Патент Сверхновой

Ромэн ЯРОВ

Конкурс научной фантастики

Рисунки С. Киприна

Она появилась неожиданно безлунной августовской ночью. Сначала ее увидели астрономы в дальнем, не доступном глазу уголке неба, где созвездия обозначены буквами и цифрами, подобно телефонным номерам. Потом ее заметил какой-то любознайка из шестого «Б», вонзившись с чердака в ночное небо допотопной подзорной трубой. А потом и все люди на земле выходили по вечерам из своих домов и, собираясь кучками, рассуждали о новой звезде. А она росла, она становилась все ярче, ночами затмевая луну, а днем отчетливо проступая на потускневшем от облачной пелены небе.

Наука искоренила в людях веру в знамения. Но зато до сведения каждого было многократно доведено, что Земля — песчинка и что Вселенная полна неожиданностями, не всегда, кстати, безопасными. Пока это ограничивалось разговорами, можно было спокойно слушать такие лекции в городском саду, а потому гулять по аллейкам. Но вот и впрямь появилось что-то…

— Не беспокойтесь, — снисходительно вещал с телеэкранов молодой «звездочет» из обсерватории, — это вспышка сверхновой звезды. — И обращался к такому же коллеге: — Помните 1054 год?

— Скорее похоже на 1582-й, — отзывался тот.

В материалах для изучения недостатка не было. Переставали работать приемники. Полярные сияния спускались в средние широты.

— Когда же это кончится? — спрашивали астрономов.

— Сверхновые сопровождаются мощным радиоизлучением, — отвечали те. — Но потерпите: они существуют недолго.

* * *

Домик стоял на отлогом берегу реки, метрах в двухстах от песчаной отмели. Кругом стелилась равнина, перебиваемая местами низким лесом. А рядом возвышались горы. Метеорологический пост был поставлен как раз на границе двух рельефов и двух климатов. Там, в горах, среди льда и скал, бушевали ветры, ползли темные тучи, и черта, ниже которой кончается снег, оставалась с предгорий невидимой. У подножия было помягче, хотя тоже не сладко: вечная мерзлота, полугодовая ночь, долгая и холодная зима. И триста километров по хребтам и оврагам до ближайшего селения.

Евгений Сыркин, метеоролог, не унывал. Летом он рыбачил и добывал столько рыбы, сколько хотел. Выслеживал зверя, но не стрелял, а фотографировал. Жизнь текла размеренно и точно. Три раза в день, с интервалом в восемь часов, зимой и летом Евгений обходил свой небольшой участок, снимал показания приборов, потом садился за передатчик и отправлял сведения на центральную станцию. Он прожил на посту уже полтора года. Оставалось еще шесть месяцев. Но Евгений не представлял другого человека в этом домике, где стены были увешаны фотографиями подкарауленных зверей. Домик и вправду был заманчив — дюралюминиевый, с утеплителями из пенопласта и стекловаты, с двойными плексигласовыми стеклами. Состоял он из трех помещений — рабочей комнаты, кухни и тамбура. В комнате находились стеллаж с приборами, стол, распределительный щит и рация, ящик с землей — для огурцов, а в уголке печка. Продукты и инструменты хранились в кухне. В тамбуре разместились аккумуляторы. Из кухни можно было вылезти на крышу через аварийный люк. Несколько окон располагалось прямо в потолочных перекрытиях.

В оборудование поста входил прибор не совсем обычный — радиотелескоп. Кто-то доказал, что в северных широтах небо должно хорошо прослушиваться, и на площадке возле ящика с барометром появилась новенькая блестящая параболлическая антенна. Дополнительные обязанности не очень обременили Евгения Сыркина: требовалось лишь передавать показания самописца. Но зато гордость его возросла многократно. Благодаря радиотелескопу он причислил себя к исследователям космоса…

В умеренных широтах было еще лето, а в краю, где трудился Евгений, наступала уже зима. Незаходящее солнце висело низко над горизонтом и скоро должно было закатиться на полгода.

В этот день, придя с заготовки дров домой, Сыркин поспешил к приборам. Нужно было успеть снять показания к началу радиосеанса. И он успел. Но что-то творилось сегодня в эфире. Женя не выключил приборы радиотелескопа, и лента все ползла да ползла. Зубцы и пики на ней были несколько большей величины, чем обычно. Евгений знал, как выглядят на ленте радиосигналы возмущенного солнца. Он пожалел, что радиотелескоп его не оборудован системой самонаведения — имелась как бы прекрасная возможность не упустить радиолуч.

Без двадцати восемь Евгений проснулся и взглянул на регистратор скорости ветра. Кривая тянулась равномерными ступеньками — это означало, что ветер порывистый. Барометр показывал нормальное давление. Термометр, психрометр, осадкомер — все показания записал в блокнот. Ничего необычного не случилось, только вчерашнее бледное пятно на небе стало ярче и больше. Евгений вернулся домой и отправил сводку новостей. Трудности при передаче усилились, временами его не слышали. Приходилось повторять. Закончив сеанс, он взял лопату и пошел в огород, где посадил весной картошку на горстке привезенной земли, и теперь, дабы посрамить всех скептиков, хотел собрать урожай.

Урожай оказался ничтожно малым. Листья и стебли у картофеля выросли нормальными, а клубни — мелкими. А под иными кустами их не было совсем. Евгений перекопал весь огород, подбирая клубни размером с фасолинку. Но все равно их набралось очень немного.

Зима наступила рано. Солнце светило два, три часа в сутки, не более. Уже можно было измерять уровень снега. Зубцы на ленте радиотелескопа все увеличивались и стали теперь больше тех, которые давали бури на солнце. В эфире стоял беспрерывный треск, и редко что можно было уловить. В метеорологической таблице не было графы для подобных наблюдений. Евгений записывал их отдельно и как-то раз даже ухитрился передать все на станцию.

— Это наблюдается сейчас по всей Земле. Произошла вспышка сверхновой звезды, — ответили ему. — Она прекратит свое действие быстро.

Уже кончив передачу, держа в памяти интонации собеседника, Евгений догадался, что разговаривал с начальником станции Гуровым. Этого человека, пожилого, бородатого, многознающего, быстрого в словах и действиях, он очень уважал, как и все.

Евгений выходил из домика, когда темнело, и смотрел на небо. Сверхновая стала больше и ярче луны.

Сильный и резкий ветер смел с земли снег. Евгений шагал через огород к жалюзийной будке — там помещался психрометр. В темноте нога натолкнулась на что-то твердое. Нагнувшись, Евгений поднял этот предмет и осветил фонариком. Картофелина! Откуда она взялась? Он отчетливо помнил, как подбирал на огороде самые мелкие клубни. Такую картофелину он не пропустил бы ни за что. Осветив участок фонариком, Евгений нашел еще несколько клубней.

Дома он внимательно разглядел каждый. Какие-то странные. Тверже обычных, и на поверхности сетка. Геометрически правильные ромбические ячейки сплетены как бы из тонкой проволоки. Евгений попробовал разрезать одну ножом. Разрез получился металлического цвета и быстро покрылся пленкой. Евгений долго думал, куда спрятать находку, и решил положить в ящик с землей, стоявший под столом. Придет весна, можно посадить эти странные клубни, а пока пусть не мешаются.

Зима наступила окончательно, и солнце ушло за горизонт. Хрипы и трески забивали эфир. Приступая к обходу, Евгений глядел в небо. Там сияла все увеличивающаяся сверхновая.

С вечера барометр показал приближение бури. Высоко в горах Евгений заметил сверкание молний и слегка испугался: такого еще не бывало. А утром, проснувшись, он увидел в свете, падавшем из окон, сплошное клокочущее белое месиво. Но, привязав себя к штормовому тросу, все же обошел свои приборы, вернулся и включил передатчик.

В эфире царил такой треск, что на этот раз сомнений не было: его не услышат. Громадные, вылезающие за пределы ленты пики ползли из-под пера самописца радиотелескопа. В потолочных окнах стояла глухая темнота: их завалило снегом.

Сквозь шум ветра донесся странный гул. У Евгения мелькнула мысль, что это падает мачта с ветродвигателем или радиотелескоп. Но какая сила могла бы повалить многотонные, на бетонной основе махины? Что-то очень тяжелое, громадное обрушилось вдруг на домик. Прогнулась, заскрипев, крыша, стены выпятились внутрь комнаты, погас свет. Евгений пробрался к окну. Оно было так же непроницаемо, как стена. Что-то снаружи закрыло стекла. Евгений бросился к выходной двери и распахнул ее: дверь открылась внутрь — предусмотрительность, полезная при заносах. Но перед ним оказался не снег, а большой камень, перегораживающий весь дверной проем. Щели между камнем и стенкой домика были забиты снегом. Аварийный люк в кухне не открывался, потолочные окна тоже. И Евгений понял, что произошло. С гор обрушилась лавина. Что вызвало ее, неизвестно. Но выйти из домика невозможно.

Продуктов, правда, запасено надолго, дрова есть, хотя пользы от них мало: труба дымохода забита. Домик, сверхпрочный, сверхудобный, превратился в герметичную нору. И воздуха не хватит надолго. Все это небольшое, тесное пространство начнет заполняться углекислым газом… От этой мысли стало не по себе. Евгений сжал кулаки, стиснул зубы, прищурился в темноте: нельзя дать вырваться страху.

Ветродвигатель, должно быть, свалило. Остались аккумуляторы. Их энергию надо расходовать очень экономно. Сигнал бедствия — вот что надо передавать все время. Не подробное описание случившегося и не объяснения, а координаты поста и сигнал бедствия. И только. Круглые сутки, за исключением нескольких часов сна. Начиная с этой же минуты.

* * *

Радиосводки с поста «Предгорный» перестали поступать на станцию в конце сентября. Факт потребовал бы немедленных действий, если бы речь шла только об одном этом посте. Но молчали все пятнадцать. Быть может, люди на них исправно и аккуратно передавали в эфир полученную информацию, а может быть, их уже не было в живых. Никто не знал этого из-за радиобури.

Начальник станции Гуров через два дня после того как поступил последний сигнал, вызвал самолет и трех человек из спасательной команды. Облет постов начался.

Все были живы, все здоровы. Единодушно жаловались только на дьявольский треск в эфире, на недавнюю сильную метель.

— Она уже отшумела, — успокаивал Гуров. — Радиобуря — максимум деятельности Сверхновой — скоро тоже пойдет на убыль. Эфир очистится, и начнется наша прежняя прекрасная жизнь. Вы у меня молодцы, ребята!

Так Гуров облетел четырнадцать постов, подбодряя, объясняя и успокаивая. Оставался последний — самый дальний, самый глухой — пост Евгения Сыркина.

Самолет прошуршал лыжами по снегу и остановился. Спасатели выскочили. Летчик тоже вышел.

Все встали поодаль от самолета, чтобы ничто не мешало видеть оба берега в свете вращающегося прожектора.

Один берег крутой, другой пологий. На крутом чернеет незанесенный склон, на пологом — груда камней.

— Место я помню отлично, — проговорил Гуров. — Но здесь же совсем не то.

— Координаты точны, — отозвался летчик.

Помолчали, вглядываясь.

— Что-то поблескивает, — один из спасателей показал на самый верхний камень гряды. — Видите?

И вправду, всякий раз, когда луч скользил по тому месту, что-то загоралось, будто вылетало мгновенное пламя. Спасатели бросились бегом.

Краешек отполированной металлической лопасти торчал из снега.

— Ветродвигатель, — сказал подоспевший Гуров.

Лопаты застучали о камни, полетели комки грязного желто-серого снега. Камней становилось все больше и больше, некоторые приходилось откапывать руками. Расчистили вторую лопасть. Стали спускаться вниз. Такого еще в их практике не бывало. На всех других постах метеорологи, заслышав шум самолета, выбегали из домиков и мчались к месту посадки. Здесь встретили их молчаливые следы катастрофы…

— Лавина была, — Гуров вздохнул. — План поста дайте, пожалуйста.

Ему подали планшет. Он осветил его фонариком, приложил масштабную линейку.

— Пятнадцать метров прямо на восток — и встанем над крышкой люка.

Копали несколько часов. Светили два фонаря да самолетный прожектор. Настроение у всех было подавленное: мысль о зрелище, которое предстояло вот-вот увидеть, не радовала.

Евгений Сыркин не мог остаться в живых под такой грудой камней и снега. Допустим, его не раздавило. Но буря пронеслась две недели тому назад. За это время он должен был погибнуть от недостатка кислорода.

Спасатели продолжали работу, углубляя каменистую воронку. И когда фонари уже перестали освещать дно, послышались глухие удары снизу…

* * *

Все разместились в рабочей комнате. На обеденный стол поставили сразу оба фонаря. Евгений Сыркин вглядывался в лица товарищей, тряс руки. Он никак не мог опомниться.

— А я уж думал: все! Завещание написал! — он потряс над головой бумажкой. — Все изложил, как было. Для науки! Последние наблюдения вписал. И тут задыхаться начал. Сознание потерял. Очнулся — воздух чистый, свежий. Никогда не дышал таким — ни в лесу сосновом, ни на берегу морском.

— Любопытно. — Гуров сидел вполоборота на стуле, покачивал лохматой головой. Борода его терлась о воротник пальто. — О причине не задумывался?

— Должно быть, слой снега и камней неплотный. Где-то открылась течь воздуха.

— Не знаю, не знаю. Судя по всему, щелей не было.

— Давайте ужинать, — пригласил Евгений. — Вытащим стол на середину.

Он первым взялся за ножки стола, ему помогли. На освободившемся пространстве все увидели ящик с землей. Из него, распрямляясь, покачиваясь на длинных стебельках, поднимались необыкновенные цветы: с серебристыми широкими лепестками, со слегка вогнутыми, без остроугольной части листьями, напоминающими боковую поверхность цилиндра.

— Что это? — Евгений провел пальцем по листу. — Я ничего не сажал, не сеял…

— Сами выросли? — спросил Гуров.

— Да, да! — Женя поднял глаза к потолку, припоминая: — Нашел я на огороде что-то похожее на картошку, принес, спрятал сюда, чтоб не мешалась. Смотрите: выросло!

— Когда-то я занимался ботаникой, — Гуров наклонился, понюхал цветок. — Оставил, черт побери… И вот жалею. Пригодилось бы первый раз в жизни. Но, напрягая всю свою память, могу сказать: ни цветов таких, ни листьев не видел.

— Ну, ладно. — Евгений достал белую скатерть, развернул ее. — Вырос и вырос! Будет у нас ужин с цветами.

А Гуров все наклонялся, щупал цветы, шептал что-то.

Ели и пили долго, потом пошли восстанавливать ветродвигатель. Наконец, усталые и замерзшие, улеглись спать. Евгений спать не собирался. Ему хотелось после долгого молчания поговорить с живыми людьми. И, кроме того, он слишком много спал в недавней полной темноте. А что, если поговорить с соседними постами! Как они там? Он надел наушники и услышал четкий сигнал приема. Эфир был чист — ни хрипов, ни тресков не раздавалось. Сверхновая исчезла.

Евгений работал, не отрываясь, до полуночи. Потом встал и глубоко вздохнул. Все спали вповалку. Один лишь Гуров бодрствовал. Он сидел, прислонившись спиной к стене, и думал. Бородка его была всклокоченной, в руке дымилась сигарета.

— Вы не спите? — удивился Евгений.

— Все размышляю, — отозвался тот. — Энергетика процесса, вы понимаете? Цветок вырос у вас в полной темноте, иначе вы бы раньше его заметили, не так ли?

— Конечно!

— Но ведь растение не может развиться в темноте! — Гуров заволновался. — Не может поглощать углекислоту и выделять кислород, который вас спас, чудак вы этакий! Фотосинтез — знаете такое слово? Химические реакции начинаются в зеленом листе не раньше, чем на него упадет луч света. Предпочтительнее всего солнечного. Но можно и от лампы накаливания, и от газонаполненной. И от керосиновой. И от свечки, на худой конец. Лишь бы фотоны, так сказать, летели. А у вас их не было. Ведь вы даже спичкой не чиркнули. Верно?

— Спички и кое-какие запасы такой каменюкой придавило, что и сказать трудно.

— Ну, вот. А цветок между тем вырос. И свежим воздухом вас напитал, да еще побольше его выделилось, чем в иной сосновой роще. Щелей-то не было, я проверял. Замуровало вас в лучшем виде. Что вы на все это скажете?

— Не знаю, — смутился Евгений, — право, как-то… Я ведь не изучал ботанику. Фотосинтез, энергетика… Я, когда вернусь, возьмусь за учебу, конечно. А сейчас…

— Ну, ладно, — вздохнул Гуров. — Сейчас ложитесь-ка вы лучше спать…

Сперва Евгений спал спокойно, потом ему казалось, что кто-то ходит вокруг, потом его переложили в постель. Он чувствовал, что все это делается наяву, но не было сил проснуться окончательно.

Евгения поднял будильник. Вокруг никого не было. На стеллаже с приборами лежала записка. Евгений схватил ее.

«Дорогой Женя , — начал он читать, — спать вы умеете здорово. Желаю вам надолго сохранить это прекрасное качество. Я провел за вас первые сегодняшние наблюдения и поставил будильник, чтобы вы не проспали вторые. Не обижайтесь за отбытие без прощания — жалко было вас будить. Все равно скоро увидимся. Цветок ваш вместе с огуречной землей я забрал. Кажется, цветок этот стоит больше всех огурцов вместе взятых. Я провел ночью кое-какие опыты — скромные, конечно, насколько позволяли оборудование и обстановка. Цветок поглощает радиоволны. Они и дают ему необходимую для жизни энергию. Ведь, в сущности, и световые, и радиоволны — явление одного и того же порядка, разница лишь в длине. Но радиосинтеза мы на Земле до сих пор не знали. Должно быть, один из путей эволюции заключался в его использовании, но был отвергнут природой за ненадобностью. Ведь световое излучение Солнца неизмеримо сильнее, чем радиоволны. Но способность к этому виду энергетического питания не исчезла безвозвратно. В каких кладовых природы она хранилась миллионы лет, я не знаю. Быть может, в молекулах воздуха, которым мы дышим, в пыли, несомой ветром. Пришел день, когда эта способность воскресла. Она спасла вам жизнь. Это не только наука, это и техника. Сравнительно небольшие листья принимают радиоволны любой длины. А мы, люди, вынуждены строить радиотелескопы с гигантскими антеннами. Вот вам патент природы, да еще какой! Быть может, я ошибаюсь. Ну что ж, поправят меня быстро. Мне кажется, что существуют целые миры, где вся жизнь строится на основе радиосинтеза. Радиомиры! Возможно, там и сознательные существа есть. Интересно знать, как они выглядят, какие у них органы чувств? Жизнь неуничтожима, она найдет способ проявиться в любых условиях. Меня торопят, до свидания. Изучайте биологию. Я и то думаю: не начать ли снова?

Ваш Гуров».

Евгений, дочитав письмо, постоял, задумавшись, и вышел из дома. Там, где весь вчерашний день светилось сквозь снег бледное пятно самолетного прожектора, теперь была темнота. Дул ветер. Женя стоял и пытался представить себе существо из радиомира.