I
«г. Москва, редакция научно-популярного журнала «Мысль и труд», корреспонденту, писателю товарищу Лаврову Г. А.
Глубокоуважаемый Геннадий Александрович!
С большим вниманием, с большим интересом и волнением прочел я ваш замечательный очерк в журнале «Факел». Впервые я увидел свою жизнь как бы со стороны — жизнь подвижника в науке и технике.
Глубоко справедливы ваши замечания о том, что «гений — это человек, который видит дальше и понимает глубже других людей; поэтому он руководствуется иной, чем у них, системой этических оценок». Мне тоже иногда приходили в голову подобные мысли — когда я думал над судьбой некоторых подвижников Идеи, которые своим сверхзрением увидели то, что оказалось недоступным для остальных. Но у меня, конечно, никогда бы не хватило слов, чтобы выразить эту глубокую и важную мысль так метко.
Я трижды прочел ваш замечательный очерк и пришел к выводу, что мне еще повезло в жизни — у меня уже 16 авторских свидетельств. А другие подвижники науки и техники так и остались непризнанными, а некоторые в борьбе за свою Идею были даже сожжены на костре. Теперь, после того как я прочел ваш очерк, у меня появилась твердая уверенность в том, что мне удастся запатентовать и мою главную идею — концепцию атома-икс, которую вы, применительно к живой материи, называете биоплазмой (это тоже мой термин).
В связи с этим я настоятельно хотел бы посоветоваться с вами относительно главного в моей жизни приоритета — концепции биоплазмы (атома-икс), которую, как я убедился благодаря вашей бескорыстной помощи (присылка трудов Республиканской конференции в Алатау), небезызвестный ваш «ученый» Колющенко начал втихую присваивать. Поскольку вы работаете в центральном органе и имеете столь известное имя, вы должны знать пути входа в Комитет по делам изобретений и открытий. Меня же лично референты этого Комитета не признают, даже когда я им подтверждаю, что являюсь обладателем 16 авторских свидетельств. Но я убежден, что теперь они, после выхода из печати вашего замечательного очерка, вынуждены будут признать и этот мой приоритет (атом-икс).
С глубоким к вам уважением и надеждой на благополучный ответ.
В. Гринеев,
инженер-изобретатель,
г. Победный, 05.08.74 г.».
II
«г. Москва, редакция журнала «Мысль и труд»,
тов. Лаврову Г. Л.
Я пишу вам по. поручению моих товарищей, чтобы передать возмущение вашим очерком в журнале «Факел» под названием «Четвертое состояние жизни», который мы расцениваем как пасквиль на наш коллектив и наше дело.
Нам казалось, что вы достаточно полно и глубоко изучили историю вопроса, чтобы выступить с объективной статьей, показывающей всю теоретическую важность и практическую ценность концепции биоплазмы, разрабатываемых нами в рамках представлений и достижений современной биоэнергетики и физики плазмы твердого тела. В этом нас также убеждали и отрывки вашего репортажа, который вы готовили для журнала «Мысль и труд» и с которыми любезно позволили нам ознакомиться, чтобы избежать фактических ошибок и неточностей. И тем более неожиданным и совершенно необъяснимым в сопоставлении, с вышеуказанным явился для нас тенденциозный, изобилующий оскорбительными для некоторых моих товарищей (Шлемов, Колющенко-Ингаева, Загайнов) характеристиками, почерпнутыми вами, очевидно, из частных бесед, очерк в журнале «Факел».
Мои товарищи поручили мне ответить вам по существу следующих, затронутых в вашем очерке вопросов и получивших в нем совершенно не соответствующее действительному положению вещей освещение.
1. Центральной линией вашего очерка явилось описание взаимоотношений между инженером В. Гринеевым и руководителем нашей лаборатории и научной темы кандидатом биологических наук А. Колющенко. Опираясь на ряд бесспорных фактов (выдвижение априории в философском аспекте в 1964 году Гринеевым понятия «биоплазма», совместная публикация в 1968 году брошюры «Концепция биологической плазмы» и др.), вы в дальнейшем сосредоточиваете внимание читателей на разрыве, как вы выражаетесь, «научно-дипломатических отношений» между ними, представляя, таким образом, В. Гринеева как мученика и правдоборца, а группу А. Колющенко — узурпатором его идеи. Надо ли вам, прекрасно осведомленному в истории генезиса концепции биоплазмы, доказывать, что это ложь и клевета на наш коллектив? Вы отлично знаете, что причиной разрыва «научно-дипломатических отношений» явилось отнюдь не желание присвоить себе честь и приоритет концепции биоплазмы, а фанатическое упорство В. Гринеева: в научную концепцию, согласующуюся с теорией плазмы твердого тела, он вкладывает совершенно антинаучный смысл, подменяя электронно-протонную и электронно-дырочную плазму, наличие которой регистрируется физическими приборами, совершенно фантастическим «атомом-икс».
Точно так же вы отлично знаете, что все попытки нашего руководителя А. Колющенко убедить В. Гринеева в абсурдности его гипотезы «атома-икс» закончились ничем, и именно поэтому, чтобы оградить от дискредитации концепцию биоплазмы и продолжать развивать ее применительно к целостным организмам (животные, люди, растения), мы вынуждены были четко разграничивать наши представления о биологической плазме с мифическим «атомом-икс» Гринеева. Как показали дальнейшие события, это было единственное разумное решение, позволившее концепцию биоплазмы ввести в рамки современной физики, биологии и медицины. Однако, хорошо все это зная, вы даже не удосужились назвать вещи своими именами, на всем протяжении очерка мифический «атом-икс» Гринеева подменяя понятием «биоплазма». Чем можно объяснить этот подлог, кроме как желанием подогреть интерес читателя к не менее мифической, чем сам «атом-икс», «Драме идей»? Поставив перед собой цель любой ценой доказать справедливость афоризма Шоу «драма — искусство столкновения идей», вы пренебрегли не только фактами, отлично вам известными, но и не постеснялись очернить людей, о которых ранее отзывались только положительно. Как вы знаете, никакой «драмы идей» не было, а имело место последовательное развитие вполне обоснованной с научной точки зрения концепции, с одной стороны, и отказ признать это развитие, противопоставив ему антинаучную догму, — с другой.
2. Не менее удивляет и возмущает и ваша назойливая попытка представить передачу выводов из нашей концепции биоплазмы, имеющих прикладное значение, в медицинскую практику как еще один экзотический вариант акупунктуры. Даже неискушенный читатель легко прочтет между строк вашего очерка следующее: группа новоиспеченных исследователей, не зная, как утвердить себя в ранге солидных ученых, выбросила «в массы» совершенно утопическую концепцию «человек-кристалл»; эта группа «вьюношей», стремясь привлечь к себе внимание серьезной науки, обрастила свою фантастическую гипотезу «человек-кристалл» математическим аппаратом и извлечениями из теории холодной плазмы твердого тела, придав, таким образом, явно фантастической гипотезе вполне наукообразный вид. Авось кто-нибудь клюнет и из серьезных титулованных ученых.
Во имя чего вы так упорно, с такой последовательностью пытаетесь выставить нас «шутами от науки»? Если вы так и не смогли поверить в серьезность наших исследований и обоснованность наших взглядов, то почему же вы в таком случае игнорировали мнение других, возможно, для вас гораздо более авторитетных ученых, которые открыто в печати высказались за гипотезу «о существовании в организмах человека и животных третьей регулирующей системы, сведений о которых пока не содержится в руководстве по физиологии и медицине, и функции которой, по-видимому, состоят в. переносе информации от периферических частей тела, связанных с внешней средой, внутрь организма, а также от одних внутренних органов к другим и на периферию». Эта система и осуществляет взаимную «настройку» различных частей организма, регуляцию их функционального состояния.
И наша цель как раз и состоит в том, чтобы доказать реальность в организме третьей регулирующей системы. А не еще один экзотический вариант акупунктуры, как может понять читатель из вашего очерка.
Нет, очевидно, нужды убеждать вас в том. что доказательство существования в организме третьей регулирующей системы, которая, согласно нашим представлениям, является главной, матриксом, откроет перед медициной совершенно новые методы не только излечивания «безнадежных», но и принципиально новый подход к проблеме диагностирования и предупреждения самих болезней. Все это вам было известно, все это вы видели собственными глазами и все же даже этот совершенно бесспорный экспериментальный материал решили подать читателю в виде некоего медицинского курьеза: вот, мол, какие бывают поразительные случаи, когда за дело берутся дилетанты!..
3. Да, в медицине мы дилетанты, больше того — профаны, но человека мы рассматриваем, как вам известно, не с медицинской и даже не с биологической точки зрения. Из всего сложнейшего в структурно-иерархическом отношении организма мы исследуем, анализируем и оперируем только одной категорией — биоплазменной, считая ее главным, фундаментальным уровнем организации живой материи, организующей и направляющей в ней все сложнейшие биохимические, энергетические и прочие процессы, и в том, что мы на верном пути, нас убеждает как раз та самая медицинская практика, те, как вы выражаетесь, «сенсационно-необъяснимые результаты» в лечении самых различных болезней, вплоть до врожденных — «генетического брака».
Наукой сейчас расшифрованы (хотя и не полностью) два слоя организации живой материи: химическая структура белков и наследственный код в нуклеиновых кислотах. Следующий глубинный слой организации живой материи — информационно-энергетический (для биофизики это сейчас аксиома), который, согласно нашей концепции, представлен в живом организме биоплазмой. Так что же вы в нашей концепции увидели мифического?
4. По поручению коллектива лаборатории ставлю вас в известность, что мы не будем настаивать на ваших публичных извинениях или опровержении. Мы уже имели однажды возможность убедиться в ваших морально-этических нормах.
Л. Коренева.
18. VIII.74 г.»
III
«Милочка, дорогая, я отказываюсь верить своим глазам! Да что это — массовый гипноз? С чего вы взяли, что я... Тенденциозный? Оскорбительный??? Нет, это какой-то розыгрыш — иного объяснения не придумать. И этот тон... «вы», «по поручению коллектива»...
Ну, хорошо — согласен: очерк получился не ахти. На скорую руку — два дня и было у меня перед отъездом. Ты ведь знаешь. Но я-то что думал? Я уже печатался в литературных журналах, знаю их темпы: год лежит очерк, второй... Решил: пусть познакомятся с материалом, вернусь — доработаю. И надо же — дикий случай! — у них, в этом, гори он синим пламенем, «Факеле», по каким-то причинам слетел очерк. И именно о науке. И вот — пожалуйста: возвращаюсь в Москву, звоню — как там дела с моим опусом? — а меня огорошивают: «Отправили в типографию, радуйтесь». Ну, я и обрадовался: в кои-то веки нашего брата «научника» пригревают в литературном журнале! И вдруг — на тебе: пасквиль. Милочка, опомнись, что с тобой, дорогая? Полгода молчала, я тут уже чуть всесоюзный розыск через милицию не объявил... Давай по-серьезному: что произошло? То мое письмо — перед отъездом во Владивосток? Как чувствовал — что делаешь, идиот? Вся подноготная, донага — любуйся моим ничтожеством! Потом опомнился — давай пояснять, трактовать..: Письмо за письмом, в нагрузку к тем интервью и очеркам, которые Гоша выжимал из меня в спецномере. 18 писем, крик души, — все впустую! Все до единого вернулись — честная у нас почта. Все до единого с пометкой «за невостребованием адресата». В довершение ко всему, не подумав, что крик души может обернуться бумерангом, я все 18 отправил в редакционных конвертах. А что я вытерпел от наших девиц... «Геннадий Александрович, еще одно ваше письмо вернулось из Алатау...» Вспоминать тошно. И вот — на тебе: пасквиль. Вы что там, Милочка, окончательно забиоплазмировались? Нет, тысячу раз был прав Шоу: «Природа не терпит пустоты: там, где люди не знают правды, они заполняют пробелы домыслом».
Я, конечно, подозревал: раз молчишь, даже на почту не являешься — что-то неладное. Что-то тут есть — от пустоты. Но чтобы такой домысел!!! Нет, четвертуйте меня — ничего не понимаю. Это же надо придумать — пасквиль...
Милочка, если даже я и виноват перед тобой (но в чем — вопрос? Даже догадок нет) — повинную голову не секут, сама знаешь. Давай кончим друг друга мучить — зачем? Я за эти полгода... А, что там говорить! Не теряйся, прошу.
Твой Г. Л.».
IV
«г. Победный, Украинская, 27, Гринееву В. С.
Уважаемый Владислав Семенович!
Извините, но мне от ваших комплиментов как-то не по себе. Не тот случай. Дело в том, что редакция «Факела» в мое отсутствие (был в длительной командировке по Сибири) произвела в очерке такие сокращения и такую правку, что слышать о том, что этот опус — блестящий и пр., по меньшей мере неловко.
Что же касается моих знаний насчет входов-выходов в Комитет по делам изобретений... Я был там дважды — на вручении дипломов за научные открытия — и хорошо запомнил, что входные двери там из тяжелого черного дуба. И еще там есть привратник — под стать дверям.
В остальном — с прежним уважением.
Г. Лавров. 24.VIII».
V
«Милочка, здравствуй, дорогая.
Даже не знаю, с чего начать.
Вчера я прочел свой очерк в «Факеле». До этого я держал журнал в руках, полистал и вернул, решив в ближайшие дни поискать по киоскам — может, где-нибудь появится в продаже. А вчера, после твоего письма, пошел в библиотеку с оригиналом очерка. Остальное ты поймешь из письма главному редактору «Факела». Раньше за такие вещи вызывали на дуэль. А чем я могу искупить свою невольную вину перед тобой и твоими товарищами — не знаю...
Г. Л.».
VI
«Главному редактору журнала «Факел»
тов. Никандрову К. Л.
Уважаемый тов. Никандров!
В августовском номере журнала «Факел» опубликован мой очерк «Четвертое состояние жизни», рассказывающий о работах группы биофизиков Средне-Азиатского университета. К сожалению, правка текста при подготовке к публикации носила столь неквалифицированный в вопросах науки характер и настолько искажающий его первоначальный смысл, что герои очерка после выхода журнала совершенно справедливо расценили его как пасквиль.
Укажу лишь на некоторые, наиболее нетерпимые моменты.
1. В то время как о концепции В. С. Гринеева я рассказывал лишь в предыстории к самим событиям, развернувшимся в клиниках и больницах Алатау в последние годы, сотрудник вашего журнала, готовивший очерк к публикации, не дав себе труда даже вчитаться в текст, сократил ту часть очерка, в которой давалось объяснение разницы между концепцией В. С. Гринеева (атом-икс) и гипотезой биоплазмы группы кандидата биологических наук А. В. Колющенко, в результате чего обе концепции оказались одним и тем же.
2. Поскольку исчезла предпосылка, объясняющая суть расхождения в научных взглядах на природу биологической плазмы между В. С. Гринеевым и группой А. В. Колющенко, редактор очерка самовольно, не считаясь с фактами, частную мысль о «драме идей» превратил в сквозную линию всего очерка, «драму идей», таким образом, превратив в борьбу за приоритет научной концепции биоплазмы.
3. Всему тексту, где шла речь о явных и косвенных доказательствах правоты взглядов группы А. В. Колющенко, редактор очерка придал оттенок сомнения, обильно оснастив эти места в тексте вопросительными знаками, междометиями и вводными словами типа «вероятно», «а так ли», «допустим, что...» и т. п. Объем и характер искажения текста таков, что под сомнением оказались даже факты и концепции, давно уже признанные наукой и многократно подтвержденные экспериментом (например, эффект акупунктуры, наличие в организме человека электромагнитных и слабых постоянных магнитных полей и т. д.).
Не оспаривая самого права редакции на литературную правку текста очерка, считаю, что характер и объем редактуры в данном случае настолько исказили истинное положение вещей, что опубликованный в журнале очерк по своему характеру и даже по смыслу не имеет ничего общего с оригиналом.
Считая, что в истории с подготовкой моего очерка к публикации имело место грубое нарушение авторского права со всеми вытекающими из этого последствиями, категорически настаиваю на следующих безотлагательных мерах:
1. Опубликовать в ближайшем номере журнала материал (решение редколлегии), исправляющий характер и направленность очерка.
2. Немедленно направить письмо за вашей подписью, в котором должны быть указаны истинные причины искажений оригинала очерка, нанесшие морально-этический урон его героям, на имя руководителя лаборатории биофизика Средне-Азиатского университета кандидата биологических наук А. В. Колющенко.
Г. Лавров,
писатель. 28.IX».
VII
«Милочка, здравствуй!
Уже две неделя я напрасно заглядываю в свой письменный ящик, напрасно несусь сломя голову домой после работы — пусто. И опять начинают шевелиться нехорошие мысли, что в скором времени алатауский почтамт начнет возвращать мои жалкие писульки с пышной резолюцией: «за невостребованием адресата». Что мне остается в этой ситуации? Опять таки вспомнить мудрого Шоу? «наука всегда оказывается неправа. Она никогда не решит вопроса, не поставив при этом десятка новых». А нам и нужно-то было с тобой решить всего-навсего единственный сугубо наш личный вопрос: как же нам твою биоплазму совместить с моей «второй древнейшей»?
А может, ты права? Тебе ведь, дорогой Геннадий Александрович, уже тридцать девять, журнал давно сделал из тебя «лидера на побегушках», а ты еще этому радуешься!.. Знаешь, Милочка, при всех моих недостатках у меня есть одно бесспорно положительное качество: когда мне очень скверно (а сейчас как раз та самая минута), я превращаюсь в заурядного прагматика-реалиста, который все эмоции и ситуации способен расписать по пунктам и статьям — словно бухгалтер в годовом балансе. Так как же обозначится мой «годовой баланс» к сорокалетию?
Достижения: написал 5 научно-популярных книжек (шестая — о моем сумасшедшем турне по научным центрам Сибири и Дальнего Востока — тоже, можно считать, написана — осталось перепечатать набело, и договор с издательством в кармане); приобрел имя на ниве научной популяризации в «Мысли»; имею приличный московский кооператив; методом самовоспитания взрастил в своем характере коммуникабельность (уйма приятелей) и терпимость к чужой мысли (уважение героев своих книг и статей); почет и положение «лидера журнала». Пожалуй, все.
Прорехи: променял женщину (любящую, умницу, единомышленника) на портативную пишущую машинку.
Баланс: явно в пользу «Эрики». Хотя и портативная, хотя и наполовину из пластмассы... Уму непостижимо, когда эта бездушная тварь все перевесила, все по миру пустила...
Где-то я вычитал: в средние века в Японии существовал мудрый обычай (или даже закон). Художник, достигший к сорока годам известности, брал себе другое имя и начинал все с начала: жить, творить, любить. Мудрый обычай, верно, Милочка? И актуальный к тому ж...
Так что же мне делать, Милочка? Поступить в соответствии с обычаем японских художников? Средневековье, конечно, а может, в нем и есть истина?
Твой Г. Л.
Если я буду писать по служебному адресу — прямо на лабораторию: «Алатау, Средне-Азиатский университет...» — дойдет?»
VIII
«г. Москва, редакция журнала «Мысль и труд»,
т. Лаврову Г. А. (лично).
1. Копию вашего письма главному редактору журнала «Факел» я передала А. Колющенко. Он вашим объяснением удовлетворен.
2. Писать личные письма по служебному адресу неэтично: могут быть приняты за служебные. Передайте, пожалуйста, об этом и вашей коллеге — вместе с ее любезным уведомлением о родственности ваших натур (прилагаю).
Л. К. 10.Х.74».
«Алатау, Ср.-Аз. ун-т, лаб. биофизики, Кореневой.
Ув. т. Коренера!
Среди бумаг, которые я должна была прочесть утром, я обнаружила ваше письмо к Лаврову.
Пока он приводит себя в порядок в ванной, я вам объясню ваше заблуждение.
Вы слишком оромантизировали Лаврова. Он относится к числу тех мужчин, которым нужны всегда теплая постель, сытный обед и полная независимость от всех обязанностей, кроме тех, за которые платят деньги.
Я это знаю совершенно точно, потому что сама такая же.
А вас мне искренне жаль.
Богоявленская.
Владивосток, 3 фев. 74.
гост. «Тихий океан»».
IX
«Спасибо, Милочка, теперь мне ясно, откуда в южном Алатау оказался арктический циклон. Ну и стервь! Я подозревал, что она роется в моих бумагах, но чтобы обшаривать карманы!.. «Так называемые животные были отомщены, когда Дарвин прояснил нам, что мы — их братья». К этому мудрому замечанию Шоу я могу лишь прибавить свое безмерное удивление женским стоицизмом. Десять месяцев ты хранила гнусную богоявленскую писульку, копя на меня гнев божий! Вместо того чтобы прилететь в Москву и надавать этой самовлюбленной дуре по физии и мне, если того заслужил, ты выжидала еще один удобный случай, чтобы смешать меня с грязью? О, и ты дождалась — «Факел», сгори он в керосине, любезно учел твои чувства ко мне и дал-таки тебе повод выразить возмущение уже от имени целого коллектива! И все это, вместе взятое, называется женской гордостью... Да дурость это, а не женская гордость! Когда тебе говорят, что полюбил, что жить не могу — хоть на собственном галстуке вешайся, когда тебе на литературном русском языке, без всяких диалектизмов пишут, что страшно мне от этой любви к тебе... Страшно, понимаешь?..»
X
«г. Москва, редакция научно-популярного журнала
«Мысль и труд», писателю тов. Лаврову Г. А.
Глубокоуважаемый Геннадий Александрович!
Недавно я имел авторитетную беседу с юристами, которых подробно ознакомил со всеми имеющимися у меня материалами по вопросу моего приоритета научной концепции биоплазмы (атома-икс). Как-то:
1. Моя брошюра «Четвертое состояние вещества», 1944 (на франц. языке, перевод на русский автора. На правах рукописи ГК УССР № 473). Синька.
2. Брошюра «Концепция биологической плазмы». В. Гринеев в соавторстве. Алатау, 1968. Оригинал.
3. «Сборник докладов и сообщений. Семинар по биоэнергетике организма». Алкалык, 1971. Оригинал.
4. «Труды Республиканской конференции по биоэнергетике и биодинамике». Алатау, 1973. Фотокопия.
5. Ваш очерк «Четвертое состояние жизни», ж. «Факел», август 1974. Оригинал.
6. Статьи и интервью в разных газетах. Оригиналы и фотокопии.
Ознакомившись с представленными мной вышеуказанными материалами и трудами, юристы пришли к выводу: имеющийся у меня в наличии теоретический и экспериментальный материал по научной концепции биоплазмы вполне может быть представлен в Комитет по делам изобретений и открытий при Совете Министров СССР в качестве заявки на научное открытие.
Однако, поскольку я ранее с Комитетом имел дела лишь по части изобретений (16 авторских свидетельств), я знаю, что эксперты Комитета всегда при подаче заявок требуют какие-нибудь вещественные доказательства (макеты, результаты экспериментов с опытными установками, акты комиссий и тому подобное). А распространяется ли это правило, если подается заявка только на идею? Юристы по рационализации утверждают, что распространяется, и даже зачитали мне соответствующий пункт из Положения. Но мне кажется, что в данном случае юристы ошибаются, так как если в Комитет будет представлена установка, регистрирующая биоплазму или какие-то доказательства наличия ее в Природе (фотографии, рентгенограммы или что-то в этом роде), то Комитет должен будет рассматривать не заявку на научное открытие, а заявку на способ регистрации биоплазмы каким-то прибором.
Также по совету юристов, в качестве предварительного шага, закрепляющего мое авторство концепции биоплазмы, одновременно и для предупреждения попытки подать заявку на научное открытие по концепции биоплазмы со стороны моих бывших соавторов (Колющенко, Шлемова, Загайнова, Кореневой), обладающих аппаратурой, которую они могут использовать для выявления и регистрации в живом веществе биоплазмы (атома-икс), чего я, как вы знаете, лишен совершенно, я решил вышеуказанный материал в копии направить в ученый совет Средне-Азиатского университета — для закрепления своего авторства и чтобы дать по рукам Колющенко и его приятелям, присвоившим чужую мысль.
Я надеюсь, если ученый совет потребует дополнительных документов по затронутым вопросам (например, оригинал «Трудов Республиканской конференции», которые я вам вернул в целости и сохранности, или ваш очерк «Четвертое состояние жизни», или захочет вас выслушать лично), я смело могу рассчитывать на вашу честную и бескорыстную помощь и моральную поддержку.
С глубоким уважением и надеждой на благополучный ответ.
В. Гринеев,
инженер-изобретатель.
г. Победный, 1210,74 г.».
XI
«Уважаемая Людмила Михайловна!
Я получил наконец от редакции журнала «Факел» официальный ответ на мое заявление по поводу грубого нарушения авторского права.
Цитирую:
Литератору т. Лаврову Г. А.
В ответ на ваше сообщение о том, что при подготовке вашего очерка «Сетвертое состояние житии» были допущены отклонении от характера стиля оригинала, установлено следующее:
1. Поскольку журнал «Факел» является литературно-художественным, а не научно-популярным, редактором отдела публицистики Демидовым В. А. вполне правомерно были произведены купюры, касающиеся сугубо научно-популярных моментов очерка.
2. При консультации т. Демидова В. А. по телефону со специалистами в этой области науки выяснилось, что целый ряд моментов, включая и результаты внедрения идеи биоплазмы в медицинскую практику, являются спорными, требующими глубокого изучения. Естественно, редакция обязана была прислушаться к мнению высокоавторитетных специалистов и произвела в соответствии с этим соответствующую перестановку акцентов.
3. В связи с тем, что в момент подготовки текста вашего очерка к печати вы находились в длительной командировке с неопределенным местопребыванием (города Сибири), не имея возможности ознакомить нас с окончательно отредактированным текстом, редакция сочла возможным заслать его и набор без вашей визы. Однако, считая, что в данном моменте, даже с учетом вышеперечисленных конкретных обстоятельств, все же усматривается некоторое нарушение авторского права, редактор отдела публицистики т. Демидов В. А. строго предупрежден о недопустимости засылки подобного рода материалов в печать без предварительного ознакомления авторов с объемом и характером литературной правки оригиналов,
Главный редактор
Конст. Никандров».
Что же мне посоветует ваш уважаемый коллектив, Людмила Михайловна? Подавать в суд?
Ваш Г. Лавров».
XII
«Гена, я совершенно не понимаю тона твоих писем: чем он вызван? Чем я-то перед, тобой виновата?
Эти последние десять месяцев, ты прав, в моей жизни были самыми тяжелыми: я потеряла не только тебя, но и маму. А после твоего очерка в «Факеле» думала — теряю и своих самых близких друзей и товарищей. И ты, после всего, не стесняешься назвать меня дурой, а мое отношение к тебе дуростью? Вместо того, чтобы хоть как-то, хоть чем то поддержать человека, которого, как ты утверждаешь, любишь так, что тебе даже страшно от этого чувства, ты забрасываешь меня насквозь фальшивыми, а то и вообще возмутительными по тону «писульками» и считаешь при этом себя не только правым, но имеющим право читать мне унизительные нотации!.. Как ты мог! Какое ты вообще имел право предавать гласности те детали из жизни моих друзей — Татьяны, Антона, Шлемова, Загайнова, которые я тебе рассказывала только дли тебя. Да, у меня от тебя не было никаких тайн —ты это знаешь хорошо. Но если бы я знала, как буду жестоко наказана за свою доверчивость!
Я вообще не знаю, как бы выдержала эти страшные, самые страшные в моей жизни десять месяцев, если бы не мои настоящие друзья—Антон и Татьяна. Сначала твое предательство, а потом — смерть мамы...
Смерть мамы подкосила меня окончательно. Мне было так плохо, что со мной полетела Татьяна. Целые сутки провели в аэропорту: февраль для Алатау самый тяжелый месяц —дожди, снегопады, туманы. В Семиречье мы прилетели уже в день похорон. Я шла за гробом, и у меня было одно-единственное желание: лечь рядом с мамой. Папа рассказывал: она ждала меня до последней минуты. Ждала, что я прилечу и спасу ее — отведу от нее смерть. Как в прошлый раз. И я ведь знала, что у нее с сердцем опять плохо, давно уже плохо. Я хотела перевезти маму в Алатау, показать ее хорошим врачам, может быть, даже попробовать нашу методику. Правда, стенокардия у нее была очень запущенная, как утверждали семиреченские врачи —необратимая. Мнения у нас тогда разделились; Антон считал, что надо рискнуть — попробовать маму лечить лучами лазеров, а Татьяна считала мою затею пустой и даже вредной. От Семиречья до Алатау на поезде тридцать часов, я сама сомневалась, как она перенесет этот переезд летом, в нашу дикую жару. Да еще переезд в Алатау, где высота над уровнем моря две тысячи метров. Посоветовавшись с папой, я решила отложить переезд мамы в Алатау до октября-ноября. А потом у меня появился ты, мы начали подготовку к регистрации излучения плазмы... И моя мама отошла на второй план. Если бы ты знал, как я проклинаю себя за эгоизм, за черствость, равнодушие к маме! Ведь она сделала все, чтобы «поставить на ноги старшенькую» — меня. И так надеялась, считала, что я могу ее спасти, — и права была, права, Гена. Уже летом, после смерти мамы, Г. В. Гуров образовал в своей транспортной клинике экспериментальную группу больных, страдающих тяжелой формой стенокардии. Примерно такой же, как у мамы. Через два месяца лечением лучами лазеров у 27 процентов Глеб Владимирович добился состояния, которое врачи обозначают термином «клинически здоров», у 60 процентов — значительного улучшения, и лишь у 13 процентов, очевидно, с сильными патологическими нарушениями и в сердце, и в сосудах, лазеры не помогли. И разве мама, не забудь я о ее тяжелом положений, не забудь о своем решении перевезти ее в Алатау, не могла попасть хотя бы в число 60 процентов?
Похоронив маму, я поняла, что наша семья без нее пропадет. Папа (он намного старше мамы) в последние годы, выйдя на пенсию, стал попивать, а тут, после похорон, запил совсем. Он очень любил маму. Аленке, она учится в девятом классе, всего шестнадцать, а Алешке вообще двенадцать. Дети. Что было делать? Я отправила Татьяну в Алатау с заявлением уволить меня из состава лаборатории — не могла я бросить на произвол судьбы свою семью. Но Антон даже слышать не хотел о моем уходе.
Я тебе ведь писала, что если бы нам удалось сфотографировать излучение, а еще лучше — получить изображение излучения биоплазмы голографическим методом, в объеме, то перед нами тогда бы открылась возможность зарегистрировать нашу работу в Комитете по делам изобретений и открытий. Но не это самое главное, хотя и это тоже очень важно: прекращает споры — не лженаука ли наша биодинамика. Гораздо важнее другое: медицина получает принципиально новый метод диагностирования и лечения любых патологических отклонений в организме человека. И так случилось, что я оказалась во главе группы, от работы которой все зависело: быть или не быть фотоснимкам.
Антон сам прилетел за мной в Семиречье. В течение недели он переворошил все мое семейство, все наши дальнейшие планы. Да и что я могла там найти для себя? «Работенку», как ты выражаешься, в школе — преподавателем физики? Рушились все надежды на кандидатскую — какая уж там кандидатская?
В течение (одной!) недели Антон продал наш дом, большую часть обстановки, остальную погрузил в контейнеры и отправил нас в Алатау. Поселились мы, конечно, у Дарьи: заняли еще и ту гостиную, в которой ты когда-то, в свой первый приезд, был поселен Антоном. В моей комнате — мы с Аленкой, а в гостиной — папа с Алешкой. А Дарье осталась боковая комната — со Степаном.
Теснотища, конечно, жуткая — шесть человек на 32 квадратных метрах. Но что было делать? Я очень боялась, что Степан вредно подействует на папу — он у меня и так держался на честном слове. Но произошло гораздо худшее: Степан папу возненавидел. Или меня — не знаю, что точнее.
Оказалось, что за эту же неделю Дарья свой брак со Степаном узаконила. Ей — 53, Степану — 58... Но не в возрасте дело, я даже была за них рада. Самое грустное в этом браке для нас оказалось, что Дарья одновременно с регистрацией брака оформила свой дом на Степана — передала ему, как хозяину. И тут началось! Прежде всего Степан потребовал с нас увеличить плату — до 50 рублей в месяц. Я, конечно, Дарье платила за свою комнату, хотя и втайне от Татьяны, а теперь мы занимали уже две комнаты, вчетвером... Что скажешь Степану в ответ? Прав он или не прав — разве в этом дело? Мы в одно мгновение превратились в назойливых, нежеланных квартирантов, которых терпят только из «благородства» (выражение Степана). А Татьяну в наши квартирные дела я просто боялась вмешивать. Да и что она могла сделать теперь, когда домом командовала не Дарья, а Степан? И совсем наша жизнь в «Дарьотеле» сделалась невмоготу, когда в доме объявился младший сын Степана — Николай. То ли сбежал из детдома (хотя ему ведь уже лет семнадцать — не меньше), то ли из училища... Не знаю. И начался сущий ад: Степан требует освободить для сына спальню, которую мы занимаем с Аленкой, папа грозит подать на Степана в суд — за матюки и оскорбления, а Николай, которого Дарья поселила на веранде, стал липнуть к моей Аленке.
Я думала, сойду с ума от всего этого. И в лаборатории тоже тарарам. После пятой или шестой попыток нам удалось-таки сфотографировать излучение биоплазмы (знаешь, словно звездное небо — тысячи мелких, четких точек на черном-пречерном фоне! И такая четкость... Даже под лупой не теряют свои очертания — когерентность излучения сказывается...). Фотографии излучения биоплазмы (а мы их получили в сентябре) всех, конечно, подстегнули, ребята теперь работали до глубокой ночи — как львы, говорил Антон. Все так остро вдруг почувствовали себя на пороге крупного открытия, так заразились идеей Антона получить уже не плоскую фотографию, а объемную голограмму излучения биоплазмы, что у меня просто сердце разрывалось на части по вечерам: и страх за своих, у Дарьи, и стыд перед ребятами — как я могу уйти раньше всех?
В конце концов я не выдержала — рассказала все Антону. О наших мытарствах в «Дарьотеле». Что мне оставалось делать? А Антон, узнав обо всем, прямо озверел. Силой оставив меня работать в лаборатории до ночи, сам поехал к Дарье и устроил там такой дебош, что приехала милиция. К счастью для Антона, в тот вечер они оба — и Степан, и его отпрыск — были крепко «поддатыми». Забрали в отделение их, а не Антона. Хотя Дарья вопила, разумеется, на весь квартал, что драку затеял сам Антон. Да так, я думаю, и было. В лабораторию он вернулся весь изодранный — рубаха до пупа, лацкан пиджака оборван, а галстук вообще где-то потерял. Вернулся и заявил мне категорическим тоном: «Завтра же перебирайтесь к нам». А я как представила...
Ты же видел: Колющенки занимают трехкомнатную квартиру — вчетвером. Куда еще мы там втиснемся — тоже вчетвером? Да со всем нашим барахлом. Но Антон был непреклонен: сам на другой день приехал к Дарье на грузовике (я была в лаборатории), погрузил все наши вещи, папу... Вот так мы и расстались с Дарьей. И целый месяц — только представь себе! — целый месяц жили с Колющенками одним общим муравейником: Антон с Татьяной — в спальне, мы с Аленкой заняли детскую, а в общей гостиной разместили всех мужчин: папу и трех парней. Прямо на полу спали.
Не можешь Себе представить, как я благодарна им обоим. — Антону и Татьяне. Они меня вернули к жизни, донимаешь? За этот месяц мы с Татьяной стали как родные сестры. Все, что нас разделяло раньше, вдруг обернулось такой мелочью, такой ерундой! А на папу Антон произвел просто потрясающее впечатление: своей волей, работоспособностью (он ведь раньше двух-трех часов ночи почти никогда не ложится спать), своей твердостью... Заставил-таки он моего папу бросить пить! За этот месяц папа у нас полностью освоил обязанности домохозяйки: закупал продукты, встречал парней из школы, следил за их уроками, даже обеды научился готовить.
Но долго так продолжаться наш муравейник, конечно, не мог. Антон и Татьяна выбили для нас двухкомнатную квартиру в новом доме. И вот мы уже вторую неделю у себя дома. Можешь представить мое счастье? Тесновато, конечно, две комнаты всего, но зато — свои. И у меня все, все наладилось. Я теперь торчу в лаборатории до полуночи — только бы успеть добраться до наших «Черемушек» последним автобусом, и за свое семейство совершенно спокойна: папа для ребят теперь за двух — и за себя, и за маму. Так что я все же поверила и в добро, и в справедливость. И теперь мне не страшно ничто на свете. Теперь я могу выдержать все.
Вот что со мной произошло, Гена. А в остальном... Желаю тебе счастья, Гена. Правда. Я за эти десять месяцев пережила такую бездну горя, что способна, кажется, пожелать счастья кому угодно, даже подонку Николаю, который едва не искалечил душу моей Аленке. Даже ему. А два месяца назад я готова была его убить. Вот что со мной произошло, Гена.
Л. Коренева.
23.Х.74г.
P. S. Что же касается всего остального... Я знала, чем кончится наше с тобой «четвертое состояние жизни». Да и ты тоже знал — сразу же. Иначе не написал бы мне в своем редакционном блокноте:
«Если я когда-нибудь скажу вам, что встретил самую очаровательную на свете женщину, — я скажу вам правду.
Если я когда-нибудь скажу вам, что люблю вас больше всех на свете, — я скажу вам правду.
Если же я когда-нибудь скажу вам, что не могу прожить без вас ни дня; ни минуты, — я обману и вас, и самого себя».
XIII
«Милочка, дорогая, впервые в жизни я не знаю, что сказать. Все слова и пустые, и банальные. Пережить такое... Я просто не могу поверить. Какое-то полушоковое состояние. Такое ощущение, что сам себе наплевал в физиономию.
Я вновь и вновь возвращаюсь к тем строкам твоего письма, где ты рассказываешь о смерти мамы и ваших мытарствах у Дарьи. Ты пишешь, что я тебя предал. Можно, конечно, и так расценить мой отъезд на Дальний Восток. Можно. Но ты ведь умная, мужественная женщина. Ты же должна понять, что у меня тут все сплелось в гордиев узел: и планы журнала, и мое положение лидера редакции, и личная жизнь — тоже, конечно. Разрубить этот гордиев узел сплеча? Да если бы передо мной был только этот узел. Вериги на плечах — вот что главное. Может, и гнусно так говорить о детях, одного из которых я вообще никогда в глаза не видел, но ведь они есть, живут, нуждаются и в пище, и в одежде. Как тут быть? Да что там говорить!
Милочка, я понимаю, что в наших отношениях наступила критическая фаза. Нет нужды, я думаю, убеждать тебя в том, что главная причина этого кризиса в недостаточной информированности друг о друге. Но теперь, я надеюсь, мы уже знаем друг о друге все. Я не собираюсь навязываться — насильно мил не будешь, я это хорошо понимаю. И все же я хочу, чтобы ты твердо знала главное: в тебе я встретил ту единственную, которую можно искать всю жизнь, а встретить лишь за час до смерти.
Твой Геннадий. 29.X.
Что за идеи у Антона? Регистрация излучения биоплазмы?»
XIV
«Гена, суть идеи Антона в следующем.
Если нам удастся зафиксировать в виде голограммы, то есть, по нашему представлению, зафиксировать излучение биоплазмы в полном объеме закодированной в ней информации, если в этом излучении закодирована информация здорового состояния клеток, то, усилив этот сигнал, его можно направить на пораженный в человеке орган, скажем, через те же точки биоинформации на его теле, и приказать... Понимаешь, в чем дело? Именно приказать этому органу перейти в то же, здоровое состояние. Другими словами, луч лазера, несущий в себе заведомо нужную биологическую информацию, представляет собой не просто встряску биоплазмы, а строгий, четко сформулированный приказ на безусловное выздоровление подчиненных этому слою биоплазмы биохимических процессов в самой уже клетке.
Ты уже, наверное, догадался, что этим новым поворотом нашей концепции Антон прямо связал ее с существованием в природе так называемого биополя, идею которого выдвинул еще в 20-х годах А. Гурвич, — помнишь? Ваша «Мысль» как-то писала об этом. Нас интересовало проявление биологического поля: можно ли зарегистрировать это биополе у биологически активного организма.
Как видишь, эксперимент, который нам предстояло осуществить с помощью голографической техники, хрестоматийно прост. Прост настолько, что результаты его должны быть бесспорны абсолютно. (Слушая Антона в самолете, когда мы с ним возвращались в Алатау, я вдруг так отчетливо представила голограмму мамы: как я приеду в свою лабораторию, вставлю фотопластинку, включу лазеры... Ты, конечно, видел голографические «видения» — поразительно! И вдруг — я хорошо запомнила, я на мгновение представила, что в этой голограмме — объемном портрете человека, зафиксировано и его биополе — излучение его биоплазмы... Что произойдет в этом случае, если все же попытаться дотронуться до такого «видения»? Мы так часто употребляем выражения, которые, если строго разобраться, под собой не имеют никакого научного смысла: «токи тела», «чувство живого», «взгляд в затылок»... Но ведь не могли же родиться эти явления, четко регистрируемые психологически тонкими, впечатлительными натурами, родиться просто так — как плод болезненного воображения? Антон убежден, что это и есть проявления биополя... И еще кто-то из ученых. А, вспомнила! Ты ведь мне сам писал об этом: аурограммы профессора П. Гуляева, надо будет завтра сказать об этом Антону, — он теперь только этим и живет — биополем...)
Не надоела я тебе? Сижу на кухне, Алешка вышел сонный, посмотрел на меня туманным взглядом... «Уже в школу?» — спрашивает, а у самого мордашка такая грустная, грустная: спать хочет. Успокоила его, сделал свои дела и говорит: «Укрой меня, Мила...» А раньше он меня, помню, звал Люсей... Как Антон...
Получили мы, Гена, «голографический автопортрет» нашей биоплазмы. На прошлой неделе получили. По мнению Антона, голограмма биоплазмы снимает последние сомнения (должна снять!) — сомнения наших оппонентов в Комитете по делам изобретений и открытий. Антон спит и видит, как нам вручают дипломы за «крупнейшее открытие века». Но меня лично больше волнуют не его честолюбивые сны, а его гениальная идея — как нам убедиться (и остальных убедить тоже) в том, что излучение биоплазмы несет в себе «текст жизни». Биологическую информацию.
Суть идеи Антона в следующем. Поскольку мы убеждены, что именно биоплазма является матриксом живой материи, информация, заключенная в ее излучении, должна носить универсальный характер — отражать любое состояние организма или живой ткани. А любое — значит, и предсмертное.
Ну, я думаю, тебе не надо объяснять, что это даст медицине: практически неограниченные возможности диагностики. Гораздо интереснее, как мне кажется, чисто философский момент в этой программе, а что это будет такое — голограмма биоэнергостаза человека? Помнишь, в одном из своих писем ты обрушился на доклад «мадам Власовой»? Я как раз вечером перечитывала некоторые из твоих писем... Вот: «Гипотетически, в процессе существования организма может сформироваться его своеобразный, т. н. биоэнергетический «образ», сохраняющийся в дальнейшем вне зависимости от организма, а также и после прекращения его деятельности (существования)». По-моему, если всерьез, без всякой предвзятости подойти к этой цитате, то, отбросив как крайность (в науке тоже полно крайностей — не только у «мастеров черной магии») в отношении сохраняемости биоэнергетического «образа» и после смерти человека, то... Согласитесь, именно этот «образ» человека мы и хотим зафиксировать на голограмме нашей установки! Другой вопрос, что он собой представляет — этот «биоэнергетический образ». Опять, может быть, впадая в некоторый мистицизм (я — физик, меня заподозрить в мистике трудно), не можем ли мы поставить знак равенства (пусть пока и условно, пусть, согласна) между нашим голографическим «образом» человека, его биоплазмограммой, и тем абстрактно-телеологическим понятием «душа человека», которое родилось еще на заре цивилизации? Как ты знаешь, сотни естествоиспытателей и философов пытались определить сущность этого понятия; этой проблеме, как ты знаешь, посвятил лучшие, наиболее продуктивные годы даже такой титан науки, как великий Сеченов. Пожалуй, именно Иван Михайлович Сеченов ближе всех был к разгадке этого понятия, твердо заявив, что под «душой человека» нужно понимать комплекс сложных психологических процессов, материальную сущность которых наука рано или поздно сумеет расшифровать методами физики и химии.
Но я не психолог и не физиолог. Я физик, и меня в этой проблеме волнует чисто физический ее аспект: как будет выглядеть «автопортрет души человеческой» (твой стиль, Гена)? Представь: сидит перед тобой в затемненной комнате женщина (ее голографическое видение), смотрит на тебя взглядом Джоконды, ты протягиваешь к ней руку, дотрагиваешься до ее лица... Мистика? Не знаю, Гена, может быть, и мистика. Но мы обменялись между собой мнением о характере такого информационно-энергетического излучения и пришли к выводу, что в качественном отношении оно бесспорно должно быть совершенно иным, чем обычная голограмма — просто объемное изображение предмета, тем более неодушевленного. И это качественное отличие может выявить только человек (или любое другое живое существо). Выявить, войдя в контакт с... А что это будет, Гена? Что это будет — «нечто», сотканное из лучей лазера и биоплазмограммы?.. Мы долго спорили о термине, которым нам придется обозначить это «нечто», и в конце концов пришли к выводу, что правильнее всего использовать для этой цели старый философский термин — «субстанция». Субстанция живого организма, точнее. Понимаешь теперь, откуда у нас интерес к исследованиям Сеченова, к его мыслям о том, что же это такое в физическом аспекте — «душа человека»?
Вот что нам не дает покоя, Гена.
Я ответила на твой вопрос об идее Антона?
Будь счастлив.
Л.К.
3.XI.74 г.»
XV
«Милочка, родная моя. Лежу бездыханный, больной, и не стыдно даже в этом признаться. В который уж раз перечитываю твое огромное, прекрасное письмище... Как в тебе все это сочетается? И чудесная женщина, и ученый-мыслитель... Удивительно.
А знаешь, что произошло вчера? У меня есть старинный друг — еще со школьной скамьи, Борька Чугунов. Чугунок, как я зову его из нежности, — вот кто на тебя произвел бы неотразимое впечатление! Такая непосредственность, такая детская восторженность!..
Так мне плохо вчера вдруг стало в редакции — от всей этой ярмарки тщеславия, от всего этого бездонного выпендривания... Набрал номер, кричу: «Чугунок, не раскололся еще? Не превратился еще в «голую грамму»? (Борька работает в Институте кинотехники, осваивает изобретение Денисюка — «голографическое кино», «голокиновидение», как он сам острит.) Ты можешь меня проконсультировать по личному вопросу? — спрашиваю его. — По твоей дисциплине...»
Договорились. Приехал я к нему. Показал он мне свои штучки... Впечатляют — ничего не скажешь. Но меня интересовали не Борькины фокусы с ожившими голографическими призраками. «Слушай, — говорю, — а что, если на вот этого резвивого королевского пуделя, что сейчас играет с мячом на экране... Или за экраном? Сам черт не разберет, где он у тебя играет...» (А Борька как раз в этот момент демонстрировал мне свой экспериментальный ролик «голокиновидения» — «Собака и мяч»: проектор шуршит пленкой, легкая музыка, трехцветный лазер и экран — два квадратных метра идеально прозрачной пленки…) — «Мы предпочитаем, — отвечает важно Чугунок, — говорить «в глубине экрана». Ну, ладно: в глубине так в глубине. Важно, что этот белый пудель резвится от меня в двух шагах (пленки экрана не видно!): так и хочется протянуть руку и отобрать у него пестроцветный надувной мяч. «Да, так вот, — говорю я Борьке, — что, если на этого пуделя, там, в глубине твоего экрана, наложить его электроаурограмму?» — И протягиваю Борьке статью об открытии профессора П. Гуляева (эту статью, кстати, если она заинтересует твоего шефа Антона, я обнаружил в «ДАН СССР» т. 180, № 6 за 1968 год).
Борька выключил проектор, пробежал взглядом по столбцам «ДАНа» и... озадачился. — Запустил оба кулака в шевелюру, словно вытащить себя из мрака невежества за волосы жаждет, и смотрит в упор совершенно бессмысленным, пустым до одурения взглядом!.. «Да, — бормочет, — любопытно, любопытно...» А у меня перед глазами строки из твоего письма о характере информационно-энергетического излучения, которое в качественном отношении должно быть совершенно иным, чем обычная голограмма... И меня просто изводит мысль: а что скажет мой гениальный Чугунок? Чепуха, бред или... Субстанция пуделя?! Весь день я ломал голову над твоей загадкой: так что же это «нечто», сотканное из лучей лазера и биоплазмограммы? Борька уже столько лет возится с этими самыми голографическими призраками, он уже, по-моему, так с ними сжился, что обращается как с натурой. «Эй, — кричит королевскому пуделю «за экраном», — Джим, побереги мяч для следующей съемки! Вот негодяй!..» А пудель, бросив на нас ехидный взгляд, цап... И, знаешь, такой отчетливый пшшшик... Прокусил-таки мяч. Я понимаю, что это Борькины штучки — эстрада сплошная, но действует!
«А знаешь, Лавруша, — светлеет взгляд Чугунка, — в этом что-то есть. — Тут он совсем воодушевляется, и я начинаю беспокоиться за его шевелюру — так он ее дергает в разные стороны. — Нет, нет, Лавруша, в этом что-то определенно есть...»
«Так что будет, — возвращаю я его к электроаурограмме королевского пуделя, — если на этот беснующийся призрак в «глубине экрана» наложить биоплазмограмму ,мозга, нервной системы — всего организма? Понимаешь, Борька? Все в полном объеме...»
«Подлинник? — подхватывает мою мысль Борька и вдруг вскакивает: — Погоди, погоди, Лавруша, я тебе сейчас кое-что покажу... нечто такое... Ахнешь, ахнешь, Лавруша...»
И я, Милочка, действительно ахнул.
Банальный эксперимент: Борька усадил меня перед лазером, между мной и лазером в рамку вставил обыкновенную фотопластинку (странный вид у Борькиных голограмм: словно засвеченная, испорченная — даже желтоватый цвет, как у старого, плохо отмытого в фиксаже негатива) и говорит: «Что ты видишь?» — «Голограмму, очевидно». — «Правильно, голограмму. А сейчас...»
Борька щелкнул включателем лазера, и я... увидел самого себя! Ошеломленно поморгал глазами... Мой призрак тоже! Растянул узел галстука... Мой призрак — тоже! «Чугунок, — говорю я Борьке, — хватит фокусничать. Объясняй».
А Борька хохочет, довольный. «Да никаких фокусов, Лавруша. Просто я тебе показал голограмму самого обыкновенного зеркала».
И все же я весь вечер отдергивал руки: не будь дураком, там ничего нет, один воздух! А тут... Самопроизвольно — рукой к зеркалу. Пустота, понимаешь? И я в этой самой пустоте вижу самого себя, протягивающего руки в меня самого! Где правда, а где призрак? Потрогал нос на самом себе — все на месте, совершенно явственно ощущаю, что нос мой теплый. Протягиваю руку к... Но к чему, действительно? И мой палец совершенно свободно проходит через мой нос куда-то вглубь... Но самое жуткое, что я при этом совершенно явственно ощущаю, что мой палец действительно протыкает мой нос! Правда, без боли... Знаешь, даже пот прошиб от Борькиных штучек.
А Борька аж за животик держится.
«Дурак ты, Борька, — говорю ему с досадой, — Над чём смеешься? Объясни по-человечески!»
«Ты сидишь перед голографическим зеркалом», — отвечает Борька, отсмеявшись.
«А чем оно отличается в таком случае от натурального?»
«А ничем, — издевается мой друг. — Двойник. Хочешь, я покажу тебе кинопроектор, в котором нет ни одной линзы? Вообще никакой оптики. Одни голограммы. И представь, действует даже лучше натуральной оптики».
«Но это значит, что твои голографические призраки обладают реальными физическими свойствами?!» — уставился я на Борьку ошеломленно.
«Совершенно верно, Лавруша, — отвечает, улыбаясь. — И вот если на эту оптическую реальность наложить еще и физиологическую... Загадка, Лавруша. Ах, какая загадка! Ах, жаль, что я не физиолог!..»
И пошли мы с Борькой обсуждать эту загадку в ближайший пивной бар. И дообсуждались мы с Борькой до призрачного состояния. И лежу теперь я с ноющей головой и раздутой от пива печенкой... Стыд и срам, конечно, но мы так давно не виделись с моим очаровательным Чугунком!.. И знаешь, что я вспомнил по этому поводу? Кто-то из великих изрек однажды: «Жизнь — это слияние трех потоков: энергии, информации и энтропии». Не поискать ли в этой «формуле жизни» ответ на твой вопрос, что же это будет такое «нечто», сотканное из лучей лазера и биоплазмограммы?
И еще одну любопытную мысль высидели мы вчера с моим дражайшим Чугунком. Покопавшись, Борька извлек из кладовых своей гениальной памяти, что, во-первых, голография как таковая была открыта по крайней мере трижды: в Англии, в Америке и, наконец, у нас — Денисюком. Но это ты, возможно, знаешь и сама. А вот чего ты можешь и не знать, так это проверки любопытнейшей гипотезы P. Л. Берля — есть такой известный физиолог (ваш большой Антон, я думаю, эху фамилию знает). Берль предположил, что наш мозг человеческий работает по принципу, который сейчас известен под названием «трехмерной голографии».
Да, но вот что самое интересное. Спрашиваю Борьку: «Объясни мне, темному, а что такое «трехмерная голография». А он со смехом: «Так ты же, Лавруша, пару часов назад обнаружил в ней своего двойника». — «Зеркало?» — «Совершенно верно... Да постой, постой, я тебе приведу лучше изречение самого Денисюка... Где-то у меня тут...» Извлекает из своего роскошного вельветового пиджака замусоленный блокнот и бормочет: «Где-то я тут фиксанул — когда Денисюку присудили Ленинскую премию, он давал интервью направо и налево, и кое-где любопытные, понимаешь, мыслишки просочились... Вот: «Такую голограмму... — Это он о «трехмерной голографии». — Такую голограмму можно рассматривать как своеобразный оптический эквивалент объекта. Например, голограмма вогнутого зеркала сама является зеркалом и фокусирует свет, как и зеркало-оригинал». Уловил, в чем суть? Пороемся в глубине мысли?
И мы порылись — так, самую малость. И вот что обнаружили недалеко от поверхности.
1. Что такое голография? Объемная запись светового поля.
2. Что такое излучение биоплазмы, которое вы надеетесь зафиксировать при помощи голографии? Такое же световое поле.
3. Что произойдет в случае наложения волн одного поля на другое? Три ответа на выбор: резонанс (если частоты совпадут), механическое наложение изображений (если диапазоны частот спектров излучений слишком отличны) и интерференция. А что такое интерференция волн, когда мы имеем дело с когерентными источниками света? Это и есть голография, с которой мы и начали.
4. Но поскольку мы начали с «трехмерной голографии», то какого же рода должна быть в этом случае «голография в голографии»? Четырехмерная? «Ха-ха, — сказал в этом месте Борька. — Ну и мистика». Потом подумал и изрек (задумчиво): «А знаешь, Лавруша, в этом что-то есть. Определенно есть». «А если конкретней?» — насел я на него. «А если конкретней... Боюсь, что в этом случае наш королевский пудель... исчезнет». — «А мяч?» — «А мяч... А мяч останется нам, дуракам».
Ты что-нибудь понимаешь, Милочка, из этого бреда моего лучшего друга-голографиста? А что останется, Милочка, если... Как я там, говоришь, написал в редакционном блокноте? «Если когда-нибудь я скажу вам...» А что такое вообще любовь, Милочка? Четвертое состояние жизни, говоришь? А знаешь, в этом что-то есть. Определенно есть.
Хватит. Заболтался. Но с кем мне еще отвести душу, как не с тобой?
Целую ваши ручки, как говорили в прошлом веке.
Твой Г. Л.
P. S. Что же касается остального... Да, Милочка, мы с тобой можем прожить и так — за три тысячи верст друг от друга. Но наши души? Кому они нужны, кроме нас с тобой?»
XVI
«г. Москва, редакция научно-популярного журнала
«Мысль», заведующему отделом актуальных проблем
науки, писателю тов. Лаврову Г. А.
Глубокоуважаемый Геннадий Александрович!
Во-первых, разрешите мне от всей души поздравить вас с повышением в должности. Думается, в этой высокой должности вы можете для передовых идей науки сделать очень много. Гораздо больше, чем раньше.
А теперь разрешите перейти к сути моего письма.
Как мне удалось установить, Колющенко все-таки сфотографировал биоплазму (атом-икс), что, как мне говорили юристы, откроет ему все двери в Комитет по делам изобретений и открытий — для регистрации крупнейшего в науке открытия, которое я предсказал, как вы помните, еще в 1944 году, а в 1964 году свое предсказание подтвердил уже применительно к живой Материи.
В связи с этим, глубокоуважаемый Геннадий Александрович, у меня к вам нижайшая просьба: выяснить в Комитете — подал ли соответствующую заявку Колющенко и кого он включил в список первооткрывателей биоплазмы. А также на чье имя в Комитете я должен подать заявление и соответствующие документы, подтверждающие мое авторство, если моего имени в этом списке нет. Надо ли в этом случае иметь за собой поддержку какой-либо организации (я могу такую поддержку получить в нашем областном Совете ВОИР) и в каких бумагах эта поддержка должна выражаться?
Не скрою: меня очень и очень обрадовало ваше твердое решение оказать мне поддержку в защите авторства научной концепции биоплазмы (атом-икс). Согласен с вами полностью, что издание хотя бы части моих трудов, доказывающих мой приоритет в этой области науки, весьма поможет мне восстановить попранную сейчас справедливость.
В. Гринеев,
инженер-изобретатель,
г. Победный, 02.11.74 в.
P. S. Решение относительно заявления в ученый совет Средне-Азиатского университета оставляю за собой».
XVII
«Гена, дорогой, какой ты молодец! И как мне жалко тебя — больного, с распухшей от пива печенью. Я, конечно, подозревала, что ты страдаешь запоями (однажды ты даже признался мне в этом — помнишь? Напиться бы, писал, да с кем?), но чтобы в полупьяном виде обсуждать такие серьезнейшие проблемы науки? Нет, Геночка, ты меня удивляешь по-прежнему, есть в твоей бесшабашной натуре действительно что-то бессмертное, неискоренимое.
Я передала Антону все твои гипотезы (и твоего расчудесного Бори Чугунка — тоже): и относительно электроаурограмм проф. П. Гуляева (по нашему мнению, это все же электрический фон жизнедеятельности нервной системы человека и животных, так как, по расчетам, энергия излучения биоплазмы на три порядка ниже), и ваши оригинальные соображения по поводу трехмерной голографии (в какой-то степени твой Боря прав, это действительно подлинник оптико-физических свойств тела, так что сама по себе идея голографического двойника не такая уж и мистика), но самая интересная, на мой взгляд (и Антона тоже), ваша мысль о том, что при наложении оптического изображения тела в «трехмерной голографии» на световое поле биоплазмограммы организма, которое, ты прав, может вобрать в себя и электрическое поле — производную жизнедеятельности нервной системы, — произойдет новая интерференция — «голография в голографии».
Не знаю, что имел в виду твой Боря, когда высказал гипотезу об исчезновении из объема «трехмерной голографии» королевского пуделя в его фильме, однако в этой мысли действительно что-то есть. Но лично меня греет другая — в сопоставлении с «формулой жизни» академика Энгельгардта. И вот почему.
Биоплазмограмма организма человека несет в себе поток информации. Это бесспорно. Но можно ли в этот поток «влить» энергию? И дальше: потоки энергии и информации будут, естественно, обесцениваться. Возникает вопрос: можно ли при помощи энергии луча лазера создать в объеме «трехмерной голографии», до которой вы додумались с твоим Борей, устойчивый биоэнергостаз организма человека, тождественный оригиналу? Мне кажется, проблема устойчивости такого резонансного стереобиоэнергостаза человека-кристалла по своему характеру близка к проблеме создания устойчивого контура высокотемпературной плазмы. Как ты знаешь, плазму уже научились удерживать в равновесном, резонансном состоянии миллионные доли секунды. Однако в природе сгустки плазмы могут находиться в устойчивом состоянии и гораздо большее время — я имею в виду шаровые молнии. Нет ли физической аналогии между стереобиоэнергостазом плазменной системы человека и таким же стереоэнергостазом шаровой молнии? Антон давно уже носится с этой идеей, вопрос в том — как ее проверить экспериментом. А если все же Антон прав и шаровая молния удерживается в устойчивом состоянии при помощи такого же резонансного контура, которым, по нашим предположениям, удерживается и стабильность биоплазмы в организме человека? Да, Гена, что-то подобное эффекту «трехмерной голографии» — зрительный образ материального тела, целиком состоящий только из потоков лучистой энергий, модулированной по определенному «тексту» — потоком информации. Представь: нам удалось совместить зрительный образ — «трехмерную голограмму» Джоконды с усиленным многократно голографическим изображением ее «души» — биоплазмограммы. Нам удалось и найти режим резонанса этих двух световых полей — зрительно-голографического и биоинформационного. Удастся ли «биоэнергетическому образу» Джоконды преодолеть стремительный рост энтропии? Преодолеть самораспад? Представь: приборы зарегистрировали резонанс в этом «биоэнергетическом образе», я выключаю лазер, накачавший «образ», его субстанцию, энергией, и... Что произойдет, Гена? Вот и я тебе загадала загадку.
А вообще — я за тебя рада. И за твоего Борю. Нельзя ли его перетащить в нашу лабораторию? Вот было бы прекрасно! Только не злоупотребляйте, пожалуйста, пивом: это ведь тоже самораспад личности.
Твоя Мила.
10.XI.74 г.»
XVIII
«Милочка, родная моя, как я рад!! Пришел домой; злой, усталый — света белого не видел бы, и вдруг — твое письмо. Ах какое письмище!.. Распад личности? Я давно уже деградирую, Милочка, это я знаю абсолютно точно, и одно лишь мне в этом утешение — мудрость великого Шоу. Знаешь, что он сказал по этому поводу? «Развитие личности — процесс подсознательный, который сразу же прекращается, как только о нем начинают думать». Так стоит ли об этом думать, Милочка?
Но какое роскошное письмище! Валяюсь на диване прямо в парадном костюме и грязных ботинках и третий раз перечитываю свою радость. Я уже и забыл, когда ко мне так обращались — по-человечески. Милочка, я сейчас в таком экстазе (ни грамма алкоголя — клянусь!), что хоть беги в кассы Аэрофлота. Представляешь? «Срочная. Алатау. Вылетаю сегодня. Рейс...» Не помню. Неважно. Дальше: «Ко всем чертям с матерями катись вся наша дурацкая закомплексованность! Жизнь дается однажды. И любимая — тоже!» Эксперимент всегда ведь опережает теорию, а у нас с тобой, Милочка, что-то наоборот. Не находишь? А как хочется тебя увидеть, как хочется заглянуть в твои глаза, дотронуться до твоего лица... Хоть умри — так хочется.
Твой, твой, твой...»
XIX
«Гена, это просто ужасно: как ты мог? Уже второй день не могу прийти в себя — все валится из рук. Да и мои товарищи тоже в таком же оплеванном состоянии. Как могло случиться, что именно ты... Ты, Гена, оказался в роли его адвоката?! Никто из нас этого не ожидал — словно гром с неба. Хотя, казалось, уже были научены горьким опытом — твоим очерком в «Факеле». Но ведь там, как ты нам объяснил, твой текст извратили до неузнаваемости в редакции журнала. А здесь?
Ученый совет университета заседал вчера весь день — разбирал жалобу Гринеева. Да какая это жалоба! Сплошное обвинение: и в плагиате, и в подтасовке фактов, и в ущемлении его авторских прав... Чего он только не написал в своем заявлении! Такие помои... И через строчку — твое имя. Тебя он цитирует, на тебя опирается, на тебя он ссылается... Выходит, нам ты писал, что весь этот его бред с «атомом-икс» — «дремучая гринеевщина», а ему — «глубокоуважаемый...». Как же так?
Знаешь, Гена, в детстве я прочла одну книгу, которая потрясла мою душу: «Каждый умирает в одиночку». В самом названии уж выражена главная мысль: каждый умирает в одиночку. К чему я это вспомнила? В течение всех этих десяти страшных, самых страшных в моей жизни месяцев я жила вот с этой, мыслью: я — одна, и жизнь моя — умирание.
У тебя в одном из последних писем промелькнуло: к сорока годам любой творческий человек должен начать жить заново. Вплоть до отречения всей своей прошлой жизни. Нечто подобное со мной и произошло в эти страшные для меня десять месяцев: я стала другой, Гена. Совершенно другим человеком. Мне даже страшно подумать, как мы можем теперь с тобой встретиться — совершенно чужие люди. Это правда, Гена.
Я не собираюсь тебя критиковать: у каждого есть свои недостатки. До этого я тебя воспринимала таким, каков ты есть на самом деле — весь. Но теперь со мной случилось, наверное, самое ужасное, что может случиться с любящей женщиной: в моем сознании твой ум, твой талант писателя отделились от всего остального. Я по-прежнему люблю в тебе то, что, видимо, и было, и есть в тебе главное, — твой интеллект. Что же касается твоего характера, твоей широкой, беспечной натуры... Не знаю, Гена, смогу ли когда-нибудь я со всем этим примириться хотя бы настолько, чтобы прощать в тебе то, что в других людях у меня вызывает острую неприязнь. И это меня мучает сейчас больше всего: а права ли? Максимализм, как ты однажды сказал, хорош лишь в сфере Уголовного кодекса, да и то в определенных дозах.
А в остальном... После этих десяти месяцев, родившись заново, я тоже, Гена, поняла, что в тебе встретила того единственного, которого можно искать всю жизнь, а встретить лишь за час до смерти. Но как примирить» это со всем, что я сказала выше, — не знаю. Встретила и потеряла?
Л. К. 6.Х.74».