруг себя как можно больше взглядов, чтобы не проворонить настоящую любовь; а пока ее нет – чтобы не упустить потенциальных поклонников, которых у девушки моего возраста должно быть несколько. Это мое жизненное кредо! У сестры кредо, естественно, разительно отличается от моего. Хотя она тоже не против настоящей любви. Но только на словах! Ведь на первых двух курсах университета она не завела ни одного даже самого захудалого ухажера. А у меня их уже в одиннадцатом классе было целых два, и на выпускном вечере я по очереди танцевала то с одним, то с другим. Честно признаться, я пребывала в восторге от своей популярности, а сестра тем временем пилила меня за непостоянство и легкомыслие. Ну да, может быть, я и впрямь чуть-чуть легкомысленна… И, увы, непостоянна. Что ж поделать, если я интересуюсь одновременно несколькими кавалерами. Да и как выбрать кого-то одного, если каждый по-своему симпатичен и в каждого можно влюбиться, пусть слегка и ненадолго? Что касается сестры – думаю, она влюбиться попросту неспособна. Чтобы сформировать мнение о человеке, считает она, двух секунд недостаточно. На это нужно ухлопать минимум два года, а лучше – лет пять. Поскольку к людям она относится страх как разборчиво, первые десять кандидатов, на каждого из которых уйдет по пять лет, наверняка будут отметены как неподходящие. Двигаясь такими темпами, она, возможно, выйдет замуж в пенсионном возрасте. Да и то если подсуетится. Но, учитывая то, что она против суеты в любом деле, замужество ей вообще не грозит.

Поскольку я намерена спасти ее от незавидной участи старой-престарой девы, а она, в свою очередь, полна решимости удержать меня от несчастного-пренесчастного замужества, мы без устали спорим, спорим и еще раз спорим… Лишь в одном мы согласны: что нам чертовски повезло с мамой.

Наша мама – гениальная женщина. Она никогда не ругала нас за то, что мы перепачкались, гуляя на детской площадке, что разбили нечаянно чашку или блюдце, что-нибудь пролили или рассыпали. Я даже не помню случая, чтобы она повысила на нас голос. К тому, что обыкновенные люди считают проступками, она относилась с эпическим спокойствием, как бы говоря: «У каждого из нас есть неотъемлемое право на ошибки, которое окружающие обязаны уважать». Если же мы совершали нечто, что в ее глазах действительно было «проступком», она осуждающе молчала и не смотрела в глаза. Этого молчаливого осуждения мы боялись больше, чем любых наказаний. И просто из кожи вон лезли, чтобы ей угодить. Ненавязчивая просьба сходить в магазин или вымыть посуду выполнялась мгновенно; мы с сестрой даже ссорились за право исполнить мамино поручение. В обязанности нам вменялось быть дома в обеденное время, ровно в три. На мамин негромкий оклик «Обед на столе» мы являлись как пожарные по сигналу тревоги. Правда, не только ради того, чтобы проявить дисциплинированность, – еще и потому, что мама на редкость вкусно готовила. Бывало, загулявшись после школы или по выходным с подружками, я поздно спохватывалась и прибегала домой, когда от обеда уже не оставалось и следа. Но маме не приходило в голову меня отчитывать, равно как и суетиться, чтобы по второму разу состряпать для меня обед. «Сама возьми что-нибудь из холодильника», – роняла она беззаботно. Но вообще-то забот ей с нами хватало. Только она моталась с нами по поликлиникам, магазинам одежды и школьной формы, будила нас по утрам и проверяла наши уроки, водила нас в кружки макроме, художественной гимнастики и бальных танцев, читала нам вслух, ходила на родительские собрания и школьные утренники. Когда она появлялась в школе, мы с сестрой гордились нашей мамой – самой красивой, самой умной, самой элегантной. А ей про нас со всех сторон пели дифирамбы о том, как приятно с нами общаться, какие мы культурные, тактичные и воспитанные. Мы с сестрой недоумевали: разве нас кто-то воспитывает? Но, видно, мама владела искусством невидимого, тайного воспитания.

Зато папа к нашему воспитанию вовсе не прикасался. Он был не прочь с нами побеситься или погулять на детской площадке, после чего мы возвращались домой особенно грязными; но никогда не был в курсе, получили мы двойку или пятерку, какие медицинские справки нужно принести в школу и что задали на завтра по математике. Львиную долю свободного времени он уделял не нам, а маме – и, кстати, уделяет до сих пор. Каждый вечер они отправляются в кино, в театр, в ресторанчик – или просто прогуляться по вечернему городу. Странное дело: когда взрослые присутствовали дома, мы с сестрой частенько ссорились и даже дрались; но, оставаясь по вечерам одни, вели себя как две кроткие овечки, которые друг в дружке души не чают. И несут ответственность за то, чтобы дома в отсутствие взрослых все было в полном порядке. Наверное, так действовало мамино тайное воспитание!

А сейчас, когда мы повзрослели и никто уже не воспитывает нас ни тайно, ни явно, я решила самостоятельно дополнить воспитание сестры. Я как раз заканчивала выпускной класс, а сестра – второй курс университета. Ну на что это похоже, скажите на милость, а?! У человека старость на носу – вот-вот стукнет двадцать, – а он… то есть она, Катя, и думать не думает о том, чтобы завести парочку-другую головокружительных романов!.. Итак, я взялась за дело засучив рукава. И перво-наперво отправилась вместе с сестрицей на университетскую дискотеку, проходившую в каком-то Дворце культуры. Точнее, сама ее туда повела. А если быть совсем точной – потащила как на аркане. Под благовидным предлогом: дескать, уж больно мне охота поглазеть на ее однокурсников. Но за предлогом крылся тайный план: а) коварный, б) беспроигрышный. Состоял он в следующем: я наметанным взглядом окидываю сборище студентов, выбираю подходящих кандидатов на роль ухажеров для сестрицы и потом вроде как между делом их расхваливаю: они, мол, сразу бросились мне в глаза, с первого взгляда видать – стоящие кадры. Принцип рекламы! Ведь когда какая-нибудь эффектная знаменитость в телевизоре пьет кофе или кладет в банк деньги, люди волей-неволей захотят купить тот самый кофе и валом повалят в тот самый банк – чтобы почувствовать себя столь же знаменитыми и эффектными. Конечно, сама я пока на знаменитость не тянула, но в своих рекламных способностях не сомневалась. Как и в том, что сестра попадется на удочку и невольно заинтересуется однокурсниками, которых я разрекламирую. Правда, на самой дискотеке промыть сестрице мозги не получилось: как только начались танцы, меня наперебой стали приглашать. И я так затанцевалась, что чуть не забыла о великой цели, с которой сюда явилась. Зато когда мы возвращались домой, я забросила штук пять, а может быть, семь (точно не помню) удочек: от души расхвалила всех тех, с кем мне довелось потанцевать. И стала с нетерпением ждать, пока сестра клюнет.

И что вы думаете? Она действительно клюнула! Обратила внимание на одного своего однокурсника – судя по тому, что он зачастил к нам в гости. Правда, он был не из тех, кого я рекламировала. И вообще не в моем вкусе. Стандартное, ничем не запоминающееся лицо; можно сказать, никакое. Брюнет с карими глазами, а мне больше нравятся светловолосые… Он, помнится, сам неотрывно наблюдал за нами перед началом танцев. Наверное, еще раньше положил на сестру глаз. Танцевать он меня не приглашал и по первому впечатлению (которому, как вы помните, я слепо доверяю) показался мне замкнутым, хмурым и скучным. Ну да ладно, для сестры и такой поклонник сойдет. Впрочем, нужно признать, что они друг друга стоят. Сухари, молчуны. Скучные, как учебник химии. Только и делают, что учатся. Прямо святые! Этот тип, сестрицын поклонник (зовут его, кстати, Игорь), с начала учебного приходит к нам по два-три раза в неделю, а то и чаще, и теперь они с Катей вместе готовятся к контрольным, пишут рефераты и курсовые. Но я не сомневаюсь, что это всего-навсего прикрытие. Просто оба до того закомплексованные, что не могут себе позволить в открытую встречаться, как нормальные люди, вот и выдумали предлог: научные занятия… Все-таки мое воспитание даром не прошло! Хоть к третьему курсу сестрица обзавелась кавалером – и то хлеб!

А у меня в этом году начался первый курс.

 

Глава 2

Первый курс

О первый курс! О незабываемое, чудесное время! Хвала тебе, хвала! С каким нетерпением тебя ждут и сколь многого от тебя ожидают!

Как птенец, засидевшийся в опостылевшем гнезде, вырываешься из тесного мирка, где отвечают у доски, носят школьную форму и получают четвертные отметки, и с воодушевлением расправляешь крылья. Перед тобой – неохватный простор! Настоящий взрослый мир, распахнутый во всю ширь! И весь он – твой! Здравствуй, первая глава новой жизни! Новенький с иголочки студенческий билет, новые маршруты на метро, новые преподаватели и учебные дисциплины… и, разумеется, новые поклонники!

А началась долгожданная новая жизнь с предисловия: двадцать девятого августа нас пригласили на торжественное знакомство с деканом нашего факультета – необычайно приятной женщиной средних лет, подтянутой, энергичной, с подвижным умным лицом и бойкими карими глазами, которыми она живо стреляла по аудитории, очаровывая первокурсников вдохновенной речью. В коей, помимо прочего, поздравила нас с началом студенчества и с тем, что в ближайшие четыре года нам предстоит усердно и ответственно грызть гранит науки. И выразила уверенность, что в этих прекрасных стенах мы обретем не только широчайшие познания, но и надежных, как скала, друзей. Дескать, о людях, бок о бок долбящих пресловутый гранит с первого до последнего курса, говорят, что они вместе съели пуд соли. Поэтому они на всю жизнь остаются связанными особыми студенческими узами.

Пока декан говорила, я не теряла даром времени и не менее бойко стреляла глазами, оценивая тех, с кем предстоит уписывать за обе щеки пуд соли. И, не скрою, присматривалась, есть ли среди них кто-нибудь подходящий для того, чтобы связать себя с ним узами на всю жизнь – понятное дело, не только студенческими.

Пусть это и не совсем скромно, все же отдам себе должное: я в два счета вычислила всех, кто способен не только прогрызть дыру в граните науки, но и без лишних проволочек завязать романтические отношения. Что ж поделать, коли у меня к этому талант. А талант в землю не зароешь! Эту истину не осмелилась бы оспорить даже такая зануда, как моя сестра.

В общем, первого сентября после занятий – трех пар – мой телефонный номер обосновался в «контактах» мобильников у пяти представителей противоположного пола. Домой я летела как на крыльях. Меня просто распирало от эйфории! Впорхнув в свою комнату, я заперлась, чтобы без помех покрутиться перед зеркалом, пообщаться со своим отражением и порепетировать искрометные, блещущие остроумием реплики, которыми я намеревалась околдовывать новоиспеченных знакомцев. Потом, стараясь двигаться бесшумно (ведь сестра живет в соседней комнате и вечно брюзжит, что я шумлю и мешаю ей заниматься), покружилась по комнате в счастливом танце и, запыхавшись, остановилась у окна.

Солнце светило совсем по-летнему, небо было синим, трава – зеленой, беспечно чирикали воробьи. И все же в воздухе, в звуках и красках неумолимо сквозила осень. У березы на другой стороне улицы появились золотые подпалины, чуть тронуло рыжиной широкие клены по обе стороны автобусной остановки, а тот клен, что растет впритык к стене нашего дома – протяни руку и коснешься ствола, – весь зардел, как факел. Откуда-то с верхних ветвей медленно слетел темно-красный со светлыми прожилками кленовый лист и безмятежно опустился на подоконник. За окном царил полный штиль – ни ветерка; зато в голове у меня гулял буйный ветер. Вихрь!.. Какой успех! В первый же день оказалась в центре внимания мужской половины курса. Несомненно, я талант. Нет, я гений!

Однако теперь я не кто попало, а студентка. СТУ-ДЕНТ-КА… Звучит внушительно! И со стрекозиным легкомыслием как-то не согласуется. У студентки, по моим понятиям, может быть хоть пять, хоть десять преданных воздыхателей, но один из них должен стать основным. Это солидней, чем без устали порхать от одного ухажера к другому. Как говорится, положение обязывает! Поэтому я попыталась утихомирить ветер в голове, а саму голову немножко охладить – дабы пораскинуть мозгами, кого из плеяды новых поклонников выбрать в качестве основного.

Чтобы не растекаться мыслью по древу, скажу сразу: выбор был сделан две недели спустя. Правда, почетный пост главного поклонника достался однокурснику, с которым я познакомилась на четвертый день учебы. Собственно, он и пришел в аудиторию только на четвертый день. На нашем курсе он, вне всякого сомнения, был самым симпатичным. И, кстати, самым взрослым, поскольку поступил в институт после армии. Имя у него было, на мой вкус, достаточно солидное – Влад. К тому же оказалось, что он старше меня на целых два с половиной года. Что и решило дело в его пользу. Когда ухажер тебя старше – это действительно солидно!

Еще оказалось, что мы с Владом в чем-то похожи. Он тоже насмешливо относился к таким, как моя Катя и ее Игорь, которые готовы день и ночь глодать гранит науки, рискуя стереть зубы до самых корней. Так же, как и я, обожал состязаться в остроумии и шляться по центру города, по набережным и пешеходным улицам, заворачивая во все без разбору кафешки, что встречаются на пути. И, наконец, не уступал мне в разговорчивости. Короче, мы оказались похожими решительно во всем! Поэтому я не сомневалась, что моя упертая сестрица с ходу заклеймит его словечком «легкомысленный» – иначе говоря, никчемный, – и не спешила их знакомить. Я отнюдь не горела желанием услышать из ее уст убийственный приговор тому, с кем, очень может быть, решусь связать себя пожизненными узами!

Хотя, честно признаюсь, я не была уверена, что на это решусь. Почему? Хоть убейте, не знаю! Ведь Влад мне ужасно нравился! И сделался для меня «основным» не только ради солидности, а потому, что с ним было здорово, интересно и вообще прикольно. Да, я не списывала со счетов «дополнительных» поклонников: перебрасывалась шутками с одним, пила в буфете кофе с другим, обменивалась эсэмэсками с третьим. Но на лекциях всегда садилась рядом с Владом, ходила в кино и прогуливала лекции только с ним, и до дома меня провожал только он.

Если хорошенько задуматься – Влад вовсе не был таким уж легкомысленным, как могло показаться с первого взгляда. С подкупающей откровенностью он рассказал, как в детстве злился на своего отца, который каждый вечер являлся домой нетрезвым и доводил маму до слез; а когда Владу исполнилось одиннадцать, отец с матерью развелись. Как он встречался с отцом по выходным и тот по-прежнему выпивал. Как в пятнадцать лет Влад его возненавидел и объявил ему бойкот, и не виделся с ним ровно два года. А в семнадцать что-то перещелкнуло. Он прочитал у Гете что-то вроде: «Человек может стать взрослым, только когда поймет своих родителей и простит их». «До меня вдруг дошло, – пояснил Влад, – какой есть, такой есть. Родителей не выбирают! А мама у меня – святая». Он смешил меня историями про свою бабушку, которую, по его словам, назвать «бабушкой» язык не поворачивается – неугомонная, как веретено! Когда Влада забирали в армию, бабушка закатила истерику: армия – это могила, над новобранцами издеваются соседи по казарме, кормят несчастных солдат-срочников раз в неделю, не дают спать и заставляют часами лежать на холодной земле, отчего они гарантированно зарабатывают гастрит, колит, цистит и сходят с ума. И в лучшем случае Влад вернется домой инвалидом-колясочником. Но в армии Влада кормили трижды в день, койка оказалась удобней, чем раскладной диван-кровать, на котором он проспал восемнадцать лет, командиром части был «классный мужик», а с соседом по казарме, парнем с Дальнего Востока, Влад сдружился «до гроба». И он, Влад, по-настоящему рад, что побывал в армии, потому что это – «школа для мужчины». К тому же раньше он был хлюпиком, «хилым, как комарик», а в армии нарастил себе приличную мускулатуру. И вообще почувствовал себя другим человеком.

В общем, Влад нравился мне все больше и больше. Он стал для меня… как бы поточней выразиться? Кем-то вроде закадычной подруги. Или вроде брата, которого мне всегда хотелось иметь. Но тянет ли такая братская дружба на всепоглощающее чувство, что вынуждает людей связывать себя узами на всю жизнь? Не факт… Ведь когда тебя настигает настоящая любовь, ты обязана безумно страдать, не спать ночами и потерять, во-первых, аппетит, а во-вторых, интерес к «дополнительным» поклонникам. А я спала как убитая, за мамины кулинарные шедевры готова была продать душу и по-прежнему трепетно дорожила своей популярностью среди мужской половины человечества. Отказаться от всех перечисленных благ ради любовных страданий – нет, такое геройство мне не по зубам. Выходит, Влад для меня – самая подходящая кандидатура? Конечно, я не знала наверняка, что он сам думает по этому поводу; однако, учитывая наше братское сходство, можно было смело предположить, что и его мысли текут по тому же руслу. И он столь же далек от того, чтобы грезить день и ночь о безумных страданиях и бессоннице. А подобное сходство о чем-нибудь да говорит. Может, именно из таких, как мы с Владом, и создаются идеальные пары?

Однокурсники окрестили нас «неразлучниками» и взирали на нас как на семейную пару, которой вот-вот предстоит отпраздновать серебряную свадьбу. Что и говорить, вместе было прожито немало: первый семестр, сессия, каникулы! Не успеешь оглянуться, как подойдет к концу и второй семестр! Поэтому я приняла решение: пора. Приглашу его в гости, чтобы предъявить его маме с папой (тут проблем не предвиделось) и, куда деваться, сестре. Вот этого знакомства я побаивалась. Не столько ее осуждения – а сестрица, конечно, осудит Влада просто за то, что привела его я, истинное воплощение легкомыслия и непостоянства, – сколько сурового взгляда исподлобья, которым она его наградит. И которым даст понять, чего, по ее мнению, стоит Влад на этой грешной земле. А перспектива получить столь суровое существо в золовки или невестки (или как там называется сестра жены) Влада настолько огорошит, что он станет обходить меня за версту.

Что ж, сказала я себе отважно, как бы то ни было, невозможно вечно скрывать от родных своего главного кандидата. Коли моя положительная сестрица и вправду его отпугнет – значит, такова судьба!

 

Глава 3

Задачка с двумя неизвестными

Однако судьба распорядилась иначе.

Холодным мартовским утром я на всех парах спешила в институт с намерением сегодня же пригласить Влада к нам домой. Жестокий ветер бесновался на перекрестках, рвал и метал, и я замоталась шарфом по самые уши, прямо как в детстве, когда мы с сестрой выходили гулять в любую непогоду. И все равно задубела от холода, нос покраснел, как у Деда Мороза, пальцы перестали гнуться. Бешено растирая руки, я отогревалась у батареи в уголке аудитории и ждала, пока придет Влад. Но вместо него пришла эсэмэска, в которой Влад сообщал, что заболел. И чем бы вы думали? Ветрянкой, которой обычно болеют в детсадовском возрасте! Где он умудрился эту ветрянку подцепить – загадка. Можно подумать, ее принесло ветром из далекого детства.

Короче, Влад на две недели выпал из жизни; а я в тот день, когда собиралась предъявить его домашним, вернулась домой одна и к тому же двумя часами раньше обычного. Хотя запросто могла бы прошвырнуться по городу с одним из резервных кавалеров, а то и намекнуть кому-нибудь из них, что я не прочь сгонять в кино. Желающие мигом отыскались бы, стоило мне бровью повести! Но, одернула я себя, не к лицу той, что намылилась знакомить с семьей главного кандидата, проводить время с второстепенными. От нее требуется соболезновать несчастному больному и предаваться аскетизму. И пока шла к метро, мурлыкала себе под нос песенку группы «Кино» – «Когда твоя девушка больна»:

Правда, подолгу молчать я не умею. Уединившись в своей комнате, я тут же позвонила Владу, который вовсе не чувствовал себя несчастным, и немножко с ним поболтала. Потом потрепалась с другим однокурсником, потом еще с одним, а может, с двумя, точно не помню… В общем, энную по счету приятную беседу пришлось прервать на полуслове, так как батарейка в телефоне подчистую разрядилась. Вдобавок раздался нетерпеливый стук в дверь.

Это оказалась сестра. Ноздри ее раздувались, глаза сверкали. Если б я была художником – немедля ринулась бы писать с нее картину под названием «Праведный гнев».

– Сколько можно ворковать! – выпалила сестра. – «Бу-бу-бу, ля-ля-ля, ха-ха-ха» – часами! Совершенно невозможно заниматься!

Можно подумать, сама она не просиживает с Игорем в своей комнате целыми вечерами под прикрытием курсовых работ. Воркуют – не наворкуются. Иезуитка! Так, кажется, величают тех, кто оперирует двойными стандартами? Прикидываются святыми, а сами грешат тем же, в чем обвиняют ближних, притом в куда большей степени!

– Кто бы говорил, – возмутилась я. – А по сколько часов ТЫ болтаешь со своим воздыхателем?

– Каким еще воздыхателем, – фыркнула сестра. – Никакой он не воздыхатель. Он мне до лампочки.

– Да ну?.. И с какой же радости ты его по три раза в неделю домой приглашаешь? – поинтересовалась я язвительно.

– Я его не приглашаю, – отрезала сестра. – Сам навязывается. То латинские падежи с ним повторяй, то реферат написать помоги, то к контрольной по английскому подготовиться…

Надо же, как виляет! Не в силах признать, что в ней есть хоть что-то человеческое. М-да, мало того, что иезуитка, еще и актриса, каких поискать. До того натурально изображает равнодушие – хоть на «Оскара» ее номинируй.

– …то математику ему объясняй, то физику, – продолжала Катя. – А у самого дедушка доцент физико-математических наук. Почему бы к нему не обратиться? Так нет, мотается через весь город, хотя до нас ему больше часа добираться.

Хм, странно. Пожалуй, это равнодушие уж слишком натуральное. На актерский талант его не спишешь. Выходит, Игорь ей в самом деле до лампочки? Вот бедолага. Втрескался в сестрицу по уши, изобретает предлоги, чтобы побыть с ней рядом, тратит час с лишним на дорогу в один конец… а она и ухом не ведет. И совершенно искренне удивляется, чего ради он мотается через весь город. В упор не видит, что человек по ней сохнет. Поразительная слепота!

Но поразительней другое. Вот ведь какая бывает на свете любовь. Безнадежная и безответная. Втюрился человек в бесчувственную ледяную статую, этакую Снежную королеву, и наверняка догадывается, что ему ничего не светит и шансы на хеппи-энд у такой любви ничтожно малы. А отступать и не думает, все на что-то надеется. Избрал стратегию в стиле «вода камень точит». Да-а, терпения ему не занимать. Я даже чуть-чуть позавидовала сестре. Такой преданный воздыхатель как пить дать не спит ночами, морит себя голодом и упивается страданиями!

Надо сказать, с Игорем я время от времени пересекалась, но особенно к нему не присматривалась и воспринимала его как привычный предмет обстановки. Бывало, открывала на его звонок дверь и впускала в прихожую. Он всегда произносил: «Привет, Даш, как дела?» – «Нормально», – отвечала я, громко звала: «Кать, к тебе пришли!» – и в качестве «третьего лишнего» испарялась из прихожей. Теперь же мне стало любопытно: что собой представляет и как ведет себя человек, угодивший в ловушку безнадежной любви? И каковы, кстати, ее признаки? Изможденный вид, темные круги под глазами? Он небось удрученно молчит, украдкой вздыхает и незаметно бросает на предмет своего обожания тоскующие взгляды. Уж кто-кто – а я, с моей-то обостренной наблюдательностью, их непременно замечу!

Через денек-другой после того, как Влад свалился с ветрянкой, Игорь в очередной раз явился к нам в дом и, проторчав часа полтора (они с сестрой корпели над какими-то конспектами), собирался уходить; Катя стояла рядом, чтобы закрыть за ним дверь. Я будто бы ненароком прошла мимо них на кухню и небрежно бросила через плечо, обращаясь к обоим:

– Может, чайку?.. Чайник как раз закипел.

Сестра скосилась на меня неодобрительно. Ей, наверное, не терпелось поскорей закрыться в комнате и с новыми силами вцепиться в учебники, конспекты и все прочее. А Игорь на удивление легко согласился:

– Да, конечно, спасибо, с удовольствием!

И сестрице ничего не оставалось, кроме как подчиниться воле большинства.

Говорят, у англичан с незапамятных времен существует традиция: пятичасовой чай. Они в лепешку расшибутся, лишь бы не пропустить ежедневное чаепитие. Похожая традиция есть и в нашей семье, хоть и не такая строгая – мы пьем свой чай то в шесть, то в семь вечера, а порой и вовсе его пропускаем, – но тоже давняя: сколько себя помню, мама, перед тем как отправиться с папой на вечернюю прогулку, обычно созывала семью на чаепитие. А значит, этой традиции не меньше лет, чем мне самой. К чаю мама и по сей день печет мелкие крендельки с маком. С виду ничего особенного, зато на вкус – божественные. Один раз попробуешь, а потом только о них и мечтаешь, словно в них подмешано приворотное зелье.

Я водрузила на стол вазочку с крендельками, расставила парадные чашки и гостеприимным жестом пригласила Игоря за стол. Признаться, я сильно сомневалась, что у человека, погрязшего в любовных страданиях, поднимется рука взять хотя бы один кренделек. Не тут-то было: Игорь уписывал их за милую душу. Никаких признаков измождения за ним не наблюдалось, а вместо того чтобы удрученно молчать, он завел светскую беседу. И ни слова про учебу, курсовые работы и латинские падежи! Он рассказал, что его дед, доцент физико-математических наук, служил в юности на Черноморском флоте.

Я следила за Игорем чрезвычайно внимательно и не заметила ни тоскующих взглядов в сторону сестры, ни подавленных вздохов. Ровным счетом ничего! Ну не странно ли? Не иначе как Игорь – гений конспирации. Шифруется так, что комар носа не подточит. Попутно я отметила еще одну странность. Первое впечатление, по которому я привыкла судить о людях, в случае с Игорем меня, кажется, подвело. Не такой уж он и хмурый. И совсем не скучный. М-да, моя любимая теория дала сбой. Но разочаровываться в ней я не спешила. Не бывает правил без исключений, гласит известное изречение. Исключения только подтверждают правила!

Он наверняка ограниченный, раз только и делает, что копается в учебниках. Ему невдомек, чем интересуется современное человечество. Надо бы вывести его на чистую воду и заодно щегольнуть своим кругозором! Вот я и завела речь про «Кью Ай». Это телешоу любили обсуждать две мои одноклассницы, самые продвинутые – они знали чуть ли не наизусть все топовые сериалы. Сама я «Кью Ай» не смотрела, но из их разговоров уяснила, что в нем участвуют супер-пупер знаменитости и что это круто.

– «Кью Ай»? – протянул Игорь. – Ну да, Стивен Фрай, конечно, фигура… И Алан Дейвис довольно прикольный… Английский юмор ценю, но их менталитет мне не близок. Понимаешь, другой архетип.

Сделав вид, что «понимаю», я поставила мысленную галочку – уточнить в Интернете, что такое «менталитет» и «архетип», и быстренько перевела разговор на сериалы. Тут-то я не ударю лицом в грязь.

– Тебе что больше нравится – «Теория большого взрыва» или «Доктор Кто»?

– Из сериалов предпочитаю «Ну, погоди!» – ответил Игорь. Я от испуга чуть не заикала. – Не бойся, шучу, – он улыбнулся одними глазами, отчего в них мелькнули золотинки, будто отблески янтаря. – Советую «Фарго». Смотрела?

– Эээ… Слышала, – соврала я.

– Он хорошо снят, оригинальный, выделяется на общем фоне. Вообще, я сериалы в детстве, ну, то есть в школьном возрасте смотрел километрами, а сейчас времени жалко – если на них подсаживаешься, читать некогда. Я больше всего русских классиков люблю, но основное перечитал еще в школе, так что теперь переключился на зарубежку. Захотелось, так сказать, освоить мировую литературу.

– И много освоил? – поинтересовалась я с уверенным видом: дескать, поглядим, насколько удовлетворительно вы, молодой человек, ориентируетесь в зарубежной классике. Сама я только что прочитала «Автостопом по галактике», поэтому мнила себя знатоком актуальной литературы. – Каких современных писателей читаешь?

– Относительно современных – в основном, двадцатого века. Фицджеральда читал, Фаулза, Умберто Эко… Про Маркеса, Борхеса, Кортасара, Сэлинджера, Бредбери и тому подобных можно не упоминать, это общие места, их все читали… Ты, конечно, знаешь Ромена Гари, который писал под кучей псевдонимов? Я только недавно его для себя открыл. Невероятный писатель, да? Что касается более современных классиков… – он залпом выдал с десяток имен, которых я слыхом не слыхивала, как, впрочем, и имени Ромена Гари. Растерянно моргая, я пыталась запомнить хотя бы парочку из этого десятка, чтобы узнать про них что-нибудь в Интернете, но сдалась и вместо этого предавала себя анафеме за то, что влезла в разговор о литературе. Сейчас как начнет он со мной обсуждать невероятного Ромена Гари!.. Да и Маркеса с Борхесом я знаю лишь понаслышке… Попала, блин!

Но Игорь и не думал бравировать своей начитанностью. Закончил перечислять «современных классиков», добавил с лукавинкой:

– И все-таки больше всего мне нравится «Ну, погоди!» и «Винни-Пух».

Снова улыбнулся одними глазами. Чертовски обаятельно, надо признаться. И стал рассказывать смешные истории про режиссера-мультипликатора Федора Хитрука, который снял «Винни-Пуха» и с которым семья Игоря состояла в дальнем родстве. Я с облегчением перевела дух, довольная, что Кортасар, Маркес и Борхес не приходятся Игорю родственниками и разговор о них закончен.

А вот сестрой я была недовольна. Еще более недовольна, чем всегда. Пренебрегает таким приличным кавалером!.. Человек соловьем заливается, а она сидит кислая, как квашеная капуста, ноль внимания, фунт презрения, и скучающе водит ложечкой в чашке. И мне захотелось Игоря морально поддержать. Ну и, что греха таить, слегка очаровать. Очень уж мне нравится очаровывать людей – даже тех, на которых у меня нет никаких видов. Я усиленно поддакивала, лучезарно улыбалась и изображала повышенный интерес ко всему, о чем Игорь заговаривал. Впрочем, слушать его и вправду было интересно.

Игорь тем временем переключился на истории из своего детства и поведал, что его главной детской мечтой было восхождение на Джомолунгму. И – чем черт не шутит? – может быть, он когда-нибудь ее осуществит.

– О, – сказала я, – это сильно. Станешь знаменитостью – от поклонниц отбою не будет, выбирай любую!

Его лицо вдруг сделалось строгим.

– Я однолюб, – произнес он веско.

И залпом допил остывший чай, будто поставил точку в разговоре.

Меня как водой окатило. Ледяной. Так меня еще никто не обламывал. Вы только поглядите, какой принципиальный! Стоило чуть-чуть с ним пококетничать – и он бестрепетной рукой ставит тебя на место, открытым текстом объявляя, что во всем мире его интересует лишь одна девушка. А всем прочим, дескать, «вход воспрещен». Много о себе воображает. Он мне даром не нужен! Нет, это просто оскорбительно. Он, никак, подозревает, что мне может прийти в голову отбивать у родной сестры единственного ухажера?!

Я перестала улыбаться, в свою очередь, строго поджала губы и замолчала. И напустила на себя непроницаемый вид.

Игорь, казалось, был смущен. Наверное, устыдился, что так бесцеремонно меня отбрил. Он пробормотал «спасибо за чай», поднялся с табуретки. Ни на кого не глядя, оделся в прихожей и, попрощавшись, ушел. Катя равнодушно зевнула и удалилась к себе в комнату.

Интересно, сестра-то хоть уразумела, что Игорь, по сути, только что признался ей в любви? Все-таки они странная парочка. Почему Игорь, коли он действительно влюблен в сестру, никак это не демонстрирует? Одно из двух: либо Игорь по каким-то таинственным причинам тщательно маскирует свою любовь, либо они оба мастерски шифруются. Но для чего?..

Я еще немного над этим поразмышляла и пришла к выводу, что ничего не понимаю. Решить эту задачку мне явно не под силу.

 

Глава 4

О переселении душ, пустой половине стакана и любви с первого взгляда

– Очередная любовь с первого взгляда? – ехидно осведомилась сестра. – Ну-ну!..

Так она отреагировала на известие, что на днях я приведу в дом «одного моего знакомого».

Между прочим, никто ее об этом не оповещал. Очень надо! Просто она краем уха услышала мои переговоры с родителями. Мне хотелось, чтобы Влад (его ветрянка благополучно закончилась) не только с ними познакомился, но и поучаствовал в общем чаепитии и приобщился к нашей семейной атмосфере. Честно сказать, мне не терпелось похвастаться перед ним мамой. Я где-то слышала, что молодому человеку, задумавшему жениться, стоит присмотреться к матери своей невесты – чтобы, дескать, узнать, во что его жена превратится через двадцать лет. Если это правило работает, то каждый представленный маме молодой человек должен мигом все бросить и, не раздумывая, предложить руку и сердце одной из ее дочерей. Еще в школьные времена все, кого я приглашала домой – и парни и девчонки, в один голос повторяли, что мама «классная». Она одинаково радушно встречала и девчонок и парней; ей не приходило в голову задавать дежурные вопросы в духе «какие у тебя отметки» и «кем ты хочешь стать, когда вырастешь»; она тактично удалялась, чтобы не смущать своим присутствием тех, кто стеснялся новой обстановки, и запросто вступала в разговоры с теми, кто был не прочь поболтать. Причем определяла с полувзгляда, кто общительный, а кто стеснительный. Такой уж у нее талант от природы!

У сестры тоже есть талант: отравлять мои светлые чувства и на корню подрезать порывы моей души! В смысле, мои увлечения. Особенно те, которые я принимала за любовь с первого взгляда.

Впервые серьезное увлечение настигло меня в подготовительном классе школы на занятии хореографией. Я смертельно влюбилась в мальчика, с которым танцевала польку. Он выглядел как сказочный принц: белоснежная рубашка с пышными, словно паруса, рукавами, блестящая черная жилетка и галстук-бабочка с золотыми звездочками. Я, как зачарованная, любовалась его костюмчиком и особенно бабочкой. После занятия, когда все сменили хореографическую форму на повседневную одежду, я старательно высматривала среди «подготовишек» мальчика-принца, но не смогла узнать его без костюмчика. И до сих пор мне невдомек, поступил ли он в наш первый класс или перешел в другую школу. В одиннадцать лет я влюбилась – опять с первого взгляда – в учителя физкультуры, который пришел к нам в пятом классе. В двенадцать – в соседа по лестничной площадке, обладателя ослепительной улыбки, бархатного голоса и черно-белого дога, не менее импозантного, чем его хозяин, который степенно прогуливался с ним вокруг дома. Бывали и другие случаи… Когда в наш шестой или седьмой класс зачислили новенького. Когда на дискотеку в восьмом классе явился чей-то двоюродный брат. Когда в девятом я сама сходила на дискотеку в другую школу, где училась моя подружка из соседнего двора. Когда в десятом классе… ну, что было в десятом, я уже точно не помню, но наверняка было, и не одно… Словом, я влюблялась с первого взгляда с завидной регулярностью. Подробная летопись моих внезапных увлечений – если бы какой-нибудь современный Нестор-летописец удосужился ее изложить – заняла бы на книжной полке почетное место среди самых увесистых томов.

Но вот увлечения на поверку оказывались легкими, как пух, и улетучивались столь же внезапно, как возникали.

Сестра же никаких прав за любовью с первого взгляда не признавала. Потому что, дескать, влюбляться с первого взгляда означает судить о человеке исключительно по внешности, не имея ни малейшего представления, каков он на самом деле. А он может быть рецидивистом, террористом и страшно подумать кем еще. Тот, кто выглядит благородным, окажется отъявленным проходимцем; кто смотрится умным – наверняка болван, каких свет не видывал, и так далее. Следуя ее логике, можно докатиться до абсурда. Только замечаешь, что у человека, к примеру, красиво вьются волосы – тут же делай вывод, что человек лысый и носит парик, а если у него симпатичное лицо – значит, нацепил резиновую маску, а сам редкостное страшилище.

Ослепленная собственным благоразумием, сестрица не могла взять в толк, что влюбляться с первого взгляда отнюдь не означает судить по одной внешности. Что человек, наделенный мало-мальским интеллектом и толикой интуиции, через призму внешнего облика улавливает внутренние качества. И, бывает, мгновенно распознает в другом человеке родственную душу. Недаром же индусы, среди которых немало великих философов, верят в переселение душ. Вот и я верю! Когда двое, что в прошлой жизни были неразрывно связаны, а в этой жизни тосковали по своей половинке, о которой сохранили смутное воспоминание, случайно встречаются – они мгновенно друг друга узнают. Это и есть любовь с первого взгляда! Внешность тут решительно ни при чем.

И если кто-то из нас двоих поверхностный – то это именно она, Катя. Рассуждает примитивно, как первоклассница. Если бы все зависело исключительно от наружности, в нас с ней влюблялись бы одни и те же люди, доказывала я, ведь мы так похожи, что нас постоянно путают. Но ничего подобного не происходит! Потому что на внешности, подчеркивала я, отражается то, что у человека внутри. Хотя мы с ней на одно лицо, человек, одаренный интуицией, сразу уловит колоссальную разницу! И в подтверждение выкладывала главный козырь:

– Вот в тебя, например, часто влюбляются?

– Мне совершенно ни к чему, – негодовала сестра, – чтобы в меня влюблялся кто попало! Мне это неинтересно!

По ее мнению, нужно это лишь неумным и несерьезным людям. Которые не способны заинтересоваться ничем значительным и достойным внимания. И (добавляла сестра, явно намекая на меня) наверняка ведут счет мнимым влюбленностям в специальной записной книжке, которая для них является смыслом жизни. Подобные выпады я воспринимала с эпическим спокойствием. Ведь никакой записной книжки у меня не было, потому что я давным-давно потеряла счет своим увлечениям.

Спору нет, я отдавала себе отчет, что у любви с первого взгляда есть уязвимые стороны. Первая и главная из них – малая вероятность. Случаи, когда двум переселившимся душам удается вновь встретиться в этом бренном мире, где обитает семь с лишним миллиардов человек, до боли редки, и наткнуться именно на того, кто предназначен тебе самим Небом, да к тому же моментально его «узнать» – почти что чудо. Но шанс все-таки есть! Как есть и те, которые в него верят. Населяющие землю семь миллиардов делятся на два лагеря. Разобраться, кто есть кто – проще пареной репы. Достаточно выставить перед каждым жителем земли стакан, до половины заполненный водой. И спросить: «Этот стакан наполовину пуст или наполовину полон?» События и вещи, люди и явления – все имеет свои достоинства и недостатки. Коренное различие между двумя лагерями – в способности видеть полную или пустую половину стакана. Я когда-то где-то читала, что у англичан даже есть устойчивое выражение – нечто вроде идиомы – про этот самый стакан. «Человек, для которого стакан наполовину полон», – сказали бы они про меня, а сестру охарактеризовали бы так: «Человек, для которого стакан наполовину пуст». Да, сестрица прямо-таки зациклена на пустой части стакана, которая напрочь заслоняет от нее полную. В любом явлении и в каждом человеке она с завидным упорством выискивает минусы и разглядывает их в подзорную трубу. А на плюсы взирает, перевернув трубу обратным концом, отчего они становятся малюсенькими, а то и вовсе невидимыми. Поэтому я для нее – существо отпетое, безнадежное, неспособное к глубоким чувствам и вообще ко всему разумному, доброму и вечному. Она скорей поверит, что завтра наступит конец света, чем в мое исправление. И будто каменной стеной отгородилась убеждением, что лишь любовь со сто первого взгляда чего-то стоит.

Но я не теряла надежды. Конечно, не на свое исправление (это в мои планы не входило), а на то, что мне рано или поздно удастся доказать сестре: любовь с первого взгляда – самая истинная! Особенно горячо я мечтала о том, чтобы сестрица испытала ее на собственном опыте. Чтобы настала моя очередь торжествующе воскликнуть: «Ну-ну!..» И свято верила, что это когда-нибудь произойдет. Ведь мечты сбываются, разве не так?

Правда, сама я в последнее время стала понемногу сдавать позиции. Ведь я верю не только в переселение душ, но и в Судьбу с большой буквы. Наверное, такие, как я, называются фаталистами. Судьбы мира и людей, каждого из семи миллиардов, предопределены, считает фаталист, случайностей не существует, все происходящее неизбежно и происходит в запланированном высшими силами порядке. Не знаю, останусь ли я фаталистом на всю жизнь, но сейчас мне нравится верить в эту теорию. Собственно, я заделалась фаталистом, наткнувшись на стихотворение Иосифа Бродского, в котором есть такие слова:

Когда я прочитала эти строчки, у меня даже мурашки по спине забегали. Как здорово сказано, а? Будущее уже есть, нам остается лишь его дождаться!

А вот машины времени, чтобы слетать в это будущее и разведать, как там обстоят дела и что именно уготовано тебе Судьбой, пока, к сожалению, нет. И делать стопроцентную ставку на любовь с первого взгляда довольно глупо: что, если в твоем будущем не предусмотрено такого развития событий? Всю жизнь прождешь у моря погоды… И все пропустишь!

К тому же у меня появился Влад. С первого взгляда я в него не влюбилась, зато узнала его как нельзя лучше, ведь мы с ним знакомы уже сто лет! То есть полгода, что почти одно и то же. Это я и привела сестре в качестве аргумента, почему она не должна поджимать губы и осуждающе смотреть исподлобья, когда Влад пожалует в гости. Заодно намекнула, что ей стоило бы воздержаться от разговоров о конспектах и рефератах, чтобы гость не затосковал и не…

– Ясно, – перебила сестра. – Бездельник.

– Никакой он не бездельник. Нормальный парень, только не зациклен на учебе, потому что…

– …у него в голове ветер, – закончила за меня сестра.

– Вовсе нет! Просто любит поболтать о том о сем: о фильмах, о музыке, о…

– Балаболка, – сделала вывод сестра. – Трепло!

– Ничего не трепло! С ним прикольно, он очень остроумный…

– То есть пустозвон, – заключила сестра.

Вот всегда так. Она нарочно меня доводит. Так недалеко и до нервного срыва! Я было открыла рот, чтобы как-нибудь пообидней ее обозвать, но тут она сжалилась:

– Ладно, шучу. Пустозвоньте на здоровье, я вам мешать не буду. Поздороваюсь и уйду к себе.

Могу себе представить, как она «поздоровается». Окинет отчужденным взглядом, будто обдаст холодной водой из брандспойта. Здоровья от такого приветствия никому не прибавится!..

 

Глава 5

«Японская липа» на троих…

– Слушай, а давай завтра после института заскочим к нам домой, – предложила я Владу после первой пары. – На часок, а? У нас дома очень уютно, тебе понравится. Познакомлю с мамой, с папой. Ну и заодно с сестрой…

– О, клево, спасибо, давай, – торопливо согласился Влад.

Как-то уж слишком торопливо. Мне показалось, что на самом деле он напрягся. Будто предчувствовал, что в нашем якобы уютном доме таятся некие воинственно настроенные силы, которые встретят его в штыки. Он, кажется, даже зябко поежился, словно на него за версту пахнуло холодным приемом, который кое-кто и вправду намеревался ему оказать.

Впрочем, на одно предчувствие списывать его напряг не стоило. Ведь я не раз плакалась ему на свою сестрицу, олицетворение суровости и взыскательности. Неприступную, как академик. С критическим складом ума. Которая каждого встречного сканирует на предмет изъянов. И найдет, за что раскритиковать, любого из семи миллиардов, населяющих землю. Возьмись она изучать Солнце – и на нем в первую очередь обнаружит пятна.

А может быть, его напрягла сама ситуация: идет вроде как на смотрины. Хотя мы с ним никогда не заводили речь о том, чтобы связать себя какими бы то ни было узами…

Во время следующей пары Влад отсутствующим взглядом взирал на преподавателя, одного из любимых на курсе, чьи лекции всегда записывал; и вместо того чтобы строчить ручкой в тетради, подпер рукой голову. Что в этой голове варилось, мне было невдомек. Но, возможно, в ней бродили мысли об узах, которыми мы все-таки свяжем себя в обозримом будущем. Потому что назавтра Влад явился в институт идеально подстриженным, в сияющих ботинках и в новехоньком с иголочки пиджаке, который на каждой лекции бережно вешал на спинку стула, дабы сей предмет одежды не помялся и без единой морщинки дожил до конца занятий. В этом пиджаке и с модельной стрижкой Влад выглядел безукоризненно, как на журнальной картинке. Сами же пиджак и стрижка свидетельствовали, что к «смотринам» Влад отнесся ответственно и полон решимости произвести на моих родителей солидное впечатление. Однако в его движениях и взглядах явно сквозила нерешительность: когда мы вошли в прихожую, он невольно сжал плечи, точно хотел сделаться меньше и незаметней. Прежде ему, наверное, ни разу не доводилось знакомиться с чьими-нибудь родителями в качестве ухажера их дочери. Вероятно, родители девушек, за которыми приударяют молодые люди, представлялись ему существами неведомой и опасной породы. Чего от них ждать – одному Богу известно.

Я с порога представила Влада маме и папе, который энергично пожал ему руку, а мама тепло произнесла «добро пожаловать» и добавила, что чай вот-вот будет готов. Ее лицо выражало ненавязчивое одобрение – и самому Владу, и его стрижке, и благопристойному пиджаку.

Надо сказать, мама не повела бы бровью и не моргнула бы глазом, даже если бы Влад ввалился в дом обвешанный цепями и с ирокезом, выкрашенным в зеленый или фиолетовый цвет. Она осталась бы безмятежной, как озерная гладь. «Дети имеют право заводить друзей на свой вкус», – гласило одно из ее правил.

Это Влад мигом вычислил. Он небрежно бросил пиджак на комод в прихожей, уже не беспокоясь, что тот может помяться. А плечи, наоборот, расправил. И непринужденно уселся за кухонный стол.

Я постучалась к Кате. Ответом послужило неразборчивое мычание:

– Ммм… мне сейчас некогда… выйду попозже.

Из коллекции чаев, что красуется на специальной полочке над кухонным столом, мама выбрала цилиндрическую фарфоровую банку цвета топленого молока с зелеными иероглифами. Этот чай называется «Японская липа». Ничуть не подделка, несмотря на слово «липа» – настоящий японский: его привез с острова Хоккайдо папин сослуживец. Неслабый зеленый чай. Говорят, еще и полезный. А главное – с загадочным вкусом. Сами по себе ингредиенты, из которых он состоит, ничуть не загадочны и просты как пять копеек – сенча и липовый цвет, лимонная цедра и цветки ромашки, – но в сочетании дают неожиданный эффект.

И так-то разговорчивый, Влад за чаем разболтался как попугай и почувствовал себя точно рыба в воде. «Японская липа» и внимание, с которым слушала его мама, окончательно развязали ему язык. Внимание у мамы тоже не «липовое»; по крайней мере, каждый, кому она внимает, не сомневается в его неподдельности. Искусство слушать у мамы на недосягаемой высоте. Делает она это молча, но так располагающе, что собеседник испытывает неодолимое желание вывернуть всю подноготную, поделиться сокровенными планами и заветными мечтами. Размахивая чайной ложечкой в такт словам, Влад выложил свою биографию и заодно поведал о своей собаке породы лабрадор, с которой ходит гулять по утрам, и о своем велосипеде с каким-то немыслимым (не то семнадцать, не то девятнадцать) количеством скоростей, на котором гоняет по вечерам по всему району. Папа изредка вставлял словечко-другое, интересуясь, не лезет ли у собаки шерсть и не ржавеет ли у велосипеда передаточная цепь.

Вдоволь наслушавшись и исчерпав все свои вопросы, папа хлопнул руками по коленям:

– Ну, нам пора! А то на сеанс опоздаем.

– Что за фильм? – полюбопытствовал Влад.

Они еще немного поговорили про фильм (который мы с Владом посмотрели месяц назад, как только он вышел на экраны).

Наконец за ними захлопнулась дверь. И тут же скрипнула другая – в противоположном конце коридора. Это наша неприступная мадам академик соблаговолила выползти на свет божий из своей кельи.

Тут самое время упомянуть о стиле одежды, которого моя сестра Екатерина неизменно придерживалась с восьмого класса, – если, конечно, у кого-нибудь повернулся бы язык назвать это «стилем». Ее облик наводил на мысли о наглухо запаянной консервной банке. Если бы Чехов заново родился в двадцать первом веке, он с удовольствием выбрал бы сестрицу в качестве прототипа для рассказа «Новый человек в футляре». К гламурным, стильным и красивым вещам она относилась без всякого трепета. Да что там – презирала тех, у кого гардероб ломится от шмоток и кто каждый день стремится надеть на себя что-то новенькое. В университет ходила в унылой черной юбке и наглухо застегнутой блузке; волосы стягивала в пучок и не желала слышать о лаках, муссах для укладки и прочих изобретениях человечества, придающих его прекрасной половине блеск и шарм. Принципиально игнорировала маникюр, считая его уловкой ленивых, но хитрых людей, выдуманной с одной целью: уклоняться от мытья посуды. Дома таскала одни-единственные джинсы, некогда голубые, а теперь побелевшие от десятков стирок, и бесформенную однотонную футболку. В этом-то затрапезном одеянии она и появилась в дверях кухни со словами «Добрый вечер».

Влад так и застыл. Он, похоже, на две-три секунды выпал из реальности, будто подвергся необъяснимому воздействию – например, сверхмощного гипноза или парализующего излучения. Но объяснялся его внезапный паралич просто: Влад не ожидал, что мы с сестрой настолько похожи, решила я, и поспешила их друг другу представить:

– Знакомьтесь: Влад – Катя.

– Очень приятно, – проговорил Влад и поднялся с табуретки с чем-то вроде полупоклона. Подумайте, какой галантный!..

– Взаимно, – пробормотала Катя и тоже немного наклонила голову.

– Посидишь с нами? – спросила я у нее. – Чай пить будешь?

Спросила чисто для вида. Я же помнила, что она обещала только «поздороваться». Но сестра ни с того ни с сего согласилась:

– Буду, – она поправила волосы и опустилась на табуретку. – Спасибо.

Пока я доставала чашку с блюдцем из шкафчика и ложку из ящика, наливала в чашку золотисто-зеленоватый чай и подсыпала в вазочку побольше крендельков – словом, обслуживала сестрицу словно дорогого гостя, – оба молчали как истуканы. Ладно Катя – она всегда вела себя по принципу «молчание – золото»; но Влад?! Вот уж никак не ожидала, что при ней он так замкнется. Видно, я перестаралась – слишком запугала его сестрицыной суровостью. Нужно было их обоих как-то расшевелить, коли уж Катя соизволила не только поздороваться, но и присоединиться к чаепитию. И хотя я просила ее не распространяться на тему конспектов и рефератов, сама невольно завела речь именно о них: дабы сестра почувствовала себя естественней оттого, что ведутся разговоры на ее излюбленную тему.

Влад в этот разговор втянулся с поразительной легкостью. Ловко прикинулся, что его тоже больше всего увлекают научные темы. Наверное, смекнул, что человек в таком костюме способен интересоваться только учебой, и старался поддерживать беседу в соответствующем русле. Не просто старался – из кожи вон лез. Честное слово, не ожидала от него подобной проницательности, как и умения виртуозно подстраиваться под собеседника. Создавалось полное впечатление, что его интерес к университетской учебе нисколько не липовый. Он подробно расспрашивал сестру: чем славен ее факультет и почему она выбрала именно его? Какие предметы самые трудоемкие? По каким из них нужно сдавать экзамены, а по каким – зачеты? Какие из зачетов можно получить автоматом? И кто из знаменитостей в свое время окончил этот самый факультет?..

Слово за слово – разговор плавно перетек в прошлое. Мы принялись вспоминать школьные времена – вернее, вспоминала их я, пересказывая забавные случаи. Например, про эпидемию свинки. Хотя на «эпидемию» это вряд ли тянуло – свинку подцепили всего два человека. Первым заболел один третьеклассник. На следующий день младшую школу согнали в медицинский кабинет, и медсестра всем по очереди проминала шейные желёзки, чтобы выявить тех, у кого они увеличены и кто, возможно, уже заразился. И заподозрила пятерых, в том числе меня. Нам велели немедленно идти домой и до конца недели сидеть там тише воды, ниже травы, соблюдать покой, пить что-нибудь теплое и каждый час мерить температуру. Все остальные, незадачливые обладатели желёзок нормального размера, нам страшно завидовали, особенно мои одноклассники – мне, потому что следующим уроком у нас шла математика, на которой мы должны были писать итоговую контрольную за полугодие. В общем, мы впятером, как и было велено, отправились по домам. Только сначала решили сходить в кино на «Пиратов Карибского моря». Потом завернули в кафе. А после кафе немножко поиграли в снежки. Это был самый веселый день в моей жизни. Вместо контрольной – настоящий праздник! Но дома мне оказали отнюдь не праздничный прием. Пока я уплетала мороженое и кидалась снежками, маме позвонили из школы, интересуясь, соблюдаю ли я покой и меряю ли температуру. Мама вызвала врача, и тот заверил, что никакая свинка мне не грозит. Поэтому назавтра мне пришлось топать в школу, в отличие от сестры – именно она и оказалась тем самым вторым человеком, заболевшим свинкой…

Вскоре после того, как она выздоровела, в мою голову пришла гениальная идея. Нашему классу снова грозила контрольная, теперь уже по русскому. Это был третий урок, как раз когда в Катином классе шла физкультура. По русскому я была не на высоте, зато по физкультуре – лучшая. Сестра же, наоборот, физкультуру недолюбливала, а русский обожала. Грех не воспользоваться такой расстановкой сил, подумала я, и предложила ей на один урок поменяться местами. Мол, форма у нас одинаковая, прическа тоже, о лицах и говорить нечего; к тому же я сидела на «Камчатке», так что учительница по русскому не заметила бы подмены. И удивилась бы только блестяще написанной контрольной. Еще больше удивился бы учитель физкультуры, когда я под видом сестры прыгнула бы в длину на полтора метра и заработала бы кучу очков во время волейбола. Единственным отличием, которое могло бы нас выдать, являлся рост: сестра в то время была выше меня почти на полголовы. Поэтому я собиралась подложить себе в кроссовки под пятки какие-нибудь дощечки или сложенные во много раз картонки, а ей посоветовала войти в класс на полусогнутых ногах. Стоит ли упоминать, что Катя с негодованием отвергла мой великолепный план?.. В результате я получила за контрольную трояк. Но меня ждало отмщение! Через день-другой мы случайно перепутали дневники: она положила в портфель мой, а я явилась в школу с ее образцово-показательным дневничком. Поскольку обложки у них были одинаковые, ни она, ни я подмены не заметили – и учителя, как ни странно, тоже. И в нашем, и в Катином классе в тот день было чтение; нам задали учить наизусть стихотворение, им – написать сочинение о «Детстве» Льва Толстого. Но я стихотворение не доучила. Если быть точной – совсем не выучила. И у доски смогла продекламировать только первую строчку. В результате Катин дневник, который я подала учительнице, украсила жирная пара. А в моем дневнике за идеальное Катино сочинение появилась аккуратная пятерочка с припиской «Молодец!».

…Сестра пребывала в необычном для себя настроении. Ни взглядов исподлобья, ни язвительных комментариев. Она мило улыбалась и поддакивала мне ангельским голоском – таким тихим, благостным, мелодичным… Я и сама невольно понизила голос, а Влад даже чашку на блюдце ставил беззвучно, словно боялся кого-то или что-то спугнуть. Наверное, атмосферу полного взаимопонимания, которая, как выразился бы политик, воцарилась у нас на кухне.

Вот ведь как бывает: сведешь двоих людей, которых знаешь как облупленных, и получишь эффект еще более непредсказуемый, чем в случае с «Японской липой»! Можно подумать (мелькнула в голове мысль), что под воздействием этого натурального японского чая мы все трое дружно уподобились японцам. Я когда-то где-то слышала или читала, что японцы страсть какие вежливые и сдержанные люди. Правила этикета для них превыше всего. Они приветствуют друг друга поклонами; чем важнее персона, с которой здороваешься, тем глубже поклон. Они не любят прямого взгляда в глаза – пристально смотреть на собеседника означает неучтивость и агрессию. Если при разговоре пытаться поймать взгляд японца, он смутится и поспешит закруглить разговор. Прежде в Японии вообще считалось наглостью смотреть в глаза человеку с более высоким социальным статусом. Японцев нельзя трогать руками или хлопать по плечу – никакого панибратства. И общаться с ними нужно на расстоянии не меньше метра.

Да, Катя и Влад держались как два чистокровных японца. Такие чинные и тактичные, что просто зашибись. Даже я невольно заделалась образцом этикета, приобщившись к истинно японской атмосфере!..

Словом, вечер неожиданно удался. А сестра меня здорово удивила. Кто бы мог подумать, что этот монстр науки, несмотря на побелевшие джинсы и затрапезную футболку, – ни дать ни взять барышня девятнадцатого века, вроде Натальи Гончаровой, на которой женился Пушкин.

Но Влад, пожалуй, удивил меня еще сильней. Настоящий дипломат!

 

Глава 6

…и на четверых

Назавтра настал заключительный перед вереницей выходных учебный день: на носу были майские праздники.

Апрель выдался небывало солнечным и щедрым на температурные рекорды, о которых чуть ли не ежедневно трубили в прогнозе погоды. Люди по привычке надевали пальто, плащи и куртки, выходя из дома поутру, ведь апрель – не сезон для летних платьев и рубашек с коротким рукавом, и появляться на улице без верхней одежды – вроде как сумасбродство. Но во второй половине дня солнце, нарушая законы природы, припекало по-июльски, и владельцы плащей и курток волей-неволей сбрасывали их, как докучливый балласт, сворачивали в валики и несли на согнутой в локте руке.

А накануне Первого мая, когда горожане нетерпеливо предвкушали вылазки на природу, пикники с шашлыками и открытие дачного сезона, небо заволоклось тусклыми безрадостными облаками. Прогноз был и вовсе не утешительным: резкое похолодание и круглосуточные дожди. Не иначе как по закону подлости. Тридцатого апреля мелкий, точно просеянный сквозь частое сито дождик зарядил с самого утра и явно намеревался к вечеру дорасти до полноценного дождя.

Пока погода била рекорды, мы с Владом тоже чуть ли не каждый божий день гуляли по бульварам и набережным до самого вечера. Даже в кино не тянуло: грех торчать в темном помещении, когда на улице такая благодать. Но сегодня ни малейшей охоты шататься по бульварам под дождем, само собой, не было.

Влад выглядел каким-то задумчивым. Обычно бойкий на язык, беспечный и оживленный, он отвечал невпопад и шутил некстати. Казалось, он порывался мне что-то сообщить или о чем-то спросить, но не решался. Наконец, после второй пары он как бы невзначай завел разговор о том, как уютно у нас дома и как ему там понравилось, какие у меня компанейские родители, а мама вообще классная, как приятно с ними обоими общаться и какие прикольные крендельки были к чаю…

– Хорошо посидели, – добавил он, – я рад, что у вас побывал.

И выжидающе замолчал.

– Вот и отлично, – сказала я. – Когда-нибудь это повторим!

– А что, я не против, – тут же откликнулся Влад. – Может, сегодня?

Я немного растерялась от такого напора. И посмотрела на Влада большими глазами. Видать, виноваты крендельки. Недаром же я говорила, что в них будто бы подмешано приворотное зелье. Вот и Влад купился с потрохами: один раз попробовал, а теперь только о них и мечтает.

– Просто сегодня погода дурацкая, – начал оправдываться Влад, – ну я и подумал, что можно было бы дома посидеть… Я, конечно, не напрашиваюсь…

– «Алиса, ты именно напрашиваешься!» – процитировала я профессора Селезнева из стародавнего мультфильма «Тайна третьей планеты».

– Нет-нет, что ты, Даш, у меня такого и в мыслях не было… – уверял Влад, – это я так, к слову…

– Да ладно тебе, не оправдывайся! Я же шучу. Все в порядке, ноль проблем! Конечно, можем сегодня опять к нам зайти. Только мамы с папой дома не будет – они с утра на дачу укатили. А мы с Катей туда завтра на электричке едем.

– Ааа… – протянул Влад. – Очень жаль, что их не будет.

Однако мне почудилось, что какое-то сожаление не искреннее. И что, несмотря на дифирамбы моим «компанейским» родителям, он без труда переживет их отсутствие.

Когда мы с Владом вошли в прихожую, возникла толкучка: Игорь как раз снимал куртку, чтобы повесить ее на крючок (судя по всему, он явился за полминуты до нас), Катя стояла рядом. Все сказали друг другу «привет». Притискиваясь то к вешалке, то к противоположной стене и двигаясь осмотрительно, чтобы в тесноте прихожей не заехать кому-нибудь локтем в глаз и не отдавить чью-то ногу, мы трое кое-как освободились от верхней одежды и уличной обуви и, едва не толкаясь головами, выгребли каждый для себя тапочки из-под обувного комода. Тут я спохватилась, что Влад с Игорем еще не знакомы, и представила их друг другу, раз уж сестрице это не пришло в голову – она словно язык проглотила. Эти двое обменялись пристальными взглядами. Не больно-то дружелюбными, отметила я про себя.

Проскользнув мимо них на кухню, я открыла кран и подставила под струю чайник.

– Заниматься собираетесь? – спросила я, обращаясь к Игорю и Кате. – Может, потом к нам присоединитесь. Если успеете.

Оба эти ботаника вдруг замялись.

– Мы и потом можем позаниматься, – пробормотала сестра. – После чая…

– Ага, – с готовностью поддержал Игорь. – Да и вообще можем сегодня не заниматься. Эта контрольная не такая уж важная…

Игорь, видно, тоже запал на крендельки. Но сестра снова меня удивила. Ей-то этот чай зачем?..

Я когда-то где-то читала, что всевозможные отшельники, подвижники и святые (к сонму которых можно смело причислить и студентов-трудоголиков) подвергаются опасности удариться в противоположную крайность. Фанатично предаваясь аскетизму и запрещая себе даже думать о маленьких земных радостях, они подавляют свою человеческую природу, которая в один прекрасный день – бац! – вырывается на свободу тем отчаянней, чем упорней ее глушили и душили. Вчерашний аскет вылезает на свет божий из своей кельи – и давай прожигать жизнь. А все вокруг поражаются произошедшей в нем перемене. Но ничего поразительного в этом нет, потому что действие равно противодействию! Я смутно помнила эту формулировку из школьного курса физики: кажется, так называется один из законов Ньютона. Что означает этот закон в самой физике, я напрочь забыла, зато отлично понимала его смысл применительно к окружающему миру! И к таким фанатам учебы, как моя сестрица.

Конечно, радикальных перемен я от нее не ждала – даже человеку со смелым воображением (например, как у меня) нелегко представить себе Катю в роли прожигателя жизни, – но к светскому времяпровождению ее наконец-то потянуло, факт. Будто в доказательство моей философской теории сестра юркнула в свою келью – и вышла оттуда неузнаваемой. Вместо джинсов она натянула стильную замшевую юбку с боковым разрезом, которую я видела на ней лишь однажды (эту вещь мама купила ей на прошлогодний день рождения). А футболку сменила на новый вышитый топ.

– Жарко, – пояснила она в ответ на мой, мягко говоря, удивленный взгляд.

Жарко?.. Как бы не так. Мало того, что сегодня похолодало – вдобавок в доме отключили отопление. Я давно заметила, что заведующие отоплением руководствуются оригинальной логикой. Когда на дворе теплынь, батареи жарят во всю мощь, но стоит погоде испортиться – они перестают подавать признаки жизни. Можно подумать, эти заведующие нарочно дожидаются похолодания, чтобы в честь него перекрыть горячую воду!.. К тому же через кухонное окно ощутимо тянуло холодом, ведь у нас не стеклопакеты, а допотопные рамы, установленные в прошлом тысячелетии, когда наш дом только-только построили; а в те времена о стеклопакетах никто и слыхом не слыхивал.

Игорь и Влад уселись на табуретки, пока мы с Катей накрывали на стол. Игорь предложил помочь, Катя беззаботно откликнулась, что мы сами справимся: тут, дескать, и для двоих работы маловато, поэтому третий совершенно лишний. Эта парочка ботаников странно оживилась. Они как будто обрадовались, что нашелся повод откосить от занятий. Чудаки, ей-богу! Разве для этого нужен повод? Нет чтобы по своей воле махнуть рукой на контрольную и хоть раз светски провести время. Повезло им, что в дом вторглись мы с Владом и спасли обоих!

Заварив все ту же «Японскую липу», я подсела к столу; Катя расположилась напротив. Чтобы разрядить обстановку (Влад с Игорем почему-то хмурились и помалкивали), я начала болтать обо всем подряд: о нашей даче, куда мы с сестрой собирались ехать завтра с утра, о преподавателях и однокашниках. И поймала себя на том, что обращаюсь в основном к Игорю. Я уже простила ему выпад в мою сторону (когда он прозрачно намекнул, что во всем мире его интересует лишь моя сестра) – за одно то, как он меня слушал. В этом смысле он немного смахивал на маму… и здорово отличался от Влада. Который, спору нет, с блеском и юмором рассказывал массу познавательного и увлекательного, в том числе о себе, любимом. А я, как человек культурный и тактичный, просто обязана была всем этим искренне интересоваться, чтобы красноречие Влада не пропало втуне. Однако если сама я, по его примеру, принималась рассказывать что-то, на мой взгляд, не менее увлекательное, Влад становился рассеянным и с каждой минутой все явственней скучал. И я испытывала смутное подозрение, что вещаю в пустоту. Сиротливо замолкала и просила его рассказать еще что-нибудь о себе, чтобы он не умер от скуки. Игорь – другое дело. Похоже, ему были интересны мои россказни: он не перебивал, не пропускал мимо ушей мелкие подробности и улыбкой одобрял мои шутки. Когда тебя слушают – это, что ни говори, приятно. А Игорь слушал не просто внимательно – я бы сказала, уважительно.

Правда, не всех. Владу, например, он внимал без всякого удовольствия, это было написано у него на лице. Кажется, они друг другу совсем не понравились. Влад похвалил какой-то фильм, не так давно вышедший на экраны; Игорь как бы между делом заметил, что это серятина – стандартный боевичок, не стоящий того, чтобы запоминать его название. И что американское кино, которым как мутной водой наводнено все вокруг, уже достало.

Оба смерили друг друга взглядами, столь же располагающими, как разверстая могила. И, похоже, мысленно пожелали друг другу поскорей отправиться в ее недра.

Потом сам Игорь положительно высказался об альтернативной фолк-рок-группе, кажется, ирландской, которая вот-вот приедет с концертом в Россию. Влад на это заявил, что группа отстой и на ее концерты ходят только одуревшие молокососы. И перевел разговор на автомобили: чем «Хонда» лучше «Мицубиши» (или наоборот) и почему, если бы он сам решил покупать машину, выбрал бы только «Мазду».

– Да кому нужны эти иномарки, – прокомментировал Игорь.

– Искренне желаю поклоннику отечественного автопрома удачи, – язвительно отозвался Влад. – Удача состоит в том, чтобы проехать до капитального ремонта сто километров, а с сервиса дотянуть до дома, поставить это чудо техники в гараж и хранить его там как музейный экспонат. Вечно! Очень умно.

– Умнее, чем вливаться в ряды безумцев, которые ездят по городу на машине, – бесстрастно парировал Игорь. – «Ездят» – это громко сказано. Гораздо быстрее передвигаться пешком.

Я только диву давалась. Интеллигентные ребята – а ведут себя как… как… драчливые петухи! И глядят друг на друга как волки. Впервые увиделись полчаса назад, не успели завести никаких счетов… Можно подумать, между ними существовала тайная конкуренция! Или их семьи издревле были смертельными врагами и передавали вражду из поколения в поколение, завещая ее внукам, правнукам и внукам правнуков. Объяснить эту нелепую агрессивность, решила я, можно только старым, как мир, инстинктом. Игорь отнюдь не был заклятым врагом иномарок, а Влад – ненавистником ирландского фолк-рока. Петухи бросаются в бой, так что перья летят во все стороны. Олени начинают биться рогами. Коты выгибают спины, выпучивают глаза и принимаются истошно орать (особенно они любят делать это в пять утра под нашими окнами). А воспитанные юноши изо всех сил стараются друг друга опустить. Пусть одними словами, но обязательно ниже плинтуса.

Словом, атмосфера на чаепитии вчетвером была бесконечно далека от японской. И наводила на мысли вовсе не о вежливых и сдержанных жителях Страны восходящего солнца, а об их антиподах – воинственных народах вроде индейцев, спартанцев или татаро-монголов.

 

Глава 7

Открытие дачного сезона

Выходные существуют для того, чтобы выспаться. Забыть, что на свете существует такая назойливая вещь, как будильник, и со спокойной совестью дрыхнуть до полудня. Душа (по крайней мере, моя) особенно этого жаждет, когда выходных не один или два, а целых четыре кряду.

Но в тот день, Первого мая, будильник затрезвонил даже раньше обычного. Мама с папой настояли, чтобы мы с Катей ехали ранней электричкой – не позднее чем в семь сорок пять. Потому что после восьми утра на дачи ринутся все кому не лень, и нам с Катей не достанется сидячих мест. А ближе к полудню мы вообще рискуем не добраться до дачи, потому что, во-первых, нас могут задавить в толпе, а во-вторых, нам не удастся прорваться сквозь эту толпу к выходу на своей остановке, и электричка увезет нас на конечную станцию – в глухомань, не затронутую цивилизацией, где нет даже мобильной связи.

И мы с Катей согласились выехать как можно раньше. Несомненно, это была здравая мысль. К сожалению, та же здравая мысль пришла в голову деловитым бабушкам с сумками-каталками, из которых высовывалась рассада овощей и цветов, степенным пенсионерам и ветеранам, в преддверии Дня Победы надевшим ордена и медали, мужчинам среднего возраста и молодым парням с георгиевскими ленточками, привязанными к сумкам или вдетыми в петлицы, суматошным родителям с детьми и прочей разношерстной публике с не менее разношерстным багажом, включавшим кошек в переносках и собак на поводках. Все они как полоумные штурмовали электричку, и так уже изрядно заполненную на предыдущих остановках. Приходилось глядеть в оба, чтобы не наступить на собаку и увернуться от колес сумки-каталки, которые норовили проехать по ногам. О сидячих местах не стоило и мечтать. Если бы они нашлись, смысла усаживаться не было: все равно придется уступать, когда над тобой нависнет ветеран в орденах или бабушка с рассадой. Тамбур и тот был полнешенек: там сгрудились парни и мужчины постарше с георгиевскими ленточками и громко обсуждали политические события, поддерживая одни и порицая другие с редким единодушием. За окном пролетали маленькие домики и бескрайние поля, веревки с развевающимся на ветру бельем и путевые рабочие в оранжевых касках, тронутые первой зеленью тополя с прошлогодними вороньими гнездами и переезды со шлагбаумами и нескончаемыми очередями из легковых и грузовых автомобилей.

Вместе с кучкой дачников, которым нужно было выходить на нашей остановке, мы чудом вырвались на платформу. Дождались, пока электричка тронулась и, набирая скорость, с нарастающим гулом исчезла за поворотом. Перешли через рельсы на другую сторону и зашагали по неровным выщербленным плитам, ведущим через редкий лесок к полю. Там, за полем, начинается наш дачный поселок.

Небо над полем, несмотря на пелену сплошных серо-лиловых облаков, казалось необъятным, будто распахнутым настежь; изредка его пересекали птицы, поодиночке и стаями, слышалось гулкое эхо самолетов, пролетавших где-то высоко за облаками. Ворота дачного поселка тоже были раскрыты настежь: на зиму их запирают, а сегодня, в честь Первого мая, они гостеприимно распахнули объятия дачникам – и пешим, и тем, что приезжали на машинах.

А машин тут проехало полным-полно: поворот к нашей улице, где не уложены цементные плиты и не насыпано белой щебенки, был испещрен глубокими колеями со следами шин. И я, увидев эти колеи, вдруг поняла, как сильно соскучилась за зиму по даче. Соскучилась по этой глинистой земле, по нашей узкой улице, зажатой между заборами с тянущимися вдоль них канавками, в которых после дождей вода стоит по три дня. По сосновому бору, что виднеется поодаль, за остроконечными крышами и печными трубами. По обшарпанному колодцу, из которого седенький дачник, не торопясь, выкручивает помятое ведро на цепи, чтобы перелить воду в цистерну, стоящую на тачке. И по монотонному гуденью, доносящемуся с ближних улиц: образцово-показательные садоводы уже вовсю стригут траву газонокосилками. И даже по заброшенному угловому участку – о его хозяевах несколько лет ни слуху ни духу, дом замшел, а сам участок заполонен бурым прошлогодним бурьяном, сквозь который лезут на свет молодые острые травинки. Зато по соседству кипит строительство: обшивают дом светло-желтым сайдингом, укладывают на крышу темно-красную черепицу, вместо ветхого, из потрескавшихся серых досочек, забора ставят зеленую сетку-рабицу. В канавке тихонько булькает – значит, труба общего водопровода, который каждый год собираются капитально отремонтировать, по-прежнему протекает. Все тот же хлипкий мостик переброшен через широкую канаву, за которой начинается между заборами неприметная тропинка – по ней можно пройти на соседнюю улицу… И всюду, куда ни глянь, реют дымчато-белые облака – это зацветают вишни, яблони и сливы. Вон впереди самое большое и высокое облако – старая груша, что растет на нашем участке, перевесившись через высокие ворота. Прежде чем шагнуть в дом, я поглубже вдохнула ее едва ощутимый сладковатый запах.

А в доме пахло… ну как описать этот особенный дачный запах? То ли землистый, то ли дровяной; отдает сырыми опилками, лежалой трухой… Заходишь с улицы – и чудится, что в доме холодней, чем снаружи. Будто в погреб спустился. Так кажется еще и потому, что внутри темновато: окна небольшие и оба выходят на крытые веранды, пристроенные к дому с двух сторон, поэтому свет попадает в комнату с грехом пополам.

Но сейчас погребом не отдавало – вместо этого потягивало дымком. Чтобы просушить дом после зимы, полагается в первый же день протопить печку, что мама с папой и сделали. А печка у нас с характером: если долго ее не топишь, дымит со страшной силой, зато когда раскочегарится – дымить совершенно перестает. Топи в свое удовольствие и слушай, как уютно трещат дрова за раскаленной докрасна железной дверцей.

Первое мая на даче – это резиновые сапоги и старые куртки, висящие на крючке на террасе: спецодежда для работы на участке. Это рычание и визг электропилы, которой папа сноровисто, одним движением срезает омертвевшие за зиму яблоневые ветки. Это стреляющий яркими искрами костер в большой круглой бочке без дна, местами проржавевшей и прогоревшей, но все еще пригодной: бог весть сколько лет верой и правдой служит она для того, чтобы сжигать в ней сушняк, прошлогодние листья и всякий мусор. Мы с сестрой приподнимаем спиленные ветки за толстые концы – а толщиной они, случается, не уступают стволу молодого дерева, – водружаем концы на плечо и волоком, прямо как бурлаки на Волге, тащим ветки в конец участка, где высится бочка. Крупные части, что годятся на дрова, папа режет электропилой на аккуратные чурбачки; мы с сестрой переносим их в сарай и укладываем в поленницу. А сучья, кривые, узловатые, ломкие, сгребаем граблями и запихиваем в бочку. Мама всякий раз просит нас наломать немного сучьев для печки – на растопку. Сестра методично перебирает беспорядочную кучу сушняка, откладывая в сторонку сучья поприличней и поровней, а я ленюсь и тихой сапой сбагриваю в бочку все подряд – с глаз долой.

Огородничество я тоже недолюбливаю и всеми правдами и неправдами от него отбрыкиваюсь. Лишь однажды меня накрыло: лет в двенадцать-тринадцать я загорелась мечтой сделать собственный огород. И попросила маму выделить мне земельный надел. Та указала на непаханый пятачок возле забора, метр на метр, за грядками огурцов, а может, салата или редиски. И дала мне карт-бланш – мол, сажай на нем все, что душа пожелает. Моя душа не пожелала сажать ни редиску, ни огурцы: с этим, решила я, и без меня справятся; к тому же разводить огород с приземленной и банальной целью вырастить что-нибудь овощное – скукотища. Я собиралась завести необычный огород – цветочный. Купила в супермаркете десяток пакетиков с семенами, выбрав самые экзотичные цветы, чьих названий ни до того, ни после ни разу не слышала. Сестра зловеще предрекала цветам, как и моей затее с огородом, плачевную судьбу. Дескать, мало того, что от этих цветов не предвидится никакой практической пользы, даже в смысле красоты, так как в углу участка за овощными грядками их никто не увидит, – главное, я на следующий же день потеряю к ним интерес. Ухаживать за ними и поливать их я не стану (к гадалке не ходи!), и они благополучно зачахнут, ведь я безответственно отношусь ко всему, в том числе к живой природе, которую, между прочим, нужно беречь!.. Забегая вперед, скажу, что сестра ошиблась. Я приступила к исполнению своей мечты засучив рукава. Я когда-то где-то слышала, что дело, в которое человек вложил немало сил, будет ему дорого и он даже при всем желании не сможет потерять к этому делу интерес. Вот только силы куда-то подевались, когда я вонзила в землю лопату и подняла на ней тяжеленный кусок глины с вросшими в нее сорняками. На комки кусок не разбивался – очень уж много в нем оказалось сорняков, – и земля с корней не стряхивалась, точно корни с глиной составляли нерушимое целое. Посмотрела я на этот кусок земли и раздумала сажать цветочный огород. Так что цветы в нем не зачахли, вопреки пророчеству сестры. Которая, увидев, чем закончилось дело, не преминула произнести свое многозначительное «ну-ну».

Сама она огородничала с удовольствием. Копать не копала – это была папина прерогатива, – зато брала на себя все остальное. Усаживалась на низкую скамеечку или просто на корточки и терпеливо перебирала руками в садовых перчатках комья земли, выуживая крупные и мелкие корешки пырея, вьюнка, одуванчиков и бросая их в стоявшее рядом ведро. Вооружалась рыхлителем и ворочала им до победного конца – пока ни единого слипшегося комка не оставалось на грядках. Любовно ровняла их граблями, после чего они превращались в идеальные прямоугольники. Она и меня пыталась приспособить для земледельческих работ: всучить мне то грабли, то рыхлитель. Но в моих руках эти полезные инструменты отказывались действовать по назначению. Колесико рыхлителя застревало в земле и обрастало слипшимися комьями, грабли, вместо того чтобы ровнять грядки, разрушали их границы, спихивая землю на дорожки. И сестра отбирала у меня огородный инвентарь со словами, что от моей помощи один вред и что я умею лишь порхать, как попрыгунья стрекоза из басни Крылова.

И я с облегчением упархивала. Чтобы выкатить из сарая велосипед и промчаться с ветерком по полю или объехать дачные улицы. Или сгонять на станцию за мороженым. Но лучше всего отправиться в лес. За медуницами. Это было мое любимое занятие – собирать медуницы. Они меня завораживали. Чем – самой невдомек. Стебли у них мясистые, листья крупные, сами же цветочки мелкие, как капли. Бутоны и только-только распустившиеся цветки ярко-розовые, почти алые. Читая сказку «Аленький цветочек», я представляла себе именно медуницы. Потом лепестки лиловеют, а отцветая, синеют и блекнут до голубизны. Набрав букетик, я готова была любоваться им бесконечно: в густой зелени – алые, лиловые и синие капельки.

Мне нравилось наблюдать, как медлительные шмели летают у самой земли с низким гудением, поднимая легкий ветерок интенсивной работой крылышек, отчего колышутся сухие листья и первые случайные травинки. Нравилось ощущать под подошвами кроссовок или сандалий лесную почву вместо асфальта. Нравилось близко рассматривать землю, усыпанную рыжими иголками, опутанную выцветшей прошлогодней травой, точно сетью, под которой деловито пробежит муравей, юркнет черный жучок, зашевелится мохнатая гусеница – и мигом свернется в колечко, если тронешь ее сухим стебельком. Вот лопнувший желудь отливает желтоватым бочком; вот выгнул спину бледный, пока не зазеленевший стебель, чья голова все еще сидит в земле; вот просвечивает сквозь жухлую листву микроскопический изумрудный мох. Вся эта братия исподволь лезет на свет божий, а прошлогодний покров держит оборону, не желая выпускать на свободу новое поколение. Но скоро старое и новое поменяются ролями: обветшавшие приметы предыдущего лета безвозвратно скроются под буйным напором нынешнего…

…Удивительное дело – в этот приезд на дачу поменялись ролями и мы с сестрой.

Она не спешила переодеваться в спецодежду, чтобы приняться за работу, хотя электропила уже визжала на всю ивановскую – папа усердно пилил сушняк. Нет, она неподвижно стояла у окна, глядя куда-то в пространство и, казалось, не слышала, как надрывается электропила. Наконец сунула ноги в сапоги и вышла из дома. Но, выйдя следом минут через пять, на участке я ее не обнаружила: сестра куда-то исчезла. Мне же ни с того ни с сего захотелось покопаться в земле. Разыскав в сарае садовые перчатки с синими пупырышками на ладошках и прихватив ведро для сорняков, я уселась на низкую скамеечку и задумчиво крошила пальцами влажные комья: огород папа перепахал еще вчера, пока мы с сестрой прохлаждались за «Японской липой»… Выбирая из земли сорняки и перебрасывая их в ведро, я вспоминала вчерашние посиделки. Почему-то в память врезалось все: кто что сказал и с каким выражением, позы и жесты, чашки на столе, тиканье настенных часов и мерное постукивание дождя о подоконник… И особенно Игорь – он так и стоял перед глазами. Оказывается, я запомнила в мельчайших подробностях его мимику и жесты, голос и незначительные движения… как он поставил чашку на блюдце, как усмехнулся моей проходной остроте, как закинул ногу на ногу… Запомнила его черты, как будто нарочно всматривалась в них годами, веками и тысячелетиями… Правильные строгие черты, только левая бровь чуть длинней и выше правой. Темные, почти черные волосы с боковым пробором, а глаза светло-карие, с золотинкой – янтарного оттенка, напоминающего крепко заваренный чай…

– Чувствуешь запах? – раздалось за спиной. – Это черемухой пахнет.

Я вздрогнула – голос сестры выдернул меня из дня вчерашнего и вернул в сегодняшний.

Катя стояла, прислонившись к антоновке, в кургузых резиновых сапогах сорок третьего размера и в папиной старой штормовке, вообще безразмерной, в которой папа изредка ходил на рыбалку. На лице блуждало несвойственное ей выражение – мечтательное, размягченное, даже, пожалуй, чуть-чуть восторженное, что в сочетании со штормовкой и сапогами выглядело довольно нелепо. В руках она держала ветку сирени.

– Черемуха уже цветет, – добавила она, – а сирень только распускается…

– Природу нужно беречь, – отозвалась я ворчливо. – Если все начнут сирень обламывать, нечему будет распускаться. Лучше бы помогла!.. Порхаешь, как попрыгунья стрекоза.

– Ладно, – вздохнула Катя и направилась в сарай за перчатками.

 

Глава 8

Чем опасен чай с крендельками для компании из двух девчонок и двух парней в возрасте от восемнадцати до двадцати одного

«Ну и чем же он опасен?» – спросят меня с усмешкой. Отвечаю. Пристрастившись к чаепитию в тесной компании, открываешь в ее участниках неожиданные стороны, а твои мысли устремляются по еще более неожиданному руслу. И куда они тебя заведут, одному богу известно.

Мы вчетвером подсели на эти чаепития как на иглу. Редкий вечер обходился без совместных посиделок у нас на кухне. Почему они стали традицией и с чего все началось – сказать сложно. Может, виноват был май, холодный и мокрый, может, восхитительные мамины крендельки или уютная кухня. Или все вместе. А скорее всего ни одно, ни другое, ни третье…

Мама с папой не возражали – напротив, радовались, что «молодежь общается». Им было невдомек, что общается эта самая молодежь через пень-колоду. И что общение отнюдь не такое радужное, как могло показаться со стороны. Странная напряженность сопутствовала нашим якобы идиллическим встречам. Воздух был наэлектризован, как перед грозой. Так что к концу вечера я реально уставала. И остальные, судя по всему, тоже. Но ни нам с Владом, ни Кате с Игорем не приходило в голову хоть раз отречься от совместного чаепития. Мы упорно продолжали собираться вчетвером.

Влад изменился. Он стал каким-то нервным. Игорь его явно напрягал. С таким азартом, как во время первой встречи, они друг друга уже не подкалывали, но болезненное соперничество никуда не делось. Как выразился бы медик, оно перешло в хроническую фазу. Вынужденный мириться с тем, что находится с Игорем под одной крышей, Влад, как видно, нарочно, чтобы ему насолить, все время заговаривал с Катей. С таким видом, будто Игоря нет на кухне и вообще в природе. Короче, демонстративно не считался с тем, что Игорь вроде как Катин поклонник. Игорь в долгу не оставался и в пику Владу проявлял внимание ко мне, игнорируя тот факт, что я официальная девушка Влада и без пяти минут его невеста.

Хотя сама я, признаться, все реже думала про Влада как про того, с кем… ну, вы понимаете. Случалось, он пропускал занятия, а я лишь на второй паре спохватывалась, что его нет, и отправляла ему запоздалую эсэмэску в духе: «Сачкуем?» «Приятного времяпровождения!» «Пора просыпаться, скоро ужин!» и так далее. Раньше, обмениваясь с ним подобными посланиями, я изощрялась в остроумии, он не отставал, и я всю лекцию напролет хихикала в кулак над его эпистолярными шедеврами. Теперь же писала ему скорей по инерции, будто соблюдала формальность. Он отвечал не сразу, да и приколы получались какими-то вялыми, вымученными. Когда он являлся в институт, мы, как прежде, вместе сидели на лекциях и семинарах, и я ловила себя на мысли, что скучаю рядом с ним. То ли сказывалась привычка, то ли сам Влад растерял часть своего обаяния, – как бы то ни было, его юмор нравился мне все меньше. Шутки у него стали плоскими и несмешными. Может быть, у меня просто изменились вкусы, потому что сестра над его шутками смеялась с удовольствием. В отличие от Игоря – тот ни разу не позволил себе улыбнуться.

Кстати, что сказать про Игоря? Изменился и он. Комплексов у него поубавилось: он перестал прикидываться, что приходит к Кате ради того, чтобы подготовиться к контрольной или накропать реферат. О занятиях и не заикался. И не скрывал, что мотается через весь город ради того, чтобы принять участие в наших ежевечерних посиделках. Правда, он по-прежнему был серьезным и не больно-то разговорчивым; когда мы с Владом по старой привычке состязались в остроумии, удрученно молчал и глядел исподлобья. Нетрудно было догадаться, что ему не до шуток. К тому же я заприметила, что под глазами у него обозначились темные круги. Словом, налицо были признаки безнадежной любви, которые я безуспешно пыталась обнаружить месяца три тому назад – в тот мартовский вечер, когда мы впервые сидели на кухне втроем, а Игорь подчеркнул, что он «однолюб». Я подозревала, что и Катя замечает эти признаки и что любовь эта не такая уж безнадежная. Потому что сестра тоже изменилась.

Да что там «изменилась» – просто-напросто сделалась другим человеком. Она менялась так стремительно, что в глазах рябило! Дня не проходило, чтобы она не выкинула какой-нибудь фортель. Об упразднении вечерних занятий, когда сестрица дотемна корпела над конспектами и курсовыми, и упоминать не стоит – это цветочки. Она стала укладывать волосы феном! Пользоваться блеском для губ! Проявлять интерес к шмоткам! Причем в университет одевалась по-прежнему скромненько, зато дома наряжалась как на великосветский прием. Затасканные джинсы и растянутая футболка приказали долго жить: однажды утром я с изумлением обнаружила их в мусорном ведре. А все подаренное на дни рождения и прочие праздники и отправленное в бессрочную ссылку в платяной шкаф извлекалось из его недр, придирчиво рассматривалось, чистилось, гладилось и примерялось перед зеркалом. Потом начались набеги на мой, куда более разнообразный гардероб: мне приходилось одалживать сестре то блузку, то жилетку, то кардиган. У мамы новоиспеченная модница приноровилась таскать колечки, цепочки и кулоны. Да-а, теория про отшельников, святых и студентов-трудоголиков, что рискуют пуститься во все тяжкие, оказалась на удивление актуальной! Сестра как по писаному претворяла мою философскую доктрину в жизнь. И семимильными шагами приобщалась к светскому времяпровождению.

Хотя иногда казалось, что наши ежевечерние встречи ей не по нраву: пару раз я замечала, как она нервно закусывает губу, когда мы с Владом, беззаботно болтая о том о сем, вваливались в прихожую и Влад галантно помогал мне снять плащ. Наверное, думала я, Катю раздражает, что мы чересчур активно втягиваем ее в светскую жизнь. Тем не менее, от совместного чаепития она, как я уже упоминала, ни разу не отказалась, а равно и от повадки каждый вечер подбирать себе новый прикид.

Но и фен, и наряды, и кулоны – тоже лишь цветочки. Ягодки были впереди.

Расположившись на кухне, я уплетала куриную ножку в соусе карри, запивая ее домашним клюквенным морсом, и одним глазом читала мангу в телефоне; обглодав кость дочиста, сунула ее в мусорку, а тарелку с кружкой – в раковину. Честно говоря, я рассчитывала, что Катя (которая еще не обедала, поскольку на сковородке лежала вторая куриная ножка) вымоет посуду и за себя и за меня. Очень уж прикольная была манга, не хотелось отрываться. Итак, я собралась улизнуть к себе, но тут в замке повернулся ключ, и сестра вошла в прихожую. Увидела меня и чересчур поспешно отвернулась. И принялась обеими руками рыться в сумочке, будто бы разыскивала какую-то мелочь, в которой возникла срочная надобность. Однако я успела заметить нечто странное.

– Ну-ка, ну-ка… – я потянула ее за рукав. Она сопротивлялась, но я цепко ухватила ее за локоть и заставила вынуть руку из сумочки. – Ты что, МАНИКЮР СДЕЛАЛА?!.

К своим рукам Катя относилась примерно так же, как лесоруб – к топору или столяр – к рубанку. Топор должен рубить, рубанок – строгать; правая рука – проворно строчить по бумаге, левая – придерживать или перелистывать страницы. Быть красивыми руки совершенно не обязаны. Поэтому можно нещадно обкусывать ногти и заусенцы, намозоливать указательный и средний пальцы шариковой ручкой и ровным счетом ничего не предпринимать, если в морозную погоду кожа обветривается и покрывается цыпками.

И вдруг – нате, пожалуйста! Маникюр…

Я не удержалась и съязвила:

– Что, посуду надоело драить?

– Это я так просто, ради интереса… – стесняясь и краснея, залепетала Катя. – Мимо маникюрного салона проходила… случайно… ну и решила посмотреть, как там все происходит… – Она спохватилась, что оправдывается: – А что, нельзя? – и, вскинув голову, взглянула на меня с вызовом.

– Можно, можно, – милостиво разрешила я. – Если хочешь, одолжу свой маникюрный набор. Научу, как удалять кутикулу… Кстати, тебе сделали немодную форму ногтей. Сейчас модная – не овальная, а прямоугольная. И цвет надо было выбирать темнее.

Сестра пробормотала что-то невнятное и юркнула в свою комнату. А я постояла в прихожей – и вернулась на кухню. Мыть посуду.

Впору было порадоваться, что мое воспитание не прошло даром и сестра таки осознала свою принадлежность к прекрасной половине человечества, призванной прихорашиваться, наряжаться и очаровывать ближних… Увы. Вместо радости я испытывала совсем иные чувства. Которые меня здорово напрягали. Потому что были неожиданными и неуместными. Потому что грозили кардинально смазать мою картину мира. И вообще пустить ее под откос…

А все этот дурацкий чай, который мы пили вчетвером как заведенные. Когда изо дня в день один и тот же человек торчит у тебя перед глазами, волей-неволей к нему присматриваешься. Это я про Игоря. Нет, поначалу он мне нисколько не нравился! Он слишком серьезно смотрел на учебу. Не любил беззаботно трепаться о чем попало. Однажды упомянул вскользь, что знаменитые философы отрицательно относились к женскому полу как к существам легковесным и в большинстве своем глупым. И запросто без них обходились. Ха, подумала я, прекрасная половина человечества, в свою очередь, может легко обойтись без философов! По крайней мере, такие ее представители, как я.

Все же слушать подобные рассуждения было немного досадно. С какой стати эти знаменитости вбили себе в голову, что большинство женщин глупы и легковесны? Ни с того ни с сего у меня возникло желание доказать пресловутым философам (а заодно Игорю), что даже столь беззаботное и увлекающееся существо, как я, способно вести себя серьезно и ответственно. Я прекратила прогуливать лекции. Стала строже одеваться. Рассеянно взирала на однокурсников, которых некогда относила к числу «дополнительных» поклонников. Потеряла интерес к многочасовым телефонным разговорам – теперь батарейка моего телефона за день разряжалась лишь наполовину – и даже к косметике, которой у меня был целый склад.

Собственно, я постепенно охладела ко всему, что прежде стояло для меня во главе угла. А к Игорю, наоборот, присматривалась все внимательней. Оправдываясь в собственных глазах тем, что грех не узнать как следует своего будущего родственника, шурина или деверя (или как там называется муж сестры). В результате от первого впечатления, которое, согласно одной из моих любимых теорий, на девяносто процентов формируется за первые две секунды после встречи, не осталось и пяти процентов. А от самой теории – камня на камне…

Что же меня в нем привлекало? Может быть, манера вдумчиво слушать, чуть склонив голову набок и закинув ногу на ногу. Или глаза с золотистыми искорками – глаза «чайного цвета», как в известной песне. Руки – с крепкой изящной ладонью и длинными пальцами. Высокий лоб со спадающей, слегка вьющейся прядью. В какой-то момент я с недоумением осознала, что мне нравится даже его серьезное отношение к учебе и способность подолгу молчать. Но самым главным было удивительное ощущение, которое я испытывала в его присутствии. Ощущение, что меня ПОНИМАЮТ. В каком-то старом фильме школьник в сочинении на тему «Что такое счастье?» написал всего одну фразу: «Счастье – это когда тебя понимают». Он был прав. Это действительно счастье.

Мало ли кто мне нравился, нравится и будет нравиться, урезонивала я себя. Всех и не сосчитаешь. С какой стати, твердила я себе, зацикливаться на человеке, который, во-первых, не в моем вкусе, а во-вторых, встречается с моей сестрой. Покушаться на единственного ухажера родной сестры? Да никогда! Ни за что! Большей нелепости и представить себе нельзя!

Однако в мире, к сожалению, встречаются люди, в чьи головы приходят именно нелепости. И я, как выяснилось, принадлежала к злосчастной породе нелепо мыслящих людей.

С другой стороны, ход моих мыслей был по-своему логичным. Мне все больше нравился Катин кавалер – это минус. Однако сестра общалась с ним по-дружески нейтрально и, помнится, говорила, что он ей «до лампочки». Это плюс! Зато они друг на друга похожи – что называется, из одного теста; и сестра, очень может быть, рассуждает так же, как еще совсем недавно рассуждала я: из похожих людей получаются образцовые пары. И встречаются они давно, больше года. Глядишь, годика через четыре сестра решится выйти за него замуж. А ждать он умеет, это ясно. Еще один минус… Встречаются-то встречаются, но Игорь никак не демонстрирует, что он от сестры без ума. Плюс! Правда, он не из тех, кто выставляет свои чувства напоказ. Да еще и объявил во всеуслышание, что он «однолюб». Опять минус. Самый жирный минус… Хм, действительно ли он настолько жирный? Ведь если Катя к Игорю равнодушна, что мешает ему стать однолюбом в отношении кого-нибудь другого?..

Чтобы не разбираться до посинения со всеми этими плюсами и минусами (с устным счетом у меня всегда были нелады), я решила действовать напрямик. Однажды под вечер, когда Катя торчала перед зеркалом в ванной комнате и гудела феном, укладывая волосы новым способом, я подошла к ней и с места в карьер бухнула:

– Ты собираешься выходить замуж? – с ударением не на «собираешься», а на «замуж».

Сестра аж дернулась, отчего вилка выскочила из розетки. Фен послушно заглох.

– П-почему ты сп-прашиваешь? – пробормотала она, запинаясь и краснея.

– Просто так. Интересно.

– Да с чего ты взяла, господи боже мой, – растерянно проговорила Катя и вставила вилку обратно в розетку.

– Значит, не собираешься?

– Нет, – ответила она, но не сразу и как-то приглушенно. Впрочем, мне это, возможно, показалось, и голос у нее был обыкновенный – просто его заглушал фен.

 

Глава 9

О том, с какой поразительной легкостью порой осуществляются несбыточные планы

Эти планы замаячили в моей голове, когда в окно, распахнутое настежь, влетела тополиная пушинка и, поплавав в воздухе, легонько опустилась ко мне на стол. В нынешнем году тополиный пух повалил внезапно и густо, как февральский снег, собираясь в невесомые, колышущиеся от малейшего ветерка сугробы у скамеек в скверике, тротуарных бордюров и стволов самих тополей. И я, глядя на пушинку, вдруг осознала, что погода-то наладилась, что на дворе почти лето и что я уже почти месяц не гуляла по городу…

Раньше мы с Владом бродили по городу часами. Это стало традицией едва ли не с первого дня знакомства. Мы с удовольствием шлялись по центру без какой-либо цели, без определенного маршрута – просто шли куда глаза глядят. Обошли все набережные, прошагали по всем мостам, постояли на всех смотровых площадках, с которых открываются величественные панорамы. Прогулялись по всем бульварам, украшенным разноцветной иллюминацией. Прочесали десятки боковых улочек, уводящих от центральных магистралей и проспектов в лабиринты закоулков, тупичков, двориков… Заворачивали наугад в эти старые дворики, где стояли высоченные вековые деревья и низкие домики, тоже вековые: некоторым сровнялось целых два века! Оказывается, в нашем городе еще остались такие дома-старожилы, помнившие войны, революции и даже крепостное право. Как-то раз Влад потащил меня в места, где жил в детстве, которые сам называл трущобами. И точно, здесь не сияли световой рекламой супермаркеты, почти не ездили машины, на пути нам не попалось ни единого светофора; здесь было непривычно тихо – эхо цивилизации не докатывалось до захолустных переулков, которые, вместо того чтобы расходиться друг от друга геометрическими лучами, виляли, петляли и кружили, то карабкаясь в гору, то устремляясь круто вниз. Влад показал мне дом, в котором вырос. Ветхий трехэтажный домишко, причем первый этаж был каменным, второй и третий – деревянными, а крышу венчала настоящая кирпичная труба, сохранившаяся со времен, когда человечество еще не обзавелось таким полезным изобретением, как центральное отопление. Уже нежилой, с глухими темными окнами, дом обреченно дожидался, когда его сотрут с лица земли. Рядом торчало разлапистое дерево с толстенным шишковатым стволом. Влад сказал, что это груша и что летом он, бывало, забирался на нее повыше, уплетал грушки, до которых удавалось дотянуться – мелкие и жесткие, зато сладкие, – и швырялся огрызками, целясь в трубу.

Он рассказывал кучу занятных подробностей об этих закоулках, двориках, домиках – его двоюродный дядя, как выяснилось, был историком архитектуры и даже накропал книжицу о малоизвестных городских достопримечательностях. Поэтому Влад назубок знал, откуда взялись названия улиц, площадей и тупиков; в каких районах жили купцы и чиновники, а в каких – ямщики, ткачи, бондари, скорняки, лудильщики и прочие представители канувших в Лету профессий. Помнил, в каком доме некогда располагалось тайное отделение полиции, где натаскивали шпионов, в каком – мастерская по изготовлению абрикосового варенья и пастилы. Упомянул даже, сколько пудов конфет продала эта мастерская в тысяча восемьсот каком-то году. Рассказал, какая улица в городе самая старая, самая знаменитая и самая длинная. Сводил меня в переулок, в котором числятся всего три дома, все с нечетными номерами, и каждый из них – памятник архитектуры чуть ли не восемнадцатого века. Показал дом, где после революции находился скит тайного православного монастыря: на чердаке дома после революции пряталась монахиня, к которой вскоре присоединились соратницы; они оказались не промах: за несколько лет создали в городе сеть тайных монастырей – наверное, оккупировали все чердаки, которые нашлись в городе. А в доме неподалеку располагалась богадельня для престарелых бедняков, которые не могли сами себя содержать, так как им не полагалась пенсия. Словом, Влад вывалил на меня необъятный массив информации. И если у меня по какой-нибудь причине на старости лет не будет пенсии, я запросто смогу водить экскурсии по городу и тем себя содержать.

…Короче, я спохватилась, что традиция пеших прогулок по городу канула в Лету следом за ямщиками и лудильщиками. И мне очень захотелось выловить ее из Леты и вернуть в свою жизнь… но уже в другой компании. Снова вышагивать рядом с Владом – нет, к этому я не испытывала никакой охоты. Куда охотней я прогулялась бы кое с кем другим. Но как это осуществить? Выход один: вытащить на прогулку сестру, а значит, и Игоря. То есть заменить вечерние посиделки на кухне вылазкой в город. Вчетвером. Кате болтовня Влада по вкусу, шутки – по душе; к тому же она еще не слышала его россказней про кондитерские мастерские и тайных монахинь на чердаках. Вот пускай он на ней и отрывается. И предоставит мне возможность пообщаться с Игорем без посторонних ушей…

Правда, я предвидела, что мой план вполне может сорваться. Легко сказать: «вытащить сестру на прогулку». Катя всю жизнь была убежденной домоседкой. Курсировала исключительно по маршруту «дом – школа – дом», потом «дом – университет – дом». Необязательные маршруты ее не прельщали. У нее и в мыслях не было просто так, без цели, мотаться по улицам. Если доставить ее в центр города с завязанными глазами, на смотровую площадку какого-нибудь известного моста, снять с нее повязку и объявить, что она находится в Париже, Гонконге или, скажем, Рио-де-Жанейро, – наверняка поверит. Потому что знать не знает, как выглядит родной город; по крайней мере, те его части, по которым не пролегают ее обязательные маршруты.

Но гипотетическая прогулка вчетвером так меня завела, что я лишь о ней и думала. И изобретала способ все-таки вытащить на нее сестру. Может, заметить вскользь, что у нее землистый цвет лица, потому что она редко бывает на воздухе? Или что она чересчур бледная и ей пойдет легкий загар. Заодно добавить: дескать, весеннее солнце для кожи жуть как полезно, не то что летнее. Можно попытаться запугать ее болезнями, настигающими тех, кто ведет малоподвижный образ жизни. Например, остеохондрозом, когда кости деформируются, человек становится кривым, горбатым и хромает на обе ноги. А лучше ожирением! Мол, если она будет вечно торчать в четырех стенах, то скоро не влезет ни в одну из своих любимых шмоток. Особенно в обновку, купленную на днях, – облегающее платье апельсинового цвета с коротким светло-серым пиджаком (этой обновке даже я позавидовала – настолько стильно она смотрелась). Короче, я намеревалась воспользоваться главным аргументом, что прогулка улучшит ее внешний вид. Но все эти доводы, конечно, были удручающе легковесными, а гарантии, что сестра на них клюнет, никакой. Ведь цвету ее лица, как и обновке, можно было только позавидовать, а фигура не имела ни малейших признаков остеохондроза, не говоря уж об ожирении. Отчаявшись придумать разумные варианты, я перешла к фантастическим. Что, если подстроить звонок о бомбе?.. Когда мы соберемся вечером на кухне, на минутку удалиться под благовидным предлогом, позвонить из своей комнаты на домашний телефон и от имени МЧС сообщить, что в доме заложена бомба. Тогда бы все мигом высыпали на улицу!

В тот момент, когда я открывала Интернет, чтобы выяснить, какую ответственность за ложное сообщение о бомбе несет телефонный террорист, административную или уголовную, ко мне заглянула сестра.

– Даш, я тут подумала… – она на лету поймала тополиную пушинку, вспорхнувшую со стола от сквозняка. – Тебе не надоело в четырех стенах торчать? На улице солнце, воздух свежий… Не пройтись ли нам вечерком… ну, всем вместе, вчетвером? А?

 

Глава 10

Ревность, ревность и еще раз ревность…

Итак, обошлось без звонка о мифической бомбе, и вечером следующего дня наша компания добровольно высыпала из подъезда.

К выходу в свет я подготовилась на совесть. Купила новые духи. Перемерила все содержимое гардероба. Извлекла на свет божий запасы бижутерии и косметики. Три часа перед зеркалом не пропали даром – я стала такой красивой, что дух захватывало. Дольше всего я занималась волосами. Это самая выигрышная составляющая моего облика, так я считаю. Пепельные, но с искринкой, отсвечивающие на солнце золотом и медью, – короче, такого неповторимого оттенка, что я самой себе завидую. Чтобы они отсвечивали еще ярче, я минут пятнадцать простояла, согнувшись в три погибели и опустив голову в глубокую миску с настоем ромашки. А чтобы лежали безукоризненно, втерла в них целое облако воздушного, пахнущего апельсином мусса «сильная фиксация». О, как неповторимо они отсвечивали и как чудесно лежали!..

Чудесно было и на улице. Остро пахло тополями, солнце сверкало в окнах, от чириканья и воркованья звенело в ушах. Повсюду распускалась зелень, нежная, светлая, как салат в горшочке, который мама покупает в супермаркете. Словом, было так чудесно, что хотелось танцевать.

А что, это мысль! Совсем необязательно отправляться в центр, чтобы топтать мосты и бульвары. Вместо этого можно завернуть в ресторанчик неподалеку, где мы в последний раз отмечали мамин день рождения. Цены там демократичные и, главное, есть живая музыка. Какие-то разудалые ребята по выходным (а сегодня как раз суббота) приходят туда с гитарами, барабанами и звукоусилительной аппаратурой, оглушительно шпарят песни «Биттлз», «Дорз» и других известных групп. И под их громоподобную музыку танцуют все кому не лень.

Мы с Владом шли чуть впереди, Катя с Игорем – за нами. Я обернулась взглянуть на Игоря. В светлых летних брюках, белой рубашке с коротким рукавом, оттенявшей темные волосы, смуглый лоб и глаза чайного цвета, он смотрелся благородно. Нет, он был просто неотразим! В нем сквозило что-то рыцарское. Ой-ой-ой, как же мне захотелось, чтобы он пригласил меня потанцевать!..

Я когда-то где-то читала, что безотказный способ влюбить в себя человека – вызвать у него ревность. Нужно блистать остроумием и красотой, проявлять бездну обаяния под самым его носом и в то же время демонстрировать мнимый интерес к кому-нибудь другому. Объекту твоего истинного интереса становится чертовски досадно, что такая обаятельная, привлекательная и сногсшибательная особа обращает внимание на другого. Особенно если этот другой его здорово раздражает. Ход его мыслей приблизительно таков: «Почему, собственно, она сосредоточила внимание на нем, а не на мне? Чем я, черт побери, хуже?» И в пику тому, другому, делает все, дабы его оттеснить и занять его место.

Встряхнув волосами, чтобы они заблистали на солнце, я бросила через плечо, обращаясь к Кате с Игорем:

– Как насчет ресторанчика? С музыкой и танцами? В который мы ходили тем летом – помнишь, Кать? Может, зайдем туда? Будет весело! – Я обхватила Влада обеими руками за локоть и прислонилась к его плечу.

Сестра закусила губу и мельком глянула в мою сторону. Будто молнию метнула! Ей, видать, этот ресторанчик был не по нраву. Не любит она громкую музыку.

– Можно и туда, – процедила она сквозь зубы. И, копируя меня, схватила под руку Игоря. Так порывисто, что Игорь покосился на нее с удивлением. Даже, кажется, поморщился, как если бы она впилась ему в локоть ногтями.

Мы перешли через дорогу, миновали торговый центр со стеклянными дверями и проулками направились к скверику, где располагался ресторан с музыкой.

…Я уже замучилась встряхивать волосами, сыпать остроумными репликами и виснуть на руке у Влада. Когда Игорь, наконец, уяснит, какое неотразимое существо щебечет у него под самым носом, встрепенется и начнет оттеснять соперника? Но Игорь и не думал перехватывать инициативу. Он в каменном молчании шагал под руку с Катей. Вернее, тащился, ссутулив плечи. Без всякого энтузиазма. Казалось даже, злился, что мы направляемся в ресторан, где можно потанцевать. Тоже, что ли, не в восторге от громкой музыки? И смотрел он совсем не туда, куда надо: не на мои волосы, а себе под ноги.

Если кто из нас всерьез досадовал, так это я. Наблюдать, как эта степенная парочка – Игорь с сестрой – вышагивает под ручку, стало для меня подлинным испытанием, а чувства, которые меня переполняли, иначе как ревностью не назовешь. И ревность эта росла с каждой минутой. Как и намерение растормошить Игоря, оказаться в фокусе его внимания и во что бы то ни стало вынудить его самого ревновать! Причем, как пишут в романах: отчаянно, безумно, до зубовного скрежета!

Так вот, когда мы заняли столик на четверых в уютном уголке у окна и заказали кто чай с рогаликом, кто кофе с пирожным, я уселась поближе к Владу, положила руку ему на плечо и начала веселиться: болтала как заведенная обо всем подряд. Остроумие просто било из меня фонтаном! Жаль, никто его не оценил. Катя почему-то выглядела мрачной и кусала себя за нижнюю губу, Игорь безмолвствовал как сфинкс, смотрел преимущественно в пол, только Влад изредка вставлял словечко-другое. В общем, веселья было маловато, а мне стало неловко за свою трескотню. Человек, который острословит в окружении молчунов, кусающих губы и прячущих глаза, кажется чересчур болтливым. И я невольно пустилась в рассуждения о молчунах и болтунах – наверное, чтобы оправдаться в собственных глазах. Сама не заметила, как с языка соскочило: молчат, дескать, те, кому нечего сказать, они готовы выслушивать что попало и надеются сойти за умных. Высказав эту глубокую мысль, я задним числом поняла, что меня завернуло не в ту степь, ведь Игорь как раз отличался умением слушать. Нужно было срочно сменить тему. И я заговорила о блондинах и брюнетах – кого в мире больше? Если натуральных, то брюнетов, заметил Влад, а если крашеных, то блондинов. Точнее, блондинок. Нет, сказала я, как ни крути, людей с карими глазами и темными волосами в миллионы раз больше, чем русых и светлоглазых. В таких густонаселенных странах света, например, как Азия и Африка, днем с огнем не сыщешь блондинов, если, конечно, не считать туристов. И если все население земного шара собрать в одном месте, светловолосые люди потеряются в море темноволосых. Их абсолютное меньшинство; они, можно сказать, редкость, в отличие от брюнетов, которых пруд пруди, разглагольствовала я вдохновенно. Игорь поерзал на стуле, и тут до меня дошло, что он не кто иной, как брюнет с карими глазами. Я чуть не захлебнулась кофе и принялась расхваливать брюнетов. Взять, к примеру, итальянцев: уж больно они мне нравятся, потому что живые, темпераментные, разговорчивые… Глаза у Игоря сделались страдальческими. Предавая анафеме свой язык, который зачем-то на меня ополчился и стал моим врагом, точь-в-точь как в известном изречении, я перекинулась на своих любимых актеров, сплошь американских. Распевая им дифирамбы, поздновато сообразила, что Игорь не в восторге от американского кино, и в очередной раз попробовала исправить положение: дескать, фильмов в Америке выпускают столько, что от них уже тошно и что пытаться их все пересмотреть – такое же безумие, как, к примеру, карабкаться на Джомолунгму. Теперь уже Игорь поперхнулся чаем, а я вспомнила, что в детстве он мечтал подняться на эту самую Джомолунгму, будь она трижды неладна. И заткнулась, мечтая оказаться в мрачной пустыне, о которой говорится в стихотворении Пушкина «Пророк», повстречать там шестикрылого серафима и упросить его вырвать с корнем мой грешный язык.

Очень кстати грянула музыка – ребята с гитарами и барабанами настроили свою аппаратуру и врубили песню про Элис, которая «красиво одевается, красиво говорит и знает в совершенстве латинский алфавит». Оставив за столиком тех, кто смыслил в латинском алфавите не меньше, чем Элис, я потащила Влада танцевать. Отплясывала так, что пол ходил ходуном, а краем глаза видела, что Катя с Игорем сидят как пришитые, угрюмо и молча, будто шестикрылый серафим уже разобрался с их языками, и косятся на нас с Владом как-то затравленно.

С азартом, какого свет не видывал, я выдавала все, на что была способна, чтобы очаровать Игоря хотя бы своими танцевальными талантами, раз уж вариант с вызыванием ревности буксовал. Не зря же я в средних классах посещала кружок бальных танцев, где нахваталась эффектных приемчиков из самбы и румбы, ча-ча-ча и пасадобля. И теперь демонстрировала их во всей красе, вместо того чтобы переминаться с ноги на ногу, однообразно покачиваться и размахивать руками как придется, подобно окружавшим меня горе-танцорам. Которые даже зааплодировали мне, а Влад сообщил, что я его удивила, когда отгремела «Элис» и мы направились к своему столику. Я так усердствовала во время танца, что вся взмокла. И, рухнув на стул, объявила, что не встану с него в течение ближайших пятнадцати минут.

И тут уже Влад удивил меня: пригласил потанцевать сестру, как только музыканты перевели дух и врубили медленную композицию. Решил, что мне в самом деле нужно отдохнуть, смекнула я, а заодно немножко развлечь Катю, – просто так, ради приличия, – ведь она сидела как в воду опущенная. И ему это удалось! Сестра заулыбалась и разговорилась, когда они с Владом затесались в толпу парочек, изображавших то, что принято называть «медленным танцем». Прежде она танцы не уважала, но сегодня, похоже, во всем решила следовать моему примеру. Игорь тоже, наверное, относился к ним скептически – судя по тому, что не стал приглашать сестру на «Элис». Но я раскаивалась, что ляпнула про свою усталость. Вдруг бы ему в голову взбрело пригласить меня на медленный танец, раз уж мой кавалер танцует с его девушкой? Так просто, ради приличия?.. Я украдкой на него взглянула. Вид у него был ушибленный. Плечи опущены, глаза безнадежные. Страдает, что его девушка танцует с другим?.. М-да, рассчитывать, что он позовет меня танцевать, не стоило. Особенно после моих несуразных рассуждений о брюнетах, молчунах и Джомолунгме. Может, самой его пригласить? Я порывалась подняться с места, набирала воздуха, чтобы заговорить… но не могла произнести нужных слов – горло перехватывало, будто его стискивала чья-то невидимая рука, а стул примагнитил меня намертво. Я сидела как парализованная и мучилась.

Спас меня праздничного вида дядечка, пировавший за соседним столиком. Поправив галстук, он приблизился ко мне с ослепительной улыбкой и учтиво осведомился, обращаясь к Игорю, не будет ли тот против, если он пригласит его даму на танец. Не дожидаясь, пока Игорь ответит, что я вовсе не «его дама», я резво вскочила со стула, который чуть не грохнулся, и мы с дядечкой присоединились к толпе танцующих. Он был слегка навеселе и говорил мне глупые комплименты, от которых уши вянут и сворачиваются в трубочку, но я все равно смотрела на него с благодарностью и мысленно призывала на его лысеющую голову благословение небес – за то, что он окрестил меня «дамой» Игоря. О, если бы это было правдой!..

«Медляк» закончился, и я, легкая, как беспечный ангел, порхнула обратно к нашему столику. Я не сомневалась, что свечусь как лампочка на сто ватт! Ни в сказке сказать, ни пером описать, как меня воодушевило, что кто-то в мире считает меня девушкой Игоря, пусть и ошибочно!.. Уж не знаю, что воодушевило Влада с Катей, но и они вернулись к столику оживленными, щебечущими, как весенние пташки; даже Игорь перестал смотреть в пол и присоединился к общему разговору. Можно подумать, все, что прежде находилось не там, где нужно, этот «медляк» расставил по местам. Причем буквально: после него мы расселись за столиком по-новому. В начале вечера я сидела напротив Игоря, а теперь оказалась с ним бок о бок. И на радостях заказала себе безалкогольный глинтвейн. Ждать его пришлось минут двадцать – посетители по случаю субботы прибывали как морская вода в час прилива, и официанты сбивались с ног. К тому моменту, когда я наконец заполучила тонкостенный бокал на толстой ножке, наполненный рубиновой жидкостью с кусочками оранжевых и желтых фруктов, ресторанчик заполнился под завязку.

Музыканты взяли тайм-аут; вокруг нас жужжало, как в улье. Люди громко смеялись и звонко чокались, и мне вздумалось произнести тост. Подняв бокал, я придумывала, что бы такое изречь, желательно оригинальное и неожиданное. И тут действительно случилось кое-что неожиданное. Тому самому лысеющему дядечке, что пировал неподалеку от нас, приспичило пробираться к выходу между столиков. За время, прошедшее после танцев, его состояние ухудшилось: он раскраснелся, пошатывался и с трудом рассчитывал движения. Животом выдающихся размеров он так мощно пихнул спинку моего стула, что я врезалась ребрами в край стола, а бокалом заехала Игорю в лицо. К счастью, не в глаз, а в бровь. Но бокал, к несчастью, разлетелся вдребезги, его содержимое живописно разбрызгалось по светлой рубашке и брюкам.

– Ай! – вскрикнули мы с сестрой в один голос.

Игорь растерянно стряхивал с себя дольки апельсина и яблока. На левой брови, рассеченной наискось, выступила кровь.

Влад грозно поднялся с места, намереваясь разобраться с виновником столь вопиющего безобразия, но тот неумолимо продвигался к выходу и не слышал, что его окликают. Катя звала на помощь «кого-нибудь», кто хотя бы соберет осколки и вытрет пол и стол, а я сосредоточила внимание на пострадавшей брови. Дула на ранку, заботливо прикладывала к ней салфетку, промокая кровь, с тревогой заглядывала Игорю в глаза и чувствовала себя героической сестрой милосердия на поле боя, которая готова спасать тяжелораненых ценой собственной жизни. Игорь уверял, что ему совершенно не больно и что испорченные брюки и рубашка его нисколечко не волнуют. Глаза его заблестели, он выпрямился и приободрился, словно произошло что-то приятное. А я вновь благословляла подвыпившего посетителя ресторана за то, что предоставил мне возможность суетиться вокруг Игоря, сочувственно притрагиваться к его руке и близко смотреть ему в глаза…

Виновник всей этой кутерьмы тем временем проталкивался назад к своему месту.

– Пусть хотя бы за бокал заплатит! – произнес Влад повышенным тоном, чтобы привлечь внимание дядечки.

– Да бог с ним, я сам заплачу, – махнул рукой Игорь, улыбаясь. – Он уже дошел до кондиции. Ничего не понимает, не замечает…

Но тут дядечка как раз заметил облитого и раненого Игоря. Пребывая в блаженном неведении, что это дело его рук, он остановился как вкопанный и уставился на нас. Он вообразил, что произошла пьяная драка, потому что выговорил, икая:

– Не стоит злоупотреблять, – ик! – крепкими напитками, молодые люди, – ик! Девушек надо делить, – ик! – мирно.

Кое-как протиснулся мимо нас к компании за своим столиком и принялся шарить в недрах пиджака, висевшего на спинке стула. С третьего раза попал рукой во внутренний карман, откуда извлек тюбик с шарообразной завинчивающейся крышечкой. И размашистым жестом через мою голову вручил его Игорю:

– Прошу, молодые люди! Ик!

Тюбик оказался не чем иным, как пятновыводителем. Видно, обливать людей глинтвейном дядечке было не впервой, и хотя он вряд ли осознавал свою причастность к подобным инцидентам, закономерность все же усвоил. И руководствовался аксиомой: «В ресторан – с пятновыводителем!»

Поскольку хлопать крыльями вокруг раненой брови смысла не имело – она больше не кровила, – я немедленно отняла у Игоря тюбик и вызвалась собственноручно обработать рубашку с брюками. Мол, я в этом деле специалист, каких поискать. Пятновыводитель превратил темно-красные пятна в бледно-фиолетовые разводы. Зато я целых десять минут крутилась вокруг Игоря, ненароком касаясь его то волосами, то плечом, и пребывала от всего этого на седьмом небе…

Подвыпивший дядечка клевал носом, сидя за столиком; его компания, состоявшая из двух мужчин, тоже раскрасневшихся и лысоватых, и полной веселой дамочки, пыталась его растолкать и хором повторяла, что ресторан закрывается. Когда я поставила перед ним пятновыводитель, он на миг очнулся, проговорил:

– Хороший у тебя жених, девушка, дай бог тебе счастья!

И снова задремал.

Мы расплатились по счету и вышли на улицу. Настроение у меня просто зашкаливало! Уже в который раз за вечер вознося хвалы благодетелю, которого мне, видать, послало само небо, я полной грудью вдохнула вечерний воздух. Синий, прозрачный, пьянящий воздух надежды. На темнеющем небосводе сияла одна-единственная звезда. Наверное, это была планета. Скорее всего Венера, что появляется в небе до первой звезды. Планета любви…

Я машинально взяла Влада под руку. И Катя снова собезьянничала! Ухватила под руку Игоря. Это она зря. Мое настроение стремительно покатилось по наклонной. Теперь, после ресторана, в сто раз мучительней было видеть, как он идет под руку… не со мной. Внутри все сжалось, стало трудно дышать. В тот миг я его возненавидела – за то, что не могу сама взять его под руку, за убийственную ревность, что жгла меня каленым железом. Мы как раз шли мимо торгового центра, отражаясь в стеклянных дверях. Я на ходу развернулась к ним лицом, развернула и Влада, будто бы оценивая наше отражение, и пронзительным голосом, который сама не узнала, выговорила, почти выкрикнула:

– А мы неплохая пара. Правда, Игорь? – и посмотрела на него отчаянно и зло.

Сестра мою выходку явно сочла вульгарной: глаза у нее сделались такими, точно она увидела змею.

– Несомненно, – откликнулся Игорь бесцветным тоном.

Глядя сквозь меня, как незрячий, он добавил, что пройдет к метро напрямик, дворами, и, не прощаясь и не оборачиваясь, зашагал восвояси.

Звезда-Венера больше не сияла: то ли закатилась, то ли скрылась за высотками. Как будто ушла вместе с ним. Мне было горько, тошно… Отпустив руку Влада, я шла впереди, а они с сестрой как ни в чем не бывало снова защебетали о чем-то вполголоса. О чем – я не вслушивалась.

Влад дошел с нами до подъезда и стал прощаться. Я молчала как убитая.

– Ты чем-то расстроена? – спросил Влад беспечно.

– У меня болит зуб, – ответила я сердито.

И, представьте себе, когда я вошла в свою комнату, зуб вправду разболелся. Самый задний, где-то возле уха. Ломило половину челюсти и отдавало в висок. Это полез зуб мудрости.

 

Глава 11

Любовь со сто первого взгляда

Прошел день, другой, третий…

Зуб мудрости благополучно прорезался и перестал болеть. Правда, здорово мне мешал: непривычно было ощущать его там, где раньше было пусто.

Пустота появилась в другом месте. Она зияла внутри меня. Как будто вырвали кусок моей души. Нет, не кусок – вынули душу целиком и ничего не дали взамен, оставив меня наедине с этой бесконечной гулкой пустотой…

Потому что Игорь после вечера в ресторане к нам больше не приходил.

И теперь я горячо мечтала, чтобы у меня снова разболелся зуб мудрости. Чтобы все зубы мудрости полезли разом, чтобы ломило челюсти, стреляло в висках, раскалывалась голова, отвлекая меня от мучительных мыслей.

Я беспардонно динамила лекции и семинары. Оставалась дома под предлогом, что болит живот, или голова, или те же зубы. Если и вытаскивала себя на занятия, как барон Мюнхгаузен за волосы из болота, усаживалась в полном одиночестве, в самом дальнем уголке, чем вскоре отвадила от себя однокурсников. Поклонники меня больше не интересовали; они перестали существовать для меня как класс. Я старательно избегала Влада: совестно было смотреть ему в глаза, ведь и к нему я потеряла всякий интерес, почти забыла о его существовании, а если изредка о нем думала, то не могла толком восстановить в памяти его лицо – цвет глаз, форму бровей или улыбку. Он и сам перестал мне звонить, а на лекциях не делал попыток сесть со мной рядом. Зато другое лицо весь день стояло перед глазами, снилось по ночам, чудилось в вагоне метро, смотрело на меня с рекламных щитов, мелькало в толпе прохожих.

Не помню, как перетерпела сессию. Отвечала на вопросы механически, словно робот. Из пяти экзаменов только за один получила оценку «отлично», да и ту автоматом – за то, что сдала все рефераты и курсовые в первой половине семестра. Наконец отмучилась, получила зачетку, содержавшую надпись «Переведена на второй курс». Наотрез отказалась ехать на дачу. И вовсе перестала выходить из дому. Мое жизненное пространство ограничилось комнатой, запертой на ключ днем и ночью.

Пора было себе признаться: я влюбилась. Не просто влюбилась – намертво. Окончательно и бесповоротно. Без шансов и без вариантов…

Как, зачем, почему угораздило меня влюбиться так исступленно, фанатично, умопомрачительно?!. В того, которого я на первый взгляд оценила как неподходящего даже для сестры?! Молчуна и ботаника, положительного, как свод правил, серьезного, как учебник по сопромату! По какой неведомой причине из семи миллиардов, населяющих планету Земля, я выбрала именно его? Я, свято веровавшая, что только любовь с первого взгляда чего-то стоит?.. Это же несправедливо, нелепо, абсурдно! Я убеждала себя, что страдать по столь неподходящему человеку, без пяти минут жениху моей сестры, смысла нет, что из этого все равно ничего не выйдет, что со временем все забудется, потому что время лечит… Но время шло, а я упорно продолжала страдать. Понимая, что если и увижу его в следующий раз, то скорее всего на свадьбе у сестры – если, конечно, дело у них дойдет до свадьбы.

А дело к тому и шло. Они, как видно, решили встречаться вне дома. Сестра тоже не спешила уезжать на дачу, где мы обычно проводили все лето. Вечерами она наряжалась, красилась и упархивала, излучая бессовестное счастье. Постоянно светилась, как источник вечной энергии – хоть заряжай от нее телефонную батарейку. Впрочем, мой телефон отныне не разряжался и за три дня. Сестра же, наоборот, трещала по телефону часами, за стенкой слышалось «бу-бу-бу, ля-ля-ля, ха-ха-ха», и порой, потеряв терпение, я колотила в стенку и гневно кричала: «Сколько можно ворковать?!» И мстительно врубала музыку на полную громкость: свои записи в компьютере или радио. По которому однажды услышала песню, где были слова: «Я раньше не знал, что бывает любовь со сто первого взгляда».

Я тоже этого раньше не знала. Пока меня не настигла эта самая любовь. Со сто первого взгляда.

Моей единственной отдушиной стала музыка. Я слушала группу «Сплин». Закачала себе на айпад несколько альбомов и крутила от начала до конца и снова сначала:

Нет, я знала тебя и прежде, но только этим летом поняла, что́ ты для меня значишь… Когда ты исчез из моей жизни, когда я лишилась возможности слышать твой голос и обращаться к тебе по имени.

Благодаря тебе я узнала, что такое сердце. Мне делали электрокардиограммы при поступлении в школу и в институт, я бывала у кардиолога, когда со всем классом проходила диспансеризацию, но я ничего не знала о своем сердце… Его чувствуешь, когда оно начинает саднить, замирать, шириться, когда ему не хватает места в груди, когда оно хочет разорваться и колотится так, словно бьет в набат, и в ушах отдается: «Я люблю тебя, одного тебя». Увидеть бы тебя еще раз хоть краем глаза! О, как бы тогда замерло мое сердце!..

Снова и снова я запускала «Романс»:

Почему не существует машины времени? Мне так нужно вернуться в тот вечер, когда разбился мой бокал с глинтвейном!

Если бы можно было туда вернуться, я бы сказала тебе, что мне абсолютно все равно, брюнет ты или блондин. Молчаливый или разговорчивый. Что с тобой я готова карабкаться на Джомолунгму, спускаться в подземелья, погружаться в глубины океанов. Что я тоже однолюб. И не важно, что сказал бы ты в ответ.

Бывало, весь день напролет я не выходила из комнаты и не снимала наушников.

– пел в наушниках Александр Васильев.

Да, мне не нужно ни успехов, ни поклонников, ни денег. Я не хочу быть знаменитой, не хочу блистать остроумием и танцевальным искусством, не хочу, чтобы в меня влюблялись. Мне безразлично, что думают обо мне люди, оборачиваются ли вслед, когда я иду по улице, модная ли форма у моих ногтей и отсвечивают ли на солнце мои волосы. Мне нужен только ты. С тобой я согласилась бы жить хоть в землянке, хоть в казарме, хоть в пресловутом шалаше, который стал бы для меня земным раем. В глуши, где нет ресторанов и кинотеатров, магазинов одежды и маникюрных салонов. Я согласилась бы променять на тебя весь мир. Ну, разве что дважды в год наведываться в город, чтобы повидаться с мамой… Я согласилась бы носить воду из колодца, доить коров и пасти коз. Заниматься охотой, собирательством и рыболовством, как первобытный человек. Топить печку дровами, которые ты нарубил бы в лесу, и подметать полы самодельным веником. Готовить кашу в чугунке. Расчесывать волосы костяным гребешком. Ходить в истертых джинсах и растянутой футболке. Нет, лучше в домотканой рубахе и в деревянных башмаках…

Ладно, деревянные башмаки – это перебор. И козы с коровами тоже. Не в них суть. Просто все, что прежде казалось мне значимым, даже необходимым – набитый под завязку гардероб и коллекция косметики, успех у противоположного пола и сознание своей привлекательности – померкло и измельчало, потеряло вес, смысл и ценность. Будто теперь я смотрела на все это в перевернутую обратным концом подзорную трубу.

Мама, конечно, замечала, что я сама не своя. Иногда я ловила на себе ее сочувствующий взгляд, но она тут же отводила глаза. Думаю, она все понимала. Она не пыталась вызвать меня на разговор, не надоедала расспросами. Только обращалась со мной особенно мягко, бережно, с нежностью, да старалась почаще стряпать мои излюбленные блюда. Случалось, трижды за неделю готовила курицу в мангово-сливочном соусе, за которую прежде я готова была продать душу. Но мамины кулинарные шедевры, как и прочее, потеряли для меня притягательность. Я забыла, что такое аппетит. Все, что я ела, на вкус было как камни.

Папа, также ни о чем не расспрашивая, пытался утешить меня по-своему. Он отступился от основополагающего принципа – проводить свободное время исключительно с мамой. И порой вместо нее приглашал в кафе или в кино меня. Без всякого повода дарил мне цветы. Купил заоблачно дорогие билеты на рок-оперу «Моцарт». Любопытствовал, какими рок-группами я увлекаюсь, и пробивал по Интернету, собираются ли эти группы давать концерты в нашем городе. Одним словом, вел себя как идеальный кавалер. То и дело повторял, как интересно и приятно со мной общаться, хотя собеседником я сделалась никудышным: «да», «нет», «не знаю» да кривая улыбка – на большее я была неспособна.

А сестра меня избегала. Бочком проскальзывала мимо, коли нам случалось ненароком столкнуться в коридоре или на кухне. Прятала глаза, как вор. Боялась со мной заговаривать. Мне чудилось, она единственная знает наверняка, из-за чего – точнее, из-за кого – я морю себя голодом и удрученно молчу. Кто виноват в том, что у меня изможденный вид и темные круги под глазами. И о ком я украдкой вздыхаю. Выходит, она не чужда наблюдательности, которой раньше я за ней не замечала. Не иначе как в тот памятный вечер, когда мы вчетвером ходили в ресторан, она раскусила, что к чему. По какой причине я терла Игоря пятновыводителем и прикладывала к пострадавшей брови салфетку. Даже, может быть, уразумела смысл моей дурацкой выходки, когда я ни к селу ни к городу выкрикнула: «Мы неплохая пара, правда, Игорь?» Она разгадала, в какой паре я мечтала бы состоять в действительности…

Похоже, ее снедало чувство вины. Но в чем она могла быть передо мной виновата? В том, что я вопреки логике, разуму и законам природы потеряла голову из-за ее жениха? Уж скорей она должна была обвинять меня и обижаться!

…Я неподвижно стояла у окна. Солнце слепило по-летнему, небо было синим, трава – зеленой, беспечно чирикали воробьи. Осень пока не давала о себе знать – лето только-только перевалило за середину. Еще не появились золотые подпалины у березы на другой стороне улицы, не порыжели широкие клены рядом с автобусной остановкой. Клен, что растет впритык к стене нашего дома, еще не начал ронять темно-красные со светлыми прожилками листья.

Неужели я никогда больше не смогу беспечно радоваться, как в тот день, когда кленовый лист слетел на мой подоконник? Как чудесно начинался мой первый курс! И как печально закончился…

Все, с меня хватит. Пора с этим завязывать. Не вечно же упиваться бесплодными страданиями, в конце-то концов. Лучше, не откладывая в долгий ящик, начать новую жизнь. Прямо сейчас.

С чего бы ее начать? Пожалуй, с того, что обезопасить себя от таких вот дурацких страданий. Спасибо, сыта по горло! Надо сделать вот что: дать себе клятву.

Хорошо бы написать ее кровью, подумала я, доставая из письменного стола чистый лист. Но нацарапать кровью целых пять слов – не стакан воды выпить. Я решила пойти более простым путем: взяла красную ручку. И четким крупным почерком начертала:

Я никогда не буду однолюбом.

Сложила листок вчетверо, еще раз вчетверо и убрала в стол.

А наутро уехала на дачу.

 

Глава 12

Свадьбы играют осенью

В полупустом вагоне не было ни детей, ни собак, ни сумок-каталок с рассадой; я уселась у окна. Оно было открыто, но горячий ветер не приносил облегчения, пассажиры изнывали, обмахивались кто газетой, кто книжкой, кто рукой. Радовались жаре только продавцы мороженого, проходившие по вагону с сумками-холодильниками и распродававшие свой товар на ура, несмотря на малое число пассажиров. Все так же проносились мимо домики и поля, веревки с бельем и путевые рабочие в касках, тополя, что оделись густой листвой, скрывшей прошлогодние вороньи гнезда, и переезды со шлагбаумами, за которыми по случаю буднего дня не было очередей.

Шагая по полю, я задрала голову к небу, так что уперлась затылком в рюкзак, висевший у меня за спиной. Блекло-синее, будто выцветшее, с редкими барашками облаков, небо казалось мне похожим на морскую гладь, из которой стремительно выныривали ласточки, словно летучие рыбы. Глинистая земля на повороте к нашей улице, испещренная следами шин, затвердела и побелела; канавки, что тянутся вдоль заборов, пересохли, покрылись крупными трещинами. Заброшенный участок буйно зарос двухметровым бурьяном, ядовитым борщевиком, остролистой крапивой, по которой ползли к свету вьюнки с бело-розовыми цветками. А соседний дом за зеленой сеткой-рабицей, уже достроенный, сиял, как на журнальной картинке, свежей черепицей и новехоньким сайдингом. В канавке за колодцем не булькало – не иначе как общий водопровод дождался-таки капитального ремонта; на месте хлипкого мостика уложили широкие и толстые неструганые доски. Ветки вишен усыпали заманчиво темные, почти черные ягоды, а наша старая груша, перевесившись через ворота, натрясла на щебенку ворох падалицы – мелкой, суховатой, от которой дерево освобождается в июле, чтобы хватило сил к концу лета наполнить соками полновесные продолговатые плоды.

Только в доме по-прежнему пахло трухой, дровами, лежалой одеждой. Здесь царила приятная прохлада. Я скинула рюкзак на пол. Вышла на заднее крыльцо, ведущее на участок, и уселась на ступеньки.

Звуки летнего полдня наполняли воздух, шелестящий, густой от жары, переливающийся и дрожащий вдали, где поле сливается с горизонтом. Безудержно стрекотали кузнечики, жужжали деловитые пчелы и легкомысленные мухи, в тени, за домом, а может, под крыльцом, тоненько зудел одинокий комар. Фоном звенели птичьи голоса, к ним примешивались человеческие звуки: детский смех, отголоски соседского разговора, стук молотка. Вот где-то проехала машина, проскрипели по щебенке чьи-то шаги, прошуршали колеса детской коляски или велосипеда. И вдруг – тишь. Ни шелеста, ни шагов, ни голосов. Точно в безветренной жаре все на мгновение замерло, словно заколдованное.

«Я как Лаврецкий из «Дворянского гнезда», – подумалось мне. – Как будто сижу на дне реки…» Так говорил себе Лаврецкий, когда после горьких событий вернулся из-за границы на родину, в свою деревню. Он погрузился в мирное оцепенение, целый день, не шевелясь, проводил под окном и словно прислушивался к жизни, что текла неслышно, словно вода по болотным травам, и не мог оторваться от созерцания этой тихой утекающей жизни… «Вот когда я на дне реки, – думал он. – Пусть же вытрезвит меня здесь скука, пусть успокоит меня, подготовит к тому, чтобы и я умел не спеша делать свое дело».

За дело я взялась начиная со следующего дня.

Я обобрала куст красной смородины, старый, разлапистый – почти дерево, с длинными ветвями, под собственной тяжестью клонившимися к земле и красными от ягод, за которыми не видно было листьев. На одну ветку уходило не меньше получаса. Я пересыпала ягоды в полиэтиленовые пакеты и укладывала их в морозильник. Когда на кусте не осталось ни единой ягоды, морозильник заполнился под завязку. Я обобрала все кусты черной смородины и сварила одиннадцать литров черносмородинного варенья. Прочесала участок, все десять соток, подбирая и складывая в мешок подгнившие обрезки досок, обломки арматуры и кирпичей, бумажки, камни, осколки стекла, гнутые гвоздики и прочий мелкий мусор, который не поймешь откуда появляется на дачном участке и летом зарастает травой. Собирала падалицу, сухие сучки, остатки прошлогоднего бурьяна вдоль забора, грузила в тачку и вывозила все это добро на поле. Прополола грядки – теперь на них невозможно было обнаружить даже микроскопических сорняков, – разрыхлила и разровняла землю вокруг посадок, так что она сделалась гладкой, точно бархат. Отыскала в сарае побелку и на два раза выбелила печку. Оттерла крошечные пятнышки на окне террасы, возле которого стояла плита: год за годом брызги горячего масла отлетали в стекло и, казалось, пристали к нему навечно. Но я методично отскребала острием ножа пятнышко за пятнышком, которых, казалось, был миллион, и стекло стало прозрачным, будто его только вчера доставили из магазина. Я выбила пыль из всех ковриков, встряхнула все покрывала, протерла все стены и до блеска вымыла полы. Перебрала книги, протерев каждую от пыли и расставив на полках по росту. Даже склеила разбитую сахарницу – так аккуратно, что трещина стала незаметной.

Словом, от заката до рассвета каждый божий день я терла, мыла, скребла, копала, перебирала… Руки мои должны были все время что-то делать, чтобы отключилась голова. Сердце порой ныло, но глухо, не колотилось и не рвалось, будто его затянуло тиной, как сонную стоячую воду. Я запрещала себе думать о чем-либо, кроме планов на завтрашний день. По вечерам, уставшая, даже проголодавшаяся, готовила чай с бутербродом, брала с полки книгу из серии примитивных детективчиков третьего разлива и читала в кровати до тех пор, пока не начинали слипаться веки. А с утра вновь принималась за работу. Ни разу не включила телевизор и даже телефон, а Интернета на даче попросту не было. Вереница дней, похожих один на другой, исцеляла меня; в их ритмичном однообразии было нечто успокоительное, мирное, безмятежное.

Сестра на даче не появлялась. Знать, в городе у нее были дела поважней. Какие – нетрудно догадаться. Лишь приезд мамы с папой, что наведывались на дачу по выходным, выбивал меня из целительной колеи. Я боялась отголосков городской жизни, которые долетали до меня с появлением родителей. Впервые увидав расчищенный участок и идеальный огород, они переглянулись молча и потрясенно. Зайдя в дом, прибранный как для приема высоких гостей, и вовсе испугались, а мама даже потрогала мне лоб. Их присутствие было для меня тягостно; по выходным я пряталась в комнате или уходила в лес, лишь бы не вступать в разговор, и жила только ожиданием их отъезда.

Я когда-то где-то читала, что у некоторых черепах в панцире есть дверки. Когда черепаха прячется, она закрывает отверстия для головы и лап подвижными частями панциря, как будто затворяет в доме окна и двери. Читала и про раздувающуюся африканскую черепаху. Если на нее нападает хищник, она прячется в узкую каменную пещеру и надувается воздухом, как воздушный шар. Даже если хищник попробует достать черепаху лапой, у него ничего не получится. На меня, конечно, хищники не нападали, но вытащить меня из комнаты или вызвать на разговор было так же невыполнимо, как добраться до раздувающейся черепахи. А створки моего панциря были задраены наглухо, дабы не просочилось извне то, о чем я предпочитала не знать, не думать, не вспоминать…

Все же отзвуки происходившего где-то там, в суетной городской жизни, предательски до меня долетали. Как-то в субботу, когда мама с папой пили чай на террасе, моих ушей достигли мамины слова:

– Свадьбы играют осенью…

Она беззаботно рассказывала папе, откуда пошла традиция назначать свадьбы на осень. Мол, весной и летом крестьяне, не разгибаясь, работали в поле, а осенью, после сбора урожая, работы убавлялось, а денег – наоборот. Самое время сыграть свадьбу.

На другой день мама завела со мной осторожную беседу. Намекнула, что в нашей жизни грядут кое-какие перемены, о которых она должна мне рассказать…

– Не надо, пожалуйста! – вырвалось у меня. – Не рассказывай мне ничего! – едва сдержав слезы, я метнулась прочь.

И мама отказалась от попыток поставить меня в известность о происходящем. Только вечером, перед самым отъездом, обронила невзначай:

– Ты еще не собираешься в город? Катя все время о тебе спрашивает, она соскучилась… Просила передать, что ей очень нужно с тобой поговорить… Да и учебный год скоро. У вас ведь будет собрание курса перед первым сентября?

Да, на носу был учебный год. Второй курс. Намечается ли у нас собрание, я не знала. Отлученная по собственному желанию от Интернета и телефона, ни с кем не списывалась и не созванивалась.

Первые дуновения зимы дали знать о себе двадцать пятого августа. Поутру трава, полегшая и пожухшая, побелела, точно на ней густо выступила соль, – как на сапогах, намокших от городского снега. Трава пружинила и хрустела под ногами, таким плотным и сухим был покрывавший ее иней. Изо рта шел пар. Листья смородины за ночь побледнели, будто вылиняли. Какие-то бойкие птицы, наверное, перелетные, чей путь лежал в теплые страны, гомонили на вишнях, обклевывая последние сморщенные ягоды. И я поняла, что мне тоже пора возвращаться. Что пора проститься с монотонной дачной жизнью, в которую я погрузилась, как на дно реки. Вынырнуть на поверхность, встретиться со знакомыми, вспомнить, что такое метро и автобусы, телевизор и Интернет. И зайти в группу нашего института ВКонтакте, где старосты выкладывают новости…

В город я приехала поздно вечером, чтобы как можно дальше отодвинуть грозивший мне разговор с сестрой. Бережно, будто от этого зависела чья-то жизнь, повернула в замке ключ. Ступила в прихожую не дыша. Мне повезло: в коридоре было темно, ни в одной из комнат не горел свет. Все уже уснули. На цыпочках прокралась я по коридору к своей комнате, нажала на дверную ручку, стараясь, чтобы та не скрипнула, и поскорей заперлась на ключ.

Оттянуть неизбежный разговор, мысль о котором ввергала меня в панику, удалось до вечера следующего дня.

Дома я чувствовала себя как амфибия, притерпевшаяся к исключительно водной жизни и внезапно выброшенная на сушу. Заново училась дышать воздухом нашей квартиры. Не заходила на кухню, чтобы не нахлынули ненужные воспоминания. Сидела тише воды, ниже травы, лелея надежду, что никто не вспомнит о моем существовании. С мамой этот номер не прошел: она распахнула дверь в комнату, посмотрела на меня с легким укором и протянула тарелку, полную еды.

В то время как я вяло ковыряла вилкой в тарелке с мясом, картошкой и салатом, кто-то поскребся в мою дверь. Нерешительно и трусливо, как мышь.

– Открыто, – сказала я обреченно.

Сестра зашла в комнату съежившись, чуть ли не на полусогнутых ногах, будто добрый десяток лет спустя исполнила мою просьбу и теперь намеревалась подменить меня на контрольной по русскому.

Пришибленная походка никак не вязалась с ее праздничным обликом: новое платье нежного фисташкового оттенка, нефритовый кулон на шее, такие же серьги и колечко – все из маминых фамильных запасов; прическа как у кинозвезды, аромат французских духов, лодочки на высоком каблуке. Сестра была сногсшибательно красива…

Она несмело взяла меня за обе руки.

– Ты ведь знаешь, что я… в-выхожу замуж? – спросила она с запинкой. – Мы вчера заявление подали…

Я давно ждала этих слов. Но сердце все равно ухнуло в пропасть. Голову изнутри затопило чем-то горячим, глаза на несколько секунд перестали видеть.

– Я перед тобой виновата, – продолжала сестра. – Очень-очень виновата. Я этого не хотела, видит бог… Прости меня, если можешь.

– Да в чем ты виновата, – я устало пожала плечами. – Не понимаю…

А она говорила и говорила, опустив глаза, то и дело упоминая про свою вину. Говорила о своих чувствах, как они ее напрягали, какими были неожиданными и неуместными, как они смазали ей всю картину мира и вообще пустили ее под откос. О том, что полноценное впечатление о человеке порой действительно формируется за две-три секунды, что казавшееся ей прежде поверхностным обрело для нее новый смысл. Что через призму внешнего облика мы улавливаем внутренние качества и мгновенно распознаем в человеке родственную душу, с которой были неразрывно связаны в прошлой жизни. И если в этой жизни неосознанно тосковали по своей половинке, о которой сохранили смутное воспоминание, то, случайно повстречавшись с ней, мигом ее узнаем. Что это истинное чудо – среди семи миллиардов жителей земли наткнуться именно на того, кто предназначен тебе самим Небом. Что она никогда не относила себя к числу людей, способных посягнуть на кавалера родной сестры. Что она просит, если мне это не слишком трудно, посидеть со всеми за столом, поскольку на сегодня намечено скромное семейное торжество, что-то вроде помолвки, и гости – парочка родственников и несколько друзей-знакомых – вот-вот придут. Но если я откажусь, она не обидится, так как понимает, насколько передо мной виновата… Я слушала звук ее голоса, почти не вникая в слова, не в силах осознать их смысл. О какой вине она постоянно талдычит?.. До моего сознания дошли только последние слова:

– В общем, права оказалась ты, а не я, – сестра жалобно вскинула на меня глаза. – Твоя мечта сбылась. Это была любовь с первого взгляда… Я ничего не могла с этим поделать…

Постойте-постойте. Получается какая-то ерунда. При чем тут любовь с первого взгляда?

Не успела я толком удивиться, как в дверь позвонили.

 

Глава 13

Мечты сбываются

– Это они, – пробормотала сестра и метнулась в коридор.

«Они»?..

Так и подмывало высунуться из комнаты и краешком глаза подсмотреть, кто эти загадочные «они». Но я удержалась. Только прислушалась.

Вот открылась входная дверь, и прихожая сразу же наполнилась звуками: шаги, шарканье, поцелуи, оживленные возгласы вошедших и встречающих. Радушные мамины интонации, бодрое папино приветствие… Восклицания сестры – похоже, она чем-то восторгалась… И еще один знакомый голос, который я совсем не ожидала услышать. Может быть, у меня слуховые галлюцинации?

Не в силах усидеть на месте, я вскочила из-за стола и выглянула в коридор.

Сестра стояла в обнимку с грандиозным букетом в ленточках, бантиках и мишуре. За букетом возвышался Влад, пожимавший руку папе, – в праздничном светло-сером костюме, синем галстуке и ослепительно-белой рубашке. Он выглядел каким-то обновленным: помолодевшим и одновременно возмужавшим. Маленькая худенькая женщина с приятным лицом ласково поглаживала сестру по плечу, называя ее «Катюшей» и, судя по всему, восхваляя ее платье и прическу…

Я так и остолбенела, созерцая эту невероятную картину. В ушах раздавался грохот, перед глазами все ходило ходуном, в голове тоже, будто внезапно грянуло землетрясение силой двенадцать баллов, которого никто, кроме меня, не заметил.

– О, привет, привет! – замахал мне Влад. И, просочившись между букетом и папой, шагнул в мою сторону. – Сто лет не виделись! Мам, это Даша, – обернулся он к маленькой женщине. – Это она нас с Катюшей познакомила!

– Очень рада, – приветливо сказала женщина, тоже подходя ко мне. – Вы с Катюшей так похожи, перепутать можно! Не возражаете, если я буду называть вас на «ты»? Мы теперь, как-никак, родственники!

– Конечно-конечно… – лепетала я, – только на «ты»… мне тоже очень приятно… – Я улыбалась, отвечала на чьи-то вопросы, сама у кого-то что-то спрашивала, не вникая, о чем идет речь, пытаясь уложить в голове факт: сестра! выходит! замуж! за Влада!!!

Родители, как вскоре стало понятно, познакомились с мамой Влада еще в мое отсутствие и теперь разговаривали по душам словно давние друзья, у которых уйма общих тем и планов. А сестра с будущей свекровью и вовсе спелась. Они ворковали, как две голубки, о чем-то секретничали, как школьницы, хихикая и заговорщически посматривая на остальных, не посвященных в их маленькие тайны. Идиллия, да и только!

Мало-помалу я приходила в себя после землетрясения. Мысли уже не роились в голове, как осы, не мчались галопом, как взмыленные лошади; они начали выстраиваться в шеренги, как солдаты на плацу. Что же это получается, а? Что я совсем ее не знала?.. Родную сестру, с которой мы прожили жизнь бок о бок, почти как сиамские близнецы!

Я все время на нее взглядывала. И невольно ею любовалась. А я-то из кожи вон лезла, чтобы уберечь ее от незавидной участи старой-престарой девы, возмущалась, что старость на носу, второй курс на исходе, вот-вот стукнет двадцать, а она и думать не думает завести роман… Вот эта блистательная, остроумная, счастливая невеста – моя сестра Катя? Которую я привыкла считать неприступной, как академик, которую заклеймила как отшельника, подвижника и почти святого, как олицетворение придирчивости и взыскательности, взирающее на мир в перевернутую подзорную трубу и сканирующее каждого встречного-поперечного на предмет изъянов? Та самая Катя, которая ходила в унылой черной юбке и наглухо застегнутой блузке, которой я мечтала доказать, что любовь с первого взгляда – самая истинная? Что ж, мне это, как ни странно, удалось. Воистину, мечты сбываются… Подумайте, какая стрекоза! Где ее хваленое благоразумие?! Нет чтобы пять лет присматриваться к человеку, прежде чем решиться на такой рискованный шаг, как замужество!

В дверь то и дело звонили: гости продолжали прибывать. Явились две Катины подружки-однокурсницы. Пришла мамина двоюродная сестра тетя Наташа с мужем. С собой они приволокли безразмерные сумки с винегретом, холодцом и пирожками, которых с лихвой хватило бы, чтобы накормить роту голодных солдат. Тетя Наташа, несусветно шумливая и деятельная, заполонила и собой, и принесенной едой всю кухню; в квартире стало жарко от ее кипучей энергии. Она выгружала угощения на блюда, громыхала столовыми приборами, раскладывала по тарелкам деликатесы, раздавала поручения, сновала из кухни в гостиную и назад, без умолку трещала о том, какие вкусняшки принесет с собой в следующий раз – на свадьбу в конце сентября, и мыла посуду так истово, что брызги летели в прихожую.

Принимая посильное участие во всей этой суете, я продолжала устаканивать свои мысли.

Почему я в упор не видела того, что происходило на моих глазах? Ну да, я привыкла, что сестра не влюбляется… Никому не придет на ум ожидать от слона, что он станцует па-де-де из «Лебединого озера», от кошки – что начнет лаять и охранять дом, от собаки – что полезет на дерево, от вороны – что зальется соловьем. А ведь давным-давно можно было все понять. В тот самый момент, когда они впервые встретились у нас на кухне и сестра ни с того ни с сего согласилась посидеть с нами за чаем. И с поразительной легкостью превратилась из книжного червя в барышню девятнадцатого века, с ангельским голоском и кротким взглядом. Или когда на даче возникла у меня за спиной с веткой сирени в руках. Когда взяла за правило наряжаться дома, когда предложила прогуляться вчетвером… Ну хотя бы когда сделала маникюр! Нет бы мне обратить внимание, как она закусывала губу, если мы с Владом вместе являлись домой, и он помогал мне снять плащ. Как понуро наблюдала, когда мы с Владом танцевали, и как оживилась, когда он пригласил ее на медленный танец. И как хваталась за Игоря, стоило мне взять под руку Влада… Ревновала, бедняжка. Зря я подозревала ее в проницательности. Ни о чем она не догадалась. То-то все твердит про свою вину.

Да, кстати, о проницательности. Кто уж точно в ней не повинен, так это я. Обостренная наблюдательность, как же! Ха-ха-ха.

Подоспели еще гости: папин сослуживец с женой, тот самый, что привез с острова Хоккайдо «Японскую липу». Я здоровалась, принимала участие в общих разговорах, даже, кажется, спорила, – не помню, с кем и о чем. Теряя и вновь подхватывая нить разговора, мысленно продолжала издеваться над своей «наблюдательностью»…

Ну разве не было ясно, как божий день, ради кого Влад чуть ли не ежедневно мотался через весь город? Почему я не насторожилась, когда при виде сестры он замер, как загипнотизированный? Когда впадал в рассеянность, отвечал невпопад и шутил некстати? Или когда напрашивался в гости? Ну хотя бы когда пригласил ее на медляк!

Так вот почему он невзлюбил Иго…

Стоп. Запретная зона. Об этом я думать не должна.

Но не думать «об этом» было выше моих сил.

Сестра никогда не встречалась с Игорем. Этот фундаментальный вывод не давал мне покоя. Как и гости, которые клубились по всей квартире и не давали возможности уединиться, чтобы в тишине расставить точки над «i». Я юркнула в ванную комнату и заперлась.

Точки эти оказались неутешительными. Если и был какой-то шанс – я его спугнула. И безвозвратно потеряла. Благодаря идиотскому плану по вызыванию ревности. Да и было ли что терять?.. Этот философ-однолюб никогда здесь больше не появится. Наверняка ходит в трауре оттого, что Катя выходит замуж за другого. А мне досталась почетная роль свахи, что познакомила сестру с ее будущим мужем…

– Мы наконец садимся за стол? – требовательно взывала тетя Наташа. – Или кого-то ждем?

Я вышла из ванной комнаты. Большой стол в гостиной был уже накрыт, на сервировочном столике красовались бокалы с напитками, на подоконниках – букеты в вазах.

Наверное, еще кого-то ждали, потому что раздался очередной звонок в дверь.

Открыла сестра. На пороге стоял Игорь.

…В тот миг я поняла, что значили слова из песни: «Мое сердце остановилось». Оно вправду остановилось как вкопанное. А потом с удесятеренной силой заколотилось под горлом. Я быстро отступила назад, за порог гостиной.

Стеклянные створки серванта отражали происходящее в прихожей. Игорь, отнюдь не в трауре, а в светлых брюках и рубашке, как в нашу последнюю встречу, протянул сестре ветку хризантемы и проговорил «поздравляю»; подошел Влад, они охотно обменялись рукопожатием, будто никогда не наскакивали друг на друга, как бойцовые петухи. Расстроенным Игорь не выглядел. Называется, однолюб. Увели девушку, а он и в ус не дует, является как миленький на ее предсвадебное торжество…

Влад с сестрой скрылись из виду – наверное, пошли искать вазу для хризантемы; Игорь сделал шаг в направлении гостиной. Я схватила со столика первый попавшийся бокал, то ли с вишневым, то ли с виноградным соком, и притворилась, что внимательно изучаю диски на стеллаже, стоявшем у притолоки.

– Привет, Даш, – сказал Игорь, глядя в сторону. – Как дела?

«Привет, как дела»? И это он говорит мне?! Той, что ради него готова была жить в глуши и ходить в деревянных башмаках? Часами лежала и слушала «Сплин»? Упивалась страданиями и пахала на даче как батрак?! А он как ни в чем не бывало роняет свое обычное «Привет, как дела»!

– Замечательно, – процедила я сквозь зубы. – Чудесно. Лучше всех. А вот у тебя дела не очень…

– Ммм? – он вопросительно вскинул глаза.

– Целый год приходил к девушке, – продолжала я мстительно, – а она выходит за другого.

– Я… – Игорь сглотнул, несколько раз набрал воздуха, словно задыхался. – Я вообще-то… не к ней приходил…

И, поколебавшись, шагнул ко мне.

Рука, в которой был бокал, задрожала так сильно, что я хотела поставить его на место, чтобы не расплескать. Но не успела.

– Ну мы наконец садимся за стол? – еще нетерпеливей, чем в прошлый раз, провозгласила за дверью тетя Наташа и решительно вторглась в гостиную, ненароком пихнув меня под локоть…

Нет, на этот раз бокал не разбился. Из него всего лишь выплеснулся сок. Весь. На Игоря. На его светлую рубашку и брюки.

Я вскрикнула, тетя Наташа раскудахталась как наседка; Игорь с комичным ужасом оглядел залитую одежду. И констатировал:

– Это судьба!

На кудахтанье и вскрик сбежались остальные, заахали-заохали, мама тут же предложила Игорю подобрать из папиного гардероба брюки и рубашку, чтобы постирать его собственные.

Игорь беспечно махнул рукой:

– Хватит и пятновыводителя. У вас есть пятновыводитель? – Понизив голос, он обратился ко мне: – Даша, может, выведешь на мне пятна, а? Как тогда… – и добавил шепотом: – Это были лучшие минуты моей жизни…

– Ага! – закивала я как сумасшедшая. – Сейчас! Подожди минуточку!

Со всех ног бросилась в ванную комнату, где в шкафчике под раковиной хранились технические жидкости. Отыскала пятновыводитель. Но прежде чем вернуться с ним в гостиную, заскочила в свою комнату. Захлопнула за собой дверь. Сжала руки, подняла глаза к потолку и воззвала к высшим силам:

– Если ты есть, Господи, – СПАСИБО ТЕБЕ!!!

Подошла к окну и распахнула его настежь.

В комнату ворвался буйный ветер, надул занавески, как паруса, перелистал страницы книги, что лежала раскрытой на столе. В голове, наоборот, установился полный штиль. А сердце ширилось и росло, и я чувствовала, какое оно горячее… Выдвинув ящик письменного стола, я пошарила внутри, нащупала сложенную во много раз бумажку. Развернула ее. Перечитала пять слов, написанных красными чернилами. Сосредоточенно разорвала листок на четыре равные части, сложила их вместе, еще раз разорвала, и еще, и еще, пока они не превратились в микроскопические частички. Перевесившись через подоконник, бросила их ветру. Тот подхватил белые обрывки, взметнул их выше крыши и понес над городом вперемешку с сорванными с деревьев первыми желтыми листьями, будто оповещая всех на своем пути, что не за горами осень. Время, когда играют свадьбы.