Следующие двадцать четыре месяца летели друг за другом, как искорки от фейерверка.

Я вернулся в Киев в июне и тут же на зависть коллегам получил солидную прибавку к жалованью – как прошедший иностранную стажировку.

Ректор полностью вжился в роль «отца отечественного образования». Поток детей элиты, желающих иметь ИПАМовский диплом, не иссякал (хотя мою идею проводить конкурс мокрых футболок для девочек и литрбол для мальчиков приемная комиссия не одобрила), а потому Смагин догнал и перегнал покойного Деда по степени известности и влияния, был вхож в самые высокие кабинеты и даже начал получать ордена и почетные звания. Всего спустя полтора года после избрания он стал член-корром НАН и советником Министра образования по вопросам развития.

Мой Фонд тоже рос и развивался, вместе с ним росло и развивалось мое пузо. Не знаю отчего – «от солидности» или от увеличения печени, но я прибавил в весе. Денег у нас развелось достаточно (хотя их не бывает слишком много, ясен корень). Помимо спонсорских поступлений и денег Вадима Васильевича, счета пополнялись ручейком от продажи «излишнего» имущества Генералу и его партнерам.

Поделившись с кем следовало, мы толкнули налево недостроенный спорткомплекс (бассейн, стадион, крытый каток – полный фарш) вместе с земелькой. Глава Фонда, то есть я, послушно ставил подписи там, где показывали Долинский и Инна, Вадим встречался с нужными людьми и выбивал получал их согласие, а Леша внимательно мониторил нашу ситуацию. Если адвокат замечал что-то неладное – кто-то из нас подымал телефонную трубку, звонил Генералу, и неладное пропадало само собой.

Моей любимой комбинацией, о которой когда-нибудь напишут в учебниках по аферам, стало правильное использование одной полузабытой типографии, которую мы по настоянию Долинского приобрели за сущие копейки и повесили на одну из подставных фирм «Грифона». Едва Смагин успел удивиться таким инвестициям своего советника, как Кабмин издал простенькое незаметное постановление на двух страничках, обязавшее все высшие учебные заведения страны печатать у нас дипломы, аттестаты доцентов и профессоров и все прочие остальные документы строгой отчетности, связанные с образованием. Инвестиции отбились в первый же сезон, да с такой маржой, что довольная сытая улыбка не сходила с лица ректора еще месяц.

По итогам этих мероприятий уже очень скоро семья Вадима Васильевича обзавелась загородным домом, Леша вырыл на даче бассейн, Илья с Инной отремонтировали квартиру, тесть купил себе черный «Кадиллак», да и я наконец обзавелся новенькой моделью «Ауди» и провел месяц на Бали (с Таней, разумеется).

Лишь Долинский, хитрый лис, не потратил ни копейки из того, что поимел – а поимел едва ли не больше всех, поскольку именно благодаря нашему сумрачному финансовому гению все сделки проходили без сучка и задоринки, незаметно для общественности и органов контроля. Мало того – с милостивого позволения Смагина он начал играть с деньгами, постоянно приумножая наше состояние на понятных одному ему махинациях операциях. Скоро денежкам господина Смагина пошел счет на миллионы, а Долинский с Инной выбивались из сил, проводя все нужные операции.

Завершив самые крупные дела (что заняло у нас больше года) мы замедлили маховик и перешли к спокойной системной работе. Основной доход приносило «издательское дело», а вдобавок мы потихоньку списывали «испорченное» оружие с военной кафедры и прочее ненужное имущество вроде снегоуборочной техники. Еще, правда, был затеян непрекращающийся ремонт подвала, проведен успешный тендер на обслуживание столовой, несколько распиленных европейских грантов, с которыми нам помогли друзья из Минобразования, но это все больше по мелочам…

Благодать!

Илья по-прежнему руководил «Грифон-сервисом», хотя доходы от легального бизнеса были несравнимы с тем, что мы имели от сотрудничества с Вадимом Васильевичем и его покровителями. Илья несколько грустил, что Инна, будучи «простым бухгалтером» Фонда, ворочает гораздо большими средствами, но не комплексовал по этому поводу – на семейном достатке и семейном счастье Виноградовых такое распределение сил не сказывалось.

Сам Вадим продолжал толкать наркотики. К чести сказать, он не делал этого на территории Института. Если же кто-то из его протеже и промышлял в наших стенах, клиентами были исключительно иностранные студенты – заботился о генофонде, шельмец. Еще он теперь крышевал, помимо «подсобного помещения» «Горячей точки», несколько других элитных борделей.

В общем, идиллия продолжалась. Даже КГБ больше не кусал в гневе локти, потому что наш Фонд исправно выполнял свою уставную задачу – мы отдавали на его любимую благотворительность крупные средства. По крайней мере, все были уверены, что «святоша» умиротворен.

По Уставу ИПАМ, даже будучи ректором, Смагин не был освобожден от преподавательской работы. Более того, он формально числился на кафедре госуправления, где его начальником, как и моим, была Джихад.

Так уж вышло, что и меня, и тестя порядком подразозлил Лосев – обремененный многочисленным семейством немолодой преподаватель, читавший в паре с Настей анализ данных и моделирование ситуаций.

Осенью того года, когда мне стукнуло тридцать, Лосев напросился на аудиенцию и принялся качать права – требовал отправить сына с астмой в санаторий и вообще, подкинуть денежек на лечение. Мы, разумеется, дали, поскольку ИПАМ не оставляет своих сотрудников в беде – зато я лишился поездки на Октоберфест и впал в уныние. Затем, на Новый год, Лосев снова попросил денег, аргументируя это тем, что младшему надо лечиться дальше. Мы ответили положительно (минус новый костюм ручной работы и Танина сумочка). А в феврале проситель выбил из нас третий транш – прощайте, рыцарский меч и медвежья шкура в гостиную!

Так дальше продолжаться не могло, поскольку, судя по наглым глазам Лосева, он рассчитывал и на четвертую выплату, а это уже могло породить опасную тенденцию вымогательства в коллективе. Тем более что по нашим данным его сын не страдал от астмы так сильно, как это расписывали, а вот одеваться скромный препод стал значительно лучше, да и лицо его приобрело лоснящийся видок, как от переедания.

Нужно было принимать воспитательные меры, и лучшим поводом для этого стало мартовское заседание кафедры, где Лосев представлял проект новой учебной программы по своим дисциплинам.

– Недолго музыка играла – недолго фраер танцевал, – сказал мне Смагин перед дверью кафедры за минуту до заседания. – Я ему сегодня устрою аутодафе.

Этими словами он меня сильно взволновал, и почти все заседание я грыз ногти, надеясь, что он забудет или пошутил. Но вот уже под занавес, после формальной просьбы Джихад «утвердить программы следующих курсов», Смагин артистично откашлялся и поднял руку.

– Позволите мне прокомментировать? – не то попросил, не то потребовал он.

Джихад растерянно кивнула, недопонимая глубины проблемы. А я сжался и замер, осознавая, что сейчас «лыхо буде».

Во-первых, тесть уже неделю не принимал валиум (в нашей аптеке случился перебой с поставками), а значит, он далек от состояния нирваны, о чем свидетельствовало злобное сияние его прекрасных синих глаз. Во-вторых, он не стал просить меня наехать на Лосева (это было бы закономерно, поскольку именно я и страдал от попрошайничества), а сделал это сам – значит, разгром будет окончательным и бесповоротным. В-третьих, несчастный старик уже допустил несколько промахов по службе, и наверняка Смагин сейчас припомнит ему все.

Я не ошибся.

Смагин говорил очень твердо, настойчиво и отрывисто, словно лаял:

– Я ознакомился с вашей программой. При всем моем уважении хочу отметить, что выносить такой опус на заседание кафедры по меньшей мере непрофессионально. Программа нерелевантна идее курса…

Как будто Смагин много понимал в идее этого курса! Кроме своей любимой политической истории он не читал ни одной дисциплины, да и в той отнюдь не блистал.

– …и это так же устарело, как и ваш подход к преподаванию…

Началось. Сейчас он припомнит Лосеву жалобы студентов…

– …на ваше откровенно субъективное отношение…

Еще упомянет неоднократные…

– …обвинения в коррупции и, не побоюсь этого слова, взяточничестве…

Замолвит словечко за подрастающее поколение…

– …сидящие здесь наши молодые коллеги подтвердят…

Я не расслышал, что нужно подтвердить, но сурово поглядел на Лосева, сдвинув брови, и для важности кивнул. Настя ошалело зыркала то на Джихад, то на Смагина, то на меня, поскольку, как и прочие коллеги, была в ужасе от происходящего. Сама Джихад смотрела в стол и перебирала край скатерти – ей было стыдно.

Лосев дрожал, как отбойный молоток. Он первый раз слышал, чтоб Смагин, с которым они так давно и так хорошо знакомы, повышал на кого-то голос на заседании кафедры. Это не коррелировало ни с корпоративной этикой, ни с их историей личного знакомства: за пять минут выступления ректор сравнял с землей пожилого преподавателя на глазах у коллег. Кульминацией извержения грязи стали последние слова Смагина:

– Я предлагаю кафедре отклонить программу курса, а Ученому совету буду рекомендовать не продлевать с вами контракт. Если у вас есть что-то в свое оправдание, можете высказаться. Спасибо за внимание.

Кафедра послушно отклонила программу с формулировкой «отправить на доработку» – от голосования воздержались только Филимончук, Настя и Джихад. После заседания я немедленно уехал, не хотел столкнуться глазами ни с кем из коллег, особенно с Настей – как объяснить поведение тестя?

Заехал в аптеку, наконец вытряс из фармацевта валиум – надо было что-то делать, иначе тесть и меня сожрет в следующий раз – и поднялся в квартиру к Тане.

– Ты устал? – с неестественной заботой спросила она, принимая из рук тяжеленький портфель с ноутбуком и кучей бумаг. – Хочешь, приготовлю чаю? Или давай лучше…

– Таня, что тут случилось без меня? – устало перебил я, стягивая с опавших от депрессии плеч пальто. – Ты сожгла кухню?

Жена не стала далее разыгрывать бескорыстное дружелюбие:

– Да вот, понимаешь, так вышло случайно… я пыталась настроить кондиционер, а он задымил и загорелся. Приходил человек из сервиса, сказал, что проще выкинуть… я не знаю, что с этим теперь делать… Ты меня простишь, правда?

Я швырнул пальто на вешалку в коридоре, кивнул головой и решительно направился в спальню, Таня посеменила за мной. Хоть какой-то толк от этого несчастного создания будет. А перед глазами висел ночной Парк Славы, танк, ребята, в ушах звенел голос Ильи «тебе надо отвлечься… напряжение снять»…

В десять вечера меня разбудил набатный удар телефона. Таня спала гораздо крепче, потому я спокойно имел возможность подхватить телефон с тумбочки, накинуть куртку поверх футболки и отправиться поговорить на балкон.

– Вас совесть не мучает, Николай Михайлович? – вопрошал наглый молодой голос с незнакомого номера. – Вы ведь сегодня присутствовали при таком публичном унижении невиновного человека, да еще вашим родственником. Вы б покаялись, пока не поздно.

– Ты кто? – как можно хладнокровнее спросил я, хотя хладнокровие мое было очень даже сомнительным. – Откуда ты все про меня знаешь?

– Придет время, и вы поймете, Николай Михайлович. Доброй ночи.

Я не стал перезванивать, но дрожащими от сатанинского гнева пальцами вбил номер неизвестного негодяя в телефонную книгу мобильника, под именем «Найти и разорвать». Это все не лезло ни в какие ворота. Я знал, что делать – повесить это дело на Вадима Васильевича. Пусть служба безопасности разбирается, ищет и наказывает. Утром поставлю ему задачу.

Я забыл о звонке.

Как? Не знаю. Видимо, виски, который я принял перед сном, сделал свое дело: ночью ко мне приходил Достоевский, долго стыдил за алкоголизм, сидя на краю кровати и расчесывая черную страшную бороду Таниной расческой, невпопад цитируя смагиновские приблатненные изречения и слова восточных мудрецов, и почему-то называя меня Родионом. Когда видишь такое, то все остальные переживания наутро мигом выветриваются и стираются, и ты рад, что вообще проснулся живым.

На следующий день ректор поделился со мной секретом своего столь резкого поведения на заседании кафедры. Клянусь, лучше бы он этого не делал…

– Коля, подожди. Иди сюда, – сказал Смагин, поймав меня за локоть в коридоре Института. – Куда ты пропал вчера после заседания?

– Работы много было, простите, – ответил я. – Я достал лекарство.

– Хорошо, на обеде отдашь, – на удивление безразлично сказал он. – Слушай, у меня дело к тебе. Ты же знаешь Н-ского?

Депутата Н-ского нельзя было не знать. Его называли «левой рукой президента». До попадания в парламент он успел дважды отсидеть за вооруженный грабеж, и в прессе был более известен не как депутат Н-ский, а как Яша Стахановский. Как я предполагал исходя из обрывков телефонных разговоров Долинского, Н-ский был косвенно связан и с нашим Генералом.

– Это Яшу-то Стахановского? Конечно же, знаю!

– Да тихо ты! – зашикал ректор, хищно оглядываясь по сторонам. – Нельзя так говорить про уважаемого человека, ты что?

– Хорошо, простите, – я постарался спрятать улыбку в ворот рубашки.

Ох уж эти уважаемые люди, имена которых так похожи на титулы святых: Яша Стахановский, Жора Червоноградский, Вася Краматорский… Теперь очевидно, что этот «святой» и правда принадлежал к лику друзей Вадима Васильевича, и был очередным нашим деловым партнером или спонсором Фонда.

– Так вот, у него есть дочь. Хорошая девушка, защитила диссертацию в Луганске. Правда, она училась на филолога… Но очень хочет работать в ИПАМ, причем именно на нашем факультете. Но ты же знаешь сам, как у нас сейчас со ставками. Поэтому надо дожать ситуацию с Лосевым. Я по возможности помогу, и ты делай, что в твоих силах, чтоб этот старый хрыч уволился. Эта девочка переедет в Киев с февраля будущего года. У нас есть десять месяцев, чтоб расчистить плацдарм для нового сотрудника. Поможешь, сынок?

Смагин берет на работу человека из чужого вуза? Смагин обозвал своего одногодку Лосева старым хрычом? Смагин обратился ко мне «сынок»? Видимо, у него не оставалось выбора. Или дочь Н-ского будет работать у нас на кафедре, или мой тесть будет спать с рыбами-мутантами на дне Днепра.

– Я сделаю все, что нужно! – пообещал я.

– Вот и молодец. Я в тебе не сомневаюсь, – улыбнулся тесть. – Не забудь на обед лекарство.

Его ледяные глаза потухли и приобрели безразличный оттенок – он действительно во мне не сомневался, он знал, что я сделаю все как положено.

Это, впрочем, отнюдь не было поводом для моей гордости.

Но какой именно помощи ждал от меня Смагин? Ведь я обычный препод, что я могу сделать? Почему он не попросил Джихад? А вот почему: в ту весну я защищал докторскую, и это очень скоро привело к смене моего статуса и к обретению новой должности – заведующего кафедрой госуправления.

Дивным апрельским вечером Долинский, исполняя свои извечные функции «голоса» Смагина, вытащил меня на прогулку в Мариинский парк и приступил к обработке.

Консильери был сильно взволнован, что отразилось на его речи.

– Джихад бунтует, – отрывисто говорил он, копируя интонации Виноградова. – Она сказала, что такого при Деде не было, что она не будет брать на работу левых людей. Смагин предложил ей уволиться, и она сказала, что за увольнением дела не станет.

– Зачем? Неужели нельзя как-то?…

Признание Долинского меня шокировало. Джихад была одним из самых ценных сотрудников ИПАМ. Ее уход будет означать одно – мы загибаемся. Да и потом, я к ней привязался, как к родной, за столько-то лет…

– Мы пробовали все, – продолжал партнер. – Никак. Бесполезно. С сентября она не продлевает контракт. Ей уже предложили какое-то место – понимаешь, что такие люди не теряются. В общем, с сентября Джихад оставит должность заведующей кафедрой государственного управления и декана одноименного факультета. И если на должность декана мы планируем избрать одного достойного профессора с кафедры политического анализа – наш человек – то вашу осиротевшую кафедру некому возглавить кроме тебя, малютка.

– Я не хочу быть завкафедрой! – испугался я.

– А хочешь быть Владычицей Морской? Что тебя не устраивает? А, погоди, я кажется знаю – там же работать надо, да? Так вот, хочу тебя удивить: если думаешь когда-нибудь стать ректором, тебе нужно привыкать к труду.

Вот это сюрприз!

– С чего ты взял, что я ректором-то хочу быть?

Мои глаза тогда, наверное, напоминали донышки пивных бутылок.

– Я и сам сомневаюсь, что человек, который в тридцать с лишним лет мешает коньяк с колой, танцует под мелодию из мобильного и верит, что у него под кроватью живет чудовище, может быть ректором, – наехал консильери. – А чего тогда хочешь? Вечно прозябать «ректорским зятем»? Крутым доцентом – любимчиком студентов? Или хочешь в депутаты?

– Хочу в Настю… – пролепетал я и молниеносно получил подзатыльник. – Больно же!

– «Больно же-е-е-е!» – с несвойственной агрессией передразнил Долинский. – Да на тебя бы за такие шутки епитимью наложить в виде лишения машины и карманных денег сроком на месяц! Герой-любовник выискался, ругательство! Мало тебя про нее предупреждали. В Настю он хочет, ишь, ругательство! Ты тестю всем на свете обязан! Если б в свое время, когда ты присунул его дочке, он тебе накостылял и выкинул прочь, где бы ты сейчас жил? Подъедался бы в каком-нибудь название столичного вуза или название столичного вуза или вообще где-нибудь в Джанкое!

– Да хватит уже крыть! – возмутился я. – Нас же дети могли услышать!

– Ладно, я погорячился, – смутился собеседник. – Пойми меня правильно, Коля, я желаю тебе добра. На защиту ты выходишь уже в ближайшие недели, значит, к сентябрю ВАК успеет состряпать тебе докторский диплом…

– Так ВАКа больше нет, теперь этим Минобразования занимается, – напомнил я.

– Не занимайся казуистикой, ты понял, о чем я говорю. Так вот, ты будешь единственным доктором на своей кафедре, не считая нескольких ваших саксаулов…

– …аксакалов.

– Не перебивай! Не считая пары профессоров-саксаулов, которым тоже года через три на пенсию. Почему бы молодому доктору наук, тем более главе Благотворительного фонда с большим опытом практической работы, не возглавить кафедру? Ну подумай сам, не чужих же нам людей туда ставить!

– Слушай, а почему ты сам не защитился до сих пор? – притворно удивился я.

Как вы помните, раньше я упоминал, что наш консильери не боялся остаться вечным доцентом. Но в последний год, когда даже Илья объявил, что планирует начать работу над докторской, а я вышел на защиту, эта тема стала для Андрея Александровича достаточно болезненной.

– Причем тут я? – смутился он. – Я не буду заведующим кафедрой. Никогда. У меня и так забот хватает, дела твоего папаши разгребать. А ты ничем не занимаешься, кроме как рожей торгуешь да подписи на бумагах Фонда малюешь там, где тебе Инна галочку поставит. В общем, не имей мне мозги. Будем считать, что ты согласился. Ишь, уговаривать его еще надо кафедру возглавить. Да люди, может, мечтают о таком, с детства! А тебя, приймака ректорского, упрашивать приходится…

Вот оно! Впервые за много лет я обнаружил слабое место бесстрашного Долинского: он хочет официального признания. Да, он получал колоссальную прибыль, занимаясь финансами ректора и Фонда. Но кто об этом знал? Только мы с ребятами, Вадим да Смагин… Неужели Долинский хочет светиться и сверкать гранями?

Нет, исключено, не в его характере. Я ошибся. Просто секундная слабость, мимолетный порыв зависти. Он – selfmade, который добился всего своими мозгами и адским трудом. А я – фартовый лентяй и бездарь, которого непонятно куда и как занесло.

– Ладно, Андрей, хватит! Пожалуйста. Не нервничай, ты же знаешь, что все болезни – от нервов. Я сдаюсь. Глупо отказываться, ты прав.

– Ну спасибо, – выдохнул Долинский. – Теперь пошли куда-нибудь, угостишь пивом, а то я что-то и в самом деле сильно разбушевался.

Конечно же, я сдался. Не хотелось больше прений, тем более что с некоторой точки зрения Долинский прав – да кто я такой, чтоб меня упрашивать? В конце концов, ведь моя зарплата в качестве заведующего будет даже на несколько тысяч больше…

– Готова! С пылу, с жару! Читай и гордись!

Я нарочно очень громко хлопнул папкой толщиной в четыреста с лишним листов по столу Долинского. Тот даже не взглянул на плод многолетнего труда коллектива преподавателей и научных сотрудников ИПАМ, выдаваемый за мою докторскую, а просто медленно поднял на меня тигровые глаза и выдавил, с трудом сдерживая раздражение:

– Ты чего сюда свою бездарщину принес, Логинов? Забыл, кто у тебя консультант? Или я так похож на Джихад?

– Обижаешь! Я похвастаться пришел! Она называется…

– Хватит! Я знаю, что ты выучил название, молодец. Теперь дай поработать. И забирай, забирай это отсюда, – он небрежно оттолкнул пачку от себя и уткнулся в проверку тестов.

– Хам! – бросил я, выходя с кафедры финменеджмента от несостоявшихся читателей.

Никто меня не понимал… Джихад текст видела и одобрила, но разве этого достаточно? А как же объективная оценка коллег и друзей? Из всех только Илья попросил сбросить ему электронную версию – «я потом почитаю, успеется» – но я-то знаю, что не почитает. Прочие отмахивались – даже Настя, которую, как мне казалось, моя тема заинтересует. Нет, не ценят подлинных гениев при жизни, не ценят… Ничего, вот стану заведующим!..

Неприятные звонки продолжились и в день защиты, что, признаться, здоровски вывело меня из себя.

Я был на кафедре один, расхаживая из стороны в сторону, измерял периметр шагами и мысленно повторял ключевые тезисы своего доклада, а телефон валялся на столе. Вдруг он вострубил на весь ИПАМ имперский марш из «Звездных воин» – мою мелодию для большинства номеров.

– Алло, Николай Михайлович? – спросил тот же самый наглый голос, что звонил мне после истории с Лосевым, когда я имел глупость ответить на вызов.

– Да, слушаю вас.

Было, в общем-то, не до разговоров: нужно отрепетировать речь и снова перелистать на всякий случай презентацию, ведь совет через час. Да я поначалу не уловил, что это тот же самый человек – номер-то был другой.

– Скажите, как вы относитесь к тюремной баланде?

– Что?! – рявкнул я. – Кто говорит?

– Так что, как вы относитесь к баланде? Будете кушать?

– Молодой человек, если вы мой студент, вылетите из ИПАМ большим пинком под зад, – ответил я, с трудом сдерживая эмоции. – Вы же понимаете, что мне не составит труда определить номер.

– Боюсь, что все несколько не так обстоит, Николай Михайлович. А почему вы не отвечаете мне? Вы загордились?

– Слушай, ты…

– А тыкать мне не нужно, дорогой мой, я с вами варежки не вязал. Или вы на токарном станке предпочтете работать? Ой, что это я говорю, у вас же руки под хрен заточены, как вы сами иногда говорите…

– Какого черта тебе нужно, скотина?! Я тебя найду! Я тебя выслежу, найду и убью, сука! Будешь легкими плеваться! Всю жизнь с палочкой будешь ходить, недоумок!

Звонивший добился своей цели: я сорвался с катушек. Он едва заметно хохотнул и закончил:

– Ладно, простите, если я вас разозлил. Просто хотел поинтересоваться вашим предпочитаемым меню. Если не вовремя, желаю всего доброго и удачи на защите!

Он отключился.

Но теперь я почти не сомневался, кто стоял за звонком. Это наверняка был человек, которому мое психическое нездоровье доставило бы радость; человек, который понимал, как можно вывести меня из равновесия; человек, который в силу близости к Насте знал все, что происходит в моей жизни – Летчик.

Этого нельзя было так оставлять. Ярость клокотала в сердце, и я подумал, что стоит одолжить у Смагина таблеточку, но вовремя догадался послать эту мысль к черту.

Я не мог доверять никому, кроме самого себя. Но был человек, степень недоверия к которому меньше, чем к кому-либо. И только он, чисто гипотетически, мог бы мне помочь, поскольку хорошо разбирался в решении проблем.

– Вадим, вы мне очень нужны! – сказал я в телефон. – Мы можем завтра встретиться? Но строго конфиденциально, вы же понимаете.

– Да, Николай, легко. Где вам будет удобно?

Вадим Васильевич совершенно спокойно отреагировал на мою просьбу. При всей неоднозначности его занятий стоит отметить, что ко мне его отношение было хорошим. Если Смагина и Долинского он считал вынужденными партнерами, то я – почти что его приятель. Он даже с Новым годом меня поздравлял. Наверное, это объяснялось тем, что мы с ним много времени проводили вместе, но мотивы меня не интересовали.

– «Мафия» на углу Артема и Тургеневской.

– Там, где офис «Грифон-сервиса»? Как угодно. Я смогу быть там… – он, видимо, ответил кому-то по другой линии, потому что звук из динамика пропал секунд на десять, – могу быть там в семнадцать тридцать. Вас устроит?

– Устроит. Спасибо большое, буду ждать вас!

Разумеется, защита была омрачена столь неприятным звонком, но, по словам Насти, я держался на «ура!» Не думаю, что она стала бы врать, чтоб подбодрить – это совершенно не в ее характере. Скорее всего, в мою пользу сыграло то, что совет почти полностью состоял из друзей нашей семьи, а тема докторской была действительно мной любима. Я писал о субавторитарных режимах и их эволюции – благо, эта тема была совершенно необкатана в нашем научном стриме.

После защиты состоялся такой сочный банкет, что не только члены совета, но и я сам забыли обо всех земных проблемах. Вот что значит умелая женская рука – это Настенька помогала с кейтерингом и подборкой меню. Конечно, разве ж от этих обалдуев, которые называются друзьями, можно чего дождаться? А вот чтоб пожрать прийти, так на это у них времени хватило.

Принимая поздравления членов комиссии и друзей, я думал не о докторской – я уже думал о завтрашнем, дне, когда я…

…Когда я, заказав бесхитростный суши-набор и большую кружку пива, буду ждать Вадима Васильевича в условленном месте. Долго ждать не пришлось: он прибыл вовремя.

– Рассказывайте, – участливо предложил он.

– Будете курить? Нет? А я закурю, – вытащил измятую пачку «Собрания» (забыл портсигар дома) и приступил к самоубийству. – Вы же помните Настю?

Он кивнул. Помнит весь мой ближний круг – вот ведь профессионал!

– Она замужем за Владом, пилотом «Международных авиалиний Украины». Сложно сказать о тем что-то плохое, однако, как вы понимаете, я не испытываю к нему нежных чувств. Так вот, хочу попросить вас… Меня в последнее время часто и внезапно дергают звонками на мобильный, «тренируют», так сказать. То советуют покаяться в грехах, то спрашивают, какую тюремную еду предпочитаю – странно, не так ли? Я подозреваю, что он причастен.

– Вы уверены, что это всерьез? – поинтересовался Вадим, нахмурив бровь. – Быть может, шалят? Вы ведь тоже в прошлом году… перебрали немного, так сказать, и звонили мне с вопросом, где купить зенитку.

– Я не уверен, что звонит именно он или по его поручению, но уверен, что меня это раздражает, – сдержанно парировал я. – Это все очень подозрительно и пугающе.

– В таком случае, я могу решить эту проблему фундаментально, – бухнул начальник охраны. – Даже зенитка не потребуется.

– Пока обойдемся без этого, – плавно увел я, хотя предложение восхитительное заманчивое. – Просто узнайте… может ли это быть его рук дело? Номера, с которых мне звонили, передам.

Вадим Васильевич лукаво улыбнулся:

– Я все сделаю. А после того, как найду доказательства?…

– После – ничего не нужно, – аккуратно возразил я. – Вы же шутите? Правда?

– Конечно, шучу! – искренние голубые глаза профессионального убийцы говорили обратное, но он решил обратить это заявление в шутку хотя бы для виду. – Я не убиваю людей, Николай.

Это было бы очень похоже на правду, дорогой Вадим Васильевич, но где-нибудь в параллельной вселенной.

– Спасибо, что правильно поняли меня. Я уж было решил… А по поводу…

– Николай, прошу вас! – искренне возмутился Вадим, прочитав, как обычно, мои мысли. – Не думайте о деньгах. Какая может быть оплата? Максимум – это расходы моих людей на бензин и еду, чтоб ваша совесть была спокойна и вы не чувствовали себя обязанным. Я все сделаю. И будет у нас хэппи-энд, верно?