На съемках. Макаронная фабрика. Русская красавица.
Я шел на съемки, чтобы там кого-нибудь снять. В том случае, если это будет не порно. На улице у входа в ЛОСХ уже гужевался народ. В толпе я сразу узнал Игоря Баскина по его длинной, почти как у меня, шевелюре, и подошел к нему. Не успели мы обмолвиться словом, как к нам подвалил безумного вида итальянец и заорал:
– Черто! Квести рагацци! Регарда, Анна! Чертиссимо! Черти, черти…
Услышав всю эту чертовщину, Баскин перепугался, и чуть было не наложил в штаны. Я прочитал это у него на лице. Но я знал чуть-чуть итальянский и понял, что все эти тирады не имеют ничего общего ни с чертом, ни с рогами, ни с рыганьем, а означают всего лишь следующее
– "Точно! Эти хлопцы! Посмотри, Анна! Именно то, что нам надо!
Вылитые, вылитые…"
– Они хотят, чтобы мы играли чертей, – сказал я перепуганному
Баскину.
– Я так и понял, можешь не переводить, – ответил он. -
Итальянский язык очень похож на русский.
– Дай! – заорал итальянец, оборачиваясь к следовавшей за ним девушке.
– "Дай" означает "дай", – перевел я Баскину.
– Все ясно, не переводи, – сказал Баскин.
– Дай! – повторил итальянец девушке.
Девушка подала ему блокнот в планшете, на котором он немедленно принялся что-то исступленно рисовать и писать.
– Пойдемте со мной, – сказала она мне и Баскину, ничего не объясняя.
А что надо было собственно тут объяснять? И так все было ясно – нас брали на главную роль! Все походило на то, что моя мечта близка к воплощению. Я взглянул на жопу идущей впереди меня Анны, обтянутую модной фирменной юбкой, и хуй у меня тут же восстал.
Сопровождаемые завистливыми взорами толпы, мы поднялись по лестнице на третий этаж в выставочный зал бывшего Императорского
Общества Поощрения Искусств, шикарное помещение под стеклянным куполом. Там уже были расставлены камеры, осветительные софиты и прочая киношная техника.
– Ждите здесь, – сказала Анна. – Никуда пока не уходите, я вас позову. Ясно?
Она была миловидной и пухленькой. Анна мне нравилась.
Мы огляделись по сторонам. На стенах висели довольно странные работы, в ЛОСХ-е подобное не выставляют. Чуть поодаль стоял офортный станок, на котором, по одну сторону вала на входе лежали два гипсовых слепка с рук какой-то античной статуи, по другую сторону, на выходе, – две белые резиновые перчатки, словно расплющенные, прокатанные через станок руки. Это было смешно.
Следов кровати нигде не было видно. Женщин тоже. Это весьма настораживало. А где же Русская Красавица, о которой снимают фильм?
Вскоре появилась Анна и отвела нас к визажистке – огромной итальянской матроне, которая нас расчесала.
Затем пришел еще один итальянец, чтобы на нас посмотреть. Он остался доволен. Затем снова пришла Анна и отвела нас к офортному станку. К нам подошла худая высокая телка лет тридцати восьми, похожая на борзую собаку. У нее была довольно хорошая фигура. Она нам улыбнулась.
– Вы кто? – спросил я.
– Я – художница Люда Белова.
– Это ваши работы?
– Мои.
– Интересные.
– Спасибо.
– И героиня фильма тоже вы?
– Да, я, но не главная.
– А кто ж тогда мы?
– Вы – диссиденты!
– Мы – диссиденты?
– Да, именно, вы – диссиденты! Действие происходит в семидесятые годы. Американская художница, то есть я, делает выставку в Москве.
Но это просоветская американская художница, иначе бы ей никто не разрешил делать выставку в Советском Союзе. Она любит Ленина и
Фиделя Кастро. Но тут к ней подходят диссиденты и начинают задавать каверзные вопросы. А рядом крутится агент КГБ.
– Какая клюква! – возмутился Баскин. – Ну, кто бы допустил диссидентов на выставку в семидесятые годы? Да еще дал возможность задавать каверзные вопросы!
– Конечно же, клюква! – улыбнулась Люда. – Но это фильм для итальянцев. Тем более что сценарий написал сын генерала КГБ – Витек
Ерофеев. А Анечка перевела его на итальянский язык. Она – подружка продюсера.
– Так здесь, наверное, даже секса не будет? – разочарованно промямлил я.
– Насколько мне известно – нет.
– Кому тогда нужен этот фильм?
– А вот и агент КГБ! – сказала Люда.
Молодой человек в костюмчике пожал нам руки.
– Настоящие быдлусы! – восхищенно вымолвил он, и пояснил. – В
70-ые "быдлусами" в органах презрительно называли стиляг и длинноволосых. Это была своеобразная производная от слов "быдло" и
"битлз"!
– А вы откуда знаете? – удивился я.
– Я ведь агент КГБ!
– Камера! Гоу!!! – истошно заорал режиссер.
И зал стала заполнять публика.
– Это пока не для нас, – сказал агент КГБ.
– Стоп! – заорал режиссер.
Публика поспешно ретировалась назад.
– Камера! Гоу!!!
Публика снова пошла.
– Стоп!
– А почему снимают ночью? – полюбопытствовал я у агента.
– Так они договорились с администрацией.
– Камера! Гоу!!!
– Странно.
– Стоп!
– Я думал, что будет порно.
– Камера! Гоу!!!
– Они будут мучить нас до утра.
– Стоп!
– А деньги заплатят?
– Камера! Гоу!!!
– Заплатят.
– Стоп!
В перерыве я подошел к Анечке, скромно забившейся в уголок. Вид у нее был загнанный. Оглянувшись, она украдкой достала из сумочки бутылочку французского коньяка "Мартелль" и сделала большой глоток.
Затем протянула бутылочку мне. Я отхлебнул тоже. Мы познакомились.
Она жила в Милане. Я сказал, что живу в Вене.
Среди статистов была дочка Люды Беловой – Даша. Миловидная девочка лет семнадцати с такой же фигуркой, как у мамы, только что поступившая в университет. Однако вокруг нее вился какой-то грязный кобель – толи студент, толи просто какой-то разъебай, следивший за тем, чтоб не досталось ни ему, ни другим. Когда мы пошли под утро в
"Макдональдс" за гамбургерами, он с трудом наскреб мелочи только на один бутерброд. Но сам его не ел, а отнес Даше. Впрочем, меня этот жест не тронул.
К концу съемочной ночи я познакомился с какой-то юной статисткой и пригласил ее к себе фотографироваться. Она была ужасной простушкой с длинными русыми волосами. Ничего особенного. Работала где-то в
Невском районе на швейной фабрике мотористкой.
Мы пришли ко мне, и я ее сразу выебал. Затем мы пошли в утренний
Таврический сад, где я поснимал ее голой для будущих выставочных проектов. Через сад к метро по своей натоптанной муравьиной тропе уже бежали первые люди, не обращая на нас никакого внимания. "Словно запрограммированные" – подумал я.
Мы вернулись ко мне, попили чай, я выебал ее еще раз, и она ушла на работу. На швейную фабрику, где работала мотористкой. Я не запомнил, как ее звали. А, может, просто забыл спросить. Я окрестил ее для себя – Русской Красавицей.