Начну с недавнего сообщения в одной из последних, я имею в виду — уцелевших, русских газет Нью-Йорка:

«Лонг-айлендская полиция арестовала 20-летнего Дэвида Терца, сознавшегося в том, что это он на дороге возле Лейк-Ронконкомы бросил замороженного индюка во встречную машину. Индюк, пробив ветровое стекло, попал в голову сидевшей за рулем 56-летней женщины. Пострадавшая находится в коматозном состоянии в университетской больнице Стоуни-Брук. Она поступила туда с переломом челюсти, выбитым глазом и мозговым кровотечением. Операция длилась семь часов. Врачи оценивают состояние пострадавшей как критическое.

Исход инцидента мог быть еще более тяжелым, но рядом с женщиной находился спутник, который успел перехватить руль и надавить на педаль тормоза.

Терца арестовали благодаря тому, что камера видеонаблюдения, установленная в супермаркете „Вальдбаумс“, засняла группу молодых людей, которые среди прочих продуктов приобрели мороженого индюка. При покупке была использована украденная кредитная карточка. Она пропала вместе с другими вещами из машины, запаркованной на стоянке у кинотеатра „Айленд 16“ в Хэмпстеде за день до инцидента».

Пострадавшая — Регина Антрепренер. Время проявило к ней просто какую-то патологическую неумолимость, поэтому на людях она постоянно появляется в шляпках и больших солнцезащитных очках. У нее миллион шляпок и миллион очков. Меняя их, она не только скрывает осыпающийся фасад, но и создает видимость артистической натуры. Регина возит в Америку звезд российской эстрады. Это нервная работа, потому что звезды капризны. Им не нравятся постоянные попытки Регины сэкономить на них. Они хотят жить в «Уолдорф-Астории» на Парк-авеню, а Регина селит их в мотеле «Уиндбрэйкер» на южной оконечности Бруклина. Она считает, что российские артисты должны быть счастливы, что их привезли в Америку. А те считают, что сделали Америке большое одолжение своим появлением.

За этим пренебрежением к Америке стоит очевидный комплекс неполноценности. Самая большая звезда российской, как, впрочем, и любой другой этнической, эстрады знает, что ей не сыскать в Новом Свете даже сотой части той славы и, соответственно, денег, на которые может рассчитывать очередная посредственность из Бронкса. Почему? Да потому что аудитория предпочитает слушать бьющую из динамиков ахинею на родном языке. В связи с этим Филиппу Киркорову на этом рынке отведена роль второсортного клоуна. И не ему одному. Поэтому весь упор устроителей гастролей — на «наших». Тем не менее, по возвращении домой артист расскажет журналистам, что Америка лежала у его ног. И в газетах будут писать: «Снова в Чебоксарах после успешного турне по Америке!»

Ах, кто, скажите, лежал, а точнее сидел у этих звездных ног? Ответ читаем в статье популярной в русскоязычном Нью-Йорке журналистки Марины Потемкиной:

«В первом ряду партера сверкала бриллиантами и „ролексами“ политическая надежда нашей общины с родными и близкими, уплатившая умопомрачительные 250 долларов за билет, чтобы только быть перед глазами аудитории до и после появления артистов. Последующие пять рядов занимал цвет русско-американской медицины, который является главным спонсором завсегдатаев первого ряда в надежде, что те расплатятся сторицей, как только их планы воплотятся в жизнь. Остаток зала был занят нашими уважаемыми пенсионерами, которые являются главными, чтобы не сказать единственными, гарантами жизненных благ всех своих кардиологов, гинекологов и кандидатов в депутаты. Если бы последние ряды не переживали свою естественную убыль, как бесконечно самодостаточны были бы мы в этой благословенной стране!

На вопрос, была ли в зале молодежь, интересующаяся культурой своей исторической родины, я уверенно отвечаю: была! Чем я вам не молодежь в свои тридцать пять лет?!»

О-о, какая язва желудка эта Потемкина! Представьте себе только реакцию на эту заметку! Но издатель Леон Циклоп хорошо знает, что в негодовании пострадавших — залог читательского интереса и коммерческого успеха.

— Леон, ты слишком много позволяешь своей подруге! — говорит очередная жертва, багровая от полученной порции потемкинского яда.

— Старичок, — Циклоп озабоченно склоняет набок узкую головку, и два огромных глаза за толстыми линзами его очков сливаются в один, совершенно устрашающих размеров. — Во-первых, она не моя подруга. Как ты знаешь, у меня есть жена, и мы с Ниночкой (это жена) в замечательных отношениях (сильный довод!). Во-вторых, я просто не знаю, о чем ты говоришь. Меня, — поросшие черным волосом пальцы с тяжелыми перстнями отрываются от стола и, развернувшись к хозяину, упираются в синий пиджак с золотыми пуговицами, — физически не хватает на то, чтобы читать каждую статью перед публикацией. Но я знаю, что если Марина что-то пишет, значит, у нее на руках материалы прокуратуры. А что, у тебя что-то случилось?

О, как он смакует эти «материалы прокуратуры на руках»! Этому трюку его научила сама Марина. Реакция у всех одинаковая:

— Слушай, что значит — у меня что-то случилось?! — посетитель сбавляет напор. — Все же под Богом ходим!

Но вернемся на дорогу возле городка Лейк-Ронконкома. Тихо меркнет серый октябрьский день. Серые газоны оторочены такими же серыми кустами. В окнах домов — мутный желтый свет. Рядом с Региной в машине сидит Бейдер Хоббит. Грузный мужчина с обвислыми щеками и грустными глазами бульдога владеет домом для престарелых в Бруклине. Правительство выделяет большие деньги на уход за стариками. У человека, который устраивается между правительством и потребителями его благ, нет оснований жаловаться на судьбу. Нужно только правильно подойти к людям, которые помогают получать государственные подряды. Бейдер сумел. Высоко оценившая этот факт Регина собралась с последними жизненными силами и вползла в его теплую постель. Я не знаю, что это было: чудо или черная магия, скорее второе.

Характер этой связи заставляет Регину переживать даже незначительные неудачи своего друга. Вот уже второй день она пилит его за то, что, поехав по делам в Лонг-Айленд, он оставил открытой машину, и какие-то мерзавцы утащили его портфель с бумажником.

— Как можно было уйти и не закрыть дверь! — снова и снова повторяет Регина. — Убей меня, я не знаю, о чем ты думал!

Регина даже не подозревает, что до попытки ее непреднамеренного убийства осталось меньше минуты. Преступник, заливаясь бессмысленным смехом от выкуренного джойнта, высунул руку с замороженным снарядом из окна задней двери машины и вращает им в воздухе. Его рука движется, как стрелка на часах судьбы: 37 секунд, 36, 35, 34…

— Я думал, что если не найду туалет, наделаю в штаны, — отвечает Бейдер, недавно перенесший операцию на простате. Про себя он добавляет: «Как же ты меня задолбала, старая короста! Как я ненавижу твой гадский русский акцент — биц ми, я дон-но вот ю синк эбаут! Синк эбаут, факинг бич!»

17 секунд, 16, 15…

— Лучше бы ты уже наделал в штаны! — не унимается факинг бич.

«Господи, — со смертной тоской думает Бейдер. — Как было бы хорошо заткнуть ей рот!»

5 секунд, 4, 3…

Мольба Бейдера так искренна, что просто не может остаться безответной.

Раздается сухой хлопок. Лобовое стекло покрывается снежной мозаикой, и краем глаза он замечает, как круглый (серо-голубой?) предмет ударяет его подругу в лицо, вминая нос, очки и выворачивая челюсть вбок и вверх с такой силой, что вся голова грозит оторваться от морщинистой, как гофрированная кишка противогаза, шеи.

Машина резко виляет, но Бейдер успевает схватить руль. После нескольких неудачных попыток он сбрасывает с педали газа неподвижную ногу Регины и давит на тормоз.

Машина замирает на обочине. Бейдер осматривает разрушения. В стекле перед ним зияет дыра диаметром с баскетбольный мяч. Регина, с отброшенной набок головой, наконец умолкла и не подает признаков жизни. В сероватосиреневом предмете на заднем сиденье он с изумлением опознает мороженого индюка. Опознание требует так много времени, поскольку птица прикрыта зеленой бархатной шляпкой с рюшами и желтой ленточкой, сорванной с жертвы. Бейдер ощущает, как сиденье под ним становится горячим.

У Марины Потемкиной черная копна волос, пронзительные голубые глаза и фигура танцовщицы. Конечно, она могла бы найти себе более достойное применение, чем место репортера в иммигрантской газете. Но темперамент препятствует ей. Ее увлекают интриги. С другой стороны — что ей нужно? Туфли от «Маноло Бланика», джинсы от «Армани», белье «Ла Перла» — вот, пожалуй, и все. Остальное ей с удовольствием предоставят те, кто захочет аккуратно снять с нее вышеперечисленные товары. И поверьте мне, таких много! Может быть, я сам — один из них! Может быть, я даже… Черт, я отвлекаюсь!

Сейчас объектом журналистского интереса Марины Потемкиной является депутат легислатуры, бруклинский демократ Мандэл Гейбелс. Это кудрявый мужчина лет шестидесяти пяти, на добрые полголовы выше лилипута средних лет. Нехватку роста он восполняет резким голосом, быстро срывающимся на крик, когда ему нужно установить контакт с аудиторией больше трех человек.

У народного избранника непыльная и прибыльная работа. Но вокруг него, он это знает, как стая голодных волков, кружит банда проходимцев, готовых всеми правдами и неправдами отобрать у него кормушку. В связи с этим главные депутатские усилия Гейбелса направлены не на защиту интересов избирателей, а на сохранение места, где он может защищать их интересы. Для этого ему нужны добровольные пожертвования на избирательные кампании.

Среди самых щедрых жертвователей — владелец дома для престарелых Бейдер Хоббит. На первом этаже этого дома Гейбелс снимает депутатский офис. Он хочет быть рядом с наименее защищенными членами своей общины. Чуть что, они могут толкнуть дверь его кабинета своим костылем и сказать: «Эй, Гейбелс! Сегодня нам недоложили в манную кашу сливочного масла! Займись этим вопросом, а?»

И Гейбелс, покраснев от негодования, стукнет сердитым кулачком по столу и рявкнет: «Я сейчас разорву их!» Сыто икнув после возвращения с кухни, он доложит, что порядок наведен. Тем не менее он предложит законопроект, обязывающий поваров домов для престарелых пользоваться при раздаче масла не обычной столовой ложкой, а электронными весами. И он будет выбивать на это средства.

За офис Гейбелса платит легислатура. Или, как у нас принято говорить, налогоплательщики. Они платят чуть больше рыночной стоимости офиса, но это та мелочь, которой не стоит забивать голову избирателям, тем более часть платежа домовладелец, в смысле Хоббит, ежемесячно возвращает Гейбелсу в виде тоненькой пачки хрустящих купюр. Возможно, он даже думает, что съемщик возвращает эти деньги в кассу легислатуры. Но это уже его не касается. Раньше Бейдер этого не делал, но Регина сказала ему, что так будет лучше. Эта Регина знала, что она делает. Если в постели Хоббит еще мог поставить под сомнение ее женские достоинства, то в деловых качествах сомневаться не приходилось.

— Слушай меня, Бейдер, — сказала она, только проведя ревизию его владений. — У тебя на первом этаже есть зал, где твои старперы общаются друг с другом. Так вот, они могут общаться друг с другом в своих палатах. А в зале можно принимать тех русских, которым не повезло попасть в твое заведение на постоянное жительство.

— Зачем мне здесь русские? — не понял Бейдер.

— Затем, что у себя дома они чувствуют себя одиноко. Здесь они смогут получить завтрак, русскую газету, русскую телепрограмму, а главное — посетить доктора.

— Это все можно провести по медикейду, — сообразил Бейдер и тут же пошел к депутату Гейбелсу.

Тот закатал рукава и бросился на телефон.

Как только хоббитовское заведение начало устраивать бесплатные завтраки для русских стариков, депутат получил добровольные пожертвования от каждого сотрудника Бейдера Хоббита, начиная, конечно, с него самого. Этот пример был таким вдохновляющим, что к жертвователям тут же подключились владельцы и работники автобусной компании, возившей стариков на завтрак и обратно.

Как говорится, лиха беда начало. За бесплатными завтраками последовали бесплатные обеды и новые поступления на счет Гейбелса. Народ искренне любил своего депутата, и не напрасно — за завтраками и обедами последовали ужины.

Постоянные жильцы с ужасом смотрели на десанты, которые три раза на дню забрасывались в их тихую обитель. Из-под пола доносились звон посуды и буханье музыки. Группа старых ловеласов, надев чистые пижамы, ходила вниз, чтобы склеить свежих подруг. Самые смелые приводили новеньких в палаты. Это стало причиной нескольких скандалов со стороны реанимированных ревностью старых любовниц.

Такой всплеск жизни был колоссальным социальным достижением! Демократическая партия, стоящая на страже интересов маленького человека, могла гордиться депутатом Мандэлом Гейбелсом. А тот докладывал легислатуре о тяжелом положении одиноких стариков и требовал новых субсидий на их обслуживание.

— Мы не можем ждать, когда пожилой человек найдет в себе силы и пойдет к врачу, — рубил он воздух своей твердой и сухой как палка ручкой. — У него нет этих сил. Мы тоже не можем прислать врача к каждому на дом. Но мы можем собрать и доставить стариков в центр, где они получат не только тарелку супа, но и всесторонний медицинский сервис.

Коллеги-депутаты согласно кивали и делали пометки карандашами в желтых блокнотах. Каждый из них хотел перенять полезный опыт.

В доме для престарелых Бейдера Хоббита кипела жизнь. Дав старикам легкий перекус, их выстраивали в шеренгу, лицевую часть которой осматривал стоматолог, а тыльную — проктолог. Это и был тот самый всесторонний медицинский сервис, о котором шла речь выше. Медики трудились, как каторжные, но не могли отказать старикам. Те заслужили доброго отношения страны, хотя всю жизнь прожили в другой, где регулярно ходили на демонстрации с лозунгами «Американский империализм — враг мира и прогресса!» Они, конечно, в этом виноваты не были. Им так велели. И их доктора, ходившие на те же самые демонстрации, прекрасно это понимали.

Теперь спросите меня: что возбудило интерес Марины Потемкиной к Мандэлу Гейбелсу? Разве она не знала о нем все то, что я только что изложил читателю? Поверьте мне, она знала больше, просто у нее не доходили до него руки. Причина охватившей ее ярости была в другом.

За несколько месяцев до описываемых мной событий симпатичный молодой человек Алекс Орловский из Южного Бруклина объявил о намерении избираться на место Гейбелса. Его привезли ребенком из Киева, он с отличием окончил бруклинскую школу, потом Хантер-колледж, потом юридический факультет университета криминального права Джон-Джея и открыл свой адвокатский офис. Как многие дети иммигрантов, Орловский объяснялся по-русски с карикатурным еврейским акцентом, зато прекрасно владел английским. В свои двадцать семь лет он не успел расстаться с юношеским идеализмом и хотел участвовать в управлении страной, не согласовав этот вопрос с теми, кто уже был вовлечен в этот процесс. Отразив очевидные достоинства кандидата, Марина сдала очерк ответственному секретарю и уехала на карибский остров Сент-Мартин с другим молодым юристом.

В то время как Потемкина купалась в лазурном океане, загорала нагишом и пила «дайкири», редактор расставил пропущенные ее эмоциональной рукой знаки препинания и отправил очерк в номер. Как назло, в тот момент, когда свежеотпечатанная полоса с портретом молодого кандидата повисла на стенде с готовыми страницами, в редакции появилась похожая на плодово-ягодный торт шляпка.

Она бесшумно приблизилась к стенду, ознакомилась с содержанием статьи и уплыла в офис Циклопа. Сев без приглашения в бархатное кресло перед его столом, она с прямотой истинно деловой женщины сказала:

— Лёня, ты что, охренел?

— Я не понял, Региночка, — Циклоп склонил голову набок и свел два выпуклых глаза в один.

— Объясни мне: зачем ты делаешь из молодых ничтожеств героев нашего времени?

— Региночка, ты не поверишь, — Циклоп развел руки в перстнях в стороны, как маленькие крылья, — но у нас в Америке — свобода печати!

— Лёня, — железным голосом сказала Регина. — У нас в Америке точно такая же свобода размещения рекламы.

Если эта статья пойдет, то реклама предстоящих гастролей Киркорова выйдет в другом издании. Если не ошибаюсь, это десять цветных страничных объявлений.

— Этот вопрос может быть рассмотрен, — сказал Циклоп, возвращая перстни на стол, — если рекламная компания Киркорова будет подкреплена рекламой депутата Мандела Гейбелса.

— Имеешь, — сказала шляпка и выплыла из кабинета.

— Моя девочка! — хлопнул в ладошки Гейбелс, когда Регина вручила ему с соответствующими объяснениями статью об оппоненте, так никогда и не попавшую в типографию. — Что я могу для тебя сделать?

— Мандэл, — сказала Регина. — Люди стареют, но людям нужен кусок хлеба.

Депутат понимающе кивнул.

— В России много старых артистов, а в Америке много их старых поклонников. Я хочу организовать им встречу.

— Но?

— Но пожилым людям нечем платить за билеты.

— В бюджете каждого дома для престарелых заложен расход на культурные мероприятия. По-моему, они платят сто долларов за выступление.

— Мандэл, за сто долларов никакой артист не станет пересекать океан.

— Сколько нужно артисту, чтобы пересечь океан?

— Если артиста оформить как психотерапевта, который в индивидуальном порядке обслужит каждого из сидящих в зале, так мы получим сумму, которая поможет ему пересечь океан, а нам — встретить и проводить его так, чтобы у всех осталась хорошая память о его визите.

— Да, но нам нужен психотерапевт, который примет на себя чек.

— Ты не поверишь, Мандэл, но моя дочь — психотерапевт, — успокоила депутата Регина.

Когда загорелая и полная свежих сил Марина вернулась в редакцию, ее ждал удар такой силы, как если бы его нанесли шпалой. Вдобавок к сообщению о снятом очерке об Орловском она нашла статью неизвестного ей автора о Мандэле Гейбелсе. Она начиналась словами: «Небольшого роста, но ладно скроенный Мандэл посвятил свою жизнь отстаиванию интересов русскоязычной общины…»

— И для этого я приехала в Америку?! — спросила сама себя Марина и сама себе ответила: — Нет, я в Америку приехала не для этого!

Наутро Марина позвонила в офис Бейдера Хоббита и сообщила, что хочет взять у депутата интервью о нуждах малоимущих русских стариков. Секретарша попросила подождать и через минуту вернулась к трубке:

— Бейдер должен уехать на Лонг-Айленд. Он будет осматривать место для строительства нового центра для пожилых.

Марина спросила, как туда добраться, и получила детальную инструкцию.

Увидев Марину, Бейдер Хоббит потерял привычную бдительность. Она возникла перед ним в обтягивающих черных джинсах, остроносых сапогах и черной кожаной куртке, хорошо подчеркивавшей все достоинства ее сложения. Она начала с комплимента по поводу выбора места, от которого всего пять минут ходьбы до океана, и заметила, что лет через сорок сама бы не отказалась поселиться здесь.

Он скромно поблагодарил ее, осматриваясь, где бы они могли переговорить.

— Здесь прохладно. Хотите, сядем в мою машину?

— С удовольствием.

Бейдер открыл заднюю дверцу, и журналистка легко скользнула на упругую мерседесовскую кожу. Бейдер осторожно устроился рядом. Колено Марины едва касалось его ноги. От запаха ее духов сердце стало биться редко и тяжело. Он бросил взгляд на нее и тут же отвел, встретившись со взглядом ее голубых глаз.

Бейдер начал с того, как он обходит палаты и говорит «доброй ночи» каждому клиенту, потому что встреча может быть последней. Потом он завел речь об одиночестве пожилых. Потом о невыполненном долге общества перед ними. Марина делала записи в блокноте. Когда он закончил, обронила: «Вы просто ангел». Глаза ее при этом стали еще больше и еще пронзительней.

Потом она спросила, сколько стариков он принимает ежедневно. Три смены по семьдесят пять человек. Как часто они встречаются с врачами-специалистами? Раз в неделю. Сколько специалистов? Он пересчитал, вышло шесть.

— Но до того, как попасть к вам, они посещали своих врачей и, я думаю… продолжают посещать их?

— Кто отпустит больного с медикейдом? — заметил Бейдер.

— Но их личные врачи знакомы с ними и с их жалобами годами, — заметила Марина.

— Эти тоже с ними познакомятся, — уклончиво ответил Бейдер.

— Вы не дублируете услуги?

— Что плохого в том, что больной имеет возможность узнать второе мнение?

— А если они не больны?

— Кто не болен в восемьдесят пять лет?

На такой довод контрдовода у журналистки не нашлось. Перевернув несколько листиков блокнота со ссылками на статистику, она тогда поинтересовалась, почему ни в одном другом округе штата нет такого количества стариков, прикрепленных к одному дому для престарелых, как в том округе, где расположен бизнес Бейдера.

— Мы много работали в этом направлении, — сказал Бейдер не без гордости.

— Вам помог в этом депутат Гейбелс?

— Он очень помог. Он искренне озабочен положением малоимущих.

— Как следует из материалов избирательной комиссии, в его политический комитет поступили пожертвования от вас, от каждого врача, сотрудничавшего с вашим заведением, и от каждого сотрудника вашего заведения. Это могло усилить его озабоченность?

— Мы помогаем тем, кто наиболее полезен нашей общине, — сказал Бейдер.

— Из бюджета избирательной кампании Манд ела Гейбелса следует, что его политическим консультантом является Регина Антрепренер. В ходе прошлой кампании она получила за свои консультации… — Марина снова перевернула листик в своем блокноте и, поводив пальцем по записям, нашла нужную цифру, — 46 тысяч долларов.

— Какое отношение я имею к Регине Антрепренер? — промямлил Бейдер.

— Вы меня спрашиваете, какое отношение вы имеете к женщине, которая ночует под крышей вашего дома?

Бейдер поднял взгляд и встретился со взглядом Марины Потемкиной. И то ли его очевидная насмешливость, то ли деланое изумление в тоне произвели на него совершенно непредвиденный эффект. Он ощутил, как сиденье под ним стало горячим. С беспомощным ужасом он смотрел, как его собеседница быстрыми короткими вдохами потянула носом воздух, затем брови ее удивленно поднялись, потом она посмотрела на сиденье, потом, распахнув дверцу, выскочила из машины. Бейдер с изумлением обнаружил, что репортерша, держась обеими руками за живот, хохочет. Сквозь ее смех и стоны он услышал:

— А когда это буду не я, а прокурор?

Бейдер выбрался из машины и, широко расставляя ноги в мокрых брюках, сделал к ней неуклюжий шаг.

— Послушайте, я должен вам объяснить!

— Не смейте подходить ко мне! — пряча блокнот в сумку, Марина уже направлялась к своей машине.

— Я должен объяснить вам, — ковылял за ней Бейдер. — Я перенес операцию.

— Надеюсь, она прошла успешно!

— Наоборот!

Так они дошли до стоявшей в дальнем углу парковки красной «мазды», где журналистка, обернувшись к Бейдеру, крикнула:

— Прекратите идти за мной, вы, старый идиот, вашу машину сейчас угонят!

Это было невозможно, потому что ключи от зажигания находились в руке у Бейдера. На всякий случай он раскрыл ладонь и посмотрел на них — они были на месте. Он, тем не менее, обернулся и увидел как из его «Мерседеса» выбрался худощавый паренек — белый, успел отметить он, — и, подхватив под мышку портфель, оставленный на переднем сиденье, бросился наутек.

Обернувшись снова к тому месту, где только что была Марина, он увидел, как красная «мазда» выезжает с парковки на трассу.

Финальную часть этой истории я бы хотел подать в виде театральной шутки. Список действующих лиц выглядит так:

Белла Терц, утомленная ведением домашнего хозяйства дама сорока лет с серым лицом и множеством подбородков.

Майкл Терц, помощник менеджера отдела по ветеранским делам в городском пенсионном управлении. Невыразительный мужчина тридцати шести лет.

Невидимый телефонный собеседник, чья личность должна открыться зрителю неожиданно в самом конце истории.

Действие происходит в просторном доме на Лонг-Айленде. Гостиная обставлена итальянской мебелью белой полировки. Мягкая мебель обита розовой кожей. Над камином висит старинное длинноствольное ружье с красивым затвором.

Белла в спортивном костюме, который подчеркивает ее полноту. Она сидит на диване и курит. Рядом с ней газета с заголовком «Удар индюка». Это статья об их сыне Дэвиде.

Его арестовали вчера вечером. Майкл недавно вернулся. Он уже ослабил галстук, но еще не успел снять его. Оба выглядят подавленно.

Б е л л а. В чем я провинилась перед Богом, ты можешь мне сказать? Что я сделала не так?

М а й к л. Откуда я знаю? (Пожимает плечами.) Меня сейчас интересует другое: как быть с адвокатом? Если тебе не подходит тот адвокат, которого нашел я, ты должна позвонить своему папе, и пусть он найдет кого-то лучше!

Б е л л а. Почему, стоит мне только упомянуть моего папу, как ты начинаешь злиться? У папы есть связи!

М а й к л. Чтобы найти хорошего адвоката, не нужны связи — нужны деньги!

Б е л л а (делая затяжку и выпуская в потолок струю табачного дыма). Мои родители мало тебе дали?

М а й к л. При чем здесь я, сейчас речь идет о Дэвиде!

Б е л л а. Ты боишься, что они любят его меньше тебя? (С усилием гасит сигарету о дно пепельницы.) Или они не заботятся о нем?

М а й к. В чем проявилась их забота? В том, что они начали водить восьмилетнего мальчика к психоаналитику?

Б е л л а (с возмущением). Ты же избивал его!

М а й к. О-о, не-е-ет! К большому сожалению, я так ни разу ему и не всыпал. Твоя мама всегда спасала любимого внука! Надо было уметь вызвать полицию в мой дом, после чего судья послал к психотерапевту меня, и тот полгода выяснял истоки моей агрессивности! Истоки моей агрессивности в том (звонко ударяет тыльной стороной одной ладони о раскрытую другую), что у меня нет моего дома!

Б е л л а. А кто тебе купил этот дом?

М а й к. Я помню, кто купил этот дом, но, когда его покупали, мне не сказали, что будут напоминать об этом каждый день моей жизни! (Повышая голос.) И очередное напоминание не снимает вопроса об адвокате!

Б е л л а. Если я скажу папе, что случилось, он получит инфаркт.

М а й к. Тогда давай свяжемся с тем адвокатом, которого предлагаю тебе я!

Б е л л а. А вдруг это плохой адвокат?

М а й к (нарочито спокойно). У любого адвоката бывают удачные дела и неудачные. Этого мне рекомендовали знающие люди.

Б е л л а. Что они знали, твои люди?

М а й к. Поверь мне, они знали большие неприятности.

Б е л л а (обхватывая руками голову и раскачиваясь из стороны в сторону). Если папа узнает, что я взяла адвоката без его совета, — это будет обида до конца дней.

М а й к (снова показывая, какой он терпеливый). Тогда тебе ничего не остается, как позвонить папе.

Б е л л а. У него будет инфаркт.

М а й к. Последний вариант — это позвонить маме. Она сообщит ему об этом в мягкой форме.

Б е л л а. Если мама узнает, она умрет!

М а й к. Твоя мама? Она еще нас переживет!

Б е л л а. Боже, за что ты ее так не любишь?

М а й к. Она меня любит! Они вообще меня за человека считают?! С первого дня нашей совместной жизни они хоть раз поинтересовались моим мнением? Я вообще что-то в этом доме решаю? (Раскинув руки и встряхивая ими.) Папа знает того, папа попросит этого, папа знает лучше! О-о, как бы я хотел разорвать этот порочный круг! Как я хочу иногда взять эту штуковину (делает шаг к камину и снимает со стены ружье) и сделать, как это сделал Хемингуэй!

Б е л л а. Кто это?

М а й к. Ты не знаешь!

Б е л л а. А что он сделал?

М а й к. Он выстрелил и попал.

Б е л л а. Это ружье не стреляет. Оно же декоративное.

М а й к (взяв ружье за ствол, как берут бейсбольную биту, он подходит к жене). Если ты сейчас не позвонишь своему папе, оно стрельнет.

Б е л л а (отталкивая от себя приклад). Ты же псих!

М а й к. Меня сделали психом!

Белла, глядя на него ненавидяще, берет телефонную трубку. Набрав номер, она подносит трубку к уху и ждет ответа. В зале слышны телефонные гудки. Один, два, три, четыре. Потом трубку на другом конце провода снимают, и раздается знакомый голос:

— Мандел Гейбелс слушает!

Зрители видят замерших Беллу и Майка. Свет меркнет. Занавес опускается.

2005