Март в Бруклине. Солнце просто дуреет. Остатки снега чернеют и съеживаются. Деревья покрываются легкой зеленой сыпью. С дикими воплями носятся над заливом Шипсхед-Бэй чайки. «Новое русское слово» сообщает: в ресторане «Григорий», что на Кони-Айленд авеню, пьяные хулиганы начали метать с балкона в зал посуду и столовые приборы. К счастью, пострадала только одна женщина — бабушка виновницы торжества. Бедолага получила перелом ключицы от удара кувшином, в котором была кока-кола со льдом. Могло быть и хуже. Хулиганов выдворили, пострадавшие отказались вызывать полицию. Но почему же?! При такой травме можно легко рассчитаться со всеми долгами и еще купить квартиру в Майами-Бич!
Проворный репортер, он же по совместительству ресторанный критик, Д. Рукомойцев выяснил и сообщил: никаких хулиганов не было! Ответственность за инцидент целиком лежит на супруге некоего Марка Дубецкого — бизнесмена, входящего в совет директоров международной торговой фирмы с офисами в Бруклине и в Одессе. Чем они торгуют? Всем, что продается! От мочевины до халвы. По работе Марку приходится до полугода проводить на Украине, но его отсутствие компенсируется доходами, на которые супруга жаловаться не может. О любимом постоянно напоминают как минимум десять каратов в различных изделиях, «Лексус CS10» и кондо в Бейридже. Что до всех этих «армани», «гермесов» и «маноло блаников», то это, как говорится, мелкие брызги.
Но как долго молодая и привлекательная женщина может быть одна? Да, вот эта — блондинка в солнцезащитных очках «Гуччи», с холеными руками на обтянутом красной кожей руле. Серебристый «лексус» режет густой, как топленое масло, воздух, и от этого масла моя героиня слабеет. Остановившись на красный свет, она сканирует движущийся мимо нее поток лиц. Совсем забыл — ее зовут Таня. Сколько томной нежности в этом имени, вы чувствуете?
Встреча, к которой она так стремится, не зная даже, кем будет этот встреченный, произойдет не на улице. Нью-Йорк — это вам не Одесса. Даже Бруклин — это вам не Одесса. Тут на улице не знакомятся. Но для этого может сгодиться ювелирный отдел универмага «Барни». Рассматривая кольцо из миланского бутика «Анаконда», известного своей ретро-огранкой, она замечает:
— Какое странное свечение у этих камней.
— Меньшее количество граней снимает типичную для современной огранки искристость, — объясняет продавщица. — Свет камня мягче и теплее.
— Оправа тяжеловата, нет?
— У вас потрясающие руки, — говорит продавщица. — На них любое изделие будет выглядеть отлично. Вы знаете, что вы можете зарабатывать своими руками?
— Что вы имеете в виду?!
— Как модель. Вы вообще можете зарабатывать как модель, но вы знаете, что есть модели, у которых снимают только руки. Или ноги. Обычно это связано. У людей с красивыми руками — красивые ноги. Им неплохо платят.
И вот тут это случается. Сперва она слышит голос с немного насмешливой, но вполне доброжелательной интонацией, и лишь после этого до нее доходит смысл сказанного:
— Обычно женщины, приобретающие «Анаконду», не нуждаются в дополнительном заработке.
Она поворачивает голову — он высокий, худощавый, широкоплечий, черноволосый, в подчеркивающей его смуглость белоснежной рубашке с расстегнутым воротом. И с ослепительной улыбкой.
— У вас действительно потрясающие руки, — как бы извиняясь говорит он и достает черный с тонкой металлической пластинкой «Эрменеджильдо Зенья» бумажник. Вынув из него визитку, протягивает ей.
— Моя хорошая приятельница — владелица модельного агентства. Она специализируется именно на руках. Работает с ведущими ювелирными и часовыми компаниями. Позвоните ей. Я уверен, что она будет рада с вами познакомиться.
— А вы… фотограф?
— Нет, я — тоже ювелир. И я был бы счастлив показать свои изделия на ваших руках.
Он берет ее правую руку, как берут ткань: кладут на ладонь левой и проводят по ней пальцами правой. Руки у него легкие и уверенные.
— Если вы не торопитесь, я мог бы пригласить вас на чашку кофе.
За столом он рассказывает о себе так легко и так подробно, как если бы они были старыми знакомыми. Родился в Мадрасе. Шум, вонь, толпы, вам бы там не понравилось. Вы знаете, что у нас делают с трупами? Кладут на специальную плиту и сжигают. Прямо при родных. Когда сжигали мою бабку, у нее поднялась нога.
— Так и горела с поднятой?
— Нет, подошел служащий с кочергой и опустил.
— Может быть, сжигать действительно лучше. А нервные могут и за дверью подождать. Мой отец умер в январе, мороз стоял страшный, и земля была твердой как камень. Чтобы вырыть могилу, запросили какую-то невероятную для нас сумму. Мать ходила по двору и собирала у соседей на похороны. Мне потом стыдно было на них смотреть. А могильщики просто положили на землю автомобильные покрышки и подожгли их. Ночь они горели, а к утру уже можно было копать. Взяли за знание технологии, можно сказать. А вы где учились?
— Окончил арт-колледж в Лондоне. Учился скульптуре, а увлекся ювелирным дизайном. Потом переехал сюда, работал в мастерской Джеффа Купера.
— У меня есть его кольцо!
— Какое?
— Двухкаратник в центре матового платинового каста и два третькаратника по бокам от него.
— Почти квадратный обруч ближе к камням и закругляющийся под пальцем? Я делал для него каст.
— Потрясающе! Я обожаю это кольцо!
Через день они ужинают в «Ривер-кафе» с викторианскими букетиками, лампочками, зеркалами и видом на меркнущий за рекой Манхэттен. Выпив для смелости чуть больше, чем позволяют нормы приличий, она приглашает его к себе: сгорел забор, гори и хата — сколько можно быть одной? Еще через неделю она зовет его в развеселый «Григорий».
— Это надо видеть! — сообщает она. — Лас-Вегас на Кони-Айленде!
Оркестр в дыму и ногастые танцовщицы в перьях еще не оставили равнодушным ни одного американца. В том числе и индийского происхождения. Снова забыл сказать: его зовут Нихил Джиндал. После «Ривер-кафе», точнее после двух бутылок шасаньи-монтраше, она, с трудом двигаясь на высоких каблуках по исторической брусчатке (у нас в Америке много исторического), обернулась к нему — он расплачивался с подогнавшим машину валетом — и позвала: «Эй, Нихил, а ну, хиляй сюда!» — и захохотала, да так звонко, как не смеялась уже лет сто, потому что ее Марик был не тем человеком, с которым можно посмеяться. И сама удивилась, покачиваясь на теплом ветерке: «А чего это я? Неужели хорошо мне?»
В «Григории» они устроились на балконе. Под ними шумело семейное торжество с корзинами лилий, черными и белыми надувными шарами (символизирующими, соответственно, черное мужское и белое женское начала) и поздравлениями в микрофон типа: «Бабушка Мила и дедушка Сеня дарят внучке Джессике на ее первый день рождения эту красивую песню». Бог мой, откуда у уроженцев Гомеля или, скажем, Кишинева, такая страсть к имени Джессика? Или, например, Саманта? Я вам отвечу — из Гомеля. А также из Кишинева. Оркестр играет «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам». Русско-американская экзотика прикрывает еврейскую ассимиляцию. Кое-кого это беспокоит, но не нас с вами. Звучат рифмованные поздравления, неизбежные, как конец света: «В этот праздничный денек мы зашли на вечерок, чтобы нашей Джессике пожелать расти большой, радовать родителей и домой не приводить никаких вредителей!»
Хохот и аплодисменты. Как говорится, не в бровь, а в глаз! Автор счастлив.
Сияющие бриллиантами и маникюром нежные пальцы касаются смуглой руки дизайнера. В двух милях от этого стола их ждет просторная постель с видом на мост Верразано. Это нечто, как говорили в моем городе. Я имею в виду мост. Прогнувшиеся в черном небе гигантские бирюзовые дуги, под которыми движется, как мерцающая лава, поток стоп-сигналов. Любовник он тоже потрясающий. Лежа обессиленная на самом краю сна, она спрашивает его, где он так научился, и он, многозначительно подняв указательный палец, отвечает: «Чин-чи!» — и улыбается. Она не успевает спросить, что это значит, соскальзывая в блаженное небытие.
«Как много открывает улыбка в человеке! — думает Таня, лежа утром в опустевшей постели. — Она… как бы это поточней выразить, освобождает, что ли. Я становлюсь какой-то беззаботной с ним. Мне как бы ничего не надо от него. Только он сам мне и нужен. Нихил. Ник. Коля».
Как переиначить его фамилию — Джиндал, — она еще не решила, но что-нибудь придумает. Она это так не оставит.
Устроив голову на его плече, она любит водить рукой по легко намеченному рельефу мышц, вспоминая забытые названия: дельтовидная, большая грудная, передняя зубчатая, прямая живота. Давно-давно она училась в медицинском училище. Как-то она вышла из него на солнечную, в прозрачных акациях Пушкинскую и увидела стоявший у тротуара темно-вишневый «ниссан». Человек со скрещенными на груди руками подпирал машину, глядя на нее с косоватой улыбкой пренебрежения ко всему на свете, а она подумала: все, вот он и приехал.
— Покатаемся? — спросил Марик.
— Покатаемся, — сказала она, прекрасно зная, что будет дальше.
Он отвез ее в обувной и предложил выбрать, что она хочет. Побродив вдоль полок, она выбрала туфельки из розовой замши, на низкой стопочке, с по-детски круглыми носиками и таким же детским названием — «Миу Миу».
— Принесите мне 37-й с половиной, пожалуйста.
Уже скептически отреагировавшая на ее кеды продавщица неторопливо ушла в подсобку, принесла коробку и спросила, зная, что получит отрицательный ответ:
— Вам помочь?
— Помогите, — распорядилась она, легко вступая в долгожданную роль.
Та послушно встала на колено, расшнуровала кеды и, осторожно взяв ее за чуть влажную пятку, помогла надеть «Миу Миу».
— По-моему, очень хорошо, — выдавила. — Вам нравится?
— Да, неплохо.
О, это волшебное ощущение легкости и прилаженности дорогой обуви к ноге, моментально возникающего между ними родства! Она походила перед зеркалом у стены, разулась, снова пошла босиком вдоль полок. Брала одну пару, другую, прикладывала кожу к щеке, вдыхала запах. Остановилась наконец на дивных белых, чешуйчатых, остроносых «Хьюго Босс» с как бы таким полированным, как бы деревянным таким каблуком сантиметров в пять, и бросила вопросительный взгляд на новоявленного спонсора. Тот стоял у входа, привалившись к стене, привычно сложив руки на груди, отчего пиджак чуть не трещал на плечах, ритмично перемалывал тяжелой челюстью резинку. Сказал коротко:
— Возьми обе, че за проблема?
И она взяла — как плату за неизбежное, а неизбежное приняв как плату за вход в другую жизнь. Она все про него уже знала, в том числе и про то, что он намеревается сваливать.
Ведущий в бабочке объявляет: «А сейчас мы все попросим выйти на сцену молодых родителей маленькой Джессики — Алину и Марка! А дорогим гостям я предложу наполнить бокалы, чтобы выпить за их неувядающую любовь!»
— Лёня, передайте водку на этот край стола! Я не понял: как это кончилась?! Вы в Америке, здесь ничего не может кончиться, главное — вовремя заказывать.
Таня видит пересекающих танцплощадку плотного мужчину и такую же плотную женщину в серебряном платье, туго перетянутом в талии широким черным поясом. Что-то знакомое видится ей в корявой походке молодого отца, в небольшой бритой голове, втянутой в крутые борцовские плечи. Вид с балкона искажает пропорции, мешает узнаванию. Марик поднимается на сцену, берет у ведущего микрофон, поворачивается к залу. Сердце у нее останавливается. Это не просто Марик. Это ее муж Марик.
Маза! Фаза!
«Большое спасибо всем, — хрипловато говорит он и прокашливается в кулак. — Кто пришел поздравить нас с Алиной и Джессикой!»
Волна бешенства накрывает и оглушает ее. Первое, что вылетает с балкона в сторону предателя и его шалавы — бутылка Opus One, за которой следуют: початый стейк без тарелки, тарелка, нож, еще один нож, полбутылки минеральной воды «Сан-Пеллегрино» и еще один стейк в тарелке, с не тронутым фуа-гра в смородинном соусе. Когда на столе не остается ничего, кроме бесполезных из-за незначительности веса вилок и бокалов, она выхватывает у остолбеневшего официанта кувшин с кока-колой и отправляет его по тому же воздушному маршруту.
«Пад-донок!» — первое и последнее членораздельное слово, которое ей удается выкрикнуть, перед тем как ее выводят из этого во всех отношениях благопристойного заведения.
Обманутая проводит бессонные сутки на стуле в прихожей своей квартиры с бейсбольной битой на коленях. Она приобрела ее специально для встречи мужа, если только тот явится с объяснениями. Продавец предлагал начать с алюминиевой, но она предпочла деревянную. Как сказал один известный персонаж, русский человек во всем идет до последних столпов — если бить, то до состояния инвалидности. Сигарета сгорает за сигаретой, но звук ключа, входящего в механизм замка мягко, как нож входит в сердце, так и не раздается.
Таня ставит биту в шкаф и нанимает адвоката, у которого уже есть клиенты из числа жен работающих в СНГ бизнесменов. Она узнала о нем по русскому радио «Дэвидзон», поэтому все, что ей надо, — это набрать случайно завалившийся за подкладку памяти номер.
— Послушайте, — говорит юрист с сочувственной улыбкой, — девять из десяти заводят там вторую семью, для вас это новость? Я никому не рекомендую разводиться.
— Почему?
— Ну, потому что всегда лучше распоряжаться полным доходом, а не алиментами с той верхушки айсберга, которую ваш супруг показывает налоговому ведомству.
Мама моя родная, откуда он знает про верхушку айсберга? То, что он не читал Хемингуэя, это, как говорили у нас в Одессе, — рупь за сто. Скорей всего, слышал в машине по русскому радио, когда ехал на работу. В передаче того самого Рукомойцева. Да, на радио он тоже подрабатывает. Как говорится, наш пострел везде поспел!
А этот адвокат всегда проверяет, вовремя ли они дают его рекламу. «Развод — это новое начало!» Хорошее или плохое — бабушка надвое сказала, но клиент должен сохранять оптимизм как можно дольше. В этом — гарантия платежа.
— Что же делать? — спрашивает Таня.
— Прежде всего, надо реалистично оценить свои возможности. Обычно мужчина хочет остаться либо с той, которая моложе, либо с той, которая живет в более привлекательной для него стране. Вы — в Америке, это уже плюс. Что до возраста… Она моложе вас?
— Какая разница? Она же тоже в Америке!
— Это верно, — адвокат чешет затылок. — С таким я еще не сталкивался. Две жены на один Бруклин… Таки многовато.
Трудно даже сказать, чем мы обязаны неординарности сложившегося положения: тупости Марика или его наглости. Возможно, и тому и другому. Оба качества часто встречаются в характере преуспевающих бизнесменов и, до известной степени, объясняют их успех.
— При этом мы еще не знаем, с кем ваш супруг жил в Одессе и что из этого вышло, — добавляет юрист. — Кстати, у нас за многоженство могут посадить.
— Кто бы возражал! Так каким будет наш следующий шаг?
— А чего вы хотите?
Ее брови удивленно приподнимаются.
— Я имею в виду — мужа или деньги? — уточняет юрист.
— Какого мужа я могу хотеть, если у него там уже ребенок?
— У вас нет общих детей?
Она качает головой.
— А сколько вы были женаты?
— Видите ли, Юрий, тут дело не в том, сколько мы были женаты, просто я… Не знаю, должна ли я это говорить вам…
— Чем больше я буду знать о ваших отношениях, тем легче мне будет строить ваше дело. Не стесняйтесь, отнеситесь ко мне как к лечащему врачу.
— Если коротко, то со временем я перестала быть женщиной его типа. Образно говоря, мы оказались в разных весовых категориях. Придем, например, в магазин, продавцы нас узнают, здороваются, а он им: «Ну, что у вас новенького на мою вешалку?» Представляете?
— Кгм, по-моему, вы в прекрасной форме.
— Спасибо, доктор. Не вы один такого мнения, но как-то я перестала его возбуждать. А он меня, честно говоря. Он всегда был крепкого сложения, а с годами просто зарос мясом. Знаете, что происходит с бывшими спортсменами? Потом вот еще — каждый раз, когда мы ездили в Майами, у нас там квартира, я обращала внимание, как он смотрит на латиноамериканок на пляже. Он просто не мог оторваться от них. У нас в Одессе про таких говорили, что они могут работать на волнорезе.
— Не понял.
— Ну, в смысле отбивать задом волны. Для этого нужен большой зад. Вы вообще знаете, зачем строится волнорез?
— У вас, одесситов, очень специфический юмор, — замечает юрист.
— А вы сами откуда?
— Я из Винницы.
— Как говорится, nobody’s perfect. Но вас же, наверное, не за это ценят?
— Конечно, — голос его становится суше, улыбка сходит с лица. — Давайте теперь возьмем с вами чистый лист бумаги и попробуем составить список недвижимости, имущества и счетов, которые вы хотели бы разделить со своим супругом. Итак, у вас есть квартира в Бруклине и еще одна в…
— Я уже составила такой список, — говорит она, раскрывая сумку.
Через час Татьяна выходит из офиса. Несмотря на возбуждение, она не теряет способности видеть себя со стороны: изящная блондинка в легком коротком плаще от «Диора» садится в великолепный кабриолет. Убийственной формы стилета «Джимми Чу» придавливает педаль тормоза, указательный палец — кнопку зажигания. 288 лошадей тут же дают тихим урчанием знать, что проснулись и ждут ее команды. Приборная доска подмаргивает ей снопом огоньков. Она достает из сумки косметичку, смотрит на себя изучающе, припудривает порозовевшие щеки, затем, достав помаду, поправляет контур губ. Снова смотрит в зеркало. Прячет косметичку. Можно ехать, но она не едет. Достав мобильник и набрав номер, ждет. В голове ее возникает праздничная песенка, в текст которой она внесла на днях небольшую поправку:
— Джиндал бэлл, Джиндал бэлл, — тихонько напевает она, ощущая, как замирает сердце в ожидании знакомого голоса.
— Ту-у, — звучит в трубке. — Ту-у.
Она ждет. Нет, она не волнуется. Она знает, что ее любимый сейчас сидит на высоком табурете за рабочим столом, в неизменной белоснежной рубашке с расстегнутым воротом, с крохотным сварочным аппаратом в одной руке и тонким пинцетом в другой. Он сосредоточенно смотрит в укрепленное над столом увеличительное стекло, под которым подрагивает от страшного жара миниатюрная конструкция из платины, и ждет, когда включится автоответчик. Она знает это. Это уже проверено.
— Ту-у, — звучит в трубке. — Ту-у.
2010