Я не ошибаюсь и в этот раз. Гадаски меня не встречает. Когда автобус прибывает на Фурштатскую, дождь делается проливным. Я обречено вытаскиваю свои вещи из багажного отделения в мокрый сугроб снега на обочине дороги. Ноги мои тут же промокают, провалившись в снежно-водянистую кашу. Я принимаю решение двигаться перебежками, переносить несколько предметов, а затем возвращаться за остальными. Главное, чтобы не намокли работы – большие фотографии формата 50 на 70 сантиметров, натянутые на пластик и раскрашенные акрилом, которые меня попросил привезти Горбун – заведующий отделом новейших течений Государственного Русского музея. Горбун пишет какую-то книгу не то о русской эротике, не то о современном русском искусстве, и ему не хватает иллюстративного материала, поэтому он просил меня привезти ему мои картинки.

Год назад я сделал выставку в Вене, названную – "Вена глазами русского фотографа". На снимках было мало венской архитектуры, но много эротики. Связано это с тем, что для меня каждый город, будь то Вена, Париж или Акапулько – это, прежде всего, его женщины, а не его архитектура и достопримечательности.

Помню, на вернисаже в меня плюнула одна феминистка. Казалось бы – приличная женщина, преподавательница университета, специалист по истории кино, а так себя повела!

– Ты – сексист! – кричала она, вырываясь, но ее держали. Она плевалась, стараясь попасть мне в лицо, а я, пьяный водкой и успехом выставки, грубо и обидно смеялся в ответ.

Эти работы были мне дороги. Они не оставляли людей равнодушными. С выставки удалось продать всего только одну картину. Ее купил мой друг инженер Хайдольф Гернгросс и повесил у себя в конторе, вызвав тем самым исступленный гнев супруги.

На картине была изображена голая югославская пуцфрау, неистово размахивающая веником. За всем этим стояла небольшая история. Я пригласил ее к себе по телефону, взятому из газеты бесплатных объявлений, чтобы убрать в квартире. Она пришла со своим веником и со своим ведром, усталая и злая, как все югославские женщины. Когда же я предложил ей вместо уборки за цену одного часа обычных трудов раздеться и всего несколько минут помахать веником, она восприняла это предложение с энтузиазмом. Веселая улыбка скрасила уродливые бородавки на ее лице, и снимки получились живыми. Я видел, что ей не очень-то хотелось одеваться и уходить. Она возбудилась, но я не стал пользоваться моментом, хотя у меня и были презервативы. Просто она была совсем не в моем вкусе. Вот и все.

Везти эти работы в Россию было, по меньшей мере, неумно, так как продать их здесь может оказаться довольно проблематично, если вообще не немыслимо. Но я ехал сюда жить и поэтому взял их с собой. Остальные работы я рассовал по друзьям и галереям, а эти взял. Теперь они могут пострадать и погибнуть. Почему сегодня все так не складывается? Да, это мое возвращение, но это не мой день.

Каким-то образом мне удается нагрузить все семь предметов багажа на себя. Рюкзак закидываю за спину. В каждую руку беру по две вещи и одну с трудом присобачиваю к чемодану на колесиках, который тоже нужно будет как-то тащить. Решаю идти прямо по лужам, лишь бы скорей.

Из-под снега минными полями проглядывают кучи собачьего говна. Оно копилось всю зиму слой за слоем, замерзая и покрываясь пластами ледяных корок, а теперь стало проступать. Снег тает, а говно не тает, оно остается и проглядывает опасными горками, то тут, то там.

Вот я прохожу мимо оконного магазина, в котором заказывал новые окна для своей квартиры. Мимо кафе "Лаборатория", в котором несколько раз обедал. Слева через дорогу расположилось финское консульство, а справа уже моя подворотня. Здесь можно будет перевести дух.

Вход в мой подъезд сразу за аркой направо. Когда-то, лет десять назад, на подъезд поставили замок, чтобы в нем не испражнялись. Но замок сорвали, и теперь в подъезд заходят погадить случайные люди. Наверное, есть даже постоянные посетители, которые его облюбовали и справляют там нужду более или менее регулярно. Вонючие, обоссанные подъезды – один из символов Санкт-Петербурга, от них никуда не деться.

Дряхлый, расшатанный лифт, постройки шестидесятых годов, когда перестраивали дом. Он, впрочем, как всегда, исправно работает. За металлической сеткой мощной металлической двери хлипкие деревянные двери на ржавых пружинах. На стенах надписи и рисунки.

Я втаскиваю свои вещи, чтобы поднять все за один раз. Боюсь, что если оставить что-либо внизу, то это будет чревато тем, что этого просто не станет, этого просто не будет, словно никогда и не было, если вернуться через пару минут. Лучше даже не экспериментировать. Вроде бы дождь, и вокруг никого нет, но я знаю, что в этом городе даже у стен бывают иногда глаза, уши и… руки…

Лифт останавливается на последнем этаже и я выволакиваю на лестничную клетку свои вымокшие пожитки. Рядом со мной появилась железная бронированная дверь. Дедушка-сосед решил занять оборону? В чем дело? Купил новый холодильник или новый телевизор? А может и то и другое? Разбогател, еще и на дверь хватило, а казался всегда таким несчастным и бедным.

Перед железной дверью свежая куча дерьма. Кто это? Завистливые соседи? Нет, по размерам и запаху дерьмо должно быть кошачьим. Наверное – кот Кузя с пятого этажа. А ведь дедушка его любит и кормит. Вот неблагодарная тварь! Странно, какая-то не кошачья, а прямо таки человеческая неблагодарность.

С этой мыслью добываю из глубин чемодана ключ. Моя дверь почему-то не открывается. Значит, в квартире кто-то есть. Звоню. Мне открывает Маленький Миша.

– А, приехал! Наконец! Ура! – радостно кричит он.

Из-за его плеча выглядывает художник Будилов. Я вношу вещи, оставляя мокрые следы на новом паркете и озираясь вокруг. Миша с Будиловым пьют чай. За приоткрытым окном – шум и пелена дождя. Мокрые крыши домов. Насколько хватает глаз – крыши. Где-то там, между крышами, провал Невского проспекта, но где точно – неизвестно, остается только гадать, да и не важно, где собственно. Главное, что он где-то там.

Там юг, и оттуда в солнечные дни светит солнце. Налево – восток. Направо – запад. За спиной – север. За спиной – Нева и тюрьма Кресты на другом ее берегу. Если выйти на балкон, то справа можно увидеть Летний сад. Оттуда, оттолкнувшись от гранитной набережной Фонтанки, и начинается улица Чайковского, бывшая Сергиевская. А если посмотреть налево, то виден Таврический сад, в который улица Чайковского упирается и на котором она заканчивается.

Раньше на этой улице находился величественный собор Сергия Радонежского, но потом его снесли коммунисты, а улицу переименовали. Когда после крушения коммунистического режима улицам стали возвращать первоначальные названия, их получили назад все параллельные улицы. Улица Воинова снова превратилась в Шпалерную, улица Каляева – в Захарьевскую, улица Петра Лаврова – в Фурштатскую, а улица Салтыкова Щедрина – в Кирочную. Только Чайковского по непонятным причинам не превратилась обратно в Сергиевскую, а осталась по-прежнему улицей Чайковского.

На улице Чайковского имеется множество достопримечательностей. Например, баня на Чайковского 1. В бане есть общее мужское и общее женское отделение, а есть и отдельные кабинеты-люкс на несколько человек, работающие круглосуточно. Говорят, что эту баню любил посещать Григорий Распутин. Он приводил сюда женщин и устраивал длительные оргии с мадерой и водкой. Распутин любил эти места. В 1916-ом году, незадолго до убийства, когда он жил уже на Гороховой, он любил гулять по ночам вдоль Мойки к Михайловскому замку и затем по Фонтанке к Неве. У Невы он поворачивал направо или налево, бродил по набережной, иногда сворачивая на какую-нибудь улочку, а затем возвращался домой опять вдоль петляющей по городу Мойки до самой Гороховой.

Он любил гулять вдоль воды, словно предчувствуя свою ужасную кончину в грязных водах Невы. Вода притягивала его и далеко от себя не отпускала. Его преследовали жуткие образы, и он видел скорый и неотвратимый крах Российской империи. Он метался в поисках выхода и не находил его. Он был обречен, как была обречена и Россия. Он уносил в себе исконные русские ценности. Его, бескомпромиссного искателя правды и натурала уже поджидали яд и пуля гнусного и завистливого гомосексуалиста Юсупова. Сейчас о Распутине стали писать правдиво. Вышли воспоминания его дочери и других близких ему людей. Русская Православная Церковь подумывает о его канонизации. Он вел подвижническую жизнь и принял мученическую смерть. Быть причисленным к лику Святых он, несомненно, достоин.

Когда Распутин проходил по Сергиевской, по пути пропуская стаканчик-другой в ее многочисленных ресторанчиках, там не было еще Генерального Консульства Республики Финляндия. Потому что такого государства тогда еще вообще не существовало в природе. Об этом никто еще не задумывался, и это было тогда еще никому не нужно.

Мой дом тогда уже стоял, а консульства напротив еще не было. Что находилось тогда там, в сером здании с колоннами напротив, и какие люди туда входили и оттуда выходили? Об этом нам мог бы рассказать старец Григорий. Мог бы, но не расскажет. Зато я расскажу вам о том, какие люди входили и выходили в это здание ровно 85 лет спустя – весной и летом 2001 года.

Кроме бани и финского консульства на улице Чайковского есть еще "Колобок". Это культовое заведение, пережившее разные времена и неизменно мимикрирующее, подстраивающееся под смену общественного вкуса. Менялось общество, а вместе с ним менялся и "Колобок". Раньше в "Колобке" были стеклянные граненые стаканы стандартного совдеповского образца, которые мыли вручную работавшие в нем бабушки. Было слышно, как они звенят этими стаканами где-то там за перегородкой на кухне. По стенам, полам и столам бегали жирные тараканы, бороться с которыми было бесполезно. В стеклянные стаканы наливали кофе, чай или бульон из огромных баков.

Сейчас "Колобок" изменился до неузнаваемости. Он превратился в настоящий русский fast food. Здесь все стерильно и чисто, все тараканы истреблены до единого, по крайней мере, их присутствие не бросается сразу в глаза. За стойками стоят молодые красавицы в фирменных униформах.

"Колобок" – это маленький гастрономический рай на углу улицы Чайковского и проспекта Чернышевкого для любителей быстро и относительно недорого перекусить. Здесь кушают военные и гражданские, работники правоохранительных органов и бандиты, дети и взрослые, женщины и мужчины, здоровые и больные, голодные и сытые. Здесь часто завтракаю и я, когда приезжаю в город. Завтрак в "Колобке" – это некий социальный акт. Смотришь на жующих и пьющих людей и говоришь себе: "Доброе утро! Начинается новый день! Сегодня все будет отлично!" И заедаешь все это горячим ностальгическим пирожком с сосиской, который так и хочется сунуть между ног миловидной девушке с бэйджем "Наташа" на высокой груди, подающей кофе пожилому японскому дяденьке.

Много чего есть на улице Чайковского, кроме знаменитого "Колобка". Например, рядом с баней на Чайковского 1, в соседнем доме на Чайковского 3 находится часть кафедр Мухинского училища, бывшего изначально училищем барона Штиглица и ставшего недавно Академией прикладного искусства или чем-то в этом роде. На Чайковского 3 находится кафедра дизайна. Именно ее профессора оформили интерьер "Арт-кафе", расположенного в первом этаже здания и являющегося своего рода студенческой столовой. Интерьер кафе представляет собой образец редчайшего безвкусия и заставляет задуматься об уровне образования упомянутого учебного заведения.

Коротко остановлюсь лишь на самых основных объектах улицы Чайковского. проспекту расположена гостиница "Нева". Через Литейный проспект – приемная КГБ, а теперь ФСБ для граждан. Туда стучали, стучат, и будут стучать все стукачи огромного северного мега-полиса. Напротив приемной – переговорный пункт и стоматологическая поликлиника. Еще дальше – военкомат, пожарная охрана с гаражами и старинной пожарной вышкой, с которой когда-то, когда не существовало еще телефонов, наблюдали, не горит ли что в городе. Еще дальше – ОВИР, Управление по борьбе с организованной преступностью Северно-Западного регионального округа. Еще дальше – "Чаплин-клуб", гнездо "Лицедеев", с ежедневной программой и дорогими билетами. Прачечная. Аптека. Благотворительная столовая Мальтийского ордена. Индустриально-промышленная палата Санкт-Петербурга. И в самом-самом конце улицы у самого Таврического сада – экономический факультет государственного университета.

Улица Чайковского – самая дорогая и престижная улица города. В рейтингах рынка недвижимости она уверенно стоит на первом месте. Улица Чайковского – моя улица. У моего дома полукруглые балкончики и полукруглая арка. Он построен в 1891-ом году и почти полностью перестроен во время капитального ремонта 1959-го года. Он – мутант. В нем есть элементы сталинской, хрущевской и конца XIX-ого века архитектуры.

Будилов с Маленьким Мишей пьют чай. Дождь постепенно стихает и сквозь прореху низкого свинцового неба на пару секунд выглядывает луч солнца. Я снимаю с себя мокрую одежду и остаюсь совершенно голым. Я полностью промок и меня немного знобит. Нужно срочно принять горячий душ и переодеться во что-то чистое и теплое. Я залезаю в ванну и включаю душ. Все хорошо. Колонка работает. Ее починили. Вода смывает дорожный пот и грязь. Прямо под душем начинаю чистить зубы. И писать. Моя горячая моча смешивается с горячими струйками воды. Мой член приободряется и радостно поднимает голову.