Джин Бау, еженедельно принимающий у меня порцию рубашек на стирку в прачечной на углу, как-то рассказал, что его предки перебрались из Чайна-тауна в Си-Гейт еще двести лет назад. Это место тогда только получило статус городского района. За этим переездом стоит интересная история.

В то время самым привлекательным местом для любителей экзотики стали опиумные курильни Чайнатауна. Власти смотрели на них сквозь пальцы, хотя газетчики только и писали об ужасах, которые им удалось лично наблюдать за шелковыми занавесками. Когда в одной из таких курилен умер сын известного депутата горсовета, газетчики получили карт-бланш. Город охватила настоящая антикитайская истерия. На любых азиатов смотрели как на «монгольскую орду», нашествие которой следовало решительно пресечь.

В таких ситуациях всегда находятся простые рабочие парни, которые рады вышибить дух из инородца, несущего в данный момент ответственность за все беды нашего почти что непорочного общества.

Мало того что китайцам не стало прохода на улицах от хулиганья, против них ополчились политики. Шакалье из Таммани-холла призвало лишить китайцев права на получение гражданства и даже начать их насильственную репатриацию. Публика поддержала инициативу бурными аплодисментами. Чтобы защищать свои интересы, группа образованных предпринимателей из Чайнатауна создала комитет — Чжонгуа Гон Сю, ставший неофициальным правительством общины. Ведь речь шла буквально о жизни и смерти.

Тут только до отцов города дошло, какая ошибка совершена. Своими руками они создали организованную политическую силу, которая могла мобилизовать на выборы массу народу или финансировать их оппонентов. Но идти на попятную было нельзя, вышло бы, что китайцы откупились. Что угодно, только не это нужно было Таммани-холлу, продажность которого была притчей во языцех! Тогда политики спустили «копам» неофициальный указ — избавить город от Чжонгуа Гон Сю любыми средствами.

Прадед Джина — Гучао Цзян, владевший пекарней на Мотт-стрит, оказался в черном списке. Видя, что его товарищи стали исчезать среди бела дня, а в его пекарне пьяное хулиганье уже дважды разбивало витрину, он собрал семью и перебрался в Си-Гейт, который только что был куплен неким Уильямом Зиглером — иммигрантом из Львова, тогда — Лемберга.

Зиглер владел компанией «Королевская мука для пекарей». В трудолюбивом китайце он видел прежде всего надежного клиента. На остальное ему было наплевать. Понимая, что того могут в один прекрасный день просто прихлопнуть, Зиглер предложил ему приобрести на самых выгодных условиях участок земли в Си-Гейте. За этим стояло еще одно соображение — Зиглеру нужно было развивать свой район. Переехав сюда, Гучао Цзян дложен открыть пекарню.

В Си-Гейте тогда было не более полусотни домов. Все они стояли на берегу залива Грейвзэнд. Дома были большей частью летними дачами. Их строили те, кто хотел избежать шума и суеты гостиниц, купален и аттракционов курортного Кони-Айленда. Но начали появляться и дома посолидней, где люди жили круглый год. Этому было простое объяснение — живописный район гарантировал неслыханную для Нью-Йорка безопасность. Он был отделен от остального мира с трех сторон водой, а с четвертой — высокой кирпичной стеной. При этом охраняла его своя полиция, не подчинявшаяся городской.

Поздней осенью 1897 года во время сильного шторма на берег Си-Гейта выбросило кита. Скорей всего, он заплыл из Монтока. Сейчас бы, наверное, на кита налетела стая защитников окружающей среды и отбуксировала его в открытый океан. Но тогда народ был попроще. Не дожидаясь, когда животное издохнет, его начали разделывать. Передавая фамильную историю, владелец прачечной сообщил мне, что несчастный кит при этом издавал ужасающие звуки. Это никого не остановило.

По словам Джина Бау, его предки были из даосов, которые из поколения в поколение не ели ни мяса, ни рыбы. Поэтому семья не приняла участия ни в разделке кита, ни в дележе его останков.

Когда стемнело, на берегу остался только скелет да груда потрохов. В ту ночь престарелой мамаше Гучао Цзяна во сне явился седобородый старец с трясущейся от бессильной ярости головой и сказал, что кит был его сыном. За то, что жители этого поселка убили его, подвергнув при этом страшным мучениям, он поклялся погубить их. Но поскольку семья Гучао Цзяна не принимала участия в кровавой расправе, она будет спасена.

— Как же? — спросила старушка.

— Когда глаза у бронзовой русалки покраснеют, — сказал старец, — знай, что вам надо отсюда уходить.

С внутренней стороны Си-Гейта какой-то эксцентричный новосел установил огромный валун и усадил на него аляповатого вида бронзовую русалку, типа той, которую, вероятно, видел у входа в копенгагенский порт. Это было абсолютно в духе американских нуворишей — копировать силами местных мастеров европейские красоты. Американская русалка должна была приветствовать гостей района, обещавшего стать самым престижным на бруклинском берегу.

Старуха, которая верила во всех китайских духов, оборотней и драконов, стала каждое утро исправно ходить к русалке и заглядывать ей в глаза. Это заметил один сорванец, который сперва дразнил китаянку издалека, а потом, осмелев, стал допытываться, чего это она изо дня в день ходит смотреть на зеленую девку.

В конце концов он так допек женщину, что та вынуждена была привести с собой одного из своих внуков. Тот, владевший английским, объяснил мелкому хулигану, что бабушка смотрит, когда у русалки покраснеют глаза. А когда это произойдет, от Си-Гейта ничего не останется.

Всласть насмеявшись, неугомонный злодей решил подшутить над ней. На следующий день он не поленился проснуться ни свет ни заря, стащил у мамаши помаду и накрасил ею глаза статуе.

На это никто не обратил внимания, кроме старухи.

Вернувшись с очередного визита к русалке белей королевской муки для пекарей, она заявила сыну, что семье грозит смертельная опасность. Гучао Цзян, который последние годы жил, если так можно выразиться, на военном положении, собрал без лишних слов пожитки, погрузил их на подводу и вернулся на Мотт-стрит, где товарищи по Чжонгуа Гон Сю обещали ему круглосуточную охрану.

Они уехали днем, а вечером на Си-Гейт обрушился шторм неслыханной силы. Шторм этот бушевал три дня. Волны, которые шли стена за стеной, смыли огромный кусок берега. Когда, наконец, распогодилось, несколько десятков домов исчезли, как будто их и не было.

Домик Гучао Цзяна не пострадал, потому что стоял на самом недорогом участке — вдали от воды. Семья, восприняв это как благоприятный знак, вернулась в Си-Гейт. Свое заведение в Чайна-тауне пекарь продал, открыв новое на Кони-Айленде.

Дом в Си-Гейте многократно перестраивали, и сейчас он мало чем отличается от других на тенистой улочке, упирающейся в залив.

У критически настроенного читателя может возникнуть вопрос: как я запомнил столько китайских имен и названий? А я и не запоминал их! Имя Гучао Цзяна я записал на салфетке, слушая рассказ Джина, название китайской организации нашел в книге Берроуза и Уоллеса «Готэм», а фамилию Зиглера — в «Энциклопедии Нью-Йорка» под редакцией Кеннета Джексона. Впрочем, я записал на салфетке не одно имя, а два — второе было настоящим именем Джина Бау. По-китайски оно звучит так — Гань Бао.

2001