Прошло ровно десять лет. Ибо как раз столько проходит во всех полезных, поучительных и достойных внимания сказаниях.
* * *
К пристани причалила потрёпанная ураганами Атлантики бригантина с грузом сахара, корицы и табака. Загрохотала якорная цепь. Капитан-голландец объяснял пассажиру из Лондона, как важно ему набрать здоровых матросов, а в городе, он слышал, свирепствуют оспа и голодные бунты.
На берегу появилась портовая стража и таможенники. Сержант выкрикивал:
— Именем христианнейшего короля! Кто ступит на землю Франции, тому надлежит предъявить багаж и бумаги! Есть ли на корабле испанцы и прочие враги нашего короля?
— Нет, — отвечали ему. — Все верные слуги его величества.
— Есть ли больные болезнью, именуемой чёрной порчей?
— Все на корабле здоровы, слава Иисусу.
— Тогда приготовьте, благородные дамы и щедрые кавалеры, багаж к осмотру!
По сходням спустились немногие пассажиры: толстая португалка, офицер его величества, траппер из Америки и деловой человек из Лондона. Последними сошли иезуит и два монаха. Монахи, крестясь, прошествовали мимо стражи, офицер лишь закрутил ус, развязали кошельки только дама, траппер и лондонец. Сержанты и таможенные бегло проверили багаж, благодаря за щедрость.
Когда прибывшие стали подниматься от пристани вверх, они услышали ропот многих голосов и жёсткие выкрики команд. Наверху, выплясывая задом, появилась чёрная кобыла, на которой восседал офицер. Он закричал:
— Кому дорога жизнь, не спеши в квартал Сен-Филибер!
Португалка испуганно залопотала, монахи забормотали молитвы, а лондонец встревоженно спросил траппера по-английски, что это значит. Похожий на индейца траппер, улыбаясь, ответил на том же языке:
— Вероятно, бунт, сэр. Частое явление во Франции.
— Имя ваше я запамятовал, мистер?
— Роберт Одэй, сэр, к вашим услугам.
— Вы бывали во Франции?
— Приходилось. Я вёл дела с пушниной, сэр.
При общем замешательстве и тревоге все почему-то обратились к трапперу.
«Сын мой, что же вы нам посоветуете?» — по-французски спросил иезуит. Траппер понял и ответил тоже по-французски, что лучше всего пересидеть где-нибудь в таверне.
«Берег надежды» принял путешественников. Это была заурядная портовая харчевня, притон моряков и тех, кто промышляет в прибрежной полосе лодочным перевозом, ловлей рыбы, корабельным делом и контрабандой. Полутёмное прокуренное помещение было совершенно пусто. Четверть его занимал камин из прокопчённых валунов, в котором пылали смолистые плахи, на решётке жарилась рыба и ворчали в горшочках пахучие супы. Хозяин, низенький крепыш, весь рассиялся улыбками: заполучить в такое время партию гостей — не пустяк! Казалось, у него не пара рук, а десять: гости ещё устраивались за длинным столом, а уже перед каждым выросли бутылка и миска с куском камбалы.
У самого окна, возле двери, приткнулся столик, этот уголок заняли траппер и лондонец. Подлетев к ним с бутылками, хозяин доверительно шепнул:
— Я — тоже мятежник, сеньоры. Пять су с каждого ливра выручки… Пресвятая дева, этот налог меня разорил!
— Вы так спокойны, — заметил, обращаясь к трапперу, офицер, — а я готов богохульствовать. Человека с моим именем, представьте, запихнуть в эту глушь из-за дуэли…
Ропот на улице продолжался. Прогремел залп. Мимо окон во весь опор проскакал кавалерийский отряд. Донёсся одинокий крик. Путешественники озабоченно переглядывались. Деловой человек из Англии о чём-то думал, поглядывая на бродягу, — тот с величайшим хладнокровием тянул вино. Наконец коммерсант вполголоса обратился к соседу.
— Тревожное время… Могу ли быть с вами откровенным?
— Прошу вас, — учтиво сказал траппер, ставя стакан.
— Вы не англичанин.
— Может быть, — улыбнулся тот.
— И не американец: для этого вы слишком воспитанны.
Разговор шёл по-английски Остальные уныло молчали, следя за игрой огня.
— Я провёл в Америке три года, — объяснил траппер.
— Воевали с французами?
— Нет, торговал. И с белыми, и с индейцами.
— Выгодно?
На смуглом лице лесного бродяги опять блеснула улыбка.
— Увы, сэр, не очень…
— И видно, что вы не коммерсант. Пожалуй, скорее военный.
— До этого я действительно семь лет носил офицерскую портупею. Был в Голландии, в Испании…
— И тоже без особого барыша?
— Как видите. Война — это занятие не по мне. За семь лет она мне осточертела до крайности, ну, я и сбежал от неё в Новый Свет.
— Вот как. Значит, вы дезертир. А вы не боитесь, что я…
— Нет, потому что и вы не тот, за кого себя выдаёте, — мягко сказал собеседник. — Вы не англичанин. Вы француз: это заметно по вашему выговору. Скажу больше: вы…
— Тссс! — перебил купец, оглянувшись.
— …для чего-то рискуете. Что привело вас сюда?
Вместо ответа лондонец пристально всмотрелся в собеседника. На корабле трапперу уделяли не больше внимания, чем резной фигуре под бушпритом; составляя ей компанию, этот чудак одиноко стоял на носу судна с лицом, постоянно обращённым в сторону Франции. Его одежда смешила каждого, кто не бывал на американском континенте: охотничья куртка с вышивкой из крашеных игл дикобраза, брюки оленьей кожи, бобровая шапка, мокасины… Но купец теперь видел не наряд, а человека.
Перед ним в безмятежной и вольной позе сидел рослый молодец лет двадцати шести. Как у всех морских и лесных бродяг, его загорелое лицо было иссушено почти до кости лишениями и всеми ветрами Нового Света, энергичные черты имели общую для людей этого типа складку волевой решимости. Но глаза… в них купец увидел нечто необычное. Полуприкрытые тяжёлыми веками, они были полны раздумья. Мягкий свет иронической и грустной мысли ложился от них на всё лицо, снимая с облика бродяги отпугивающую суровость. «Ему можно довериться, — вдруг решил лондонец. — Во всём… кроме дел коммерческих».
— Что меня привело сюда? — повторил купец. — Дела. И… о, конечно, вам знакомы тоска по родине! Я богат, имею дом в Норфолькском графстве. А здесь моих предков когда-то убили за то, что они гугеноты и не пожелали сменить веру.
— Но и гугеноты в долгу не оставались, — заметил его собеседник.
— Какова же тогда ваша собственная вера, друг?
Авантюрист опустил глаза и задумался.
— Индейцы прозвали меня Смотрящий на Солнце Сокол. Это потому, что, по их мнению, сокол всегда летит в сторону солнца. Моя вера, как солнце, светит всем и никого не теснит. Она как тенистое дерево, как вода в Онтарио — для всех.
— О, вы язычник! И дворянин. Бывали ли вы при дворе?
— Недолго. На большом приёме у короля, при утреннем туалете, я побывал ещё провинциалом, и меня поразило, что король сидит раздетый, а два знатнейших дворянина благоговейно подают ему нижнюю рубашку: один за правый рукав, другой за левый.
— Да, это странности великой эпохи, — заметил коммерсант.
— Великой? А народ гол. Какое ему дело до величия, если у него нет рубашки?
Гугенот вежливо помолчал. Потом сказал:
— Простите, но если б, положим, его осенил дух истинного божества…
— Ничего истиннее голода я пока не знаю, — возразил бывший траппер. — В наше время, сэр, бог ополчился на человека: голод, эпидемии, войны… Есть, правда, крепкие люди, они могли бы всё преодолеть. Но они стоят лишь за себя. В этом несчастье.
— Увы! — вздохнул лондонец. — Если бы сильные захотели…
— Без скромности, я один из них, — продолжал рассказчик. — Сложение у меня, как видите, не хрупкое, зрение и нервы как у рыси. Но создан я так, что для себя и пальцем не пошевелю.
— А честь? — изумился его собеседник. — А достаток под старость? Наконец, слава воителя господня…
— Меня вдохновляет лишь противоборство чужой беде, — был холодный ответ. Ленивым и точным движением говоривший подлил вина коммерсанту и себе. — Мне с детства хотелось заставить неотвратимые силы зла считаться с собой как с равной силой, только обратно направленной. Схватить руку, занесённую убийцей. Поворотом весла направить лодку к утопающему, бросить к ногам голодного дичь… разве такая игра не увлекательней скороспелой карьеры или мирной кончины на мешке с деньгами?
— Но вы так и не объяснили… — напомнил купец.
— Так вот, скитаясь по американскому континенту, я убедился, что сквоттеры Новой Англии живут куда лучше моих соотечественников, здешних крестьян. Меня и потянуло на родину — помочь землякам. Вот и всё.
— Мы ещё вернёмся к этому разговору, — помолчав, значительно сказал гугенот. — Я имею вам предложить нечто более достойное. Скажите, где вас можно разыскать и как…
Разговор был прерван — не шумом, а тишиной, необычной для портовой улицы, полной угрозы, как последние мгновенья перед залпом. Монахи забормотали молитвы. Все услышали отдалённый рокот барабанов.
— Канальи, они идут сюда, — пробормотал офицер.
Мимо постоялого двора и таверны шествовала толпа. Сквозь грохот барабанов донеслись стук сотен башмаков, говор — все разноголосые шумы человеческого прибоя. Толпа теперь шла мимо окон таверны, уверенная в своей силе и грозная.
— Прошли, — сказали оба монаха и благодарственно сложили ладони. В ту же секунду дверь широко распахнулась, и следом за длинным ружейным стволом явились трое — дикого вида, с головами, обвязанными цветными платками. Двое держали мушкет и аркебузу. Третий был вооружён только палашом. Этот был высок, бледен, держался как вожак, меж бровей его застыла глубокая складка гнева. Он медленно обвёл всех взглядом.
— Попы! — сказал он со смехом. — А, вот и офицер!
Тот медленно приподнялся. Повстанцы подошли к нему вплотную.
— А ну, протяни белые ручки, сеньор лейтенант, — сказал вожак. — Верёвку, Шарль!
— Я не лейтенант, — с достоинством сказал офицер. — Я капитан королевских войск с патентом на…
— Плевать нам на твои патенты. Ты — сторожевой пёс этих проклятых интендантов, и ты сейчас у меня получишь. Эй, целься!
Вздох ужаса пронёсся по таверне.
— Они не выстрелят, Клод, — раздался спокойный голос от окна. — Из курка мушкета выпал кремень — вот он. А фитиль аркебузы чадил у моего носа, и я его затушил. Зачем же целиться понапрасну?
— Кой там чёрт!.. — прорычал вожак, которого назвали по имени, и бросил руку на рукоять палаша.
— Оставь его в ножнах, — дружески посоветовал тот же голос, — не то на вас опрокинется этот стол и придётся подбирать черепки от посуды.
Тяжёлый дубовый стол и в самом деле качнулся. Повстанцы оторопело опустили оружие. Человек, говоривший с вожаком, встал и, неспешно обойдя стол, подошёл к нему вплотную. Тот попятился:
— Дьявол тебя побери, ты воскрес?
— Я даже ещё не похоронен, — был серьёзный ответ. — Эй, Хозяин, вина на всех! Положите оружие, ребята: здесь мирные путешественники, все только что с корабля.
— Это надо ещё посмотреть, — нахмурился Клод. — Далека ли нынче твоя дорога, сеньор Огородное Чучело?
— До замка, ты знаешь, три лье.
— Слушай, а ты не ходи в замок, — сказал Клод, выпив вина.
— Почему?
— Сказано — не ходи! А впрочем, твоё дело. Передай в Шамборе привет Жаку Бернье. Скажи ему так: «Длинное весло, красная куртка и плеть — это всё позади. Ткач ждёт вестей от дядюшки». Запомнишь?
— Постараюсь. Ты ничего не слышал о моём отце?
Ткач потемнел и сплюнул.
— Нашёл кого спрашивать! — гаркнул он. — Его светлости нет в замке: он изволит где-то судить нашего брата. Будь виллан из стали, а рыцарь из соломы, всё равно присудят дворянину — вот как говорили в старину! Уноси ноги, сеньор, пока тебя не повесили вместо батюшки!
Повстанцы вышли. Офицер почтительно обратился к тому, кто его спас:
— Я обязан вам жизнью, мсье. Позвольте узнать ваше имя и планы на будущее. Вы, конечно, военный?
Усмехнувшись, неизвестный пожал широкими плечами и встал. Куда делись ленивое безучастие, вялость?
— Военный? О нет, мсье, я заключил со всеми нациями мир на все времена! Мои планы? Сеять хлеб и растить виноград. Никаких войн, никакого оружия! А зовут меня по-здешнему Бернар Одиго де Шамбор, к вашим услугам. Счастливого пути, мсье и мадам!
Его проводили глубокими поклонами.