Стежняк настояла на проверке клуба и упросила меня составить ей компанию. И, как ни странно, даже Смагин не возражал – пообещал, что Тане сам все объяснит, чтобы я не беспокоился ни о чем и расслабился.

В половине одиннадцатого пятничного вечера Боря привез меня в «Горячую точку». Подруга сказала, что доберется сама, просила подождать внутри. С легким сердцем я вошел в клуб, который уже почти что принадлежал Смагину и Стежняк, скинул пальто в гардеробе и поднялся на второй этаж, где музыка была не такая громкая и позволяла услышать телефон.

– Привет, дружок, – сказала шикарная брюнетка в дорогом платье, взяв меня за руку.

Не глядя на нее, я отдернул руку и отступил на шаг:

– Девушка, я женат. Идите студентов снимайте.

– Да что ты говоришь, Логинов, бляха-муха? Да неужели? – рявкнула девушка. – Может, сам пойдешь студентов снимать?

Стежняк? Брюнетка? Я никогда не представлял себе ее такой! И ей было к лицу…

– Что, Логинов, речь отшибло? – рассмеялась она.

– Но зачем? И как ты успела?… За несколько часов?

Стежняк бережно поправила мне ворот пиджака, потом сделала шаг назад и вызывающе спросила:

– Ну что, я потрясающая?

И что я мог ответить? Кто таков был я, чтоб вообще составлять ей компанию? Да, я заказал себе специально для этого выхода голубой пиджак, одел самую дорогую рубашку, уложил прическу. Но кто бы не потускнел на фоне такой потрясающей спутницы в атласном белом платье, подчеркивавшем немеркнущую стройность ее фигуры?

– Стежняк, ты всегда блестишь.

– Тогда веди, – она протянула руку и улыбнулась как-то по-особенному.

– Да, моя радость.

Мы вплыли в зал, миновав фейс-контроль и даже не удостоив их взглядом: благодаря дружбе с Юлей у меня была Золотая Карта – бесплатный вход для двоих, плюс гарантия благосклонности персонала, выполнения любых требований и серьезной скидки на все услуги (включая неофициальные).

Золотая Карта обеспечила нам и отдельный кабинет, и первую пробу коктейлей бесплатно, и шустрого кальянщика. Стежняк, выглядывая сквозь отдернутую штору кабинета на танцпол, вдруг отчего-то поморщилась.

– Кроха, ты уж как-то веди себя максимально естественно. Понимаю, что тебе, наверное, непросто в окружении этих молодых кобылиц…

Моя надменная попытка отгадать мысли была остановлена фамильярным хлопком по шее.

– Родной, если бы мне было непросто, я не сунулась бы с тобой в «Горячую точку»! – отбрила Стежняк. – Мне противно, что они не умеют танцевать. Стыдно за них.

– Так ты хочешь выйти и показать им класс? – умилился я. – Я всегда верил в это.

– Для этого мне понадобится еще несколько шотов… – заулыбалась спутница. – Но дело за ними не станет.

…Стежняк танцевала, как дикая охотница при свете Луны. Если б я не знал, сколько ей лет, никогда бы не подумал… А еще – я с удовольствием замечал на ней пламенные взгляды зеленых пацанов, которые желали ее прямо здесь и сейчас. Ну да, попробуют пусть… А вот и первые знакомые лица, кстати!

С сожалением оторвавшись от барной стойки, за которой так удобно было созерцать фигурку Стежняк, я сделал несколько неуверенных шагов в сторону широкоплечего заросшего парня в декоративных очках без стекол. В нем я узнал своего студента.

Студенты удивились и обрадовались моему визиту в «Горячую точку». Правда, фотографироваться с ними я отказался (хотя, как потом оказалось, нескольким хитрецам удалось подловить на камеру меня с коктейлем), но пообщались вдоволь – насколько позволял уровень шумов.

А когда под утро мы со Стежняк вышли из клуба, намереваясь поймать такси и гнать домой, меня окликнул по имени и отчеству до одури знакомый голос.

Оливковый «Фолькс» Вадима Васильевича стоял на самом козырном месте. Разумеется, иначе быть и не могло – не забывайте, что этот человек контролировал все темные дела клуба.

– Николай Михалыч, давайте я отвезу вас и вашу спутницу, – предложил начальник охраны ИПАМ. – Нам есть о чем поговорить.

– Что это с ним? – не то удивилась, не то испугалась Стежняк. – Зачем он приехал?

– Все в порядке, идем, – успокоил я и направился к машине Вадима.

Те слова о доверии, что я говорил Боре в машине, были чистой правдой. Да, Вадим Васильевич был бандитом, наркоторговцем и сутенером, и за ним было много всего такого, за что его стоило, пожалуй, отправить в казематы до конца дней. Но для себя я был уверен в одном – этот человек меня никогда не подставит.

Мы со Стежняк упали на заднее сиденье.

– Вас отвезти на Пейзажную аллею? – уточнил Вадим, трогаясь с места.

– Да, Вадим Васильевич, на Пейзажку. И я тоже там заночую. Так скажите, что случилось? Почему вы приехали?

Вадим сделал тридцатисекундную паузу, выезжая с парковки, и я не торопил его с ответом. Весь хмель из меня мигом вылетел, едва я увидел своего незваного провожатого, чего не скажешь о Стежняк – будущая владелица «Горячей точки» основательно поднакидалась и задремала у меня на плече в первые мгновения.

– Я могу говорить при вашей подруге? – уточнил наконец «таксист-убийца».

– Несомненно.

– Хорошо, – вздохнул он. – Выяснил то, о чем вы просили. Летчик не причастен к звонкам. Я установил, кто стоит за нарушением вашего душевного равновесия. Это оказалось не так просто и заняло дольше времени, чем я планировал – поскольку ваш обидчик догадывался, что вы можете привлечь меня, и стремился сделать все как можно более аккуратно. Но я гораздо умнее его.

– И кто же он, мой обидчик, что у вас ушло полгода на работу, которая у специалиста вашего уровня занимает полдня?

Пока я говорил это, мое сердце стучало громче обычного (кажется, даже Стежняк пробудилась от дремы). И это не было последствием алкогольной интоксикации, это было вызвано предчувствием чего-то нехорошего.

– Вам звонил крохотный человечек, мелкая сошка. Он сам по себе ничего не представляет, просто делал то, что ему говорили. Но я его уже наказал, не беспокойтесь об этом, – мне показалось, что в свете встречных фар глаза Вадима яростно сверкнули. – У него больше нет машины и двух передних зубов. И больше он вас не будет беспокоить. А вот заказчика я трогать не могу. Мне было приказано сохранить его в целости и сохранности.

– Кто ему говорил, Вадим? Ну что вы? Не издевайтесь!

– Николай, вы только поймите меня правильно, я ничего не могу сделать в этой ситуации. Ваш тесть давно просил его не трогать, хотя у меня у самого руки чесались…

– Кто это?! – почти прикрикнул я.

– Это ваш заклятый друг КГБ, – раздраженно, но уверенно отчеканил Вадим. – О мотивах можете меня не спрашивать. Видимо, борец с коррупцией и бандитизмом по-прежнему на вас зол.

Мне показалось, что я знал ответ до того, как он был произнесен, просто боялся признаться себе в этом. Но зачем КГБ угрожать мне, запугивать, по-дурацки шутить? Давит на какие-то рычаги в моей душе? Это началось одновременно с историей с Лосевым. Связано ли это с ним и в какой мере? Я не мог понять, чего боюсь, но тревожные мысли упорно лезли в мою пьяную башку, и я плохо понимал, насколько все они алогичны и абсурдны. Я чувствовал себя очень тошно и тоскливо – но вряд ли это было последствием передозировки алкоголя…

– И да, если вас это заинтересует, – продолжил мой демон-хранитель, дав несколько минут на обработку информации, – в двери машины с вашей стороны лежит флешка с подробным досье Летчика, как вы его называете, дающая представление о его образе жизни. Возможно, вы захотите ознакомиться, – очередная многозначительная пауза, – или ознакомить кого-нибудь еще. Решение за вами.

Стежняк, разбуженная стуком моего сердца, не спала и все слышала. Когда мы вошли в квартиру, она, вместо того чтоб отправиться в душ, пошла прямиком на кухню и включила чайник.

– Ты что, спать не собираешься? – удивился я, хотя и сам был ни в одном глазу.

– Нет, – возразила она, – спать мы не будем. Сейчас будем вспоминать прошлое, планировать будущее и ворчать на настоящее. Я же чувствую, как тебя зацепило…

И она была права, мне обязательно нужно было выговориться. Я устроился на стуле, а она села на подоконник и поставила ногу в носочке прямо мне на бедро. Это нормально, это вполне в стиле Стежняк…

– Зачем это нужно КГБ?

Она не стала прикидываться, что ничего не слышала в машине.

– Не знаю. Но тебе нужно быть осторожнее.

– Стежняк, мне очень страшно, – признался я, глумливо гримасничая (пьян был, каюсь). – Мы думали, что КГБ смирился с нашей деятельностью, но он нас ненавидит и презирает – по крайней мере, меня. Он не стал бы просто так развлекаться. Зачем-то он это делает?! Или лыжи не едут, или я в армии, или это какой-то очень тонкий замысел. Настолько тонкий, что его глубина самому КГБ неясна…

Я замолчал. Слова кончились, да и подташнивало меня неслабо, слишком эмоционально говорить не мог.

– Есть идея, – Стежняк нарушила молчание, кусая себя за губу и глядя в пол. – Но она немного безумная. Будешь слушать?

– Делись, – безнадежно согласился я. – Все равно я ничего, кроме как сигануть с моста, не придумаю. А твои безумные идеи мне всегда нравились: чего стоила наша ночь на Воздвиженке с Пашей и канистрой вина.

Но тут чайник как раз закипел, и Стежняк встала, чтоб налить мне и себе.

– Тебе черный без сахара, как любишь?

Я кивнул и обхватил лицо ладонями. Мне было не до чая.

– Слушай, ну что ж такое-то, а? – из недр ладоней приглушенно пробормотал я. – Ну что ж мне житухи-то спокойной нет?

Она налила себе и мне чаю, вернулась на подоконник, снова поставила лапку мне на бедро и продолжила:

– Так вот, моя мысль простая. Живешь ты опасно, ходишь по лезвию. Тебе нужно копить деньги на черный день и быть готовым к тому, что придется сматываться. А чтоб сматываться было проще и не пришлось ныкаться в какой-нибудь дыре в Воронежской области, я помогу тебе получить болгарское гражданство.

Вот так новости!

– Почему вдруг болгарское? – решил отшутиться я. – Давай уж сразу шведское, тем более что я там был, язык немного подучил.

Но подруга была настроена слишком серьезно.

– А если серьезно – ты какими языками владеешь? – деловито осведомилась она.

– Ну, английский как родной… И немецкий на уровне «Меня зовут Николай, я инженер и работаю на советской фабрике». Пару фраз на шведском.

– Значит, нормально все будет. Паспорт не имеет значения, лишь бы ЕС.

– Стежняк, это неправильное решение…

– Запомни: нет неправильных решений. Если ты что-то сделал, то уже никогда не узнаешь, было бы хуже или лучше, поступи ты иначе…

– Кто у тебя в ИПАМ философию вел, кстати? – удивился я.

– Филимончук, а что?

– А теперь он мой зам по кафедре, представляешь? – радостно поведал я ни к селу ни к городу. – Он очень любит вишневое варенье. А еще я ему машину как-то поцарапал на парковке. До сих пор припоминает при встрече…

– Логинов, не паясничай, я серьезно, – укорила Стежняк. – Я выведу тебя на нужных людей, которые помогут с получением гражданства. Чуток подучишь язык, и дело в шляпе. Я делала это для нескольких друзей – никаких проблем не будет.

– Хорошо, – сдался я. – Я это сделаю. Но не думаю, что это понадобится.

– Почему?

Если кому-то я и признаюсь, то только ей: Насте это знать ни к чему, Леша просто посоветует бросить пить, а Илья – высыпаться…

– Знаешь, у меня вчера перед сном был выброс адреналина. Я бы даже назвал это всплеском ненависти. Меня мутило, сердце стучало под сто, дико хотелось курить или даже с кем-нибудь подраться.

– Ох, горе ты мое, Логинов, ну что с тобой делать, – вздохнула Стежняк.

– Погодь, не перебивай! – я остановил ее властным жестом руки, и подруга заулыбалась. – Еще утром мне казалось, что это объясняется напрягом из-за дел. А сейчас я понял: это потому, что я устал от того, что люди пытаются жить моей жизнью, как будто своей. «На твоем месте я бы…» Хватит! Смагин, Долинский, Леша, Илья, слезайте с моего места! Это касается даже самых близких, которым я всегда доверял и к чьему мнению прислушивался. К таким принадлежишь, помимо вышеупомянутых, и ты.

Стежняк заулыбалась еще сильнее, но усекла, что я не буду рассыпаться сейчас в комплиментах, и никак не прокомментировала мои слова.

Слова дальше лились из меня, как из душа:

– Последние несколько лет я принимал решения или сгоряча, впопыхах, и потом за это платил; или же наоборот, после длительных консультаций, канителей, философствований, размышлений вслух и про себя… И сейчас, когда я не хочу с кем-либо обсуждать свою жизнь, не считая учебных планов, методичек и планов на «попить кофе/пива», все те, кого раньше мое навязчивое присутствие даже порой напрягало, вдруг вспомнили, что мне нужна поддержка. Так вот – я пытаюсь научиться самостоятельно принимать решения. Слушать свое сердце. Слушать интуицию, не помеченную внешним влиянием. Да, я вам доверяю. Я благодарен. Но я хочу попробовать сам. Стежняк, жизнь – это битва для одного, знаешь. Можно вместе тронуться с места в гонке, погонять по трассе, останавливаясь синхронно на пит-стопах. Но финиш у каждого свой. Я надеюсь, что мне далеко до финиша. Но я хочу, чтобы мне позволили управлять машиной самому. Спасибо штурманам, что показали путь. Но за рулем – я! Все. Спасибо, родная, что выслушала. Прости, если я был резковат…

Выговорившись, я опустил взгляд в чай и вцепился глазами в замерший на поверхности легкий пакетик.

Стежняк не стала растягивать паузу до драматического уровня и ответила почти сразу:

– Я рада, что ты наконец-то это понял. Это значит, что ты взрослеешь. Уже пора. Ты взрослый мальчик, так что давай вперед и в путь. И… научись водить, что ли, раз ты такой самостоятельный. А то вечно с шофером мотаться, это как-то не комильфо.

– Стежняк! – укоризненно протянул я. – Я тут ей все о трансцедентальном, о фатализме, о жизни, о мистике!..

– Все, молчу-молчу, – она снова заулыбалась, и я не мог не последовать ее примеру. – Так значит, пока не хочешь присоединиться к цивилизованному миру?

– Нет, – по возможности спокойно сказал я. – Конечно, идея хорошая, но все-таки это значит – начинать жизнь с чистого листа, пусть даже и с твоей помощью. Я опасаюсь, остерегаюсь, но буду жить здесь – на худой конец, у меня есть должность, дом и счет в банке. А если такая необходимость возникнет, я найду способ покинуть Украину. И все же, повторяю, я не верю, что до этого дойдет.

Как глубоко я заблуждался…

Миновала неделя с момента нашего со Стежняк визита в «Горячую точку», и мы заключили сделку с владельцами клуба.

Почему так стремительно? Все стороны были заинтересованы. Прежний хозяин «Горячей точки» – тучный багроволицый мужчина с золотыми зубами и запонками – так торопился, что мне показалось, что его мотивы были далеко не невинными. Видимо, кто-то ему намекнул, что он «зажился на свете». Леша и его коллеги-юристы провели быструю и тихую сделку, и Alexandra Stezhniak с Долинским стали партнерами-владельцами одного из величайших клубов столицы.

Но как бы там моя подруга не нахваливала Киев, а надоел он ей достаточно быстро. Видимо, ностальгия действительно проходит одновременно со спуском с трапа в Борисполе.

Стежняк пообещала, что скоро вышлет координаты своих связных, и мои липовые документы будут готовы, хотя я по-прежнему достаточно скептически относился к этой идее. И вот она укатила в свою солнечную страну, под мирное солнце Тосканы, а я остался в заснеженном Киеве с суровыми компаньонами, безнадежной страстью к Насте, нерешенной загадкой звонков КГБ и работой на пределе…

Сразу после зимней сессии, перед каникулами, Лосев тихо уволился из ИПАМ. Ни прощального застолья, ни грустного заглядывания мне в глаза – просто пропал человек и отключил телефон. Он даже умудрился сделать это, не получая моей подписи, уволился непосредственно через Смагина и отдел кадров.

Разумеется, уже через неделю дочь Яши Стахановского депутата Н-ского прибыла в Киев и предстала передо мной.

Я ожидал увидеть ярко раскрашенную девицу с тупым взглядом, бессмысленной улыбкой, накачанными ботоксом губами, вычурной безвкусной одеждой, сильными противными духами и разговаривающую матом.

И ошибся я только относительно мата – видимо, при мне она сдерживалась.

Когда мы с Филимончуком (напоминаю, это мой зам, который съел все вишни) водили ее по Институт и показывали, что есть где, она кивала с тупым выражением лица и приговаривала нечто в духе «угу-угу». С позволения Смагина я сплавил девочке все семинары по его курсу «политическая история» и отдал кое-какие лабораторные по Настиному предмету – у той нагрузка увеличилась за счет лекций Лосева.

– Ну как вам? – спросил Филимончук, когда мы отделались от дочери бандита уважаемого человека и забрались в туалет, чтоб покурить – ни студентов, ни начальника пожарной охраны в ИПАМ еще не было.

– Я ожидал худшего, – солгал я. – А вам?

Он кивнул и грустно улыбнулся: и так, мол, сойдет…

А в первый учебный день нового семестра я обсуждал нововведения в столовой с Долинским.

– Жалко Лосева, да? – между делом поделился консильери. – Не заслужил он такого, не заслужил. Мужик-то нормальный.

– Ну а что, все ж по-хорошему вроде вышло? – возразил я.

Долинский скривился:

– Фу, как ты ненатурально играешь!

– О чем ты? – я не мог сообразить, в чем дело.

Тут мой приятель понял, что сболтнул лишнее, и попытался уйти от разговора. Но я, проведя столько времени с такими телепатами, как Вадим Васильевич и его сын, уже научился кое-чему и понял, что дело еще нечище, чем я думал.

– Так, Долинский, не надо этих маневров и выкрутасов! Раз ляпнул, так давай колись.

– Ага, а Смагин мне горло перегрызет… Блин, я думал, что ты знаешь, – сетовал он.

– Андрей, что случилось? Мы друзья или нет? Я должен знать, это на моей совести, в первую очередь.

Долинский воровато огляделся через плечо, проверив, нет ли свидетелей, и снова уставился на меня.

– Ну?!

– Твоя Настя написала заявление на него… Сексуальные домогательства. Наш правдолюб КГБ купился на эту затею. Благо, Лосев сообразил, что скандал не нужен, и это не вышло за пределы кабинета профкома – об этом знают только члены президиума. Вот беда, я ж не знал, что ты не в курсе…

– Это Смагин, сука такая, ее заставил телегу накатать? – закипел я громче, чем следовало, но, к счастью, в преподской столовой никого больше не было.

– Коля, это политика партии…

– Ты затрахал меня со своей «политикой партии»! Я вырос на этой «политике партии»! Я женился на дочери этой «партии»! Живу, как колорадский жук, в чужом климате и ненавижу все это. И не могу быть с любимой женщиной!

– Во-первых, не ругайся – пост. А во вторых, ты кушаешь на деньги этой партии и живешь в партийной квартире, – хладнокровно обрубил Долинский. – С любимой женщиной ты не можешь быть не из-за Смагина и его дочки, а из-за того, что она с тобой быть не хочет. Так что, как говорят в Одессе, закрой рот и кушай. Грибочки-то на славу удались.

При слове «Одесса» у меня, как всегда, перекосило лицо. Но не это было главной причиной моего недовольства.

– Пошел ты, – беззлобно уронил я, отложил вилку со славным маринованным грибочком и вылез из-за стола. – Потом поговорим на эту тему. Я к тестю. С визитом.

– Ты совершаешь ошибку, – не повышая голоса, констатировал Долинский. Он и не думал делать вид, что останавливает – рассчитывал, что я, как обычно, струшу и передумаю.

Я не передумал. Правда, сделав пару шагов, вернулся к столу, стоя доел последние три-четыре грибочка (правда же, хорошие!) под безразличный взгляд консильери и удалился из столовой.

– У себя? Один? – спросил я у Маши, врываясь в приемную ректора.

Секретарь перепугано кивнула, и я без дальнейших формальностей и без стука ворвался в кабинет Смагина.

За столом его не было, и я догадался, что он сидит в шкафу.

Этот шкаф в первый раз меня здорово удивил. Дело было еще когда Смагина только-только избрали на ректорство. Мы втроем с Долинским сидели в ректорском кабинете и обсуждали инициативы Вадима Васильевича, как вдруг тестю на нервной почве (валиум как раз закончился) захотелось есть.

– Андрей, мотнись за чем-нибудь вкусненьким, пожалуйста, – попросил он консильери, что меня сразу удивило: обычно он попросит Машу или, на худой конец, меня.

Я все понял через несколько секунд, когда Долинский, зловеще ухмыляясь, встал из-за стола, подошел к стенному шкафу, стоявшему боком ко входу, открыл дверь, шагнул внутрь и закрыл дверь за собой.

Секунд пять, если не больше, я тупо смотрел на шкаф, потом перевел взгляд на Смагина.

– А, ты же не знаешь, – невесело усмехнулся он. – Ну так подойди, заглянь!

– Там тайный ход в столовую? – предположил я, подходя к шкафу и открывая дверь.

Но в шкафу оказалось нечто более интересное – крутая лестница наверх, пройдя по которой, я увидел комнату пять на семь и застал в ней Долинского, копающегося в холодильнике. Помимо этого в комнатке был диван, журнальный столик, плазменный телевизор на стене и почему-то в углу лежал транспарант «10 лет ИПАМ». Как оказалось, это была ректорская комната отдыха, еще во времена Деда, и Долинский со Смагиным давным-давно о ней знали и регулярно ею пользовались.

Так вот, в шкафу я и застал тестя – он полулежал в кресле с выпуском «Форбс», на столике дымящаяся кружка чего-то желтого (бульон, что ли?), а фоном работал телевизор – документальный фильм про дикую природу.

– Чего явился? – недружелюбно приветствовал Смагин, блеснув на меня синими глазами поверх журнала. – Я тебя не звал. Совсем понимания субординации нет. Иди отсюда.

Терять нечего. Не уволит же он меня, в конце концов!

– За что вы с ней так? С Настей? Не могли другого придумать на это дело, да? Вы специально выбрали самого честного, принципиального и хорошего человека, чтоб его переломать? Чтоб доказать, кто здесь главный? Или это вы мне в пику делаете?

Ректор не стал ломать комедию. Он отложил журнал и встал.

Каким бы мой тесть ни был, но он точно не принадлежал к числу тех, кто переспрашивает, демонстративно закатывает рукава и драматично поправляет очки. В следующую секунду после того, как Смагин оперся на ноги, его громадная ладонь смачно влепилась мне в лицо, и я отлетел на метр. А едва я поднял глаза, он шагнул вперед, схватил меня за запястье, вывернул его в обратную сторону, завел руку мне же за спину, наклонил мой корпус на девяносто градусов и ударом колена разбил мне нос.

Это произошло так стремительно, я даже не вскрикнул. Выпав из заботливых рук ректора, я отступил к стене, держась за нос, затем поглядел на окровавленные ладони и снова на тестя. Бессильная злоба клокотала во мне, но я даже не знал, что сказать.

– Понял свое место, псина уличная? – прохрипел Смагин. – Я тебе устрою! Я тебе обеспечу будущее! Дрянь такая! Я тебя подобрал, воспитал, выкормил, пустил в свой дом, а ты разводишь тут…

Он снова замахнулся, но на этот раз скорее для острастки, и я пригнулся в ужасе и еще плотнее вжался в стену.

– Слушай меня, – молвил он вибрирующим голосом. – Ты можешь делать что хочешь: я спускал тебе все твои загулы, запои, всех баб из «Горячей точки» – думал, я не знаю, да? Я понимаю, что ты хочешь гулять и резвиться. Но к этой девке ты ближе, чем на вытянутую руку, приближаться не будешь. Я сказал! Спи с кем хочешь, но я не допущу, чтоб ты ушел из семьи. Если ты, Коля, сделаешь моей дочери больно, я тебя сломаю. Будешь на улице жить и бомжам свои тупые лекции читать.

Его лицо исказила гримаса отвращения.

– Пошел вон отсюда! Быстро и тихо. Если скажешь хоть слово, я тебя с лестницы спущу, своими руками – мамой клянусь. Ну! Пошел прочь!

Я не герой, не славный воин, не боец. Да и не знаю человека, который смог бы возразить ему – разве что Долинский или Вадим Васильевич. Выход был один: уходить. С позором, с разбитым носом, с руками, покрытыми собственной кровью.

Не знаю как, но я ухитрился пройти мимо секретаря, не напугав ее своим видом. Хорошо, что как раз шли занятия, никого в коридорах не было. У меня в тот день не было пар. Я умылся в туалете возле кафедры и убедился, что нос не сломан, а просто сильно ушиблен – Смагин не хотел, видимо, уродовать мужа своей дочери, и удар вышел на удивление техничным.

Нужно было выпить и расслабиться. Но ехать в клуб не хотелось: слишком фальшиво и карикатурно, хоть я, пожалуй, слишком сыт и стар, чтоб строить из себя Холдена Колфилда. И все же – ведь девочки делают свое дело, не задумываясь, кто перед ними… А я хотел почувствовать себя личностью. Меня несправедливо обидели, и нужна была настоящая поддержка. Не друзей, нет. Поддержка женщины.

Разумеется, я очень сильно напился, перед тем как звонить ей.

Я добрался до «Хромого Пола», заказал графинчик водки, уйму горячей закуски и приступил к лечению душевной травмы. Часам к шести я достиг той кондиции, когда можно не отвечать за свои поступки перед совестью, оставив это дело завтрашнему, утреннему Логинову. Вызвал такси и поехал на Русановскую набережную – в дом, где жила другая одинокая душа.

Все происходило, как в полусне. Предметы расплывались, стены ездили туда-сюда без спросу, лампочки мигали, а фотографии в рамках подмигивали.

Она была в шоке, увидев меня – ведь я ехал наобум, без предварительного звонка.

Она налила мне коньяка, и я не протестовал, хотя эстеты-алкоголики всего мира ничего хуже еще не придумали, чем глушить коньячину поверх водки.

Она утешала меня, а я плакал у нее на груди, и мой ушибленный клюв от этого болел еще сильнее, и от боли я плакал еще более отвратительно.

Она дала мне ужасную фиолетовую пижаму с зайчиками, в которой, возможно, ходил ее беглый муж, а я почему-то дико смеялся над своим новым прикидом и просил ее сфотографировать меня.

Она показала мне револьвер, который лежит у нее для самообороны, и я увлекся этим массивным куском стали больше, чем всем остальным, что она могла мне показать и предоставить в тот вечер.

Она говорила об одиночестве, гладила меня по голове и называла «странником».

Она была не в себе. Не все в порядке с головой, факт.

А все ли в порядке с головой у меня?

Следующее утро было одним из самых холодных на моей памяти. Я проснулся в кровати в квартире Юли, один, и у меня дико болел крестец – незначительная трещина от падения с танка, как объяснила мне моя массажистка (настоящая!), будет давать о себе знать всю жизнь.

Никого в квартире не было. На прикроватном столике лежала записка, начертанная красивым мелким почерком на сложенном вдвое листке плотной голубой бумаги:

«Доброе утро! Надеюсь, свежего воздуха достаточно, и голова у тебя не болит? Если болит, прими аспирин – он в тумбочке. Душ ты сможешь найти легко, для этого не нужна хорошая пространственная ориентация. В комнату с желтой дверью не заходи – там живет медведь. Пожалуйста, закрой балкон и окна и захлопни входную дверь, когда будешь уходить – не забудь! Юля».

Так вот почему так холодно – умница моя, она оставила открытыми балкон и все окна! Чтоб мне свежо было просыпаться, видите ли, чтоб голова от выпивки не болела. Голова, может, и не болела, но я же мог воспаление легких схватить, чего доброго, с такой температурой воздуха…

Трясясь от дискомфорта, я помчался в душ, и минут пятнадцать простоял под горячей водой в надежде, что боль в спине утихнет. Едва ли мне это помогло, но я убедил себя, что сработало, и позвонил Боре с просьбой забрать меня из этого дикого места – благо, что он знал, как его искать…

На работе я был около одиннадцати. Обругав лаборантку, которая попалась под ноги (в принципе, мне несвойственно так с людьми разговаривать, это холод и боль подействовали), я ввалился в кабинет, уткнулся головой в стол и не хотел думать ни о чем. Но уже через две минуты мою безмятежность нарушило появление Виноградова, который без стука вломился в кабинет, заботливо притаранив мне стакан чая.

– Коля, доброе утро… Или не такое доброе, а?

– Привет, Илюха. С чего ты взял? – попытался удивиться я.

– А с чего бы ты мне прислал СМС: «Шлюх, захвати мне в столовке чай и будку с царицей, а то я не могу ходить».

Или ты что-то со знаками препинания напутал, или неудачно попытался меня оскорбить, или у тебя белая горячка.

Да, действительно, написал, еще будучи в машине – и тут же сам про это забыл.

Я почему-то сразу вспомнил, как мы с ребятами в Крыму на пляже валялись, а потом начался дождь, и все засобирались уходить – кроме меня. Я к тому моменту уже заглотил литр распаленного на солнце десертного вина и лежал неподвижно, упершись лицом в полотенце, сказав Илье с Лешкой, что догоню их. Отлично помню, как какая-то девочка спросила у мамы: «Мам, а почему дядя не уходит?», на что получила ответ: «Дядя не может идти, дядя пьяный»…

– У меня автозамена такая в телефоне, – простонал я, невольно улыбнувшись воспоминанию, – это были «Илюх» и «булка с корицей». Про булку ты, естественно, не понял, но и за чай спасибо.

Я принял из рук Ильи пластиковый стаканчик с крепким черным чаем без сахара – моя панацея от всех болезней – и поставил его возле себя.

– Так отчего ты ходить не можешь? Спина опять болит?

Я кивнул, отхлебывая чаек (какое наслаждение!), и добавил:

– Да, и спина, и мозги.

– Ну, мозги у тебя болеть не могут, разве что фантомными болями…

– Слушай, не превращайся в Лешу, хорошо? – одернул я.

– А ты, я смотрю, не рад мне? – удивился друг. – Обычно у тебя с похмелья настроение общительное… «Эй, народ, смотрите, Логинов вчера бухал! Настало время очешуительных историй и философских рассуждений!» А я ему еще чай принес… Эх, ты…

– Да я не с похмелья особо, просто настроение ни к черту…

– Кстати, где ты вчера ночевал, раз настроение такое? Только не чеши, что дома – ты в той же самой рубашке, причем она мятая, и без галстука – значит, галстук у тебя развязался, и ты не смог его сам нормально завязать без помощи картинки, которую я тебе подарил сто лет назад.

– Тебе б следаком работать, – улыбнулся я. – Ладно, все просто: я в «Точке» был, у массажистки.

– Лжешь, – констатировал Илья. – У тебя после этого тем более не бывает плохое настроение: шатаешься по ИПАМ, подпрыгиваешь и рассказываешь, рассказываешь…

Ладно, Виноградов, раз ты такой настойчивый, то придется выкручиваться!

– Вот тебе такое: когда мы с Лешкой вдвоем ездили в «Сангейт» на пятом курсе, общались там с мужиками-литовцами – торговцами автомобилями. Я им тогда рассказал, что я – помощник ректора, а потом пришел в номер и уснул сидя, по совету Леши – все равно, мол, блевать встанешь ночью. А потом я ничего не мог ни есть, ни пить еще сутки, потому что всосал с литовцами не то семь, не то девять стаканов виски турецкого разлива. Прокатит за историю?

– Где ты был этой ночью? – очень серьезным голосом спросил друг. – У тебя нос опухший. Ты подрался с кем-то? Или тебе Летчик морду набил?

– Да при чем тут твой Летчик, слушай! Ладно…

И я вкратце поведал другу прекрасную историю, произошедшую со мной в те сутки, известную вам в подробностях. По мере моего рассказа лицо Ильи вытягивалось и приобретало форму груши, а когда я пересказал ему текст записки, он начал глупо хихикать.

– Понятно-понятно… Поехал к Юлии Викторовне «потрахаться в жилетку»?

– Считай это местью Смагину.

– Ого, какая страшная месть! – Илья поднял палец к небу. – Врагу такого не пожелаешь! Знаешь, у меня тоже есть история. Когда мне было лет семь-восемь, а мой брат уезжал в Харьков учиться в Академию имени Ярослава Мудрого, я на него за что-то жестоко обиделся. Тогда я написал на клочке бумажки «ПРЕПОД ДУРАК» и положил ему в сумку, рассчитывая таким образом подставить. Но даже этот мой тяжкий грех меркнет по сравнению с твоей страшной местью Смагину!

Я молчал и смотрел на него, стараясь придать лицу злобный вид. Видимо, вид получился только жалкий, потому что друг снова рассмеялся и продолжил издевки:

– Слушай, Коль, неужели тебе никогда не хотелось чистую, свежую девушку, которая была бы только твоей? То у тебя жены летчиков, то депутатов…

– Похвастаться опять решил? Молодец, тебе удалось! Иди давай к своей чистой и свежей девушке… Которая еще и готовить умеет, между прочим…

– И неплохо готовить, – отметил Илья.

– Вот и хорошо! Что ты мне мозги компостируешь, а? Вот как чуял сердцем, что не надо тебе рассказывать… Вот Леха – молодец, он хоть и бухтит, но хотя бы не лечит меня!

– Лечить тебя…

– … а знаю, знаю, лечить меня психиатр должен! – перебил я. – Ты смотри, все здоровые, один Логинов на голову больной! Логинов бухает, все не бухают! Логинов диссер заказал, а вы все сами писали! Логинов деньги тратит из Фонда, а вы все, бляди, на зарплату живете!

– Вообще-то я хотел сказать, что лечить тебя должен венеролог, а не психиатр, но вижу, что и то, и другое не будет лишним, – спокойно продолжал Илья, но с его лица при виде моего гнева сошла издевательская полуухмылка. – Коль, я твой друг. Ты мне дорог. Не надо так.

Он прав – нельзя срываться на близких. Да и перед лаборанткой извиниться бы…

– Прости меня. Я не прав. Прости, пожалуйста, – я залпом допил быстро остывающий чай. – У тебя все хорошо?

– Да, все хорошо. Увольняюсь из ИПАМ, пришел тебе сообщить.

– Смешно, молодец, – я смял пустой стаканчик и опустил его в урну под столом. – А как у Инны дела? Готова стать мамой? Вы уже выбрали имя?

– Имя не выбрали, пол не знаем. Но Коль, я серьезно. Летом я увольняюсь из Института.

– Почему? Зачем?

– Инна уйдет в декрет, и я возьмусь за Фонд. Будешь ты теперь моим начальником, – грустно улыбнулся он. – Но оскорблять тебя я все равно не перестану.

– А когда Инна выйдет из декрета, ты в Институт вернешься?

– Не знаю, – пожал плечами Виноградов, давая понять, что не вернется. – Мне кажется, что я не самый хороший преподаватель. Я устал от этого. Возможно, лет через пять и приду почитать лекции как совместитель. Но пока хочу сосредоточиться на семье. У меня ребенок будет, это большая ответственность.

– Блин… Так что же, конец эпохи? – хмыкнул я. – С кем мне теперь… все на свете делать?

– Прости, так вышло. Продолжаем взрослеть, – пожал плечами друг. – Придется тебе побыть волком-одиночкой. Ну, у тебя есть и Долинский, и Настя.

– Да, ты прав… С одиночеством я справлюсь, не беда. А вот ты как? Потянешь бухгалтерию одновременно с «Грифоном»?

– Посмотрим, успеется. Я думаю, что разберемся.

Но меня тот факт, что он употребил все три свои волшебные слова в одном предложении, далеко не радовал.

Сложно сказать, суеверный ли я человек – кошек черных люблю и не боюсь, зато вот по дереву стучу частенько. Но события, которые последовали за уходом Ильи из ИПАМ, убедили меня, что в работу некоторых систем нельзя вмешиваться, даже если она неидеальна.

Инна ушла в декрет больше чем на год, и все это время на Илье лежала двойная нагрузка – тянуть «Грифон-сервис» и бухгалтерию Фонда. Я убеждал Долинского, что так нельзя, что нужно нанять другого – но консильери только отмахивался, мол, чего я не в свое дело лезу? Он-де лучше знает, да и никому нельзя доверять такие важные вещи, а Илья справляется, и Долинский лично контролирует каждый его шаг.

Когда Инна вернулась в Фонд, я немного успокоился – наше неспокойное житие-бытие вернулось к относительной гармонии. И чего было волноваться? Каждому свое.

Солнцу – всходить и заходить. Земле – крутиться. Вадиму – промышлять наркотой, крышеванием и сутенерством. Смагину – пить валиум. «Горячей точке» – приносить нам и Стежняк бешеный доход. Генералу – покрывать все это дело. Где ж тут подвох?

Стоп, вот с Генералом как раз подвох и вышел.

Прошло чуть больше двух лет с момента покупки «Горячей точки», и в начале марта я увидел в новостях выступление важного прокурорского чиновника, где упоминался наш друг Генерал отнюдь не в положительном контексте…

В тот же вечер Вадим Васильевич без предупреждения пропал на двое суток и отключил телефон – Боря уверял, что не знает, где отец. А в тот день, когда Вадим вернулся и заявился ко мне в кабинет с полным негодования лицом, я уже знал, что нечто пошло не так.

– Генерала уволили, – подавленно сообщил начальник охраны.

– Я в курсе, смотрю новости, – грубовато ответил я. – Почему?

– У них какие-то внутрипартийные разборки начались, передел и так далее, – объяснил он. – Его не посадят – генералов у нас не сажают. Но всех остальных будут теперь крутить по полной. Вся группа летит к чертям, разбегаются, кто куда, решают, под кого лечь. Мне было сказано: теперь каждый сам за себя.

– На нас выйдут? – заикаясь, спросил я.

– Нет, – он уверенно покачал головой. – Я все сделал. Хвостов и так было немного, но теперь их вовсе не осталось. Все будет нормально.

Было очень любопытно, что за «хвосты» и что именно с ними сделал Вадим Васильевич, но я вовремя сообразил, что без этих знаний мне будет лучше спаться. И не так легко спиться…

– Но с делами надо быть поосторожнее, – продолжил он, и я понятливо кивнул. – Теперь у нас будут новые покровители. Я пока не знаю кто, но скоро они с нами свяжутся. Я оповещу и вас, и прочих заинтересованных лиц, если что-то буду знать. Но скорее всего они придут не ко мне, а напрямую к Смагину. Если так случится, вы должны мне сообщить. Сделаете?

– Я буду делать все, как вы скажете, Вадим, – уверил я, и голос мой дрожал от несовместимого коктейля из уважения и страха к этому человеку. – Вы здесь принимаете решения. Я вам обязан.

– Все в порядке, – успокоил Вадим и даже слегка улыбнулся. – Не берите в голову. Я должен сказать об этом Смагину и Долинскому, поэтому, наверное, пойду уже…

Вадим ушел, оставив в моем кабинете шлейф аромата дурных новостей.

Долинский и Смагин отнеслись к тревожному событию достаточно серьезно. Консильери немедленно сорвал со всех дел Лешу, Инну и Илью и вместе с ними кинулся перепроверять документы по «Грифон-сервису», Фонду и «Горячей точке», а Смагин приказал мне «сидеть как мышь в траве» и прекратить все дела – как законные, так и не очень.

Так мы протянули неделю, а потом, когда я сидел в кабинете и перечитывал статью одной своей дипломницы, дверь без стука приоткрылась и просунулась голова Леши.

– Можно? – пробурчал он.

– Лешка, да, конечно, что ты? Давай, заходи! – я тут же откинул листы в сторону.

Мы с Лешей не виделись с того самого момента, как выгнали Генерала – он теперь постоянно был занят. И вдруг мой друг завалился в кабинет, уселся в кресло напротив, положив ногу на ногу, и начал с характерного приветствия:

– Я спросил у студентов, принимаешь ли ты сегодня, а они сказали, что ты каждый день принимаешь, и сегодня уже принял полбутылки. Так и есть?

– Почти что! Ну, рассказывай, что у вас?

От радости я даже вскочил и устроился на подоконнике.

– Так чем ты занят? – продолжил свою линию Леша.

– Борюсь с несовершенством окружающей действительности путем выполнения непосредственного долга, – высказался я. – А проще – диплом студенческий читаю.

– Про долг – закрутил, уважаю! – признался друг. – Это искаженный Сартр?

– Это искаженный Олег Тищенков, автор комикса «Человек и кот», – усмехаясь, пояснил я. – С чем ты пришел? Хорошие новости или мне палача позвать да башку тебе отрубить?

Леша поставил ноги по-человечески, устроился в кресле плотнее и выпалил:

– Знаешь, мне чего-то заяву по собственному вдруг захотелось написать.

Еще один! Он был последним, от кого я ожидал такое услышать.

– А ну давай, расшифровывай. Откуда? Из «Строльман энд партнерс»?

– Из дел.

Я ощутил подкатывающий к сердцу холодок. Снова адреналин стремится выплеснуться. Валиума глотнуть? Да нет, нет, чаю просто потом заварю…

– Леш, давай, давай, не медли, знаешь, как я этого не люблю!

– Меня мутит от того, что происходит в ИПАМ, с тобой, со мной, с бизнесом, что вообще делается с нами. Сними шоры и присмотрись к Смагину. Это тот, кто может руководить престижным вузом? Человек, покупающий себе машину стоимостью в пятьдесят своих зарплат? Профессор, который называет Вудро Вильсона «Выдро Вульфсон»?

– Ну, ты не хуже меня разбираешься в тех…

– Коля, залепи дуло. Дай закончить.

– Да всегда пожалуйста.

– Да, все так делают. Но система! Видишь ее? Мы превратились из хорошего вуза с весьма надуманной и почти отсутствующей коррупцией, как это было во времена Деда, в ОПГ под названием «ИПАМ». То, что творит Вадим, уму непостижимо! А эта недавняя статья про «Горячую точку» – гнездо киевского разврата – с упоминанием «руководства небезызвестного ИПАМ»?! Это в порядке вещей? Ты бы видел Долинского, он как с того света сбежал – нервный, дерганый, орет на всех, даже на Инну… А ты? Эти истории про вас с Настей, про разные твои выходки, как вас с Долинским крутили органы – все накапливается, Коля.

– Ты считаешь, мной заинтересуется КРУ? Или нечто посерьезнее? Те, кто достал Генерала?

Я попытался напустить на себя презрительное равнодушие, но вышло как раз наоборот: всем своим видом я умолял Лешу сказать «да я же пошутил, старик!» Но это был бы не Лешка, если б он остановился на полпути.

– Не о КРУ речь, и не только о тебе. Раньше мы ото всех могли отбрехаться – если не получалось у меня, ваша крыша шлепала по заднице плохих мальчиков, отбирающих ваши леденцы. Теперь ее нет, а вы все равно не сможете жить по-новому, по-людски. Ты, балбес, всю свою жизнь построил вокруг мысли, как бы тебе уложить Настю. Это у тебя… настефрения какая-то! Вот и загибаешься медленно, от бухла, скуки и самобичевания. Тебя пожрали пороки, а Илью с Инной – рабочая рутина и гонка за золотом. За Долинского – умолчим, ему нянька не нужна…

– А как же ты? – агрессивно перебил я и тут же очень тихо дополнил. – Ты не такой, естественно?

Леша медленно выдохнул.

– Коля, каждый раз, когда ты перебиваешь кого-нибудь, Бог убивает котенка. Это я так, на заметку. А вообще – я не такой, да. Я не удовлетворяюсь набиванием кошелька. Да, я не препод и не ученый, я просто тупой адвокат. У меня нет своих мыслей, но я читал умные книги. Вникал. И я хочу оставить после себя что-то. Что после Смагина останется? Бездарные монографии, вычурные галстуки, дорогая тачка, недалекая избалованная? За тобой будет только молва в духе «а вот был такой у нас, Коля Логинов, так вот он умел лекции читать без бумажки, знал всех в лицо, да жаль, сдох молодым – спился». Илья с Инной, в отличие от тебя хотя бы дадут жизнь новому поколению потребителей, и то лучше…

– И что мы можем с этим сделать? – растерянно спросил я.

– Ничего. Только уйти. И я ухожу. Потому что теперь вам грозит не только духовная деградация, но и другие… последствия. А у меня Оля. Мне последствия не нужны. Поэтому я помогу вам упредить все потенциальные косяки и с апреля откажусь от сотрудничества с «Грифон-сервисом», клубом или Фондом. Долинскому и Илье я уже все объяснил – они не возражают. Теперь я пришел за твоим одобрением.

Друг выжидающе замолчал и скрестил на груди огромные ластоподобные ладони.

– Знал бы я, куда мне уйти, – посетовал я. – Куда? Тупо уволиться и уйти от Тани? Проситься на работу в другой универ?… Нет, я уже привык к этой жизни, к этому кабинету, к вкусному чаю и теплой машине. А у тебя и так все это будет. Так что, Лешка – в добрый путь. Я тебя не осуждаю. Только помоги ты им сначала все закрыть, ладно? Другого такого «лунохода» не сыскать, сам понимаешь…

Леша глянул на меня и (клянусь!) улыбнулся.

– Спасибо, Коля, – сказал он. – Я не сомневался в тебе.

Не успели Долинский и компания перестраховаться относительно всех возможных дыр в финансах, как на нашу команду свалилось новое испытание, которое больнее всего ударило по Вадиму Васильевичу и его семье.

Однажды дождливым будничным апрельским утром я вышел на улицу, рассчитывая поскорее нырнуть в салон своего теплого «танка» и услышать от Бори какую-нибудь жизнеутверждающую добрую присказку. Но ни его машины, ни самого парня видно не было. Я попробовал дозвониться Борису на мобильный – отключен. За пять лет, что он меня возил, такого ни разу не случалось. Если Боря не мог вдруг приехать, он предупреждал заблаговременно, и я сам садился за руль (на чем свет стоит матеря процесс вождения) или вызывал такси.

Ладно, я не гордый – влез на водительское место и кое-как добрался до Института. Перед кабинетом меня догнал Долинский: видимо, увидел откуда-то с парапета и бежал следом.

– Ты в курсе уже? – спросил он, тяжело дыша.

– Что ты старый больной человек, который не умеет бегать? Да, – признался я.

– Идиот! – выпалил он. – Не заходи в кабинет, пошли со мной.

Не дав мне оставить плащ и портфель, консильери потащил меня в закуток одного из коридоров, где можно было разговаривать совершенно безопасно.

– Борю твоего вчера арестовали, – огорошил он меня.

– Как? За что?

– ОБНОН вчера взял за наркотики. Остановили его машину для проверки, вроде как в случайном порядке – хотя сам знаешь, что у них в работе случайностей не бывает – и нашли в бардачке пакет. Сжимают кольцо вокруг нас, гады! Борька упирается, говорит, знать не знаю, слыхать не слыхивал… Что там с ним сейчас, не знаю. В общем, будь готов, что придут тебя допрашивать – ты ж его работодатель, хоть и неофициальный.

– А ты откуда знаешь? – удивился я. – И что Вадим?

– В ужасе. Звонил Леше, просил помочь. А мне уже наш адвокат рассказал по Скайпу пару минут назад. И я – сразу к тебе…

Долинский говорил еще много всего, размахивал руками, предполагал, что снова начнут крутить всех нас… Но я его уже почти не слышал: главным потрясением для меня было то, что пострадал невинный человек. Боря не имел никакого отношения к делам своего отца, и этот пакет, видимо, оказался в его машине случайно. Более того, его вполне могли просто подкинуть. Что будет теперь – я даже не мог предположить…

Вадим признается, что наркотики принадлежат ему? Но это не поможет решить вопрос с сыном… Возможно, он будет искать другой выход из ситуации? В любом случае, когда начальник службы безопасности, каменный от горя, пришел ко мне в кабинет на следующий день и сказал, что берет отпуск за свой счет – мне нечего было ему сказать, кроме как пожелать удачи и пообещать поддержку. Хотя какую поддержку мог я оказать человеку, на которого сам привык всегда и во всем полагаться, и который, как мне казалось до Бориного ареста, никогда не допускал ошибок?

А допрашивать меня и в самом деле приходили, даже машину мою осмотрели, но ничего кроме двух неоплаченных парковочных квитанций не нашли, пожурили и ушли восвояси.

Один за другим все в той или иной мере отдалялись от меня: Илья, затем Леша, а теперь вот Боря и Вадим Васильевич. Цепная реакция или эффект домино – неважно, как это называть, важно, что я не мог ничего этому противопоставить…

Конец эпохи был уже близок.