Черновик письма. — Появление синей папки. — Тайна маленького сейфа. — История драгоценной диадемы. — Визит в мастерскую художника. — Любимая модель господина Щербинина. — Пейзаж с дарственной надписью. — Автомобильная поездка. — Мое нелестное мнение о современных мужчинах.

Посмеявшись вместе с Марусей над полученным от ее кузена предложением, мы приступили наконец к изучению бумаг покойной компаньонки покойной же графини Терской, переданных нам накануне камердинером с Поварской.

Итак, перед нами был явно черновик письма, так и не дописанный до конца. Отдельные фразы, кое-что зачеркнуто, но суть понять можно, тем более что почерк писавшей был очень четким, как у человека, изучавшего каллиграфию в середине девятнадцатого века. Каждый нажим, каждая волосяная линия и каждый изысканно закрученный хвостик были на своих местах.

«Милая моя девочка (зачеркнуто)… Дорогая моя Машенька! Я долго мучилась, долго страдала, но наконец решилась написать тебе это письмо и рассказать обо всем. Надеюсь, ты сможешь когда-нибудь меня простить. Ты знаешь, я всегда любила тебя, как родную внучку, ты росла у меня на глазах, и сейчас у меня нет никого дороже, чем ты, моя дорогая. Я так виновата (зачеркнуто). Я должна была тебя защитить, ради памяти твоей бабушки, моего дорогого незабвенного друга…

Я не нашла в себе смелости встать на твою защиту, когда тебя буквально ограбили, лишив наследства. Прости меня, если сможешь… Я жалкая, больная, трусливая старуха! Меня запугали и подкупили, хотя обещанного вознаграждения я так и не получила (зачеркнуто)… Я позволила свершиться страшной несправедливости и не знаю, как мне отмолить этот грех. Тяжело жить с больной совестью, и я решила рассказать тебе обо всем. И в суде под присягой готова это подтвердить. Машенька, подлинное завещание твоей бабушки, в котором ты объявлялась главной наследницей, подменили, и я знаю, кто виновен в этом преступлении — это…»

Маруся подняла на меня влажные глаза.

— Ну вот, теперь понятно, почему бедная старушка вдруг сорвалась с лестницы. Ей помогли неудачно упасть… А в ее записях нет ничего такого, о чем мы и сами бы не догадывались. Она не успела назвать ни одного имени…

— Все равно это очень важный документ. Наверное, само письмо или более подробный черновик перехватил преступник, но и здесь вполне определенно говорится о факте подлога. Удивительно, как камердинер нашел этот черновик и сумел донести до нашего дома. Если бы злодеи знали, с чем Петр Никодимович к нам идет, боюсь, мы бы с ним так и не встретились. И теперь никто не разубедит меня, что уличное происшествие — не несчастный случай, а месть преступников бедному старику за этот его визит…

— Леля, а почему ты все время говоришь так неопределенно — злодеи, преступники? Ты не считаешь, что виноват во всем Мишель?

— Боюсь, что да, виноват. Но нам необходимо собрать улики, чтобы определенно назвать его убийцей. Такими обвинениями на основании догадок бросаться нельзя. А пока этот черновик — первый серьезный документ, попавший в наши руки. Шура, — позвала я горничную, — Шурочка, сходи в писчебумажный магазин «Надежда» у церкви Николы в Плотниках, у них хороший выбор канцелярских папок. Купи прочную папку для документов, картонную такую, с завязками. Только цвет подбери не слишком противный — не коричневый и не грязно-зеленый.

Как только Шура вернулась с картонной папкой пронзительно василькового цвета, я спрятала документ в папку, а папку в тайный несгораемый шкафчик, замаскированный картиной" «Вакханка» у меня в спальне. В этом небольшом патентованном сейфе хранились мои самые дорогие драгоценности и самые надежные ценные бумаги.

С некоторыми предметами, спрятанными в тайнике, были связаны незабываемые воспоминания. Например, диадема, усыпанная крупными бриллиантами голубой воды…

Когда-то мой второй муж, промышленник Лиховеев, потратил чрезвычайно много усилий, чтобы найти в ювелирных магазинах Москвы нечто, без слов говорящее об уровне его доходов. Мы готовились к балу в Купеческом собрании, и мне надлежало затмить красотой и изысканностью наряда всех прочих дам. Вечернее платье из жемчужно-серого атласа мы выписали из Парижа, а диадему, похожую, по словам мужа, на «настоящую драгоценность», он сам две недели искал, рыская по городу от ювелира к ювелиру.

— Мне-то что, — повторял Лиховеев, — мне, кроме фрака, все равно напялить на себя нечего. А что фрак? На балу и официанты во фраках будут. А как на тебя в этаких бриллиантах московское общество посмотрит, так сразу все оценят мою кредитоспособность. Такая штучка с камешками достойна императрицы. Да-с! Вот пусть все знают Лиховеева! Хорошему торговцу богатая витрина требуется.

Закончились приготовления к балу драматически. Облаченная во фрак тушка мужа в бесчувственном состоянии покоилась в гостиной, растянувшись поперек персидского ковра. Несчастье, которое может произойти с каждым, кто, принявшись с утра пить шампанское, постепенно переходит на водку…

А я в своем парижском туалете и диадеме, достойной царственных особ, рыдала в спальне…

С тех пор подарок покойного супруга хранился в моем сейфе, молчаливо напоминая о самых ярких страницах моего второго супружества. Покойся с миром, господин Лиховеев!

На всякий случай я рассказала Марусе, где хранится ключ от сейфа (в малахитовом разъемном яйце, лежащем вместе с другими сувенирными пасхальными яйцами в резной шкатулке, спрятанной в нижнем ящике бюро, ключ от которого в фарфоровой туфельке на моем туалетном столике). Кроме ключа, нужен был еще и шифр, который тоже пришлось назвать. Как мне казалось, придуманная мной комбинация цифр исключает случайный подбор.

— Маруся, помнишь, когда началась война с Наполеоном?

— Конечно. В 1812 году. Ты взяла такой примитивный шифр для своего сейфа?

— Не совсем. Нужно еще проделать ряд манипуляций. Прочти дату наоборот.

— 2181.

— Теперь поменяй ее половинки — 21 и 81 — местами.

— 8121?

— А теперь прибавь к каждой циферке по единичке.

— 9232?

— Да. Это и есть шифр. Надеюсь, не забудешь после всех математических действий.

— Леля, ты просто какой-то Кощей! Вечно у тебя яйцо в утке, утка в зайце, а заяц в сундуке.

— Зато надежно! Здесь, в сейфе, и будет храниться главная ценность нашего Клуба обойденных — синяя папка.

За всеми делами я потеряла счет времени, и оказалось, что намеченную операцию по заманиванию к нам врача, лечившего графиню Терскую, проводить уже поздновато.

То есть сам врач, привлеченный гонораром, скорее всего не отказался бы от визита к богатой больной в любое время дня и ночи. Но мне самой нужен был для этой авантюры кураж и ясная голова, а какая ясная голова может быть под вечер, если днем пришлось пообщаться с Мишелем Хорватовым?

Маруся предложила использовать неожиданно появившийся свободный вечер для визита в мастерскую Андрея Щербинина, куда он настойчиво нас приглашал. Тем более у нас был замечательный повод посетить художника — надо же ему рассказать о письме компаньонки старой графини.

Оделись мы особенно тщательно, чтобы на этот раз сразу произвести должное впечатление. Я выбрала простое платье, простое ровно настолько, чтобы безупречность покроя и стиля не бросались в глаза — наряд для неофициального визита должен быть скромным.

Маруся предпочла кружевную ротонду. Видно, она и сама чувствовала, как ей к лицу нежная пена настоящего валансьен.

Мастерская художника была где-то в районе Плющихи, в приходе Неопалимой Купины, и мы решили пройтись пешком — вечер был на редкость приятный.

С Сенной площади мы свернули на тихий, зеленый Смоленский бульвар. Мощная зелень каштанов и сиреневых кустов, скамьи, расставленные в тени деревьев у дорожек; цветы на клумбах, за оградой бульвара, вдоль боковых проездов — небольшие, скрытые листвой особнячки с садами, похожие на деревенские помещичьи усадьбы, — все настраивало на самый идиллический лад. Не только шестиэтажных современных гигантов, постепенно заполонявших старую Москву, но даже двух- и трехэтажных домов здесь почти не было. На углу Ружейного переулка стоял двухэтажный домик с башенкой-куполом, явно кичившийся перед одноэтажными соседями своим городским видом, а дальше, до самой Зубовской площади, где блестели золотые луковки и кресты церкви Знамения Божьей Матери, тянулся ряд старинных особняков.

Свернув в Неопалимовский переулок, за домами которого виднелись купола и шатровая колокольня еще одной старинной церкви, мы оказались в совершенно патриархальном местечке, напоминавшем какой-нибудь маленький уездный городок в провинции.

Из окон одноэтажных деревянных домиков выглядывали сквозь кустики герани сонные болонки и их любопытные хозяйки. Лаяли во дворах цепные псы, почувствовавшие чужих. Кружилась в небе стая голубей. Сквозь брусчатку мостовой пробивалась травка. На клумбах цвели мальвы и золотые шары.

Где-то в глубине квартала, за белым зданием церкви, в зеленом тихом внутреннем дворе, соединявшем два кривых переулочка, мы разыскали двухэтажный желтый особнячок с козырьком над входом. Здесь и проживал наш живописец.

Встретил нас Андрей Дмитриевич приветливо, похоже, искренне обрадовался нашему визиту.

В зале с большим венецианским окном на втором этаже дома была устроена мастерская. Немного знакомая с нравами московской богемы, я рассчитывала увидеть полный творческий беспорядок — разбросанные там и сям краски, кисти, эскизы, сломанные мольберты, подрамники, куски багета и прочее в том же духе.

Но студия Щербинина поражала чистотой и деловым порядком. Все, что можно, было аккуратно и педантично расставлено, разложено, подобрано по размеру в ровненьких стопках, убрано в папки с наклейками, задернуто занавесками.

Демонстрируя свои работы, Щербинин осторожно снимал с полки папки или откидывал тафту с масляных полотен, а как только осмотр картины был окончен, тут же маниакально приводил все в надлежащее состояние.

В одной из первых представленных нам папок были эскизы стенных росписей для одного модного ресторанчика. Замысловатый узор из модернистски изогнутых веточек и лепестков в центре композиции украшала выглядывающая из цветов женская головка. В ней легко было узнать Марусю.

— У меня тут есть несколько разных вариантов, не знаю, какой из них больше понравится заказчику.

Щербинин разложил на столе листы с эскизами, отличавшиеся между собой только оттенками цветовой гаммы да ракурсом, в котором была повернута к зрителю Марусина голова.

— А вот это — эскизы театральных костюмов к музыкальной постановке у Гирша.

В схематично изображенной Коломбине, наряженной в пестрое, тщательно прорисованное платье, тоже угадывалась Маруся.

— Тут что-то на мистико-религиозные темы? — Маруся оттянула край тафты, закрывавшей картину на подрамнике. Это была первая фраза, произнесенная моей подругой во время осмотра мастерской. По большей части она бродила молча, видимо, боялась расплескать благоговение, возникшее после прикосновения к творческой святыне…

— Это — «Коленопреклоненная». Я использую этот этюд в церковных росписях. Один железнодорожный магнат построил церковь в своем имении и приглашает меня расписать трапезную. Эта женская фигура послужит для образа Марии Магдалины в «Распятии с предстоящими».

Клянусь, дама в старинном балахоне, трагически простиравшая руки в пространство, напоминала Марусю еще больше, чем Коломбина.

Далее нашему вниманию была представлена акварель «Старинный маскарад», на которой Маруся представала в образе дамы в домино и пудреном парике екатерининских времен, потом полотно «Диана-охотница», исполненное для кабинета в новом особняке текстильного туза (Маруся в античной тунике с луком и колчаном), и, наконец, пейзаж «Арбатский дворик» (внутренний фасад старого особняка, запущенная клумба, голубая скамья со спинкой, на скамье — Маруся в белом платье с книгой в руке).

Насколько я успела заметить, работы Андрея по своей стилистике напоминали скорее полотна участников петербургского объединения «Мир искусства», чем московской «Голубой розы», но это, наверное, неудивительно — он ведь учился живописи в Петербурге.

Впрочем, я не художественный критик и не претендую на лавры вредного старикана Стасова. На мой дилетантский вкус, работы Щербинина были хороши.

Только одна вещь вызывала недоумение — странно, что Андрею Дмитриевичу заказывают свои портреты какие-то дамы. Ей-Богу, они сильно рискуют! Что бы он ни взялся писать, у него везде получается одна Маруся!

Конечно, облик моей подруги способен украсить любое полотно, но ведь не все заказчицы портретов на нее похожи.

Я лично раздумала заказывать свой портрет Андрею… Может быть, некая тайная смутная надежда превратиться в его музу прежде меня слегка тревожила, но теперь я убедилась — муза у художника уже есть.

Под конец осмотра мастерской мне на глаза попался уже завершенный пейзаж Остоженки, эскиз которого Щербинин набросал возле дома Ады в процессе слежки за Квазимодо.

На картине, кроме высокой колокольни Зачатьевского монастыря и старинных особнячков, появились фигурки двух женщин, оживляющие пейзаж. В одной из них легко можно было узнать Марусю (любимая модель маэстро!), в другой я все же опознала себя.

— Ах, Андрей Дмитриевич, не продадите ли вы мне эту картину? — Я поняла, что кое-что из работ Щербинина весьма привлекательно для меня. — Она мне очень нравится и всегда будет напоминать о нашем приключении.

— Этот этюд? Честно говоря, это не лучшее… Так, спонтанно, волею обстоятельств набросал что-то на холст… Но если вам понравилось, прошу вас, примите от меня в подарок!

— Простите, мне неловко! Я не хотела ее у вас выпрашивать…

— Ну что вы, такой пустяк!

Андрей расписался на обратной стороне холста и начертал несколько приятных слов в мой адрес. Представляю, какую сумму смогут заломить мои потомки за московский пейзаж с авторской надписью Щербинина лет через сто!

Хозяин, завершив экскурсию по своей студии, пригласил нас в соседнюю комнату, куда он распорядился подать чай.

Открывшаяся нам за бархатными шторами гостиная поразила меня еще больше, чем педантично убранная мастерская. Это была удручающе благопристойная комната — красный плюш, вольтеровские кресла, тюлевые занавески, подобранные фестонами, и стеклянный шкаф, достаточно вместительный, чтобы держать в нем полномасштабную копию памятника героям Плевны, набитый сверху донизу кузнецовским фарфором. И кружевные салфеточки, покрывающие все свободные плоскости…

Удивительно, что здесь жил холостой художник. Ни дать ни взять — семейное гнездышко разбогатевших мещан. Тепло, приятно, уютно и без вульгарной помпы… Разве что клетки с канарейкой не хватало.

— Ой, я узнаю эти кресла! — радостно сказала вдруг Маруся.

— Да, они из вашего подмосковного имения. Дом обставила крестная сообразно своему вкусу. А я из сентиментальных соображений ничего не хочу менять в обстановке — старушка так старалась, чтобы мне здесь было хорошо.

— Да, во всем чувствуется бабушкина рука, — Маруся смахнула набежавшую слезинку. — Вот только салфетки…

— Ну это уже рукоделие покойной матушки. Впрочем, признаюсь, кое-что сплел я сам, — Микула Селянинович покрылся нежным девичьим румянцем. — Вязание крючком так развивает мелкую мускулатуру рук, потом гораздо легче часами держать кисть. Я еще в детстве научился у матушки вязать… И эскизы орнамента, естественно, я тоже для нее рисовал.

Да, а в прежние времена мужчины секлись на шпагах, чтобы развить мелкую мускулатуру рук…

И эти изнеженные существа еще хотят, чтобы мы не настаивали на возвращении нам наших прав, узурпированных ими в далеком прошлом! Такие случаи только подтверждают законность феминистских требований. Мы, современные женщины, должны вырвать наши права из их ослабевших рук, иначе мужчины просто уронят непосильную для них ношу.

За чашкой чаю Щербинин рассказывал о своей жизни.

— Здесь тихое и очень удобное для работы место. Окно мастерской выходит на север, освещение правильное… Я все хочу написать пейзаж с видом, открывающимся из моего окна, — такой мирный московский уголок. Дом вообще весьма комфортный, а за ним, в хозяйственном дворе, сохранился кирпичный каретный сарай, в котором я держу свое авто.

— Андрюша, у тебя есть автомобиль? И ты его водишь? — У Маруси так и загорелись глаза. — Поедем кататься!

— Видишь ли, мне крайне неловко, но я совсем недавно выучился водить. Точнее сказать, продолжаю учиться. Бывает, врежусь в какой-нибудь дурацкий столб у дороги или старый сарай снесу — так сказать, учусь на собственных ошибках. Автомобиль как человек — когда он шаловливо настроен, его каким-то невероятным образом заносит от одного тротуара к другому и обратно, а это опасно… К счастью, мне еще не довелось сбить никого из живых существ. Поначалу-то я держал шофера, нанятого в период редкостного финансового благополучия, но ему ведь регулярно нужно платить жалованье. А мои доходы зависят от переменчивой фортуны и вдохновения… Теперь приходится водить автомобиль самому, и я всякий раз, прежде чем сесть за руль, читаю руководство, но всегда почему-то забываю, на какую педаль нужно давить…

— Андрей Дмитриевич, а позвольте нашей Марусе сесть за руль? — предложила я. — Она— настоящий ас водительского дела.

— Маруся?

— А вы не знали? Она водит авто просто виртуозно. Даже когда некие враги (не будем снова ворошить все наши подозрения!) замыслили покушение на нас с подругой и вывели из строя тормоза, Маруся ухитрилась спасти нам жизнь и даже не разбить свой «Мерседес-Симплекс-Турер».

— О, у меня тоже «Мерседес-Симплекс».

— Надо же, моя любимая модель! Андрюша, Андрюшенька, позволь мне вас прокатить! Я так соскучилась по рулю.

Отказать Щербинин не смог. Маруся повязала поверх шляпки шелковый шарф, чтобы ветер не сдувал непослушный головной убор. Нам с Андреем пришлось держать шляпы руками. Машина завелась с полоборота. Выехав на Плющиху, где громыхающее авто произвело настоящий фурор среди уличных мальчишек, собак, кошек и гусей, мы промчались к Девичьему полю и понеслись мимо университетских клиник к Новодевичьему монастырю.

Маруся, наслаждаясь скоростью, в упоении давила на газ и крутила баранку. Андрей заметно побледнел и сидел молча, держась левой рукой за поля шляпы, а правой судорожно сжимая бортик авто.

Конечно, не все хорошо переносят скорость, но современных мужчин нужно приучать к некоторой опасности, не все же им вязать кружевные салфетки…