Кризис брака… — приевшееся, ничего не объясняющее сочетание слов… И все-таки — нужное, единственно определяющее состояние «брачного» вопроса в России.
Вопрос этот выпирает из всех привычных рамок, рассыпаясь на брачный, женский, «хулиганский» и проч. — подвопросики.
Возьму для иллюстрации несколько семей, которые подверглись особенной внутрисемейной разрухе. Пример первый:
Она — типичная русская интеллигентка, бывшая подпольщица, безукоризненно-щепетильно честная и немного старомодная и смешная, сохранившая в сорок лет свой вид «курсихи», стригущая свои — теперь уже с сильной проседью — волосы точь-в-точь той же некокетливой и залихватской стрижкой, как двадцать лет тому назад, и до сих пор не могущая без глубочайшего волнения душевного слышать два мотива, столь дорогих когда-то сердцу: «Интернационал» и… «Gaudeamus».
Пламенный, яростный член партии («Единой Российской Социал-демократической (фракции большевиков)» — как писалось тогда) — с 1905-го года.
Он — тоже старый партиец. И очень видный в настоящее время. Но гибкий, эластичный донельзя.
Был подпольщиком. Был эмигрантом.
В начале Октябрьской революции сразу сумел почувствовать и осознать себя диктатором. Впрочем, подписывая приговоры о расстреле, отменил несколько из них, чем создал себе среди беспартийных масс, падких до легенд о добрых заступниках, — репутацию человека некровожадного и даже великодушного. Так же мгновенно, как диктатуру, — принял НЭП и в него погрузился.
А она, безропотно коловшая дрова и стиравшая белье при военном коммунизме, — упрямо сидевшая на голодном пайке, в то время как все коммунистки ее круга имели шоколад, икру и даже вино, — с жутким хладнокровием относившаяся к работе мужа в Чека, — как раз к НЭПу-то никак не могла приноровиться.
— Ты — неоценимый работник при женотделе, — прекрасный агитатор и организатор. Как тебе не стыдно тратить время на никому не нужную домашнюю работу, которую отлично могла бы выполнить за тебя любая прислуга… — говорил он ей не раз.
А она, понимая, что в его словах есть доля правды, — все же верным женским инстинктом чувствовала, что если она возьмет прислугу, то уже перестанет быть коммунисткой. Как всем известно, метрессы крупных коммунистов в изысканности туалета не уступают бывшим придворным фавориткам, а, ревниво соперничающие с первыми, коммунистические жены стараются не отставать. И вот ему часто неловко было за скромный, почти общипанный вид своей жены, одетой со всей убогостью женщины, не привыкшей, не умеющей и не желающей следить за своей внешностью.
Эти двое не разошлись. Они слишком любили друг друга. Но близость их, общность, то что, заимствуя церковный термин, правильнее всего было назвать истинным «таинством брака» — незаметно и неуловимо растаяла. Он утонул в трестах, учреждениях, командировочных, наградных. Она, закусив удила, мчалась в оппозиционной упряжи.
Теперь новый пример, — диаметрально противоположный:
— Чего только не испытала на своем веку та маленькая женщина, о которой я хочу здесь рассказать!..
Круглая сирота, в раннем детстве была она поводыркой у какого-то слепого нищего… Лет с десяти работала на фабрике. Шестнадцати лет вышла замуж за человека, вечно пьяного и без ножа не ходившего… Бил жену немилосердно, а однажды и ножом полоснул… Наконец она не выдержала и, беременная на пятом месяце, от него ушла. Ночевала по пристаням и вокзалам, а днем «стреляла» (просила милостыню). Но от всяких предложений интимного характера стойко отказывалась.
— У меня тогда одна цель была… — говорила она мне потом:
— Дите свое выносить, а потом и выкормить… Не хотела я с невинным дитем в утробе под заборами с мужиками валяться…
И пока кормила — тоже себя соблюдала. А уж как выкормила — так скажу правду, — стала гулять… Потому — теперь мне никто ничего сказать не мог. Материнское свое дело я справила…
Вот тут-то, в качестве проститутки среднего разбора, свела она совершенно случайно знакомство с маленьким провинциальным коммунистиком из заводских слесарей, — немолодым уже, сухоньким и немного с придурью…
И решил он вернуть бабенку к «честной трудовой жизни и в сознательную пролетарку перевоспитать», для коей цели на ней и женился. Женщина, всю жизнь прожившая в нужде, — именно потому особенно стремилась вздохнуть посвободнее… Хотелось ей на вечно босые ноги самые дорогие шелковые чулки надеть… Хотелось, чтобы в доме — всякая утварь… Чтобы — комод, горка и, на случай гостей, чтобы ну хотя бы две-три «золотые» чашечки в цветочках с блюдечками… И, выходя замуж за «хоть и плохонького, а все — коммуниста», уж конечно рассчитывала, что все это получит… А мужа в коммунистической партии все в черном теле держали (уж очень он там всех идеологией и партэтикой одолел… И главное дело, без малейшего партийного чинопочитания с обличительно-усовещевательными речами к партначальству лез…) И оказался он вскоре одновременно из партии за «благородство душевное» вычищен и с работы за непригодностью уволен.
А жену молодую утешал тем, что зато он — «единственный правильный член партии, который совесть свою партейную не потерявши, а то все — карьеристы и взяточники…»
Тут он вскоре к тому же запил. И не раз слышала я за стеной подобные диалоги:
— Опять в кабак? — А мне, значит, одной сидеть — пропадать?!
— Да ты-то пойми… Рази ж меня на выпивку тянет? — Я затем в пивную иду, что там завсегда человека найти можно, который думу мою понимает…
Дверь хлопает, — по лестнице — мужские шаги, а женский голос за стеной уныло тянет любимую свою песню:
А в один день не выдержала бедная женщина, — собрала узелочек, — взяла плаксивого со сна ребенка и, тихонько крадучись, сбежала, — точно кошка с голубятни… Больше всего обижался муж, что так вот ушла, — даже записочки после себя не оставила…
И наконец — третья иллюстрация, — наиболее типичная, наиболее характерная для современного брачного кризиса: — Жили Федор с женой Таней хорошо. Всем соседям на зависть. Оба молодые — погодки, оба красивые, оба ловкие. Вместе работали, вместе на печи отдыхали и баловались. Любили друг дружку и — крестьянское свое хозяйство. Тут взяли его на войну. Воина — беда всеобщая, неминуемая, — как все равно молния, али лесной пожар… Таня не роптала. Только тосковала, да никак дождаться Федора не могла… Попал Федор в плен. Поспокойнее стало Тане — в плену хоть цел будет… Только свидеться еще пуще не терпится…
А как дождалась — опять же не на радость: вернулся Федор не тем, чем был. Больно ему жизнь в Германии понравилась. Хозяйство, мол, свое улучшают, и в хлебах и в скоте — во всем толк знают немцы… И втемяшилось Федору на агронома учиться… Уговаривал жену: — «Вот, погоди, — выучусь — тебе же лучше будет… Хозяйство такое заведем, что всем на образец… Опять же я, как агроном, жалованье получать буду…»
Не слушала Таня: — «Уедешь ты учиться в уезд, — меня позабудешь… Да и не учиться вовсе ты желаешь, а просто другую завел!.. — Вот и хочешь, чтобы — с глаз долой…»
А когда Федор все-таки собрался ехать, Таня заартачилась:
— Когда так, — давай мне развод… Я себе другого найду. А то я всю войну ждала, да опять тебя дожидаться…
И загс зарегистрировал очередной развод.