Не успели Маша и Остап подойти к зданию управления милиции, как откуда-то из ближайших кустов материализовалась пожилая дама в старомодной кокетливой шляпке, дешевеньких туфлях на шпильках и в узком полосатом костюмчике а-ля Шанель. Лет ей было…

В общем, как говорит Машина мама:

— О, возраст — это самая большая ее беда. В душе двадцать пять, в мозгах восемнадцать. В паспорте ужас, на лице кошмар.

Дама кинулась наперерез Шульману.

— Остап Ибрагимович! Остап Ибрагимович!

Маша обалдела.

— У тебя и правда такое отчество?

— Нет, Исаакович, — отмахнулся Шульман. На лице его крупными мазками была написана вся палитра чувств, которые он испытывал по отношению к явившейся ему женщине.

— Остап Ибрагимович! Миленький! Как же так! Что же они Алешеньку-то все не отпускают? Я же жду-жду, а они не отпускают.

— Анна Феоктистовна, — обреченно начал Остап, видимо, далеко не в первый раз, — поймите, ваш сын находится под следствием, и вряд ли его уже скоро отпустят. Вы уж приготовьте себя к этому…

— Да что же это вы говорите! Я же все объяснила следователю. Алешенька не мог убить эту девочку. Я совершенно уверена, конечно же, не мог.

Возмущение Анны Феоктистовны было очень искренним, а убежденность — совершенно непоколебимой.

— Послушайте, — снова стал уговаривать ее Шульман. — Как вы можете быть уверены? Он сам-то ничего не помнит, он же не соображал ничего. А вы говорите — не мог.

— Вот видите! — тут же сменила «показания» дама. — Именно, что он ничего не понимал, значит, был в состоянии аффекта, его нельзя наказывать!

— Какой аффект! Он же обкуренный был до умру!

— Вот-вот! Он не виноват!

Маша видела, что Шульман сейчас взорвется, как перегревшаяся скороварка, и решила вмешаться.

— Анна Феоктистовна, состояние опьянения, в том числе и наркотического, является не смягчающим, а отягчающим вину обстоятельством.

— Вы следователь? — строго спросила дама, поворачиваясь к Маше.

— Нет, я журналист.

Маша слегка втянула голову в плечи, готовая услышать отповедь по полной программе: мол, не суйся не в свое дело. Но Анна Феоктистовна ловко схватила ее за куртку.

— Напишите! Напишите, что мой Алешенька не виноват! Вы поймите, я мать! Я знаю лучше. Он никогда, слышите, никогда не принимал наркотики! Это все выдумки милиции. О! Я знаю, им просто надо на кого-нибудь навесить дело, вот они и схватили моего бедного мальчика…

Остап аккуратно отодрал старушечьи лапки от Машиной куртки, потом решительно взял Анну Феоктистовну за плечо и слегка встряхнул.

— Слушайте, вы, мама Алешенькина, ваш сын зверски убил девушку. Нанес ей двадцать восемь ножевых ранений, из которых больше половины — смертельные. И мне плевать, что он ничего не соображал. Доказательств выше крыши. И, между прочим, у этой девушки тоже есть мама и папа. И вот они-то как раз верят в то, что ваш сын виноват. И, если б его не посадили, ее папа своими руками разорвал бы вашего Алешеньку на куски. Это вы понимаете?

Дама ошарашенно смотрела на Шульмана, по ее враз побелевшему лицу потекли слезы.

— Остап Ибрагимович, — залепетала она, — так, значит, если он наркоман, так ему же наркотики нужны, у него же эта… ломка будет, да? Мне бы как-то ему передать нужно, а я и не знаю, где их и купить-то… Остап Ибрагимович, может, вы мне поможете, где-нибудь достанете?

Маша чуть не расхохоталась, несмотря на всю трагичность ситуации, а Остап просто задохнулся от возмущения.

— Вы с ума сошли! Какие наркотики в тюрьму?! Вы что?!

— Ой-ой! — Анна Феоктистовна зажала рот рукой. — Как же ему помочь? Я же должна…

Шульман, наконец, разозлился всерьез.

— Раньше надо было помогать. А теперь, что выросло, то выросло.

Он схватил Машу за рукав и втащил в здание.

Где полчасика, там и час. В обещанные тридцать минут Остап не уложился. Маша устала сидеть в вестибюле и вышла на улицу. И тут же пожалела об этом: пугливо озираясь, на нее надвигалась Анна Феоктистовна. Отступать было уже поздно, старушка уже опустилась на скамейку рядом с Машей.

— Простите, ради Бога, — начала дама, — как вас зовут?

— Мария Владимировна, — обреченно ответила Рокотова.

— Машенька, — тут же проникновенно заговорила старушка, — вы скажите своему пареньку, помог бы он моему сыночку.

— Это не мой паренек, а оперуполномоченный Шульман. От него не зависит судьба вашего сына. Если хотите совет, то наймите вашему сыну хорошего адвоката.

Старушка вздохнула.

— Хороший адвокат больших денег стоит. У меня их нет. Раньше вот Алешенька хорошо зарабатывал. А теперь хорошей работы не стало. Он, бедненький, так расстраивался, даже руки на себя хотел наложить.

— Кем он работал? — спросила Маша, просто чтобы что-нибудь спросить.

— Программистом. Хорошие деньги платили. Он ведь не такой, как эти сегодняшние выскочки, когда он институт окончил, еще как следует учили.

— Простите, а сколько вашему сыну лет? — заинтересовалась Маша.

— Сорок. Такой, знаете ли, критический возраст…

Маша поразилась: сорок лет! Мальчику Алешеньке!

— Анна Феоктистовна, это уже не мальчик, это, извините, взрослый мужик, да и не первой свежести.

— У вас есть дети? — грустно спросила дама.

— Есть, — нехотя ответила Маша.

— Мальчик или девочка?

— Два мальчика.

— Большие?

— Школу в этом году заканчивают.

Анна Феоктистовна кивнула.

— Скажите, Маша, если бы ваши дети стали принимать наркотики, вы бы заметили?

Маша задумалась.

Тимка? Конечно, заметила бы! Тимка, плоть от плоти, родное сердечко. У него нет никаких тайн от нее, а она чувствует его каждой клеточкой. Она даже оценки, которые он получил в школе, узнает не по дневнику, а по его глазам. Конечно, она заметила бы любое изменение в его состоянии и настроении.

А Кузька? Ох, да тем более! И именно потому, что он не плоть от плоти, и своему материнскому чутью здесь Маша доверять не может. Если за Тимку она отвечает только перед собой и Ильдаром, то за Кузьку — и перед обществом, и перед Богом… Раз уж взяла на себя этот крест, должна нести, чего бы это ни стоило. А если еще вспомнить гены, наследственность, то прямо жутко становится. Не дай Бог упустить, покатится, как снежный ком. Нет, не заметить она бы не могла. Так она и ответила Анне Феоктистовне.

— У меня Алешенька — единственный свет в окошке. Я родила его поздно, знаете, как говорят, для себя. Поэтому, наверное, и воспитала так, что он не мог меня бросить, не мог жениться… — Анна Феоктистовна достала из сумочки платочек и вытерла слезы.

— Я им живу, дышу моим сыночком. Как же я могла не заметить, а?

Маша пожала плечами, но не согласиться она не могла. Она тоже мать, наверное, менее сумасшедшая, чем Анна Феоктистовна, но все же… Но что она могла сделать для этой несчастной пожилой женщины? Маша положила ладонь на ее руку.

— Анна Феоктистовна, я скажу все Остапу Исааковичу, попрошу его помочь. И потом, ведь будет суд, вы все это скажете, судьи вам обязательно поверят.

— Спасибо вам, Машенька, — печально сказала старушка и встала. — Уже за то, что вы меня выслушали, спасибо. Дай Бог вам, чтобы у вас было все хорошо.

Маша смотрела вслед Анне Феоктистовне: ни элегантный костюмчик, ни кокетливая шляпка не скрывали уже ее возраста. Старая, несчастная, пронзительно одинокая женщина. Что же она сделала не так? В чем ошиблась, воспитывая своего Алешеньку, и как не повторить ее ошибок? Или все-таки ошиблась не она?

Остап, наконец, выскочил из дверей управления, на его лице были написаны все муки совести, которые он испытывал из-за своего опоздания. Но Маша остановила все его попытки начать оправдываться.

— Ты уверен, что этот Алешенька виноват в убийстве?

Остап опешил, но тут же догадался:

— Так! Она до тебя добралась?

— Ты уверен? — настаивала Маша.

— Господи, ну, тебе-то какая разница?

— И все же…

— Да! — сдался Остап. — Я сам выезжал на место преступления. Кстати, он сам вызвал милицию. Сначала приехала местная дежурная группа, а потом нас вызвали.

— Почему вас вызвали?

— Дочка она какого-то политика. Но это все неважно.

— Ты говорил, что он ничего не помнит. Может, его подставили?

— Он не помнит, как убивал. Говорит, накурился для храбрости. Но вину свою не просто не отрицает, а как-то особенно радостно дает признательные показания. Все спрашивает, сколько ему дадут. Что предъявляют, со всем соглашается. На него сейчас можно все нераскрытые убийства Москвы повесить, с дорогой душой согласится. Прямо кино «Хочу в тюрьму». Так что мамаша его зря старается.

— Очень странно, — пробормотала Маша.

— Странно-странно, — согласился Остап. — Давай оставим его в покое и поедем к Бобровой, у нее сегодня дежурство, я с ней договорился.