Бабушка приходит ровно в одиннадцать, как часы, и возвращает меня к жизни. После перепоя я чувствую себя, как труп, нуждающийся в реанимации. Надо отдать должное бабушке, свое дело она любит и знает, поэтому через час ее кропотливых усилий – похлопываний, притираний и поглаживаний, я уже на ногах и готов действовать дальше.

Нам снова звонят. Прорезался архитектор Сергей Волгин, приятель и доверенное лицо моего венского друга Хайдольфа Гернгросса. Сергею негде жить. Он живет в Гатчине на даче. Там нет телефона, и поэтому он договорился, что Хайдольф будет звонить вечером мне. Хайдольфа Гернгросса и галерейщицу Кристину Бернталер я хочу пригласить с лекцией о современной архитектуре в Русский музей, чтобы хоть немного просветить питерских архитекторов о том, как, и что строят в Европе, конечно же, только тех, кто этого сам захочет.

Хайдольф, не смотря на свои шестьдесят два года, человек энергичный и сумасбродный. Он работает с художниками и делает ставку на грандиозные проекты. В Санкт-Петербурге он планирует сделать большую выставку со своим приятелем Францем Вестом – в настоящее время наиболее модным австрийским художником.

Хайдольф знает Франца Веста давно, еще с тех пор, когда Франц Вест совсем еще не был известным, и друзья в шутку называли его Трансвестом. Мама Франца была дантистом и хорошо зарабатывала. Когда она умерла, Франц вложил оставленные нею миллионы в свою раскрутку и быстро прославился. Теперь у него есть в Вене огромная мастерская, где на него работают десятки людей. Совместно с Вестом Хайдольф докладывал в ноябре прошлого года в только что открывшейся тогда лондонской Тэйт Модерн о перспективах развития культуры и слиянии всего со всем в процессе гибели постмодернизма. Вместе они сделали проект с Гумпендорферштрассе, арендовав на этой коммерчески гибнущей венской улице, все магазины которой постепенно перемещались на параллельную торговую, шикарную Мария Гильфер, пустующие помещения, и отдав их на месяц художникам.

Целью запланированного на апрель визита Хайдольфа является не только лекция, но и дальнейшие переговоры о будущей выставке. Предварительная договоренность мною уже достигнута, теперь необходимо лишь все конкретизировать и определить сроки. Кроме того, Хайдольф лично хочет осмотреть выставочное пространство и город. В Петербурге он еще никогда не был.

– Ты не забыл, что сегодня мы идем на выставку? – спрашиваю я

Гадаски после ухода бабушки.

– Думаю, что на выставку ты пойдешь сегодня без меня.

– В чем дело?

– У меня свидание.

– Отложи!

– Поздно!

– Выставка открывается в четыре.

– И свидание тоже в четыре.

– Это Микроцефал?

– Да.

– Тогда ты можешь подойти позже. Пусть она тебе быстро отстрочит и все.

– Нет, сегодня я ее выебу.

– Тебе не кажется, что ты слишком зациклен на сексе?

– Не тебе мне об этом говорить!

Я понимаю, что он обижается на меня за то, что я бросил его прошлой ночью, но я почти рад, что мне удастся побыть одному, погулять по городу и зайти к врачу. Поэтому я прерываю ненужный спор и благодушно соглашаюсь отправиться на выставку один.

Выставка называется "Сказка в русском искусстве". Она открывается в Русском музее в корпусе Бенуа, и приглашение на ее открытие для двух персон дала нам во вторник Нана. Не могу сказать, чтобы меня интересовала тема, скорее, мне хочется потусовать и встретить знакомых.

"Куда пойти лечиться?" – думаю я, выходя на улицу. А в голове крутится набившая оскомину реклама, беспрерывно гоняемая по радио. "Петербургские мужчины не боятся простатита и в постели у любимой не уронят свою честь" – поет женский, опереточный голос. – "Потому что…" тарам-парам-парам-пампам, дальше я не все помню, но помню, что есть какой-то очень хороший и замечательный медицинский центр, и находится он – "в самом центре Петербурга – Итальянская дом шесть".

Это, наверное, как раз то, что мне надо. Хотя простатита я не боюсь, его у меня пока что нет, и честь у любимой в постели не роняю, но если эта клиника занимаются простатитом, то значит и половыми проблемами, поскольку простатит вызывается в первую очередь скрытыми инфекциями, к числу которых и принадлежат "гардемарины", которыми меня наградила Леночки.

"Надо скорей лечиться!" – думаю я, а не то будет, как у Игоря Колбаскина. История Колбаскина печальна. Пользоваться презервативами он всегда считал западлом, поэтому за всю свою жизнь накопил такое количество скрытых инфекций, что теперь ему придется основательно лечиться. Попав на скамью запасных, Игорь Колбаскин останется там надолго. Во время лечения Колбаскину нельзя не только пить алкоголь, но и, о, ужас, страшно даже подумать, как это ужасно – во время лечения Игорю Колбаскину нельзя даже дрочить! Это для него самое суровое испытание".

Улица Итальянская действительно находится в самом центре, совсем рядом с Русским музеем. Я иду на Итальянскую пешком. От дома дохожу за двадцать минут. Еще издалека вижу вывеску медицинского центра над подворотней Итальянской шесть. Вхожу в подворотню и пересекаю двор.

Во дворе, как в анекдоте, стоит большой шестисотый "Мерседес". Мне на встречу выходит смущенный дяденька в пиджачке, садится в машину и уезжает. Понятно. У врача грузинская фамилия. Грузин лечит крутых. Поэтому-то ему и позволили обосноваться в самом центре города со своей триппконторой.

Девушка-медсестра вводит меня в маленький тесный кабинетик. Посередине стоит стол. За столом действительно сидит грузин. Назвать этого человека врачом у меня не повернулся бы язык, так как его профессия написана у него на лбу. Передо мной сидит профессиональный грузин.

Я осторожно рассказываю ему историю своей болезни.

– Вам надо сделать массаж простаты, – говорит грузин и натягивает на свою толстую волосатую руку резиновую перчатку. Сам он весь тоже толстый и маленький.

– Это зачем же мне делать массаж простаты? – удивляюсь я.

– Надо, – нетерпеливо отвечает грузин.

– Я сам знаю, что мне надо. Мне надо сдать анализы.

– Хорошо, – говорит грузин, – сейчас вы их сдадите. Можете уже вынимать.

Я послушно вынимаю бумажник.

– Нет, не это, – говорит грузин. – Платить вы будете на выходе.

Тогда я вынимаю хуй. Он у меня перепуганный и весь от страха сжавшийся. Грузин берет его в руку и закатывает крайнюю плоть.

– Так, так…

Затем он берет целлофановый пакетик с какой-то штучкой внутри. Разрывает пакетик. Достает штучку. Это длинный пластиковый штырь с жестким щетиныстым ершиком на конце. Грузин вставляет конец с ершиком мне в мочевой каналец, и я чувствую, какая он колючай. Затем резким движением он вонзает его мне внутрь, как кинжал, по самую рукоять. Движение профессионально. Так, наверное, у него на родине режут баранов. Боль адская. Мне кажется, что он насквозь проткнул мне член до самого живота. Я смотрю на него. Он смотрит на меня, потом на свою руку и резко выдергивает свой страшный инструмент. "Зарезали!" – хочется закричать мне. – "Помогите! Убили!". У меня нет ни малейших сомнений, что он меня покалечил. Боль такая, что хочется лезть на стену!

– Больно! – стону я сквозь накатившиеся слезы.

– А как же? – довольно отвечает толстый садист. – Еще дня три, как минимум, а то и дольше болеть будет! Особенно при мочеиспускании. Потом заживет!

С этими словами он специальным пинцетиком отжимает ершик в пробирку, добыв несколько мутноватых капель. На пробирку наклеивает бумажку и ставит на подставку с другими пробирками.

– Все! За результатами – завтра!

На выходе я плачу за прием и анализ немалую сумму – больше тысячи рублей. За результатом действительно можно будет подойти уже завтра. Хорошо, что не надо ждать неделю. Одуревший от нестихающей боли, я бреду к Русскому музею. Под ботинками поскрипывает снег. Смогу ли я теперь после всего этого ебаться, и какие болезни у меня обнаружат?

Выйдя на площадь Искусств, я задираю голову вверх, смотрю в низкое северное небо сквозь черную решетку голых ветвей деревьев, окруживших памятник Пушкину с жеманно откинутой в сторону правой рукой, и тихо молюсь.