#img_8.jpeg

 

СЛАВА КОНЯ МОРСКОГО

В середине лета 1024 года, когда северное солнце все больше обогревало угрюмые прибрежные скалы, а пора осенних штормов и бурь была еще далеко, из Нидароса, вдоль Галоголанда, шел небольшой, но прочный и стойкий на волне корабль братьев Карле и Гунстейна. Двадцать пять викингов, детей фиордов, не верящих ни во что, кроме своей храбрости и морского бога Ньярда, отправились в поход в далекую Биармию, страну лесных людей, мехов и золота.

Они идут в открытую. Их парус виден издалека, звон сигнального гонга слышен за несколько миль. Вид боевого драккара наводит страх на всех жителей побережий северных морей. Викинги не привыкли быть робкими гостями в неведомых краях. Еще не познав эти края, не увидев, они уже готовы стать в них хозяевами. Из столетия в столетие разбойные драккары родовой знати нурманнов привозили в фиорды, во владения ярлов, тысячи иноземных рабов — траллсов. Рабам надевали кованые ошейники, ставили на лбы клейма и заставляли их ковать железо, пахать землю, пасти скот, мастерить доспехи и оружие. А хозяева снова и снова шли в море. Богатые за славой, бедные за добычей.

На корабле — тюки с товарами, нерпичьи мешки с провиантом, дубовые бочонки с пресной водой и брагой. Каждый сын фиорда вооружен до зубов. Мечи, копья, секиры, луки, пращи, глиняные ядра, кольчуги, цельнокованые и наборные брони, поножи, наручни, устрашающие рогатые шлемы, богатырские щиты — все было под рукой. Железа на корабле столько, что, казалось, он чудом не шел ко дну.

Драккар так же, как и его хозяева, окрылен жаждой подвига заманчивого, неведомого. Он летел по волнам под прямым парусом, и парусу помогали гребцы. Они сидели на банках-румах по двое на весло и посылали судно все дальше и дальше по холодным взлохмаченным волнам.

У правила — кормчий и два рулевых в кожаных штанах и тюленьих куртках. Густую русую бороду кормчего расчесывал и холил упругий ветер.

Корабль послушен рулю и легок на ходу. Это королевский драккар. Сам Олаф Гаральдсен дал его Карле, в избытке снабдив запасами вяленой и сушеной рыбы, муки, масла и сала. В тайнике, на носу корабля, братья прятали окованный железом сундучок с деньгами. Драгоценные шкурки черного соболя биармы продавали только на золото.

Зачем послал король в холодное море быстрый разбойный драккар? Что ищут викинги под низким северным небом, среди обманчивых волн?

Король Олаф точил меч на владения короля датского. Предстоящая война требовала много денег. Олаф хотел, чтобы братья Карле и Гунстейн привезли в Нидарос побольше ценных мехов и моржового зуба. Все это есть у биармов, и все надо добыть хитростью и обманом на торге, а если представится случай, то и мечом в кровопролитной схватке.

Но королевский казначей был озабочен не только расходами на предстоящую войну. Олаф Гаральдсен был верен делу, начатому Хаконом Добрым. Он стремился объединить владения герсов, своенравных и строптивых князьков Норвегии, в одно целое, имя которому — государство. Звезда единовластия должна гореть над фиордами. Христианство станет единой религией. Вот к чему стремился Олаф… Но герсы были верны вековым традициям. Они привыкли к свободе и неограниченной власти в своих фиордах. Они не признавали короля и христианство. Родовая знать поклонялась древним языческим богам.

Герсы противились замыслам Олафа. Но король силен и жесток. Его воля ломает силу героев. Олаф не останавливается ни перед чем. Часто по ночам полыхали костры, политые кровью непокорных. Сильные их тела превращались в горсти пепла. Непослушных травили псами, с высоких гор кидали в пропасть. Но герсы не сдавались.

Герсы требовали: пусть Олаф останется верен вековым традициям и ни во что не вмешивается. Пусть он не гнушается жертвоприношениями. Народный тинг в Тронхейме заявил Олафу, что он должен принести жертву богу плодородия Фрею. Олаф ответил, скривив рот в усмешке, что он принесет такую жертву: казнит и бросит к ногам Фрея представителей самых знатных родов, тех, кто не признает короля и христианскую веру.

Карле, богатый ярл с острова Ланге, был одним из приближенных Олафа. Король доверял ему. Он вошел с Карле в сделку и снарядил драккар для плавания в страну Холода, Ночи и Смерти. Королю нужны деньги. Мечом и деньгами он доконает своеволие герсов.

И вот королевский драккар режет острым форштевнем волны Норвежского моря. Карле стоит на небольшой носовой палубе, кутаясь в длинный дождевой плащ с бронзовой застежкой на груди, и думает о тяготах начатого похода, о том, какова будет добыча, что взять себе, что поделить меж королем и Туре Хундом — Собакой.

Груз на корабле надежно закрыт воловьими шкурами и крепко увязан веревками из китовой кожи. Ближе к носу корабля, на тюках, отдыхали свободные от весел викинги. Некоторые спали, укрывшись оленьими мехами, иные слушали, как широколицый их товарищ с длинной, как у эльфа, бородой поет вису. Густой голос певца перекрывает шум моря.

Карле, высокий, с бледным женственным лицом и волосами, распущенными по плечам, сошел с помоста, спустился к певцу. Тот оборвал песню и смешался под пристальным взглядом ярла. Из-за борта на викингов плеснуло волной. Корабль качнуло. Рулевые, с усилием ворочая тяжелое правило, выровняли драккар.

— Пой славу коня морского! — сказал Карле певцу. — Пусть будет нашему драккару попутный ветер. Пусть будет удача в торговом деле и счастливый обратный путь!

Певец-скальд стал слагать новую вису о том, что судно храброго Карле — дар короля Олафа, имя ему — Дракон, и потому на всех чужеземцев оно наводит страх и смятение. На парусе изображен морской орел. Честный Карле и светловолосый умный брат его Гунстейн приведут в повиновение жалких биармов, и лесные люди сами принесут к ногам смелых викингов несметные богатства. Король будет доволен. Он щедро наградит всех, когда они вернутся в Нидарос.

Из носового шатра выбрался Гунстейн, такой же высокий, как и брат его. Гунстейн подошел к Карле, положил руку ему на плечо и тоже стал слушать певца.

Обгоняя корабль, гремели за бортами зеленовато-серые сердитые волны. Ветер туго натянул парус. Гребцы, дружно взмахивая веслами, откидывались назад, упираясь ногами в поперечины, прибитые к настилу на днище. Драккар накренило внезапным порывом ветра. Кормчий ударил в медный гонг. По этому сигналу левые гребцы осушили весла. Рулевые побагровели от усилий. Судно выправилось.

Певец умолк. Братья пошли на нос и, склонившись, скрылись в своем шатре. Там они устроились на мехах перед низеньким походным столом. Слуга принес им еду.

— Если ветер не изменится, вечером придем в Сандвери, — заметил Карле.

— Думаю, Туре Хунд ждет нас, — отозвался Гунстейн. — Не очень надежный спутник в походе. Хитер как лисица и злобен как пес.

— Недаром и прозвище носит: Собака.

— Зря ты согласился идти с ним в Биармию! — пожалел Гунстейн.

Об этом и думал Карле, угрюмо сдвинув светлые брови. Желая рассеять свои сомнения, он сказал брату:

— Если у него команда будет больше нашей, я не пойду с ним в Биармию.

— А что скажет тогда король? — отозвался Гунстейн.

Карле молчал. Гунстейн, покончив с завтраком, отер губы и откинул назад мягкие волосы.

— Теперь уже поздно отказываться от похода, — добавил он.

 

ВСТРЕЧА У САНДВЕРИ

Остались позади два дня и две ночи. Впереди показались очертания острова Сандвери. Погода испортилась. С юго-запада надвигались тяжелые рваные тучи. Ветер посвежел, и волны подернулись пенной сединой. Труднее стало работать веслами. В весельные дыры летели брызги, плечи и бока гребцов стали мокрыми. Карле снова вышел на палубу. Голова дракона, вырезанная из дуба и венчавшая форштевень, то вздымалась над волной, то опускалась. Карле крепче ухватился за канат, натянутый, как струна феле.

Он высматривал среди волн парус Туре Хунда — Собаки. Этот парус, сотканный из полос красного и синего цветов, был известен всему норвежскому побережью. Он наводил страх на селения данников лапонов. Все суда, завидев его, спешили укрыться в фиордах.

Огибая остров с северо-запада, Карле неожиданно встретился с этим парусом. Корабль Хунда вынырнул из-за скал и поравнялся с драккаром Карле. Викинги убрали парус и на веслах поддерживали корабль против волн. С драккара Хунда спустили лодку. Гребцы налегли на весла. Море кидало лодку как пустой бочонок, но она упрямо пробиралась по гребням волн. Вот уже Карле рассмотрел гребцов и Туре, сидевшего на корме. Лодка развернулась и подошла с наветренной стороны к штирборту драккара. Мягкая лестница из кожаных канатов скользнула за борт, и Туре — Собака вцепился в нее, оставив лодку. Быстро и ловко он взобрался на корабль. Братья приветственно подняли руки.

— Попутного ветра и большой удачи! — низким густым голосом произнес Туре Хунд.

— Попутного ветра и удачи! — отозвались братья.

— Один драккар — половина удачи, два драккара — целая удача. Один драккар — половина силы, два драккара — сила, которую не сломать никому! — говорил Туре Хунд.

— Но ты нарушил наше условие, — хмуро отозвался Карле. — У тебя корабль вдвое больше моего, и команды на нем наверняка не меньше сотни.

— Команды восемьдесят человек, — блеснув белками темных глаз, ответил Туре. — Меньшего драккара у меня нет, а чтобы отправиться с таким судном, двадцатью пятью гребцами не обойдешься.

Братья повели гостя в носовой шатер. Неуклюже переваливаясь на зыбком настиле, спотыкаясь о тюки, Туре пробирался следом за братьями на нос.

В шатре было тесно, и они втроем едва разместились. Гунстейн наливал брагу в большие кубки, выточенные из рога. Лица викингов были настороженно вежливы. Карле, подняв кубок, сдержанно сказал:

— Приветствую гостя на нашем корабле!

— Приветствую хозяев! — ответил Туре, и его бас заполнил тесный шатер.

У Туре Хунда — Собаки крупное лицо, широкий лоб, густые темные брови и прямой нос. Массивный подбородок с черной кудрявой бородой выдавался вперед. Все в этом ярле выдавало большую силу и упрямый характер. Темные глаза то сверкали огнем холодной неприязни, то становились вкрадчиво-ехидными.

Руки были могучие, волосатые, с крепкими пальцами. Кубок с напитком казался в этих ручищах хрупким: вот-вот сломается. Кожаная куртка наглухо застегнута на серебряные застежки. Под ней Карле угадал кольчугу и переглянулся с братом. Широкий, с золотой пряжкой пояс туго охватывал живот Хунда. Когда он говорил или смеялся, живот колыхался вместе с массивной застежкой. На поясе Хунда короткий меч с рукояткой из моржового клыка. На ней — чеканные золотые дубовые листья. Дуб — олицетворение стойкости и прочности, листья на рукояти — символ жизни и силы.

Узор на рукояти чеканил траллс-датчанин. Работа была сделана на совесть, и Туре Хунд сдержал слово: отпустил датчанина на волю, сняв с него железный обруч.

Туре богат и честолюбив. Неподалеку от драккара Карле его ожидал могучий корабль с восемью десятками головорезов, готовых на все. Туре набрал себе команду так, чтобы ни один человек не был лишним и ни один в бою не показал врагу спину.

Остров Бьярке — остров Берез — его владения. Там остались земли, скот, обширный дом с пристройками. В долине — луга и пастбища, серые от овечьих спин. Но Туре хотел приумножить богатство и стать одним из могущественных советников короля.

Гунстейн выразительно посмотрел на Карле. Тот опустил ресницы и спросил Хунда:

— Как будем делить добычу? Я предлагаю так: кто сколько получит на торге — то и его. А военную добычу, по-моему, надо делить поровну. Согласен ли Туре Хунд?

— Мы делим окорока пока еще не убитого кабана, — сказал Туре. — Дай бог, чтобы нам удалось вернуться из Биармии не с пустыми трюмами!

— Не мы первые идем туда, — сказал Карле. — Разве не привозил Отер меха куниц, соболей и белок? А Одд? А Эйрик Кровавая Секира?

— Пусть так, — согласился Хунд. — Я надеюсь, что и нам повезет. Добычу поделим так, как ты сказал.

— Но зачем ты нарушил условие? — еще раз упрекнул его Карле. — Разве я не говорил твоему посланцу Орвару, что у тебя должно быть только двадцать пять гребцов! Ты хочешь силой навязать нам свою волю?

Глаза Туре блеснули недобро.

— Когда медведь забавляется со щенком, он только слегка переваливает его лапой с боку на бок. Сильные великодушны к слабым. Обижать слабых — ниже достоинства сильных!

Карле вскочил на колени. Гунстейн сделал предостерегающий жест.

— Ты считаешь нас щенками? — вскричал Карле.

Туре даже не пошевелился. Он сказал примиряюще:

— У викингов не принято ссориться перед походом. Это не принесет добра. Ну, по рукам?

Карле все так же стоял на коленях, бледный от злости. Он не доверял Туре Хунду.

— По рукам? — улыбнулся Туре и протянул широкую тяжелую ладонь.

Карле посмотрел на брата. Гунстейн, не проронивший ни слова, отозвался:

— Ты старший на корабле, Карле. Тебе решать.

— Хорошо, — согласился Карле. — По рукам.

— То-то же! — повеселел Туре. — Налей-ка браги на прощанье: еду к себе на корабль. Поднимем паруса — и в путь!

— В путь! — сказали викинги, осушив кубки.

 

РЕЙЕ И КУКУШКА

Теплый дождь оставил на земле следы. С берез падали тяжелые капли. Трава стала сочной и мягкой, и обувь Рейе сразу потемнела, кожа размокла. Рейе раздвигал руками ветки, и рукава его холщовой рубахи стали мокрыми. Штаны из кожи лоснились, вздулись на коленях пузырями. «Всю воду собрал на свою одежду!» — усмехнулся Рейе. Загорелое лицо охотника поблескивало на солнце, лучи которого пробивались сквозь листву.

Лес околдован тишиной, Рейе слышал, как у него в груди ровно, сильными толчками бьется сердце. Укромной, только ему известной тропинкой Рейе шел осматривать силки, расставленные три дня тому назад.

Вверху зашуршали листья, захлопали крылья. Рейе замер. Зоркий глаз его приметил в зелени серое оперенье кукушки.

«Сейчас она подаст голос, — подумал охотник. — Скажи, кукушка, много ли птицы попадет в мои силки? Скажи, бродячая птица!»

И кукушка вдруг отозвалась: «Ку-ку… ку-ку… ку-ку…» Голос птицы покатился над лесом. Эхо замерло далеко-далеко…

«Мало, — подумал Рейе. — Может, добавишь, кукушка? Что за охота — поймать трех птиц! Кукуй еще, серая бездомница!»

Кукушка молчала.

«Плохая птица. Врешь людям!» — Рейе махнул рукой, свистнул. Кукушка встрепенулась и с шумом улетела в глубь леса.

Рейе склонился к земле. Чей-то извилистый след тянулся среди помятой травы и исчезал в кустах. Это прошла лисица, совсем недавно. Охотник знал ее повадки. Рейе вынул из колчана стрелу. Долго крался по следу, а потом потерял его.

По затесам на деревьях охотник нашел силки. Они были пусты. Рейе покачал головой, посокрушался и перенес их в другое место. «Лисица распугала, видно, всю лесную птицу», — подумал он печально.

Возвращаясь в городище Ой-Ял, Рейе увидел у лесного ручья Лунд. Она стояла по колени в воде и мыла деревянную бадейку песком, мелким, как зола, и золотистым, как чешуя благородной красной рыбы. Раздвинув ветки, Рейе тайком любовался юной девушкой. У нее были сильные смуглые руки. Черные волосы свешивались к самой воде. Серебряный налобник не давал им закрывать ясные красивые глаза. Лунд все терла бадейку мочалкой из сухой осоки. Руки ее так и мелькали. Тугая струя билась о босые ноги.

…Лет двадцать назад с далекой большой реки, что течет где-то в полуденной стороне, пришли на Вину болгары — торговцы медом, воском, выделанной юфтью, грубыми циновками, железными ножами, наконечниками стрел и копий. Они привезли для обмена на меха медные браслеты, серебряные серьги, от которых загорались глаза женщин племени биармов, и они, подталкивая мужей в бока, просили: «Купи серьги! Купи серьги! Крепче буду любить!»

На торжище на берегу Вины пришельцы обменивались товарами с биармами. Жители лесов несли меха куниц, соболей, белки, горностая. Иногда и заячий мех сходил за шкурку белого песца. В обмен получали изделия из железа, серебра и золота, арабские монеты с диковинными изображениями неведомых властелинов.

Среди гостей была девушка — темноволосая дочь болгарского купца. Биарм Вейкко, ловкий и хитрый охотник, тайком одарил ее самым дорогим мехом — черными соболями, обманом увел в лес и спрятал в охотничьей землянке. Чужеземцы долго искали девушку, но не нашли. Они думали, что девушка утонула в реке или заблудилась в лесах. Когда гости ушли в глубокой печали, Вейкко привел девушку в хижину отца и женился на ней. У них родилась дочь, которой дали имя Лунд Ясноглазая. Но на третью зиму мать Лунд заболела. Вейкко принес в дар Иомале горсть серебра, чтобы задобрить Богиню Вод, но это не помогло. Жена его больше не поднялась, и Вейкко сам стал растить дочь. Лунд Ясноглазая забыла родные слова, которые слышала от матери, и заговорила на языке лесных людей.

* * *

Рейе тихонько ступил на мостик из сосновых жердей. Жерди прогнулись, плеснулась вода. Лунд испуганно вскрикнула и хотела бежать. Увидев Рейе, приложила руку к бьющемуся сердцу и подняла густую бровь.

— Ты, Рейе, крадешься, как лисовин!

— Твое сердце разве не чуяло, что я здесь? — спросил юноша.

Лунд взяла бадейку за ушко.

— Давай понесу? — попросил Рейе.

Они пошли рядом. Их провожали кусты ивняка. Певчий дрозд рассыпал свои трели. Травы нашептывали лесные сказки. Солнце ласкало теплом непокрытые головы. Из-за деревьев подсматривали белки, дятел стучал по сосновой коре. Сердца юноши и девушки стучали в лад веселому стуку дятла.

Впереди открылась поляна, а за ней показались дерновые крыши землянок и приземистых бревенчатых хижин. Кое-где среди крыш торчали островерхие шатры, обтянутые берестой или звериными шкурами.

Городище Ой-Ял находилось вблизи реки Вина, но было укрыто лесом, и с берега его не было видно. Чтобы выйти к реке, надо продраться сквозь ельник. Берег казался пустынным, хотя рядом жили люди.

Вина у обрыва глубока — не достанешь шестом. Быстрые волны разбивались о сваи причала, устроенного в прибрежных камышах. Спрятанные в зарослях камышей, стояли кожаные лодки с каркасами из ивовых прутьев.

Рейе и Лунд приблизились к хижинам.

— Рутан пришел с моря, — сказала Лунд. — Если он увидит нас вместе, рассердится и станет требовать с отца долг: сто куниц. Все равно я не пойду за Рутана замуж. Скряга и жирный — глаза как щелки.

Рейе неохотно отдал бадейку девушке.

— Скоро леса станут желтыми, — сказал он. — Мы тогда устроим свадьбу. Позовем на пир всех, кто нам люб. А до этого я должен добыть и продать побольше мехов, чтобы у нас были деньги.

— Рутан грозит отцу. Хочет увести меня к себе. Но я скорее умру! Он и ходит раскорякой, и сопит, как лось хромой!

— Если будет тебе трудно, я стрелу пущу в торговца, — сказал Рейе, нахмурившись. — Кто узнает, чья стрела будет торчать у него из-под лопатки?

— О, не надо! Иомала покарает тебя! — воскликнула девушка. — Лучше я пойду к Богине Вод и положу ей в чашу серебряную монетку. Иомала справедлива и мудра… Нам пора расстаться!..

Рейе бесшумно скрылся в зарослях ольшаника.

Невысокое строение из старых, почерневших от времени бревен глядело на улицу крошечным оконцем, затянутым рыбьим пузырем. Сразу за хижиной начинался лес. Внутри хижины вдоль стен — широкие скамьи из сосновых плах. На деревянных гвоздях — связки сетей. Полка с посудой, выдолбленной из дерева. Доспехи отца Лунд — новгородской поковки железный топор на длинной рукояти, колчан с луком и стрелами, кольчуга из китового уса.

Вейкко был стар, но крепок. Слух у него острый: за сотню шагов различал писк комара. Рука верная — осенью острогой с единого удара пронзал дремлющую щуку. «Быть тебе, Вейкко, главным хранителем Иомалы!» — сказали старшины на совете. Старый биарм послушно склонил голову. Ему дали в помощь шесть сторожей…

Подойдя к хижине, Лунд услышала голоса и остановилась возле неплотно прикрытой двери.

 

РУТАН — ЖЕНИХ

Из хижины доносился скрипучий голос Рутана:

— Когда же вернешь мне долг, почтенный Вейкко? Дважды лето сменялось зимой, на голове твоей прибавилось седин, а ты все не отдаешь мне куниц! Стар ты стал. Охотиться не под силу. Я бы мог вместо шкурок взять у тебя деньги, но в сундуках твоих поселился ветер.

— Твои богатства не считаны! Ты бы мог и повременить, — отвечал отец. — Что значит в твоих чуланах сотня куниц? Все равно что один муравей в муравейнике! Погоди до зимы.

— Ты бы мог вернуть долг сейчас, — понизив голос, продолжал Рутан. — Твоя красавица дочь рождена для того, чтобы меха серебристых лисиц струились в ее тонких пальцах. Мои ожерелья придутся ей впору. Мое золото сделает ее богатой! Разве я не могу сделать Лунд Ясноглазую счастливой? Отвечай, бедный старик!

— Когда ты ведешь такие речи, у меня глохнут уши. Ты хочешь украсть у меня солнце, чтобы жизнь моя пала во мрак. Но силой не взять любовь.

Лунд все стояла у двери. Руки ее дрожали, сердце кипело гневом. Она готова была ворваться в дом и вцепиться в бороду ненавистному Рутану. А тот кричал, брызжа слюной и потрясая взъерошенными нечесаными волосами:

— Дорогой шкуркой черного соболя на тебя свалилось счастье, а ты от него бежишь, как глупый олень от пастуха! Ты держишь лебедицу в клетке, а она может летать под облаками! Я подарю ей небо, солнце, ветры, луну! Я сделаю ее богатой и счастливой! Хочешь, я дам тебе огромный выкуп? Хочешь, я возьму и тебя в свой дом и буду кормить тебя до смерти?

— Нет у меня дома, кроме своего. Нет у меня счастья, кроме дочери. Моя душа и тело принадлежат великой Иомале. Я не могу больше говорить с тобой, жадный, злой дух!

— Так ты еще бранишь меня? — закричал Рутан. Он бросился к Вейкко и хотел его ударить. Но в дом вбежала Лунд и, раскрыв дверь, показала на нее Рутану:

— Уходи вон, старый вонючий пес! Завтра я принесу тебе долг!

Рутан замолчал, озадаченно мигая белесыми ресницами. Он задом попятился к двери и, видя, как в руке Лунд блеснуло лезвие ножа, ехидно улыбнулся.

— Ого-го! Вот так характер! А где же ты, красавица, возьмешь сто куниц? Уж не ходишь ли сама на охоту? И за кем это ты охотишься?

— Уходи! — закричала Лунд, протягивая руку к его редкой встрепанной бороде.

Купец выскочил с проворством белки на улицу и пошел, отплевываясь, бранясь и осторожно оглядываясь: ему все казалось, что Лунд бежит за ним с ножом.

Вейкко, сгорбившись, сидел у очага. Лунд закрыла дверь, подошла к нему.

— Не печалься, отец. Пусть твое сердце успокоится!

Вейкко ответил гневно:

— Чтоб он издох, как рыба на сухом берегу!

В это время явился посланец старейшины Хальмара.

— Вейкко! Тебя зовет Хальмар, — сказал он.

Вейкко собрался и пошел. В сердце Лунд билась тревога: «Зачем отец понадобился старейшине? Уж не беда ли какая?»

Она думала и о том, где ей взять сотню куниц, чтобы отвязаться от назойливого купца. Думала и не могла ничего придумать.

 

ВЫНУЖДЕННАЯ СТОЯНКА

Мыс Нордкап давно был известен скандинавам и другим мореходам северных широт как опасный поворотный пункт. Каждое судно хотело поскорее миновать его, но не всегда это удавалось. Отвратительным местом назвал Нордкап итальянец Петро Квирини. Викинг Отер ждал здесь попутного ветра несколько дней. Уже позднее англичанин, адмирал Вилоби, огибая Нордкап, растерял свои корабли в тумане. Судно адмирала восемь дней мотали по океану шквалы и бури, и только чудом удалось англичанину достигнуть Колгуева.

На пятые сутки похода драккары Карле и Туре Хунда добрались до мыса, и, едва обогнули его, паруса беспомощно обвисли: не стало попутного ветра.

Дальше путь лежал на восход солнца. Викинги не могли маневрировать парусами, как это делали мореплаватели поздних времен: оснастка на драккарах была прямая.

Суда на веслах зашли в укромную бухту и отдали якоря у пустынного скалистого берега. Над утесами роились морские птицы. Белыми молниями сновали над водой чайки, высматривая добычу. Скалы бросали на бухту мрачную тень.

Идти на восток на веслах — значило измотать команду, сделаться добычей туманов, непредвиденных бурь и затеряться в открытом океане или напороться на айсберги.

Отправляясь в Биармию, викинги хорошо знали о трудностях плавания, особенностях капризной погоды и коварных морских течениях. Они шли тропой, проложенной их предками.

Став на якоря, викинги Карле и Туре Хунда отдыхали и отсыпались в ожидании благоприятного ветра. Привыкшие к нелегкому морскому труду, они коротали время за пустячными занятиями и развлечениями: играли в ножи, в кости, рассказывали старинные истории о жизни и походах ярлов, бражничали. Руки моряков, загрубевшие от непрерывной работы веслами, скучали по делу. Заметно стали убывать запасы провианта.

Ветер упорно тянул с побережья, посвистывая в ущельях и проносясь над головами мореплавателей в холодные просторы океана. Вечерами на льдистых вершинах скал красным зловещим пламенем вспыхивали отблески заката.

На корабле Туре Хунда в средней его части был раскинут большой шатер из тюленьих кож. Края кож прикреплялись к бортам. Шатер защищал команду от ветра и дождя. Было тесно. Викинги спали на тюках с товарами, на оленьих шкурах между румами. Ночами ветер не проникал в шатер, и под ним дышать становилось нечем. Запах пота, грязи, смолы и ворвани одурманивал головы.

В малом шатре, на носу судна, Туре Хунд пировал со своим телохранителем и советчиком Орваром. Орвар — викинг по крови. Его отец немало скитался по морям с Рагнаром Кожаные Штаны. Высокий, могучий, точно прибрежная скала, с грубым лицом и густой бородой до глаз, он был олицетворением силы и жестокости. Такие люди и после смерти веками живут в сагах, в песнях скальдов. Одним ударом меча Орвар мог в бою развалить противника от плеча до бедер.

Они лениво пили из рогов ячменную брагу, ели вяленую палтусину и кабаний окорок. Потом оделись, выбрались из шатра.

Мрак окутывал драккар. О борта его слабо плескались волны. На корме горел фонарь, и бледные отсветы играли на лицах вахтенных.

Хунд вошел в шатер для команды. Орвар большой черной тенью — за ним.

Тускло горела свеча в слюдяном фонаре. Викинги сидели на румах, на раскинутых шкурах.

…— Добрый вечер, Туре! — приветствовали они ярла.

— Здравствуйте, славные викинги!

— Когда пойдем дальше?

— Уж не собираешься ли ты зимовать у мыса?

— Скоро на якорных канатах приживутся ракушки…

— Что тебе обещает морской бог Ньярд?

Туре отвечал хмуро. Пропала охота шутить.

В середине шатра, под фонарем, сгрудились бородатые люди. Они слушали кормчего Саксона, который был начинен всякими историями, как бочонок соленой сельдью. Туре сел. Орвар примостился рядом с ним.

Саксон рассказывал спокойно, бесстрастно, слегка покачиваясь, как истый скальд.

— …И вот отправились они на своем корабле на восток. Экипажа у них было двадцать четыре человека. Когда приплыли в Биармию, то пристали близ пустынного леса, и назывался тот лес Винским. В лесу жили птицы и звери, но не видно было поблизости ни одного человека. Побратимы сошли с корабля и отправились путешествовать по глухим местам…

А команде велели ждать их целый месяц.

Ходили они по лесу и все искали биармов. Провизия кончилась, стали стрелять зверье и птиц. А когда подстрелить ничего не удавалось, ели ягоды и пили сок деревьев.

Лес был непролазно густ, и платье на них скоро изодралось в клочья.

И вот наконец побратимы нашли хижину. У входа в нее мужчина, одетый в шкуры, колол дрова. «Можно у тебя отдохнуть?» — спросили они. Мужчина ответил: «Если вы люди не злые — ночуйте». Они провели у него три дня. У мужчины была дочь. Молодая красивая девушка. Она выдала Босси тайну биармов: неподалеку есть храм Иомалы, и там много золота и серебра.

Побратимы отправились к храму. По дороге встретили человека высокого роста в сером одеянии. Он оказался пастухом и вел жрице храма Иомалы пищу — двухлетнего теленка. Жрица каждый раз съедала такого теленка…

— Ну и аппетит! — заметил Орвар.

Саксон продолжал:

— Босси взмахнул дубинкой и убил пастуха. Убил и теленка. Они содрали с теленка шкуру и набили ее мхом и вереском. Геррауд надел одежду пастуха и вошел в храм…

Кормчий грубым, хриплым голосом продолжал плести затейливый орнамент, перемежая быль и небылицы. Молчаливые нурманны — воины смелые и жестокие, грубые и насмешливые, слушали его, как притихшие малые дети. Саксон говорил о кровожадной жрице, которую охраняла когтистая звероподобная тварь, о том, как побратимы-викинги победили злых духов и пробрались к истукану, которому поклонялись биармы.

При упоминании о чудовищных богатствах, попавших в руки Босси и Геррауда, глаза викингов разгорелись, и все зашевелились. Слышалось напряженное дыхание.

— Что же дальше, Саксон? — спросил в нетерпении молодой викинг Асмунд.

— А дальше вот что. Побратимы нашли в храме потаенную комнату, закрытую железной дверью, провозились целый день, но все-таки открыли эту дверь. В комнате была красавица, а у нее длинные роскошные волосы, и за волосы она была привязана к стулу, на котором сидела. Привязала ее жрица.

Геррауд уговорил красавицу уехать с ним, и она согласилась. Тогда они подожгли храм и превратили его в пепел, а потом вернулись к кораблю и подняли парус…

Асмунд размышлял над рассказом кормчего.

— А мы не увидим такой храм? — спросил он.

— Как же увидим, если его сожгли? — сказал Орвар.

— Можешь быть уверен, Асмунд, что и красавица тебе не достанется! На нее охотников будет немало, — сказал один из викингов.

— Чужеземные красавицы меня не прельщают, — отозвался Асмунд.

— Ему каждую ночь снится невеста Грида! — заметил моряк, сидевший рядом с Саксоном. — Во сне он зовет ее, кричит во все горло.

Асмунд молчал. Если бы под шатром было светлее, все бы заметили, как краска залила его щеки.

Асмунд — сын рыбака из Торгаля, сильный и рослый. Орвар польстился на его внешность и уговорил отправиться в поход. Но Асмунд боялся крови и напоминал по характеру большого миролюбивого теленка. Невеста его Грида — светловолосая, с косами до колен, в самом деле ждала его из похода.

Туре Хунд, молчавший до сих пор, сказал:

— Все это чепуха. Выдумка болтунов, слагающих саги!

Ему не хотелось, чтобы моряки думали о возможности поживиться в храме биармов. У него были на этот счет свои планы.

— Я вижу, мои викинги скучают! — бодро загремел голос хозяина корабля. — Послушаем нашего музыканта! Где Гудмунд! Где его звонкое феле? Ставлю всем три бочонка браги. Сегодня мы веселимся во славу Ньярда!

На кораблях до поздней ночи горели огни, слышались всхлипывания феле и песни подгулявших моряков.

 

ХАЛЬМАР ТРЕВОЖИТСЯ

Хальмар ждал Вейкко. Жилище старейшины отличалось от хижин других биармов разве только величиной. В остальном все так же: принадлежности для охоты и рыбной ловли, очаг из камней, окна, затянутые рыбьим пузырем. В одной из внутренних комнат-пристроек хранились бронзовые и серебряные кубки арабской работы с искусной чеканкой. Они перешли к Хальмару по наследству от отца, и старейшина очень дорожил ими.

Накат из грубо отесанных плах был низок, и дым от очага не успевал уходить в трубу. Он стлался по комнате и резал глаза.

Хальмар сидел молча на чурбане перед очагом. Рукава холщовой рубахи закатаны до локтей. Хозяин только что кончил вязать сеть костяной иглой. Черные с сединами волосы его перехвачены на лбу юфтевым ремешком с кисточкой-амулетом. Амулет хранил от злых духов.

Распахнулась дверь, и вошел старый биарм Вейкко. Хальмар молча показал ему на скамью возле очага. Из боковой двери появился юный биарм с раскосыми черными глазами, в куртке из мягкой лосиной кожи, с деревянным подносом в руках. На подносе — долбленные из березы кружки с медом, собранным в лесу от диких пчел.

Вейкко с поклоном принял угощение. Хальмар отпил из своей кружки и, поставив ее, собирался с мыслями. Вейкко терпеливо ждал.

— Близится пора торга с нурманнами, — начал Хальмар. — Скоро придут они к нам на своих разбойных ладьях. Светлые ночи пошли на убыль. Птицы умолкают рано. К жилью ночами крадутся волки. Такими волками могут оказаться и чужеземцы. Торговать придут или разбойничать?

Хальмар подумал и, глядя на огонь, сам ответил на вопрос:

— Много раз приходили они к нам. Много горя и бед привозили на своих драккарах. Помнишь, как гибли наши воины в битве у Большого оврага? У нурманнов много железа. У них кольчуги, копья и щиты, кованные на огне. В железе — их сила…

Хальмар посмотрел на Вейкко. Тот в знак согласия смежил ресницы. Старейшина продолжал:

— От утеса к утесу, от льдины к льдине, от сосны к сосне, от ручья к ручью добиралась ко мне весть на оленьих рогах, на крыльях чаек, на рыбьих плавниках… Я узнал, что Вик-Инг вышли из Сандвери пять ночей назад. Теперь они, наверное, выжидают попутный ветер у Холодного мыса. Идет к нам под полосатым парусом Туре — Собака… Мало того, что они обманывают наших людей на торге. Они оскверняют память предков и чинят надругательства над святыней. О! Придет время, Иомала разгневается и потопит их корабли в открытом море. Их железо обернется для них черной смертью.

Мудра и терпелива Богиня Вод. Надо, Вейкко, хранить ее, как всемогущий Ораул хранит для нас солнце в небе! Ее драгоценности разжигают зависть нурманнов. Лучше береги, Вейкко, наш храм! Пусть никто не жалеет жизни за Иомалу! Будь умен, зорок и смел!

Хальмар умолк. Вейкко стал на колени.

— Клянусь тебе, старейшина, отдать жизнь за Иомалу! — сказал он с горячностью. — Паду на пороге храма, но не пущу туда ни одного нурманна!

Хальмар хлопнул в ладони. Появился тот же юноша с подносом, на него они поставили пустые кружки. Задержавшись у порога, Вейкко обернулся и сказал:

— Да хранит великая Иомала свою дочь, твою жену, бесценную Хальмиору!

Старейшина склонил голову в знак благодарности за пожелание.

Вейкко ушел. Хальмар бросил в очаг несколько поленьев и отправился в спальню.

…Хальмиора лежала на топчане, на постели из гагачьего пуха, под одеялом из белого песца. Ее большие серые глаза настороженно посмотрели на мужа. Она высунула из-под одеяла бледную тонкую руку. Бронзовый браслет отвисал на похудевшем запястье.

— Пила ли ты настой чохор-травы? — спросил муж.

Хальмиора утвердительно кивнула.

Неведомая злая хворь терзала биармийку. Ничто не помогало: ни богатые приношения Богине Вод, ни нашептывания старой Вуколы, ни бубен колдуна, ни настои лесных трав.

Хальмар посидел у изголовья жены, потом ушел.

В темной другой комнате крепко спал терфин Избол, гость старейшины. Это он принес весть о походе викингов. Хальмар прошел мимо открытой двери на цыпочках, чтобы не потревожить Избола.

Вейкко возвращался в свою хижину. За ельником спряталось солнце, пугливо пискнула птица. В кустах кто-то зашевелился. «Человек или зверь?» Сучья затрещали, и огромный лось-бык бросился напролом в сторону.

 

КУРС — НА ГАН-ВИК

Пять суток ждали викинги попутного ветра на вынужденной стоянке за мысом Нордкап. Нередко меж ними, как внезапные вспышки пламени в догорающем костре, возникали ссоры. Викинги хватались за мечи и ножи. Орвар — вездесущий и хитрый страж порядка — вовремя приводил спорщиков в чувство: где грозным окриком, где оплеухой. Кулак у него был налит силой. Упившиеся ячменной брагой моряки мгновенно трезвели.

Когда головы были свежими, викинги пели песни под заунывные звуки феле Гудмунда. Рулевой Саксон все так же рассказывал небылицы, запас которых был неисчерпаем.

Туре Хунд целыми днями валялся на медвежьей шкуре в своем шатре и бражничал с Орваром. Он наведывался и на корабль братьев Карле и Гунстейна и продолжал пировать у них. Не однажды вспыхивал спор и среди ярлов. Туре не ладил с Карле. Но хладнокровный и осмотрительный Гунстейн быстро мирил их.

Туре уменьшил выдачу провизии на завтрак и обед. Но никто не роптал на это: знали, что на вынужденной стоянке экономия — дело нелишнее. Лучше сейчас слегка подтянуть животы, чем голодать потом, работая веслами. Путь далек, дни идут, когда еще парус наполнится ветром?

— Скоро придем в Биармию, и все будете сыты, — говорил викингам Орвар. — У биармов немало припрятано в хижинах и ямах меда, вяленой оленины и лосятины, сушеной и соленой рыбы. Все будет ваше, только умей считать чужой погреб своим, и будешь сыт!

Он подмигивал морякам и хохотал, широко раскрыв белозубый рот, и тряс широченной бородой!

Надо же было как-нибудь подбодрить людей! Он рассказывал, как два года назад, попав в шторм и очутившись в открытом море со сломанной мачтой и пробитым днищем, он с командой корабля, снаряженного в поход ярлом Олуфом, спасся лишь чудом. Драккар выбросило на незнакомый остров. Викинги проспали ночь среди скал, утром пошли в глубь острова и наткнулись на селение лапонов. Кочевники-лапоны, не успев собрать и сложить свои чумы, разбежались. Викинги поймали оленей, забили их и развели костер. Вдоволь наелись жареного мяса, починили драккар и поплыли домой, увозя с собой пленниц — скуластых лапонских девушек в смешных оленьих одеждах…

— Если викинг смел и дерзок — удача всегда с ним! Мы умеем выходить из моря сухими! — самодовольно говорил телохранитель Туре.

На драккаре Хунда один только Асмунд держался молчаливо, в стороне от всех. Он не находил удовольствия в опьянении, не ввязывался в споры, и товарищи над ним подсмеивались. Однажды к Асмунду привязался пьяный Уланд. Он сказал, что Грида не ждет Асмунда домой, изменила ему и вышла замуж за другого — рыбака Галле. Ей наскучил рохля и тихоня Асмунд. Из него не выйдет настоящего викинга. Потом Уланд одурел совсем и бросился на Асмунда с ножом. Асмунд выбил у него нож и молча — мертвой хваткой — взял обидчика за глотку. Уланд беспомощно замахал руками, глаза у него полезли из орбит, лицо стало багрово-сизым. Моряки хохотали потешаясь. Ноги Уланда подкосились, он стал на колени. Асмунд опомнился и брезгливо оттолкнул Уланда.

После того случая Асмунда на драккаре стали уважать.

* * *

Корабль тихо покачивался на слабой волне. Ночью, под факелами, пропитанными китовым жиром, перекликались вахтенные. Боцман часто просыпался и, кутаясь в плащ, выходил из шатра. Подолгу смотрел в звездное небо, выжидая попутный ветер. Но ветер не менялся. Он все так же тянул с берега.

Раскинув тяжелые руки на товарищей, храпел Асмунд. Во сне он видел темницу, где за железной дверью сидела красавица-биармийка, привязанная волосами к стулу. Волосы были так длинны и густы, что закрывали собой и красавицу и стул, на котором она сидела, печальная и бледная. Асмунд сражался с чудовищами, запускал руки в груду монет. Но тут приходил Туре Хунд и отбирал у него деньги.

Эти сновидения сменялись другими. Асмунд вышел ночью из дома на прибрежную равнину. Светила луна. Тускло блестели обломки скал, камни, обрызганные морской водой.

Из-под камней, из расселин в скалах выбегали эльфы. Маленькие, загадочные, с остроконечными длинными бородками, они что-то делали, копошась у ног Асмунда. Он опустился на корточки, присмотрелся. Женщины-эльфы, одетые так, как одеваются норвежские хозяйки, сидели на камнях и пряли лен. А рядом эльфы-мужчины крошечными молотками ковали железо. Наковальнями служила им галька.

И вдруг исчезли и пряхи и кузнецы, и на поляне не осталось ни души. Асмунд поднялся, все еще удивляясь. Но тут какой-то шорох привлек его внимание. Из-за валуна вышел крошечный эльф. Он поднял руку, как бы желая что-то сказать. Асмунд опять опустился на корточки, но эльф внезапно вырос, стал великаном, и теперь Асмунд в сравнении с ним казался крошечным троллем. Эльф протягивал Асмунду белый сверток, говоря: «Вот сорочка, которую моя мать белила при свете луны. Она приносит счастье. Я подарю ее тебе, но ты должен убить Гриду, чтобы задобрить колдунью Грунхильду!»

Асмунд в ужасе попятился, а эльф рассмеялся. От смеха земля содрогнулась и со скал посыпались обломки.

«Если ты не убьешь Гриду, — говорил эльф, — погибнешь сам!» — «Как же я убью? — ответил Асмунд. — Ведь я же люблю ее! Исчезни, злой эльф! Я не хочу тебя видеть!»

Эльф наклонился и похлопал Асмунда по плечу: «Я так и знал, что у тебя доброе сердце. Возьми сорочку, и вы с Гридой будете счастливы. Ты ждешь невесту? Гляди, она плывет сюда на лодке. Но ей мешает отлив. Отлив унесет ее вон к тем утесам. А там лодку подхватит сильный ветер, и она погибнет в открытом море! Спасай свою невесту, Асмунд!»

Асмунд заметался по берегу. Он хотел броситься в воду и плыть к Гриде, но эльф удержал его: «Надень сорочку, и Грида приплывет к берегу. Скорее!»

Асмунд надел сорочку, и лодка стала быстро приближаться. Эльф исчез, и на Асмунде снова оказалась его старая рубаха с заплатами на локтях.

— Грида! — крикнул Асмунд и… проснулся.

Под шатром нечем было дышать. Моряки храпели, ворочались во сне, бормотали. Иногда кто-нибудь из них вскакивал и, поглядев ошалело во тьму, валился снова.

Асмунд увидел тусклый слюдяной фонарь, успокоился и закрыл глаза. Но уснул он не сразу.

* * *

Драккары Туре Хунда и Карле, укрытые в тихой бухте, потеряли свой воинственный вид. Паруса были убраны, мачты уложены на днища. Грубые шатры из тюленьей кожи провисали на кольях, и только железная оковка на бортах, блестевшая днем на солнце, а ночью при лунном свете, напоминала о том, что драккары все же боевые суда, а не рыбачьи ладьи. Борта их окованы железом для того, чтобы в бою можно было таранить чужое судно.

Наконец утром на шестой день морской бог Ньярд сжалился и послал им долгожданный северо-западный ветер. Он крепчал с каждой минутой, и на драккарах радостно закричали:

— Ветер! Ветер! Пора в путь!

Туре Хунд поспешно выбрался из шатра и стал на носу драккара, подставив ветру заспанное лицо. Посмотрел на небо, где появились темные рваные облака, обернулся к корме, и на корабле загремел его властный голос:

— Поставить мачту! Поднять парус! Весла — на воду!

Викинги всполошились. Мачта вонзила в низкое облачное небо свой шпиль, и на нем гордо затрепетал флаг Хунда. Взметнулся и тотчас наполнился ветром полосатый парус — огромный, испытанный на прочность не в одном походе. Якоря были подняты. Повеселевшие рулевые взялись за правило. Гребцы взмахнули веслами, и судно, накренясь под ударами ветра, стало выходить из бухты.

Теперь они из бездельников снова превратились в мореплавателей, отважных и смелых, находчивых и дерзких купцов и разбойников. Снова легла перед ними на волнах вековая тропа викингов. Теперь они оправдывали свое имя, означавшее принадлежность к морскому труду: «вик» — вертеть, «инг» — весло.

Тяжелые и длинные весла, вытесанные из сухостойной мелкослойной ели, слаженно погружались в волны. Соленые брызги летели через борта на одежду и лица викингов. Сердца их снова горели отвагой и жаждой приключений.

Туре Хунд стал рядом с кормчим и выверил курс по деревянному кресту — компасу древних мореходов. Положив крест на возвышение, сколоченное из досок, Туре повернул его верхним концом на тускло блестевшее среди облаков солнце. Драккар взял курс на юго-восток.

Гребцы дружно поднимали и опускали весла. Шум взволновавшегося моря мешался с громом ликующих голосов, затянувших хвалебную вису Попутному Ветру:

Ньярд — бог мореплавания, охоты и богатства — снова поселился на их корабле, устав от многодневных скитаний по океану. Ньярд принес попутный ветер, и викинги стали слагать новую песнь в честь древнего бога скандинавов.

Трое суток плыли они по гремящим просторам холодного моря. Гребцы сменялись на веслах каждые два часа. Ночами, чтобы корабли не утеряли друг друга из виду, викинги жгли на кормах факелы. Жир шипел и потрескивал, роняя в воду золотые капли.

Они достигли крайнего северо-восточного мыса Колы, получившего позже название Святой Нос, преодолев расстояние около трехсот пятидесяти миль. Здесь викинги снова стали на якоря, чтобы выждать ветер и затем повернуть на полдень, в горло моря Ган-Вик — Белого моря, к берегам Биармии — страны звероловов, лесных людей.

 

СЕРЕБРЯНАЯ НОЧЬ

Чутко спит лес. Мягкой болотистой тропой среди елей неслышно крадется охотник. У него легкая поступь, и ветки уступают ему путь. Это идет старый Вейкко.

Много ног ходило по этой тропе. Жители Ой-Ял шли к матери — Богине Вод Иомале просить у нее счастья, милостей, исцеления от болезней и уродства. Девушки поверяли Богине Вод свои сердечные тайны.

Давным-давно, когда растаял снег, земля согрелась и бог солнца Ораул посеял семена деревьев и трав, Иомала создала биармов из светлой воды рек, озер и ручьев. Она населила леса птицами, чтобы было кому попадать в силки, оленями и лосями, чтобы люди получали одежду и пищу, и волками, чтобы охотники были зоркими и меткими. Она развела в реках и озерах рыб, чтобы биармы учились плавать в кожаных лодках и вязать сети.

Иомала хотела, чтобы леса не были пустынными и на земле в светлых жилах горячей кровью билась жизнь, чтобы племя биармов росло и приумножалось.

И как знак глубокой благодарности великой Иомале биармы надели ей на шею массивную золотую цепь-ожерелье и положили на колени чашу с дарами.

Ожерелье свешивалось на грудь статуи. Оно олицетворяло все блага, щедро отпущенные Иомалой своему народу: широким кольцом опоясавшие Ой-Ял рыбные реки и озера, дремучие боры, где водилось немало всякого зверья, высокие травы, целебные коренья и цветы и выплавленные на небесном огне тихие ласковые зори: утренние — на восходе Ораула, вечерние — на его закате.

…Вейкко тенью скользил по тропе. За поясом поблескивал топор, за спиной — тяжелый колчан с луком и стрелами. В ножнах из нерпичьей кожи — кремневый нож. Глаз охотника зорко сверлит тьму. Ухо ловит каждый шорох.

* * *

Лунд Ясноглазая надела теплую одежду из вышитого узорами оленьего меха и пошла в ночь, в тихую серебряную ночь.

Она выбралась на берег Вины и притаилась за кустами ивняка в ожидании Рейе. Богиня Ночи следила за девушкой с ласковой и доброй усмешкой.

Река залита мерцающим лунным светом.

Вскоре послышались шаги, и сердце девушки забилось от радости. Увидев юношу, она удивилась: он тащил на плече туго набитый мешок.

— Что ты несешь, Рейе? — спросила Лунд, шагнув к нему.

Рейе бросил мешок и ответил:

— Сто куниц. Пусть Рутан не пристает к тебе и твоему отцу как репей.

— А где ты взял шкурки?

— Я их не украл. Я заплатил за них.

— Ты такой богатый?

— Мои руки делают меня богатым. Я заплатил за шкурки кубками из моржового зуба. Зимой я на них вырезывал зверей и птиц.

— Тебе не жалко было их отдать?

— Я сделаю много красивых кубков и других украшений, лишь бы тебе не грозила беда. Смотри, какая луна! Твое лицо похоже на нее. Оно так же прекрасно и чисто! Сядь сюда, на мешок, и будем слушать ночь. Эта рухлядь для того только и годится, чтобы на ней сидеть.

— Спасибо тебе! — ответила Лунд Ясноглазая. — Завтра мы рассчитаемся с Рутаном… А что скажет отец? Он не любит брать чужое!

— Что принадлежит нам с тобой, то принадлежит и твоему отцу.

— Отец пошел к Иомале проверить стражу, — произнесла Лунд в задумчивости. — Сегодня он сказал мне, что скоро придут нурманны.

— Нурманны жестоки и коварны. Они не боятся крови. Их руки жадны, а сердца подобны камням.

— Я не боюсь их. Наши охотники прогонят чужеземцев!

— Чужеземцы бывают разные, — говорил Рейе. — Есть и другие пришельцы на Вине. Они называют себя нувеградами. Они построили высокие хижины и живут так же, как мы: бьют зверя, ловят рыбу, ходят на моржей. Они сеют в землю семена, вырастают высокие травы. С них они опять собирают семена и едят их. Эти люди бежали от своих богачей, которые не дают спокойно жить бедным. Своих богачей они зовут Бо-Яр. Нувеграды не делают нам зла. Старый Пукан говорил, что они помогали нашему народу драться с Вик-Инг.

Лунд слушала Рейе. А он рассказывал ей о нувеградах, о том, какие у них дома, лодки, оружие. Он сказал, что девушки у них круглолицы и красивы, глаза у девушек такие же светлые, как у детей Богини Вод. Иногда их ладьи проплывают по Вине мимо этих берегов, и нувеграды поют свои грустные песни.

Рейе ласково гладил холодные мягкие волосы Лунд, рассыпанные по плечам. Волосы, черные как ночь.

* * *

Вейкко бесшумно приближался к храму Богини Вод. Ни одна ветка не хрустнула под его ногами, ни одна птица не выпорхнула из кустов. Он задумался и не подал условного знака. Из-за деревьев послышался окрик, и тотчас с тихим жужжанием пролетела стрела. Старик присел и поторопился отозваться:

— О! Иомала!

Подойдя к ограде, он сказал сторожам:

— Хорошо слушаете ночь. Я принес вам еду.

В лесу заухал филин. Сторожа затихли, прислушались. Лакки — низкорослый молодой биарм в теплой оленьей куртке, с кожаным щитом в руке и другой сторож — Тыгу приняли пищу и, сев на обрубок бревна, стали есть.

Вейкко поднялся по шаткой лестнице на дозорную площадку, устроенную на сосне. Сухи ли дрова, приготовленные для сигнального костра? Хворост был сухой. Под ним — ком шерсти, пропитанный тюленьим жиром, куски бересты. В берестяной коробке — трут и огниво. Тут же, на суку, висел большой бубен из туго натянутой кожи.

Вейкко обернулся к храму. За высоким частоколом из заостренных бревен высилась статуя Иомалы. Богиня Вод смотрела перед собой, на верхушки сосен и елей, на белый лик Луны. На губах ее навечно застыла таинственная усмешка. Руки Иомалы, опущенные на колени, держали серебряную чашу с дарами. С плеч до земли спускалось одеяние из драгоценных шкурок черного соболя. На шее статуи — золотая цепь. В свете луны все блестело и переливалось голубыми огоньками.

Вейкко, приложив руки к сердцу, обратился к Богине Вод. Он просил, чтобы племя биармов жило без нужды и горя, чтобы чужеземцы не причиняли зла. Чтобы леса были полны дичи, озера и реки — рыбы, море — моржей и тюленей. Он просил, чтобы никто никогда не болел злой хворью и чтобы биармы жили до ста лет здоровыми и сильными.

Потом Вейкко спустился с площадки. Оставив одного сторожа у ворот, он с другим обошел ограду.

Тихая ночь плыла над древней тайгой…

* * *

Лунд и Рейе стояли над обрывом. Перед ними на реке стлалась серебряная дорога в неведомую даль. Чуть колыхалась под берегом трава-осока.

Лунную полосу пересекла большая тень.

Это была ладья.

На ней можно было различить головы и плечи людей. Поблескивали мокрые весла.

— Кто там плывет? — вырвалось у девушки.

— Это, наверное, нувеграды, — приглядевшись, отозвался юноша. — Одна, две, три ладьи… На каждой — десять гребцов. Они плывут к морю…

С поморских ладей приметили парня и девушку на берегу.

На головной ладье удивленный кормщик сказал гребцам, на минуту осушившим весла:

— Глянь, братцы! На берегу стоят двое. Видать, биармы.

— Парень да девка! — заметил гребец.

— Им и ночь не в ночь!

Гребцы снова налегли на весла, и ладья стремительно скользнула вперед, к устью реки.

Рейе и Лунд провожали поморов взглядами.

Новгородские поселенцы-ватажники шли промышлять треску. Их ладьи были нагружены сетями-«ярусами», харчем и оружием. Кормщики, тяглецы, весельщики, наживочники только еще вечером расстались с женами и малыми детишками.

С ладей донеслась дружная песня. Она разлохматила тишину и заставила юных биармов прислушаться.

Сварог — отец новгородцев, хранитель и сеятель добра и помощи людям — сопутствовал ладьям в далеком и трудном пути к морю-океану. Ватажный староста Владимирко, кормчий последней ладьи, веером распустив по могучей груди русую бороду, громким басом поторапливал гребцов:

— Налягте, братцы, на весла! Поднатужьтесь! Дорога неблизкая!

 

ТОЙ ЖЕ НОЧЬЮ

Той те серебряной ночью купчишка Рутан устроил у себя пирушку. Гости сидели застолией перед очагом и славили хозяина и желали ему удачи в торговых делах.

Посреди земляного пола ярко пылал очаг. Над раскаленными угольями на вертеле жарился олень. Виночерпий Сантери, низенький толстый человечек с хитрыми глазками на заплывшем от жира багровом лице, в лисьей безрукавке, надетой на голое тело, едва успевал наполнять деревянные кубки пахучим медом, а рога дорогим иноземным вином. Гостями Рутана были родовые старейшины, охотники и воины. На почетном сиденье, в середине застолья, высилась могучая фигура Рагнара — военачальника дружины. Этот толстый сорокалетний муж с носатым крупным лицом и зеленоватыми глазами — мудр, опытен и хитер. На лбу его виден шрам от удара мечом в схватке с нурманнами, бывшей много лет назад.

Старейшина племени Хальмар не пришел на пир. Он недолюбливал Рутана.

Гости уже успели попить и поесть, снова проголодаться и теперь посматривали на вертел, на оленя, жарившегося над огнем. Длинный и тощий биарм в такой же безрукавке, как и Сантери, поворачивал вертел, суетливо и часто заслоняя лицо рукой от жара. С туши капал жир. Уголья шипели и потрескивали.

Жарить мясо на вертеле тощего слугу научил Сантери, побывавший десять лет назад траллсом-пленником у нурманнов. Он бежал из плена с железным ошейником. Рутан с трудом снял с него ошейник, и Сантери отковал из обруча кинжал. Он поклялся этим кинжалом отомстить викингам.

Ровно в полночь Рутан хлопнул в ладони.

Тощий и Сантери сняли оленя с очага и положили его на стол, на большое деревянное резное блюдо. Затем вытащили вертел. Гости подняли роги с напитком.

Пир продолжался. Слуги вносили новые блюда — печенных на огне глухарей, зайчатину, соленую и вяленую рыбу, приправленную кореньями.

Рутан сидел довольный. Лицо его расплылось в хитрой улыбке. Завтра старейшины и охотники пришлют ему дары — меха и моржовый зуб. Так было принято у биармов: после пира в честь того, что соплеменник прожил половину жизни, одаривать его. Полотняная рубаха Рутана была расстегнута. Жирная грудь лоснилась от пота.

Пир продолжался до утра. Когда все было выпито и съедено, гости стали расходиться. Рутан остался один. Он сел к очагу с озабоченной полупьяной улыбкой.

Он думал о красавице Лунд и о том, как бы ее привести в дом. Он придумывал для этого разные пути, но все не годились. Сантери прикрыл его меховым одеялом.

А когда взошло солнце, к купцу явился Сантери и разбудил его.

— Чего тебе? — недовольно пробурчал купец. Глаза его слипались, голова была тяжелой.

— Пришла дочь Вейкко — Лунд. Хочет тебя видеть, — вкрадчиво сказал Сантери.

— Лунд! — радостно воскликнул Рутан. — Давай мою одежду. Неси вина и мяса. Я приму ее достойно!

Красавица Лунд стояла у порога. В приоткрытую дверь, обитую нерпичьей шкурой, ударил солнечный свет. Рутан прищурил и без того узкие глаза-щелки. Девушка смотрела на купца насмешливо.

— Рад видеть тебя, Ясноглазая! Самой желанной гостьей будешь! Я угощу тебя всем, чего захочешь… А что это там лежит у тебя под ногами?

Лунд молча подвинула мешок к ногам Рутана.

— Вот тебе долг. Что стоишь, как сухая осина? Считай шкурки. Ждать мне некогда.

— Солнце, вижу, невысоко. Дел у тебя немного, — пробормотал Рутан. — Считать шкурки не стану. Дарю их тебе. Оставайся у меня!

— Прощай! — сказала Лунд.

Рутан не успел открыть рот, как девушка выскользнула за порог. Купец бросился следом, крича:

— Погоди, Лунд!.. Проклятая девка! Ты еще пожалеешь! — воскликнул он, видя, что Лунд не слушает его и даже не оборачивается.

Купец вздохнул, постоял у порога и вернулся в хижину. Он унес мешок в чулан, где хранил богатства, открыл ставень оконца и стал перетряхивать и пересчитывать шкурки. Потом опять сложил их в мешок и бросил в угол.

 

О, ИОМАЛА!

Лунд Ясноглазая услышала плач и причитания, доносившиеся с улицы, и выбежала из хижины. Мимо шла, растянувшись по дороге, вереница мужчин и женщин. Головы у всех были непокрытые. Женщины вели за руку детей.

Впереди всех шел, опустив голову, охотник Укам. В руке он нес небольшой кожаный мешочек. Густые спутанные волосы Укама трепал ветер. Солнце светило ярко. Но вскоре Ораул, разглядев с неба, что биармы идут к Иомале, смущенно спрятался за облаками, и день померк.

Следом за Укамом шла его жена Баруга. Она плакала, размазывая по грязному лицу обильные слезы. Все, кто шел следом за Укамом, время от времени повторяли:

— О, Иомала!..

Возгласы мешались со вздохами и стенаниями. С сухой дороги поднималась пыль. Она, словно пепел, покрывала головы, одежды людей. Полотняные штаны мужчин стали серыми, подзоры из цветного меха на куртках из телячьих кож стали не так ярки, как прежде. Все поблекло, померкло. Семья Укама была в горе: умер отец охотника — Ламби.

Когда Ламби предали земле, имущество его разделили на три части. Две части — хижина, лодки, сети, оружие, запасы мехов и шкур — отошли Укаму. Третья — серебро, накопленное Ламби, несли в дар Богине Вод.

Имя Иомалы не сходило с уст биармов. Их возгласы становились все громче, все исступленнее:

— О, Иомала!.. О, Иомала! О, Иомала!

О, Иомала, мы несем тебе скудный дар старого зверолова Ламби. Восемьдесят лет хранила ты его дом от напастей. Ты сопутствовала ему на охотничьей тропе, в жаркий день ты поила его водой, прохладной и приятной, утоляя жажду. Зимой ты кутала его в меха и помогала поддерживать огонь в очаге. Ты даровала жизнь сыну Ламби — Укаму и послала ему хорошую и трудолюбивую жену — Баругу. Ты сделала так, чтобы род Укамов продолжался: ты послала ему сына…

За все это благодарит тебя покойный. Сын его выполняет волю отца…

Процессия оставила позади Ой-Ял, миновала мелколесье и углубилась в бор. Ветки деревьев ударяли людей по лицам, по плечам, но никто, казалось, не замечал этого.

Умолкли птицы. Затаились на деревьях белки, посматривая из-за веток на людей черными глазами-бусинками.

Лунд Ясноглазая присоединилась к шествию и побрела так же тихо, как и все, и к хору присоединился ее звонкий голос:

— О, Иомала!.. О, Иомала!

Возгласы сопровождались ударами в бубны, которые были в руках мужчин. Голоса биармов становились все более высокими, напряженными, и возглас «О, Иомала!» звучал все чаще и наконец оборвался.

Укам поравнялся с высокой старой сосной, верхушку которой надломил ураган. Сосна широко распростерла свои руки-сучья, словно силилась удержать того, кто подходил к священной роще — обиталищу Богини Вод.

Из-под корней сосны выбегал светлый студеный ручей. Священный ручей. Из воды его Иомала сотворила людей и дала им имя — биармы.

Укам опустился на колени перед ручьем и, зачерпнув пригоршню воды, напился, а потом смочил себе голову и лицо. То же проделали все остальные.

Теперь биармы были очищены от всего, что могло помешать им войти в священную рощу. Вода ручья делает людей беспорочными. Все грехи и низменные побуждения уходят в землю вместе с ней. Человек может теперь предстать перед Богиней Вод и доверить ей самое сокровенное желание, самую большую тайну.

Укам отправился дальше, и все пошли за ним.

Никто не имел с собой оружия. Богиня Вод не терпит оружных, кроме стражи. Никто не смел думать ни о чем, кроме нее.

Чужое горе тронуло Лунд Ясноглазую, и на глазах у нее заблестели слезы. Она украдкой вытирала их и в мыслях молила Иомалу, чтобы та сделала их с Рейе счастливыми и богатыми. Но, подумав о богатстве, Лунд спохватилась и упрекнула себя в жадности. Разве счастье в богатстве? Разве не богат купец Рутан? В его сундуках немало добра. Но счастлив ли он? Нет, не счастлив.

«Не надо нам богатства! — думала девушка. — Пусть охотнику Рейе всегда будет удача. Пусть в сети попадается много серебристой рыбы. Пусть всегда у очага будет много дров». Вот и все, о чем просила Лунд Ясноглазая богиню биармов.

Вереница людей приблизилась к храму. На поляне показался частокол из заостренных, врытых в землю бревен. Близ частокола был навес из коры. Под навесом висела деревянная доска. Укам поднял с земли камень и четыре раза ударил по доске. Удары раскололи безмолвие. Из-за кустов вышел сторож Лакки в кольчуге из китового уса, в шлеме из толстой кожи. Он молча приблизился к Укаму, снял шлем и спросил:

— Что привело охотника к Иомале?

— У меня умер отец. Он завещал треть добра матери — Иомале. Я принес ей завещанное…

Укам стал на колени и передал Лакки мешочек. Все тотчас так же опустились на колени, и по лесу разнеслось пение:

Лакки принял мешочек, взяв под мышку шлем, и неторопливо направился к воротам. Он распахнул их настежь, и все увидели статую богини.

Лакки подошел к ней и положил горсть серебра в чашу, которая была на коленях статуи, потом пошел к земляному кургану, высыпал туда остальное и перемешал серебро с землей.

Сторож вернулся, закрыл ворота и молча стал возле них.

Процессия возвращалась обратно в Ой-Ял. Лунд Ясноглазая оглянулась на ограду и мысленно упрекнула себя, что любопытство — нехорошее дело, и потом уже больше не оглядывалась.

 

ВЛАДИМИРКО ПЛЫВЕТ ОБРАТНО

Ночью неожиданно пал иней. Его принес на холодных крыльях ветер, что рождается в полуночном краю льда и снега. Но скоро взошло солнце, и стало тепло, иней растаял и обернулся каплями влаги. Они, как роса, светлыми жемчугами висели на стеблях трав, на острых перьях камышей. Рейе пробрался к своей лодке, спрятанной в зарослях камыша, положил в нее заплечный берестяной кошель, весло. Он оттолкнул лодку от берега и вскочил в нее. По воде пошла зыбь, и камыши отозвались шумом. Водяная курочка испуганно побежала по зеленым листьям кувшинок. Крошечная птица — камышовка запрыгала прочь и скрылась.

Кожаные бока лодки шуршали о стебли камышей. Вода казалась красноперой от розового солнца. Всплескивала жирующая рыба. Щуки бороздили хребтинами поверхность воды, гоняясь за добычей. Где-то в глубинах, на чистых местах, гуляла стерлядь.

Рейе скоро подгреб к тому месту, где у него была поставлена сеть. Он торопился: судя по приметам и погоде, улов обещал быть богатым.

Он выдернул шест, к которому был привязан один конец сетки, и стал вынимать ее, подтягивая нижнюю бечеву и разворачивая полотно сети так, чтобы не упустить добычу. У лодки заблестели серебристые бока рыбин. Рейе скоро наполнил кошель и стал бросать рыбу на дно лодки. Длинная синяя тень от ельника скрыла лодку. Сеть сильно и упруго дернуло, и Рейе приготовил костяную острогу. Он взмахнул острогой и ударил в воду. На конце остроги затрепетала крупная рыбина. Рейе вывалил рыбину в лодку и вынул из хребта стерляди острогу. «Хорошая добыча. Подарю ее Вейкко».

И тут он увидел ладью, поднимавшуюся с низовьев. Слабый ветер чуть наполнял ее парус. Гребцы устало взмахивали веслами. Рейе направил лодку к ладье. «Кто там плывет? — думал он. — Неужели те нувеграды, что несколько дней назад отправились в море?»

Он угадал. С моря возвращалась ладья кормчего Владимирка. Но ведь ладей было три! Где же остальные? Рейе опустил весло и присмотрелся к ладье. Он заметил, что она была наспех починена: на борту белели свежие доски, а мачта связана посредине веревкой. Из десяти гребцов уцелело шесть. Раньше они сидели по двое на пару весел, а теперь — по одному. На корме, у руля, — могучий бородатый мужик с перевязанной головой. На повязке запеклась кровь.

Заслонив рукой глаза от солнца, биарм глядел на ладью. Бородатый человек замахал ему рукой с кормы:

— Здорово, парень!

Рейе поднял вверх три растопыренных пальца, потом, загнув два, выставил торчком один и крикнул на языке биармов:

— Было три ладьи — осталась одна. Где же две?

Владимирко понял его. Показав рукой назад, в низовья, он поднял два пальца. Две ладьи остались там. Гребцы осушили весла и сняли шапки. Рейе понял, что две ладьи погибли. Гребцы опять взялись за весла. Ватажный староста крикнул:

— Нурманны близко-о-о! Переда-а-ай своим!

Рейе понял только одно слово: нурманны. Он догадался, что вот-вот придут сюда нежданные гости, и, помахав поморам на прощание, торопливо взялся за весло. Лодка птицей заскользила к берегу.

Рейе спрятал ее на прежнем месте, взял рыбу и побежал в Ой-Ял предупредить своих о том, что к берегам Вины идут нурманны-викинги.

 

ЧУЖЕЗЕМНЫЕ ПАРУСА

В становище Ой-Ял все пришло в движение. Биармы, прознав о приходе нурманнов, отсылали жен и детишек в леса, в укромные охотничьи чумы и шалаши, поспешно закапывали в землю одежду, запасы пищи, дорогие украшения и, у кого было, серебро. То тут, то там ширкало железо о точильные камни: мужчины вострили оружие, готовили доспехи на тот случай, если Вик-Инг пришли с войной. Старейшина Хальмар отправил гонцов-охотников в соседние городища и стойбища оповестить соплеменников о том, что гости на подходе. Слишком уж недоброй была слава нурманнов. Чаще всего встречи их с местными жителями начинались с торга и кончались грабежом. Закованные в железо, с острыми мечами и копьями, нурманны лавиной устремлялись в леса и, встретив на своем пути хижины биармов, жгли и ломали их. Копьями, точно щупами, разыскивали ямы с запрятанным добром, насиловали женщин, врубались в ряды плохо вооруженных воинов лесных племен. Костяные стрелы охотников мало причиняли вреда викингам, защищенным кольчугами и крепкими щитами. И только в ближнем смертном бою отважные биармы топорами и палицами чинили врагам немалый урон.

Зимними долгими ночами в хижинах, у очагов, старые биармы рассказывали, что много лет назад на Вину пришел викинг Гаральд Волчий Зуб. Он сначала открыл торг, а потом его люди бросились с оружием на биармов и стали отбирать все, что сами продали им. Биармы взялись за кистени и рогатины, но битва не принесла победы. Большой овраг, где звенели щиты и летали стрелы, до краев был заполнен трупами сынов Иомалы. Гаральд Волчий Зуб ушел с берегов Вины целым и невредимым, потеряв лишь с десяток воинов…

Насторожился дремучий лес. За каждым деревом — дозорный. Одна птица передавала другой весть о том, что чужеземцы близко. И едва нурманны появились в устье Вины, на всем пути к берегам Ой-Ял их провожали зоркие, недремлющие глаза.

Ватажный староста Владимирко привез новгородским поселенцам, жившим выше по реке, тревожную весть о викингах, которые в горле моря Ган-Вик ястребами налетели на мирные поморские ладьи. Потопили две из них, а третьей под покровом ночи удалось спастись только чудом. Она ушла от погони, скрывшись в волнах, в густеющей сутемени. Всю ночь гребцы, выбиваясь из сил и непрестанно отливая воду из ладьи, гребли к берегу, где наспех починили посудину.

Едва Владимирко добрался до острова на берегу Вины и, усталый до полусмерти, ввалился в свою избу, к нему явился молодой биарм. Крепкая обувь из кожи на нерпичьей подошве разбита в прах, одежонка разодрана в клочья — пробирался, видимо, ночью по лесу без пути, без дороги. Но лицо у парня молодое, не очень утомленное. Он подал Владимирку горячую крепкую руку и залопотал по-своему, по-чудному. Владимирко плохо понимал его.

Тогда биарм достал из-за пазухи небольшой скрученный лист бересты. На бересте были вырезаны ножом какие-то знаки.

Владимирко накормил биарма. Жена принесла кусок холста и разодрала его надвое. Биарму дали сапоги и холст. Он переобулся в сухое и, приложив руку к сердцу, поблагодарил хозяев. Он все заглядывал в лицо Владимирка, силясь угадать мысли ватажного старосты. Владимирко задумчиво рассматривал рисунки на бересте. Мало-помалу значение рисунков стало для него понятным.

Нурманн стоял с мешочком денег в руках. Биарм рядом с ним держал шкурку песца. Значит, нурманны прибыли на торг. Следующие рисунки означали, что после торга, может быть, нурманны нападут на биармов. Владимирко знал повадки викингов. Нурманн держал в руке меч, биарм — лук. Будет бой. А кто же этот пятый? Судя по топору, который был в его руках — ватажник, новгородец. Он должен быть рядом с биармом, прийти к нему на помощь.

— Понятно, — сказал Владимирко, свернув бересту. — Ваш старейшина просит помочь ему в случае войны…

Биарм, видя, как взгляд Владимирка прояснился, радостно закивал и опять залопотал по-своему. Владимирко положил руку ему на плечо.

— Придем. Не оставим в беде! — Он показал жестами, что новгородцы непременно явятся на помощь.

Затем Владимирко взял острый охотничий нож и рядом с рисунком биармов стал вырезать свои фигурки.

Он вырезал новгородца и биарма рядом, со шкурками в руках, а за ними нурманна с мешочком денег. Это означало, что и новгородцы и биармы будут вместе на торге. А когда нурманны после торга вздумают драться — об этом говорила фигурка нурманна с мечом, — то биармы возьмут в руки луки, а новгородцы — топоры.

Закончив работу, Владимирко поправил повязку на голове и подал бересту посланцу. Тот взял ее, посмотрел на фигурки и опять радостно закивал головой и приложил руку к сердцу. Владимирко смотрел на него с улыбкой. Он вдруг вспомнил что-то и радостно воскликнул:

— Погоди, парень, не тебя ли мы встретили, когда мы торопились домой на своей ладье?

Владимирко поднял руку с тремя растопыренными пальцами, потом загнул два. Биарм радостно закивал и ткнул пальцем себе в грудь.

Это был Рейе.

Владимирко дал парню на дорогу харчей и проводил его за бревенчатый острожек. Рейе шел, посматривая по сторонам на высокие, крепко срубленные избы, на женщин в длинных сарафанах, которые несли от колодца воду на коромыслах.

В тот же день Рейе, пройдя около тридцати верст, вернулся домой и передал ответ Владимирка Хальмару.

* * *

Наступил тихий, зоревой вечер. Вина лишь кое-где была подсинена рябью. И там, где небо склонялось к воде, лесные люди увидели большой полосатый парус. Отблески заката играли на нем. Красные полосы казались кровавыми, зловещими, а синие напоминали о чужих, неведомых морях.

За полосатым парусом показался другой, поменьше, с изображением черного морского орла. Драккары шли на веслах друг за другом. Можно было опустить паруса — ветер очень слаб, но викинги хотели, чтобы лесные люди увидели их быстроходные корабли во всей красе.

Туре Хунд — Собака в голубом шелковом плаще неподвижно стоял на носу, опираясь на меч, обшаривая берег прищуренными вороватыми глазами. Туре догадывался, что с берега за драккарами следят десятки биармов. Пусть жалкие лесные людишки видят силу и могучесть викингов, богатых ярлов и купцов, сыновей фиордов, знатных воинов и настоящих мужчин!

В конце пути, повеселев, викинги дружно и сильно взмахивали веслами, и радужные брызги, подсвеченные зарей, вспыхивали возле черных смоленых бортов драккаров, на которых поблескивали развешанные боевые щиты.

На носовую палубу поднялся Орвар. Он стал рядом с хозяином, сжав крепкой рукой рукоять меча. На телохранителе Туре — боевые доспехи: рогатый шлем, пластинчатая кольчуга, в левой руке — овальный бронзовый щит.

Зоркий взгляд Туре приметил в камышах под берегом кожаные лодки. Викинг уверился в том, что городище биармов близко. Он поднял над головой меч и бросил его на палубу. Орвар также бросил меч и снял шлем. Затем поднял заранее приготовленный шест, на котором была привязана шкурка белого песца. Это должно было означать намерения гостей: «Мы пришли сюда не воевать, а торговать. Бояться нас не следует».

Биармы видели все это с берега, но никто из них не показывался. Они выжидали.

Викинги вынули весла из весельных дыр и сложили их вдоль бортов. Опустился полосатый парус. За борт упал якорь на канате из кашалотовой кожи. Рядом с драккаром Хунда бросил якорь корабль Карле.

Викинги вскочили с румов и с любопытством смотрели на незнакомый берег. Потом они стали приводить в порядок свои корабли. И совсем уже в сумерках прозвучал гонг — сигнал к ужину.

Ночью вверх и вниз по реке шныряли дозорные лодки викингов с вооруженными моряками. А по берегу, у городища Ой-Ял, крадучись и прячась за деревьями, до утра ходили дозорные биармов, стерегли каждый шаг незваных гостей.

 

ДАРЫ НОРВЕЖСКОГО КОРОЛЯ

Едва занялась заря, Туре Хунд уже был на ногах: пришло время больших дел — спать, нежиться на мягких шкурах некогда. К нему на корабль прибыл Карле, и они стали готовиться к высадке на берег.

Туре знал обычаи лесных людей: без ведома старейшины торг не мог состояться. Поэтому еще с вечера викинги приготовили дары Хальмару. Давний обычай торговых людей. Отступать от него нельзя.

Туре Хунд взял кожаный мешок, принесенный Орваром, и вывалил его содержимое на палубу. Тут было ожерелье из тонких, как ноготь, золотых монет, ножной и ручной медные браслеты, стеклянные бусы, дюжина металлических наконечников для стрел, две женские рубашки из тонкого полотна, на тот случай, если у старейшины окажется жена, отрез сукна в десять локтей и норманнский нарядный плащ из тонкой шерсти с позолоченной пряжкой.

— Скажем ему, что все это послал король, — проговорил Туре. — Хватит этого?

— Вот еще несколько эйриров серебра, от нас с Гунстейном, — сказал Карле, бросив в кучу мешочек с монетами. — Этого вполне хватит. Я и то думаю, что жирно будет.

Туре вздохнул.

— Прошли времена, когда людишки эти довольствовались пустяками. Они узнали снег тигля, марку сукна и, будь уверен, могут отличить английскую шерсть от холста!

— Это верно. Лесные жители стали корыстолюбивы, — сказал Карле. — Как бы нам не продешевить на торге!

— Ничего! Мы свое возьмем. Я старейшине припас еще особый подарок. Я знаю вкусы этих биармов, черт их побери!

Туре достал из кошелька бронзовую фигурку на витом шелковом шнурке. Фигурка изображала медведя с поднятыми передними лапами и разинутой пастью.

— Амулет! — пояснил Туре. — Допустим, что он охраняет охотника в рукопашной схватке со зверем. Таких медведей траллс Минор отливает сотнями и продает по пять пеннингов за штуку, — рассмеялся Туре. — Биармы очень ценят амулеты!

— Будем ли брать с собой охрану? — спросил Карле.

— Возьмем десятка два викингов и оставим их на берегу. Если будет опасность, протрубим в рог, и они прибегут на помощь. У нас на драккарах больше сотни воинов. Сотня викингов стоит тысячи этих двуногих! Они это прекрасно знают. И потом, они, кажется, редко нападают первыми…

Орвар, уложив дары в мешок, крепко завязал его. Спустили две лодки и поплыли к берегу.

* * *

С того времени, когда появился парус, с берега в дом старейшины маленький, юркий биарм Вадуга приносил вести о нурманнах:

— О старейшина! Они бросили мечи на палубу и подняли на шесте белого песца!..

— Они притихли. Ударил бубен. У них, наверное, ужин…

— Их лодки мутят воду вокруг кораблей. В лодках оружные нурманны…

— С зарей на большой корабль прибыл с другого богато одетый нурманн. Видно, знатный человек…

— Они спустили две лодки, полные людей, и плывут к берегу!..

Еще ночью Хальмар позвал старого мудреца и шамана Пукана. В хижину неслышно вошел согбенный поджарый биарм с лысой головой и вислыми, как у моржа, седыми усами. Под мышкой он принес три сухих можжевеловых полена и одно — с тремя сучками — осиновое. Пукан догадывался, зачем его позвал старейшина, но мудрецу не пристало без нужды распускать язык, словно собачий хвост, и он молча ждал у порога.

Хальмар сидел перед очагом на березовом чурбане. Он сказал Пукану:

— Я позвал тебя, чтобы ты разгадал мысли нурманнов. Будет литься кровь или все обойдется миром?

— Чтобы ответить, старейшина, на твой вопрос, мне надо сесть к очагу, — скромно промолвил мудрец.

Хальмар знаком пригласил Пукана сесть у огня.

Пукан уселся на скамью и положил на свои тощие острые колени принесенные с собой дрова. Несколько минут он молчал и не сводил глаз с огня, пылавшего в очаге, как будто силился там что-то разглядеть. Наконец лицо его оживилось, усы вздрогнули, и он сказал шепотом:

— Прошу тебя, старейшина, молчать. Молчи, смотри и навостри ухо. Голубой огонь показался. Пришло время дух предков звать…

Пукан взял железную кочергу и подгреб к краю очага горку угольев, дышавших золотым огнем. Он подождал, когда пламя, исходящее от них, станет голубым. Потом положил на уголья крест-накрест три можжевеловых полена, а сверху — осиновое. Поленья вспыхнули неожиданно быстро дивным синим огнем. Пукан словно не замечал жара. Он склонился близко к пламени и впился в него острым взглядом. Хальмар тоже приблизил свое лицо к синему огню.

Пукан начал говорить, не сводя глаз с пламени:

— Смотри, старейшина, — точно сухая трава под ветром шелестел его голос. — Вон в синем пламени маленький человек. Это дух предков. Он показывается на мой зов…

Старейшина всматривался в пламя, но маленького человека не видел. Однако колдун приказал молчать, и Хальмар молчал.

— Дух предков! Добрый, всемогущий дух, — говорил Пукан. — Я обеспокоил тебя. Прости меня и не гневайся. Мне надо ответить моему народу, зачем пришли к нам Вик-Инг. Какое лихо привезли они на своих ладьях под разбойными парусами?

Пукан умолк и, неотрывно глядя на пламя, прислушался. Хальмар застыл в неподвижности. Потрескивали головни в очаге. Дым стлался под потолком и уходил в трубу. И тут в хижине раздался тихий, совсем тихий голос:

— Они пришли торговать. Войны не будет. Но берегите Богиню Вод!.. Берегите мать Иомалу…

Голос умолк, и синее пламя сменилось алым. Пукан взял кочергу и осторожно сдвинул обугленные можжевеловые поленья в середину очага. Он выпрямился и вопросительно посмотрел на старейшину. Хальмар сказал:

— Я слышал.

— Все ли я сделал для тебя, старейшина? — спросил мудрец. — Могу ли я идти?

— Можешь идти. Спасибо. Иомала не забудет тебя.

Хальмар встал. Пукан тоже встал, поклонился и исчез за дверью.

Хальмар опять сел перед очагом. Позади послышался шорох. Придерживаясь за косяк двери, вошла Хальмиора. В длинной рубахе, худая, с распущенными волосами, она еле стояла на ногах. Глаза ее горели сухим лихорадочным огнем.

— Зачем поднялась? — спросил Хальмар. — Зачем делаешь себе худо?

— Я вижу тень заботы на твоем лице, — сказала жена. — Всю ночь хлопала дверь, и к тебе ходили люди. Скажи мне, что за беда стучится в дом?

— Пришли нурманны.

— Нурманны? Вик-Инг? Что им надо в нашем краю?

— Они пришли торговать. Не думай об этом. Все обойдется. Это забота мужчин. Иди лежи.

— Мне стало легче. Я хочу посидеть с тобой! — настойчиво говорила Хальмиора.

— Скоро опять будут приходить люди. Не мешай. Давай я отведу тебя.

Успокоив жену, Хальмар взял плошку со светильником и пошел в чулан с оружием. Он долго рассматривал свои доспехи — чешуйки железной кольчуги, щит, потрогал, крепко ли сидит копье на древке, и, наконец, взял в руки топор — подарок ватажного старосты Владимирка. У топора было широкое блестящее лезвие на длинной дубовой рукояти.

Он держал топор в руках и вспоминал о первой встрече с нувеградскими ватажниками, когда они только еще пришли сюда и начали строить свои большие бревенчатые хижины.

* * *

Едва викинги высадились на берег и поднялись на крутой обрыв, как на тропе перед ними встали биармы. Впереди — низенький толстый человек в оленьей безрукавке до колен и рубахе из серого грубого полотна, с хитрыми заплывшими глазками — виночерпий Рутана Сантери. За ним высокий, стройный юноша в нарядной, шитой узорами меховой куртке, с непокрытой темноволосой головой и чуть-чуть раскосыми синими глазами — Рейе. И тот и другой были безоружны.

Туре, Карле и Орвар остановились, всматриваясь в лица биармов и силясь угадать их намерения. Сантери сверлил своими хитрыми глазками викингов и, казалось, видел их насквозь. Он не переставал кланяться и улыбаться, не без труда кивая круглой головой на толстой бычьей шее. Рейне стоял в настороженной позе.

На викингах были надеты кожаные куртки, а поверх — богатые плащи с золотыми пряжками на груди. Под плащами топорщились длинные и тяжелые мечи. Орвар держал на плече мешок.

Наконец Туре поднял руку в знак приветствия. Его примеру последовали Орвар и Карле. От взгляда Хунда не укрылось то, что на лбу толстого биарма сохранился след клейма: страшный знак, который выжигали каленым железом викинги на лицах своих рабов-траллсов.

— Можно ли узнать, зачем к нам пожаловали славные викинги? — на ломаном норвежском языке спросил Сантери.

— Мы привезли много товаров. У нас есть золото и серебро, — отозвался Хунд. — На все это мы хотим купить дорогие меха. Больше нам ничего не надо.

— Мирным купцам у нас дорога открыта, — сказал Сантери. — Видите, мы встречаем вас вдвоем и без оружия. Мы знали, что благородные викинги пришли к нам с миром, — говорил Сантери, не сходя, однако, с тропы и не уступая викингам пути.

Туре быстрым взглядом окинул густые кусты, росшие по сторонам. Кусты были неподвижны, но ярл чуял, что в них скрывается много людей.

Туре опять перевел взгляд на Сантери и вежливо сказал:

— Мы идем с дарами к вашему старейшине Хальмару.

— Старейшина вас ждет, — ответил Сантери. — Но к нему в дом с мечами не ходят.

— Хорошо. Мы оставим мечи у входа, — недовольно бросил Туре и добавил резко: — Веди, траллс!..

Сантери вздрогнул, глаза его сузились еще больше и обдали ярла холодком настороженности. Но виночерпий тут же овладел собой и натянуто улыбнулся.

— Знатный викинг сказал правду. Я был траллсом. Но мне удалось бежать… Теперь я уже не траллс. Идемте!

Сантери пошел впереди. Рейе следом за викингами. Дружина Туре и Карле осталась на берегу.

Перед входом в хижину старейшины Сантери остановился и знаком приказал снять мечи. Карле, Туре и Орвар отстегнули пояса с мечами и сложили их у входа. Сантери отворил низенькую дверь и пропустил ярлов вперед.

В большой комнате с закопченным потолком было пусто. Ярко пылал очаг. Сантери показал на широкую сосновую скамью у стены, и гости сели. Виночерпий отворил дверь в следующую комнату и громко сказал:

— Почтенный старейшина! Вик-Инг пришли к тебе в гости. Свои мечи они оставили за порогом.

Сантери отошел от двери и, обогнув очаг, стал за ним, рядом с Рейе. Лица биармов, багровые от пламени, стали непроницаемыми.

Из внутренней комнаты вышел Хальмар. На нем просторная куртка из выделанной кожи, обшитая красивым узором по воротнику, подолу и рукавам, новые полотняные штаны и легкие сапоги из лосиной кожи с загнутыми носками, украшенные кусочками оленьего меха и цветного сукна. На голове старейшины массивный серебряный налобник с золотым амулетом — соболем.

Викинги встали и поклонились. Могучие ярлы чуть ли не задевали головами низкий потолок. Старейшина пригласил их сесть, сел и сам на трехногий стул с резной спинкой, приготовленный заранее.

Хальмар хлопнул в ладоши, и двое биармов внесли стол с угощением. Тут были деревянные блюда с пареным мясом лося, бочонок с медом, запеченная утка на глиняном блюде, вяленая и соленая рыба — стерлядь, семга, сельдь и щука.

Хальмар не подал виду, что знает по-норвежски, и сказал на родном языке:

— Гости устали и проголодались. У Холодного мыса им, наверное, подвело животы. Все, что на столе, — прошу есть и пить. На голодный желудок серьезный разговор вести нельзя. В голодном животе поселяются злые духи. Изгонять их нужно медом и пищей. От пищи человек становится добрее и разумнее.

Хальмар улыбнулся и подал знак Сантери. Тот перевел эти слова. Викинги заулыбались, закивали и подвинулись ближе к столу. Хальмар налил в деревянные кружки меда.

Рейе, стоя позади очага, вглядывался в лица викингов, осматривал их одежды, вслушивался в отрывистую чужеземную речь.

Когда гости насытились, Хальмар начал говорить о деле.

— Что ищут Вик-Инг на нашем берегу? — спросил он.

— Прежде всего мы просим старейшину принять дары норвежского короля! — сказал Туре Хунд. — Мы желаем богатства и счастья твоему дому.

Орвар тотчас развязал мешок и выгрузил на прибранный стол подарки. Хальмар поблагодарил викингов и короля норвежского и хлопнул в ладони. Из соседней комнаты юный биарм притащил туго завязанный кожаный мешок со шкурками соболей, выдр, бобров и куниц.

— Примите и вы мой подарок, — сказал старейшина.

— Спасибо, старейшина! Мы передадим все это королю, когда вернемся домой, — сказал Туре. Он достал из своего кошелька фигурку медведя и вручил ее Хальмару.

— Это священный амулет. Он хранит охотника в схватке со зверем. Мне его дал отец, вернувшись из похода в Исландию…

Когда с дарами было покончено, Туре попросил старейшину о том, чтобы все биармы были оповещены о торге — и те, кто близко, и те, кто живет в дальних лесах. Пусть все несут на берег Вины, на торг, побольше мехов, моржового зуба, выделанной и невыделанной кожи. Нурманны будут платить за все это золотом, серебром и своими товарами. Торг будет идти честно, без обмана. Ярл попросил старейшину сказать всем биармам, что викинги пришли сюда с миром. Что тот, кто пожелает осмотреть их корабли, будет почетным гостем на драккарах. А после торга викинги поднимут паруса и отправятся в обратный путь.

Хальмар дал согласие на торг.

Викинги распрощались и вышли из дома старейшины. Нацепив за порогом свои мечи, они довольные вернулись на корабли.

 

НА ТОРГЕ

Торг с нурманнами являл собой зрелище любопытное и редкое в этих местах. Неподалеку от стоянки драккаров, на берегу, на большой луговине, открытой всем ветрам и солнцу, были устроены на вбитых в землю кольях длинные прилавки. На них нурманны разложили товары, небольшие весы с чашечками из тонкой бронзы, чтобы взвешивать серебро и золото.

К берегу приткнулись лодки викингов. В лодках сидели вооруженные скандинавы, готовые выйти на берег по первому зову ярлов.

Дни стояли погожие, ясные, и товары, разложенные на прилавках, и цветные плащи викингов, и праздничные наряды биармов — все выглядело пестро и красочно.

Внизу, на небольшом отдалении от берега, на реке стояли на якорях корабли викингов, легкие, изящные, с форштевнями, увенчанными резными золочеными фигурами.

Давно берега Вины не видели такого смешения красок, такого обилия людей и товаров.

Первым явился на торг купец Рутан. Едва викинги успели разложить свои товары и приготовить сундучки с деньгами, как он, подобно ежу, выкатился из леса и, отдуваясь и пыхтя, приблизился маленькими шажками к прилавку. Двое мужчин несли за ним объемистые мешки. Окинув наметанным взглядом торг, Рутан определил, что главный купец тут — пузатый чернобородый викинг в плаще цвета крови, с золотой пряжкой на груди, Туре Хунд — и направился к нему. Вскоре подошел и Сантери, которому отводилась роль переводчика, Толстое узкоглазое лицо виночерпия, гладкое и безусое, как у евнуха, выражало готовность и угодливость.

Рутан подошел к прилавку и, приложив руку к сердцу, поклонился Хунду, затем отвесил поклон Карле и Гунстейну, стоявшим в двух шагах от Туре. Братья были в одинаковых голубых плащах и красных куртках.

— Рад видеть знатного купца из-за моря! — сказал Рутан.

— Рад видеть знатного купца с берега! — отозвался Хунд.

Сантери переводил разговор, познакомил купцов.

— Что хочет купить викинг Хунд? — осведомился Рутан.

— А что хочет продать Рутан? — улыбнулся Туре в ответ.

По знаку Рутана к его ногам мужчина положил мешок.

— Развяжи! — приказал купец.

Биарм быстро развязал мешок. Рутан запустил в него руку и, не сводя глаз с ярла, выбросил на прилавок несколько беличьих шкурок.

Туре Хунд усмехнулся, взял одну из шкурок и небрежно потряс ею в воздухе.

— Товар не по знатному купцу! Я бы на твоем месте выбросил на прилавок бобров и соболей.

Рутан сокрушенно закивал головой, затряс нечесаными, спутанными волосами и зацокал языком.

— Це-це-це… Нынешние годы неудачливы для охотников. Бобры ушли на новые места. Черные соболя убежали далеко в тайгу. Корму мало. А тех, что остались, выловили волки. Смотри, викинг, какой мягкий мех! Хорошее одеяло можешь сшить своей жене! А если у тебя не одна жена — всем хватит того, что в моих двух мешках. А не хватит, еще принесу!

Карле и Гунстейн переглянулись, догадавшись, что Рутан хитрит.

Но торг есть торг. Туре Хунд взял шкурку, вывернул ее наизнанку, осмотрел мездру, помял шкурку в своих толстых сильных пальцах и положил на прилавок.

— Сколько у тебя таких шкурок?

— В одном мешке полсотни, в другом полсотни, — ответил Рутан.

— Что ты хочешь за сотню белок?

— А что ты можешь дать за них? — прищурился Рутан.

— Шесть локтей красного сукна.

— Показывай сукно.

Туре Хунд склонился к большому кожаному кулю, лежавшему у его ног на траве, пошарил в нем и выложил тонкое сукно вишнево-красного цвета. Рутан схватил отрез и стал его смотреть. Толстые, коричневые то ли от загара, то ли от грязи пальцы его быстро пробежали по кромке товара, стали ощупывать сукно, поглаживать его против ворса. Рутан посмотрел сукно на солнце, попробовал его прочность и с недовольным видом отпихнул от себя.

— Плохое сукно. На солнце просвечивает, как паутина. Такого сукна за мой товар надо двадцать локтей!

— Это сукно плохое? — изумленно воскликнул Хунд. — Это самый лучший товар! Что ты понимаешь в сукнах!

Он взял отрез и хотел было сунуть его обратно в куль, но Рутан удержал его.

— Пятнадцать локтей!

— Семь.

— Двенадцать!

— Восемь!

Сантери едва успевал переводить.

— Одиннадцать, — говорил Рутан.

— Девять, — прибавил Хунд.

— Ладно. Десять.

— Давай шкурки!

Рутан снова пощупал сукно, опять скорчил недовольную гримасу, но махнул рукой.

— Пусть будет по-твоему. Только из уважения к гостю я отдаю шкурки дешевле.

— Я ценю твое уважение, — отозвался Хунд и, взяв с прилавка дубовую мерку, показал ее купцу, чтобы тот убедился, что мерка сделана без обмана. Затем ловко, будто торговал всю жизнь, отмерил и отрезал острым как бритва ножом десять локтей. Рутан принял отрез и передал ее биарму не глядя.

Он поднял руку, и тотчас из леса вышли еще двое мужчин, тоже с двумя мешками. На этот раз в одном мешке оказались шкурки горностая, в другом бобровые. Глаза Хунда при виде такого товара загорелись. Он взял бобровую шкурку, потряс ею в воздухе, любуясь шерстью, положил на руку, пригладил ворс, провел рукой против шерсти, подул на мех, чтобы видеть подшерсток. Затем он вывернул шкурку и осмотрел мездру. Шкурка была выделана отлично, но Туре Хунд, боясь ошибиться в оценке, слегка прикусил зубами мездру, чтобы определить вкус. О, он был опытен в таких делах! Руки ярла не только умели держать в руках меч и одним поворотом его делать Красного орла! Они знавали дела и потоньше.

Осмотр бобровых шкурок удовлетворил Хунда. Все они были выложены на прилавок. Карле и Гунстейн, заинтересованные сделкой, подошли и тоже стали смотреть шкурки, втайне завидуя Хунду.

Этот товар покупался на деньги. За тридцать бобров Туре Хунд предложил пять марок серебра. Рутан требовал десять. Сошлись на восьми марках, и Туре, отвесив серебро, довольный, пожал руку купца. Орвар стал прятать меха в мешки Хунда, еще раз внимательно просматривая их.

— Неси мне черных соболей! — сказал Туре Хунд.

— Всему свое время, — уклончиво ответил Рутан и, распрощавшись, ушел.

Туре Хунд, видя недовольные лица братьев, которым еще не удалось ничего купить, стал успокаивать их:

— Не вешай носа, Карле! Товары придут к тебе ногами биармов! Торг еще только начинается.

— Подождем, — отозвался викинг и стал смотреть на лес, откуда должны были появиться продавцы.

Орвар, покидав мешки с мехами в лодку, отплыл на драккар. Туре Хунд стоял у прилавка в выжидательной позе.

С драккаров на торг стали прибывать и другие викинги. У кого товаров не было, а были деньги, те шли налегке, пряча кошельки под куртками. Кто имел барахлишко, те несли кожаные мешки. Прибывшие располагались на свободных местах за прилавком.

Из леса, осмелев, стали выходить охотники с мешками на плечах, и к полудню на торге стало людно. Быстрая речь биармов мешалась с нурманнской, звенело серебро, из мешков на прилавок выкладывались меха. Викинги предлагали свои товары — ожерелья из медных, бронзовых и серебряных монет, бусы, браслеты из серебра и меди, амулеты и другие безделушки и украшения, сало и масло, очень ценимые биармами.

Биармы несли меха соболей, куниц, белок, песцов, выделанные и невыделанные сырые шкурки и отливающие белизной клыки моржей. Один из жителей Ой-Ял принес на плече огромный и тяжелый, как железо, бивень мамонта, найденный им на берегу моря во льду.

Торг становился все оживленнее. Теперь уже и Карле с Гунстейном было чем поживиться, и они повеселели.

Следом за мужчинами-биармами пришли и женщины, вернувшиеся из охотничьих землянок. Их неудержимо влекла сутолока торга, глаза при таком невиданном богатстве и разнообразии товаров разбегались. Женщины не отставали от мужей ни на шаг, показывали им на сверкающие ожерелья, на крошечные серебряные зеркальца, на золоченые браслеты с головками диковинных птиц и зверей.

Под вечер снова явился Рутан, неся на этот раз небольшой мешок. Рядом семенил Сантери. Рутан сказал Хунду:

— Знатный викинг просил принести черных соболей. Я исполнил его желание!

— Выкладывай соболей, — весело сказал Туре.

Рутан запустил в мешок руку и нарочито медленно и бережно положил на прилавок черного соболя.

Туре привычно взял шкурку, встряхнул ее, любуясь переливами шерсти, и опять повторил процедуру осмотра: помял в руках нежнейший шелковистый мех, который тотчас расправлялся как живой.

— Сколько ты хочешь за него? — спросил Туре.

— А сколько даст викинг?

Туре знаком подозвал к себе Карле.

— Как ты думаешь, Карле, сколько стоит такой соболь?

— Не больше эйрира золотом, — отозвался Карле, осмотрев соболя. — Мех поврежден. Видишь около шейки порез? Неаккуратно снимали шкурку!

Сантери шепнул это Рутану.

— Где порез? Какой порез? Ты лжешь! — воскликнул Рутан и, схватив шкурку, стал рассматривать ее. Шкурка и в самом деле была повреждена. По мездре неаккуратный охотник слегка чиркнул ножом. — Ну, это совсем немного. Это не должно делать соболя дешевле. Остальные шкурки все как на подбор! У меня плохого товара не бывает.

— Шкурка стоит меньше эйрира, — заключил Хунд. — Пятьдесят пеннингов ей цена. Остальные пойдут по эйриру.

— Э, не-ет! — протянул купец. — Дешево хочешь купить! Черный соболь раньше ходил на торге по три эйрира золотом!

— Времена меняются. Теперь соболи стали дешевле… Ладно, пусть он стоит эйрир, — сказал Хунд.

— Два эйрира! — крикнул купец, выставив для большей убедительности два пальца.

Торговцев со всех сторон обступили любопытные. Биармы, подталкивая друг друга и перешептываясь, смотрели, что будет дальше. От того, какую цену установит Рутан, зависели их успехи в торговле. Викинги, не сходя с мест за прилавком, тоже прислушивались, как торгуются Хунд и купец-биарм.

Туре Хунд настаивал на эйрире, Рутан стал прятать шкурку обратно в мешок. Такой оборот сделки ему не нравился.

— Пускай полежит. Найдется покупатель, — решительно сказал купец.

Туре Хунд переглянулся с Карле. Карле кивнул. Они без слов поняли друг друга: два эйрира за черного соболя — самая подходящая цена. Такие меха — большая редкость. Шкурка черного соболя в Норвегии стоила вдвое дороже. Шубы и душегрейки из такого меха были на плечах только самых знатных женщин. Парадная мантия конунга была сшита из собольих шкурок, и он этим очень гордился.

— Два эйрира. Пусть по-твоему! — согласился Хунд. — Сколько у тебя таких соболей?

— Двадцать.

— Вытряхивай. Будем смотреть.

Каждую шкурку Хунд и Карле осматривали долго. Рутан стоял в напряженной позе, глаза его так и бегали: следили, чтобы ни одна шкурка не пропала. Наконец, осмотрев все, Туре сказал:

— Десять соболей покупаю я. Остальных можешь взять ты, Карле.

Карле с радостью принял предложение Хунда и крикнул брату:

— Приготовь двадцать эйриров. Черные соболя наши!

Из рук в руки ярлы передали деньги купцу. Он спрятал золото в кошелек и, недолго потолкавшись на торге, ушел домой.

Ярлы, довольные покупкой, сложили соболей в мешки. Слуги отвезли их на корабли.

Торг продолжался до сумерек. А когда на берегу стало темно, прилавки опустели. Викинги отплыли на корабли, а биармы вернулись в Ой-Ял. На поляне одиноко горел костер из толстых смолистых дров. Неподалеку от него торчал высокий шест со шкуркой белого песца на верхушке. И костер и шест обозначали место торга, чтобы лесные люди, приехавшие из дальних селений и стойбищ, знали, где можно продать свои товары.

На драккарах горели слюдяные фонари. Запрятав купленные меха в носовой отсек под надежный запор, Туре Хунд поехал на драккар Карле, чтобы отметить удачное начало торга кубком дорогого валлийского вина.

 

ЦЕНА ЧЕРНОМУ СОБОЛЮ

В последующие дни на торг стали прибывать биармы, селившиеся в глубине лесов. Они привезли много мехов выдр, куниц, бобра, черного соболя. Их товары стоили дешевле потому, что эти люди мало понимали в ценах. Туре Хунд не зря тогда поделился шкурками черных соболей с Карле. Он знал, что у биармов, которые прибудут издалека, меха можно будет скупить за бесценок.

А потом на оленьих упряжках приехали биармы, что кочевали по берегам Холодного моря. Они заметно отличались от жителей Ой-Ял своими одеждами: носили меховые малицы и мягкую обувь из оленьих шкур с подошвами из кожи нерпы. Льняного полотна эти люди не знали. Однако они наслышаны были о железе. Ножи, пики они делали из небесного камня — кремня, наконечники стрел, копий и гарпунов изготовляли из кости. Их деревянные щиты были обтянуты толстой кожей.

Побережные биармы привезли немало песцов, шкур белых медведей, пыжика и нерпы, тюлений и китовый жир в кожаных бочонках, моржовый зуб и китовый ус — все, что им удавалось добыть и летом и зимой у берегов и на ближних островах Холодного моря.

Биармы из дальних стойбищ и кочевники-оленеводы не продавали своих товаров на серебро и золото. Они брали только готовые украшения и настойчиво искали на торге железо. Им были нужны кованые наконечники стрел, гарпунов, стальные ножи и топоры.

На кораблях викингов было немало этого добра, но Туре и Карле договорились, что оружие они будут обменивать на товары только в крайнем случае. Нельзя вооружать биармов. Случись военная стычка — железо нурманнов обернется против них.

А лесные и побережные биармы все искали железо. Ни золото, ни серебро их не прельщали. Золото — красивый блестящий металл — не годилось для изготовления стрел и копий. Оленеводы не дорожили им.

Но викингам не хотелось упускать добро, и они, посоветовавшись, все же открыли на кораблях отсеки с оружием. В конце концов биармы вряд ли первыми нападут. А викинги, закончив торг, могут спокойно уйти в Норвегию, не ввязываясь в драку.

Увидев железные поковки, биармы повеселели и охотно вытряхивали на прилавки содержимое своих объемистых мешков.

Рейе подолгу толкался среди купцов и охотников, прислушиваясь к разговорам, глазея на разложенные на прилавках богатые товары, прицениваясь к разным безделушкам. У него было немного серебра, и он купил для Лунд налобник с золоченым амулетом — двухголовой птицей. Обруч налобника неизвестный мастер изготовил из латуни. Работа была тонкая, и Рейе польстился на нее. Он ткнул пальцем в изделие, лежавшее на прилавке, и спросил молодого рослого викинга с короткой русой бородой:

— Сколько хочешь за него серебра?

Толмач викингов, помогавший морякам в торге, подошел и перевел его вопрос. Молодой викинг ответил:

— Два эйрира серебром или два песца.

Это был Асмунд. Рейе достал кошелек и вынул несколько монет. Асмунд попросил у соседа весы и бросил монеты на чашечку. На другой чашечке была гирька, равная двум эйрирам. Рейе добавил еще монету, и покупка перешла в его руки. Асмунд спрятал серебро в кожаный кошелек. Теперь у него уже накопилось порядочно денег, и он мог приобрести соболей для своей невесты Гриды.

Рейе отошел от Асмунда и снова окунулся в сутолоку торга. Дома, в хижине, у него хранилось пять резных кубков из моржового зуба. Молодой биарм видел, что такого товара на торге нет, и кубки можно продать по высокой цене. Он решил принести их на торг.

Он сунул налобник за пазуху и отправился в Ой-Ял. По пути зашел к Лунд. Ясноглазая сидела перед входом в хижину и натягивала на правило только что снятую отцом шкурку лисицы. Увидев Рейе, она поднялась с чурбана, на котором сидела, положила правило на траву.

— Где ты был, Рейе? Уж не продавал ли на торге черных соболей?

— Черных соболей у меня нет. Смотри, что я купил! — Он вынул из-за пазухи налобник. Лунд стала рассматривать покупку. Глаза ее оживились.

— Красиво! — сказала девушка.

— Возьми это себе!

— Мне? Ой, Рейе, какой ты добрый! — Она примерила подарок, старательно, расправив волосы. Золоченая птица с двумя головами и широко раскинутыми крыльями задрожала и замерла над ее переносицей. Крылья касались темных бровей девушки. Рейе залюбовался Ясноглазой.

— Спасибо, — сказала Лунд. — Не знаю, чем и отблагодарить тебя…

— Там, в чулане, есть восемь шкурок белого песца, — раздался за спиной Лунд голос Вейкко. — Слышишь, Лунд? Отдай их Рейе. Пусть продаст на торге. Я не хочу смотреть на этих Вик-Инг! Меня мутит при виде чужеземцев.

Вейкко подошел к дерновой крыше хижины и повернул палкой лежавшую на солнцепеке большую вздувшуюся рыбину. Рейе узнал стерлядь, которую неделю назад принес в подарок. Вейкко, как видно, хотел, чтобы рыба протухла.

— Зачем ты испортил ее; Вейкко? — спросил Рейе. — Или ты любишь тухлую рыбу?

— Не обижайся. Она нужна воинам.

— Разве воины будут есть такое дерьмо?

— Ты еще молод и ничего не знаешь, — сказал старик. — В тухлой рыбе живет яд. Если потыкать стрелой в спинку рыбы, наконечник будет нести смерть нурманнам.

Рейе от удивления вытаращил глаза. «Вот уж никак не думал, что моя рыбина пригодится на такое дело. Тогда не жалко. Пускай тухнет».

Лунд принесла мешок со шкурками и подала его Рейе.

— Возьми и меня на торг, — попросила она.

— Пойдем. Только я загляну домой, чтобы взять свой товар.

Когда Рейе и Лунд появились на берегу, викинги сразу обратили на них внимание. Молодой, крепкого сложения парень и высокая темноглазая девушка в длинном меховом безрукавом одеянии, опушенном по подолу белым мехом, смело подошли к прилавку, где стоял Туре Хунд. Ярл, не отрываясь, глядел на Лунд. Девушка ему понравилась, и он сказал:

— Полная луна взошла среди белого дня. Откуда у биармов такие красавицы? Что хочет купить дочь лесов?

Толмач, тотчас вынырнувший из толпы, перевел эти слова. Лунд смущенно опустила взор и, взяв Рейе под руку, припала к его плечу.

Туре Хунд выбросил на прилавок кусок голубого шелка. Шелк стоил очень дорого. Он попал к Хунду от венецианского купца, приходившего в прошлом году в Нидарос. Лунд не удержалась и погладила ткань рукой, но сказала с достоинством:

— В наших лесах такие шелка не носят: разорвешь о сучья. Не надо мне шелк.

— Красавица привередлива! — улыбнулся Хунд. — Тогда, может быть, ей понравится вот это? — Он небрежно выбросил на прилавок пурпурную накидку из тонкого бархата, отороченную белым как снег кружевом. Такие вещи жены викингов носили по праздничным дням. Туре развернул накидку. Бархат переливчато заиграл на солнце.

— Что скажешь, черноглазая? Нравится? — спросил ярл, посматривая на Лунд. — Хочешь, подарю ее тебе!

— Мне подарков не надо, — сказала Лунд.

Рейе взял накидку, хорошенько рассмотрел ее. Товар ему понравился, и он спросил:

— Сколько стоит эта тряпка?

— Тряпка? — Туре Хунд захохотал, и толстый живот его заходил ходуном, а плечи затряслись. — Это тряпка? Ты слышишь, Карле! Он говорит, что это тряпка!

Карле, видевший все это, улыбнулся.

— А ведь он прав. Тряпка есть тряпка. Хотя она стоит по меньшей мере три эйрира серебром!

Рейе положил накидку на прилавок и вынул из мешочка один из кубков. Хунд перестал смеяться, в глазах его появился интерес. Он стал рассматривать изделие. Кубок был выточен из моржового клыка, на круглой подставке-донышке. По бокам затейливый орнамент из веток деревьев, птиц и зверей. А по верху — ободок из колец. В каждом кольце по крошечной тонкокрылой чайке. Хунд передал кубок Карле и спросил:

— Неужели это дело твоих рук?

— Мои руки умеют еще не такое делать, — отозвался Рейе. — Хватит этого кубка за твою красную тряпку?

— Эге! — сказал Хунд. — Как видно, эта черноглазая — твоя невеста! Кубок хорош, но работа грубовата. Наверное, у тебя нет подходящего инструмента? Накидка все-таки стоит дороже.

Рейе хотел было достать еще один кубок, но Лунд удержала его. Она развязала другой мешок и выбросила на прилавок белого песца.

— Этого тебе хватит. Давай накидку!

Туре Хунд взял шкурку и с поклоном вручил девушке покупку.

— Эй, парень! Есть у тебя еще такие кубки? — крикнул Рейе викинг Карле. — Подойди сюда!

Рейе пошел на зов. Туре Хунд посмотрел вслед девушке. Лицо его стало озабоченным. Он бросил толмачу монету. Тот схватил ее на лету и пошел к Карле.

Молодой охотник продал оставшиеся кубки братьям Карле и Гунстейну за двадцать железных наконечников для стрел. Теперь ему не страшно встретиться на охоте ни с волком, ни с рысью.

Он вспомнил о молодом викинге, который продал ему утром налобник для Лунд, и пошел к нему. Асмунд стоял на том же месте. Как видно, его скромные товары — ожерелье из бронзовых монет, несколько амулетов и медные ножные браслеты — не пользовались спросом, и Асмунд больше смотрел, как торгуют другие. Рейе подошел к викингу, попросил у Лунд шкурку песца и подал Асмунду. Тот, любуясь пушистым, белым как снег мехом, рассматривал шкурку. Толмач был тут как тут. Он что-то быстро проговорил викингу. Асмунд кивнул и спросил Рейе:

— Что ты хочешь за шкурку? Она мне нравится.

Лунд с любопытством смотрела на рослого иноземца с добродушным лицом. Рейе пошептался с Лунд и сказал Асмунду:

— Ты, как видно, не богат. Но у тебя, наверное, есть невеста? Отвези ей эту шкурку. Мы дарим тебе песца.

Асмунд покраснел и не сразу нашелся, что ответить. Он поблагодарил биармов и достал из мешка тонкий серебряный ручной браслет в виде змейки с раскрытым ртом. Изо рта высовывалось острое жало.

Асмунд протянул руку к Лунд, и она тоже протянула ему свою руку. Викинг надел на запястье девушки браслет и сказал:

— Это вам подарок от меня и моей Гриды.

Браслет стоил дороже песца, но Асмунд отказался от второй шкурки, которую ему предложили биармы. Он радушно пожал руку Рейе, и на этом они расстались.

* * *

После полудня подул северный ветер. На небе появились косматые облака. Но торг шел своим чередом. Из лесу выходили все новые и новые продавцы мехов, и на чашечках веселее позванивало золото и серебро. В разгар торга на тропе, ведущей в Ой-Ял, появились трое мужчин, по обличью непохожие на биармов. Впереди рослый, угрюмого вида русобородый человек в кафтане из домотканого сукна, в высоких кожаных сапогах. Из-под распахнутого кафтана виднелась синяя холщовая рубаха, перехваченная кожаным поясом. На поясе висел охотничий нож с костяной рукояткой, с другой стороны за ремень заткнута шкурка соболя. Голова перевязана чистым полотном.

За ним шли два молодых парня в таких же серых кафтанах, с мечами в ножнах. Парни были высоки, широкоплечи и светлоглазы.

Это были Владимирко и два его товарища — Василько и Булат. Владимирко осматривал торжище и, по-видимому, искал кого-то в толпе. Наконец он заметил из-за спин биармов алый плащ Туре Хунда и направился к нему. Хунд тоже приметил ватажников. Смутная тревога не покидала его с того мгновения, как только Владимирко вышел из леса. Владимирко подошел вплотную к прилавку. Тяжелый взгляд ватажного старосты встретился с бегающим взглядом Туре Хунда — Собаки. Владимирко вытащил из-за пояса шкурку соболя и молча бросил ее на прилавок перед Хундом. Туре взял шкурку и стал оценивать ее, не сводя глаз с Владимирка и еще не понимая, чего от него хочет этот угрюмый мужик.

Толмач перевел Владимирку вопрос Туре — Собаки:

— Сколько стоит этот соболь?

Владимирко, помедлив, сказал громко, на весь торг, так, что его услышали многие биармы и викинги:

— Двадцать три жизни!

Туре — Собака нахмурился, в глазах его забегали злые огоньки:

— Я не понимаю тебя, купец!

— Двадцать три моих товарища, которых ты потопил в море.

Туре — Собака вспомнил ветреный вечер в море Ган-Вик у мыса Варгав, три поморские ладьи, шедшие курсом на полуночь. Вспомнил, как он приказал направить драккары наперерез ладьям. Ему почудилось, что он слышит крики поморов, свист стрел, гулкие удары глиняных ядер о борта ладей: викинги забросали поморов ядрами из пращей. Две ладьи, подмятые форштевнями драккаров, ушли ко дну, третья спаслась бегством… Хунд прекрасно это помнил. Однако он, не теряя самообладания, отрывисто бросил:

— Я ничего не знаю. Скажи яснее!

— Не знаешь? — гремел голос Владимирка. — Коротка у тебя память! Соболя я тебе отдам, когда ты сполна заплатишь нам за смерть побратимов!

Владимирко взял соболя и сунул его обратно за пояс.

Туре Хунд — Собака провожал его встревоженным колючим взглядом.

 

ПОЛУДЕННЫЙ ВЕТЕР

На шестой день северный ветер утих, облака, как раненые волки, уползли в лес. Несколько часов стояла тишина, а к ночи налетел широкий ветер с полуденной стороны. Он предвещал дождь, все сильнее раскачивал сосны и ели, раздувал сигнальный костер на берегу, сыпал в темноте искры на траву.

Туре Хунд и Карле с Гунстейном на драккарах подсчитывали барыши. Денег уже почти не оставалось, зато вороха драгоценной рухляди заполняли все отсеки и мешки, и торг можно было считать удачным. Возвратясь в Норвегию, ярлы могут выручить за мягкие товары двойную, тройную, а за некоторые меха и четвертную цену.

Туре Хунд, пересчитывая и укладывая меха с помощью Орвара, думал о нувеградце с перевязанной головой. Тревога поселилась надолго в сердце ярла. Туре чувствовал, что русобородый нувеградец пришел в Ой-Ял не один, наверняка с дружиной. Они, конечно, собираются отомстить викингам за смерть рыбаков, потопленных драккарами в море Ган-Вик.

Туре позвал на совет братьев ярлов. Викинги были уверены, что нувеградцы в сговоре с биармами, Нет, нурманны не боялись боя, но как сказать, не повернется ли к ним спиной Норна — богиня судьбы? Численный перевес был на стороне предполагаемых врагов. Нувеградцы злы, и это удесятерит их силы…

На реке ночью поднялось волнение. Драккары, стоявшие на якорях, кидало ветром из стороны в сторону. Ярлы лежали в шатре Хунда. Перед ними горел слюдяной фонарь. Карле озабоченно говорил:

— Викинги не умеют праздновать труса и не боятся звона мечей. Но стоит ли рисковать теми богатствами, которые мы добыли на торге? А вдруг удача нам изменит?

— Ввязываться в драку сейчас неразумно, — поддержал его Гунстейн.

Туре долго думал и наконец решил:

— Вышлем на берег глаза и уши. Будем следить за каждым шагом нувеградцев и биармов. Запасы денег и товаров у нас совсем иссякли. Завтра торгуем последний день, а вечером снимаемся с якорей!

Так решили ярлы. Карле и Гунстейн отплыли на свой корабль. Туре позвал Орвара и велел ему выслать на берег лазутчиков. Через некоторое время от драккара отплыла лодка с викингами, переодетыми в меховые одежды, под вид биармов. Орвар вернулся. Хунд сказал ему:

— Выполни еще одно мое поручение. Возьми с собой сильного парня, хотя бы Асмунда, и съезди на берег. Видел девушку, которая покупала бархатную накидку? Она живет на окраине Ой-Ял, ее хижина почти у самого леса. Перед хижиной стоит старый кедр. Нижние сучья у него засохли. Выкради биармийку и привези на драккар. Получишь пятьдесят эйриров серебром. Только смотри, без шума!

Привыкший повиноваться каждому слову ярла, Орвар кивнул и вышел из шатра своего хозяина.

* * *

Лес за Ой-Ял полон людей. Возле чумов из оленьих шкур, у костров сидели биармы, приехавшие из дальних стойбищ. Варили в котлах мясо оленей, говорили о выгодном обмене товарами с викингами. Они получили за свои меха немало изделий из бронзы и серебра, а главное — оружие из железа. Многие биармы с утренней зарей собирались возвращаться домой.

На некотором отдалении, в чащобе, у больших костров сидели новгородские ватажники. Торг их не интересовал. Они пришли отомстить за своих братьев. Вооруженные мечами, топорами, палицами и рогатинами, новгородцы ждали Владимирка, который ушел на совет к старейшине Хальмару.

В селении Ой-Ял в каждой хижине бодрствовали мужчины-биармы, готовые по первому зову Рагнара вскочить и ринуться в бой. Начальник дружины Рагнар тоже был на совете у старейшины.

Новгородцы сидели, тесно прижавшись друг к другу, и тихо переговаривались. Пламя костра от ветра металось из стороны в сторону. Искры падали на кафтаны ватажников и гасли.

— Надо заманить нурманнов на берег. Тут мы их и порешим. На корабли пробраться трудно, — говорил Василько товарищам. — У нас нет лодок. Они с кораблей могут залить нас смолой, засыпать глаза известью…

— А как их выманить на берег? Поднимут завтра паруса — и поминай как звали! — отозвался один из ватажников.

— Подождем, что скажет Владимирко. Пора уж ему вернуться.

Вскоре из чащи донесся голос дозорного:

— Эй, кто там?

— Это я, — ответил староста.

Владимирко подошел к костру. Ватажники освободили ему место. Владимирко сел у огня и протянул к нему руку с перстнем на безымянном пальце.

— Что говорит старейшина? — спросил Василько.

— Плохо дело, братцы. Первыми нам нападать на нурманнов не след. Хальмар говорит, что викинги приходили к нему с дарами и он обещал мирный торг. Он не хочет проливать кровь, говорит о мире…

— Ну и пес с ним! — с горячностью крикнул Василько. — Пусть он сидит с миром в своем закуте. А нам надо проучить нурманнов. Неужели, братцы, мы не сладим с ними? Эвон сколько нас! Каждый молодец стоит двух вражин. Неужто мы простим им разбой, который они учинили в море?

Новгородцы зашумели, заговорили разом:

— Отомстим!

— Одни пойдем на нурманнов!

— На этот раз простим — в другой больше напакостят!

— Тихо, братцы, — поднял руку Владимирко.

— Тихо, слушай старосту! — поддержал Василько.

— Я думаю так, братцы, что надо нам следить в оба за нурманнами. Если они нападут — тут им и крышка. А если не нападут, первыми в драку на этот раз лезть не резон. С Хальмаром нельзя вздорить. Он муж опытный и разумный. И биармы все сидят по хижинам оружными. Сунутся нурманны — пропадут…

Недовольные новгородцы угомонились не сразу. Поспорив да поразмыслив, они все-таки согласились со старостой.

* * *

Орвар и Асмунд выполнили приказ ярла. Орвар еще на корабле сказал Асмунду, что Туре Хунд велел выкрасть девчонку-биармийку, но не говорил, кто она. Асмунд колебался. Ему не хотелось идти на такое дело. Но Орвар пригрозил Асмунду, сказав:

— Воля ярла — закон для викинга. Иначе смерть!

И Асмунд вынужден был повиноваться.

Ветер рассвирепевшим медведем ворочался в лесу. И никто не услышал, как два человека подкрались к хижине старого Вейкко.

Самого Вейкко дома не было. С тридцатью воинами он охранял храм Богини Вод. Лунд боялась оставаться одна и попросила Рейе, чтобы он побыл в хижине с ней. Юноша лежал на топчане, где спала Лунд, и тихо говорил с девушкой, сидевшей у огня.

У изголовья Рейе лежала тяжелая палица.

— Хочешь, Рейе, я примерю наши покупки? — спросила Ясноглазая.

— Примерь, — отозвался охотник.

Лунд наложила налобник. Золоченая птица заблестела, запереливалась при свете очага. Девушка встала, надела на плечи бархатную накидку.

— Скажи, красиво? — спросила Лунд.

— Красиво…

В богатой накидке, с налобником девушка была похожа на знатную иноземку. Лунд прошлась взад и вперед перед очагом, чтобы Рейе мог лучше видеть ее наряд.

Вдруг за дверью послышался шорох. Лунд остановилась. Рейе тихо сел на край топчана.

В дверь постучали. Юноша и девушка не откликались. Рейе бесшумно встал, приготовил палицу. Лунд сбросила накидку, метнулась к задней стенке жилища, на которой висел отцовский острый охотничий нож.

В дверь стали ломиться.

— Кто там? — не утерпев, крикнула Лунд.

За дверью стало тихо, никто не отзывался. Немного погодя дверь снова заходила ходуном от сильных ударов снаружи. Рейе дал знак Лунд молчать, а сам стал возле двери с палицей наготове.

Запор не выдержал. Дверь распахнулась, и в хижину ворвались два рослых нурманна с кинжалами в руках. Они тотчас бросились к Лунд, не заметив Рейе. Охотник взмахнул палицей, и один из нурманнов грохнулся на земляной пол. Другой обернулся и увидел Рейе. Кинжал нурманна со свистом рассек воздух, но Рейе вовремя пригнулся. Нурманн с ловкостью рыси бросился к двери. Рейе — вдогонку. Но он споткнулся о порог, и удар палицей пришелся не по голове викинга, а по спине. Нурманн охнул и кинулся в лес. Рейе побежал было за ним, но, вспомнив о Лунд, вернулся в хижину. Другой нурманн мог очнуться. Лунд стояла у стены, широко раскрыв от ужаса глаза, сжимая в руке нож. Рейе закрыл дверь, приставил к ней тяжелую скамью, стол и склонился над нурманном. Он повернул викинга лицом кверху и в растерянности отшатнулся. На полу лежал Асмунд, тот самый викинг, который продал Рейе налобник и подарил браслет-змейку. Нурманн был мертв. Затылок его разбит. На полу — лужа крови.

— Вот беда! — проговорил, наконец, Рейе. — Я убил человека, которому днем как другу пожал руку! Злые духи привели его к нам!

Лунд бросилась к нурманну, стала брызгать ему в лицо водой из ковша, тормошить, но все бесполезно. Удар был верен и тяжел…

— Они хотели выкрасть тебя, — сказал Рейе. — Я понял. Ты понравилась Собаке, и он послал этих людей, чтобы утащить тебя на корабль! Так ему и надо, грязному чужеземцу! Пусть не хватает голыми руками огонь!

— А мне жалко его, — печально сказала Лунд. — У него ведь дома осталась невеста. Он называл ее имя — Грида!

— Сам виноват! — Рейе убрал скамью и стол от двери, вышел на улицу, прислушался. Потом вернулся, выволок тело Асмунда на улицу и спрятал в кустах.

— Идем к Рагнару. А то они могут вернуться целой стаей, и тогда нам несдобровать! — сказал он Лунд.

Они закрыли дверь и ушли в хижину Рагнара, где сидели вооруженные воины.

В полночь к драккару Туре Хунда бесшумно подплыла легкая кожаная лодка, в которой находился только один человек. Дозорный с корабля посветил фонарем и окликнул:

— Эй, кто тут?

— Я к Туре Хунду! — отозвался незнакомец по-норвежски.

— Погоди!

Дозорный пошел в носовой шатер и разбудил хозяина. Хунд велел спустить за борт трап. Незнакомец поднялся на драккар. Это был виночерпий купца Рутана Сантери.

— Я принес тебе обещанное, — тихо сказал Сантери.

Хунд повел его в шатер, зажег свечу в фонаре и показал Сантери на раскинутую медвежью шкуру. Виночерпий сел. Руки его дрожали от волнения, а глаза беспокойно бегали.

Туре Хунд смотрел испытующе на рыхлое лицо гостя и думал: «Или он сам бежал из плена, или его отпустил ярл?»

— Ну, что ты принес? — спросил ярл.

Сантери подал ему свернутый в трубку кусок мягкой бересты с молодого дерева. Туре Хунд развернул бересту и стал внимательно всматриваться в линии и знаки, вырезанные на ней. Сантери стал объяснять:

— К Иомале ведут две тропы. Одна из Ой-Ял, торная. По ней ходят часто. Вам по этой тропе идти не следует. Биармы могут заметить… Смотри сюда, на рисунок. Недалеко отсюда на берегу есть большой, в рост человека, камень. Стань у камня лицом к лесу, — рассказывал Сантери, водя пальцем по рисунку, — увидишь впереди сухую осину. Иди к ней. Там начинается другая тропа. Она заросла кустарником. По правой стороне растут молодые сосны. Когда насчитаешь тридцать сосен, увидишь поляну и на ней то, что тебе надо. Запомни: сосны считать только по правой стороне. Понял?

— Понял.

— Возьми бересту. Тут все обозначено.

Туре Хунд некоторое время рассматривал рисунок, расспрашивал Сантери о непонятных для него знаках. Виночерпий терпеливо объяснял. А потом Хунд свернул бересту и спрятал ее.

Сантери молча ждал, что еще скажет ему ярл. Туре спросил:

— Тебя на волю отпустил сам ярл или ты бежал?

— Эту тайну я не выдам никому, — коротко сказал виночерпий.

Туре кивнул и достал заранее приготовленный кошелек. Он бросил его Сантери, и тог на лету подхватил деньги.

— Тут сто эйриров серебром, — сказал Хунд.

Сантери развязал кошелек и убедился в том, что в нем серебро.

— Викинг останется доволен, — сказал виночерпий. — В храме Иомалы он может взять не один мешок серебра и золота! Все. Я ухожу.

— Иди, — сказал Туре.

* * *

Спустя некоторое время после ухода виночерпия на корабль вернулся Орвар. Он еле-еле взобрался по кожаной лестнице на борт и, шатаясь, побрел к шатру хозяина. Увидев его, Туре Хунд встревожился. Орвар обессиленно растянулся на медвежьей шкуре и застонал.

— Что с тобой? — склонился над ним ярл.

— Выкрасть девчонку не удалось. Попали в засаду… Асмунд убит наповал…

— Проклятье! — воскликнул Туре Хунд.

Он позвал кормчего Саксона, который знал толк в лекарском деле. С помощью Хунда Саксон раздел Орвара, осмотрел его, определил перелом ребер и наскоро перевязал.

Перед восходом солнца на драккар вернулись лазутчики. Они сказали:

— В лесу у костров мы видели много вооруженных людей. Судя по разговору, русские. Они сильно возбуждены. В хижинах биармов прячутся оружные воины. Судя по всему, биармы и русские собираются напасть на нас…

Туре Хунд велел спустить лодку и отправился на корабль Карле. Вернувшись, он приказал разбудить гребцов и поднять парус.

Когда брызнули из-за леса первые лучи солнца, драккары пошли в низовья Вины, к морю. Прибывшие на торг биармы увидели пустые прилавки и погасший костер на поляне.

В тот же день, распрощавшись с биармами, ушли домой и новгородские ватажники. Они были хмуры и молчаливы. На этот раз им не пришлось отомстить нурманнам за смерть своих братьев.

Легкие оленьи упряжки увозили в родные места дальних лесных и побережных биармов.

Купец Рутан считал серебро и золото, вырученные от продажи мехов. Жадность его была удовлетворена.

Рейе с помощью соседей унес мертвого Асмунда на берег и бросил его там в быстрые воды Вины…

Успокоенный тем, что Вик-Инг ушли домой, в Норвегию, старейшина Хальмар распорядился снять усиленную охрану с обиталища Богини Вод. Теперь, как и раньше, возле него дежурили, сменяясь три раза в сутки, шесть сторожей. Вейкко отсыпался в своей хижине.

 

СОКРОВИЩА ИОМАЛЫ

Ветер был сильный. Отдохнувшие за время торга гребцы налегали на весла, и к полудню драккары вырвались из устья Вины в море. Корабль Хунда повернул на запад и стал на якорь в виду пустынного болотистого берега. Карле был немало удивлен этой остановкой и думал, что у Туре на корабле что-то случилось. Но Хунд тотчас спустил лодку и послал своего человека за братьями, приглашая их на совет.

Раненый Орвар метался в тяжелом бреду. Саксон не мог ничем помочь ему, хотя и старался сделать это.

Братья прибыли на корабль Хунда в сопровождении кормчего и боцмана. Туре позвал своего боцмана и кормчего и, когда все собрались, сказал:

— Я сделал остановку потому, что хочу вам кое-что сказать. Не желаете ли вы выйти на берег и добыть себе еще сокровищ? Думаю, никому не помешает ни серебро, ни золото.

— Какие сокровища? — спросили они.

— Где?

— Сокровища находятся у идола лесных жителей — Иомалы, — ответил Туре Хунд. — Когда у биармов умирает богатый человек, часть принадлежащего ему серебра и золота они несут в храм и кладут в курган. В том кургане, наверное, лежит немало денег. Иомала охраняется только сторожами. Мы их уберем без шума.

— А это далеко? — спросил Карле.

— Против ветра на веслах часа четыре ходу.

— А ты знаешь туда путь? — поинтересовался Гунстейн.

— Знаю.

— Что ж, рискнем, — согласился Карле.

— Все ли согласны? — спросил Хунд.

— Все! — ответили викинги.

— Тогда ближе к вечеру поворачиваем обратно и идем вверх по течению до большого камня…

Перед заходом солнца драккары повернули обратно и пошли на веслах узкой протокой меж островами на юго-восток. Миновав протоку, стали держаться возле берега. Ни одна лодка местных жителей не встретилась им в пути. Никто не видел, как корабли повернули обратно. Биармы были уверены, что Вик-Инг ушли в Норвегию.

Стемнело. Туре Хунд зорко всматривался в береговые кустарники и проплешины низких болот и лугов. Наконец он увидел большой камень и приказал подходить к берегу. Вина здесь была глубока, и пристани не потребовалось. Викинги причалили, закрепив брошенные с кораблей канаты за деревья.

Туре Хунд, Карле, Гунстейн и еще двадцать человек сошли на берег и остановились у опушки леса. Туре сказал:

— Идите за мной. Не отставайте. В случае боя держаться стойко! Когда велю отходить, никто не должен тянуться в хвосте.

Туре Хунд увидел сухую сосну, а за ней — запущенную тропу. Он оглядел сосны, растущие по правой стороне, на равном расстоянии одна от другой.

— Пошли! — сказал Хунд. Он велел викингам делать на деревьях заметы секирами, чтобы не сбиться с пути при возвращении на берег.

Туре шел быстро, то и дело поглядывая по сторонам. Викинги едва успевали делать затесы на коре. Все шли за ярлом в полном молчании.

Солнце давно уже скрылось за лесами. Умолкли птицы. Над деревьями взошла яркая, полная луна.

Наконец лес кончился, и все увидели поляну, а на ней святилище Богини Вод Иомалы. Возле частокола никого не было. Сторожа, дежурившие вечером, ушли, а смена им еще не явилась. Туре понял, что надо спешить. Ворота были заперты. Туре зацепил рог секиры за верхний край ограды и стал карабкаться наверх. Рядом то же самое делал Карле. Они одновременно перелезли через ограду и, отодвинув засовы, раскрыли тяжелые ворота. Викинги нетерпеливо хлынули внутрь ограды и, увидев статую, остановились в замешательстве. При ярком свете луны Иомала казалась живой…

— Быстрее! — прошипел Хунд. — Вон курган! Идите к нему, снимите куртки, насыпайте в них сокровища. Они смешаны с землей. Много не нагружайтесь! Может быть, нам обратно придется бежать! Рассчитывайте силы!

Викинги бросились к кургану. Туре крикнул вдогонку:

— Истукана не трогайте. Будет беда!

Озираясь и торопясь, викинги руками стали насыпать себе в одежды монеты, перемешанные с землей. Серебра и золота было больше, чем земли, и скоро все нагрузились до отказа. Они забыли совет Туре — брать богатства по силам.

Туре сказал Карле и Гунстейну:

— Теперь вы идите впереди, а за вами остальные. Я пойду последним.

Все отправились к воротам. Туре, задержавшись, подошел к Богине Вод и после минутного колебания взял у нее с колен чашу с серебром. Монеты он высыпал за пазуху, надел ушко чаши себе на руку и пошел к воротам. Карле, заметив, что Туре взял чашу, тоже бросился к статуе. Он увидел на шее Иомалы золотое ожерелье, зашел со спины статуи и метнул свою секиру. Острая сталь рассекла хрупкую цепь, ожерелье упало, но вместе с ним с шумом и треском упала и голова Богини Вод. Карле схватил ожерелье и, спрятав его, бросился догонять товарищей.

И тут совсем близко в лесу затрубили рога, и биармы часто и тревожно забили в бубен. Викинги, сгибаясь под тяжестью награбленного, изо всех сил мчались к берегу. Вскоре над их головами запели стрелы, полетели копья, но никто не был убит или ранен, в темноте биармы не сразу разглядели грабителей.

Викинги бросились на драккары. Канаты были мгновенно перерублены, весла спущены на воду. Биармы, столпившиеся на берегу с воплями и угрозами, увидели только быстро ускользавшие корабли.

Потрясенные биармы вернулись к обезглавленной Иомале…

 

ЭПИЛОГ

Много лет спустя на пиру у нидаросского ярла собрались старые викинги вспоминать былые походы.

Драккары их бороздили немало морей. Паруса скандинавов в разные годы видели на Фарерах, в Исландии и Гренландии, на материке Северной Америки, в Винланде, в Неаполе, Сицилии. Викинги опустошали берега всех европейских морей, за исключением разве Черного.

Но чаще всего скальды любили рассказывать о походах в Биармию.

…В просторном зале за пиршественным столом ярл усадил скальда на видное место, чтобы тот поразвлек гостей. Скальд — высокий плечистый старик с полинялой бородой и подслеповатыми глазами — начал сагу о Туре Хунде из Бьярке. Голос старика звучал в наступившей тишине ровно и бесстрастно. Скальд как бы вел слушателей древней рискованной тропою, тропою викингов. Гости внимательно слушали.

Скальд рассказал, как Туре Хунд торговал с биармами, а потом ограбил языческий храм туземцев. Он поведал и о том, что дальше было с Хундом, Карле и Гунстейном.

«…Они плыли днем и ночью, пока Карле не остановился у какого-то острова, — говорил старик. — Тут его настиг Туре и, бросив якорь, направился к Карле. Он сказал ему: «Ты, Карле, обязан мне тем, что не потерял ни одного человека. Продай мне монисто, которое ты снял с истукана».

Карле ответил: «Половина добычи принадлежит королю Олафу. Ожерелье я передам ему. А он, если оно ему не понравится, может продать его тебе».

«Ладно, — сказал Тур. — Выйдем на берег и будем делить добычу».

Карле ответил ему на это: «Время идет. Пора».

Карле стал сниматься с якоря. Туре отплыл в лодке к себе на корабль. Пока Туре поднимал парус, Карле ушел далеко вперед. Хунд стал догонять Карле и настиг его только у Гейрсвера — первой пристани, когда едешь с севера.

Туре вошел в гавань. Карле остался снаружи. Затем Хунд сошел на берег и стал звать ярлов. Оба брата явились к нему. Туре стал требовать ожерелье Иомалы. Карле не соглашался его отдать…

Туре сказал Карле: «Отойдем в сторону. Я хочу поговорить с тобой по секрету». Карле увидел в руке Хунда копье, но все-таки отошел в сторону. Туре метнул копье и пронзил им Карле насквозь, говоря: «Узнай теперь, Карле, жителя острова Бьярке! Надеюсь, что ты не забыл копья, которым убит Асбиерн!»

При этих словах скальда гости низко опустили головы, и каждый из них мысленно помянул Карле.

Скальд заговорил опять:

«Карле умер на месте. Гунстейн и его слуги взяли труп и уехали как можно скорее. Туре хотел их преследовать, но, когда на его корабле стали поднимать парус, оборвалась бечева. Пока ее заменили, ушло время, и драккар Гунстейна скрылся из виду…

Туре опять стал догонять корабль Гунстейна. Они шли под парусом и на веслах день и ночь. Затем Гунстейн, видя, что корабль Туре его догоняет, пристал к берегу и бежал внутрь страны…

А Туре Хунд разграбил корабль Гунстейна, набил его камнями и потопил…»

Скальд помолчал и закончил свой рассказ висой:

* * *

Орвар умер в пути. Могилой его стало море.

Невеста Асмунда Грида напрасно каждый вечер выходила на берег, тщетно смотрела в бурные волны. Ни корабля, ни Асмунда она не дождалась.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Мы, к сожалению, пока еще мало знаем о древних народах, населявших беломорский Север. Ученые свидетельствуют, что в низовьях Северной Двины — в Заволочье — жила народность, названная древнерусскими летописцами чудью заволочской. Скандинавы же именовали эту территорию Биармией, а жителей ее — биармами.

Исследователи считают, что чудь-биармы была разновидностью древних карельских племен.

Корабли норманнов-викингов появлялись в Беломорье начиная с IX века вплоть до укрепления позиций новгородцев и позже. Около 890 года здесь побывал норманн Отер, между 920 и 930 годом — викинг Эйрик Кровавая Секира, после них — Гаук Ястреб, Одд, Гаральд Заячий Мех, затем братья Карле и Гунстейн и викинг Туре Хунд — Собака.

Сведения об этих походах имеются в древнескандинавском фольклоре — исландских сагах и трудах некоторых русских ученых-этнографов. Насколько они достоверны, судить трудно, но, во всяком случае, наш Север издавна манил к себе иноземцев, в том числе и скандинавских викингов — отважных исследователей, храбрых воинов, купцов и морских разбойников, людей довольно предприимчивых.

Основываясь на данных исторической литературы и фольклоре, автор и написал эту повесть. Он ничего не утверждает как бесспорную истину и ничего не опровергает. Он рисует биармов такими, какими он себе их представляет.

Корабли норманнов приходили на Беломорье и после того, как в Норвегии утвердилась королевская власть и эпоха викингов, по существу, закончилась.