Вздрогнул, словно под чьим то легким дыханием, язычок пламени свечи, забился, утонул в растопившемся воске, и погас.
Жрец досадливо поморщился.
Давно отвык оттого, что кто-то или что-то мешает его занятиям. Будь то человек или ночной мотылек. Вот он лежит, опалив крылья, рядом со свечей, перебирая слабенькими ножками. Никчемное и бесполезное создание никчемных и бесполезных богов.
Оторвал взгляд от, почерневшего от времени, пергаментного листа, по которому расползлись не понятные полустершиеся знаки. Для книги древний автор выбрал тончайшую человеческую кожу, мягкую и нежную, как … - запнулся в поисках точного сравнения, - как дыхание ветерка. А для этой книги выбрали кожу юной девственницы, а письмена выведены кровью ребенка.
Много, много лет затратил жрец на ее поиски. И чудом, по счастливой случайности, обнаружили ее его посланцы в, засыпанном песком склепе, на многометровой глубине.
Великая сила древних заклинаний вымершего народа, затерянного в глубинах вечности миров, таилась в этих таинственных знаках.
Много ночей провел он, склоненный над прозрачными листами, пытаясь разгадать их тайну. Но тщетно. Листы багровели, наливаясь кровью. Знаки вспыхивали огнем. Но тайна, как и прежде, оставалась тайной.
Бережно и мягко, страшась, заключенной в пергаменте силы, закрыл книгу. Сдвинул ее на край стола и откинулся на мягкую удобную спинку кресла.
Поднял ладонь, на кончике пальца вспыхнула искорка. И погасла. Жрецу уже давно не нужен был свет. Более того, он порой раздражал его своей назойливостью. Одинаково хорошо он видел, как днем, так и ночью. Но младшие жрецы исправно разжигали свечи по всему замку каждый вечер, и он не мешал им.
В узком, как бойница, окне тусклой бисеринкой повисла звезда.
Всегда одна и та же. На века.
Закрыл глаза, прислушиваясь к воспоминаниям, которые приходили к нему вместе с этой звездой. Или к невнятному бормотанию древней книги?
Сколько же тел пришлось сменить ему с той поры, когда он, студент университета, сын менялы и ростовщика был затащен вместе с двумя друзьями, мертвецки пьяным, на тот корабль? Как он назывался? Исчезло за ненадобностью из памяти его название. И даже имя капитана, воспользовавшегося простым и доступным способом пополнить свою команду за счет студентов – шалопаев, заблудилось в веках.
Проснулся под шум воды за бортом. Или звон крови в висках от дикого похмелья.
А потом только море. И два года абордажный палаш на кожаном поясе. И портовые таверны с грязными девками, разгульным пьянством, драками и поножовщиной. Одним словом, все, как у людей. Так, кажется, говорили люди в одном из затерянных окраинных мирков? Или еще скажут?
Почти два года бродил он на жалком суденышке. Давно сгинули его друзья. То ли в трактирной драке с ножом в боку, то ли в абордажной молниеносной схватке.… И ему была уготована та же участь, если бы не его умение вырезать остро отточенным ножом из матросских тел пули и наконечники стрел, зашивать раны обычной иглой и отпиливать за не надобностью плотницкой пилой раздробленные ядрами руки и ноги.
Кое-что от трофеев застревало в его матросском поясе или припрятывалось на черный день в сундуке.
Что-то такое было в его авантюрной крови, если не разу не пытался бежать во время стоянок.
Но удача рано или поздно должна была отвернуться от их корабля. И она отвернулась. Пробиваясь сквозь рифы и прибрежные скалы далекого материка, где можно было поживиться блестящими камешками, а при неудаче и просто живым товаром, за который на невольничьих рынках давали не плохую цену, суденышко не выдержало удара волн и распалось пополам, сев на скалу. А, может, рулевой ночью подкрепился ромом, чтобы скоротать вахту, и не рассчитал его крепости. Но как бы то не было, из всего экипажа уцелел он один. Волной его прибило к берегу. Очнувшись, он не один день питался сырой рыбой и тщетно, до рези в глазах, всматривался в морскую гладь за пенными бурунами, пытаясь отыскать среди волн спасительный парус.
А потом его нашли те, за кем они шли поохотиться.
Но не съели, не принесли в жертву своим жестоким богам. Что, впрочем, было бы справедливо. Они даже не ограничили его свободу, позволив болтаться целыми днями среди примитивных тростниковых жилищ, крытых пальмовыми листьями по всему селению. И при том не обращали на него ровно никакого внимания.
Смирившись с неизбежностью и безысходностью своего положения и. чтобы хоть как-то заполнить пустоту бесконечных дней, он все свое время тратил на эти, казалось бы, бесцельные прогулки.
И со временем увлекся.
Диковинный и странный был народ. Многие дни могли обходиться без воды и пищи, просиживая в полусонном состоянии подле своих жилищ, оживая лишь на время при появлении в темном небе вот этой самой звездочки. И тогда их охватывало беспричинное, необъяснимое буйство. Или безумие. А что это самое настоящее безумие, сомнений не было. Жрецы разогревали над костром кожу бубнов. На шее появлялись ожерелья из десятков крохотных человеческих черепов. И начинали свой танец, сопровождаемый криком и диким визгом. Грохотали бубны. Вокруг костра метались и извивались человеческие тела, доводя себя до изнеможения, до пены во рту.
С удивлением и страхом, скрываясь за широкими листьями, следил он за этим безумием. Ожерелья из человеческих, не больше перепелиного яйца, черепов метались вокруг их шей. Глаза горели неистовым светом. А после сумасшедшей пляски начиналось то, что ни как не укладывалось в его, испорченном не законченным образованием, сознании. Обряд жертвоприношения.
Зрелище, от которого мог помутиться самый крепкий разум.
Жрецы или шаманы в состоянии полного безумия, вычерчивали вокруг, до блеска отполированного человеческими телами и пропитанного кровью, жертвенного камня таинственные геометрические знаки и приступали к заклинанию.
Жертва, а чаще всего это был кто-то из пленных соседнего племени с остановившимся взглядом шел на заклание не понуждаемый ни кем и безропотно ждал своей участи.
Шаманы, своим обликом мало похожие на остальных соплеменников, могли долгими часами находиться в этом состоянии безумия. Не понятные звуки с визгом срывались с их губ, уносясь ввысь, в черное не проницаемое небо
И он уже догадывался, что молитвы обращены к той, загадочной звездочке.
Мало того, он давно понял, что рано или поздно и его ждет встреча с этим багровым от крови камнем. И камень с той же легкостью возьмет и его кровь.
Страдания жертвы длились часами.
До той поры, пока не растворялась звезда в лучах восходящего солнца. И только тогда, проводив ее последним, мало похожим на человеческий, криком и отдав последнюю каплю крови, жертва умирала. Или получала право на долгожданную смерть.
Со временем он привык к этим сценам и уже не затыкал уши, спасаясь от переполненных болью и страданьем, воплей истязуемых и, не отводил глаз, от истерзанной жертвенными ножами жрецов, человеческой плоти.
К тому же звезда не всякий раз встречалась человеческим телом. Чаще же это была голенастая курица, или другой мелкий зверек. Или козленок, больше похожий на бродячую, шелудивую собаку.
Но обряд был таким же основательным. И заклинания летели к далекой звезде с такой же силой.
Удивительное племя, снова подумалось ему.
Темное сознание этого народа хранило поразительные знания, которые щедро выплескивались на него. И тут же забывались в угоду рыбной ловле, охоте. Или ожесточенному сражению с соседним племенем.
И даже внешне отличался от своих курчавых и темнокожих до черноты, соседей.
Голые, словно выбритые до сияющей чистоты, лишенные даже намека на, подобие растительности, на лице с огромными черными глазами и болезненно белой кожей. При этом, что физически все они были людьми крепкими, мускулистыми.… Весь день, пребывая в созерцательно – затуманенном состоянии, они оживали только в сумерки, словно скрывая от обжигающего солнца свои молочно – белые тела.
И сила в этих телах, в безумных, а чаще всего равнодушных глазах, таилась безмерная. И понять это ему довелось в один из первых же дней. Тогда ему вздумалось выйти за границы селения в погоне за красивой, величиной с ладонь, бабочкой. Подвела любознательность студента. Пробежал мимо, застывших в равнодушных позах, людишек, прыгнул к кустам и тут же дикая боль скрутила его тело, разворотила мозг, проломив череп и швырнула на землю.
Последнее, что он запомнил тогда, теряя сознание, были безмерно огромные пронзительно черные глаза. Покатился с воплями по земле, пряча голову от боли. Но даже сознание потерять не удалось.
Не позволили.
Этого урока оказалось достаточно. Чтобы стать хитрее. И внимательнее.
А скоро обнаружил, к своему удивлению, полное отсутствие в племени женщин.
Но племя то было старым. И даже древним.
Тогда, как оно могло выжить без женщин?
Потянулись тусклые унылые дни в ожидании неминуемой кончины. Но жрецов его тело, почему-то не привлекало. Тренированная память и природная сообразительность помогли быстро приспособиться к новым условиям. Телу. Но не духу. Сам того не ожидая, научился понимать их язык и, с грехом пополам, изъясняться на нем. Но своими успехами хвастать не торопился.
На него уже внимания почти не обращали.
И тогда он снова попробовал нарушить границу селения. Уже сознательно.
В этот раз его никто не останавливал. Провожаемый равнодушными глазами, шагнул за крайнее жилище и скрылся среди деревьев…
Жрец покинул свое кресло и бесшумно, ноги утопали в толстых коврах, подошел к окну.
-Могучий Нахсор, время. – Створки дверей отворились тихо, без скрипа и в кабинете появилась, закутанная в плащ, черная фигура. Из-под капюшона смотрят черные безразличные глаза. – Мать – звезда уходит.
Да, надо идти. Время не остановишь. К сожалению. Это единственное, что пока не подвластно ему. И не довольно поморщился. Воспоминания увлекли, унесли его в далекую молодость. И возвращаться вовсе не хотелось.
В длинных извилистых коридорах полыхают факелы. Вдоль стен выстроилась стража. Под длинными до пят черными плащами сияющие черные латы. Лица скрыты глухими забралами, а поверх опущенные капюшоны.
Коридор привел в просторный жертвенный зал.
В центре багровый камень, как дань утраченной молодости.
Со всей возможной осторожностью и бережностью перенес он его сюда, в этот замок, древними дорогами, чтобы сохранить древнюю магическую силу. А чтобы усилить его мощь болью и страданиями, украсил и сам камень и стены зала до самого, уходящего ввысь свода, черепами тысяч человеческих жертв, испустивших дух под его ножом, вправив в их пустые глазницы драгоценные камни. И играют, беснуются блики от огня факелов, отражаясь на гранях драгоценных камней, приводя в трепет даже его равнодушных к человеческим радостям и страданиям его помощников, привезенных из той же жизни.
Зазвенел шаманский буден, крохотные черепа забились, запрыгали на его поверхности. Шаманский бубен, это тоже дань прошлому, без которого вполне можно обойтись. Но лучше было сохранить. Мертвые скорее услышат мертвых.
Свистящим шепотом начал читать заклинание.
Как жаль что, то таинственное заклинание до сих пор остается для него не доступным.
Звуки голоса растворились под сводами зала.
Свет факелов вырывает из полумрака зала десятки мертвых тел на полу по одну сторону жертвенного камня. И живых по другую…
Голос набирает силу, и бубен в его руках стонет, пытаясь вырваться из его рук.
Жрец – помощник из-за спины подал чашу – череп, оправленный золотом и драгоценными камнями. Опустил бубен на край жертвенного стола. Бубен продолжает петь погребальную песню. И крохотные черепа пляшут на его поверхности, словно под рукой шамана.
Откинул крышку жуткой чаши и, тончайший порошок синим дымком, поднялся в воздух и повис над жертвенником.
Сделал неуловимое движение пальцем, и первая жертва с застывшим мертвым взглядом легла на стол. Спокойно и равнодушно. Без долгих утомительных воплей и раздражающего упрямства.
Все это будет. И вопли. И страх. Но позднее. Тогда это будет надо ему. И тому, кто должен его услышать
Никчемному, забытому всеми темному божку, которому только он сможет вернуть былую силу и древнюю мощь.
Принял обсидиановый нож, задумался, мысленно намечая надрез. Студент – медик все еще продолжал жить в его душе. Нож по форме совсем не напоминал нож. Скорее он был похож на то, чем бабы в селениях рубят капусту. Не широкое, сточенное лезвие на вертикальной, до сверкающего блеска отполированной ладонями, ручке.
Молниеносным движением вскрыл грудную клетку. Затрещали ребра, открывая трепещущее сердце. Ладонь вошла в разрез и, вырванное сердце, забилось рядом с телом.
Лицо жертвы исказил ужас и по залу разлетелся, наполненный животным страхом, вопль.
Скользнул равнодушным взглядом по лицу и, так же равнодушно, чем жить с таким лицом, уж лучше совсем не жить.
Низкий лоб с буграми надбровных дуг, под которыми утонули бусины крохотных желтых глаз. Нос с вывороченными ноздрями. И толстые жабьи губы над срезанным подбородком, между которыми два кабаньих клыка.
-Орк! Снова орк.
Не понимает животное своего счастья.
Облачко пыли повисло над бьющимся сердцем, скользнуло, коснувшись раны, и исчезло под потолком.
Этому суждено жить.
Края раны сомкнулись и побледнели.
Так угодно богу. Его богу. Или ему,… Давно уж не пытается ответить на это вопрос. И надо ли? Не столь завидна судьба у богов, как ему казалось едва ли не с колыбели. Всем от богов что-то надо. Все что-то просят. А что в замен?
Вот и этого забросили как-то в бездну забвения, отчаявшись добиться от него исполнения глупых желаний. И сгинул бы в безвестности, если бы не разглядел в нем неизбывную ненависть ко всему сущему в мире. Или в мирах?
Когда же это было?
Второе сердце со звучным шлепком упало на стол.
Ноздри затрепетали от пьянящего запаха крови.
Жрецы задыхаются от воя в заклинаниях. Некогда перевести дыхание. Хотя при чем здесь дыхание? Давно – давно на этом же жертвенном столе вдохнул он в них жизнь. Или смерть? До сих пор так и не может он ответить на этот вопрос.
Бьется, прыгает на камне сердце, отдавая ему свою силу и, кровь капля за каплей. И снова опускается серая пыль.
И этому суждено обрядиться в стальные латы, чтобы занять свое место в строю. Его не убиваемое воинство. Воинство, не боящееся смерти и, не ведающее страха. И не пытающееся размышлять. Воины, которым не нужны не слава, не почести, не милости, не награды…
Утомительный процесс!
Не одну ночь провел он, прячась за кустами, пытаясь понять смысл кровавого ритуала.
Уж и в памяти отложились слова заклинаний на не ведомом языке, а понять не мог. Хотя и понимал, что это не просто религиозная дань туземных придурков.
Тайна чуть-чуть приоткрылась во время той, первой прогулки по лесу.
Еще одно сердце забилось на раскрытой ладони…
Как же было тогда?
Руки привычно выполняют заученные движения. Мозг свободен.
…Ноги сами еле приметной тропой вывели к, скрытой за плотной стеной деревьев, пещере. Оказалось, не просто пещера. Погребальный склеп, гладкие стены которого были плотно испещрены рисунками и надписями.
А вдоль стен на каменных ложах ряды мертвых тел.
Много дней провел он в этом склепе, изучая таинственные рисунки и надписи и постигая их смысл.
А однажды, прямо на его глазах, один из мертвецов поднялся, и, невидяще глядя на него, двинулся, на плохо повинующихся ногах, к выходу из пещеры. Замер, вжавшись в стену, чувствуя, как от противного страха, холодеет тело, и немеют, отнимаются ноги. А потом долго еще смотрел вслед ожившему мертвецу, боясь отлепиться от стены.
Но и тогда, хотя в мозгу билась смутная догадка, ничего еще не понял. Или боялся понять.
Ответ пришел позднее. И неожиданно. После очередного похода к соседям. И очередного жертвоприношения. Тогда он крадучись пробрался к пещере и ждал, ждал… и дождался!
Это была магия смерти! Или бессмертия.
Племя пыталось уберечь себя от вымирания.
Тут уж было над, чем подумать!
Скоро рассвет. Меркнет над замком крохотная блестка. Уходит таинственная и не доступная мать - звезда. И бог уже насытился. Камень больше не в состоянии принять и капли человеческой крови. Рокочет пресыщено и устало.
И тогда по его знаку, помощники бросили на стол последнюю жертву. Этот был в своем уме и памяти. Ему предстояло стать десертным блюдом кровавого бога забвения, испить до последней капли его милость.
Стонал и бился, с ужасом глядя на его окровавленные руки и, залитые кровью, одежды жрецов.
Снова открыл свой ларец, и серые пылинки опустились на бледное, покрытое липким потом, лицо юноши. Не орка. Орк непременно постарался утопить свой страх в ненависти. Или унести с собой в мир тишины и покоя, кого-то из жрецов, перервав ему глотку своими клыками.
Удивительное зелье!
Может вернуть мертвого к жизни, не возвращая ее. А может и лишить ее, не отнимая. Сколько сил он потратил, чтобы добраться до этого секрета. А оказалось всего то? Секрет был рядом. Плавала тайна в реке. В крохотной, забившейся в траву и кусты гнилой, речушке. Оставалось только выловить эту неказистую, в палец величиной, рыбешку, собрать со спинки слизь, выдрать из спинного плавника острую кость, засушить и растереть в пыль в черепе младенца с кровью юной девственницы человеческой костью под заклинание.
Вот когда пригодились полузабытые университетские знания.
Нет совершенного оружия. И нет такого, которое не хотелось бы усовершенствовать. А совершенству нет предела. Уже там, в лесу, почти рядом с жильем нашел несколько простеньких растений.… Но какая силища получилась!
Можно было бы вообще обойтись без потоков крови. Но нельзя!
Бог должен устрашать. Иначе не поверят в его силу. Власть, это сила. А сила – кровь! А лучше реки крови. А еще лучше, крови бессмысленной, необъяснимой…
Как раз то, что необходимо людям для слепой веры.
Младшие жрецы выкладывают трепещущие сердца вокруг живого до сих пор тела и жертвенного камня. Его пальцы вырисовывают в воздухе над ними, так и не понятые знаки. Под истошный вой заклинаний, пиктограммы озаряются языками пламени. Серая пыль осенним листом, кружась, опускается вниз.
Нож терзает нагое, беззащитное тело.
Той пыли, которая опустилась на лицо юноши и проникла в легкие, хватит на несколько часов мучений. А потом истерзанное тело и сердце жертвы отправится к черному богу, как плата за отнятые у него жизни. Или смерти. Жизни, которым не суждено добраться до мира забвения.
Но это уже без него. Он сегодня достаточно потрудился.
Передал обсидиановый нож старшему жрецу, одному из тех, кому он позволил дойти до этих дней. Прищурив глаз, проследил за тем, как один за другим оживают или, что вернее, поднимаются мертвецы. Этим тоже, как и тем, которым он вырезал сердце своей рукой, предстоит занять место в строю его полков. И покинул зал под животные вопли истязуемого.
Да, бог не для того, чтобы вселять надежду…
Только страх и ужас.
Как тот, которого он встретил в одном из миров. Не пожалел народа, который создал своими руками. Истребил целиком за то, что позволили себе усомниться в его могуществе. И потом, не задумываясь, карал, сея смерть налево и направо за малейшее сомнение. Стирал с лица земли города, переселял племена, насылал болезни…
И сохранил власть над душами. В отличие от добреньких, слащавых, до приторности, богов. Но и он проявил слабость, не достойную богов. Отказался от человеческих жертвоприношений…
Доводилось ему знавать и других, не менее кровожадных богов. С неимоверной лютостью расправлялись с отцами. Убивали и пожирали своих детей. А, добившись вселенского поклонения, растворялись в нем, взирая равнодушным пресыщенным взглядом с заоблачных высот. Отдавали свою власть подручным божкам…
И только этот, единый, не повторил их ошибки. Пока…
Поморщился.
Вопли вызывали в нем чувство брезгливости и отвращения.
Да. Брезгливости. Это именно то чувство. Жалкий червь не понимает своим скудным умишком, что смерть и есть истинная жизнь. Дорога в бесконечность. Начало бессмертия, которое он раздает своей щедрой рукой.
Глупцы!
Они думают, что ему, Величайшему из жрецов, которых знали миры, нужна власть над ними. Или их жалкие жизни.
Власть над ними, это власть над собой. Власть их бесконечных, мелких забот, беспричинных жалоб, ненависти и подлого обожания.
Он давно выше этого.
А это все пусть получает кровавый бог, которого он с небрежностью истинного господина приведет в этот мир.
Для себя он избирает иное…
Тело заняло положение в кресло.
Сквозь опущенные веки пробивался свет далекой затухающей звезды. Но в его башню никогда не проникал солнечные лучи. Яркий свет раздражал. Сказались долгие годы, прожитые в загадочном полусонном племени. С годами приучился бодрствовать ночами, а дни проводить в дремотном состоянии. Порой такое состояние мог сохранять по нескольку суток. Простая смена тел уже не приносила облегчения. Оставалось идти уже знакомым путем. Дорогой смерти, если бы мог довериться своим помощникам жрецам.
День за днем, шаг за шагом шел он к своему бессмертию, к вечной жизни, пусть даже за ее пределом.
А для этого стоило износить, как матросские сапоги, десятки, а может, и сотни тел и потратить не одну жизнь.
Да, сумеречный мозг жрецов племени хранил невероятные знания. Разорванные и раздерганные на мельчайшие лоскутки, которые, казалось, было не возможно собрать воедино. А в этом и не было необходимости. Важнее было найти и выдрать, как страницу из университетского учебника, главное. Ему это удалось.
С трудом поднялся, преодолевая усталость и, прошагав через кабинет, скрылся в глухом, закрытом плотной шторой, тайном кабинете. Повел пальцем, зажигая свечи в настенных светильниках. Желтоватое пламя заиграло на гладко отполированных черепах.
Убранство кабинета было более чем скромным. В центре, утопая ножками в толстом ковре, черного дерева не высокий стол с восемью углами. Над столом, почти не опираясь на серебряную, ажурную подставку, сверкающий прозрачный шар с искоркой пламени внутри.
Этот шар отыскал он в мире эльфов. Не торгуясь, отсыпал за горсть драгоценных камней и все золото, которое было при нем в тугом кошеле солдату дезертиру, с одного взгляда угадав в шаре, знаменитое всевидящее око эльфийских владык.
Да, велики были путаные знания жрецов, но только он, Нахсор, по достоинству сумел оценить их и воспользоваться ими.
Одна из пиктограмм погребального склепа, которую невозможно было воспроизвести на человеческом языке, открыла ему путь в иные миры. Но он вернулся, надежно закрыв открытую дорогу уже своим заклинанием.
К тому времени он уже не боялся племени. Сработанный им самим порошок действовал безотказно. О нем забыли. А он, как губка, вбирал по крупицам все, что находил в их мозгу. Правда, для этого понадобилось почти два десятка лет. И серый порошок, приправленный его снадобьем творил чудеса.
Ладони нависли над шаром. Огонь внутри шара забился, как под дуновеньем ветерка. И шар медленно налился матовым светом.
Око знает, кто ему нужен.
Волк в человеческом обличье с черной повязкой на глазах. Или человек в звериной шкуре. Но не оборотень. Оборотень способен перекидываться только в полную луну. А этот в любое время … по своей воле. Страшная неукротимая сила поселилась в этом существе из далекого мира. Так сказали его древние жрецы, глядя аспидно-черными мертвыми глазами на таинственную звезду. И даже чертили пальцем что-то на песке, бессвязно объяснили содержание своих рисунков.
Конечно же, он мало верил в хрустальный свод, трех слонов и кита, на которых держится мир, но в то, что говорили эти сомнамбулы, поверить было еще хуже.
Шагнул вперед и наклонился над шаром.
Шар безошибочно нашел человека.
Он и его спутники, двое верзил, чудом, спасшийся когда-то красавчик-эльф, коротышка гном и волосатый дикарь в одном конном переходе от заповедного леса.
Снова у его леса. Творенья его разума, его знаний, его великой магии. Плод долгих бессонных ночей.
О, это была счастливая находка.
Найти в гибнущем в огне войны и судорожных корчах, мире, забытый уголок этого дивного, древнего леса! Леса, где каждое дерево способно было не только мыслить и говорить, но и двигаться. Это дорогого стоило.
Неожиданная находка настолько потрясла его, что он не сразу поверил в это. Древолюди или энты, так звали их эльфы, исчезли после одной из кровопролитных войн.
Тысячелетия они жили в своем заповедном лесу, повинуясь воле богов не вмешиваясь в дела людей. А люди обходили их лес стороной. И, может, жили бы счастливо и поныне, если бы не нарушили древний завет, выступив на стороне союза людей, эльфов и гномов. Прошло каких-то две-три сотни лет, и об их существовании осталась только память в редких преданиях.
Помнится, что он тогда не сразу и поверил в находку. Но сразу понял, какие возможности открывает эта находка. Оставалось только подумать, как использовать ее.
Мир, который ему так приглянулся, и для которого он успел кое-что сделать, чтобы очистить от мусора и всяческой шелухи, стремительно умирал. Нужно было поторопиться, чтобы спасти то немногое, что могло пригодиться ему в будущем. В этом крохотном и практически безлюдном необжитом мире, затерянном во времени и пространстве. В мире, которому суждено стать его последним прибежищем и домом. После не значительной хирургической операции. В нем до сих пор жил студент-медик и корабельный врач пиратского судна.
Отдавшись на волю воспоминаний, рассеянно следил за конной кавалькадой во всевидящем оке.
Да, жаль, что мир эльфов не выдержал, сыпавшихся на него ударов.
Пришлось бежать, бросив почти все. И почти всех. Но только не его бессмертное, мертвое племя. А с ним кучку орков. Да горсть семян.
На груди зверя в человеческом облике, одетого в волчью, распахнутую на груди, шкуру, появилось радужное яркое пятно, заполнившее весь шар.
Скользнул взглядом по пятну и равнодушно отвернулся. И тут же дернулся, как от удара плетью.
Склонился над шаром, впился взглядом в радужное пятно.
Смутная догадка вломилась в мозг.
Человек с черной повязкой остановил своего коня и поднял лицо к небу, словно пытаясь увидеть что-то. Плотная глухая повязка не обманула жреца. Он сам мог вполне обходиться без глаз, доверяя иным чувствам и ощущениям. А эти глаза определенно его видели. Пылали через ткань не гаснущими углями, жгли его огнем. Там, в соседнем кабинете, они были осторожнее…
Руки метнулись к шару.
Но тот, у заповедного леса, был быстрее.
Щелкнула тетива белого эльфийского лука, наговоренная стрела, против которой были бессильны даже его заклинания, пробивая их защиту, полетела прямо в его лицо.
Забыв о расстоянии и временами, которые разделяли их, следил он за полетом стрелы. В самый последний момент отдернулся в сторону. Шар подпрыгнул, завис в воздухе и с глухим стуком упал на ковер.
Послышался не громкий щелчок, словно эльфийская стрела на излете клюнула в шар.
Шар медленно и неохотно терял силу.
И только трепетный огонек неистово плясал и колотился о стенки своего сосуда.
Нахсор наклонился и бережно поднял око и, так же бережно вернул на подставку.
Камень силы! Вот что это было.
Хранилище первородного огня. Крохотная искорка той невзрачной звезды, которой несли свои жертвы, погруженные в вечный сон его жрецы. Звезды, от которой остался только мертвый свет и эта искорка.
За ней, за этой искоркой и слепой мощью огня далекой звезды метался он по мирам и эпохам коридорами времени, забытыми племенем и открытыми им заново.
Искорка, так ему необходимая, чтобы оборудовать свое гнездышко.
Несколько раз нащупывал он камень в своих снах, но никогда не связывал его существование с этим полузверем.
Пятясь, спиной открыл двери и вернулся к столу. Невидяще что-то долго искал рукой среди толстых фолиантов, свитков и пергаментов. Рука наткнулась на круглый, похожий на шарик, череп, инкрустированный золотом, серебром и алмазами.
Пальцы привычно нашли крохотный штифт, и крышка откинулась. Поднес ларец к лицу и жадно вдохнул. Серая тончайшая пыль поплыла в ноздри, проникая в легкие.
Сознание затуманилось.
Откинулся на спинку кресла и отрешенно замер. Сознание и тело разделились. Легкость и спокойствие овладели всем его существом. Непослушное стареющее тело все чаще и чаще требовало от него такого отдыха. Но зато дух, освободившийся от тяжкого и бесполезного груза, от этой не посильной поклажи был свободен. Он парил где-то высоко, взирая с сожалением и презреньем на безвольно раскинувшуюся в кресле оболочку своего сознания.
Все чаще покидал он свою надоевшую оболочку по многу суток паря над мирами, заглядывая в эпохи и потешаясь, над суетливо копошащимися в своих мелочных заботах и желаниях, существах, которых до сих пор зовут по ошибке, людьми.
Славное зелье оказалось.
Стоило лишь добавить чуточку порошка, которые проросли близ корней деревьев Сумеречного леса и черного лотоса из болота того же леса. И приправить все это заклинанием, из той, первой гробницы, так и оставшейся тайной для его жрецов. А новым его жрецам заклинания и вовсе не нужны. Вполне достаточно, что он их знает.
Но черный лес погиб!
В замке звенящая тишина. Обитателям его нет нужды в бесконечных разговорах. Сознанью достаточно и мысли. Его сознанью. Чужие мысли ему не интересны. Если они не угрожают ему.
Воспарил под своды замка. Еще раз окинул брезгливым взглядом расплывшуюся в кресле слякоть. Заглянул в мутные, лишенные всякого смысла, глаза. Увидел струйку густой липкой слюны, сползающую из уголка рта на кружевное полотно рубашки, безвольно упавшие на подлокотники кресла, руки.…
И это то, что призвано хранить его мозг, его бесценное сознание?
Легко поднялся над шпилем замка и утонул в непроницаемой мгле. Растворился в хаосе бесчисленных звезд в черноте космического пространства так раздражающих его своим сиянием. Его открыто для одной единственной звезды. Остальным нет места в его жизни на его небосклоне.
Медленно поплыл, удаляясь от гигантского замка, наслаждаясь безграничностью свободы и сам, осознавая себя бесконечностью.
Сколько времени потрачено впустую.
Сколько сил затрачено напрасно.
Прекраснодушный и наивный эльф растрачивал силу камня на сладкие безделушки. Торопился осчастливить весь мир. А что получил? Зависть! И ненависть. И потоки крови.… Все, что было так ненавистно его природе.
Безумец!
Ему не дано было понять, что счастье там, где нет места радости. Только не познав радости, не испытаешь горя. Не изведав любви, не будешь мучиться от разочарования.
В этом мире нет гармонии.
Все там, где нет ни радости, не горя, любви и ненависти, алчности и бессеребреничества. Там, и только там, за границей смерти начинается вечная жизнь. Счастливы только те, кого коснулся он своим вниманием.
Безумец эльф, потрясенный утратой своей мятущейся оболочки, которая к тому же имеет отвратительную привычку изнашиваться, вместо того, чтобы радоваться обретенному покою, в расстроенных чувствах скрылся посреди океана.
Не понял «мудрый» эльф всех безграничных возможностей своего нового существования.
Впрочем, и он сам не сразу осознал это.
Развлекался, блуждая забытыми дорогами. Восторгался сверкающими залами и задыхался от переполнявших душу чувств при мысли от открывающихся возможностей. Но залы, как оказалось, были почти бесполезны.
Удивительнее всего то, что позднее и их изображение увидел он на стенах погребального склепа.
Внизу человеческие фигурки крохотными точками.
Ниже опускаться не стал. Эльфийская наговоренная стрела в состоянии поразить даже дух.
А для заклинания ему не нужен голос.
Да, погребальный склеп стал его настоящим университетом.
Плывет заклинание над лесом, опускается на равнину.
Годы и годы понадобились ему, чтобы понять смысл каждого значка, каждого рисунка…
Помочь не могли даже жрецы, в памяти которых сохранилось лишь десяток заклинаний, способных продлить их существование племени да порядок кровавых ритуалов.
Можно возвращаться!
Пронзительно светлые залы.
Обретенье, достойное богов.
Даже краткий миг мог творить чудо, превращая двуногих тварей в покорных и послушных его власти животных. Правда, не у всех выдерживал мозг. Десятки в безумии навсегда исчезали в бесконечных лабиринтах пещер. Гибли на зубах странных животных. Или сами превращались в них. Ослепительный свет способен был превратить безобидную ящерицу или крохотного паука в настоящее порождение ада, а летучую мышь, величиной с ладонь в чудовище, способное одним своим видом довести до безумия.
Столкнувшись впервые с подобным монстром, он несколько дней пребывал в состоянии задумчивости, пока палец все того же жреца не указал ему все на ту же звезду.
Объяснение было маловразумительным, но он принял его, как должное. Тем более, что тот же жрец тут же на его глазах сломленной веткой на полоске утоптанной земли вычертил кусочек звездного неба, но так, словно видел его со стороны и дважды пальцем указал на две точки, соединив их прямой линией.
От этого можно было сойти с ума. Но о не сошел. И на много недель скрылся в склепе, с головой уйдя в разгадку грязно-багровых полуосыпавшихся рисунков.
За его спиной бежало время. «Оживали» и уходили мертвецы. Жрецы приносили новые тела. Но он ничего не замечал и не видел…
Не один некромант по ту сторону моря не ведал того, что открылось ему.
Вымирающее племя дарило ему не просто забытые знания. Миры, десятки миров лежали у его ног.
Все остальное пришло много позже.
Уже в мире эльфов.
К тому времени у него уже были сотни жрецов. Боевых магов, как назвал их этот, в волчьей шкуре и с черной повязкой на глазах. Еще больше тех, что попроще. Но и они могли управлять чужой волей. Ломать и уничтожать чужой мозг. Но для мира эльфов этого было не достаточно.
Не годы, не десятилетия, века понадобились для того, чтобы в их сказочном мире снова ожила ненависть, которая жаркой искоркой ожила в сердцах народа орков, чтобы вспыхнула война на уничтожение, способная увеличить численность его армии.
Но погоня за камнем заставила его на какое-то время отвлечься от этого увлекательного занятия.
И все рухнуло.
А здесь, в этом мире пришлось начинать все сначала. Заново, по крупицам, накапливая прежнюю мощь. Но удача снова изменила ему, забросив сюда, в этот мир чудовище в человеческом облике, путаная мысль и звериное чутье которого через лабиринты эпох и забытых дорог неумолимо ведут их друг другу навстречу.
К тому же под звериной шкурой оборотня камень, который по праву должен принадлежать только ему. И никому другому.