Штраус-Вагнер. Встреча на Зюдбанхофе.
– Будилов приезжает в воскресенье, – прокаркала мне по телефону
Карин Франк.
– Супер!
– Ты можешь встретить его на Зюдбанхофе?
– А ты?
– Я не могу.
– Почему?
– Потому что я буду готовить обед. Как хорошая хозяйка. Я ведь хочу, чтобы он взял меня в жены!
– А ты уверена, что это будет вкусно? Я ведь знаю, как ему готовит Мира. Какой суп-харчо она умеет варить! Она ведь осетинка. А что приготовишь ты?
– Я сделаю бульон из кубика, зеленый салат с уксусом и нарежу вареную колбасу – настоящий домашний обед! Он ведь с дороги. Два дня в поезде, ты представляешь?
– Отлично! Надеюсь, он будет приятно удивлен.
– Так ты его встретишь?
– Естественно, но только если ты накормишь обедом и меня. Хочу попробовать твою кухню.
– Почему я должна всех кормить? Съешь на вокзале жареную сосиску!
У меня остался всего один бульонный кубик. Это для Будилова!
– Ладно, я приведу его и так. Пускай весь обед достанется только ему. Он ведь действительно с дороги и будет хотеть есть.
После звонка Карин я вдруг почувствовал, что в ближайшее время события начнут разворачиваться как пружина, с неудержимой силой и быстротой. Все то, что не успело еще произойти в уходящем тысячелетии, произойдет именно здесь и теперь – в эти оставшиеся до
Миллениума несколько месяцев 1999 года.
А мой телефон трещит от бабских звонков – в "Фальтере" опубликовано объявление о фото-проекте. Мне звонят тетки, которые хотят посниматься голыми. Иногда звонят проститутки, предлагают свои услуги за деньги. От их услуг я сразу отказываюсь, поскольку у меня есть теперь возможность получить все то же бесплатно. Весь вопрос в том – где их фотографировать?! У меня дома это было бы немыслимо. И не только из-за того, что у меня мало места, а больше из-за того, что будут потом ходить, если понравится, и не дадут жить спокойно.
Нет, для подобных дел нужна нейтральная территория. Мне срочно необходима мастерская. Поэтому я записываю их телефоны или прошу перезвонить через пару недель, а сам начинаю спешно искать себе какое-нибудь ателье. Конечно же, это сверхнепрофессионально. Пока я найду помещение, они уже расхотят, эти венские сучки, которым, как и всем прочим бабам, свойственно желание – сегодня им хочется, сегодня у них чешется, и порочные фантазии туманят мозги, а завтра уже ни хуя!
По-австрийски это называется "гайль", течка, но не в смысле месячных, а в смысле гормональном. "Гайль" – это когда невыносимо хочется. Когда ты чувствуешь, что женщина хочет, к ней можно подойти и просто спросить – "фройляйн фик-фик?" (так принято в Вене).
И если она действительно хочет "фик-фик", то есть ебаться, то тогда она с тобою пойдет. Если же нет, то тогда она может дать тебе пощечину или послать к "тойфелю", то есть к черту или еще куда-нибудь подальше. Но на хуй она тебя никогда не пошлет, поскольку такое выражение в немецком языке отсутствует!
Скотина Шмаликс лишил меня места в мастерской в Академии
Художеств на Шиллерплац. После того, как в прошлом году ушел на пенсию Фриденсрайх Хундертвассер, этого тупого мудака взяли профессором на его место. И он стразу же набрал кучу новых студентов, постаравшись избавиться от старых, доставшихся ему в наследство от его именитого предшественника. Так, придя в очередной раз в ателье, я обнаружил, что на моем месте малюет теперь пухленькая румынка Лора. Поговорив с ней буквально несколько минут, я обнаружил, что она "гайль". По-моему, это было все, на что она только была способна.
Разумеется, я стал, как умел, углублять ее способности, чтобы хоть как-то утешиться. Однако это занятие мне скоро наскучило ввиду моей очевидной полигамной ориентации, а еще потому, что мне начал названивать ее папа из румынского города Тимишуары – столицы немецкоязычной области Зибенбюргена. Папа неплохо болтал по-немецки и он недвусмысленно намекал, что мне было бы неплохо навестить их семью на Вайнахтен (Рождество), чтобы познакомиться ближе.
Я вежливо отказался. На другой день мне отказала Лора. Она не хотела, чтобы я ебал ее просто так. Чтобы меня уколоть, она потрахалась с моим соседом, шведом по фамилии Хакансон. Я плюнул на все и окончательно забил на Академию. После семи лет упорной учебы.
Так я остался без места и без диплома.
В то тихое воскресное утро, когда Будилов еще пилил на поезде в
Вену по безрадостным просторам южной промышленной Польши, исписанной графиттями с названиями западных панк-групп типа – "KISS" и
"Rammstein", мне позвонила какая-то женщина и предложила зайти к ней в гости. Время мне позволяло. Она жила на Нойбаугассе, имея ателье в том же доме. Она тоже была фотографом. Она предлагала пообщаться в качестве фотографов в связи с моим проектом. Я принял ее приглашение из любопытства и через какое-то время уже сидел у нее в студии.
Как женщина она была не в моем вкусе. Ей было уже под сорок. Но две ее дочери, фотографии которых висели по стенам, мне сразу понравились. Они были примерно в возрасте Лолиты и выглядели привлекательно.
– Почему вы не фотографируете их голыми? – спросил я.
– Мне не удобно это им предложить. Надо, чтобы это сделал кто-то другой. Нужен взгляд со стороны. Это самое главное.
– Вы имеете ввиду меня? Что ж, я могу сделать такой общий портрет
– вы все вместе голые. Можно купить много разных цветов и создать красивую инсталляцию.
– А как вас зовут? Я имею ввиду фамилию, – спросила она.
– Яременко-Толстой, – промямлил я, полагая, что она может закомплексовать на имени. – А вас?
– А меня Штраус-Вагнер!
Я осекся, решив, что она шутит. Она сказала, что работает фотографом в Фолькстеатре. Этому я тоже не поверил.
Я поспешно простился, сославшись на то, что мне надо спешить на вокзал, и выскочил в тишину воскресного города. До прибытия поезда оставался час, поэтому я решил прогуляться до Зюдбанхофа пешком.
Проходя мимо Фолькстеатра, я внимательно осмотрел афиши. На всех фотографиях сцен из спектаклей и на портретах актеров внизу стоял копирайт – Џ Strau?-Wagner…
Будилов из варшавского вагона не вышел. Он из него выпал. Вместе с Будиловым из вагона вывалились его картины, которые он с собою привез.
– А где Карин? – спросил он, опасливо озираясь по сторонам.
– Она ждет тебя дома.
– Это далеко? – поинтересовался Будилов.
– На Терезианумгассе – минут за десять дойдем.
Будилов привез с собою гармонь, на которой играл летом в
Норвегии, чтобы заработать денег.
– Буду играть на Марияхильферштрассе, – заявил он. – Там можно играть?
– Наверное, можно.
– У меня еще есть полбутылки водки, хочешь глоток?
– Давай!
Пока я пил из бутылки, Будилов прилег на асфальт.
– Ты что, собираешься здесь спать?
– Устал с дороги. Хочется полежать.
– Вставай, полежишь у Карин.
Я с трудом взвалил пьяного Будилова на плечи и, матерясь, поволок его по венским улицам вдоль Бельведера вместе с картинами и гармонью навстречу его новой судьбе.