В Москву Аня со своим мужем, тоже их однокурсником Сашкой Кузнецовым, уехала, как только закончила университет. В конце восьмидесятых Григорьевой досталась в наследство от бабушки комнатка в коммуналке на Дмитровском шоссе, и молодая семья физиков отправилась покорять столицу. Вскоре у них родилась дочка Леночка, а Сашка нашел хорошую работу, но вот только не в Москве, а в подмосковных Химках. Ане было неважно, где именно воспитывать малышку, Москва ее угнетала, и она с радостью согласилась на переезд. В результате обмена семья получила вместо большой комнаты в столичной коммуналке небольшую, но отдельную, да еще и двухкомнатную квартирку вдали от городского шума.

Года через два они решили вернуться в Москву, где и Анечка нашла себе работу по душе, и разросшаяся фирма Саши открыла офис. После нового, хитрого обмена через Петербург они вновь оказались неподалеку от своей бывшей комнатки, но уже в той самой двухкомнатной «хрущевке», в которую Маша первое время так часто ездила в гости.

Маша по-хорошему завидовала их дружной семье, с умилением и легкой грустью глядя, как маленькая Леночка самозабвенно прилаживает оранжевые бантики на курчавые волосы смеющегося папаши. Машин сынишка родился уже после того, как она рассталась с мужем, и таких счастливых минут с отцом ее Тимуру узнать не довелось. И никто тут не был виноват, так сложилось…

А потом страшное горе ржавым крюком враз разорвало счастливый покой этой семьи…

Никто и подумать не мог, что опасность подстережет на живописном подмосковном озере, у которого Аня и Саша каждое лето снимали дачу. Леночка отлично плавала и не вылезала из воды, пока губы не синели от холода. Отец недавно научил ее прыгать с маленькой деревянной вышки и каждый раз, забираясь наверх, девочка кричала:

— Мама! Смотри, как я умею!

Ане опасная затея не нравилась, но лишать ребенка такого удовольствия она не хотела.

— Смотрю, зайка!

Тот самый роковой прыжок мать не видела, доставала из пляжной сумки бутерброды. Она бросилась к воде, только когда завизжали дети. Мальчишки, плескавшиеся возле вышки, говорили потом, что Леночка споткнулась на лестнице и полетела вниз головой прямо в мелкий лягушатник. Ее вытащили без сознания, под глазами быстро темнели страшные круги.

— Тяжелое сотрясение мозга, перелом основания черепа, — сказал врач районной больницы.

— Надеяться не на что? — посеревшими губами прошептала Аня.

— Только на чудо…

Чуда не произошло. Леночка умерла. Когда Маша вела подругу по кладбищенской дорожке к автобусу, ей казалось, что она тянет под руку большую шагающую куклу. На застывшем лице Анны полностью отсутствовало выражение, в остекленевших глазах уже не было слез, а в бескровных губах не осталось ни слов, ни стонов. Словно все, что было в ней живого, погребли только что вместе с ее малышкой.

Огромное несчастье, как это ни цинично звучит, стало проверкой семьи Анны и Саши на прочность. Маша, хорошо знавшая и любившая их обоих, не сомневалась, что случившееся еще больше сплотит их и без того прочный союз. Она думала, что Аня, стремясь заполнить страшную пустоту, постарается поскорее родить снова, как делают это многие женщины, потерявшие маленького ребенка. Им кажется, что их малыш снова вернется к ним, пусть и в другом облике, пусть даже другого пола, но воплотится вновь. Маша ошиблась. Анна и в мыслях не допускала возможности родить другого ребенка. По всей квартире она расставила фотографии Леночки и собралась хранить память о ней всю оставшуюся жизнь. Впрочем, понять ее было можно. Но понять Сашу было гораздо сложнее. Если женская логика непредсказуема, то мужская порой просто парадоксальна. Саша обвинил жену в недостаточном внимании к ребенку, помножил этот вывод на постоянную Анину занятость на работе, которую та любила, несмотря на частые командировки и ненормированный рабочий день. И в результате превратил жизнь супруги в кромешный ад. Он обвинял ее в смерти дочери постоянно, совершенно переложив весь груз постигшего их горя на ее плечи. Маша, приехавшая к ним на годину смерти Леночки, пришла в ужас, услышав Сашкины слова:

— Это все только из-за нее! Всегда была занята только собой. Какая же она мать, если не почувствовала, не предугадала! Да что там! Все к этому и шло, я так и думал, что однажды она не уследит за Леночкой. Целые дни торчала при своем начальнике, работа ей дороже ребенка! Ха, работа! Да не в работе дело! Что ты хочешь! Секретутка, директорская подстилка! Да вся классическая литература… Да другая бы все бросила ради дочери, только не эта несчастная карьеристка! Зачем она дала увезти дочку в эту задрипанную районную больницу? Надо же было срочно отправлять ее в Москву, где могли помочь, спасти. Да Анна просто бросила там ребенка умирать!..

Маша была шокирована. Глядя на мечущегося по комнате Сашку и тихо плачущую у окна Аню, она никак не могла понять, что же произошло с ее другом, чтобы в его голове могло все так перевернуться!

— Что ты мелешь, Саша? Да как у тебя язык поворачивается говорить такое! Это ты научил маленького ребенка прыгать с вышки! Неужели ты считаешь такое развлечение нормальным для пятилетней девочки? Даже если б Аня была рядом, она не смогла бы предотвратить беду! А уж про работу!.. Ну, извини меня, создал бы условия для того, чтобы жена не работала, а занималась домом и ребенком. Да она и занималась. Сколько больничных она брала, пока Леночка была крохой, а в кружки-секции кто ее водил? Ты забыл, как Аня без конца отпрашивалась с работы, ее давно уволили бы, если б начальник постоянно ее не покрывал. И вовсе не из любви к ней, Саш, — ну какая может быть любовь у семидесятилетнего академика к молодой секретарше… Да он просто ценит ее как прекрасного работника.

За два дня, которые Маша провела тогда в таком гостеприимном прежде доме друзей, она наслушалась столько нелепых обвинений Саши в адрес жены, была так потрясена его бешеной злобой и Аниным покорным отчаянием, что, наконец, не выдержала:

— Знаете, ребята, может, это не мое дело и не мое право так судить, но, по-моему, вам лучше расстаться. Хотя бы на время. У вас не получается поддерживать друг друга. Мне кажется, что врозь вам будет легче.

Аня, сидевшая в углу у стола, вдруг подняла голову, и в ее поблекших от слез глазах Маша увидела такое удивление и облегчение, словно подруга только что нашла единственно правильный и естественный ответ на самый сложный вопрос, мучивший ее весь последний год.

Рокотова вернулась в Ярославль с твердым намерением в ближайшее время к Ане и Саше не ездить. Ей было больно и как-то стыдно за них, больно от того, что она ничем не может им помочь. Она даже не могла набраться решимости позвонить Ане.

Но вскоре Григорьева позвонила сама.

— Маш, представляешь, он ушел.

— Кто?

— Господи, да Саня. Все оказалось до банального просто. У него роман с сотрудницей из их же фирмы, причем еще с тех, химкинских, времен.

— Быть не может! И все это время…

— Да, все это время. Но это уже не важно. Важно, что он все же чувствует себя виноватым, собрал вещи и ушел к ней. И даже выписался из квартиры, сказал, что не хочет никаких денег, жильем его пассия обеспечена. Просит меня, чтобы я оставила его в покое. Смешно! Чтоб я его оставила в покое! Машка, мне так плохо… Я взяла отпуск. Можно, я приеду к тебе недельки на две?

— Когда тебя встречать?

Аня провела в Ярославле с Машей и ее сыновьями весь отпуск и села в обратную электричку уже живым человеком. Она, наконец, похоронила Леночку, а заодно и Сашку, в своих мыслях и вернулась в Москву, чтобы совершенно утонуть в любимой работе.