Он забыл свое имя.
Да, он так давно или так долго жил, перемещаясь из мира в мир, блуждая по векам и эпохам в окружении одних и тех же лиц. А для них он был Великим, так что и в имени не было нужды.
-Великий…
Ясно и понятно. И доступно восприятию даже его немногословному окружению.
Имя – бессмысленное сочетание малозначащих звуков, с помощью которых те, кто копошится внизу, различают друг друга, чтобы не потеряться в великом множестве схожих физиономий.
А он один. Великий! И все. Что может быть проще?
И величественнее.
Как мать-звезда.
Имя – звук, способный низвести до уровня тех, внизу.
И рождается, как и те внизу… в грязи и похоти. Вожделение и страсти. Истинное величие не знает страсти.
Мысль блуждает, не затрагивая душу. Не волнуя сердца. Не затрагивая сознания. Сознание выше их. Его сознание парит над миром. Над его миром. Или мирами.
А внизу среди бушующих волн суматошно скачет крохотное суденышко, пытаясь уберечь бесполезные и ни кому не нужные жизни. С отчаянной и не понятной одержимостью день за днем идут, торопятся они к концу этой короткой жизни. Жизни, которой они так дорожат, за которую так цепляются. И с такой небрежной легкостью бросают ее на волю слепой удачи, кокетливой и вертлявой.
Стихия, холодная и равнодушная, глуха к истошным воплям удачи. Как глуха она и к омерзительным стенаниям этих людей, покусившихся на его величие.
Мутный и равнодушный взгляд заскользил по стеллажам жуткой коллекции. Играет тусклый свет свечей на драгоценных камнях, вправленных в пустые глазницы, наполняя кабинет радужными бликами.
Сколько их восково-желтых оживает только тогда, когда на них падает такой же восково-желтый свет его светильников. И тогда кажется, что они улыбаются. Широко и угрожающе.
А сколько их, таких же улыбающихся, осталось в иных мирах, в иных эпохах? Его воинство, которое ждет только сигнала к атаке? Но это живые… Можно угадать без труда по их форме. Узкое, вытянутое лицо. Выпуклый затылок. Длинная, скошенная безвольно челюсть. Странно, но при жизни этот изъян был не заметен. Вместилище неизвестного разума. И так и не разгаданных до конца тайн.
Вот тот, с пламенеющими в глазницах, рубинами, самый первый. Всесильный жрец, заблудившегося в космических просторах, племени. Всю мощь своего ума, своих знаний, своей магии потратил на то, чтобы поддерживать угасающую жизнь в давно умершей плоти. Бесполезно растраченная жизнь. И бесполезно растраченная магия. Невосполнимая утрата! Но стал мешать. Так и не понял, всецело занятый эфемерной надеждой на возвращение в свой исчезнувший мир, величия его планов.
И к лучшему.
С остальными было проще. Чуточку подправить заклинание, и немного изменить состав священного зелья. И воспоминания и, да и сама память, бесследно исчезли из их сознания.
Все они здесь! И жду, когда поднимется величественно его рука и ляжет на их, до блеска отполированные их затылки, чтобы вдохнуть жизнь в их пустые глазницы.
Милость бога!
Отнять жизнь может и бродяга. Но с небрежным равнодушием подарить ее, достойно только бога.
Та завидная настойчивость, с которой эти люди торопились распрощаться со своей жизнью, не могла не восхищать. И тот, прежний, который сидел в его теле, может быть, даже улыбнулся бы и снисходительно покачал головой, удивляясь той легкости, с которой готовы были жертвовать этим, на их взгляд, бесценным даром их богов. По крайней мере, они так считали.
Но не сейчас.
С дьявольским упорством день за днем, минуя одну ловушку за другой, пробивая одно заклятие за другим, приближаются они к его обители.
А хуже всего то, что он стал ощущать еще чью-то силу, чью- то холодную расчетливую волю. И эта сила, если и не выступает явно против него, то пытается отчаянно спасти их от его справедливого гнева.
Так было у стен города.
Так было на реке…
Даже сейчас, когда их галера бьется в конвульсиях, под напором бушующих в ярости волн, он ловит себя на себе насмешливый взгляд, различает во мраке ночи и буйства стихии язвительную улыбку.
Какая молитва и какому богу могла уберечь их крохотный кораблик от таранного удара боевой триеры, которую он вырвал в отчаянной борьбе у Великого моря. И, более того, чьей злой волей триера исчезла неизвестно где под напором заклинания его врага. Растаяла, исчезла в предрассветной мгле. И сколько не искал ее, и души ее матросов в необъятных глубинах моря, в бесконечных измерениях мира мертвых. Но даже слабых стонов отчаяния и обиды уловить не мог.
Взгляд медленно потянулся к всевидящему оку.
Шар неохотно наполнился равнодушным светом. Гигантские волны с силой ударили в его стенки, заполнив ледяными брызгами. Повеяло лютой стужей. В кабинет ворвался неистовый грохот моря. Стихия слепая и безжалостная!
Помнится, когда – то со священным ужасом и замиранием сердца, стоя на палубе корабля, ожидал приближения урагана, в тайне завидуя его праву казнить и миловать. Или только карать! С божественным безразличием отнимать пустые никчемные жизни.
Но пришло время и его власти. Покорилась и эта мощь. Легла к его ногам слепая ярость и теперь достаточно легкого движения, чтобы сорвалась она, подобно стае диких зверей, круша и сметая все на своем пути.
Трещат стенки ока под неудержимым напором волн, под их хлесткими тяжкими ударами, с грохотом врываясь в его мозг. И не пробиться взгляду через стену воды и ветра. Не проскользнуть на палубу этой жалкой лодчонки.
Но странно!
Сознание до сих пор улавливает биение жизни под крепким панцирем ужаса, злобы и ненависти. Слабое дыхание жизни и неукротимой воли.
Как? Почему они до сих пор живы?
Зашевелились губы, выпевая новое заклинание.
Волны заметались, с громовым грохотом, пытаясь проломить стенки всевидящего ока.
Заклинание наполнилось силой, пронеслось над разгневанным морем, нырнуло в волну и остановилось, словно наткнувшись на непреодолимую преграду.
Но почему?
Он все сделал так, что даже опытному чародею не под силу было увидеть его магии.
А заклинание продолжало ломиться в глухую стену, выстроенную враждебной магией. А по ту сторону, затаилась горячая жизнь, несгибаемая воля, насмешливый взгляд и язвительная улыбка.
Кто?
Неужели его божок входит в силу?
Окреп. Накопил силу и не хочет больше с его руки есть. Забыл, как вернул его к жизни. Ломится в стенки своего магического кокона его черное сознание. Но что может сделать лишенная оболочки тень былого величия? Вырвал из небытия, из мрака забвения, сумеет, и вернуть его обратно. Туда, где нет ни живых, не мертвых. Но сначала нужно подчинить себе его воинство. А уж потом…
Взгляд вернулся к всевидящему оку.
Непонятное упрямство. Не – по – нят - ное!
Еле заметно, но все еще бьется жизнь, бессильная перед слепой яростью стихии. С беспощадной ясностью представлял он на смерть перепуганные бледные лица матросов. Обезумевшие от страха глаза. Перекошенные рты, молящие своих богов о спасении. А те равнодушно взирают на них с заоблачных высот и выслушают проклятия в последнем предсмертном крике.
Не так ли он сам метался по палубе гибнущего судна, взывая и проклиная в надежде спасти свою жизнь для любви и ненависти, надежды и отчаяния, счастья и горя, чтобы шагнуть в бесконечность безмятежного покоя?
Над морем вода закручивается в жгуты. Жгуты злобно рвут поверхность моря и поднимаются спиралью к облакам. Сотни жгутов, сотни неистовых смерчей. Темный человеческий разум, не находя объяснения, решил, что сам Великий Кракен пожаловал в их мир. Или проснулся, чтобы набить проголодавшуюся утробу.
И пусть их!
Угодно думать так, мешать не стоит. Чем больше загадочности и таинственности, тем крепче страх. А его величие от этого не пострадает. Достаточно того, он осознает свое величие. Для остальных он должен быть не достижим.
Здесь, из пугающих глубин, он сделает то, что помешали сотворить там, в горах! Страх и ужас, первобытная злоба обрушатся на этот мир. А как это зовется? Не все ли равно? Хотя бы Кракен. Пусть будет так, как хотят. Кракен!
А потом вечное царство покоя. И ночи.
Для него.
Медлить больше нельзя. Не дня. Не часа. Его враги хотят войны. Они ее получат. И все живое содрогнется от ужаса и упадет к его ногам, взывая о милости, моля о жизни.
Война! И пусть все погибнет в волнах урагана тот, кто пытался разрушить его мир. Война! Война без жалости, без милости, без пощады.
Хотя, так ли уж он жесток?
Не дарит ли он им бесконечность вместо короткой передышки между рождением и смертью? Разве не щедр и справедлив он, забирая у них малость, чтобы одарить вечностью?
Сумеют ли оценить его бесценный дар?
Поморщился от досады, поймав себя на мысли, что подспудно озабочен чувством мелкого, чисто человеческого тщеславия. Человеческая кровь, от которой так и не удалось избавиться. Кровь менялы.…Получил в потную от вожделения ладонь серебряный обол и задохнулся от радости. И растворился в подобострастной сладенькой улыбке. Получил золотой и согнул спину в рабском поклоне.
Прогнал подлую мысль. Сознание нырнуло в забытые дороги. Затерялось во времени и появилось и появилось в темной пещере. Днем и ночью работают его маги, ежечасно творя послушных безликих воинов из смердящих полуистлевших останков. Не на жертвенных столах, освященных его присутствием, его словом и его волей, возвращаются в этот мир они из праха и тлена. Купаются в крови в огромных каменных чанах и котлах под вой заклинаний и поднимаются, и поднимаются, едва обретя студенистую плоть, готовые занять свое место в рядах его непобедимой армии. И нет нужды в бронированных латах. Куска ткани на бедрах вполне достаточно, чтобы не унижать его взора греховной плотью. Хватит меча, топора или копья, которые во множестве ржавеют в земле.
Со стоном и воем ползут по забытым дорогам, скорбя об утраченном покое, о сладостной тишине бесконечного и безмятежного сна. И чтобы вернуть утраченное счастье, они сметут все на своем пути без скорби и глупой жалости.
В десятках тайных храмов, замков и пещер, недоступных человеческому глазу, в боли и муках, как и все, что появляется на этой земле, бурлит и потоками льется кровь, чтобы вознести его к вершинам бессмертия. Порой его уставшие и охрипшие от бесконечных заклинаний, маги допускали ошибку и тогда его взору открываются настоящие чудовища. Монстры, вид которых не в состоянии описать человеческий язык. Орки и тролли взвыли бы от зависти при виде их. А может, затряслись бы от страха.
Но так даже лучше. Как жаль, что сам он в спешке не пришел к этому. Ну, что ж, дело поправимое.
Кровь этих чудовищ, вернувшихся в мир, будет требовать новой крови, чтобы удержать в их телах едва теплившуюся жизнь. Сами, того не сознавая, чтобы удержать этот крохотный уголек, они будут рвать на своем пути все живое, ради глотка живой крови. Такой живительной для них. Такую армию остановить нельзя. А еще неисчерпаемый резерв. Его умертвия. И те, лишенные разума, лишенные воли. Кто прошел под ослепительным светом, сгоревшей в огне вулкана, пещеры. Но есть Великий Кракен!
Рука снова коснулась гладкой поверхности черепа. Глазницы зажглись, словно к глазам вернулась жизнь. Этих ждет иная участь. Им суждено вернуться в тела, чтобы повести за собой тысячи воинов его армии.
Стон, назойливый и мерзкий вой тел, страдающих от не человеческой, нестерпимой боли, мешают не торопливому течению мысли. Но без этого нельзя. Только настоящие беспредельные страдания помогут в полной мере оценить его божественный дар.
Хотя способны ли они на это?
И надо ли ему это?
Повинуясь его ментальному приказу, бесшумно, словно призраки появились служители храма, младшие жрецы. С осторожностью, как драгоценные чаши, и стараясь не глядеть в его сторону, принялись переносить черепа в жертвенный зал. Потянулись нескончаемой чередой под его остановившимся взглядом. Рука извлекла крохотный ларец. Один из жрецов услышал щелчок, скосил в его сторону испуганный взгляд, запнулся о толстый ковер, зашатался и, до блеска отполированный, череп выкатился из руки. Жрец упал на пол, подхватил череп на руки и застыл в роковом ожидании неизбежной расплаты. Достойно похвалы!
Перевел взгляд в его сторону. И пылинки упали на затылок нерадивого мага. Лицо жреца исказила гримаса боли. Но он не посмел огорчить его дерзкой гримасой. И это похвально. Что же, придется это отметить особым расположением.
Тело забилось в судорогах и невообразимых корчах. Слетел, сорванный рукой, плащ. Руки жреца рвали одежду. Но, страшась еще больших мук, он молчал, до боли прикусив губы. И только выражение его глаз не могло обмануть. Неловкий жрец предпочел бы смерть жизни, чтобы избежать этих мук.
Лопнула кожа на спине, оголив позвоночник. Плоть сползла с конечностей. И Великий шаман отвернулся.
Человек должен выпить полную чашу, прежде чем осознает всю величину его безмерной милости. И поэтому будет трещать тело в судорожной пляске и из разверстого рта польется не крик, а щенячий визг. Рев смертельно раненого зверя должен искупить его невольный грех.
А жрецы все носят и носят свою жуткую поклажу, страшась даже ненароком, из простого человеческого любопытства или снисходительной жалости, посмотреть на своего незадачливого товарища. Если им помнится еще это чувство, а разум способен понять это низменное понятие.
На месте лица появилась ужасающая маска. Рот растянулся в звериную пасть с длинными рядами острых зубов и медвежьих клыков. Уши обросли клочковатой, седой шерстью. Тело вздулось и покрылось костяными наростами. А из туловища вылезли остро изломанные паучьи ноги.
И судороги прекратились
Истерзанные страданием и болью глаза обратились к нему.
«А недурная собачка получилась! – С гордостью художника подумалось ему. – Мало желающих найдется, чтобы подойти к дверям его покоев».
Но слабость человеческая.
Провел ладонью по склоненной голове, не испытав чувства жалости и брезгливости.
-В полнолуние сможешь принимать прежний облик. Или любой иной на одну ночь. А сейчас, ступай…
Пора было в жертвенный зал. К священному алтарю.
На лице появилась легкая тень. И тут же пропала. Нет, не должно быть в этом мире ничего, что должно бы волновать его. Алтарь постоянно требует свежей крови. А его подданным все труднее и труднее добывать ее. Живую, горячую, пульсирующую. А сегодня ее потребуется много. Как никогда!
Шагнул от стола. Рассеянно посмотрел на шар и остановился. В кипящей пучине среди поднимающихся из глубин моря спиралью столбов, появилось человеческое тело. Живое тело. Сжимая в руках голубые мечи, с обреченной решимостью падает в бездну.
Навстречу с его « Кракеном». Навстречу гибели.
А чуть выше покачивается на воде его крохотное суденышко. И не просто покачивается, а ловко лавируя между столбами остановившихся смерчей, с настойчивостью пьяного моряка пробивается к берегу острова.
Скептически улыбнулся. Завидное упорство!