Утром Рокотова позвонила самому Стольникову. Раз Аня назвала его первым лицом в институте, с него и надо было начинать. О смерти Анны Стольников узнал от следователя. Оказывается, за день до самоубийства Григорьева «проставлялась». В институте у дам была традиция устраивать чаепитие с тортом и бутылочкой легкого вина по случаю дней рождения или ухода в отпуск. Аня как раз собралась на отдых.

— И представьте, у нее было просто прекрасное настроение! Даже легкомысленное, просто удивительно! — с некоторым раздражением сказал Стольников.

— Да, если учесть ее поступок… — начала было Маша.

— Да уж! Поступок! — взорвался собеседник. — Все же знали, что она собирается увольняться, но я надеялся на ее порядочность! Надеялся, что она передаст мне архивы шефа в полном порядке, а главное — в полном объеме. И что?

— Что?

Маша догадывалась, что его так взбесило.

— Все, что она передала мне, Цацаниди с успехом мог засунуть себе в… в гроб! Мне это не нужно. Все это давно опубликовано и известно. Мне нужно то, что Григорьева украла!

— Вы, Игорь Николаевич, что-то не то говорите. Что она украла и у кого? Если вы забыли, я напомню: Аня умерла. Какая же ей была необходимость что-то красть?

Машу больше удивляло не само возмущение Стольникова, а то, что он все это выплескивает ей, практически первому встречному человеку.

— Я понимаю еще, если б она была медиком, ученым, и рассчитывала сама опубликовать материалы Цацаниди…

Она осеклась, сообразив, что сказала лишнее: откуда бы ей знать, что исчезли именно неопубликованные материалы. Но Стольников ее оговорки не заметил, словно его не удивила ее осведомленность.

— Не знаю я, на что она рассчитывала. Но поступку ее нет оправдания. У нее не было права распоряжаться тем, к чему она не имела ровным счетом никакого отношения. Вы даже представить себе не можете, какую важность представляют собой для нас эти документы. Сколько работы, сколько уникальных результатов пропадет напрасно! И это работа не одного Цацаниди, и уж никак не Григорьевой. Я отдал этой разработке годы своей научной деятельности. А что получил? Завещание Цацаниди, которое не исполнила его секретарша.

«Что ж ты за дурочку-то меня держишь», — думала Маша, глядя, как Стольников, картинно скрестив на груди руки, хмурит брови и горестно качает головой. Так она и поверит, что, работая в одной упряжке с Цацаниди, Стольников не имел на руках копий всех документов до последней бумажки. Вот ведь и Клинский был единственным, кто занимался микроустройствами-имплантантами, Бураковский всего-то делал напыление биоматериалов, а ведь изготовил же для Цацаниди имплантанты за спиной у Клинского.

— Игорь Николаевич, я ведь далека от науки, а к вам хотела обратиться за помощью с похоронами. Я не москвичка, почти ничего здесь не знаю, а Григорьева работала в вашем институте много лет. Я, конечно, понимаю ваше раздражение… Могу со своей стороны пообещать вам, что все, что найду в бумагах Григорьевой, если это будет хоть в малейшей степени касаться ее работы, тут же передам вам.

— Боюсь, после милиции и родственников вам уже ничего не достанется, — усмехнулся Стольников.

— Милицию Анна больше не интересует, поскольку самоубийство доказано и дело закрыто. Что касается родственников, я ее наследница по завещанию.

Глядя, как красивые брови Стольникова приподнялись, а глаза засветились острым интересом, Маша гадала, стоит ли сообщать ему то, что она уже знала от Анны. С одной стороны, любопытно было узнать побольше о приборе и о теории Цацаниди и в идеале сделать из всего этого хороший материал. С другой же стороны, она никак не ожидала, что Стольников будет настроен так агрессивно. У Маши было ощущение, что он давит на нее, это давление угнетало и нервировало. Да и какое он имел право на нее давить? Она и всего-то пришла просить помощи в организации похорон. И даже не просить, а узнать, нет ли у них желания эту помощь оказать. В Ярославле, городе малых средств, это было в порядке вещей: предприятия брали на себя немалую часть забот, связанных с похоронами не только сотрудников, но порой и тех, кто давно уже ушел на пенсию. Помогали обычно транспортом, столовой, венками, деньгами. Гроб надо было нести на плечах, как велит примета, не родственникам умершего, поминки надо было готовить, короче, хлопот много. Часто ценна была именно человеческая, а не финансовая помощь коллег, которые не были столь убиты и дезориентированы свалившимся горем, как родственники покойного.

Стольников, видимо, колебался. Но в помощи все же отказал: институт-де не располагает свободными средствами, а членом профсоюза Аня Григорьева почему-то не была.

— Что ж, извините за беспокойство. Скажите хотя бы, Аня с кем-нибудь дружила в институте? — холодно спросила Маша.

— Зачем это вам? — отчего-то насторожился Стольников.

— Возможно, ее друзья захотят попрощаться с Аней. Не всем же она наступила на любимую мозоль.

Рокотова смотрела на профессора с откровенным вызовом.

— Идите в сто пятый кабинет к Ирине Порышевой, мой секретарь вас проводит.

Выходя из кабинета Игоря Николаевича, Маша отметила, что правый уголок его рта нервно подергивается, а рука уже легла на трубку телефона.

Как только за посетительницей закрылась дверь, Стольников эту трубку с телефона сорвал и нажал всего одну кнопку:

— Витя, беги к Ирке Порышевой. Пришла Анина подружка, ищет ее друзей. Ты все понял?

— Да, Игорь Николаевич, — ответили в трубке.

Стольников прижал пальцем рычаг отбоя, набрал полную грудь воздуха, резко выдохнул и набрал длинный междугородний номер.

— Это Стольников. Она только что была у меня.

— И что? — так же, не здороваясь, спросил собеседник.

— Ничего, почти ничего. Но она знает, что именно пропало, сама проговорилась.

— Уже хорошо. Что еще?

— Она наследница Григорьевой по завещанию, пообещала все, что найдет в доме, передать мне.

— Нам известно, что она наследница, зачем она приходила?

— Просила помочь с похоронами, я отказал…

— Ну и идиот, — совершенно спокойно произнес собеседник.

— Но я думал, нам не надо лишний раз мелькать у нее перед глазами… — стал оправдываться Стольников.

— Ты думаешь не в том направлении, с ней надо дружить. Пойдешь на похороны.

— Хорошо. Может, уложить ее в постель, я бы мог…

— Только попробуй! Она любопытна. Докажи ей, что вернуть документы — это ее долг перед наукой и умершей подругой, — и они у нас в кармане.

— Значит, диск все же у нее?

— Если не у нее, то она точно знает, где его взять.