Был некогда столяр именем Финнур. Жил он на отшибе в глухом лесу и зарабатывал себе на жизнь своим ремеслом. И вот пошёл он однажды по дрова и увидел сидящего на пеньке старика.

— Удача в помощь, отец, — сказал Финнур

— И тебе, добрый человек, — ответил старец, — вот шёл я, шёл, да посох мой сломался, а ноги уж не те, что в молодости.

Пожал плечами Финнур, срубил молодой дубок и вырезал из него посох.

— Вот спасибо, удружил старику, — обрадовался тот, — хочу и тебя отблагодарить. Проси, что хочешь.

— Помощника бы мне, — говорит столяр, — тяжко одному, а от жены в моем деле проку нет.

Тогда дал старик Финнур щепотку порошку и говорит.

— Вырежи помощника из дубового кряжа, посыпь порошком и оставь на ночь.

Удивился столяр, но так и поступил. Приходит в мастерскую на следующее утро, а деревянный помощник ожил. И стал он помогать в работе, да так, что не мог мастер на него нарадоваться.

И вот однажды приказал он деревянному помощнику.

— Поруби на дрова всё старое дерево, что найдёшь, и не останавливайся, пока не закончишь, — а сам отправился на рынок.

Жена столяра тем временем к соседке ходила, возвращается, а деревянный помощник уже весь мусор порубил, и стены в доме рубит.

— Остановись! — закричала ему жена столяра.

— Но я ещё не закончил, — сказал тот, и знай себе, дальше рубит.

Видит жена, что ещё немного и быть им с Финнуром без крыши над головой, да и говорит.

— Ты же и сам деревянный.

— А и то верно, — удивился помощник, да так себя и изрубил.

Гамбрийская народная сказка

Солнце заходило, и вечерняя синь растекалась по улице, заливая её обшарпанные фасады. Навстречу плывущим сумеркам медленно двигался старый фонарщик. Мурлыкая что-то себе под нос и вздымая шаркающими ботинками облачка пыли, он упорно тащил свои нехитрые инструменты от фонаря к фонарю. Достигнув очередной цели, он прикладывал к ней лесенку и, взяв длинное зажигало в правую руку, приступал к исполнению своего долга. Газовые фонари загорались один за другим, возвращая из темноты побитые жизнью витрины лавок — пыльные, кое-где треснутые, а иногда и вовсе забранные вместо стекла досками… Квартал определённо знавал и лучшие времена.

Комиссар Оскар неподвижно стоял, прислонившись к забору дровяного сарая точно в том самом месте, где гвоздь неведомого ценителя художественного слова оставил стандартное для таких мест выражение. Его ассистент нервно переминался рядом. Они ждали. Время шло.

Где-то на той стороне улицы, среди обломков просевшего забора и зарослей крапивы пара котов со всем пылом истинных аристократов готовилась скрестить когти в поединке. Была ли причиной дуэли прекрасная дама или отсутствие согласия благородных донов по вопросу раздела сфер влияния на ближайшей помойке оставалось неизвестным. Но то, что участники конфликта настроены крайне решительно, можно было услышать и за несколько домов.

— Он задерживается, — заметил стажёр, — может начнём сами?

— Не стоит… — возразил комиссар, флегматично наблюдая за работой фонарщика.

Позади них, во дворике, хозяйки возились с сушившимся бельём, время от времени бросая косые взгляды на пристроившихся в проулке незваных гостей. Общая позиция дам была определённо недружественной.

— Ходят тут всякие, а потом штаны с верёвок пропадают… — ёмко выразила её одна из местных жительниц, бдительно осматривая висевшие на вечерней прохладе ситцевые ценности.

Комиссар и его ассистент на эти инсинуации никак не отреагировали. Фонарщик постепенно удалялся, оставляя позади светящийся след. В проулке показался квартальный. Шуцман был одет в тёмно-зелёную форменную блузу, и такие же шаровары, заправленные в сапоги. Багровая усатая физиономия была увенчана похожей на горшок форменной каскеткой-кивером с плоским верхом и большой медной бляхой.

— Задержался… — извиняющимся тоном пропыхтел блюститель порядка.

— Пора за дело, — комиссар натянул и тщательно разгладил кожаные перчатки, одёрнул явно не по погоде надетое пальто и только после этого двинулся через улицу.

Дом на той стороне был большим, и, судя по свету в окнах, вполне жилым.

Они прошли в боковой проход, и квартальный открыл своим ключом дверь чёрного хода.

— Сюда, значится…

Внутри стоял ядрёный запах щей и жареной рыбы. Комиссар брезгливо поморщился, но промолчал.

Они прошли в коридор к лестнице. Атмосфера вокруг едва слышно гудела и жужжала. Многочисленные двери, выходившие в проход, все до единой были приоткрыты. И все — ровно на один палец. Человек, наделённый острым глазом, определённо смог бы, присматриваясь к зазорам приоткрытых дверей, весьма точно определить количество, возраст и даже рост всех жильцов.

— Ну-с… — произнёс комиссар, достал из недр пальто большой чёрный револьвер и любовно протёр рукавом его гранёный ствол.

Двери как по команде прикрылись, гудение исчезло, и вокруг повисла абсолютно мёртвая тишина.

— А оно точно здеся? — с некоторым сомнением поглядел на револьвер квартальный.

— Описание совпадает. При всей внешней наивности и легкомысленности у этой юной девы поразительная наблюдательность и определённо выдающаяся память. И я бы сказал настоящий талант замечать детали. Говоря чисто теоретически, она даже могла бы сделать неплохую карьеру в сыске… Или в написании детективных историй.

— А если тута, тута, так ведь ентот маньяк могёт на нас и с ножом каким выскочить! — неподдельно расстроился квартальный.

— Если он выскочит на нас с ножом, то можно будет заключить, что нам определённо весьма повезло, — философски заметил комиссар, медленно поднимаясь по лестнице, — однако лично я полагаю, что скорее он сразу начнёт стрелять…

— Енто плохо, — вздохнул квартальный, с огорчением убрал свисток и вытащил из кобуры табельное оружие; за оружием проследовало некоторое количество шелухи от табельных семечек…

Они остановились перед старой и порядком ободранной дверью в торце второго этажа.

— Итак, — шёпотом констатировал комиссар, перехватывая револьвер обеими руками и становясь поудобнее, — преступник крайне опасен, отлично вооружён и безумно отчаян… Стажёр. Вы идёте первым.

Из могучей груди квартального вырвался шумный вздох облегчения. Стажёр шмыгнул носом, вытащил кургузый маленький револьвер, чуть наклонился и, ядром метнувшись вперёд, пролетел прямо свозь хлипкую дверь, прокатился по полу и укрылся за креслом.

Комиссар стоял перед входом держа проём на прицеле. Квартальный топтался рядом, периодически протирая взмокший лоб рукой с револьвером.

— Стажёр, что там?

— Я никого не вижу, комиссар…

— Возможно, он укрылся в задних комнатах и надеется заманить нас в засаду… Квартальный. Попробуйте осмотреть гостиную. Мой ассистент вас прикроет.

— У меня жена… дети…

— Это ваш долг. В случае чего я лично передам им соболезнования…

Квартальный проследовал внутрь. С его лица можно было писать мученика…

— Тут никого, — донеслось через пару минут.

— Стажёр?

Приглушённый голос сообщил откуда-то из недр квартиры.

— В спальне тоже пусто. Похоже, он сбежал.

— Проклятье, — вздохнул комиссар и убрал револьвер, — это так не вовремя…

Он зашёл внутрь и огляделся. Бледный как привидение квартальный медленно приходил в себя. Стажёр шнырял по комнатам, изучая разбросанные вещи.

— Что-нибудь нашли?

— Почти ничего, комиссар. Судя по кучке пепла в ванне, он жёг какие-то бумаги. Не думаю, что он оставил нам подробные указания, где его искать.

— Это плохо, стажёр. Это очень плохо. Мне нужно его поймать. Это мой шанс. Ваш, кстати, тоже. Поимка государственного преступника украсит любую биографию. А такого преступника — в особенности.

— А если это не тот? — робко поинтересовался стажёр, — и вы… мы ошибаемся?

— Это невозможно, — снисходительно улыбнулся Оскар, — Брадобрей передал нам записи Ферзлера. Увы, тот слишком быстро свёл счёты с жизнью… Или ему их свели. Так или иначе, но моё чутьё подсказывает мне, что мы имеем дело с одним и тем же преступником.

— И он пока опережает нас на шаг, — кивнул стажёр.

— Нет. Это мы постоянно наступаем ему на пятки, — назидательно уточнил комиссар, — и скоро уже наступим окончательно. Никому не скрыться от комиссара Оскара. Ну а пока нам стоит допросить здешнего домовладельца…

— Он ничего не скажет, — пробурчал уже начавший выходить из ступора квартальный, — здесь ж форменная малина. Здешний хозяин почитай всё равно, что слепой, глухой и немой…

Комиссар не спеша поправил свои кожаные перчатки.

— Будем исцелять. У него нет выбора. Комиссару Оскару нужно знать, куда делся преступник. Так что не уверен насчёт зрения и слуха, но обрести речь нашему домовладельцу определённо придётся… И да, стажёр, не забудьте связаться с Бригидой Аббе. Надо бы вернуть ей девочку.

Сестра-секретарь осторожно заглянула в кабинет. Фигура в облачении неподвижно сидела в кресле. На столе, прямо перед ней лежала небольшая аккуратная стопочка бумаг.

— Мать-проповедница? Вы здесь? Вы спите?

— А? — фигура едва заметно пошевелилась, — нет, ещё нет… пока. А что случилось?

— Уже утро, госпожа Бригида.

— Что? Утро?

Сестра-секретарь отодвинула штору, и в кабинет хлынул бледный свет, процеженный сквозь росшие за окном можжевеловые кусты.

— Ох, мать-проповедница, — всплеснула руками сестра, — вы жутко выглядите. Просто ужас. В гроб краше кладут…

— Какое точное замечание, — Бригида Аббе, пошатываясь, встала, — кажется, у меня немного затекли ноги.

— Так слыханное ли дело, всю ночь за столом просидеть! Вы себя не бережёте, госпожа Бригида, совсем не бережёте. Смотрите бледная какая? И синяки под глазами…

— Спасибо за заботу, сестра. Сколько времени?

— Да уж второй завтрак миновал… Я-то смотрю, спальня ваша открыта, а постель даже не смята, честно говоря, немного испугалась, не случилось ли чего. А тут ещё вам новости пришли…

— Новости? Мне? Какие ещё новости?

Бригида посмотрела на неё с растерянностью человека, плохо понимающего, что вокруг происходит.

— Вам пришли две новости, госпожа проповедница. Прям, как в пьесах говорят, одна плохая, а вторая хорошая…

— И что, интересно, сейчас может быть плохого? — Бригида мрачно посмотрела на лежавшие на столе листки.

— Это. Это от вашего отца.

— С ним всё в порядке? — она обеспокоенно встрепенулась.

— Да-да, милостью создателя. Ваш отец просил передать, что ему даже чуть лучше. Но вот его близкий друг и ваш знакомый…

Бригида непонимающе сморщила лоб.

— Ну, в общем, значится, Йонс Быконт, прокурор. Они накануне вечером изволили скончаться…

— Что?!

— Доктор сказал — острое отравление. Несчастный случай. Хотя слуга, которого прислал ваш отец, рассказал мне по секрету, что в кабинете нашли флакон с ядом и подозревают самоубийство. У вашего отца уже был следователь, какой-то инспектор Трентин. Или Трентон…

— "У этого вина отвратительное послевкусие" — услужливо напомнила память…

— Нет, я всё же думаю, что это был несчастный случай… — деревянным голосом произнесла Бригида и вдруг расхохоталась.

Сестра-секретарь ошарашенно попятилась.

— Госпожа Бригида, с вами всё в порядке?

— Со мной… не знаю… но… думаю, что да… в порядке, — она перестала смеяться и поправила одеяние, — прошу прощения, сестра, это просто истерика. Я плохо спала ночью, а Йонс… господин обер-прокурор, был моим хорошим… знакомым. Надо будет послать соболезнования.

Она подошла к окну и поглядела через стекло на мерно раскачивавший колючими ветками можжевельник.

— А ещё что случилось? Кажется, вы говорили про две новости.

— Да, конечно. Звонили из полиции. Они нашли Хельму…

— Вы хотите сказать, они нашли тело?

— Нет. В том-то и дело, что они её саму нашли.

— Она жива? — Бригида резко отвернулась от окна.

— Да. И почти невредима. Это все наши молитвы… И ваши, конечно же, госпожа Бригида. Комиссар сказал, что её привезут к нам уже сегодня.

Бригида Аббе прикусила губу и почти минуту стояла молча. Потом часто-часто заморгала и отвернулась.

— С вами все хорошо? — на всякий случай уточнила сестра-секретарь.

— Да. Всё нормально. Нам нужно подготовиться. Я жутко устала. И да, ещё… — она сгребла лежавшие на столе листки, — вы не знаете, печь в бане уже затопили?

— Если вам нужна ванна, мы можем натаскать воды с кухни, госпожа Бригида.

— Не совсем, — она покрутила в руках бумаги, — я просто хотела сжечь моё завеща… эти бумаги. Хотя и ванна мне, пожалуй, тоже определённо не помешает.

Портьеры из тяжёлого винно-красного бархата занимали добрую половину комнаты. В промежутках между ними можно было разглядеть обитые алой в бордовую полоску тканью стены, и чёрно-красные панели из секвойи и эбенового дерева. Единственным светлым пятном в чёрно-красной гамме кабинета оставался огромный, сажени в полторы высотой, портрет императора Рихигера Зверолова.

Портрет был выполнен в модном последние годы стиле преканонистов, и изображал древнего монарха в образе печального и бледного юноши в сверкающих доспехах, украшенных полагающимися титулу регалиями и пышной звериной шкурой. В меланхоличных чертах портрета внимательный глаз мог бы заметить вполне определённое сходство с владельцем кабинета. По большому счёту император на картине выглядел сильно облагороженным вариантом этого владельца. Впрочем, зритель, настроенный особо критически, мог бы высказаться и в том ключе, что скорее уж хозяин походил на карикатурную версию императорского портрета… Художник, несомненно, хорошо знал своё дело.

Однако единственный на этот момент посетитель меньше всего задумывался о подобных обобщениях. Для этого кронграф Бауде был слишком расстроен.

— Я всё же склоняюсь к версии несчастного случая. В самом крайнем случае — самоубийства…

Хозяин кабинета поправил сползавшие с острого носика круглые очки и посмотрел на кронграфа сквозь их глянцевые стёкла.

— Покойный обер-прокурор производил на вас впечатление человека, способного покончить с собой отравившись ядом словно крыса? Или перепутать в какой стакан он этот яд наливает?

— Не то, чтобы производил… — смутился кронграф, — но в то, что его отравила проповедница Аббе я готов поверить ещё меньше, господин канцлер.

— Вы так думаете? — канцлер пригладил волосы и прошёлся по кабинету, — а мне кажется, вы её недооцениваете, кронграф.

— Она всего лишь простая служительница экклесии, а не роковая отравительница, — возразил Бауде, — не стоит видеть происки врагов там, где их явно нет…

— Пока мы видим лишь то, что в результате её визита один из ключевых членов вашего заговора скончался. И ещё то, что она тесно связана с Крапником. Не знаю как вам, а мне представляется очевидным, что она его агент. И крайне опасный агент… Которого вы катастрофически недооценили. И когда я говорю "катастрофически", мой дорогой Бауде, это не просто фигура речи. Это означает, что вы и в самом деле находитесь на грани катастрофы…

Кронграф то ли побагровел, то ли красные тона комнаты придавали его щекам чрезмерный румянец.

— Осмелюсь заметить, господин канцлер, что вы также принимали в нашем предприятии некоторое участие.

— Неофициально, кронграф, неофициально. И я настоятельно не советую вам лишний раз упоминать моё имя в связи с вашим заговором.

— Я всё понимаю, но рассчитываю на вашу помощь.

— Не рассчитывайте. Моё дело политика, а не благотворительность, кронграф. Я могу оказать вам некоторую поддержку, особенно когда вы сделаете основную работу. Но не ждите, что я буду вытаскивать вас из того болота, в которое вы сами залезли…

— Всё под контролем, — кронграф достал клетчатый платок и вытер им затылок, — мы сможем обойтись и без Йонса…

— Вы так думаете? — канцлер нервно потёр руки, — а мне показалось, что этот ваш головорез из-под контроля как раз таки вышел. Я с самого начала считал вашу с покойным обер-прокурором идею выпустить этого демона из бутылки слишком рискованной. Хорошо ещё, если он просто сбежит. А если по старой памяти обратиться к своим друзьям-революционерам? Вы хоть представляете, какое бедствие вы выпустили на волю?

— Я уверен, что он выполнит задание. По нашим данным, он уже выехал в Констайн…

— Вам лучше всё проконтролировать лично, кронграф. Вы уверены, что ваш террорист выполнит именно то, что вы от него хотите? Учтите, если пострадает принц Флориан, это будет означать войну. В Эстерлихе тоже хватает недовольных договором. Если с головы его высочества упадёт хотя бы один волосок, они своего не упустят. И я даже приблизительно не могу предсказать последствий. Могут вмешаться другие великие державы… В общем, это действительно будет катастрофа. Как и в том случае, если принцесса сможет вступить в брак.

— Я этого не допущу.

— Да? И как, позвольте вас спросить?

— Ну… я приму меры. Наш план пока действует.

— На вашем месте я бы забыл о существовании вашего плана и начал бы действовать лично.

— Но не хотите же вы сказать, что я должен сам устранить принцессу?!

— А почему нет?

— Но… Нет. Это немыслимо. Я дворянин, благородный человек, а не какой-то проходимец!

— Вы ещё и благоразумный человек, как я надеюсь, господин Бауде. И понимаете, что после всех ваших заявлений и действий в колониях, эстерлихцы хотят вашей крови. Поэтому вы будете первым, чья голова полетит, как только Донова взойдёт на трон. И это даже если не выплывет ваше участие в заговоре. А учитывая судьбу обер-прокурора, я бы на подобное уже не надеялся. Эта ловкая проповедница вполне в курсе вашего участия. Так что выбор у вас не слишком богатый. Или вы убиваете принцессу, или она присылает вам кинжал в платочке. Вы же благородный человек, так что стреляться, будто какому-то безродному офицеришке, вам не пристало…

Теперь Бауде уже определённо побагровел.

— Я приму это к сведению, господин канцлер.

— Рад за вас. Главное, не думайте слишком долго. Полагаю, они не станут тянуть с браком. Надеюсь, что убийца из вас получится не настолько бестолковый, как заговорщик…

Юл и Куто впервые в жизни оказались в первоклассном вагоне-ресторане. В смысле первого класса. Куто ощутимо робел. Что до Юла, то умение держаться в любом месте так, словно он там родился, являлось частью его профессии.

Они огляделись. Хотя свободные места вполне можно было найти, Юл предпочёл столик, где уже обосновался один из посетителей. Опять же — в силу профессиональной привычки.

— Разрешите?

Выбранный им посетитель оказался чуть измождённым и довольно ещё молодым человеком с густой пшеничной чёлкой, спадавшей на аристократичный лоб.

— Конечно. Присаживайтесь. Всегда приятно обедать в компании.

Юл комфортно расположился в резном ореховом полукресле, листая меню, в то время как Куто сидел осторожно, словно боялся, что кресло под ним сломается.

— Вижу, что у них отличный повар, — философски заметил Юл, который ничего толком в меню не понял, но демонстрировать этого отнюдь не собирался.

— Наверное… — пожал плечами собеседник, — я впервые за долгое время смог поесть нормально, так что не буду слишком уж требователен к местным кулинарам.

— Путешествовали? — поинтересовался Юл.

— Можно сказать и так. Последние несколько месяцев мне довелось провести не дома. По независящим от меня обстоятельствам. Так сказать, непреодолимой силы. Которую, впрочем, мне всё же удалось преодолеть.

— Возвращаетесь домой?

— Скорее к друзьям. В Констайн. А вы?

— Как ни удивительно, но мы с другом едем туда же.

— Другом?

Их собеседник окинул взглядом Куто, но воздержался от комментариев. Впрочем, их и не требовалось. На благородного господина Куто не тянул даже в приличном костюме.

— Он мой компаньон, — уточнил Юл, — кстати, меня зовут Пикаро. Юл Пикаро, к вашим услугам.

— Очень приятно. Бутрим. Бутрим Прокоп, — незнакомец тряхнул соломенной чёлкой, — по делам едете, господин Пикаро?

— Именно.

— Даже удивительно. Констайн довольно тихий, и я бы даже сказал курортный, городок. Странно видеть, что кто-то едет туда по делам.

— Даже в самом маленьком городе всегда могут найтись дела, — улыбнулся Юл, — зачастую их там оказывается даже больше, чем в столицах… Провинциальные городки буквально созданы для моей работы.

— Вы коммивояжер? — поинтересовался собеседник.

— Можно сказать и так.

Официант принёс обед. Над столом поплыл манящий аромат жареного фазана.

— М-м-м… — не сдержался Юл, — а вы уже бывали в Констайне, господин Прокоп?

— Случалось, — кивнул тот, меняя тарелочку, — а вам, я так понимаю, ещё не довелось?

— Не довелось, — согласился Юл, вооружаясь ножом и вилкой.

— Тогда вам всё ещё предстоит. Констайн — на редкость прелестный город. Хотя это формально и Борея, но, по сути — кусочек старой доброй Слатонии. Впрочем, граница там весьма относительная. В любом кабачке вы наверняка встретите хотя бы парочку бюргеров из какого-нибудь Бреннау, Липвика или Камница, приехавших расслабиться и поглазеть на замок. Собственно весь город состоит всего из двух зданий — университета и замка на скале, давшего ему название. Всё остальное так, приложение к этим двум.

— Звучит заманчиво, — хмыкнул Юл, отрывая от фазана ножку.

— Более чем. Уверен, что ваш визит туда надолго останется в вашей памяти… Очень надолго.

Собеседник едва заметно улыбнулся чему-то своему, и резким движением головы отбросил назад чёлку.

— Кстати, раз уж зашла речь о Слатонии. Настоятельно рекомендую, пока будете в Констайне, отведать тамошний яблочный рулет и пряники. Это их фирменное. Не пожалеете. Заверяю. Хотя сам я и не люблю сладкое, но всегда питал слабость к яблокам. Ещё с детства…

Юл сладкое как раз любил. Но в данный момент был занят фазаньей ножкой и лишь промычал в ответ что-то благодарственное.

— Главное, — добавил собеседник, тщательно протирая нож салфеткой, — не связывайтесь со студентами. На редкость темпераментная публика…

— Ничего, — ухмыльнулся Юл, — у меня есть к ним подход.

— Ну как знаете, как знаете. Не говорите потом, что вас не предупреждали. Впрочем, надеюсь, ваше посещение Констайна пройдёт удачно. И окажется, как я уже заметил, совершенно незабываемым. В принципе, не то, что город, но даже обычный сарай имеет право хоть на четверть часа войти в мировую историю…

— В моём понимании, — заметил Юл, — данный тип построек связан не столько в вхождением в историю, сколько с попаданием в истории. Впрочем, определённая справедливость в праве каждого на свою долю славы, несомненно, имеется…

— А вы верите в справедливость? — поинтересовался их собеседник, откидываясь на спинку полукресла.

— Отчасти. В какой-то степени, — ответил Юл, — хотя бы в виде шанса, которым можно воспользоваться…

— Чушь, — покачал головой оппонент, — что такое вообще справедливость? Не более, чем наивная уверенность в том, что если ты сделаешь нечто полезное, то вправе рассчитывать на награду. Чем эта уверенность отличается от веры дикаря в то, что если он намажет идол салом и кровью, тот поможет ему на охоте? Абсолютно ничем. Бросив зерно в землю, человек рассчитывает на урожай не в силу всеобщей справедливости, а сугубо из практических наблюдений. Справедливость — не более чем миф и фикция. Как и множество других — мораль, вера, честь… Реальны лишь холодный прагматизм и здравый расчёт.

— Радикальный подход, — покачал головой Юл, бросив в тарелку обглоданную косточку, — меня трудно назвать сентиментальным или религиозным человеком, но я всё же полагаю, что в человеческих отношениях должен присутствовать некий, скажем так, дополнительный компонент.

— А чем эти человеческие отношения принципиально отличны от прочих? Почему мы должны полагать, что общество не подобно дикой природе? Где побеждает сильнейший, а слабейшим не приходится рассчитывать на какую-то справедливость? И даже на просто пощаду?

Юл, задумавшись, промокнул губы салфеткой. Официант забрал фазаньи косточки и подал десерт.

— Человеческое общество живёт по иным законам, чем джунгли, как мне кажется… — наконец возразил Юл.

— И это его серьёзная ошибка, — собеседник поправил упорно падавшую на глаза соломенную чёлку, — законы природы едины и на редкость стройны. Опутывая их паутиной условностей, человечество лишь ограничивает собственные возможности.

— Многие бы назвали вашу позицию аморальной, — заметил Юл, берясь за серебряную ложечку.

— Мне всё равно. Мораль — такая же фикция. В мире нет добра и нет зла. Есть только практическая польза. Или вред. Именно этими критериями я и оперирую. Человек должен видеть цели и идти к ним с хладнокровием хирурга. Не отвлекаясь на возникающие на пути химеры и абстракции.

— И вам это удаётся? Не испытывая никаких чувств?

— Эмоции тоже химеры. Пустые и бессмысленные. Отвлекающие от главных целей. Человек обязан стать победителем своих страстей. Лишь тогда он будет в силах подняться над заблуждающейся массой, найти свой путь и указать направление другим, если те захотят его увидеть.

— А если не захотят?

— Это их личный выбор. Очень часто заблуждаться намного приятнее.

— Неужели вы смогли победить свои страсти? — поинтересовался Юл.

— Почти. От этого меня иногда называют злым, но это не так. Во мне нет зла. Как и нет добра. Я лишь делаю то, что считаю нужным и всегда выбираю для этого самый эффективный способ. Кто-то может полагать эти поступки злыми, кто-то добрыми. А на самом деле они лишь результат выбора рационального пути. Не далее как перед отъездом мне пришлось переставить местами два бокала. Уверен, многие увидят в этом самые разные мотивы, а на самом деле всё предельно просто. Мне нужно было решить проблему, я её решил. Не задумываясь о том, как кто-то может это оценить…

— Не могу ничего сказать о сервировке, — заметил Юл, — но подобный прагматизм редко нравится окружающим.

— А мне нет до них дела, — пожал плечами его собеседник, — величие человека в том, чтобы подняться над толпой.

— Выше летишь, глубже падать, — не удержался Куто, — я не большой мастер красиво говорить, но всё же вот что скажу. Я ходил в море много лет и знаю, что человек перед океаном — ничто. Кит может убить его одним движением хвоста, а акула перекусит человека пополам, быстрее, чем я успею прожевать этот бутерброд. Но в своей жизни я повстречал сотни китов и акул. И я еду сейчас с вами в этом поезде, а те киты и акулы давно пошли на мясо и ворвань… Только потому, что я был не один. Море быстро отучивает от склонности жить в одиночку.

— В чём-то он прав, — Юл облизнул ложечку, — играть без правил хорошо лишь тогда, когда все вокруг этим правилам следуют. А иначе всё становится крайне скверно. Можете мне поверить. Даже самым героическим рёбрам не удастся выстоять против дюжины пар кованых сапог. Правила — великое изобретение человечества. Их можно обходить, если они несовершенны, но их не стоит пытаться разрушить. Правила мы должны чтить. Для собственной же пользы…

— Это мещанский резон. Сохранение общества ради него самого, — скептически хмыкнул собеседник, — мы восхваляем свободу и независимость, но стыдливо отказываемся доводить идею до логического конца. Мы радуемся свободе от власти, но пугаемся свободы от общества.

— Любая идея, доведённая до логического конца, есть абсурд, — Юл протёр серебряную ложечку салфеткой и положил к остальным столовым приборам, — каждый хочет иметь больше денег, чем остальные, но будет ли он счастлив, если соберет себе все деньги и окажется в мире нищих?

— Ваша философия лишена необходимой логической законченности, господин Пикаро. Не доведённая до логического конца идея неполноценна.

— А кто сказал, что мир должен быть прост и логичен?

Когда они вернулись в купе, Куто заметил.

— Странный тип, этот Прокоп…

— Немного, — кивнул Юл, — кстати говоря, я между делом одолжил у него одну из тех визитных карточек, что он держал в кармане. Рассчитывал найти его в Констайне. В конце концов, этот малый вроде бы знает город… вдруг пригодится.

Он протянул Куто маленький кусочек картона. На том значилось:

Винкель Бластенхаймер. Пиротехника и взрывчатые вещества. Змеиный переулок, д. 2. Констайн.

— По-моему, это не его визитка, — проворчал Куто.

— Скорее всего. Но уж что было…

Юл достал из кармана ещё и серебряную ложечку, покрутил в руках, не зная куда деть и, наконец, убрал обратно.

— А это пусть будет сувенир…

Полицмейстер опустил заявление и хмуро поглядел на комиссара Оскара. Было уже довольно поздно, и глава полицейского управления позволил себе не только снять китель, оставшись только в форменном жилете, но даже закатать рукава рубашки.

— Ты с ума сошёл, Оскар?

— Позволю себе заметить, ваше…

— Помолчи. Ты что, решил, что у меня здесь туристическое агентство? Может тебя ещё на пару месяцев на Бирюзовое взморье отправить? Или на воды в Монтебаден?

— Исключительно по следственной необходимости, господин полицмейстер.

— В Констайн? Ты вообще как себе это представляешь? Прихожу я к полицей-президенту и докладываю, дескать, мои комиссары по курортам из следственных надобностей разъезжают? Угадай с трёх раз, что он мне ответит. Значит, вот что. Забирай свою писульку, и сделаем вид, что я её никогда не получал…

— Позволю себе обратить ваше внимание, что в этой поездке, я рассчитываю захватить Флипо Чекалека. Ну и попутно раскрыть одно убийство, одно покушение на убийство, одно похищение и возможно ещё пару более мелких преступлений…

— Чекалека? Ты? Захватить?!

На лице полицмейстера отразилась сложная гамма чувств.

— Я уже практически схватил его здесь, но в самый последний момент преступнику удалось скрыться, — поморщился комиссар, — однако я совершенно уверен, что в следующий раз мои планы сработают как надо, и Чекалек будет схвачен.

— Ты уверен… — полицмейстер встал и прошёлся по кабинету, — как-то не припоминаю такого, чтобы твои планы работали как надо. Однако если ты действительно его схватишь, это будет бомба… в переносном смысле, конечно. Мы натянем нос самим жандармам, которые его упустили. Большое дело, определённо большое…

— Причём дело, осуществлённое вашим отделом, господин полицмейстер, осмелюсь заметить.

— А если нет?

— Такого не может быть. Комиссар Оскар возьмёт его живым или мёртвым.

— Ты опять говоришь о себе в третьем лице, комиссар? А, ладно… Но учти, если вернёшься с пустыми руками можешь заранее считать себя безработным. И да — на пенсию в этом случае даже не рассчитывай.

— Мне понадобится мой стажёр…

— А десятка жандармов тебе не понадобится? Ладно. Бери стажёра. Но командировочные получишь только на одного… — полицмейстер опустился за стол и широким росчерком подписал бумагу, проворчав себе под нос, — в конце концов, дело беспроигрышное — или ты ловишь Чекалека, или я тебя, наконец, то вышибу без выходного пособия. Всё польза.