Пришло время, когда Рене совсем перестал спать. Теперь видели его везде и всюду круглые сутки. И если не замечали, то горько раскаивались.

Денно и нощно он был на ногах. Он отдавал приказы и распоряжения, он распекал, бранился и даже дрался. Днём и ночью в замок тащились повозки с припасами, ночью и днём работали каменщики, плотники и оружейники. На дворе они ели луковый суп и чинили старинное оружие.

В этом мире у каждого человека больше врагов, чем друзей. Бернар не знал своих врагов, и тем не менее они существовали, они жили рядом, охотились в его лесу и косили его траву. Это были его соседи из дома Оливье — сущие разбойники, не считающие зазорным при случае ограбить путешественника. И они ненавидели его, Бернара Одиго, с давних пор. За что? За то, что он не ездил с ними на охоту и не участвовал в их пьяных пирушках. Главная же причина заключалась в том, что Оливье, отпрыски древнего гасконского рода, были удручающе бедны. А земли их соседствовали с поместьем дворянина, который, по слухам, делал блестящую карьеру.

Мадам Констанция знала способ утихомирить Оливье. Кроме трёх сыновей, у Оливье росла дочка, которую они мечтали повыгодней сбыть.

Но Бернар решительно отверг предложение жениться на маленькой Туанетте. Он искренне удивлялся, что кто-то намеревался с ним враждовать. Он даже предлагал по-соседски поехать к Оливье и за бутылкой вина покончить со всеми недоразумениями.

Широкое лицо Рене дрожало от смеха.

— Что ж, если вы хотите быть просватанным без ведома отца…

* * *

Недавно правительство повелело разрушить все феодальные гнёзда до основания, что горожане и выполнили с величайшим удовольствием.

Однако замок Шамбор уцелел — возможно, потому, что уже не имел военного значения. Засыпали только ров, но и тот был расчищен кем-то из Одиго, чтобы использовать его как канал, ведущий в океан. В наружном обводе замковой стены со стороны въезда осталась главная башня, так называемый донжон, с уцелевшим от XIV века воротным приспособлением и двумя подъёмными решётками, наружной и внутренней, в глубокой толще её стен.

Внутри башни сохранилось устройство для моста, который давно не поднимался и совершенно врос в опоры. Все механизмы, блоки и цепи заржавели и пришли в упадок, а в караульной башне разместился курятник. Рене с неслыханной энергией и настойчивостью сумел всё как следует отчистить и смазать, кур, к великому неудовольствию повара Франсуа, безжалостно изгнали, а действие лебёдок Рене проверил и наладил.

Бернар, забавляясь, следил за всей этой кутерьмой и ни во что не вмешивался.

— Уже не думаешь ли ты стать новым маршалом Монлюком, дорогой Рене? — заметил он.

Тот пробурчал, что замок, конечно, одряхлел, но обновить кое-что, пожалуй, не лишнее… да и у него, Рене, от безделья застоялась кровь. Но при этом глаза у него по-волчьи сверкали, он помолодел, он напялил тщательно начищенную кирасу, а на голову — устрашающей величины шлем-бургиньот.

— Где же наш гарнизон? — веселился Бернар. — Какое войско мы пошлём защищать эти неприступные стены?

Действительно, всю боеспособную молодёжь из замковой челяди старший Одиго давно уже вытребовал к себе в Париж. В замке остались дряхлый садовник, он же огородник и сторож, прачка Марго, жена Рене, затем Жанетта — кастелянша почтенных лет и две пожилых горничных, которые заодно служили сиделками; этот список завершал повар Франсуа. К сожалению, Франсуа капитулировал без боя: он заявил, что его тошнит от одного вида огнестрельного оружия, а из холодного он, повар, признаёт только кочергу.

Но Рене не унывал. Молчаливый и неприступный, он вытащил из подвалов, гардеробной и столовой всё оружие, какое там имелось: фитильные аркебузы, мушкеты, карабины, охотничьи ружья, пистолеты — зарядил и расставил по порядку в бойницах.

— Кто же будет палить из этой артиллерии? — приставал Бернар. — Мы вдвоём, что ли?

Вместо ответа Рене извлёк из сумки свёрнутый в трубку лист и подал его Бернару. Тот развернул — и вытаращил глаза. Пол-листа занимало пространнейшее безграмотное перечисление титулов, званий и заслуг рода Оливье. А дальше шло невероятно болтливое, напыщенное и высокопарное обвинение «во многих тяжких обидах, каковые со злым умыслом, дурной целью и злодейскими намерениями имели быть учинены роду Оливье рукой дома Одиго». Так и было сказано: рукой дома. В заключение Бернару предлагалось явиться пред очи обвинителей.

— С какой стати, — недоумевал Бернар, — пишут мне эти Оливье? Я понятия не имею о странных обидах, которые им кто-то нанёс, когда меня, с позволения сказать, и на свете-то не было. В здравом ли они уме?

Рене невозмутимо расхаживал вдоль стены. Для него делом была война, всё остальное он считал болтовнёй. Больше всего он полагался на арендаторов и держателей, которые любили мадам Одиго и сами являлись в замок, чтобы извещать о каждом шаге Оливье.

И вот в одно прекрасное утро со стороны поля показались десяток всадников и нестройная толпа пеших. Бернар, не веря своим глазам, убедился, что все конные — в полудоспехах, в касках, с копьями и карабинами при сёдлах. Остановясь в ста шагах, всадники спешились и с деловым видом разбрелись осматривать замковые стены.

— А вы все не хотели верить! — возликовал Рене и махнул платком.

Раздался душераздирающий скрип блоков, полетела пыль, комья земли и дёрна: старый мост с муками вырвался из цепких объятий травы и кустов и на цепях торжественно вознёсся ввысь. И быть бы замку отрезанным от всей вселенной, если б не одно ничтожное обстоятельство: на южной его стороне в стене с незапамятных времён осталась вполне доступная, запирающаяся ветхим засовом калитка, через которую обыкновенно гнали на выпас домашних гусей.

Вспомнив о ней, Рене схватился за голову: существование калитки опрокидывало весь стратегический план обороны! Он распорядился немедленно забаррикадировать калитку бочонками с вином и плотно задвинуть её повозкой с дровами. Так была достигнута полная и совершенная неприступность, в чём сеньоры Оливье скоро и убедились.

Тогда, отказавшись от немедленного штурма, враги приступили к правильной осаде. Неподалёку от стен вдоль канала весело запылали стога сена, несколько кур с негодующим кудахтаньем спасались от вражеских рук, заблеял где-то баран, которого завоеватели, пленив, тащили за упрямые рога. Рене и Бернар, озадаченно наблюдали со стены картину нашествия. Наконец из кустов к замку кучками побежали люди, одетые в старинные драные кольчуги с капюшонами, в ржавых железных наголовьях. Они тащили деревянные поставные щиты-павезы и, укрывшись за ними, дали залп — не ружейный, ввиду дороговизны цен на порох, а из арбалетов. Короткие арбалетные болты со свистом перелетели через стены во двор. Раздалось отчаянное верещанье поросёнка, которому перешибло хребет. Иного урона осаждённые не понесли.

— Всё это, оказывается, всерьёз! — изумлялся Бернар. — Какой же сейчас век? И что они хотят этим доказать?

— Я всегда знал, что Оливье — законченные идиоты, — мрачно отозвался Рене. — Клянусь, они мне дорого заплатят за этого прекрасного молочного поросёнка!

Он взял длинный мушкет, завёл ключом пружину колёсного замка, положил ствол на сошки и выпалил в группу стоявших поодаль в полудоспехах. В ответ раздался яростный вопль, и одного из руководителей поспешно оттащили в кусты. Вслед за тем точным выстрелом из аркебузы Бернар сбил железный колпак с какого-то слуги. Противники, не ожидая более ничего хорошего, бросились от восточной стены наутёк.

— Неприятель меняет тактику! — величаво провозгласил Рене, жестом маршала указывая на юго-запад. Он от души наслаждался осадой и, вероятно, мнил себя в эти минуты не менее чем Вильгельмом Оранским, защитником голландских городов. И верно, другая группа в это время успела форсировать на лодке канал и подтащить к стене длинную лестницу, правда, одну-единственную, что сильно снижало шансы атакующих.

И надо же случиться, чтобы на стене как раз в это время появилась Марго с ведром кипятку, который предназначался для нужд обороны! Она преспокойно шла вдоль парапета, выгнув широкий стан, и с любопытством посматривала вниз. Увидев зловеще поднимавшуюся к ней снизу лестницу, прачка в простоте души испустила такой пронзительный визг, что заглушила даже поросёнка, а у осаждённых и осаждающих заложило уши. Бернар и Рене с мушкетами наперевес бросились к ней на выручку. Но Марго уже оправилась от испуга и, действуя по собственной инициативе, весьма отважно опрокинула вниз полное ведро. Лестница в облаках пара мгновенно опустела, снизу доносились грубые ругательства, чиханье и фырканье плывущих в канале, потом дружный топот убегающих ног — и местность вокруг замка совершенно обезлюдела.

— Что они ещё выдумают, эти выжившие из ума дворяне? — спросил Бернар. — Для чего они всё это затеяли?

— Я говорил, что ваши враги рядом, — злорадствовал Рене, — но вы не хотели слушать! Разумеется, эти Оливье страшные пустозвоны, вся их осада — это одно фанфаронство. Ведь они отлично знают, что вашему отцу стоит мигнуть и они ответят за всё. Нет, у них что-то другое на уме!

Одинокая фигура в поле, крича, махала руками.

— Предлагают пообедать, — передал Бернар.

— И то пора, — зевнув, согласился Рене. — Солнце уже вон где!

На стену принесли горячую похлёбку, возле леса тоже поднялся дым костров. И там и тут мирно насыщались, как в день сенокоса.

Махая белым платком, к стене подошёл вестник с трубой. Даль прорезал хриплый вибрирующий зов. Вестник прокричал:

— Рыцарский привет благородному сьеру Одиго! Не пожелает ли он во избежание излишнего кровопролития согласиться на поединок чести?

— Что ж, — задумался Бернар. — Если это их утихомирит…

— Поручите лучше мне, — сказал Рене. — Я напялю латы попрочней — уж попадись мне только убийца бедной свинки!

— Вы слишком воинственны, мой храбрый Рене, — благоразумно ответил Бернар.

И вот он в кирасе поверх колета из буйволовой кожи, на хорошем гнедом коньке ожидает у ворот, когда опустят мост. А мост что-то капризничает и не хочет опускаться. Сверху слышатся громоподобная брань Рене, лязг и скрип. Наконец мост с божьей помощью едет вниз — не тут-то было: на полпути он застревает и остаётся висеть под углом в сорок пять градусов между небом и землёй. Усиливаются грозные раскаты голоса Рене, мост дрожит, дёргается кверху — и с грохотом рушится на старое ложе, подняв необозримые тучи пыли. Окружённый ими, точно клубами дыма после артиллерийского залпа, Бернар выезжает из замка.

Выехал он хорошо вооружённый. На левом боку висела тяжёлая боевая шпага-скьявона с хитро закрученной гардой, закрывающей всю кисть руки, с правого боку виднелась широкая чашка кинжала-даги. Голова была защищена каской-капеллиной с наушниками, назатыльником и козырьком, опущенная стрела которого вертикально пересекала его молодое лицо. Никто его не сопровождал, кроме трубача: Бернар не позволил Рене оставить мадам одну.

Конёк неторопливо трусил рысцой по дороге к лесу, а Бернар всё ещё слышал слабый голос матери: «Будь осторожен, сын мой, Оливье не из тех, что следуют дорогой чести». Он всё ещё видел её восковой белизны руки, лежавшие поверх одеяла: мадам больше не покидала постели.

Трубач привёл его прямо в лес. На опушке стояла палатка. Из палатки появилась странная, огромной величины железная фигура. Как будто взяли да ожили доспехи двухсотлетней давности, что всегда мирно стояли в столовой замка. Фигура была закована в железо от шеи до пят — недаром доспех назывался «рак», даже ноги были обуты в металлические сапоги типа «медвежьей ступни». Маленькая голова старика на длинной жилистой шее возвышалась из нагрудника. Голову украшали лихо закрученные кверху усы и борода острым клином вперёд.

С трудом удержавшись от смеха, Бернар отсалютовал шпагой и назвал себя. Голова важно кивнула.

— Сьер Оливье, — учтиво сказал Бернар, — в честь старинных гасконских обычаев я охотно скрещу клинок с кем угодно. Но после этого, мне кажется, проще всего покончить дело доброй выпивкой за мой счёт.

— Отлично сказано, мой милый, — проскрипел в ответ старик таким голосом, как будто кто-то поворачивал ключ в ржавом замке. — Однако потрудитесь сначала проследовать на место, каковое избрано нами для дела чести с подобающим тщанием и осмотрительностью.

Слуга не без труда взгромоздил главу дома Оливье на клячонку, что паслась вблизи, и скоро всадники с лесной дороги свернули на большую поляну. Тут у костра полукругом расположились вооружённые люди. Прямо напротив Бернара на носилках лежал раненый. Привстав на локтях, он упёр в Одиго тяжёлый, полный ненависти взгляд. Бернар узнал Робера, младшего из Оливье, и по спине его пополз холодок.

Одиго назвал себя. Напряжённая тишина и треск костра. Бернар заставил себя повторить приглашение на поединок. В ответ на поляне загремел наглый хохот. Покраснев от гнева, Бернар схватился за рукоять шпаги.

— Не благоразумней ли, милый юноша, бросить шпагу на землю? — сойдя с седла, ласково предложил старший Оливье.

Тотчас Бернар услышал позади себя странный шелест, а затем его плечи и локти туго стянула наброшенная сзади верёвка.

Не изощрённый в лукавстве ум не сразу постиг чужую низость. Юноша недоумённо повёл плечами, глядя на охватившую их петлю, и только усилившийся злорадный смех привёл его в чувство.

…Здесь Оливье и просчитались. Великую школу воинского ремесла прошёл ученик Рене Норманна, и сделал он совсем не то, чего от него ожидали! Дикой кошкой Бернар скатился с седла в сторону натянутой верёвки — то был приём лихих венгерских кавалеристов: петля, естественно, ослабла и была легко сброшена через голову. Глумливый смех оборвался. Раздались возгласы изумления и испуга: вскочив с земли, Одиго выхватил шпагу и кинулся на сидевших у костра.

Первым под его скьявону подвернулся старший Оливье. На миланскую броню обрушился косой рубящий удар, и сьер Артур покатился с разбитым плечом по траве. Скорчился его любимый егерь, схватившись за проколотый живот. Сухо блеснув, сталь очертила над неподвижно лежавшим на носилках Робером свистящую восьмёрку и опустилась безвредно для раненого. Слуги и двое Оливье побежали было прочь — секунды промедления оказалось достаточно, чтобы они опомнились. С бранью и проклятиями на одинокого бойца набросились с разных сторон и оттеснили его к стволу старого дерева.

Кипевшую в Бернаре ярость сменила сосредоточенность прирождённого бойца. Спину его защищал ствол раскидистого дуба, левой рукой он умело использовал чашку даги, прикрывая ею бока и грудь. Наскакивая толпой, враги мешали друг другу. К тому же они остерегались точных выпадов скьявоны.

По тихой рощице неслись, будоража ступенчатое эхо, отчётливые, резкие «клик-клак» встречающихся клинков.

* * *

Кусты зашевелились. Черноволосая девчонка, крадучись и озираясь, мелькнула меж ними и опрометью бросилась в чащу.