Прогулка по Вене. Ночь вторая. Водка "Абсолют".

Гадаски хотел прошвырнуться по Вене. До начала второй ночи оставалось довольно много времени. Мы пошли на Марияхильферштрассе.

Проходя мимо церкви, перед которой в преддверии Рождества уже расположились деревянные будки с пуншем, я обратил его внимание на место.

– В этой церкви Марии Помощницы, по имени которой названа улица, в подвале есть бесплатная столовая для бомжей. Ее нашел Будилов. Ему кто-то дал наводку, поскольку он здесь на площади играл на гармони.

Он каждый день ходил сюда обедать, звал и меня, утверждая, что очень вкусно, но я так и не решился туда сходить.

– Эй! Кого я вижу! – услышал я голос Пауля Бреттшу.

Пауль был как обычно под градусом. Он стоял возле высокого столика для пьющих пунш в окружении своих друзей-подонков – югослава

Марио и еще двух каких-то обторчанных обсосов.

– Как дела в Бургтеатре? Вас видели по телевизору. Как Клавдия

Хам-Хам? – Пауль издал чавкающие звуки и сделал непристойный жест, красноречиво символизирующий орально-половой акт. – Вы там ее уже все натянули?

Подонки гадко загыкали.

– Пока что она нас натягивает, – грустно сказал я. – Запретила нам несколько перформансов. Вообще – это пиздец какой-то, с ней абсолютно невозможно работать, она ебанутая!

– Но вам заплатили?

– Да, заплатили.

– Ну, так какие тогда проблемы? Давай, угости нас пуншем! Слушай, ты должен проставиться, ведь это я тебя с ней свел!

– Хорошо. Сейчас куплю всем но стакану.

– Эй, мистер Гадаски! – завопил Пауль, хлопая по плечу Тима. -

Хау ар ю? Что нового в Лондоне?

С Гадаски Пауль познакомился в Лондоне, когда приезжал для сбора фильмов молодых британских режиссеров, которые затем показывал в

Вене на мероприятии, где я познакомился с Клавдией. Вернее, их познакомил я. Мы встретились, чтобы пойти на вернисаж немецкого галериста Майера в респектабельном районе Майфэр. Вернее, мы изначально собирались в другую галерею, но туда не пустили Пауля, поскольку там был дресс-код, и пускали не всех, а только тех, кто одет прилично. Пауль был одет в поебаные джинсы и рваную куртку, поэтому его не пустили.

Мы с Гадаски решили его не бросать и, наспех выпив по пару бокалов шампанского, забрали ждущего на улице Пауля и двинулись дальше, в надежде найти еще какой-нибудь вернисаж, куда нас пустят.

И буквально через пару сотен метров мы наткнулись на галерею, в которой в клубах сигаретного дыма клубился народ. Причем нард был странный – одни были одеты прилично, другие в поебаные джинсы и рваные куртки. Так примерно на фити-фифти.

Это была галерея Майера. Нас туда пропустили. На стенах висели черно-белые фотографии уличных люков и парковых решеток – типичные претенциозные выебоны начинающих фотографов. Почему все новички принимаются фотографировать люки, решетки и кирпичи? Потому что больше ничто не приходит в голову.

Мы взяли по стакану вина и тут на нас наехала камера Би-Би-Си.

Какой-то мелкий уебок в рэперских штанах и кепке "Пармалат", надетой козырьком на затылок, сунул нам под нос поролоновый член микрофона.

– Что вы можете сказать об этих работах?

– Фантастика, – сказал Гадаски. – Мне очень нравится. Я даже подумываю над тем, чтобы купить одну или две, только еще не выбрал, какие.

Я понял, что он гонит понты. Гадаски любил выпендреться.

– А что скажете вы? – уебок, уже потеряв интерес к Гадаски, перебросился на меня.

– Я даже не знаю, чьи это фотографии, – признался я. – Мы просто шли мимо и увидели, что здесь наливают. Зашли, чтобы на шару выпить.

Ведь современное искусство вторично по отношению к фуршету. Разве на так?

Мой ответ уебку явно понравился, он громко заржал и скорчил рожу в камеру.

– Это фотографии вон той девушки, – он кивнул в сторону высокой бабенки в высоких сапогах на высокой платформе. – Она подруга гитариста группы "Uriah Heep".

Он сделал экивок в другую сторону на окруженного толпой чувака.

– Теперь все понятно, – кивнул головой я. – Приятно, когда на художницу приятно посмотреть. Пока, мы идем смотреть на художницу!

Камера отъехала дальше. Я оглянулся в поисках Гадаски, но он куда-то слился. Мы с Паулем еще наебнули вина. Мы нашли его через какое-то время в дальнем углу уютно устроившимся на диванчике, что-то втирающим двум похожим друг на друга бабам. Женщины посмеивались. Одна была еще совсем молоденькая, а другая явно ее мамой. Это были дочь и жена Майера. Две холеные аппетитные пизденки.

Гадаски прямо весь истекал слюной, не зная, на кого же ему нацелить свой хуй, поскольку ему явно нравилась и та и другая.

– Ар ю ситерс? – плотоядно спросил он, пытаясь обнять их обеих.

– Какой негодяй, – польщено сказала мать, выворачиваясь из объятий Гадаски и уводя с собой дочь. – Сори, нам надо заниматься гостями!

Югослав Марио учился в Академии и был гомом. Они с Паулем вместе снимали квартиру. У Пауля была подруга – хорошенькая чешская девушка

Анна, но, похоже, иногда он все же поябывал Марио, поскольку Анна не давала ему, когда он был слишком пьян, а значит, довольно часто. В

Академии училось пару десятков югославской золотой молодежи, которая кучковалась вокруг Марио. Это были дети состоятельных родителей, им не надо было зарабатывать деньги на жизнь, а только тратить. Весьма гнилая, ущербная публика. Многие из них под влиянием Марио становились гомами, потому что Марио внушал им, что это модно и что без этого карьеры в искусстве не сделать. Отчасти он был прав.

Мы выпили пунша.

– А где наш друг Будилов? – поинтересовался Пауль.

– Сегодня уехал.

– Жаль.

Повторять все снова не хотелось, но ничего другого не оставалось.

Мы поплелись на Шварценгбергплац, где нас уже ждал Ив.

– Надо решать, как мы отпразднуем Миллениум, – сказал он.

– Вариант с виллой во Франции меня вполне устраивает, – сказал я.

– Можно будет выехать из Вены числа 20-ого декабря.

– Я бы тоже к вам подъехал, но только попозже, уже к самому

Новому Году, – сказал Гадаски. – Поеду из Лондона.

– Отлично, – обрадовался Ив. – Три распиздяя на одной вилле! Уху!

– А далеко там до Монте-Карло? – забеспокоился вдруг Гадаски.

– Зачем тебе Монте-Карло? В Бандоле тоже есть казино.

– Ну, в Монте-Карло-то казино, наверное, покруче!

– Хуйня! Неужели тебе не хватает казино в Лондоне?

– Хватало бы, если б нас с Толстым отовсюду не повыперали!

– Не надо было считать карты и мухлевать!

– Ни хуя себе, не надо было считать карты! А как же тогда выиграть?

– В казино ходят не для того чтобы выиграть, а чтобы проиграть и снять стресс, отвлечься. Это развлечение для денежных мешков, а не для нищих. Представляешь – ты новый русский, олигарх какой-нибудь, у тебя миллионы, миллиарды и тебе все прет и прет и прет по жизни в деньгах. А ты думаешь – ну ни хуя себе, неужели невозможно проиграть? Идешь играешь и проигрываешь тысяч пять или десять баксов за вечер. И думаешь – во, бля, ничто человеческое мне чуждо. Жалеешь себя и так далее. Это же психотерапия для наворишей. Неужели не ясно.

– Но если кто-то проигрывает, то должен же кто-то выигрывать?

– Конечно, должен, казино должно выигрывать, и оно выигрывает, а тебе они выиграть не дадут… Ты такой глупый, Гадаски! Почему ты такой глупый?

– Я не глупый, я – наивный, обиженно буркнул Гадаски.

– Ты никогда не станешь миллионером! – беспощадно добивал его Ив.

– И ты, Владимир, тоже не станешь!

– Почему, – возразил я. – А если Нобелевскую премию по литературе получу?

– Во-первых, тебе ее не дадут! А во-вторых, это не всегда миллион. Зависит от года. У Нобеля средства инвестированы в различных фондах. Премии выплачиваются с процентов с вложенных капиталов. В одни годы проценты больше, в другие – меньше…

– Да, другого шанса у меня, пожалуй, не будет.

– Да у тебя его вообще нет! Ты же знаешь, что Лев Толстой от

Нобелевской три раза отказывался?

– Угу…

– Ему как первому ее хотели вручить, а он заявил – "если вы мне эту премию дадите, то я оболью ее такой грязью, что вовек не отмоете". Потом он еще два раза категорически отказался, когда с ним списывались шведские академики, предлагавшие его номинировать.

– Деньги его не интересовали, у него денег предостаточно было. А премия тогда еще не была такой престижной, имела весьма сомнительную репутацию. Его можно понять, с моральной точки зрения, которая для него была превыше всего – не хотел он пачкаться. Ему это ненужно было.

Вторая ночь прошла по инерции. Уже не было той остроты. Это как с женщиной – интересен лишь самый первый раз, когда все любопытно – какая она в постели, брита или не брита ее пизда, какие у нее сиськи, возьмет ли она в рот и прочие детали. А потом уже все превращается в рутину. Увы нам, увы…

Психиатр прочитал лекцию, мы станцевали паучий танец, показали слайды, сделали немой перформанс и все. Миссия была выполнена.

Я хотел поехать домой и улечься спать. Мне все было по барабану.

Но все пошли танцевать. Танцевала Гудрон, танцевал доктор Марк

Солтер, танцевали Ив и Гадаски, танцевала Клавка. Я вяло попрыгал.

Танцевать не хотелась. Музыка была хуйовой. Какой-то херовый однообразный микс. Неужели это и правда раскрученные ди-джеи? Ко мне подбежала малышка Софи Поляк и стала пробовать меня завести.

– Пойдем пить водку, – предложила она, видя, что мне не до танцев.

Мы подошли к стойке одного из баров. Но там уже все сворачивали.

Время приближалось к утру, публика расползалась. Пошли к другому.

Сказали, что нет открытой бутылки.

– Купи бутылку! – потребовала маленькая блядь.

Бутылка "Абсолюта" стоила астрономическую сумму. "Хуй с ним" – решил я, – "купим бутылку и поедем ебаться". Я купил бутылку.

– Эй, куда вы? – завопил Ив. – С водкой?

– Мы хотим уехать. Пора валить.

– Мы с вами!

Шел снег. Такси довезло нас до студии. Вена спала. За окном в женском монастыре зазвякал колокольчик. В кельях зажегся свет.

Монахини вставали и одевались на утреннюю молитву. А мы пили водку из горлышка и раздевали Софи, чтобы приготовить из нее американский сэндвич, который Ив снял на камеру и побежал в парашу дрочить.

Бедняга, ему можно было лишь посочувствовать.