В версте от опушки наткнулись на дозор.

Жарко горел костер. На костре запекалась туша молодого кабанчика. Вокруг костра мирно о чем то беседуя сидело трое воев. Стас, завидев эту мирную идиллию, подмигнул Лехе.

— Молодец Хмурый. Справный будет командир. Догадался. С лошадьми встречает. Жаль, оркестра нет.

Завидев их, парни вскочили на ноги и подхватились навстречу, радостно размахивая руками и крича во все горло.

— А мы и не чаяли дождаться. Воевода Серд вас уже похоронил. С утра до ночи твердит всем и каждому, что сгинули вы в этом клятом лесу. Де, никто до вас не выходил и вам не выбраться.

— Рано похоронил. — Угрюмо обронил Груздень, нахмурив брови. — А с кабанчиком вы ладно придумали.

— К нему бы еще винца четверть. — Мечтательно добавил Войтик, жадно втягивая запахи, плывущие от костра.

— Так то не мы. Поутру волчья стая, голов этак с полдюжины, набрела на нас ненароком. Испугались и бросили кабанчика этого самого.

Стас усмехнулся. А его вои переглянулись.

— Догадались родичи, что брюхо подвело. — Подмигнул Стасу Войтик шалым глазом. — Славно иметь такую родню, вождь. Лежи себе на печи и грей пузо, а убоинка сама в дом к тебе идет.

— Твое пузо отогреешь, как же! — Осадил Войтика Пивень. — Что в детинце? Как полон встретили?

Парни переглянулись.

— Живут пока с нами вместе. А Сумеречных воев Серд пока на засов закрыл. В Соколень за словом послал. У Хмурого твою полусотню отнял. На твое место, командир, другого поставил.

Глаза Стаса сверкнули гневом.

— А Хмурый?

— Хмурый у него из-за плеча дело вершит. Ты же ему, командир, воеводе Серду поперек горла встал.

Войтик ахнул кулаком по колену.

— Ну, Серд! Ну, лежень!

И потянулся к кабанчику.

— Упрело уж. Скоро мясо с костей в костер повалится.

После обильной трапезы Стас разлеживаться не дал.

Покидали горячее, истекающее соком и жиром мясо в котомку и, загоняя коней понеслись к детинцу.

— Стас, растрясет. — Время от времени канючил Леха.

Но Стас только отмахивался и недовольно хмурил брови.

Плот был на месте. Переправились без приключений. Запаленные кони даже бояться не имели сил.

В детинец ворвались на карьере.

Стас натянул повод, бросил коня на дыбы и чуть не закричал от боли. Повязка на боку набухла от крови.

Леха заметил, как Стас побледнел, изменился в лице и закачался, с трудом удерживая в седле, ставшее не послушным тело и кинулся к нему на помощь. Но не успел. Первым успел подставить плечо под слабеющую руку командира Войтик.

— Сам я, Войтик. Не срами. — Остановил он его тихим шепотом.

— Какой же это срам, вождь? В дыру кулак лезет. — Так же тихо ответил ему Войтик, незаметно поддерживая сползающего с седла Стаса.

Навстречу Хмурый с ребятами из тех десятков, которые он увел с собой. Заглянул в лицо. В глазах появилась тревога. Успокоил его кивком головы.

— Все в порядке, Хмурый.

— Командир…

— Я знаю…. На тебе вины нет.

Оглядел собравшихся вокруг бойцов, поймал на себе их тревожные взгляды.

— Укачало с дороги. — Криво улыбаясь, объяснил он.

Заметил Серда, сузил глаза в щелку, окинул его с ног до головы суровым взглядом и, кивнул в сторону Сумерек.

— Светает, Серд. Заметил?

И снова покачнулся. Но справился и твердыми шагами направился в казарму.

Обернулся, словно вспомнив что-то.

— Алексей, ребят вернуть в свои десятки! Так то воевода. Светает… — Повторил он и подмигнул Хмурому.

Хмурый, провожая его взглядом, что-то осторожно шепнул на ухо Лехе, потом повернулся к волхву. Тот молча выслушал его и повернулся к Алексею.

— Задержись вождь. Хмурый дело говорит.

Стас уперся рукой в косяк и обернулся.

Пивень, грохоча сапогами, заторопился к нему, обходя воеводу, словно не заметив.

— Хмурый предлагает оставить все, как есть. Дружина от этого только крепче станет.

— Ну, если так…. Алексей и Груздень пусть проследят.

— Так и будет, вождь.

Лицо Серда налилось кровью. Казалось еще немного и она хлынет наружу.

— Когда это пришлецы вождями были? — Проревел он, с ненавистью глядя в спину Стаса.

— Древняя кровь, Серд. Это я тебе говорю. Боги вернули нам кровь наших древних предков. — Твердо ответил Пивень, глядя прямо в глаза воеводы. — И мы это видели. Стая признала его своим вожаком. Вернула его, умирающего, к жизни, отдав за него одну свою. А они наши старшие родичи. Так можем ли мы не склонить перед ним голову?

Вперед выступил Груздень.

— Он поклялся нам своей кровью. А мы дали ему свою.

Войтик, видя, что дело может сладиться и без него, заторопился. Широко и открыто улыбаясь, пророкотал.

— И не тебе, воевода, стоять против клятвы крови.

В это время на пороге появился Стас.

— Груздень, выпусти народ из-за запоров. Сними часовых. Пивень, и ты Алексей…. Займитесь полоном. Того и гляди в колодки забьют. — И виновато улыбнулся. — Сам бы пошел, да в сон клонит.

— Я помню, вождь. — Наклонил голову волхв. — Им, Серд, посад строить и обживать. Снова воспрянет Род Волка. Слышали вои?

Дружный восторженный рев ядреных голосов заглушил последние слова волхва.

— Те, кто был с вождем, поведают вам все без утайки. А я поспешу выполнить его наказ. Быть граду Волчку. Быть! Так он решил. Так мы приговорили. Слава древнему роду.

И снова дружный рев послужил ответом.

— Слава первородной крови!

— Слава вождю Славу! Не зря рек я его эти именем!

— Забить бы в железа татей, а как? — С ненавистью смотрел воевода в разгоряченные счастливые лица. — А как? Увел чужак из под руки дружину. Волхва и того сманил.

Утром, чуть свет, воевода сам оседлал коня и, покинув детинец, отправился в Соколень.

Стасу об этом сказали только к полудню.

Выслушал молча, болезненно откинувшись к стене.

— Что думаешь, друг мой волхв? — Негромко спросил он, пристально глядя прямо в глаза.

— Думаю, Слав, что мне надо ехать. Наболтает недоумок и того, что отродясь не было. — С явным беспокойством, проговорил Пивень, сжимая до хруста огромные кулаки.

— Род надо вывозить, вождь. — Вмешался Груздень. — Пока смену Серду конязь не прислал.

— Это не беда. А выпустит ли семьи Соколень?

— Вы о другом подумайте, судари мои побратимы. Куда семьи везти и чем их кормить будем? Град ставить, а где казна? Плотники нужны. Кузнецы нужны. Люд мастеровой…

— О том не тужи, командир. Об этом у нас голова болеть будет.

— И спина скорбеть. — Хохотнул Войтик, перемигиваясь с Толяном. — Быть Волчку!

— А Сумерки надолго ли посветлели? Взбаламутим народ, сорвем семьи с насиженных мест, а ну как бежать придется? Ох, не ко времени Серд себя обидой тешить надумал. И что ему не жилось? На воеводство никто не покушался. Живи себе и живи.

— Об этом не печалься. Тебе хворь лечить надо. Еду…

— Уговорил! Бери с собой Мину с десятком.

— Возьму Мину и Плетня с Третьяком. И будет.

— Ну, как знаешь. Тебе видней.

Пивень не стал ждать следующего утра. Собрался на скоро и уехал тем же днем под вечер.

А на утро Стас уже встал на ноги и вышел на «плац».

— Не рановато ли, командир. — Подошел к нему Леха и шутливо бросил два пальца к виску.

— На мне, как на собаке…

— В смысле, как на волке?

— Один хрен!

Подошел к перекладине, подпрыгнул, подтянулся несколько раз, ушел на свечку, несколько раз прокрутил «солнце».

Соскок…

И согнулся, чуть не охнув от боли. С трудом выпрямился, ловя на себе участливые и в то же время восторженные взгляды.

«Наболтали, поди — кА, сорок бочек арестантов». — Подумал и глухо спросил. — Как полон?

— Очистили все, что можно очистить. Но расселили. Груздень всех мужиков отправил валить лес. Ты бы, Стас, полежал еще. Рано поднялся.

— А ты ко мне в сиделки записался?

— Да будет тебе хорохориться.

— Ладно, считай, что уговорил.

Прошел день. Другой…

На Седьмой или восьмой день в детинец прискакал Плетень на загнанной лошади. Едва он выпрыгнул из седла у лошади, подогнулись задние ноги, она осела на зад и, захрипев, повалилась на бок.

— Погубил коня! — Заорал на него Груздень.

— Его сейчас даже в котел не пустишь. Потом с ног свалит. — Поддержал десятника Войтик, оценивая все по старой поварской привычке.

— Командир! Где командир? — Не обращая на него никакого внимания, закричал он.

— Зачем кричишь? Не в лесу. — К парню подошел Алексей.

На крыльце появился Стас.

— Плетень? — Почти не удивившись, спросил он. — Говори. Я слушаю.

— Командир, Пивня в яму бросили. А вместе с ним Мина и Третьяк. А я успел уйти.

— Груздень, Войтик, Хмурый! По коням! Алексей, ты на хозяйстве!

— Стас… — Попробовал возразить Леха.

— Я все сказал! — Не терпящим возражений голосом, отрезал Стас. — Крепость закрыть. Даже если сам господь-бог будет у ворот стоять.

И три десятка всадников на широком галопе вынеслись из ворот.

Спустя трое суток с дозорных башен княж-города Соколеня заметили, как к воротам во весь мах приближается группа странно одетых всадников.

— Кто такие? И по какому такому делу по вечерней поре? — Крикнул дозорный, свесившись со стены.

— Родовой вождь Станислав Волков с дружиной. — Начальственным, хорошо поставленным голосом, негромко, но так, что услышали все, ответил передний…

— Не велено!

Стас чуть слышно скомандовал.

— Закрыть бойницы! Хмурый! Ворота!

Не успел дозорный удивиться, как в бойницы с непостижимой быстротой посыпались стрелы. От группы отделился десяток и на просторном галопе понесся к стене. Метнулись на стену кошки. На полном скаку, прыгнули прямо из седел вои и рванулись в верх по отвесной стене, как по ровному полю.

Распахнулись дубовые, окованные медью, ворота.

— Хмурый! Стены твои! Хруст, волхва с ребятами ко мне. Живо!

Негромкая команда и понятливый Хруст исчез в тесном проулке.

Распугивая редких, по вечернему времени прохожих, приводя в бешенство свирепых цепных псов, понеслись к заметному со всех концов города, коняжескому терему.

Влетел верхом на красное крыльцо.

— Куда прешь, неук!

Стража загородила дорогу бердышами.

Молниеносное, незаметное для глаза, движение и оба скрючились от боли, переломившись пополам.

— Толян! Сменить…

Пальцем в одну сторону, в другую…

— Груздень!

Десятнику дважды повторять не надо. Метнулись по гульбищу вокруг терема и не звука.

Сам в палату.

В палате, не смотря на вечернее время, от народа тесно. Сидят на лавках вдоль стен. Преют. От богатых шуб и воинской сбруи пар валит.

— Здрав будь, конязь.

Уперся в, цветисто выложенный, пол ногами и по армейской привычке ладонь к виску.

— Кто таков? Кто пустил в таком непотребстве?

— Родовой вождь Станислав Волков. А это мои волчата.

За спиной Войтик бесстыже зубы скалит. Не волчонок, зверь матерый!

— Почему шапку не ломишь? Без поклона почему?

Конязь примерно того же возраста, что и он сам. Но привык, судя по всему к спокойной жизни, раболепию и лести.

— Шапки, как видишь нет на мне. А поклоны? Поклоны только богу, да и то пока поперек мне не говорит. — Ответил спокойно, веско вдалбливая каждое слово.

— Князь и господин перед тобой! — Конязь с резного креслица привстал, чуть слюной не брызжет от негодования, лицо дурной кровью налилось.

— Ну, какой же ты господин мне? — С насмешкой, глядя в глаза конязю, ответил Стас. — Я вождь по праву крови, а ты, наверняка, из приглашенных, за кусок хлеба сидишь в этом креслице.

С лавок гости князя повскакивали от негодования, кричат, слюной брызжут, кулаками размахивают.

Конязь тоже подскочил!

— В железа! В железа их!

— О как! — Удивился Стас. — Веселин! Войтик! Позабавим конязя!

И словно исчезли, растаяли на глазах бесстыжие хари. Только вожак их стоит по среди палаты, скрестив на груди руки, да ухмыляется подлой ухмылкой. Да юнец голомордый скачет по козлиному и кувыркается, как скоморох уличный. Оттолкнулся обоими ногами, перевернулся через голову в воздухе. И вот уже стоит за княжеским креслицем. И нож у горла держит, прижав дерзкой рукой коняжескую голову к высокой спинке кресла.

— Ай, ай, ай, конязь. — Попенял ему с укоризной этот, совсем невзрачный и невесть откуда взявшийся, разбойник. — Большой вырос, а гостей встречать не научился. Ну да ладно. Пошутили и хватит.

— Дружина! — Все еще мало, что понимая, прохрипел конязь.

— Мне твоя дружина на один кутей зубок. Терем мой, конязь. И город мой. На стенах мои люди. — Стас поднял руку и пробив слюдяное оконце, в спинку кресла воткнулась стрела. — Веселин, мальчик мой, если он еще слово мне поперек характера скажет, перережь ему горло. Этого добра сейчас в каждом углу стоит по десятку. Не как не меньше.

— А может, прямо сейчас, командир? — Озабоченно спросил Веселин. — Он, конязь уросливый…

Стас отрицательно покачал головой.

— Повременим. Волхва подождем. — И зыркнул гневным оком. — И моли, конязь, бога, чтобы живыми были мои ребята. Я и за меньшую обиду от городов, не чета твоему, и пепла не оставлял!

Дернулся с лавки не молодой уже, суровый дружинник.

— Не здесь, так в поле догоним всей дружиной. На копье возьмем.

Сверкнули две искорки и два ножа, чавкнув у головы, впились в стену на пол-лезвия.

Когда успел выдернуть он их из ножен, когда успел взмахнуть рукой?

— Сидеть!

— Мокро под ним, вождь! — разъяснил Войтик.

Застыл перед набольшей дружиной, как многорукий див и в каждой руке по мечу, и мечи эти перед очами замысловатый узор выписывают. Не уследишь. А с ним еще полдюжины таких же как он!

— Окно!

Слово еще до слуха не долетело, а рама уж с треском вылетела на улицу. Богатая, узорчатая, дорогим стекольем выложена.

И низкий грозный рык вожака, созывающего стаю на кровавую охоту, рванулся к расписному потолку терема, застрял в ушах и вылетел наружу. Пролетел над застывшим в страхе городом, леденя душу. И сразу же ответный многоголосый вой огласил округу.

— Это моя стая….Мои родичи. Не один человек не выберется из города по здорову, пока мой род не придет в град Волчок. А захочу, так и коняжество твое моим будет к ночи.

Говорил спокойно, словно нехотя. Но за каждым его словом стояла лютая неминучая смерть.

Войтик, зараза такая, подлил масла в огонь.

— Вождь, если все равно наше, так стоит ли назад отдавать? Как то не по хозяйски получается.

Вздрогнули. Съежились.

Ответа не дождались.

Вошел Хруст. За ним Пивень, Мина…

— Долго шел Хруст.

Голос строгий, колючий, до костей, до нутра пробирает.

— Мы уж скучать начали. Видишь, конязя тоска смертная пробрала.

Хруст, варнак, тать ночной, душегуб проклятый, окинул палату легким взглядом и даже не удивился, оком не повел, плечом не дернул.

— Уговаривать пришлось. Не поверили сразу на слово.

— Уговорил?

— Уговорил. Думаю, отлежатся до следующей луны. Говорит, подлец, по домашнему, буднично. Словно о скотине безмозглой речь ведет, а не коняжеских воях.

Пивень, волхв клятый, поклон не конязю отвесил, а лиходею своему. Мордой безволосой чуть в половицы не уперся.

— По здорову ли доехал, вождь?

Лицо разбито, глаз заплыл, во рту зуба или двух не хватает. Удавить то его в яме не могли. Но и Мине не меньше перепало.

Стас окинул их внимательным взглядом.

— Третьяк?

— На гульбище отлеживается. Ногу Третьяку копьем пропороли. Еле от узилища до терема доковылял.

— Как позволил? — Уставился жестким взглядом в Мину. — Или я не говорил, что мне даром ваши подвиги не нужны?

Мина виновато опустил голову.

— Много их было, вождь. Но и нас помнить будут. Не в одном доме плачь стоять будет.

— Кто?

Пивень одним глазом обшарил лавку, ткнул перстом в бородатое лицо. Муж достоинства важного. Сам не раз дружину водил. Руки в лавку ладонями вдавил, покачивается, глазами буравит ненавистное холодное лицо.

— Знал ли ты, когда руку поднимал на него, что родовой волхв перед тобой? Что не волхва, а древний род увечишь? А понимал ли ты, что не ему, всему роду обиду наносишь? Отвечай!

Хотел промолчать. Мол, кто ты такой, чтобы с меня ответа требовать, но встретился с серыми льдистыми глазами и открыл против воли рот.

— Знал… — В горле комок застрял, чуть не подавился. Серые глаза в стену жмут, ломают поперек спины не милосердно.

— И рука не отсохла?

Назло разбойнику улыбнулся. Растопырил ладонь и пошевелил пальцами. Вот она, живая и послушная рука. Не в злой сече, не в пьяной драке не подводила. Хоть к мечу, хоть к чарке. Хоть днем. Хоть ночью.

— Так пусть же отсохнет!

Точно в середину ладони по самую рукоять вошел тяжелый нож, чуть не разрубив ее широким лезвием на две части.

Схватил вгорячах левой рукой рукоять ножа, рванул, выдирая из раны, и побледнел от боли. Брызнула кровь, заливая богатый травчатый ковер под ногами. Зашатался, увидев, как повисли пальцы, подобно жухлой траве и упал на лавку.

— Отныне и ложки в руке не сожмешь. Голову Серда от тебя, конязь, требовать не буду. В нем кровь рода течет. А крови родича проливать не хочу. Но из рода изгоняю. — Слова Стаса падали на головы, как камни. — В том мире, из которого я пришел, говорят… Око за око, зуб за зуб, ну и дальше по порядку. Но я человек добрый и покладистый, порой настолько, что самому противно. И мне лишней крови не надо. Большое дело нельзя начинать кровью. Поэтому Третьяку назначишь Виру, какую он сам укажет. Род свой я увожу. Межа в трех конных переходах, по реке.… За то, что Сумерки и рубеж держать буду, плату укажу отдельно. Ну, и подъемные за выход!

Помолчал, думая о чем-то своем, повернулся к волхву.

— Как ты, друг мой?

— Я в порядке, вождь. Грамоту бы целовальную составить. — Не внятно ответил волхв, пытаясь нащупать языком за распухшими губами, не достающие зубы.

— Само собой. Ты и займешься этим. Я подпишу. Груздень….

И сказал не громко, а Груздень услышал. Вырос на пороге, словно только и ждал его слова, стоя за порогам. По сторонам не глядит, словно и не видит никого.

— Гридни и стража под замком в башне, командир!

Выслушал, глазом не моргнув. Смахнул тыльной стороной ладони пот с бледного лица и не громко, но так, чтобы услышали все, распорядился.

— С наступлением сумерек ставни закрыть. На улицах не души. За ослушание — смерть! Меч на поясе — смерть! Этих туда же. — Кивнул головой в сторону лавок.

— Да, командир. — Груздень кивнул головой и исчез так же, как и появился. Стоял и нет уже!

А в палату уже детинушки безбоязненно ломятся, сапожищами грохочут. Хотя почему грохочут? Как тени снуют, словно и вовсе земли не касаются. Конец света, да и только. Выкормили коняжеским хлебом на свою голову татей.

— Веселин, дитя мое, побудешь с князем. Мина останется с тобой. Вдвоем веселее будет. Если надоест, зарежь…

И хоть, по всему было видно, что конязь Соколеньский не робкого десятка был, а побледнел и скосил глаз на нож под подбородком. Кто его знает этого самого Веселина, а вдруг, да и в самом деле надоест стоять за креслом? Полоснет ножом по горлу…

Отвернулся от парня, так и не взглянув на конязя, смахнул пот тыльной стороной ладони с заметно побледневшего лица и тихо сказал волхву.

— Пивень, тебе три дня и три ночи на сборы. Дома дел не в проворот. Не от простой поры по гостям ездить.

Волхв с сомнением покачал головой.

— Боюсь, не управимся, Слав. Лошадей и возов не хватит.

Стас с досадой махнул рукой.

— Возьмешь в уплату за дома, которые оставляем здесь. — Жестко ответил он. — Если кто-то не захочет сохранить их за собой. Войтик, душа моя, поищи для меня где-нибудь уголок поукромней и охапку сена. Не доспал должно быть. В сон клонит.

И так и не взглянув на конязя, зашагал к дверям. Но что-то вспомнил и оглянулся.

— Хмурому велю на ночь мою стаю в город впустить. Береженого бог бережет. Мало ли какая блажь в башку кому взбредет? Дуракам закон не писан.

Войтик, медвежья туша, вперед бежит. Глядит на разбойника, как на красну девку не глядят.

— Толян, опочивальню командиру.

Хлещет двери наотмашь, того и гляди с косяков вылетят.

За ними Пивень потащился.

— А ведь, Слав, все по твоему слову вышло. — Сказал волхв в дверях, шепелявя и присвистывая сквозь выбитые зубы. — Вроде бы и без обиды все говорил, а конязь таки задрался.

— Зато теперь обиду затаит. — Хохотнул Войтик. — Веселина с ножом у горла уж точно не простит.

— Ну и дурак будет. — Отрезал Стас. — Я же тихо, по домашнему. Без мордобоя.

— А если не по домашнему, тогда как, командир? — Ухватился Войтик. — Если это тихо называется.

Стас недовольно поморщился, но ответил.

— Тогда, Войтик, друг мой, обижаться уже не кому.

Войтик остановился, обдумывая слова командира. О чем то догадался и захохотал.

— Ну, так это же лучше, когда не кому! По сторонам озираться не надо. Гуляй в ночь, заполночь смело и слова поперек никто не скажет.

А через сутки из города потянулись воза. Люди собирали скарб, грузили его на воза, сверху сажали ребятишек и, бросая жилье, выбирались за ворота. Бабы, ненароком оборачиваясь, вытирали слезы. Мужики сопели в бороды. Соседи, выглядывая из-за тына, махали украдкой рукой.

Потянулись обозы из ближних весей. Сорванные словом волхва и волей вождя с насиженных мест, люди тянулись к новому родовому очагу.

Город притих.

Улицы опустели. Даже не слышно лая собак. И только сдержанный волчий рык ночами врывался в дома через наглухо закрытые ставни.

Пивень целыми днями пропадал в думной избе, где до хрипоты, до матерного лая судил и рядил целовальную грамоту с начальными людьми.

Изредка здесь появлялся и Стас. Садился скромненько в уголок. Следил за всем происходящим своими серыми зоркими глазами. Лай умолкал.

Сидел. Слушал.

Изредка коротко ронял.

— Пивень, пометь.… Все крепости по краю Сумерек, мои. Себе их забираю. Из Соколеня за ними не уследить.

— Да, вождь. — Кивал головой Пивень

Закрывались за ним двери, и лай разгорался с новой силой. Только что за бороды друг друга не таскали. И то потому, что успел таки Пивень сбрить всю свою красу, отточенным до зеркального блеска, ножом.

Иногда покидал терем, поднимался на стену, подолгу смотрел по сторонам. Переходил из башни в башню и снова внимательно разглядывал и город, и округу.

Со стен спускался в город. Безбоязненно толкался среди людей. Страх потихоньку отпускал народ. Хоть и набегом захватили конязя, но свои. Здесь выросли, здесь жили…. Понапрасну бить не будут. И грабить не начнут. Поначалу, завидев его, прятались за угол. Но потом любопытство взяло верх. И то! Как не поглядеть на диковинного вожака волчьей стаи? Решили, что и не так уж и страшен, как слухи обрисовали. Росточком не велик, лицом приятен. Даже улыбчив и обходителен. И поговорить умеет. И чем так конязя напугал? Если, к слову сказать, так и конязю не следовало волхва обижать.

На третий день появился в хоромах конязя.

— Здрав будь, коняже. — Бросил он от порога, по хозяйски направляясь в передний угол.

Конязь окинул его ненавидящим взглядом и буркнул что-то в ответ.

— И на том спасибо. — Без обиды отозвался Стас. — Только ты, конязь, не на меня, на себя пеняй да обижайся, на свою гордыню, которая твой разум помутила.

— Разодрал ты коняжество на две половинки, как прелую портянку и радуешься. — Хмуро ответил конязь.

— С чего бы? — Изумился Стас. — Разве род вместе с землей уходит? На возах вместе с бабами и ребятней увозит ее? Отнюдь! Еще и новых земель прибавляется. Управляюсь с Сумерками, края земли не увидишь. А ты говоришь — землю разодрал!

— А межа? — Хмуро спросил конязь, исподлобья глядя на Стаса. Длинные волосы упали на высокий лоб. Голос хриплый, с надсадой.

— Межа родовая, не пограничная. А пограничную межу нам, нашему роду беречь! Придет беда, сам воев приведу и с мечом в первом ряду встану. Но жить, уж прости, будем сами.

Лицо конязя немного разгладилось.

— А почему сразу не пришел, не рассказал всего того, что сейчас от тебя слышу?

— Прости, конязь, занят был. Сумерки над краем висят. Да и ранен был. На лавке валялся. До сих пор дыра в боку. Но и тебе не Серда, волхва послушать бы надо было. А ты его в узилище, да оковы на руки.

— А волчонка с ножом к горлу зачем поставил? — Князь снова нахмурился и непримиримо тряхнул головой. — В палате дружина набольшая, гости торговые. А он с ножом.

— Они мне, конязь не только кровь, они мне жизни свои на ладони положили, так разве могу я бросить хоть одного из них? Какой же я после этого вождь? Но и ты хорош! Зачем было железами грозить? Меня на горло не возьмешь…

Говорил не торопливо, доверительно, почти ласково, как с малым ребенком.

— У нас ведь как говорят? С волками жить, по волчьи выть! А ты разнежился, жирком, уж прости, заплыл. Да и воеводы твои мышей перестали ловить. Спеси много, а службы и на медный грош не видно. Твою крепостцу я бы и с десятком моих людей на нож взял, только кровью бы все улицы залил. Да и теремок твой в ней тогда по золоченые маковки бы выкупался. А воеводы твои, где были?

— Так бы уж и залил?

Стас оставил его вопрос без ответа.

— Ты, конязь, моих волчат не видел. Вот как с обидой расстанешься, приезжай ко мне. Я тебя закрытыми воротами и лаем не встречу. А про прелые портянки забудь. Я Соколеню не враг. Так я говорю, Веселин? — Парень растянул губы в широкой улыбке и кивнул головой. — Мне с тобой делить нечего. И на глупости времени нет. Сумерки висят над головой. И если не управимся с ними, не только Соколеню, всему здешнему миру не жить. Уж поверь мне. Я погостил там. У них!

— Так же, как у меня? — Криво улыбнулся конязь.

— Да нет. С тобой мы, как с близкой родней. За столом, да по домашнему. Считай, что повезло. А там и столы перевернули, и посуду перебили.

— Малым числом ходил? — Последовал ехидный и злорадный вопрос. — И самому перепало?

Стас весело рассмеялся.

— Ну, не без этого. В гости сходить и по морде не получить? Разве это драка, когда на утро вспомнить нечего? — И согнав улыбку с лица, уже серьезно закончил. — Вот такие дела, конязь. Мне через плечо оглядываться некогда, дорогой товарищ. Враг у ворот стоит такой, каких этот свет не видывал.… А воевод своих гони в три шеи. Профукают они твое коняжество за милую душу. Пусть репу выращивают и с внуками нянчатся. Все, какая то польза от них будет. А хочешь я тебе по дружески пяток — десяток своих волчат дам на время? Они твою дружину махом научат, с какого конца репку чистят!

Конязь промолчал. Сидел, низко опустив голову, Глядел в открытое лицо Стаса, на котором сейчас не было и тени былой угрозы. Хорошее, только усталое и немного бледное лицо. С таким лицом не врут, не обманывают.

И все-таки, поджал губы.

— Чтобы потом и моя дружина перешла под твою руку?

Стас спорить не стал. Зачем? Слова на ветер? Не конязь говорит, обида в нем

— И погостить приеду. Но только, если землю дробить не будешь.

— Снова здорово! — Улыбнулся Стас. — Зуб даю, как сказал бы наш друг Толян. Отвечаю….Нам, конязь, друг без друга не прожить, не выжить. А сейчас прости, дел еще накопилось. А времени нет. Сам волхву три дня определил.

— С Сумерками не врешь? Так ли уж все страшно?

— Как-нибудь расскажу во благовременье.

— Если так, грамоту подпишу….

— Уходим завтра. Веселин, дружок, снимай пост. Свободен, конязь. Но…

— Можешь не говорить. Терем твои люди стерегут.

Слав тихо рассмеялся.

— Только из уважения конязь. Чисто символически. Оберегают, можно сказать, как монаршею особу. Под локотки поддерживают. Чтобы не обидели.

На утро последний обоз вытянулся перед воротами.

Стас вышел на крыльцо, перемахнув через резные перила, молодецки прыгнул в седло и чуть не охнул от боли. Серый вздрогнул, скосил на него свой черный глаз и оскалил крупные желтые зубы.

Его «волчата» выстроились перед крыльцом в две ровные шеренги и счастливо улыбались. Все до одного они были одеты в короткие безрукавки — волчовки. От удивления Стас поднял брови и, напуская на себя строгость, грозно спросил.

— И как, судари мои, я теперь должен выкручиваться перед стаей? Или вы забыли мое клятвенное обещание? Толян, твоих рук дело?

— Тебе тоже есть, командир. — Оставив без ответа этот, не простой и даже щекотливый вопрос, порадовал его Толян. — Зато сразу видно, что не отстой едет, а реальные пацаны.

— Ну, спасибо. Сейчас заплачу от восторга.

— Плачь себе на здоровье. — Ухмыльнулся Толян. — От умиления и дикой, и даже не человеческой, радости. Ребята забрали все, что было у скорняков…

Осталось только смирится с новой формой одежды и махнуть рукой.

— Домой ребятки! Домой…

Толян подмигнул Войтику. Тот выкатил шалые глаза, засвистал по разбойничьи и Залихватская, почти забытая песня грянула над просыпающимся городом.

У Толяна оказался красивый мужественный баритон. Кто бы мог угадать в нем такие таланты?

Там дома родители остались, а он с головой окунулся в здешнее средневековье и, похоже, счастлив, как младенец.

Распахнулись ставни, открылись окна, высыпал в улицу народ, чтобы поглазеть на невиданное чудо.

Парни в седлах горделиво выпрямились. Волчовки на груди распахнуты. Над плечами рукояти мечей торчат.

Славно отдирают, стервецы! И когда только успели? Толяновых рук дело, не иначе. Не наигрался в детстве вдоволь у пионерских костров.…

И чем они помешали? Как никак при деле были ребятишки. А сейчас даже пионерские лагеря под корпоративные попойки подстроили.

Войтик, разбойничья душа! Хоть сейчас с него знаменитого Кудеяра пиши. Нагрешить, накуролесить во всю ширь необъятной души и в монастырь, на старости лет грехи замаливать.

Вон, даже конязь на гульбище появился, из под руки вслед глядит.

Скрипят возы. Режут не паханую землю коваными ободами.

Скотину стадами стороной гонят.

Над обозом ровный гомон. Кто о чем говорит.

Давно затихла бодрая песня.

Стас придержал коня, оглянулся назад. Встретился с чьими то тревожными глазами. Раскаяние в который раз шевельнулось в душе.

Повернулся к волхву.

— Вывести то мы, друг мой, вывели народ. А дальше что? Где мы разместим такую ораву? От дождя и то всех не укроем. А холода начнутся?

— Это уж не твоя печаль, Слав. Они на своей земле жить будут. Родом, а не по шерстинке. До холодов под крыши уйдут. Да и сколько тех холодов? — Легко, как показалось Стасу, ответил волхв. — А круто же ты конязя взнуздал! Теперь долго на тебя озираться будет.

Стас пожал плечами и не ответил.

Рядом горячит своего саврасого жеребчика Веселин.

До сих пор не верится парню, что своей рукой держал нож у коняжеского горла. И ведь зарезал бы! Как пить дать зарезал, только мигни вождь. Зарезал бы, как курицу и рука бы не дрогнула.

— А скажи мне, Слав, ты и в самом деле мог весь город вырезать и в огне спалить, если бы не застал в живых меня и воев?

Пивень спросил тихо. Так, чтобы Веселин не слышал.

Но разве скроешь, что от глазастого парня?

Навострил уши, коня коленями поближе подвигает.

Стасу на пустой вопрос отвечать не хотелось.

— Не знаю, Пивень. — Равнодушно, как показалось волхву, ответил он. — По молодости, даже и думать бы не стал. А сейчас, не знаю. Веселин, мальчик послушный.…А город? Вряд ли…

Пивень, похоже, был вполне удовлетворен ответом.

— Но страшновато было. Даже мне.

— Да нет, Как обычно.

— А необычно?

Стас промолчал.

Но Пивень не унимался.

— Скажи, Слав, не жаль было выпускать из рук то, что само в них упало?

— Почему? Зачем мне эта головная боль? Сам посуди. Найдется еще, какой-нибудь ловкач, которому Соколень понадобится. Вражда, кровь… Мне что, заняться больше не чем?

— А если найдется, как ты говоришь, такой ловкач?

— Поможем конязю усидеть. Правда, Веселин? — Стас улыбнулся и хитро подмигнул парню. — Мы же все до одного герои?

Веселин зарделся, как красна девка и, не найдя что ответить, отстал.

— Нет, Пивень, надо обживать свой угол. Чужой земли не надо нам не пяди, но и своей вершка не отдадим. Так у нас когда то в песнях пелось.

— Так то там. — Недоверчиво отозвался Пивень.

— Заговорил ты меня совсем, сударь волхв, аж голова разболелась. — И пустил своего серого в яблоках жеребца хлестким галопом. — Веселин, догоняй!

Но уже через несколько сотен саженей ему пришлось останавливать своего коня.

Закрывая ему дорогу, из травы могучим прыжком выскочил огромный лобастый волк. Встал на дороге, широко расставив передние лапы и опустив почти до земли тяжелую голову. Не спуская со Стаса желтых холодных глаз зарычал угрюмо и требовательно.

— Придется ответ держать за Толянов прикид. — Тихо сказал Стас Веселину, выпрыгивая из седла и бросая ему повод.

Морщась, донимала рана, не торопливо направился к волку.

— Командир! — Запоздало крикнул Веселин, словно завороженный, глядя в угрюмые волчьи глаза.

Тем временем их догнал Пивень и Хруст со своим десятком, и сразу же рядом с вожаком встало еще с десяток таких же могучих зверей.

Новый грозный рык ударил в уши.

Стас безбоязненно подошел к волку и опустил руку на лобастую голову, вздернул верхнюю губу, и люди услышали ответный, не менее грозный, рык. Наклонился, шепнул, что-то на ухо и, не оборачиваясь, быстро вернулся к лошади.

Волк постоял еще немного, провожая его задумчивым, как показалось Веселину, взглядом и, не торопясь, скрылся в траве. Стая исчезла следом так же бесшумно, как и лобастый волк.

— Что это, командир?

— Да так. Ерунда. Обсудили вопросы моды. — неохотно ответил Стас.

— И как?

— Понравилось.

— Я же говорил, прикид что надо! — Не утерпел Толян. — Уж если им понравилось! Эх, зря командир домой заторопился. Потусовались бы в Соколене. Там такие телки есть.… Сам видел, зуб даю…

— А мне больше баранина по душе. Обжаренная до розовой корочки. — Мечтательно проговорил Груздень. — А к ней еще винца! Славно!

Толян обалдело уставился на бестолкового друга и завертел головой на толстой шее ища поддержки. Но встретил только смеющийся взгляд Стаса.

— Он что, командир, совсем не врубается? — И повернулся к Груздню. — Груздик, мне твоя баранина по барабану! Я про телок говорю.

Стас развеселился еще больше.

— Толян, а ему твои телки по барабану. У него законная жена в обозе. И детишек… со счету сбиться можно.

— Ну да?

Стас уже смеялся чуть не выпадая из седла.

— Верняк, Толян! Реально тебе говорю!

Теперь смеялся уже Пивень. Скупо улыбался неулыбчивый Хруст. Ржал, по лошадиному запрокидывая голову, Войтик. Без жалости на исполненное вселенской скорби и страдания, лицо Толяна смотреть было не возможно.

— Как не пересчитать?

— Да он сам, твой закадычный друг и приятель, Груздень на втором десятке сбился. — Бесцеремонно довершил дело Войтик и снова заржал, откидываясь в седле.

И только Груздень хранил гордое молчание, делая вид, что совершенно не понимает причин всеобщего веселья.

Стас согнал с лица улыбку, собрал в кулак все остатки серьезности и поспешил успокоить парня.

— Толян, дети — цветы жизни. А твой друг, по всему видно, хороший садовник. Бери пример с него. — Не выдержал, и снова зашелся смехом. — Найди себе такой же садовый участок! Зачем тебе телка?

Шутка была понята. И новый громовой хохот разразился над колонной.

— Не фига себе, клумба!