Русско-немецкая пантонимическая группа "Дерево" довольно раскручена. Ее база находится в Германии, в родном городе Гайки, то ли в Дрездене, то ли в Лейпциге. Я просто забыл, какой из этих двух городов Гайке родной. Артисты группы "Дерево" – ученики питерского клоуна Славы Полунина, создателя группы "Лицедеи", проживающего теперь в Лондоне.
Говорят, что группа "Дерево" отпочковалась от группы "Лицедеи" и что там вообще все со всеми перессорились и Полунин теперь сам по себе, "Лицедеи" сами по себе, а "Дерево" само по себе, растет, само не зная куда.
Гайка заезжает за нами на своем "Ситроене-каблуке". В каблуке только два сидячих места. Остальные пассажиры должны лежать в багажном отсеке на железном полу. Лежать на железном полу в этот раз выпадает мне.
Нам нужно на Петроградскую сторону на Чапыгина 6, на телевиденье, где, как оказывается, есть зал, арендованный для выступлений "Деревом". Билеты мы покупаем на месте. Билеты есть. В толпе видим Сандру и договариваемся встретиться с ней после окончания спектакля на выходе.
В спектакле очень много специальных эффектов, но сам он распадается и не очень продуман. А конец и вовсе смят. После окончания встречаем Сандру в фойе у раздевалки. Я замечаю, что среди публики много немцев. Сандра здоровается с некоторыми из них. Мое внимание привлекает одна довольно любопытная особа. У нее властный взор, гордая осанка, жестокий, немного орлиный нос и собранные в пучок светлые волосы. Я прошу Сандру, чтобы она меня представила, но Сандра делает это неохотно, по всей видимости, эти две женщины друг друга недолюбливают.
Немку с жестоким носом и властным взглядом зовут Каролиной Хубер, и она актриса. Она учится в Театральной академии на Моховой и великолепно говорит по-русски. Вокруг нее кучкуется группка немцев, ее друзей, приехавших из Германии к ней в гости. Они рады возможности перекинуться со мной немецким словом и Каролина, сперва воспринявшая меня высокомерно, понемногу начинает проявлять ко мне интерес.
Но времени для маневра нет, меня уже зовут Гайка, Гадаски и Сандра куда-то ехать. "Ну, ничего" – думаю я – "высокомерная и гордая немецкая актриса Каролина Хубер, я займусь тобой в другой раз, и тогда ты от меня не уйдешь! Я хочу укротить тебя и сделать тебя податливой и покорной! Может быть, мы встретимся случайно на Моховой? Ведь Театральная академия находится именно там, почти напротив дома Будилова!". Я проговариваю этот монолог про себя, молча, с улыбкой глядя ей в глаза, и мне кажется, что она меня понимает.
Теперь на сидячих местах едут Гайка и Сандра, а мы с Гадаски валяемся на железном полу. Едем мы недалеко, в вегетарианское кафе "Троицкий мост", чтобы перекусить, а затем оттуда ко мне – пить водку.
– Как твои отношения с Преподобным? – спрашиваю я Гайку.
– Я не знаю, как мне от него избавиться!
– Да что ты говоришь? Опомнись! Ты больше не любишь его?
– Я его просто ненавижу! И еще я проклинаю тот день, когда ты меня с ним познакомил!
– Какой ужас! Он в городе?
– Да, служит на подворье Оптиной Пустыни на Васильевском Острове.
– Вернулся в Московскую Патриархию?
– Воцерковился.
– Но ведь он говорил, что никогда этого не сделает!
– Да ему все равно! У него нет ни совести, ни морали!
– Ты думаешь, ты первая делаешь это открытие?
– Я хочу написать патриарху, что он – женатый монах. Пусть его выгонят! У меня есть документы о регистрации нашего брака. Как монах он не имел права жениться!
– Не делай глупости! Это никому не нужно и не интересно! Я думал, ты любила его именно за то, что он – негодяй…
– Я не знаю, за что я его любила!
Сандра и Гадаски навостряют уши. Они не в курсе. Дело в том, что полгода назад Гайка умудрилась выйти замуж за преподобного отца Агапита, иеромонаха Русской Православной Церкви Заграницей, с которым ее познакомил я.
Отца Агапита я увидел впервые осенью 1999 года на приеме в представительстве агентства "Аэрофлот" в Вене. На приеме было много водки, шампанского, бутербродов с икрой и жареных в масле русских пельменей.
Отец Агапит оказался новым настоятелем русского православного прихода Зарубежной Церкви в Вене, присланный из Мюнхена владыкой Марком, архиепископом Германским и Копенгагенским, по просьбе Елены Витковской – довольно влиятельной дамы русского происхождения, внучки белоэмигрантов, жены московского художника Толи Бурыгина. Отца Агапита Витковская и Бурыгин гостеприимно поселили у себя, места у них в квартире, занимавшей целый этаж старинного дома в самом центре города, было предостаточно. Сами они тоже присутствовали на приеме.
До того момента знакомых священников у меня практически не было, а русского священника в быту представлял я себе пьяницей, бабником и гулякой. Какова же была моя радость, когда я встретил отца Агапита и понял, что он именно таков, каким был в моем воображении русский поп. Он находился тогда в Вене всего несколько дней и был еще нигде не принят и никуда не введен. К нему все пока относились настороженно. Я же его немедленно принял и ввел.
В тот день по городу были еще другие приемы и фуршеты, и я повел его, чтобы показать сладкие стороны венской жизни, мечтать о которых ему вряд ли даже приходилось в строгом мюнхенском монастыре, из которого его прислали.
Помню, как выскочили мы из агентства "Аэрофлота" в нежную, пахнущую прелой листвой прохладу осеннего вечера. Впереди – со стаканом водки в вытянутой руке несся Милан Гудок, архитектор, полу словак – полу русский. За Гудком с литровой бутылкой "Столичной" в кармане, бившей меня по ногам, бежал я. За мной – с двумя бутылками водки – по бутылке в каждой руке – иеромонах Агапит. За Агапитом Елена Витковская и художник Бурыгин, совершенно ошалелые и не понимающие – кто, куда и зачем бежит.
Побывав еще на двух-трех фуршетах, мы допивали унесенную нами водку на лавочке перед Академией Искусств, а отец Агапит, уже к тому времени вдрызг пьяный, дергал за косу безумную скульпторшу Карин Франк, называя ее "девкой" и предлагая ей пойти с ним в кусты.
Отцу Агапиту не щастило. Из капеллы Святой Бригитты Ирландской, в которой он служил, его выгнали католики, а Елена Витковская и Толя Бурыгин вскоре отказали ему в постое. В ту пору у меня в шестом районе города Вены была своя галерейка – "Арт-фабрик", в задней комнатке которой, служившей мне складом, он у меня и поселился. Галерею он незамедлительно освятил и, окрестив православным приходом Невинно-убиенных Новомучеников Российских, стал в ней по воскресеньям служить. Народу на службы ходило много, так как служить-то он умел, делая это истово и эффектно. Многие иноверцы из католиков и лютеран, из любопытства посещавшие его службы, были впечатлены и обратились тогда в православие. Была среди них и Гайка.
Недруги же отца Агапита, среди которых были и его былые покровители и благодетели Елена Витковская и Толя Бурыгин, писали владыке Марку наветы, что, мол де, служит преподобный отец Агапит в богонепотребном месте, а больше, нежели служит, пьянствует с блудницами и предается разврату. Была в этих наветах своя доли истины, а была и ложь. За то, что галерею мою называли местом "богонепотребным", было мне до боли обидно. В конце концов, отца Агапита отозвали в Мюнхен.
Гайка ездила на аудиенцию к владыке, пытаясь его защитить. Что там происходило потом, я не в курсе, но она его из монастыря забрала, они поженились и жили какое-то время в Германии. Затем он решил вернуться в Россию. Она вскоре последовала за ним, поселившись в мастерской у художника Африкана на Фонтанке, поскольку щенщин в кельи монахов подворья Оптиной Пустыни не допускали.
Во всей этой истории есть много темного, и я не очень хотел бы в это влезать, поэтому я осторожно пытаюсь перевести разговор в другое русло. Гайка же обижается, что я не хочу ей посочувствовать и ее выслушать, забирает с собой Сандру и уезжает. Я ее не удерживаю, и мы с Гадаски остаемся одни. Может оно так и лучше!
На следующий день в воскресенье к нам приходит дизайнер Света с подругой. Осматриваются по сторонам, рассказывают о себе. Обе они учатся на дизайне интерьера, но не в "Мухе", не в Академии Художеств, а в каком-то институте где-то на Александра Невского. Оказывается, это отделение открыли теперь сразу в нескольких учебных заведениях. Делать проекты им надо для учебы, а заодно, может быть, выпадет случай подзаработать. Они достают рулетку и тщательно измеряют стены, все углы и выступы, высоту потолка и окон. Проект они обещают составить и нарисовать уже на будущей неделе, и позвонить, когда будет готово. Подруга у Светы, надо сказать, страшновата, но сама Света! У нее симпатичное круглое лицо, однако, я все время не свожу глаз с ее желтой, вручную вязаной кофточки, под которой угадывается немыслимых размеров грудь, а когда они уходят, говорю Гадаски:
– Это невероятно! Я не могу себе даже вообразить! Такое впечатление, что она спрятала под кофтой две двухпудовые тыквы! Теперь я только и буду делать, что об этом думать! Сегодняшней ночью я точно не буду спать!
– Мы можем предложить ей фотографироваться. Кажется, они говорили между собой, что едут по домам. Значит, я позвоню ей через час.
– Оооооо! Это было бы просто замечательно! Оооооо! Если бы она согласилась!
Чтобы себя хоть чем-то занять и не думать о груди дизайнера Светы, я звоню массажистке-бабушке, телефон которой мне дала Гайка. Бабушку зовут Нина Васильевна.
– Здравствуйте, – говорю я, – Ваш номер мне дала госпожа Гайка.
Она рекомендовала мне к Вам обратиться и вообще очень высоко отзывалась о Вашем искусстве!
Бабушка польщена и мы договариваемся, что она приедет ко мне на следующий день в понедельник в одиннадцать утра. Массаж стоит сто рублей, если у бабушки, или сто пятьдесят рублей, если бабушка едет сама. Я выбираю второй вариант. Мне никуда не охота ездить. А заняться собой просто необходимо, чтобы быть в форме, не сутулиться и не обрастать жиром. Гадаски этого не понять. Он говорит, что массаж – это излишняя роскошь и что лично он для массажа непригоден, так как у него очень волосатая спина и ему будет больно из-за волос, если его станут массировать, поскольку руки массажистки не будут скользить, а только выдирать ему волосы со спины.
Вдруг звонит телефон. Это прорезалась девушка-микроцефал из "Конюшенного двора". Она хочет зайти в гости сегодня через полтора-два часа.
– Пусть приходит, – киваю я.
Гадаски звонит Свете и Света соглашается нам позировать в среду. Она перезвонит и придет сразу же после занятий часа в два. Ура! Это удача! Настроение резко поднимается.
– А будет ли фотографироваться Микроцефал? – спрашиваю я Гадаски.
– По-моему, Микроцефал все-таки хочет чего-то другого.
– Может мне пойти погулять?
– Погулять ты успеешь всегда. Посмотри на улицу, уже минус двадцать. А к вечеру явно опустится до минус тридцати, не меньше. Да еще при таком ветре!
Гадаски был прав. За окном свирепствовало ненастье и мне ничего не оставалось, как остаться на встречу с девушкой-микроцефалом. Хотя, конечно, я бы мог и уйти.
Девушка-микроцефал учится в школе милиции и хочет стать офицером, однако для этого ей надо учиться еще два года.
– А если совершить подвиг? – наивно интересуюсь я.
– Нет, это ничего не ускорит, тогда меня просто наградят орденом,
– отвечает она очень серьезно.
Приставать к такой девушке мне как-то слишком боязно. Тем более я вижу, что я совсем не в ее вкусе. Она полностью зафиксирована на Гадаски. Она ему звонила. Она к нему пришла. Мне здесь делать нечего.
– Может мне сходить погулять? – предлагаю я.
– Нет, я уже скоро пойду, – говорит Микроцефал.
Я еще раз внимательно ее разглядываю. При большом росте и плотной комплекции у нее узкий лоб, примерно в два пальца шириной, если мерить от бровей, потом сразу же густой стеной начинают расти волосы. Что же она нашла в Гадаски? Что?
И вдруг меня осеняет. Ведь Гадаски в своем нынешнем имидже, разжиревший и с плешью, очень похож на старшего лейтенанта или капитана милиции, если надеть на него милицейскую форму. Вот девушка на него и запала. Вроде бы выгладит как старший лейтенант или капитан, а на самом-то деле вовсе ни какой не старший лейтенант и не капитан, а англичанин, и живет в Лондоне! Во как!
За окнами уже спустились плотные сумерки, а свет в квартире никто из нас зажигать не спешит. Так мы и сидим, расположившись прямо на полу на одеяле. Я потихоньку начинаю дремать. Гадаски идет провожать ее до двери и там вдруг возникает какая-то заминка. Входная дверь находится за выступом стены, отделяющей комнату от туалета и ванной, и мне с моей позиции ничего не увидеть. Но я слышу легкий металлический скрежет расстегиваемой молнии, а затем равномерное поплямкивание. Это продолжается долго. Минут так, наверно, двадцать.
Затем я слышу тихий голос Гадаски:
– Давай-давай, работай, потом отдыхать будешь! Я сейчас уже скоро кончу! Только ты глотай, на паркет нам плевать здесь ничего не надо!
Я прислушиваюсь старательней, и равномерное поплямкивание переходит вскоре в смачное почавкивание.