В Америке сфера приложения творческих сил Шурика Пастернака только расширилась. Он быстро встал на ноги, обзаведясь карточкой «Американ-экспресс», которую ему мастерски изготовил один наш пенсионер с Брайтон-Бич. В свое время старик сильно пострадал от советской власти, увидевшей в нем опасного конкурента в сфере печатания государственных казначейских билетов. Карточка выглядела как настоящая, и в течение полутора месяцев Шурик успешно прикупал на нее итальянские мебельные гарнитуры в одном специальном магазине на Кони-Айленде и, не распаковывая, сбывал за треть цены в другой магазин на Джамайка-авеню.

Где-то так на шестнадцатом гарнитуре карточку перестали принимать, после чего Шурик нанялся бухгалтером на оптовый склад компании «Каттэрпиллер» в Ньюарке. Здесь он трудился до тех пор, пока не обнаружилось, что зарплату получают на шесть грузчиков больше, чем числится. Только тогда опешившее от изобретательности счетовода начальство обратило внимание на то, что скромную «Хонду-Аккорд» Пастернак сменил на непристойно шикарный для этих индустриальных мест «Ягуар». Шурика отпустили до суда под залог в пять тысяч долларов, но он не стал дожидаться разбирательства. Тем более что рисковал он не многим. Дело было заведено на покойного Джеймса Фенимора Купера, чье имя Пастернак с гордостью носил на автомобильных правах и карточке соушиал секьюрити изготовления упомянутого выше брайтонского умельца.

Спустя полгода мама беглеца получила открытку в три слова: «Мама, не волнуйся». На почтовом штемпеле значилось: «Correios Brasil. Rio de Janeiro».

В действительности старушке было самое время начинать волноваться, ибо непутевый отпрыск рода Пастернаков — рода снабженцев, завмагов и директоров баз — уже подпал под влияние сил куда более влиятельных, чем вездесущий ОБХСС, неподкупный американский суд и коррумпированная бразильская полиция.

Сам Шурик еще плохо представлял, что его может подстерегать в новой стране. Перебрав несколько смуглокожих кандидаток, он остановился на юной Сандре Майбиде. Помимо замечательного сложения, она располагала собственной квартирой на Авениде королевы Елизаветы в Ипанеме, воспетой местным композитором Антонио Карлосом Жобимом. Португальский язык мой герой одолел месяца за два, не вылезая из постели любовницы. Они занимались языком по нескольку раз днем, старательно повторяя пройденный материал ночью.

Когда первая вспышка страсти прошла, он снова сел за карты и стал ломать реалы с тем же успехом, с каким раньше ломал рубли и доллары. Раз в месяц он собирал на карманные расходы деньги с американских туристов, которых привлекал экскурсией с ритуальными танцами индейцев Амазонки возле развалин испанской крепости и романтическим ужином под луной. На 30-м километре от Рио, возле мотеля «Агава-Эксельсиор», он отправлял туристов освежиться и делил полученные деньги с водителем автобуса. Когда полчаса спустя экскурсанты обнаруживали исчезновение автобуса, их лихой проводник уже был на пути к дому.

В начале 90-х Пастернак открыл судоходную компанию, которая за месяц существования собрала несколько десятков грузовых контейнеров для отправки за океан, а затем исчезла с лица земли и поверхности вод вместе с деньгами, хозяевами, контейнерами и пароходом.

Шурик блаженствовал. Простой народ вкалывал год, чтобы провести неделю на берегу лазурного океана, — он слышал его шум из открытых окон спальни. Когда он подъезжал на новом белом «Ягуаре» с открытым верхом к ресторану «Дон Педро» на бульваре Республики, его встречал почетный караул ливрейных лакеев. Сандра, нежная и страстная, как и полагается настоящей латиноамериканке, смотрела на него глазами, в которых томилось знойное желание замужества. Но зачем жениться человеку, над которым ярко светит солнце, тихо шелестят пальмы и круглые сутки дежурит влюбленная красавица? Шурику казалось, что время остановилось и загустело, как сладкий компот из персиков и вишни, который делала его мама.

Из этой дремы его вывел ряд необыкновенных событий.

Во-первых, его обворовала проститутка, появившаяся в гостинице «Камплехо-Танго», где он подрабатывал игрой в карты. Сидя на открытой террасе бара, он видел, как она вышла из «БМВ» 50-х годов, громко хлопнула тяжелой дверью и уверенно направилась к входу, где швейцар уже уступал ей дорогу. Она была гренадерского роста и на высоченных каблуках, но Шурика больше заинтересовал ее автомобиль. Он дождался, когда она обслужит клиента и спустится в бар, и там завел с ней разговор о машинах. Она охотно поддержала его, и он заказал каипринью, от которой они перешли к ударным дозам чистой качаки. Гренадерша пила, как рыба, но Шурик даже не старался догнать, тем более перегнать ее, чтобы сохранить мужское достоинство. У него был совсем другой план — утром он собирался воспользоваться ее машиной для одной конфиденциальной поездки, надеясь, что владелица «БМВ» в это время будет еще спать. Поездка должна была завершиться в витрине давно присмотренного им ювелирного магазина на улице Сенадор Верейра. Этому номеру его научили два нью-йоркских товарища. Они въезжали на большом, как десантная баржа, «Шевроле Монте-Карло» в заранее облюбованную лавку, у окна которой уже дежурил Шурик. В результате шумного инцидента он оказывался под прилавком и находился там до прибытия «скорой». Та увозила его с места происшествия, залитого липовой кровью из флакона и с карманами, набитыми драгоценностями.

Но, проснувшись поутру, Шурик обнаружил исчезновение не только длинноногой наемницы, но и бумажника с 200 реалами, часов и даже могендовида на золотой цепочке. Это не столько разозлило, сколько подавило его. Осадок был тем тяжелее, что после всего выпитого он не мог припомнить, сблизило ли его с воровкой нечто большее, чем собственно воровство. Она была первой в его жизни женщиной такого роста, и, помимо финансового, он имел к этому делу и чисто человеческий интерес.

Еще через день в подсобке бара той же гостинцы двое дюжих полицейских безжалостно отмолотили его туго свернутыми в рулон газетами. Какому-то посетителю не понравились его карты. Это было поразительно, потому что бармен получал свою долю и должен был позаботиться о его безопасности. На вопрос, как столько несчастий могли свалиться на него за каких-то два дня в одном и том же месте, бармен только развел руками:

— Макумба, брат. Тебя явно заколдовали.

— Что же мне теперь делать? — поинтересовался Шурик.

Бармен набрал номер телефона и через минуту протянул пострадавшему листок с адресом.

Офис индейца-макумбейро, принявшего Шурика, находился при складе автомобильных запчастей на улице Бальбастро. Индеец дремал у кассы. Кожа у него была того благородного светло-коричневого цвета, который в модных магазинах зовется сигарным, и пахла табаком. Выслушав объяснения посетителя, он поднялся и показал рукой, чтобы тот следовал за ним. В полутемной подсобке, отодвинув к краю стола остатки недавней трапезы, он кивнул, чтобы гость садился, потом достал из тканого мешочка горсть камней и бросил их на липкий пластик.

— Макумба, — повторил он знакомое слово и уверенно кивнул. — Муйто макумба.

Много макумбы.

— Кто? — только и спросил Шурик, которому уже объяснили, что в этой стране макумба была универсальным средством борьбы с любыми проблемами. Если тебя бросала любимая, соблазнителя можно было лишить по меньшей мере здоровья. Наслать смерть на кредитора было проще, чем рассчитаться с долгом. Плохого начальника можно было лишить поста. Естественно, жертвы макумбы предпринимали ответные действия, поэтому профессия макумбейро не знала экономических кризисов.

— Твоя женщина, — пожал плечами индеец. — Кому ты еще нужен, подумай?

Шурик достал из кармана деньги и по привычке хотел сломить двадцатку, но, встретив неподвижный взгляд индейца, отсчитал оговоренные в начале визита 50 реалов.

— Хорошо, — похвалил тот и добавил: — Придешь домой, проверь холодильник.

Отворив дверь морозильной камеры, Шурик не без удивления обнаружил покрытую легким инеем лягушку со странно искореженной головой. Взяв большой мясной нож, он выковырял ее и бросил на стол. Что-то белое торчало у нее изо рта. Придержав земноводное концом лезвия, он потащил бумажку наружу, развернул. Это было его фото.

Выйдя к бассейну, где загорала Сандра, и держа лягушку на острие ножа, он спросил, едва сдерживая бившую его дрожь:

— Зачем ты это сделала? Ты же католичка!

— Я посоветовалась, — успокоила его Сандра, поднимаясь и натягивая лифчик на упругую грудь, между смуглыми полушариями которой поблескивал золотой крестик. — Мой священник так и сказал: если ты стремишься к церковному браку, то одну макумбу Бог тебе простит! И хватит обманывать людей! Живи честно!

— Какая честная жизнь! — заорал Шурик. — Ты же первая пошлешь меня в болото, если у меня не будет денег!

— Нам много не надо! — очевидно, Майбида приготовилась к этому разговору. — Мне в этой жизни не хватает двух вещей. Колечка вот здесь вот, — она показала ему безымянный палец, — и детей вот здесь! — она похлопала себя по животу.

— У меня такое впечатление, что я не в Рио-де-Жанейро, а в Орехове-Зуеве, — сказал Шурик.

— Что?

— Ничего, до свидания!

Когда она попыталась вырвать чемодан, который он набивал своими вещами, Шурик сгреб ее в охапку и, вынеся во двор, швырнул в бассейн. Сердце его неприятно екнуло, когда, падая в воду, она ударилась рукой о мраморный бортик. Но было поздно — чтобы жалеть ее, надо было остаться.

Ушел Шурик недалеко — к барменше из бильярдной «Нитрой» Беате Мазовецкой. Она только что похоронила мужа и снова была кобетой на выданье. Потеряв работу на стройке, ее ревнивый Вацек днем сидел на крыльце, а ночью колотил вернувшуюся с работы жену. Однажды Беата, по горло сытая еженощными побоями, переночевала на бильярдном столе. Когда она вернулась домой, Вацек висел в гостиной на вентиляторе. Полька перекрестилась и стала подыскивать самоубийце замену.

К Беате, встречавшей Шурика призывными взглядами всякий раз, когда он появлялся в ее заведении, он вошел как к себе домой.

— Коханый! Зачекалася! — захлопотала Беата, которая от свалившегося на нее счастья не знала, куда раньше бежать — то ли накрывать стол, то ли стелить постель.

Шурик не хотел ни еды, ни любви. Он хотел забыться. К ночи дюжина стопок «Люксусовой» кое-как примирили его с новой действительностью, и он стал прикидывать на глаз габариты пани Мазовецкой, которая воодушевленно готовилась поступить под его командование. Но ее планам не суждено было сбыться — в окно постучали. И крепко постучали, да так, что сердце остановилось от неожиданности. Через минуту дом наполнился дикими воплями Беаты: «Вацек! Вацек!»

Шурик выглянул в окно и увидел там восставшего из могильного праха Вацека с обрезком железной трубы в руке.

— Беата, — позвал Шурик хозяйку. — Ты не волнуйся, это мне моя подруга макумбу пристраивает. Это не твой Вацек. Это только кажется.

— То ты хочешь казать, что я много выпила? — от ужаса Беата стучала зубами.

Он насилу уговорил польку лечь, но Вацеку это не понравилось, и он снова трахнул по ставне трубой. В конечном итоге Шурику пришлось ночевать в кресле, которое не перестававшая причитать Беата: «Давно пора було домой в Полонью въехать с той сратой Бразилии!» — выставила ему в кухню.

Наутро Шурик взял так и не распакованный чемодан и, не прощаясь с хозяйкой — что толку? — вышел на улицу. Улица, он это хорошо помнил, была совершенно пустынна, но как только он ступил с тротуара на мостовую, из воздуха просто за секунду-другую соткался велоразвозчик пиццы с цинковой коробкой над передним колесом. Еще Шурик запомнил: у развозчика была широчайшая беззубая улыба и черные очки газосварщика. Удар от столкновения был такой силы, что его отбросило назад к парадной, из которой он только что вышел. Очнулся он в больничной палате. Левая нога была в гипсе. Ночью в окно постучали. Самоубийца, которого, видимо, не радовала возложенная на него миссия, сказал через стекло:

— Шурик, твоя Сандра не дает мне покоя. Она говорит, что желает тебя видеть.

Вацек стоял на телевизионном кабеле, который тянулся к фонарному столбу, балансируя знакомой трубой как шестом.

— А до Беаточки моей не ходи. Лады?

После выписки Шурик не поехал ни к Майбиде, ни к Беате. Прямым ходом он махнул в аэропорт, и уже на следующее утро мама кормила его домашними котлетами.

Майбида позвонила к обеду. Шурик включил на телефонном аппарате спикер и подавленно слушал, как его разъяренная подруга клялась всем своим сатанинским пантеоном устроить семейству Пастернаков черную жизнь. Мать Шурика с методичностью заводной куклы повторяла в трубку: «Алекс ноу хоум. Сорри. Алекс ноу хоум!»

Ночью Шурику приснился страшный сон. Омытая голубым сиянием луны женщина нежно целовалась с прильнувшим к ней гусем. Из мрака доносился грохот барабанов, мешающийся с шумом близкого водопада. Когда женщина оторвалась от гуся, тот, вытягивая шею, стал следовать за змеиными движениями ее рук. Подчиняясь им, он положил голову на плоский, как эшафот, камень. Женщина достала мачете и, примерившись, отмахнула гусю голову. Собрав в ладони бьющую фонтаном черную кровь, опустила в нее лицо. Гусь же поднялся, и Шурик увидел, что тот стоит посреди кладбища. Потоптавшись на месте, гусь заковылял в направлении стоящего над могилами оранжевого, как от костра, зарева. Шурик подкрутил свой внутренний визир и двинулся за обезглавленной птицей. Скоро он увидел стоявшее на четырех надгробиях кривоногое кресло с высокой спинкой, скрывавшей сидевшего в нем.

— Это дигектог кладбища! — заквакала из-под ног отрубленная гусиная голова.

Приблизившись к креслу, гусь остановился и, сделав почтительный поклон, то есть отставив лапку и любезно развернув к земле одно крыло, с сухим хлопком взорвался. Когда перья, качаясь из стороны в сторону, осели, Шурик увидел окровавленное лицо Сандры Майбиды, которая громко расхохоталась и, ударив себя по внутреннему сгибу локтя ребром ладони, сказала зло:

— Вот ты от меня уйдешь!

Шурик проснулся в холодном поту с бешено бьющимся сердцем. Он подошел к окну и стал свидетелем удивительного природного феномена. Брайтонский променад с его ресторанами, велосипедистами, собачниками, доминошниками и разноцветными пляжниками был залит солнцем, а над их домом, выходившим одной стороной на океан, а другой на Седьмую улицу, висела черная грозовая туча. Сквозь толстые, как канаты, струи дождя время от времени прорастал с сухим треском электрический корень молнии.

Родители куда-то собирались, тихо споря, брать ли им зонтик.

— Вы куда? — спросил Шурик.

— Да вот, мать к врачу веду, — сказал отец.

— После того как я поговорила с твоей подругой, — пожаловалась мама, — у меня такое чувство, как будто кто-то держит меня рукой за сердце.

Через неделю непрекращающегося ливня Шурик вышел на улицу за газетой. На страницах, где рекламировались экстрасенсы, народные целители и гадалки, он нашел алтайскую шаманку бабу Нину и созвонился с ней. Он, как говорится, решил вышибать клин клином. Бразильский — алтайским.

За день до встречи он испытал еще одно потрясение. Стоя под душем, он обнаружил на левом плече зеленовато-серое пятно, какое он раз видел на трупе бездомного, пролежавшего с неделю под настилом набережной на Трокадеро. От ужаса Шурик сел на край ванны. На следующее утро, только открыв глаза, он увидел двух тараканов, деловито разгуливавших по разросшемуся пятну на плече так, словно они прикидывали размеры новой жилплощади.

Шаманка, поводив вокруг него руками, сказала:

— Заколдовала тебя, милай, подружка твоя, да крепко-то ка-ак. Давно я такой любови не видывала. Тут травы нужны, а лучше даже и кровь пустить.

— Кому? — спросил Шурик.

— Ну, может петушку молодому, чи даже поросеночку. Потому как у поросеночка душа вроде есть, так оно и посильнее будет.

— А с пятнами что делать?

— Я же и говорю, с пятнами поросеночек нужен. Ты, милай, как бы ужо умер. Вокруг живого человека всегда такая упругая жисть еся. Ты ее руками тудою, а она тебя от себя как бы это отталкивает. А я вокруг тебя руками вожу, а там пусто. — Баба Нина покачала головой. — Ты знаешь чего, милай, смерть, она холодная, так ты свои пятнышки попробуй кипяточком обдать.

— Какие пятнышки, — простонал Шурик. — Ты посмотри, у меня все плечо зеленое!

— Так я ж и говорю, что случай тяжелый. Вот я тебя и успокаиваю со всей своей деликатностью. А то, что оно у тебя подмышку залезло, так это я вижу.

Оставив бабе Насте двести долларов на поросенка и травы, Шурик поплелся домой. Там по-прежнему лил дождь. С трудом стащив с себя липнущую к телу одежду, он сразу забрался под душ, медленно доведя воду до такой температуры, что едва выдерживал ее. Через час, задыхаясь, выбрался из ванной и пошел к зеркалу. Пятно побледнело.

Через неделю позвонила баба Нина. Травы прибыли.

— А что, пятнышки-то сошли от кипяточку? — как будто вспомнила она.

— Уменьшились.

— Ну, я ж тебе говору — смерть от горячего отступается. Она холод любит.

В назначенный час Шурик позвонил в дверь знахарки, но ему никто не ответил. Он звонил с перерывами еще минут пять, пока не открылась соседняя дверь. В просвете появилась круглая голова в бигудях и бодро доложила:

— Вы если к Нине Петровне, так ее сегодня арестовали.

— А за что? — опешил Шурик.

— Нарушение визового режима. У нее же ни гринкарты, ничего. Пришел утром маршал и арестовал.

— Какой еще маршал?

— Судебный исполнитель по-русски. Вы только приехали, что ли? А по-американски — маршал. И симпатичный, между прочим. Вацеком представился. А вы лечиться к ней ходили? Так она аферистка, шли бы лучше к врачу. У вас страховка есть?

Сгоряча Шурик чуть было не вернулся на родину. Затем прикинул, что от Рио-де-Жанейро до Брайтон-Бич не намного дальше, чем от Рио-де-Жанейро до Одессы. А все эти Вацеки, обезглавленные гуси и прочая чертовщина Сандры Майбиды не знали никаких пределов. На алтайских нарушительниц визового режима в этой войне полагаться было нельзя. Тут нужен был макумбейро самого высокого класса.

Когда, собрав чемодан, Шурик, с больной головой и обваренной кожей, зашел проститься с родителями, отец дрогнувшим голосом сказал:

— Сынок, маме так плохо, я не знаю… У меня сахар скачет, как сумасшедший… Может, останешься?

— Папа, послушай меня, — сказал Шурик. — Когда я уеду, вы оживете.

Старый знакомый — индеец с кожей цвета сигары, увидев его, печально закивал головой, показывая, что помнит, и, усадив за стол, снова бросил камни. Поглядев на них, он повторил диагноз: макумба, муйто макумба.

— Что же мне делать, папай? — спросил Шурик. — Она же меня доконает.

Индеец покачал головой:

— Ее макумбейро, видимо, из Бахии. Сильнее тамошних колдунов нет. Они знают знаешь кого?

— Кого?

— Они знают директора кладбища.

— Какого еще кладбища?

Индеец многозначительно закатил глаза и показал пальцем в потолок.

— Выше его никого нет. Но это неважно. Важно другое — ты знаешь, что она от тебя хочет? Твоя подруга, я имею в виду.

— Она хочет замуж.

— А ты?

— А я не знаю, нужно ли мне торопиться с этим делом…

— Тогда езжай в Бахию.

Не стану описывать в деталях дальнейшие странствия истерзанного Пастернака, его метания по сельским базарам южной провинции. Переходим сразу к моменту, когда он направляется к старцу, чье имя я даже не берусь воспроизвести. Сперва путешественник задыхается в раскаленном вагоне грязной электрички, затем истекает потом в забитом крестьянами и назойливыми мухами автобусе, плывет по сумрачным протокам Амазонки. Наконец нос лодки с шорохом выезжает на песок, и стоптанный ботинок швейцарской фирмы «Бали» ступает на дикий берег.

Стоя среди пронизанной солнцем зелени и оглушительного птичьего гама, Шурик наблюдал, как к нему неторопливо приближается группа темнокожих детей с надутыми животами и глазами, в которых читается надежда на подарки, — конфеты или жевательную резинку. У него не было подарков. У него были последние две с половиной тысячи реалов, зашитые отдельными пачками в плечах пиджака и в поясе брюк.

Сухой как щепа старик дремал в гамаке, свесив к земле увитые взбухшими венами ноги. Не открывая глаз, он приветствовал гостя стократно слышанным: «Муйто макумба. Муйто».

— Так что мы будем делать, папай? — спросил визитер, нервно закуривая.

Колдун вздохнул и стал неторопливо рассказывать, что нужно позвать танцоров из соседней деревни и каждому пошить новый костюм. Потому что, если наденешь старый, боги воспримут это как неуважение и рассердятся еще больше. Много жертв надо, много крови. Хороший подарок надо.

— Та женщина, — продолжал колдун, — она не успокоится. Она снова сделает макумбу. Поэтому нам надо сразу дать столько, чтобы ее подарки были меньше. Тогда боги рассердятся на нее.

— Ну и во что это выльется, папай?

— Деньги теперь ничего не стоят, — начал тот издалека. — Инфляция страшная. Все, что в банке на счету лежало, президент, будь он проклят, украл за день. А у меня два сына и дочь. И все колдунами быть не могут. Это же дар, ты знаешь?

Макумбейро на всякий случай бросил взгляд на Шурика, и тот кивнул:

— Кто спорит!

— Одного я на врача выучил, — продолжал старик, загибая пальцы. — Второй — адвокат. Дочь за американца вышла. И все — деньги. А танцоров надо человек двадцать. И каждому надо дать за вечер реалов двадцать пять. Чтобы танцевали с чувством, а не валяли дурака. Хороший костюм — это еще реалов двести — двести пятьдесят. Теперь множим на двадцать… Короче говоря, меньше чем за пять тысяч даже не стоит браться. Ну и подарок. Что это у тебя за часы?

— «Ролекс».

— Золотой?

Вопрос заставил Шурика расхохотаться. Совершенно неожиданно он увидел в этом дремучем старике самого себя. Роль лоха, соответственно, выпадала ему.

— Напрасно смеешься, — сказал колдун. — Не послушаешь меня, она в конце концов тебя окрутит. Знаешь, кому она дала взятку?

— Директору кладбища, — со знанием дела ответил Шурик.

— Правильно! А мы должны дать взятку любовнице директора кладбища. Она одна имеет на него влияние. Как она скажет, так и будет. Женщины такие: если они себе что-то втемяшат в голову, они своего добьются. Поэтому умные мужчины, а директор кладбища — умный мужчина, им уступают. Ты меня понял?

Шурик достал новую сигарету и зажег ее. Он сделал затяжку, но не торопился с ответом, и колдун увидел, что что-то в госте переменилось. Его словно оставила та забота, с которой он появился десять минут назад, лицо посветлело.

— Папай, знаешь, что я вдруг подумал? — спросил он, улыбаясь.

— Что?

— Что эта Сандра Майбида была не самой худшей из моих подруг. Я даже заскучал по ней. Честно. Чем сидеть сейчас в этих дебрях и прикидывать, где взять пять тысяч реалов, я мог бы лежать с ней возле бассейна и пить джин с тоником.

— Я же тебе сразу сказал, что она возьмет тебя, — вздохнул колдун. — Теперь ты видишь, что я не какой-нибудь аферист? Давай пятьсот реалов и езжай к ней.

— Двести.

— Давай, — махнул рукой колдун.

Шурик достал из пояса деньги, отсчитал перед лицом у старика четыре купюры по пятьдесят реалов и, привычно сломав половину, протянул ему остаток.

— Эй, лодочник! — крикнул он, направляясь к берегу. — Поехали назад, меня ждут.

1997