Клуб обойденных не должен сложить оружия. — У постели раненого. — Можно ли доверять полицейскому агенту? — Новый замысел Щербинина. — «Это кощунство какое-то!» — «Грех отказывать, когда тебя так просят!»

— Маруся, сейчас, когда у меня прошел первый шок после кражи и восстановилась способность реально оценивать ситуацию, я думаю, в нашем деле далеко еще не все потеряно. Клуб обойденных не должен сложить оружия. Из документов, бывших в синей папке, невосстановим только черновик письма старой компаньонки. Доктора Шёненберга при определенной затрате сил можно будет склонить к повторному написанию показаний. Бумаги Петра Никодимовича остались у нас. Михаил тоже сможет еще раз изложить свою историю…

— Сможет, если выживет. Леля, пожалуйста, поедем на Сухаревку в больницу. Я не могу найти себе места. Мы, конечно, ничем ему не поможем, но нам самим будет легче рядом с ним.

— Что ж, поедем! Я тоже очень хочу проведать Мишу. А Шуру пошлем к Здравомысловым, пусть расскажет им в подробностях обо всем случившемся. У меня уже нет сил приглашать Варвару Филипповну и еще раз обсуждать кражу, покушение на Мишу и прочие новости. Шура вполне справится с такой беседой сама. Все-таки неловко оставлять Здравомысловых в неведении касательно столь важных фактов, они же полноправные и весьма заинтересованные члены Клуба обойденных.

Михаил был в забытьи, но врачи успокоили нас известием, что, по их мнению, угроза его жизни миновала. В палате у постели раненого сидел Андрей и торопливо делал в блокноте карандашные зарисовки Мишиного лица. Господи, откуда у всех творческих людей такая нездоровая одержимость в работе, наверное, и на похоронах собственной матушки он делал зарисовки, чтобы использовать трагические впечатления в новой картине.

— Мари! Елена Сергеевна! Какое счастье — врачи определенно утверждают, что Миша будет жить!

Маруся, у которой глаза и так были на мокром месте, тут же воспользовавшись поводом, заплакала от радости. У меня тоже, честно говоря, свалился с души настоящий камень. Но от слез я постаралась удержаться и решила перевести разговор в прозаическое русло:

— А что за облезлый тип топчется в коридоре у входа в палату? С такими неприятными бегающими глазками?

— Полицейский сыщик. Мера предосторожности, предпринятая начальником сыскного отделения, и, как мне кажется, отнюдь не тщетная, все-таки на Михаила было совершено покушение, — ответил Андрей, нанося карандашные штрихи на листок бумаги.

— Я как-то не слишком доверяю полиции в подобных делах. От кого этот сыщик охраняет Мишу? От бандита со зверской рожей и кинжалом в руках? Такой здесь вряд ли появится. А нас с Марусей, например, он ни о чем не спросил, и мы беспрепятственно прошли в палату. Нафанаилу Десницыну помогает женщина, теперь-то мы даже знаем, кто она… Если Евгения под видом посетительницы или сестры милосердия проберется в палату к беззащитному Мише, дорого за его жизнь я, простите, не дам… Этот полицейский агент, как я понимаю, не склонен задерживать дам, так что…

— Леля! Боже мой, ты говоришь страшные вещи! Что же делать? Как же нам защитить Мишу?

— Во-первых, как только он придет в себя и врачи разрешат забрать его из больницы, мы перевезем его на Арбат, будем охранять и сами, при помощи хороших врачей, будем выхаживать. В таких делах, кроме как на самих себя, положиться не на кого.

— Лучше перевезти его ко мне, на Плющиху. Там ему будет спокойнее, — вставил Андрей.

— Хорошо, мы потом решим, где будет спокойнее и безопаснее. А во-вторых, пока Миша в больнице, я намерена приставить к нему частного охранника.

— Кого-кого? — в один голос спросили Маруся и Андрей.

— Охранника. Я знаю одного человека, который берется за различные конфиденциальные поручения — охрана, слежка, приватные расследования. Он прежде служил в полиции, а теперь на вольных хлебах, числится помощником присяжного поверенного и имеет свою клиентуру, которой помогает в щекотливых ситуациях.

— Леля, а он не жулик? Такие темные личности, готовые на все, обычно и на преступления способны. Откуда ты его знаешь? — спросила Маруся.

— Может быть, он и не без некоторой жуликоватости, но по большому счету человек честный…

— Потрясающая характеристика, — хмыкнул Щербинин.

— Мне порекомендовала его одна дама, сумевшая благодаря расследованию, проведенному этим господином, без труда получить развод. Наш закон всегда предпринимал все возможное, чтобы предотвратить разводы, заставляя доведенных до отчаяния совместной семейной жизнью супругов влачить свой жалкий крест пожизненно. Я не могу осуждать женщин, которые в поисках выхода из тупика обращаются к услугам человека, позволяющего себе незначительные вольности с законом. У меня тогда были серьезные неприятности с третьим мужем (которые, увы, разрешились сами собой трагическим образом). Но частный сыщик брался мне помочь гуманным и цивилизованным путем, и не его вина, что Некручина-Ростовский замерз в пьяном виде на улице. Я бы предпочла уличить мужа в интимной связи с пятью-шестью дамами и с миром отпустить на свободу…

— Сыщик такими грязными делами занимается? — разочарованно протянул Андрей.

— Что значит — грязными? Я не могу согласиться с таким определением. Развод, при всех его неприятных сторонах, иногда бывает не просто суровой необходимостью, а настоящим спасением для женщины! Миссия господина Легонтова весьма благородна! И я бы на вашем месте не торопилась клеймить этого рыцаря справедливости. Кто виноват, что бракоразводная практика в нашей стране сопряжена с такими немыслимыми и непреодолимыми трудностями, и гораздо легче убить человека, чем расстаться с ним по-хорошему? Это еще большая удача, что доказанный факт супружеской измены считается веским основанием для развода, иначе каждому домашнему деспоту и тирану, склонному к тому же прелюбодействовать на стороне, пришлось бы подсыпать в суп цианистый калий. А это, согласитесь, как-то не по-христиански! Сколько женщин загубили бы свои бессмертные души, отправив мужей в мир иной, а потом сами сгнили бы на каторге, если бы не частные сыщики, берущиеся за рискованные расследования и выступающие свидетелями в суде, изобличая прелюбодеев? Склонным к неумеренной гульбе мужчинам немного позора не повредит, это обычно действует отрезвляюще, но зато им сохраняется жизнь, что, по-моему, весьма благородно и человеколюбиво…

— Леля, ты давно не выступала на собраниях нашей Лиги. Какая изумительная тема для дискуссии… Нас ты убедила. Не так ли, Андрей? Давай пригласим твоего сыщика, пусть нам поможет, — согласилась Маруся.

— Я жалею, что мне не пришло это в голову раньше. Профессионалы в деле расследования всегда лучше дилетантов. Мы недооценили противника и сделали слишком много ошибок. Надо срочно подключать к деятельности нашего Клуба настоящего детектива.

— Ну хорошо, за безопасностью Михаила в больнице он присмотрит. А как он может помочь в розыске наших сбежавших убийц? Тем более что к делу уже подключилась полиция, — осторожно заметил Андрей.

— Голубчик, умоляю вас, не возлагайте особых надежд на полицию. Поверьте, они будут разводить руками и говорить что-нибудь вроде: «Мы прилагаем все силы, но увы, наши старания пока не увенчались успехом… Розыск сбежавших преступников идет полным ходом, и конечно же… всенепременно… безусловно… предпримем самые действенные меры к обнаружению и поимке…» И чем дальше, тем убедительнее будут рассказывать о своих подвигах и титанических трудах, а убийцы тем временем выедут за границу.

— А что же сможет сделать ваш сыщик, Елена Сергеевна?

— У меня есть одна идея. Мамаша Десни, возможно, знает, где найти старшенького, или будет его искать (сын все-таки!) и выведет нас на след Нафанаила. И тут уже дело хорошего профессионала этот след взять!

— Я сам шел к этой мысли со вчерашнего дня, но так и не сумел облечь ее в столь четкую форму, — тихо проговорил Щербинин.

— Это потому, что вы мыслите зрительными образами. А наши унылые дела так далеки от искусства.

Андрей закончил работу над своими набросками и закрыл блокнот.

— Я вижу, работа над вашей картиной продвигается…

— Да, мне наконец удалось поймать нужное страдальческое выражение для лица распятого разбойника. Кстати, Елена Сергеевна, у меня к вам большая просьба… Вы не согласились бы попозировать мне?

— Я?!

(В чем дело? Неужели художественный образ Маруси его уже не устраивает?)

— Видите ли, я давно ищу подходящую модель для фигуры Божьей Матери… Если возможно, буквально пару сеансов…

— Извините, я не ослышалась? Вы хотите, чтобы я послужила моделью для фигуры Божьей Матери?

— Именно. Когда я увидел вас в гостинице над раненым Мишей, у вас было такое лицо… Я имею в виду, такое трагически-возвышенное выражение лица, что я сразу понял, как должна выглядеть Богородица на моем полотне…

— Один из моих покойных мужей, купец Лиховеев, говаривал в таких случаях — вы или с ума сошли, или тронулись, простите великодушно! Как я могу позировать для Богородицы? Это кощунство какое-то! Вам лучше поискать модель среди монахинь, живущих праведной жизнью…

— Обычно у монахинь (кстати, я уверен, никто из них не согласился бы позировать, почитая это мирской суетой и греховным делом) слишком благостное выражение лица, далекое от всяких страстей… А мне важно передать трагедию матери, любимый сын которой распят на кресте и умирает страшной смертью у нее на глазах. До его воскрешения еще далеко, и даже уверенность в этом грядущем воскрешении и мысль о том, что Отец Небесный не оставит сына, не мешают ей переносить страдания Иисуса как свои собственные. Отчаяние, милосердие, горе и самоотречение — сколько самых сильных чувств должно было сливаться в этот момент на лице Богородицы. Пожалуйста, Елена Сергеевна, не отказывайте мне… Если вы вспомните, какими глазами смотрели на умирающего Мишу…

— Но, может быть, вам сможет позировать Маруся?

— Честно говоря, Маруся должна предстать там в другом образе, не хочу пока раскрывать весь замысел… Но мне очень, очень нужна ваша помощь, Елена Сергеевна!

— Грех отказывать, когда тебя так просят, Леля! — В голосе Маруси прозвучали какие-то новые, я бы сказала, ревнивые нотки. Не хватало еще обидеть лучшую подругу!

— Хорошо, мы с Марусей как-нибудь к вам зайдем в ближайшее время. В одиночестве мне будет скучно изображать натурщицу…